Вера и рыцарь ее сердца Роман в 6 книгах, 2-3

Часть 3
Глава 1
Разве думал Ронни, что вольность – такая коварная штука?
Бесшабашно жил он, брал от жизни то, что хотел, а что имел, тратил впустую и был всем доволен. Всё, чем благословила его молодость: крепкое здоровье, недюжинный ум и доброе сердце, – не находя применения, превращалось в пустые обещания.
Как-то незаметно и родительский дом перестал быть той пристанью, которая всегда сулила отдых и успокоение души. Теперь, когда он приезжал домой, его тут же тянуло обратно в путь.
Как-то раз, когда Ронни был в очередном рейсе, Диан – на занятиях в школе, а Альфонс трудился на своем строительном предприятии, в гости к Валентине пришли пять ее подруг. В последние годы Валентина купалась в материальном достатке. Ее муж и сын приносили в дом хорошие деньги, и оба отдавали получку Валентине, чтобы та распоряжалась доходом семьи по своему разумению.
Женщина не пользовалась услугами процветающих супермаркетов, где продукты славились низкой ценой и, соответственно, обладали сомнительным качеством. Нет, Валентина никогда не экономила в приготовлении еды. Всё необходимое для семейных обедов она покупала или на крестьянских рынках, или у местных торговцев.
Особая статья расходов выделялась на наряды для самой Валентины и для ее дочери Диан.
Надо сказать, что комната Диан была обставлена, как витрина игрушечного магазина, а в гостиной, как напоказ, стояли в рядок куклы, одетые в бальные платья. Куклы были выстроены не по росту, а по стоимости, и самая большая кукла напоминала младенца-переростка. Играть с куклами, стоявшими в гостиной, не разрешалось никому, даже самой Диан, потому что они служили интерьером дома, где любят детей.
Валентина мечтала прослыть хорошей хозяйкой и заботливой мамой среди близких, особенно в кругу подруг, где быть верной женой уже не считалось достоинством.
Валентина была женщиной бережливой, по мере того как ее кошельки наполнялись франками, росло и количество золотых украшений в скромной стариной шкатулочке.
К приходу подружек Валентина всегда прихорашивалась: прическа, макияж, бижутерия выбирались под стать ее новому платью.
Не успели женщины рассесться, как Валентина уже накрывала столик в гостиной с распахнутыми в сад окнами. К кофе прилагалась и светская беседа ни о чем.
– Мои дорогие, оцените, это подарок Альфонса, – с гордостью произнесла Валентина и выставила вперед руку, на запястье которой поблескивал изящный золотой браслет.
Восхищаясь красотой браслета, гостьи дружно зацокали языками и опять принялись за угощение, стараясь не смотреть в сторону гостеприимной хозяйки, которая не догадывалась, какую страшную новость они принесли в ее дом.
–– Вы слышали, как невестки мадам Де Баккер ополчились против нее?! Куда теперь податься одинокой вдове, если сыновья не защищают и денег не дают? Теперь живет она на вдовью пенсию, а невестки сговариваются ее в дом престарелых отправить!.. Нет, со мной такой номер не пройдет, я своему Ронни сама невесту выберу.
Тут подруги Валентины хитро переглянулись и вновь принялись с аппетитом уплетать булочки к кофе, никто из них не решался первым начать разговор о цели их прихода.
По их общему мнению, Валентина звезд с неба не хватала, в своем окружении она слыла глупенькой домашней хозяйкой и имела дурную привычку хвалиться собой, уютом своего дома, покладистостью мужа, послушанием сына и красотой своей дочери, и она сама не подозревала, как раздражала подруг.
– Ингрид, я очень рада, – продолжала щебетать Валентина, прикусывая печенье, – что мой Ронни починил кран на твоей кухне! Он у меня умелец на все руки!
Тут гостьи разом отодвинули от себя чашечки с кофе и уставились на хозяйку, а Ингрид к тому же покрылась красными пятнами. Уже который год Ингрид пыталась разбудить в младшем Де Гроте нормальные мужские чувства к женщинам. Какие только предлоги ни придумывала она, чтобы заманить его в свою мягкую постель.
Конечно, Валентина догадывалась об этом, отправляя сына к Ингрид со всевозможными поручениями, а Ронни уже при первом посещении разгадал обратную сторону этих поручений и, починив кран или отремонтировав стиральную машину, старался как можно быстрее покинуть опасную территорию жаждущих секса стареющих дам.
Когда за столом неожиданно воцарилось молчание, Валентине стало как-то не по себе. Первой нарушила молчание Ингрид:
– Валентина, мы должны открыть тебе горькую правду. Конечно, мы могли бы тебе ничего и не говорить, но, как твои верные подруги, мы обязаны тебя предупредить.
Сказав это, Ингрид опять замолчала, уже для большего эффекта своего предупреждения. Бедная Валентина встревожилась, а женщины, как по команде, опустили головы, словно во всем Антверпене наступил поминальный час.
– Мы тебе обещаем, Валентина, как подруге, – продолжила говорить Ингрид, – что секрет твоего сына мы сохраним между нами. Ты только не отчаивайся и по-прежнему оставайся для Ронни любящей мамой.
– Ронни? – чуть слышно прошептала хозяйка дома и не на шутку испугалась.
– Да, Ронни! Дело в том, что нам стало известно, что твой сын имеет другую ориентацию. Ведь он не мужчина, как обычный мужчина, а он... гомосексуалист!
Хотя смысл этих слов еще не вполне дошел до сознания Валентины, но ее губы задрожали, как и мелкие кудряшки на ее голове. Тут гостьи всполошились и принялись ее утешать:
– Дорогая наша подруга, мы не оставим тебя в беде! Ведь ты должна понимать, что некоторые вещи вполне естественны в человеческих отношениях. Мы только еще не определились с полом твоего сына…
Валентина бледнела прямо на глазах, на нее становилось жалко смотреть, и к ней обратилась самая скромная из женщин, которая еще не рассталась со своим мужем, но собиралась:
– Говорят, что Наполеон, такой же коротышка, как и твой сын, тоже был гомосексуалистом, хотя сумел скрыть это от своей жены и от всего французского народа, но историки это утверждают наверняка.
Когда за подругами закрылась дверь, то она закрылась за ними навсегда.
Валентина поняла, что ей не надо впадать в панику, а надо срочно спасать и положение своего сына в обществе, и честь семьи. В этот день она много думала, и ее молчаливость обеспокоила родных.
Диан возвратилась из школы, а мама безучастно качалась в папином кресле и не обращала на нее никого внимания. Потом с работы пришел Альфонс, всегда ценивший молчание Валентины, он тоже забеспокоился о состоянии ее здоровья, хотя признаков заболевание не наблюдалось. Ни Диан, ни Альфонс не подозревали, что ее молчание было вызвано страхом случайно не выболтать ужасную новость, которую надо во что бы то ни стало сохранить в тайне.
На следующее утро Валентина точно знала, как надо ей действовать. Больше не даст никому на свете чернить семью Де Гроте подобными подозрениями, ибо ее сын – нормальный мужчина, который еще не встретил свою пассию. У женщины за ночь созрел план по спасению репутации сына.
Во-первых, Ронни надо было немедленно женить. Во-вторых, невестку надо выбрать покорную, чтобы она не шла против своей свекрови, как невестки мадам Де Баккер. А то, что было в-третьих, Валентина безнадежно забыла уже утром.
