Акция Т4. Охотник на охотников

15 июля 1940 года

Берлин, Германская империя

Колокольцев тоже поехал на работу, но работать категорически не мог – ибо в голову упорно лезла фраза… точнее приказ Ангелы Бирнбахер: 

«Я даже боюсь себе представить, сколько таких девочек они уже убили –
 и ещё убьют… если ты их не остановишь. Тех, кто охотится на таких девочек. Останови их. Только ты сможешь. Иначе…»

Он что только не перепробовал, чтобы прогнать – или хотя бы отогнать от себя – эту назойливую фразу. Безрезультатно. Промучавшись почти целый час, плюнул, нецензурно выругался сразу на трёх языках и позвонил шефу:

«Мне нужно с тобой поговорить прямо сейчас. Займу минут пять – не больше…»

Гиммлер вздохнул: «Ну что с тобой сделаешь… заходи, если так уж надо…»

Колокольцев не хотел тратить драгоценнейшее (реально драгоценнейшее) время рейхсфюрера СС, поэтому сразу с порога его кабинета приступил к делу:

«У меня отвратительное ощущение, что кто-то нагло и, увы, эффективно, использует Акцию Т4 в собственных интересах. И что самое отвратительное, я понятия не имею, в каких именно… кроме того, что специально подставляет под акцию творчески одарённых людей. В первую очередь, женского пола…»

Гиммлер мрачно усмехнулся: «У тебя всегда отвратительное ощущение – и всегда соответствующее реальности… к сожалению. Кассандрыч – так в России называют таких пророков мужского пола?»

Колокольцев кивнул – и продолжил: «Ты прекрасно знаешь, что диагноз шизофрения – расстройство процессов мышления и эмоциональных реакций, если конкретно, можно поставить при желании кому угодно – хоть нам с тобой…»

Немногим в рейхе было известно, что рейхсфюрер СС обладал совершенно уникальной способностью (спасибо Баронессе сотоварищи) в кратчайшие сроки так осваивать практически любую предметную область, что мог читать по ней лекции. Причём такие, что в штаб-квартире СС на них яблоку было негде упасть – при абсолютно добровольном посещении. Не являлась исключением и медицина.

«Нам с тобой точно» – рассмеялся Гиммлер. Колокольцев продолжал: «Слуховые галлюцинации, ложные воспоминания, параноидный или фантастический бред, дезорганизация речи и мышления на фоне депрессии, социальной дисфункции и нарушения работоспособности – под это кого угодно подвести можно…»

Рейхсфюрер усмехнулся: «Фюрера точно. Доктора Геббельса легко и непринуждённо. И вообще всё его рейхсминистерство с прессой и радио в придачу. Всё руководство НСДАП – до районного уровня… да и в нашей организации каждого второго – если не каждого первого…»

Глубоко вздохнул – и не столько спросил, сколько констатировал:

«Ты думаешь, что кто-то специально подводит кого-то – причём в промышленных масштабах – под диагноз шизофрения, добивается их принудительной госпитализации, а потом то ли убеждает, то ли банально подкупает врачей, чтобы они их отправили на эвтаназию?»

Колокольцев пожал плечами: «Насчёт принудительной госпитализации я не уверен – это слишком сложно технически… хотя кто знает, а вот отбирать уже тех, кто в психушке и отправлять в газовую камеру… это очень даже… к сожалению»

Гиммлер задумался. Думал довольно долго, затем кивнул: «Ладно, займись этим делом. Мне категорически не нравится, что кто-то лезет в такой серьёзный и потенциально катастрофический для страны проект, пуст даже Акцию Т4 ведёт не наша организация, а Канцелярия фюрера…»

Сделал многозначительную паузу – и мрачным тоном продолжил: «… тем более, что он или они могут войти во вкус и на этом не остановиться…»

«Могут» – уверенно подтвердил Колокольцев. «И тогда такое наворотят…»

Рейхсфюрер вздохнул – и задумчиво произнёс: «Вмешательство в программу, проводимую Канцелярией фюрера, с целью серийного убийства по тем или иным причинам неугодных кому-то индивидуумов является тяжким государственным преступлением. И потому находится в юрисдикции Народной судебной палаты…»

Колокольцев пожал плечами: «Я не юрист, но похоже, что так».

Гиммлер продолжал: «… но я не думаю, что нужно обременять нашего боевого товарища Отто Тирака…»

Президента Народной судебной палаты, который с августа 1939 года по апрель 1940 года служил в вермахте в чине капитана.

«… сложным и длительным судебным разбирательством. Тем более, что у тебя, насколько мне известно, есть все необходимые инструменты для решения этой проблемы в административном порядке…»

Колокольцев кивнул. Ибо знал, что рейхсфюрер имел в виду и Бориса, который в своё время решил не одну проблему Гиммлера и СС – и тайную тюрьму, которую контролировал лично шеф РСХА Рейнгард Гейдрих. Тюрьму, из которой можно было выйти лишь вперёд ногами, предварительно рассказав всё, что узнику или узнице известно – и интересно РСХА.

Гиммлер махнул рукой в сторону двери: «Свободен. Докладывать только устно – бумажный след никому не нужен…».

В работе Колокольцева это было обычной практикой, поэтому он кивнул, поднялся из кресла, повернулся и (безо всякого Хайль Гитлер!) покинул кабинет.

У него было два возможных подхода к решению задачи по идентификации противника, а неизвестный… точнее, неизвестные были именно противниками Колокольцева, ибо последний – вместе с его другом доктором Вернером Шварцкопфом стремились спасти ровно тех, кого неизвестные стремились убить.

Дедукция или индукция; от общего к частному или от частного к общему. Либо постараться понять весь процесс эвтаназии (он прекрасно знал, что реальность всегда сильно отличалась от установленных правил) и потом понять, как неизвестный проникает в этот процесс и использует его в своих целях.

Либо рассмотреть отдельный случай… или случаи, например, дело Хельги Лауэри. И на основе этих случаев попытаться понять общую схему, по которой действует серийный убийца – надо называть вещи своими именами, пусть даже он (или она, хотя последнее вряд ли) действует чужими руками.

Немного подумав, Колокольцев вынужден был констатировать, что дедукция результат не даст, ибо он, не будучи врачом, просто утонет в информации, которую ещё надо собрать, а эскулапы явно сделают всё, чтобы ему помешать. Поэтому оставался только один вариант – от частного к общему; и начинать нужно было с уже относительно хорошо знакомого ему дела. Дела Хельги Лауэри.

Он совершенно не жалел о том, что отправил родителей девушки на смерть, ибо (а) точно знал, что они сдали её в психушку после того, как услышали её музыку – то есть без внешнего влияния; и (б) не сомневался, что противник действовал – если он вообще действовал через родителей Хельги – настолько тонко, что они и не заметили. И потому не могли рассказать ему ничего полезного.

Однако полезное очень даже могла рассказать та, которая несколько месяцев постоянно была рядом и с родителями, и с Хельгой, ибо участвовала (и, скорее всего, и инициировала) в попытке «исправления» девушки.

Попытке, которая привела к ровно обратным результатам… что, в конце концов, и отправило Хельгу Лауэри в психиатрическую клинику. А вот кто её направил в газовую камеру, ему предстояло ещё выяснить.

Матильда. Соседка семьи Лауэри, которая и уговорила девушку согласиться на порку, и управляла – грамотно управляла, надо отдать ей должное – всем процессом… точнее, проектом. Проектом регулярной порки Хельги Лауэри.