Турбаза

Сколько себя помнил, Игорь с родителями ездил на турбазу. Турбаза носила название «Дюны», и находилась на Куршской косе, в то время место отдыха всех жителей Калининграда, а в настоящее время место притяжения туристов из большой России. Его семья каждый год старалась попасть туда, и, в большинстве случаев им это удавалось.

Домики в «Дюнах» были трех типов, каменные, с туалетом и душем внутри, деревянные, стоявшие вокруг деревянных уличных туалетов и моек, похожих на кормушки для коров, куда с утра собирались все жители окрестных домиков, и иногда даже приходилось стоять в очереди. Третий вариант, это были домики на колесах, невесть откуда вдруг появившиеся на турбазе, и сильно улучшившие положение с путевками для приезжающих, поскольку мест для жизни в «Дюнах» стало заметно больше.

Игорю и папе было совершенно все равно в каком из трех типов домиков жить, они оба сходились на том, что в доме нужно проводить минимальное количество времени, а вне домика можно было найти разные занятия по вкусу: с утра они уходили в залив на рыбалку, потом обедали в столовой, в «Дюнах» была столовая, и, по тем временам довольно неплохая, потом можно было пойти в лес за земляникой или, если они уже были, то за грибами. Для мамы же важна была компания, чтобы все вместе, чтобы если чистить рыбу, то большой компанией, той, которой они эту рыбу съедят вечером под «Русскую» и «Кадарку». Мама всегда старалась поселить семью в каменный дом, это было статусно, это было весело и шумно, именно так, как нравилось маме.

Вечером папа шел играть в волейбол, его там знали, он участвовал в городских соревнованиях когда-то, и часто встречал там бывших противников, или ребят из одной команды, впрочем, с годами все реже. Игорь всегда сидел рядом с площадкой, подавая мячи и непроизвольно дергая руками и ногами в такт ударов или приёмов игроков на поле, стараясь в голове воспроизвести то, чему его учил папа.

Когда Игорю исполнилось 10, отец, увидев, что на площадке собрались игроки не очень высокого класса, попросил ребят пустить пацана на площадку, без перехода и выхода к сетке, только на заднюю линию и на подачи. Игорь, который мечтал об этом уже не один год, вышел с трясущимися коленками, боясь подвести свою первую, пусть и не очень трезвую команду. Неожиданно, он для себя понял, что уровень его волейбола, пусть и в 10 лет, уже вполне достаточен для игры на этой песчаной, с ямой посередине, площадке. В дальнейшем, он смотрел волейбол в «Дюнах» с одной мыслью, чтобы уровень игроков позволил ему выйти на поле и показать, чему его уже почти шесть лет учит папа.

В то лето, когда Игоря пустили в команду, они жили в каменном доме, шумные компании не давали спать Игорю, но он не расстраивался, в то время он запоем читал фантастические книги, полностью прочитав за лето Беляева, Ефремова, и открыв для себя Стругацких, которых он на долгие годы считал лучшими фантастами мира, к которым, по его мнению, никто не мог даже приблизиться.

- Ложись, - сказал папа, - Я нашел лодку на завтра, и погода вроде бы хорошая, пойдем с тобой на рыбалку. Надо будет рано встать, ты спи, а я с утра встану, накопаю червей и тебя разбужу. – Хорошо, пап, - ответил Игорь, - если хочешь, я встану с тобой. – Думаю, такие подвиги не нужны, - засмеялся отец, - нам же не килограмм червей нужен.

Было еще темно, когда папа на цыпочках зашел в комнату: - Вставай, Игорь, пора. Мальчик подскочил, как будто не спал, у него было такое свойство, просыпаться сразу, мозг включался мгновенно: - Да, пап, пять минут, зубы чищу и бегу. – Я пошел к лодке, - сказал папа, - Жду тебя. Игорь в темпе умылся, схватил сапоги, он всегда надевал сапоги на рыбалку, несмотря на любую погоду, так научил его папа, и босиком побежал на залив. Иголки приятно кололи ноги, солнце еще только начинало вставать.