Через неделю в рекламной газетке появилось объявление, что холостой, здоровый и молодой мужчина желает найти подругу жизни.
***
Знакомство Валентины с Каролин состоялось по телефону, а их первая встреча проходило в ухоженной гостиной семьи Де Гроте.
Каролин выглядела значительно старше кандидата в женихи, хотя разница в возрасте была всего в три года. Девушке понравилась вилла Де Гроте, ее внутреннее убранство, но особенно ей пришлось по душе радушие Валентины, перед которой она покорно присела на самом краю дивана, положив руки на коленки. Глубоко посаженные глаза Каролин не выражали ничего другого, как подобострастное желание угодить хозяйке дома.
Девушка была маленького роста, а ее худоба выглядела болезненной. Из-под летнего коричневого пальто выглядывал подол сатинового платья в мелкий горошек. Туфли на ее тоненьких ножках казались колодками. Внимательно оглядев Каролин, как будущую супругу сына, Валентина пришла к выводу, что перед ней сидит невинное создание в ангельской непорочности.
– Каролин, моему сыну не нужна молодушка, ему нужно руководство женщины, которая знает, чего она хочет в жизни. Откуда ты родом?
– Из провинции Лимбург.
– Хорошо. А кто твои родители, дорогая Каролин? Они дали тебе очень красивое имя.
– Я сирота, мадам.
– Ах, бедняжка! – всплеснула руками Валентина, но в ее голосе не было ни капли сострадания.
Это была прекрасная новость, потому что Валентина не любила конкуренции, а идея быть для Каролинче матерью и свекровью ей понравилась. Женщина подумала, что сиротка удачно заменит ей общество предавших ее подруг, и ее настроение значительно улучшилось.
– А где ты работаешь, девочка?
– Я прислуживаю господину доктору, мадам.
В голосе Каролин зазвучала неподдельная робость, которая подтверждалась невинно опущенными глазами.
– Работать у доктора – это большая честь, моя дорогуша. Если господин доктор взял тебя на работу, то и я буду рада видеть тебя своей невесткой. Спасибо за подарочек, который ты мне принесла. Я скажу тебе честно, моя девочка, что я тоже росла сиротой. Моя мама умерла очень рано, и отец один воспитывал меня. А теперь посмотри, как я хорошо живу. Я тебе помогу, милочка, забыть сиротство. Наше с тобой общее дело – женить на тебе моего сына Ронни. Правда, он даже слышать не хочет о женитьбе, но я научу тебя, как из строптивого козла сделать покорную овечку.
Целый вечер просидела Каролин в доме у своей будущей свекрови. Она внимательно выслушала все назидания Валентины по укрощению бывшего офицера, бывшего строителя, бывшего механика, бывшего кровельщика и удалого дальнобойщика.
Домой Каролин ушла поздно, они обе были довольны собой и беседой.
***
Да, Каролин выросла в детском доме, но она не была сиротой.
Ее отец, Жос Де Веер, был веселым простодушным пареньком родом из глухой деревни Лимбург. Образования, даже законченного начального, у него не было, а было желание изменить свою судьбу, быть потомственным крестьянином и работать на своей земле.
При создании Королевства Бельгии в 1830 году восточные земли Фландрии были объединены в одну большую провинцию под названием Лимбург. Эта провинция отличалась богатством земельных угодий. Издревле лимбуржцы слыли специалистами по разведению картофеля и умельцами в сельском хозяйстве. Травы для скота было здесь вдоволь, и зерновые давали хороший урожай. Впрочем, для экономики провинции были значимы не столько крестьянские хозяйства, сколько шахты по добыче угля, в которых часто случались обвалы и гибли люди. Однако гибель шахтеров на пороге Второй мировой войны общественность страны мало волновала – страна переживала время экономического кризиса, люди голодали и ценили любую возможность заработать хоть какие-то деньги.
Народ восточной провинции Фландрии отличался трудолюбием и жизнерадостным характером. Жители этих земель говорили певуче, растягивая слова, как мелодию песни.
– Отойди-и-и от меня-я-а, ты делаешь меня-я-а горя-я-ячей! – нараспев говорили женщины полюбившемуся мужчине, и сердце крестьянина таяло в груди от такого откровенного признания в любви.
Лимбуржцы отличались не только веселым нравом, но и пресловутой скупостью, которая хорошо сочеталась с расчетливостью. Если в дом приходил гость из Лимбурга, то хозяева знали, что накормить его будет нелегко. Перед тем как отправиться в гости, нормальный лимбуржец держал голодный пост, чтобы своим волчьим аппетитом радовать хозяев застолья. Голодному человеку хоть варенье на сало намажь – всё будет вкусно, и хозяевам хорошо, что еда не пропала даром.
Жос Де Веер был единственный сын в семье земледельцев, но тяжелый крестьянский труд за краюху хлеба и кружку молока быстро надоел, и юноша подался в шахты, чтобы подержать в руках хотя бы пару центов, а если повезет, то и несколько франков.
– Ох, сынок, работать под землей – это не для крестьянина, – убеждал отец Жоса. – В шахтах – тьма тараканья! Лучше уж коровам хвосты крутить, чем в шахте на брюхе ящеркой ползать. Посмотри вокруг. Красота! Поля! Леса! Жос, сынок, подумай хорошо, в шахтах станешь ты, как угольная головешка, и никакая приличная девушка на тебя не посмотрит, а здесь ты у себя дома, тебе и говно – навоз! Да и какое молоко без коровьих лепешек бывает? А? Деньжат поднакопим и еще земельку купим…
Жос хоть и послушным был пареньком, но очень упрямым.
– Папа, авось заработаю себе на штаны, а то заплатка на заплатке наворочена, приоденусь и женюсь. Глядишь, и к вам с матерью жить переберусь, – попытался успокоить он отца, собирая свои скудные пожитки, и, поцеловав мамашу на прощание, зашагал по каменистой дороге в сторону угольных шахт.
На шахте Жос жил в бараках, где ютилось по двадцать человек в одном помещении. Однажды его напарник Жан, у которого были дом и жена, пригласил юношу к себе на постой. Жос платил за гостеприимство половиной своей зарплаты. Дружба между Жосом и Жаном крепла. Через несколько месяцев шахтерского труда Жос смог прилично одеться и подумывал навестить своих родителей, но началась война.
Первым рекрутировали Жана. После его ухода его жена готовила обеды только для Жоса.
Проходили месяц за месяцем, а от Жана не было вестей. Жив он или нет, никто не знал. Как-то раз после обеда женщина, тоскующая женщина без мужа, накормила Жоса обедом, а потом повела его в маленькую спальню, где раздела гостя до трусов.
К такому обращению юноша не был приучен, но ему это понравилось. Потом она стала медленно раздеваться сама, бросая свое белье, пахнувшее цветочными духами, прямо ему в лицо. Затем она села на пол между ногами пыхтящего мужчины и грудью прижалась к его животу. Жос не знал, что ему нужно делать, но он не знал и того, что ему делать совсем не нужно. Раздумывал он недолго, разгоряченная женщина сильным движением руки опрокинула парня спиной на кровать. Что произошло в последующие десять минут, никто так и не узнает, но на другой день она попросила за обед двойную оплату. Через несколько месяцев Жос тоже ушел на войну, но уже на стороне немцев, и на следующий день все о нем забыли.
Когда Жос, повоевав, отработав на фабрике под Дюссельдорфом, вернулся в шахтерский поселок героем и узнал, что его Жан так и не пришел домой, то решил навестить жену его друга.
