Чёртова работа

Деда Матвея у нас все чудаком считали. А и в правду, необычный был дед! Вот ты послушай про него.
Дед Матвей всю свою жизнь наличники резал. И уж такие, скажу тебе, у него наличники получались, что тут без чудинки никак нельзя! Иная девка кружева не такие плетет, как у деда Матвея наличники выходили!
Глядишь - ух, до чего тонкие, аж дух захватывает! Кажется, налетит сейчас ветер, подхватит деревянное кружево, и унесет, как иней с дерева. Ан нет, наличники те по полста лет людям глаз радовали, и ничего им не делалось.
А все потому, что дед Матвей каждую дощечку отбирал особенно. Возьмет ее в руки, повертит, рассмотрит со всех сторон, потом погладит, пошепчет что-то.
Парни молодые, да и мужики, что попроще, бывало, смеются:
- Опять старый с доской целуется!
А дед Матвей только рукой махнет: мели, Емеля!
Внучка Наталка любила смотреть, как дед дощечки перебирает. Спросит, бывало:
- Деда, а правду бают, что ты с деревом разговариваешь?
- Правду. - улыбается дед.
- А ты разве колдун, деда?
- Сажешь тоже - колдун! - смеется дед Матвей. - Колдуны черными делами занимаются, а я, гляди-ка, какую красоту создаю! Все деревни окрест в моих наличниках, как невесты в кружевах!
Наталка думает: а и правда, где же здесь колдовство, одна красота только!
- Деда, а расскажи, как ты старому барину резной шкап делал!
А было вот как.

Приехал как-то в деревню барин, зовет к себе Матвея.
- Ты, - спрашивает, - краснодеревщик? Сможешь ли ты на аглицкий шкап накладочки резные сделать?
- Смогу, - отвечает Матвей, - отчего же нет?
- А сколько тебе, - снова спрашивает барин, - на то времени понадобится? Мне работа нужна быстрая!
- Добрая работа, барин, спешки не любит. - отвечает Матвей степенно, - А ежели тебе кое-как да абы этак, то тебе любой подмастерье справит.
Осерчал, было, барин, да тут барыня руками замахала, мол, оставь, пусть его делает, как знает. Барыня-то тоже рукодельница была: золотом такие цветы вышивала, что хошь и золотые, а от настоящих и не отличить! Понимала, стало быть, что когда человек работой живет, то стоять над душой да под руку говорить ему не след.
Ну, справил Матвей барину те накладочки, а потом поглядел-поглядел на те шкапы аглицкие, да сделал барину свой шкап! И такой резьбой его изукрасил, такие замочки хитрые придумал, что барин от удивления и вздохнуть не сразу смог! А уж барыня-то и того пуще, все охала да ахала, а потом и говорит:
- Задумала я, Матвей, в монастырь к светлому празднику подарок сделать: икону вышить золотом да жемчугом. Вот кабы ты мне пособил, да для той иконы оклад справил, то-то ладно было бы!
- Как не справить на такое дело? - согласился Матвей.

Вот, стало быть, прошло сколько-то времени, вышила барыня икону, а Матвей для нее оклад сделал. И такая красота получилась, прямо сказать, нездешняя! В монастыре как ту икону увидали, так порешили сразу в Москву самому Патриарху отправить - вот какую икону Матвей с барыней сладили!
Барыня, добрая душа, тогда Матвея наградила, не обидела, да только он все роздал тому, кто победнее. Я, говорит, не для денег, а для Бога это сработал, пусть и награда божьим людям идет.
От монастыря потом много Матвею работы перепало. То киот обновить, то оклад, то еще что. И настоятель доволен, и Матвею работа по душе.
А нечистый - тот ведь только и ждет, как бы человека с пути сбить! А тут ему и вовсе лихота - человек для Бога трудится да Божий мир краше делает!