Они выгребли из камышей, так они называли тростник, который рос вдоль всего берега, и, не отходя далеко, синхронно надели червяков и закинули удочки. Где-то справа вставало солнце, пока еще одним краем, но было уже достаточно светло, чтобы видеть поплавки. Рыба не стала портить такое прекрасное утро, и начала клевать сразу. – Краснопёра, - сказал папа, - еще одна. Ему нравилось ловить красноперку, та не мучала рыбака неуверенными и плавными поклевками, а брала сразу, мощно и резко. Но, стоило ей сорваться, нужно было уходить в другое место, вся красноперка тут же испарялась от резкого звука. Игорь тоже вытащил красноперку и линя, нацепил червяка и забросил. Следующая рыба брала по-другому, она, казалось издевалась над мальчиком, то приподнимая поплавок, то чуть притапливая, но уверенности в том, что ей понравилась наживка, так и не было. Игорь чуть поддернул удочку, она согнулась, но рыба с места не двинулась, было ощущение, что это зацеп, но внизу явно были какие-то подергивания, это точно была рыба. Игорь посильнее потянул удочку вверх, рыба внизу не согласилась, и согнула кончик удочки почти в дугу. Папа отложил свою удочку в сторону, и стал наблюдать, как справится сын с поимкой какой-то, явно крупной рыбины. Игорь схватил удочку двумя руками и стал, как учил отец, без рывков, тянуть рыбу к поверхности, чтобы та, схватив воздух прекратила сопротивление. Он уже ожидал увидеть на поверхности залива какую-то крупную башку, может быть лещ, или крупный линь, или даже, лосось, однако на поверхность выскочил какой-то червяк, диаметром сантиметра два или три, совершенно не похожий на рыбу. Он извивался так, что Игорь схватить его не мог. – Давай я, - сказал папа, - Угорь, его нужно брать по-другому. Он выставил вверх средний палец, положил тело угря на безымянный и указательный, и средним сильно его сжал. Рыба перестала извиваться, папа, как можно более аккуратно извлек крючок изо рта рыбы. – Мы его отпустим, - немного извиняющимся тоном сказал отец, - Я понимаю, что это твоя добыча, но смотри, какой он маленький, толку от него никакого. – Конечно, - кивнул Игорь, - отпускай. Папа разжал пальцы, и тоненькая, похожая на змею рыба скользнула в залив.

В то утро они наловили достаточно рыбы, чтобы вечером мама сварила уху на всех своих знакомых и не очень знакомых гостей, а Игорь с папой сидели и обваливали в соли оставшуюся от ухи рыбу. Некоторые папа просто пересыпал солью, а в отдельные, особо крупные экземпляры нужно было соль засунуть в жабры. Рыба потом вешалась на веревки и накрывалась марлей от мух, которых тут было в избытке. В еде у мух тоже недостатка не было, да и не только у мух. Однажды Игорь проснулся от странных звуков, какого-то повизгивания и похрюкивания. Он надел очки и вышел на крыльцо. Рядом с домиком в урне копалась большая черная волосатая свинья, которая доставала из нее арбузные корки, делая это молча, а внизу копошилось несколько полосатых поросят, которые и устраивали этот гвалт, деля вкусные кусочки арбуза.

Уха удалась. На запах вкусного супа пришли соседи, с которыми родители познакомились еще в прошлом году. Две сестры, Люба и Вера, Вера и Любовь без надежды, шутила про них мама. Это были две привлекательные блондинки, младшей, Вере, около двадцати пяти, Любе - чуть за тридцать, но на солнце, турбазе и после ухи с "Токайским", они казались ровесницами.

С прошлого года произошли небольшие изменения. В компании сестер появился парень Веры, Гриша, или Григорий, как, почему-то, уважительно именовал его папа. Григорий был родом из Кишинева, обладал непроизносимой молдавской фамилией и называл себя гагаузским цыганом, что еще больше запутывало историю его происхождения. Он никогда не расставался с гитарой, и, к месту и не к месту начинал петь песни Высоцкого, Игорь часто засыпал под "Парус, пор-р-рвали парус...", которая наиболее отчаянно звучала у Гриши после третьей бутылки Токайского. Подпевать ему никто, кроме мамы не решался, и ее высокий голос, в дуэте с трагическим Гришиным баритоном, звучал очень красиво, Вера предлагала устроить гастроли, на что мама парировала, что в таком случае Вера им будет не нужна, мама сама себе продюсер. Вера пыталась обижаться, Гриша падал на колено, говорил о вечной любви и снова: Пар-р-р-рус....". Папа, который в то время не пил совсем, даже после уговоров настырного Гриши, с трудом проглатывал глоток "Токайского", и с удовольствием закусывал этот глоток хорошей тарелкой ухи из окуней, ершей, и, обязательной головой судака.