Увидев гостя, жена Жана спешно вытерла о грязный фартук руки и ввела его в дом. За распитием бутылки шнапса с отварной картошкой бывшая любовница рассказала, что она родила от Жоса дочь и сдала ее в сиротский дом.
Де Веер нашел детский приют, где воспитывалась его дочь. Это благотворительное заведение находилось на территории женского монастыря. Его дочку звали Каролин, но девочку ему не отдавали, потому что Жос не был женат и у него не было стабильного заработка. Недолго думая, мужчина восстанавливает крестьянское хозяйство, доставшееся ему от родителей, и начинает поиски жены.
Никто из знакомых в округе дам не захотел выходить за него замуж. Вид у него был неухоженный, содержать дом в порядке он не умел, и его хозяйство не отличалось прибыльностью. Жос был груб в обхождении, а его деревенская любезность расценивалась дамами как признак тупости. Через три года за Жоса вышла замуж одна пожилая цыганка. Цыганка не требовала многого и была готова разделить с Жосом его скромный образ жизни.
Имея свидетельство о браке и доказательство наличия заработка, мужчина запряг свою лошадку в тележку и покатил в сиротский приют. Его жена-цыганка, украсив тележку бумажными цветочками, осталась дома, чтобы к возвращению мужа с дочерью приготовить жареную курицу.
Жос сидел в приемной женского монастыря, где и находился детский дом, и ему очень не терпелось поскорее обнять свою дочурку, но время шло, а девочка не приходила. Терпением Бог его не обделил, поэтому мужчина расположился поудобнее на скамейке в приемной монастыря и приготовился ждать Каролин хоть до завтрашнего утра. Только Жос собрался подкрепиться, как дверь со скрипом отворились и в проеме показалась нескладная тощая девочка.
– Каролин, я твой папа. Я тебя заберу домой, ты не сирота!
В противовес его ожиданиям девочка не обняла отца, она даже шагу не сделала в его сторону, а, прижавшись спиной к холодной стене, исподлобья разглядывала крестьянина с яйцом в руке, который был ее… папой.
– Ты не бойся меня. Я добрый, и у меня есть маленький домик, корова и лошадь. Вот и курочки яйца стали нести, – попробовал Жос найти подход к дочери, но под ее холодным взглядом его энтузиазм угас.
В отчаянии завоевать доверие Каролин Жос протянул семилетнему ребенку яйцо, только что очищенное от скорлупы. Лучше бы он этого не делал, девочка зло посмотрела на родного отца и выскочила прочь. Чуть позже к Жосу вышла директор детского дома, пожилая монахиня, утомленная заботами о сиротах, и попросила его больше никогда не беспокоить Каролин своими визитами.
Такое в сиротском детском доме случилось впервые – ребенок сам отказался признавать своих родителей.
Жос принял этот удар судьбы со смирением и покорностью. Он стал попивать, потом увлекся азартными играми. Его хозяйство, хотя и не приносило дохода, всё же позволяло ему и его черноглазой супруге сводить концы с концами.
Через десять лет добрая цыганка покинула Жоса, уйдя с табором куда-то в Румынию, и Жос остался один на свете. К старости он стал часто вспоминать своих родителей, которых так и не навестил после прихода с войны, а родовые земли он спустил в карточной игре. Постепенно Жос перестал думать о том, что причиняет ему боль, жил одним днем, так и умер он в нищете, а его прах, всеми забытый, покоится в лимбургской плодородной земле.
***
У приютских детей не было родителей. Все взрослые люди, приходившие в детский дом, жалели сироток, а у Каролин родители были, но мама от нее отказалась, от отца отказалась девочка сама, поэтому ее жалели меньше, чем других детей. Каролин любила свое имя, которое ей дала наставница приюта. Вот и вся ее биография.
Сирот, которых хотели усыновить, будущие родители одаривали различными игрушками и одевали в настоящие костюмы или платья, потом их увозили в новый дом на сверкающих автомобилях, а родной отец Каролин вспомнил о дочери, когда ей исполнилось семь лет. Жос приехал в детский дом на телеге, и от него пахло кислым молоком и махоркой. 
Как только Каролин стала понимать, что ее родители не умерли от болезней и не погибли при бомбардировках, а бросили ее, как никому не нужную, в ее сердце поселилась обида на них, ведь они не оставили ей даже право мечтать о родительской любви, как это делали все сироты в приюте. Нет, она тоже мечтала, но мечтала только о том, чтобы ее мать и отец поскорее умерли, тогда бы все вокруг увидели, какая она несчастная сирота, обняли бы ее и пожалели.
Каролин росла на редкость некрасивой девочкой. Даже одежда, принесенная в детдом богатыми людьми, не могла ее украсить. Дети не хотели с ней дружить еще и потому, что сама Каролин отличалась упрямством и угрюмостью. Она не умела играть с детьми и очень плохо училась. В интернате Каролин держалась обособленно: она предпочитала наблюдать за другими детьми, за монашками и учителями из своего укромного уголка.
С особым вниманием девочка разглядывала гостей приюта. Эти красивые мужчины и женщины ходили по коридорам и очень интересовались тем, как сироты питаются, спят и играют. Приходили также и особые посетители, которые выбирали ребенка для усыновления. Эти мужчины и женщины робко входили в дверь монастыря и внимательно приглядывались к каждому сироте.
Каролин знала наперед, что ее не выберут, потому что она некрасивая, худая и глупая. Без надежды, но с любопытством изучала девочка поведение этих странных гостей. Сначала они угощали конфетками всех детей, потом выбранному ребенку приносили игрушки, которые у него тут же отбирали старшие ребята, но на это никто из них не жаловался, потому что жили ожиданием, когда приемные родители их увезут домой.
Девочку редко обижали старшие дети. Они ее не задирали, и не потому, что жалели, а потому, что она сама отдавала им всё, что попадало ей в руки. Конфеты, которые дети получали после воскресной службы, она, в отличие от других детей, не ела, а только делала вид, что ест. Каролин прятала сладости, чтобы при случае задобрить самого задиристого мальчугана, а игрушек ей и так никто не дарил.
Еще когда девочке только исполнилось пять лет, в приют пришла молодая сестра милосердия Хелен, она заботилась о сиротах в ночное время. Дети, как обычно, не слушались добрых воспитателей, они не хотели вовремя спать и до полуночи веселились на своих кроватях.
– Тихо! – кричала новенькая нянечка, но голос ее с непривычки срывался на писк, не оказывая должного влияния на расшалившихся детей, только одна Каролин послушно лежала на своей кроватке.
Так продолжалось несколько ночей подряд. Всё это время девочка наблюдала, как безуспешно суетилась новенькая няня, укладывая детей спать, пока все не поменялось.
Перед сном Хелен стала читать детям истории про таких же, как они, малолетних сирот. И под ее негромкое чтение в спальне наступала мертвая тишина. Новенькая няня охотно слушала и рассказы самих девочек. У Каролин не было своих историй, но она видела, как Хелен радовалась и печалилась вместе с детьми, и вместе с ними мечтала о хорошем будущем, которое Бог дал каждому человеку.
Удивительно, но Хелен очень полюбила и нелюбимую Каролин. Каким счастьем было для девочки то короткое время, когда молодая няня садилась на ее кровать, чтобы прочитать вслух сказку перед сном, а после нежно укрывала ее одеялом и слегка прикасалась губами к ее лбу.