Вот раз - уж дело к ночи - стучится кто-то к Матвею в избу. Отпер Матвей засов, видит: незнакомый барин на пороге стоит. Одет в дорогую шубу, а шапка чернобурая на самые глаза надвинута.
- Ты, - спрашивает, - Матвей-краснодеревщик?
- Я самый.
- Работа у меня для тебя есть.
Подивился Матвей, что человек в ночь по работу приехал, да подумал, мол, что за беда.
- Ну, сказывай, какая тебе работа нужна.
- Есть у меня, - говорит тот барин, - портрет, великим мастером писаный. Пуще глаза его берегу да никому не показываю, а вот надобно раму обновить - рассохлась да расклеилась.
- Что ж, - говорит Матвей, - Это можно. Только мне с того портрета мерку снять надобно.
- А пойдем! - отвечает тот барин, - Он у меня в карете лежит, там и смеряешь.
Засмеялся Матвей:
- Да что ж я ночью да в карете увижу? Мне поглядеть нужно, где рамку пошире пустить, где поузорчатей, чтобы и портрет из рамы не выбивался, и чтобы рама портрет не затмевала.
А барин, вроде, как сердится:
- Мне это, - говорит, - без надобности, я все-равно потом золотом все покрою.
- Воля твоя, - стоит на своем Матвей, - а мне замеры сделать нужно. По-другому я работать не умею.
Повел барин Матвея к карете. Дверцу открыл, тащит портрет, а тот в толстый бархат завернут да шелковыми лентами перевязан. Стал барин его разворачивать, а у самого руки дрожат, так ходуном и ходят.
"Дела!" - думает Матвей.
Ну, развернул-таки, подает Матвею, да обратной стороной, чтоб значит, Матвей не углядел, кто там написан-то.
Стал Матвей мерку снимать, а сам как бы ненароком и заглянул на главную сторону. Заглянул, да тут же и отвернул.
У барыни-то он разные портреты видал, и старого письма, и нового, и большие, и малые. Всякие разные на них люди выписаны были, а все ж лица человеческие, христианские. А этот портрет - тут и слов-то не подобрать. И зверь - не зверь, и человек - не человек. Матвей, правду сказать, и не разглядел впотьмах толком, а только показалось ему, что глаза с портрета на него глядят, как угольки, будто до самой души прожечь хотят, и на душе темно стало, будто страх в нее заполз, как змей.

- Да вот еще что... - говорит барин, - К раме приделай мне створку, да такую, чтобы отпереть и запереть можно было. Портрет мой солнца не любит, так я на день его прикрывать буду.
Дивится Матвей снова. Что бы у портрета рама была - так то само собой. И у барыни так: где простая рама, где резная да раззолоченая. А уж чтобы у рамы створка была - невидаль, да и только!
Ну, ладно, сделал Матвей замеры, стали с барином о цене сговариваться. Барин щедрый, цену дает большую, не торгуется, еще и сверху накидывает, и задаток готов уж выдать, прямо в руки сует.
- Ты только пообещай, что в неделю управишься! - говорит.
- Тонкая работа спешки не любит, барин, - отвечает Матвей, - Может, и в три дня управлюсь, а может и во все десять. А задатку мне никакого не надо, по работе и рассчитываться будем.
А барин все сует да сует кошель, да о сроках спрашивает, мол, пообещай да пообещай ему!
"Вот лихоманка-то его берет, Господи, помилуй!" - подумал про себя Матвей, а как только подумал, так барина того и след простыл.

С утра принялся Матвей за работу, начал дощечки подбирать. Одну, другую берет, и так, и этак вертит, и только головой качает - не идет доска в работу! Пробовал резать - все наперекосяк получается, руки не слушаются, резьба не поддается! Плюнул Матвей в сердцах, и сам себе не рад, что так на душе смутно и к работе душа не лежит.
На другое утро - опять то самое! Ни одна дощечка в работу не ложится, узор не показывает. За какую Матвей ни возьмется, та сама из рук выпасть норовит.
Задумался Матвей. Как ни крути, а все не к добру получается! Чудной тот барин, чудной у него и портрет, да видать, то чудо недоброе!

Призадумался, этак, Матвей, боязно ему стало.
"Спроважу, - думает, - я этого барина, пусть в каком другом месте себе работника ищет! Не надо мне этой работы, и денег его тоже не надо!"
Только так подумал, глянул в окно - а там того барина лицо, как в раме! Смотрит на Матвея, будто всю душу ему выворотить наизнанку хочет, и говорит:
- Ты, мастер, вот что попомни: покуда мою работу не справишь, ни за какую другую приняться не сможешь. Руки я тебе повяжу и глаза запорошу! - и пропал.
И верно - утром Матвей никакой другой работы делать не может: в глазах пелена, руки ломит, голова сама собой ко сну клонится.
Что делать? В баринову работу доска не идет, другую работу руки не делают!
Стал Матвей думать, с какой стороны к проклятой раме подступиться. Пришел в свой сарайчик, где у него доска была заготовлена. То одну, то другую возьмет - нет толку. Вдруг, с верхней полки дощечка упала - чуть не зашибла. Поднял ее Матвей, на место поставил. Чуть погодя снова - раз! - та же дощечка ему в руки падает. Принялся Матвей ее рассматривать. Вот здесь, по краям, видит - листочки резные пойдут - дощечка сама узор показывает, выводит, две веточки, ближе к середке - вензеля да завитушки, а вот сама середка чистой кажется, никакого рисунка не видно.
"Эге! - смекнул Матвей, - А дощечка-то аккурат размером со створочку, какую барин заказывал! Только что ж это получается - середку пустой оставить?"