Игорь, обычно сидел в углу, читал книгу, иногда подпевал чуть фальшивя, "Протопи, ты мне баньку по-белому...", и наблюдал за тетей Любой, которая тогда, казалась ему идеалом женщины, совсем не похожую на его маму, темноволосую, яркую, шумную, конечно сильно Игорем любимую, но совсем не такую, как пара сестер.

Однажды вечером, Игорь, как всегда сидел на краю волейбольной площадки, сегодня играли довольно сильные игроки, с одной стороны студенты калининградского института, все, как на подбор высокие ребята, явно игравшие вместе не один сезон, с другой играла команда, которая выбрала папу капитаном, команда состояла из всех, кто мог бы играть в волейбол и был старше двадцати пяти лет. Ставки были высоки, два ящика пива, "Жигулевское", и не простое, а привезенное с завода из городка "Железнодорожный", где работал пивзавод еще на немецком оборудовании. Игра была равной, мощи и напору студентов, противостоял опыт сборной, в которой не все были трезвы, но это совершенно не мешало им принимать мячи, и нападать с такой же мощью, что и студенческая сборная.

Игорь скорее почувствовал, чем увидел, что рядом кто-то сел. Он повернул голову, рядом сидела тетя Люба, которая, как показалось Игорю, очень внимательно следила за волейболом. Ее глаза неотрывно следовали за перемещениями игроков, но, приглядевшись, Игорь понял, что женщина следит не за всеми игроками, а только за одним, его отцом. Она даже вскрикнула один раз, когда отец, доставая уходящий мяч, не очень удачно приземлился на левую руку, однако, не обращая на это внимания, вернулся в игру, к команде. 

Игра закончилась победой студентов, для них два ящика отличного пива были достаточной мотивацией для победы. Папа подошел к Игорю и тете Любе: - Давно сидите?  - спросил он снимая майку. От него пахло потом, папа не любил, когда он был грязный, небритый, или пах, как сейчас после игры.  - Я пойду помоюсь, - добавил он. Тетя Люда взяла майку, потом сделала непонятное для Игоря: поднесла ее к лицу. Игорь выхватил у нее майку: - Дайте, я отнесу маме, она постирает.  - Отнеси, отнеси, - рассеянно сказала тетя Люба, - пусть постирает. 

В конце сезона отдыха Гриша сделал предложение Вере, сделал это довольно необычно, он сказал:  - Вера, если я пройду от Северного до Южного вокзала в трусах, ты выйдешь за меня замуж? Трусы у него были знатные, длинные, до колена и в попугаях, как гавайская рубашка. Никому не сказав, задачу для себя он усложнил, идя по Калининграду не только в трусах, но и с гитарой, распевая песни Высоцкого.

Закончилось это так, как и должно было закончиться: до Южного вокзала он дошел, но там был задержан нарядом милиции, который отправил его на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка. Так что, предложение пришлось отложить на две недели, но Вера с радостью его приняла и укатила с Гришей в Кишинев. 

На следующий год, Игорь с родителями снова собрался на турбазу. Маме удалось опять достать путевку в каменный дом, и Игорь надеялся, что туда снова приедут Вера, Люба и Гриша, однако после приезда выяснилось, что в комнате, где в прошлом году жила такая близкая им троица, живет какая-то тетка, лет пятидесяти вместе с мужиком, трезвым которого Игорь не видел ни разу за все три недели отдыха.
 
- А почему тети Любы и Веры нет? - спросил он у родителей.  - Уехали они, - метнув молнию из глаз в отца, ответила мама, - уехали далеко, и вряд ли вернутся.