Как-то ночью Хелен, проходя между кроватками, чтобы поправить постели ребят, спавших крепким сном, услышала в тишине спальни полусонный шепот скрытной и худенькой Каролин:
– Когда я вырасту, я тебе тапошки... ошень... шветастые подарю.
Почувствовав нежное прикосновение руки няни, девочка вновь уснула счастливым сном. И снилось Каролин, как ее обнимает мама, очень похожая на ночную няню, и на ногах у ее мамы красуются желтые тапочки с красными мелкими цветочками. Вскоре Хелен покинула детей и уехала куда-то очень далеко.
Когда Каролин исполнилось восемнадцать лет, директорат интернатов для сирот определил ее на службу к доктору. Общественные организации Антверпена заботились о том, чтобы повзрослевшие сироты получали кров и работу у зажиточных горожан.
Доктор был молод и холост, но пользовался среди пациентов авторитетом, а жил в большом доме в три этажа. На первом этаже располагался кабинет, где доктор вел прием посетителей, на втором обитала прислуга, а на третьем этаже жил он сам. Комнату на чердаке отдали Каролин.
На службе у доктора состояли домашняя хозяйка и кухарка, которые очень жалели Каролин из-за ее сиротства и ее непривлекательности.
В обязанности Каролин входила помощь прислуге в ведении домашнего хозяйства. Готовить она не умела, вести хозяйство тоже, делать покупки для дома ей не доверяли, поэтому она мыла полы, чистила кастрюли и выносила мусор. Каролин очень старалась всем угодить.
Как-то поздно вечером на чердак к задремавшей было Каролин зашел доктор. Он присел к ней на постель, потом долго рассуждал о душевной тоске, об одиночестве звезд на небе, о ссоре со своими родителями, которые его никогда не любили, в конце концов, он позавидовал сиротству Каролин.
Когда молодой доктор выговорился, то задрожал от ночного холода, и девушка накрыла его своим простеньким одеяльцем, подаренным ей наставницей детского дома, а потом нежно обняла. Это было так прекрасно: сидеть под одним одеялом с доктором, а потом и лежать на одной подушке, что ее переполнило желание утешить его теплом своего тела. В эту ночь Каролин стала женщиной. Ей было больно и немного совестно за свою неопытность, она стеснялась голого доктора, но честь спать с хозяином, как спит жена с мужем, стоила того.
Десять лет жила Каролин при докторе. Она обжилась в своей маленькой комнатке на чердаке и в редкие счастливые ночи занималась с хозяином любовью. Девушка дорожила тайной, которую ей доверил доктор, – тайной его одиночества. У нее не было ни подруг, ни друзей.
Каролин так и не научилась готовить еду, красиво убирать комнату, делать покупки, но прислуга в доме доктора не роптала, потому что ее сиротская убогость вызывала лишь сострадание. Все заработанные деньги Каролин тратила на своего возлюбленного доктора, покупая ему самые модные атласные галстуки и самую пахучую парфюмерию. Ей доставляло удовольствие видеть, как округляются глаза продавщиц, когда она платила бешеные деньги за пару мужских носовых платков.
Каролин не тратила заработанные деньги на себя, ей хватало одного платья, чтобы быть довольной, и одного пальто, чтобы согреваться в зимнее время, главное, чтобы платье и пальто прикрывали ее острые коленки, которые напоминали ей о жизни в детском доме.
Доктор заботился о том, чтобы Каролин принимала противозачаточные таблетки, но со временем пить пилюли молодой женщине надоело, и она стала прятать эти маленькие таблеточки в глубокий карман фартука.
Когда не пришли в срок месячные, ей уже было двадцать семь лет. Каролин стала быстро набирать вес, и тут спохватился доктор. Он обследовал ее в своем кабинете и уговорил на инъекцию обезболивающего средства, после которого доверчивая женщина крепко заснула, а когда проснулась, то сморщилась от боли.
– Не волнуйся, моя девочка, немного поболит и пройдет. А теперь честно мне скажи: когда ты в последний раз пила таблетки, что я тебе дал?
– Только вчера, господин доктор.
– А где остальные пилюли, что я тебе давал?
– В кармане фартука. Господин доктор, у нас будет ребенок? – со счастливой надеждой прошептала сквозь боль женщина.
– Нет, у нас больше не будет проблем, потому что я сделал тебе аборт. Плод был небольшой, но плацента суховата, и околоплодные воды – желтого цвета.
– Господин доктор, вы... убили нашего ребенка?
Доктор не выдержал взгляда несчастной Каролин и принялся за уборку своего кабинета для утреннего приема пациентов.
– Господин доктор, а вы не страшитесь Бога? Как вы будете смотреть в глаза Иисусу и зажигать свечи Деве Марии? Или он вам всё простит? Потому что вы хороший католик, а меня… меня он простит?.. Зачем вы не оставили мне моего ребеночка? Пастор говорит, что Господь Иисус не хочет, чтобы мы убивали своих детей, ведь он любит детей даже тогда, когда их не любят их родители. А вы убили моего мальчика, а может быть, нашу девочку. – Впервые в жизни глаза Каролин наполнились слезами.
Доктор подошел к кушетке, где лежала несчастная женщина, и положил руку на ее горячий лоб, этим выражая ей сочувствие.
– Каролин, я не говорил тебе, но на Рождество я женюсь.
– А как же я? – испугалась Каролин уже за себя.
– Тебя я не оставлю на улице. Я помогу тебе выйти замуж. Я дам тебе хорошие рекомендации. Мы обратимся в брачное бюро, которое только что открылось в городе.
С этого дня доктор и Каролин перестали быть любовниками, теперь они стали партнерами. Прошло несколько месяцев, прежде чем появилась реальная надежда для Каролин выйти замуж.
После беседы с матерью кандидата в женихи Каролин возвратилась домой возбужденной. Она рассказала господину доктору о встрече с Валентиной, которая хочет взять ее невестой, но для этого ей надлежит лишиться девственности.
– Мне очень понравилась эта женщина, но как я могу потерять девственность, если я уже потеряла ее несколько лет назад? Помните, той ночью, когда вам было тоскливо спать одному?
– Ты хочешь замуж? – строго спросил повзрослевший за эти годы доктор.
– Да, – прошептала Каролин покорно.
– Тогда пойдем со мной в кабинет, и ты получишь свою девственность назад, даже в двойном экземпляре.
Каролин подчинилась, и доктор без обезболивающих уколов ушил ее промежность шелковыми нитками, а через неделю Каролин ждало свидание со своим суженым.
***
Это воскресенье ничем не отличалось от других, которые Ронни проводил дома. Еще с утра Валентина попросила сына сводить в кинотеатр одинокую девушку-сиротку, которая еще ни разу там не была. Не в привычках Ронни отказывать маме в ее просьбах и заехал за Каролин после работы.
Каролин всю дорогу тихонько сидела на пассажирском кресле «Мерседеса» и ждала решающего момента, который четко обозначила для нее будущая свекровь. Крепкое сложение, широкие плечи и сильные руки Ронни нравились Каролин даже больше, чем щуплая фигура доктора, длинные пальцы которого уже не возбуждали ее, как прежде.
Девушке нравилось сидеть с молодым мужчиной в уютном салоне автомобиля и мечтать о замужней жизни, но когда она думала о первой брачной ночи, то ее коленки под ситцевым платьем непроизвольно сжимались.