Ну, ладно, начал Матвей листочки да вензельки вырезать. День работает, второй. На третий день в сумерках подъезжает тот барин.
- Готова ли, - говорит, - работа?
Показывает ему Матвей все, что выполнить усепел, барин головой кивает, языком цокает - хорошо!
- Ладно ты тут справил, а только поторопись! Я за деньгами не постою, да уж и ты время не тяни.
А про давешнее - и ни слова!
Уехал, а у Матвея опять смуток на душе. "Надо ж, - думает, - было связаться с этаким-то да на свою голову!"
Вот изузорил Матвей дощечку по краям, одна серединка пустой осталась. Тут и для рамы нашлись заготовки, справил он ее, нашел, как створочку к ней приладить. Вот уж и закончить бы да к стороне, вот только для середки узор никак Матвею не показывается.
Еще через три он голову ломал, а тут и снова барин к Матвею стучится, совсем почти уж к полночи - сердитый, смотрит недобро:
- Что ж ты, - говорит, - все прохлаждаешься? Люди бают, ты мастер, а тебе, гляжу, впору только ложки вырезать! Ты вот что, даю тебе день сроку. Не справишься, пеняй на себя, мужик, я порядок люблю!

У Матвея и так-то дело еле-еле шло, а тут и вовсе оторопь его взяла. Думал он, думал, что делать, да и взмолился:
- Господи, да закончится ли когда эта чертова работа?!
Тут у него в голове будто занавесочку кто откинул! Припомнил Матвей, как барин ему в окне, что в раме показался.
"Вот, - смекает, - для чего узор в середке мне не открывается! Не узор там нужен, а окошко! Ну, погоди же, барин, будет тебе порядок!"
И так тут у Матвея ловко да споро работа пошла - только приходи да любуйся! Сам не заметил, как уж все готово было.
Посреди рамочки вырезал Матвей окошко, да такое, что сразу его и не приметишь. Поставил он раму к стенке, сел барина поджидать. Только полночь спустилась, стучит окаянный в матвееву избу:
- Отдавай раму! - кричит с порога, и кошель на стол бросает.
- Э, нет, погоди, барин! - говорит Матвей. - У нас так дела не делаются. Надобно, чтоб ты работу честь по чести принял! Утром приезжай! Да портрет с собой привози!
Осерчал тут барин, аж затрясся, как от лихорадки!
- Ну, хорошо же! - говорит, - Только утром дашь ты мне расписку! А не дашь - берегись! - хлопнул дверью так, что у печи труба дрогнула, и пропал в темноте.

Утром, еще и не рассвело толком, явился - по самые глаза в воротник упрятался.
- Бери плату, прохвост, да пиши расписку!
А Матвей опять за свое:
- Ан нет! Сперва подавай сюда портрет! Вставим его в раму, тогда и рассчитываться будем! Ты порядок любишь, так и я не лаптем кашу трескаю!
Скрипнул барин зубами, да делать нечего, на своем же слове пойман. Принес он свой портрет. Матвей раму приладил, подает барину:
- Ну, теперь принимай!
Только барин в руки свой портрет взял, как окошечко на створке и отворилось
- самые глаза показались. Тут и первый луч солнышка выглянул. Ударил белый свет тот портрет в самые глазища злющие! Зашипел портрет, будто студеной воды на раскаленные уголья плеснули, да и превратился в дым, по воздуху рассеялся. А барин, как стоял, так и остался столбом обгоревшим, покачнулся да и рассыпался на уголечки. Замел их Матвей на лопату да в печку.

Перекрестился тут Матвей на красное солнышко, и снова за работу принялся. Работа у него с той поры всегда спорилась, все окрестные деревни в его наличниках стояли, как в рамках. Как подросла Наталка, вышла замуж, так и на ее окнах дедовы кружевные рамки появились.
А главное-то, в те окна добрые люди глядели!