Видя странное поведение пассажирки, Ронни начал подумывать, что несчастненькая сиротка сильно хочет в туалет, но стесняется сказать об этом, поэтому перед кино мужчина завез Каролин в кафе и показал ей, где находится туалет, а сам у стойки продолжил упиваться пивом. Друзьям Де Гроте было очень интересно узнать, какие планы он имеет на девушку, с которой пришел в кафе.
– Братцы, бросьте дурить, Каролин – сирота, и моя сердобольная мама попросила меня сводить ее в кинотеатр, где она никогда не была. Поэтому в планах только то, чтобы скорее отвязаться от этой «красотки». Приглашаю составить компанию!
Артур, дальнобойщик по профессии и по образу мыслей, посочувствовал товарищу:
– Даже если бы мне хорошо заплатили, то я бы не взял ее в кабину своего грузовика, а оставил стоять на дороге.
В этот момент Каролин подходила к столику и жалобно улыбалась Артуру, которому стало неловко. Чтобы исправить оплошность, он согласился сопровождать девушку-сиротку в кино вместе с другом, тем более что за билеты платила приглашающая сторона.
Сидя в кинотеатре, Ронни разглядывал свою соседку при мерцающем свете экрана. Она напоминала ему изголодавшегося подростка. На ее удлиненном лице пугающе темнели провалы в запавших щеках, а близко посаженные глаза горели красными точками в темноте. Бр-р-р-р.
Девушка почувствовала взгляд молодого мужчины и пошла на сближение, задавая один глупейший вопрос за другим:
– Ой, Ронни, а этот мужчина хороший?.. А эта женщина – она хорошая?.. Это они хорошо делают или плохо?
Ронни сгорал от стыда за свою спутницу, а Артур над ними потешался. После кино все трое опять вернулись в кафе, где обычно собирались дальнобойщики после рейса. Ронни заказал себе колу с виски, а Артур – виски без колы. Их спутница пила только лимонад.
Каролин постоянно оправляла на коленках платье в мелкий горошек и всем хотела понравиться. Она улыбалась всем, кто обращал на нее внимание, а заодно и всем тем, кто входил или выходил из кафе. Большинства шоферских прибауток она не понимала или делала вид, что не понимает, но смеялась вместе со всеми, и это было забавно. В конце концов простота и глупость спутницы настолько надоели подвыпившему Ронни, что он уже не хотел с ней дармового секса, о котором всё-таки подумывал.
– Отвези скорее Каролин домой. Я тебя прошу, как друга, – шепотом попросил он Артура.
– Нет, Ронни, не в моих привычках садиться за руль поддатым. Ты ее привез, ты должен и увезти. Оправдай материнское доверие.
Тут ничего не оставалось для Ронни, как исполнять поручение, данное маме, и он, обойдя Каролин сзади, пригласил ее к выходу. Когда девушка встала и покорно двинулась за ним вслед, то всё кафе взорвалось от смеха и каждый спешил пожелать Де Гроте успеха в «святом» мужском деле.
На спине уходившей Каролин висела кофейная салфетка, на которой крупными буквами было написано: «Осторожно! Еще не объезженная!» В глазах Ронни – пьяная похотливая улыбка, которая была под стать его мыслям.
Домой ехали молча, Ронни следил за дорогой, которая так и норовила ускользнуть из-под колес его автомобиля, как вдруг он почувствовал приятное поглаживание его мужского сокровенного места.
– Время идти в атаку! – сказал Ронни вслух и, не глядя на Каролин, припарковал машину.
Мужчина занимался с Каролин любовью на заднем сиденье своего белого «Мерседеса». Его опыт по «объезжанию» девственниц оказался недостаточным, чтобы легко справиться со своей мужской миссией. Такое положение дел задевало самолюбие Ронни, и он проявил не свойственное ему насилие. Лежа на спине на заднем сиденье богатого автомобиля с широко раздвинутыми ногами, Каролин страдала от боли. Боль была нестерпимой, но она не имела права спугнуть жениха неосторожным криком.
Когда зашитая «девственность» была разорвана, то всё заднее сиденье автомобиля было липким от крови, где Каролин и просидела, пока Ронни не привез ее домой. Помолвленный доктор заботливо обработал раны в промежности своей бывшей любовницы и сделал обезболивающий укол.
Исполнив мужской долг, Ронни без происшествий довез себя к гаражу и тут же, у руля, уснул пьяным сном. Проснувшись с головной болью, он ахнул. Все заднее сиденье «Мерседеса» было пропитано кровью девственницы. Он попытался отмыть это большое пятно, но его затошнило. Ему на подмогу пришла сестра Диан, которая губкой, пропитанной посудомоечным средством, оттерла с сиденья машины бурые пятна крови и за это получила от брата денежное вознаграждение за старания и молчание. Конечно, Диан все рассказала маме, ябедничать на своего брата вошло в привычку. Валентина была довольна, всё шло по придуманному ею плану.
Через три недели Ронни вернулся домой из рейса в Португалию. Не успел он въехать на территорию гаража, как какая-то шальная девица кинулась к его грузовику. Он резко затормозил, но не успел он сойти с подножки на землю, как эта нахалка принялась его бессовестно обнимать.
– У нас с тобой будет ребенок! Ронни, как довольна моей беременностью твоя мама! Она сняла нам комнату прямо рядом с твоим гаражом! Пойдем, мой хороший, домой!
Ронни не смог вытерпеть такого фамильярного обращения с собой, сбросив с себя неухоженные руки Каролин, сел в свою машину и укатил в родительский дом.
А дома мама все уши проговорила о будущем ребеночке, которому она уже присмотрела в магазине колясочку. Диан смотрела на брата восторженным взглядом, ища в нем признаки будущего отцовства. Альфонс молчал, но хмурился.
На следующее утро Ронни укатил в очередной рейс на восток. Рейс был недолгий, и через несколько дней Каролин опять встретила будущего отца ее ребенка принародными поцелуями и объятиями.
– Как я тебя ждала! Потрогай мой животик, там растет наш ребеночек. Видишь, в том доме на втором этаже окна нашей спальни.
Ронни не стал слушать, что говорила ему эта уродина с впалыми щеками, он уселся в свой «Мерседес» и помчался в кафе, чтобы напиться и скорее забыть этот кошмар с беременностью.
В этот раз Ронни пил виски. От виски он быстро опьянел, но забыть про Каролин и ее ребеночка никак не мог. По дороге домой мужчина разбил свою машину о бетонный бордюр, неожиданно появившийся на обочине дороги. Было поздно, кафе закрылось. Ронни тошнило, и болела голова. Он хотел спать. Окно квартиры рядом с гаражом еще светилось призывным светом, и со словами «беременность к беременности не пристает» Де Гроте пошел спать в квартиру, где его уже поджидала Каролин.
В эту ночь Ронни не осторожничал в постели, он взял сиротку как дешевую проститутку. Именно в эту ночь и был зачат их первый ребенок, который обязывал мужчину жениться на самой нелюбимой женщине в мире.
По мере того как рос живот Каролин, от Ронни отворачивалась его родня, а сама Каролин каждый день чинно прогуливалась с Валентиной по поселку, хорошо играя роль обманутой девушки младшего Де Гроте.
Вскоре даже соседки, проходя мимо Ронни, неодобрительно покачивали головами, а продавщицы обслуживали его, отводя взгляд.
Как-то вечером Альфонс, дождавшись сына, похлопал его по плечу и сказал: «У ребенка должен быть отец, Ронни. Не позорь наш род, женись».
Ронни не просил руки своей невесты. В зале администрации портового города Антверпена, где в день ухода нацистов из Бельгии было выписано свидетельство о рождении Ронана Альфонса Мария Де Гроте, состоялась регистрация его брака.
На вопрос бургомистра: «Господин Де Гроте, любите ли вы Каролин Де Веер?» – мужчина сказал: «Нет!» и добавил, что женится только по необходимости и что перед Богом он Каролин своей женой не признает, но будет ей мужем ради младенца, которым она его окрутила. Перед тем как поставить свою подпись на брачном свидетельстве, Ронни объявил Каролин ее обязанности как жены, которые заключались в послушании мужу, воспитании детей и исправном ведении хозяйства.
Свадьба была организована на деньги Ронни, столы ломились от закусок, играл духовой оркестр, но радоваться жених не имел никакого желания. Чтобы не выслушивать поздравления гостей, он оставил невесту сидеть за свадебным столом, а сам ушел бродить по поселку. По пути ему попалась церковь, пустовавшая в этот час. Де Гроте вошел внутрь и присел на скамейку для прихожан.
Ему было очень плохо, он чувствовал, что его все предали, но глаза его оставались сухими. Через некоторое время Ронни встал коленями на маленькую подставочку перед сиденьем и начал негромко говорить: «Господь, я не могу привести к алтарю свою жену, потому что я ее не люблю. Помоги мне ее не возненавидеть. Все отвернулись от меня, словно я самый падший человек на земле. Я не знаю, как мне жить дальше. Я бросил пить, потому что только спьяну мог попользоваться этой глупой бабой. Я буду терпеть эту женщину рядом, чтобы не оставить ребенка без отца, ибо это будет еще большим грехом, но почему так несправедлива ко мне жизнь? Неужели я так виноват, что должен терпеть над собой такое насилие?»
Никто не ответил на его молитву, только за стенами церкви радостно запели птицы, приветствуя рассвет. Потом Ронни захотел отдохнуть от свадебной кутерьмы в родительском доме, на своей любимой кровати на пружинах, но отец встал на его пути. Они стояли друг против друга: утомленный жизнью отец и его измученный жизнью сын.
– Ронни, твое место рядом с женой, иди к ней.
Сказав это, Альфонс вытер ладонью свои влажные глаза и перекрестил лоб сына большим пальцем правой руки. Этот благословляющий жест отца Ронни не забудет никогда.
Что-то не сработало в вольной жизни молодого человека, что-то пошло наперекосяк. Ронни вышел из родительского дома и отправился туда, куда не хотели идти его ноги. Только теперь ему захотелось встретить настоящую любовь.
Глава 2
Свадьба молодого дальнобойщика Де Гроте и его беременной невесты пришлась на канун Нового года, поэтому столы для гостей накрывались в фамильном гараже, украшенном надувными разноцветными шариками. Столы ломились от дорогого угощения, гости танцевали под игру духового оркестра, и их лица румянил морозец, когда они выходили на улицу отдышаться.
Молодожены сидели за отдельным столом, слушали поздравления и благодарили за подарки. С наступлением вечера во дворе была включена новогодняя иллюминация, которая придавала свадьбе рождественский характер. Друзья и родственники новобрачных веселились, пили, пели, танцевали и разошлись далеко за полночь.
– Как замечательно прошла свадьба нашего Ронни. Гости довольные, хорошо кушали и до дна осушили целый бочонок пива… Альфонс, что молчишь?.. Ты бы видел, как давилась курицей сплетница Ингрид, от зависти ей горло перехватило. Кстати, говорят, что ее бывший мужик женился на молоденькой дочке богатых родителей и счастлив, как кролик, а от бедной Ингрид даже дети отвернулись. Похаживал к ней инвалид с тросточкой, да и тот куда-то пропал… Вот выдадим Диан замуж, тогда и вздохнем спокойно, – бормотала себе под нос Валентина, забираясь на высокую супружескую кровать.
Перекатившись через Альфонса, женщина улеглась на своем излюбленном месте у стенки и блаженно вытянулась. Она смертельно устала, ее ноги гудели, и от вина слегка кружилась голова, зато на душе было радостно и покойно, ведь что там ни говори, а свадьба прошла не хуже, чем у других. За окном чернела зимняя ночь, требуя тишины и покоя. Валентина поправила подушку, немного покрутилась под одеялом и прикрыла глаза… но заснуть не смогла, видимо, от переизбытка впечатлений.
– Отец, спишь что ли?
Альфонс вздохнул.
– Ронни наш как расстарался, молодец! Сколько деликатесов на свадьбу навез из своих рейсов по Европе. Тут тебе и устрицы, и раки, и говяжьи языки, и окорока отборные! А красное вино из Франции?.. Такого вина не было даже на свадьбе сыновей мадам Де Баккер. Видела бы моя мама всю эту роскошь – из могилы бы поднялась!.. Ты что опять притих?
Альфонс уже ритмично посапывал, и ее вопрос остался без ответа.
– Умаялся, мой дорогой. Сыграть свадьбу – дело маетное, тут за всем уследить надо. Слушай, отец, как ты лихо с Николь польку сплясал, что она долго отдышаться не могла, на улицу убежала! Постой-ка!
Сквозь ход приятных воспоминаний вдруг прорвался образ мужа, вальсирующего в паре с ее подругой, но ревновать Альфонса можно было только к его работе. Целые дни, с раннего утра до позднего вечера, пропадал он на своей стройке, так что к вечеру еле ноги волочил, но жалеть его Валентина не собиралась, ведь по-другому ему нельзя, женатому мужчине дом и семью содержать надо.
Еще раз сладко выгнувшись, женщина попыталась заснуть. Сонное дыхание мужа убеждало ее в том, что он спит без задних ног. Приткнувшись к его спине, она тихонько продолжила беседу сама с собой:
– Это хорошо, что Ронни уверен, будто мы потратили на свадьбу все его сбережения. Я не могу быть такой беспечной. Тебе, отец, досталась очень предприимчивая жена. Втихаря я часть сбережений нашего сына заранее перевела в ювелирные драгоценности по совету мадам Де Баккер, а она всегда дело говорит. Главное, чтобы Ронни понял, что теперь цель его жизни – делать свою Каролин счастливой женщиной, а та все советы у меня спрашивает и подарки дарит… Слушай, Альфонс, а не поехать ли нам куда-нибудь?.. В Италию... нет, лучше в Испанию. Мадам Де Баккер говорила, что там можно купить скатерки и салфеточки за полцены, и обувь в Испании продается почти даром… Ох, отец, ничего-то тебя не интересует!
Валентина зевнула, и последнее, что пришло ей на ум, она не решилась проговорить вслух, даже спящему Альфонсу. Втайне от мужа она строила планы переселить новобрачных в садовый домик, где жили ее свекры. Мария и Франц – люди неглупые, они поймут, что пора бы и честь знать.
«В этом нет моей вины, что они состарились, – думала женщина, засыпая. – Мария слепнет, а за Францем уход требуется, а в доме для престарелых забота о стариках круглосуточная. Зато молодожены под присмотром будут, не разбалуются, как сыновья мадам Де Баккер».
Часы в комнате пробили четыре раза. Валентина мирно спала, когда Альфонс открыл глаза. Заснуть в эту ночь ему не давало сомнение: предал ли он своего единственного сына, благословив на брак с нелюбимой женщиной, или, наоборот, поддержал?
Сам Альфонс без сомнений следовал советам отца. «Женись», – сказал ему когда-то отец, и Альфонс женился на Валентине. Был ли он счастлив с ней? Да, он был счастлив. Валентина исправно вела домашнее хозяйство, воспитывала детей, готовила вкусную еду и была ему верна… Или нет?
Альфонс любил жену, она веселила его своими глупейшими рассуждениями о жизни, смешными соседскими историями, удивляла своим талантом тратить деньги. Для счастья Валентине вполне хватало его зарплаты, а главное, что она хорошо заботилась о нем. Правда, в последнее время экономность жены превратилась в скупость, из-за которой в семье случались размолвки, а любые ссоры выводили Альфонса из душевного равновесия, что мешало ему работать в удовольствие, поэтому ссор с женой он старался избегать и не сильно ей докучал вопросами, на какие нужды уходит его зарплата.
Альфонс любил Валентину как женщину, не мешающую ему любить другую.
Жена, как и никакая другая женщина на свете, не имела доступа к его сердцу. В своем сердце Альфонс преданно хранил драгоценный образ своей единственной любимой, которая однажды его очаровала, и очаровала на всю жизнь. Будучи мальчуганом, он утонул в ее бездонных черных-пречерных очах, но и будучи взрослым мужчиной, он продолжал в них тонуть. Так сложилось, что быть с ней рядом ему помогала мечта, которая никогда не сбудется, но которая своим существованием примиряла его с реальной жизнью и делала его добрее к людям.
Альфонс сам не мог сказать, когда пришла к нему странная привычка каждый раз строительство нового дома посвящать именно ей, своей Рахель, которую он навсегда потерял. Когда строительные работы завершались, Альфонс чувствовал сердцем, что построенный его бригадой дом понравился любимой и она непременно бы захотела в этом доме жить. Краешком своего сознания Альфонс знал, что Рахель гордится им, и это делало его самым счастливым строителем на земле. Надо добавить, что подобное вдохновение являлось мимолетным, оно быстро проходило, а Альфонс, усталый, но довольный собой мужчина, возвращался домой, где его ждал аппетитный ужин и свежие газеты у камина.
Однако той ночью, когда он не разрешил сыну спать в родительском доме, а отправил его на квартиру к молодой супруге, Альфонс оказался на перепутье, он чувствовал себя одиноким и постаревшим. Ночь глядела через окно глазами прекрасной Рахель, но на этот раз одобряющий и понимающий взгляд любимой не мог успокоить его душу.
Когда он назвал Валентину своей женой, он знал, что будет хорошим супругом, но полюбить ее по-настоящему не сможет никогда. Альфонс был благодарен отцу, что когда-то тот повелел ему жениться. С Валентиной они создали семью, вместе преодолевали трудности, растили детей и по-своему любили друг друга, но Каролин никогда не сделает их единственного сына счастливым человеком.
Как хотелось Альфонсу сказать сыну за свадебным столом, что не по его указке крутится Земля вокруг Солнца, что Ронни, как мужчина, должен нести ответственность за свои поступки, но, подняв тост, он только пожелал сыну и невесте хорошего здоровья и пресловутого счастья.
За окном еще было темно, но часы пропели кукушкой 5 раз. Альфонс вылез из-под одеяла, откашлялся и ладонью пригладил волосы на голове. Холод спальни взбадривал, и каждая клеточка его тела желала кофе и никотина. Прежде чем покинуть спальню, Альфонс бросил взгляд на жену. Валентина мирно спала. Ее химические кудряшки змейками разметались по белоснежной наволочке. Она ласково улыбалась кому-то во сне, и, вполне возможно, не ему.
Начинался день. Серость зимнего рассвета уже не раздражала мужчину, ибо его ждала любимая работа. Запах кофе вернул Альфонсу свойственный ему оптимизм, и мужчина улыбнулся, поздравив себя с началом нового дня.
***
Как не хотелось Ронни идти туда, где его ждала новобрачная, даже ноги так и норовили повернуть обратно, но Рубикон перейден, теперь обратного пути нет. Свершилось невозможное: его, Ронни Де Гроте, женили, и теперь ему предстояло провести первую брачную ночь с женщиной, которая больше похожа на состарившуюся девочку-подростка в юбке.
Еще перед свадьбой Каролин ушла из прислуг доктора и стала подрабатывать в семье юриста. Она присматривала за хозяйскими детьми, потому что ничего другого делать не умела. Юрист был благородным человеком, он сдал молодоженам квартирку и согласился получить аванс в рассрочку.
Перед тем как переступить порог нового жилья, Ронни простился со свободой, которую он до сих пор не ценил.
– Как там ни крути, Каролин – достойное наказание за мою беспутную жизнь, или, с другой стороны, за мое чрезмерное послушание родителям.
Сказав это, он поднял голову к небу – небо было непроницаемо черное, и ни одной звезды.
– Ну, если Ты, всезнающий и всемогущий, меня так наказываешь, то я признаю этот брак с Каролин и обязуюсь выполнять свои обязанности отца и мужа. Это обещание я выполню при условии, что моя супруга будет в свою очередь заботиться обо мне и о нашем ребенке, как это положено женщине, как это делает моя мама!.. Но почему это случилось не с кем-нибудь другим, а именно со мной? – вздохнул мужчина и вошел в темный подъезд.
В спальне горела ночная лампа, и кровать одиноко стояла у стенки. Каролин сонно пододвинулась, уступая мужу место рядом с собой, и привычно выставила назад свою костлявую попку, видимо, для супружеского секса.
– Не тяни, делай свое дело, и побыстрее. Я спать хочу… Закончишь в полотенце, оно лежит у тебя на подушке… От запаха спермы меня тошнит…
Ронни не хотел интимной близости с женой. В этот момент он не хотел близости ни с одной женщиной, рожденной на земле. Одетый в полосатую пижаму, мужчина вышел на балкон. От ветра его защищала теплая куртка, накинутая на плечи. Сигареты скуривались одна за другой, а душе всё было мало. Надышавшись никотина до одури, Ронни вошел в спальню. Вытянутыми вперед руками он уверенно придвинул Каролин к стенке, освободив для себя место для сна, и через мгновение уже крепко спал, прикрыв голову тем самым полотенцем, что Каролин предусмотрительно положила на его подушку.
Прошло пять дней после свадьбы. Наступило утро 31 декабря. В доме практически не было еды. В шкафу валялась пачка спагетти, начатая пачка кофе, соль и сахар, а в старом холодильнике – кусочек масла. Получку за декабрь Ронни отдал матери еще перед свадьбой. Денег в доме не было. В последний день уходящего года утро выдалось не по сезону солнечным.
Ронни с Каролин пили свежий кофе со слоеными булочками, которые принесла молодоженам Диан по просьбе матери. Булочки были хорошо пропеченными и крошились, когда их мазали маслом. Ронни не знал, как можно утолить утренний голод одной лишь булочкой к кофе.
– Послушай меня внимательно, Каролин, – обратился он к жене. – Да перестань жевать хоть на минуту. На сегодняшний день у нас в кошельке всего 250 франков. За эту неделю я найду работу, а пока мы должны жить экономно. Когда пойдешь на работу к юристу, то попроси у него недельной отсрочки за квартирную плату.
– Какие деньги? Какой юрист?! Я же замужняя женщина и не собираюсь больше сидеть с чужими детьми! Я беременная, забыл? Мне не положено работать!
– А кушать тебе тоже не положено?
Каролин чуть было не поперхнулась от наглости супруга. Откашлявшись и глотнув горячий кофе, она опять откусила приличный кусок от булочки и интенсивно задвигала челюстями, посматривая на мужа вороньим взглядом. Ронни хотел было еще что-то сказать, но передумал.
Весь предновогодний день Де Гроте искал работу и не мог найти. В транспортных фирмах женатым мужчинам отказывали в приеме на работу. К вечеру он вернулся домой со странным ощущением банкротства во всех сферах своей жизнедеятельности, поэтому вместо новогоднего настроения он пытался додуматься, каким образом прожить ему с Каролин первую неделю нового года, имея в кошельке 250 франков.
По телевизору началась новогодняя программа, выступил король с поздравлениями, и, как всегда после полуночи, стали показывать смешной голливудский фильм. Ронни пересел на диван и уставился на экран телевизора, где все решалось легко и просто. Вдруг перед ним предстала Каролин в халате в мелкий горошек, державшая в руках сверток.
– Дорогой, с Новым годом! Это мой подарок, я его купила сама, для тебя выбирала! Разверни-ка мой подарок поскорей!
Все что угодно, но такого внимания от жены Ронни не ожидал.
– Подарок? Мне?.. На какие деньги?
– Делать тебя счастливым – это моя супружеская задача.
В сверкающую шелестящую бумагу была завернута коробочка, в которой находилась автоматическая вспышка для фотоаппарата.
– Вау, такая приставка к моему фотоаппарату может обрадовать любого человека, а меня особенно, ибо иметь такую штучку – это моя невысказанная мечта! Смотрите-ка, эта лампа вставляется в фотоаппарат и работает в автоматическом режиме. Как раз то, о чем я давно мечтал. Постой... а на какие деньги ты это купила?
– Ох, дорогой, главное, что я тебе угодила!.. Давай смотреть телевизор. Смотри, как весело, маленький мальчишка ворам кукиш показал… ха-ха…
– Каролин, не хитри! Кто тебе дал деньги на эту камеру?.. Ты оглохла?
– Ах, деньги… Так и тех денег, что лежали у тебя в кошельке, мне вполне хватило. Сознаюсь, я совсем немного заняла у твоей матери, в долг, конечно, пообещав, что ты отдашь вскорости.
Молодая жена была очень довольна своей сообразительностью, но то, что последовало дальше, она не могла предвидеть даже в самом страшном сне, словно в доме завыла воздушная сирена, как в документальных фильмах про войну.
Ронни отбросил от себя подарок жены и в один прыжок оказался у буфета. Кошелек с 250 франками лежал на прежнем месте в выдвижном ящике. Когда он чуть ли не носом залез в его нутро, то издал такой звук, который трудно назвать человеческим. Кошелек был пуст!
Ронни опустился на стул у стола, вывернул кошелек наизнанку, и оттуда стыдливо выкатилась монетка в 5 центов и тут же закатилась под шкаф. Только потом мужчина развернулся к Каролин, а та стояла подле стола и смотрела на него немигающим взглядом.
– Каролин?.. Ты ненормальная?.. Ты каким местом думала?.. Задницей?.. Как ты могла?.. На что мы купим завтра хлеб?! Ответь мне, курица неощипанная, на какие деньги мы завтра купим хлеб?!
Каролин не отвечала, она таращила на мужа свои кругленькие глазки, в которых угрожающе поблескивали красные огоньки новогодней елки, что сиротливо стояла в углу.
Ронни занес было над женой руку, но передумал связываться с той, которую и соплей перешибешь. Махнув на глупую женщину рукой, он отправился в отчий дом, но не для того, чтобы поздравить родителей с Новым годом, а чтобы попросить денег взаймы. Валентина одолжила сыну небольшую сумму, но уже под проценты, как это делали в банках, и ничего плохого о Каролин и слышать не хотела.
– Каролин – скромная и послушная девочка. Она обрадовать тебя хотела, подарок купила, а ты ее обругал! Кстати, она и мне салфеточки подарила, а твоему отцу – бритвенный набор. Мы все очень любим Каролинче, и ты ее люби. Она ангелочек!
Напутствие матери Ронни пропустил мимо ушей, ибо настало время начинать подсчет дней до собственной кончины. Через неделю молодой Де Гроте вышел на новую работу в транспортной фирме. Днем он развозил товары по Бельгии, а вечером думал, как жить ему дальше, как умудриться не попасть в долговую яму.
Через месяц семейной жизни, ссылаясь на необходимость зарабатывать деньги, мужчина с головой ушел в работу. Работая сутками напролет, питаясь в придорожных столовых, он успокаивал свою мужскую страсть с девушками, за любовь которых щедро платил. Молодые и не очень молодые проститутки имели настоящие женские тела, в отличие от его жены, и секс с ними не казался ему преступлением, а после каждой ночи, проведенной с супругой, у Ронни возникало неприятное чувство, что он переспал с несовершеннолетней дурехой.
От ответственности за беременную Каролин молодой мужчина увертываться не собирался. Сначала Ронни полагал, что его хорошие заработки позволят им с Каролин создать если не семью, то ее подобие, ведь зарабатывал он вдвое, а иногда втрое больше, чем его товарищи по работе, но деньги в доме не водились.
Вскоре Ронни почувствовал себя мужем-невидимкой, которого дома никогда не ждали. Каролин готовить не умела и не любила, поэтому питались супруги чаще всего всухомятку. Постельное белье требовало стирки, а стирать Каролин не любила, поэтому грязное белье привычно выбрасывалось в кучу за кроватью, а на смену покупалось новое. Вскоре спальня стала напоминать свалку из грязного белья, а на кухне привычно чем-то воняло.
Чувствуя постоянное недовольство мужа, Каролин пыталась что-то изменить в своих привычках, но Ронни ее усилий не замечал. Тогда она в отместку делала маленькие пакости, от которых муж просто зеленел от злости.
Как досадить привередливому супругу? Очень просто! Делать все наоборот! Захотел муж бифштекса с кровинкой – так пусть давится пережаренной курицей. Не нравится ему суп с морковкой – так пусть морковными супами давится.
После часа семейной жизни Ронни уставал больше, чем от круглосуточной езды на фуре. Как его раздражал один только вид Каролин, терпкий запах ее дорогих духов, немытые волосы над лбом и скверные манеры за столом. Кушала жена как голодный хорек, торопливо набивая хлебом полный рот. От ее прожорливости у Ронни терялся аппетит, и он пытался столоваться у матери, но та каждый раз отправляла его домой.
Жизнь с Каролин делала Де Гроте невероятно вспыльчивым и даже агрессивным. Чтобы не случилось чего-нибудь непоправимого, он старался как можно реже бывать дома и полностью отказался от употребления спиртного, хотя Каролин даже трезвого человека могла вывести из себя, ибо в упрямстве ей не было равных.
– Каролин, два дня назад ты обещала мне отнести эту белую коробку в гараж к отцу.
– Что ты опять сердишься? Я эту коробку отнесла, как и обещала!
– Как ты могла отнести эту коробку, если она до сих пор стоит перед нашей входной дверью?!
– Ты что, оглох?! Я ее отнесла!
– Какую коробку ты отнесла?
– Как это какую коробку? Белую, конечно.
– Так эта белая коробка до сих пор стоит у двери!
– А я тебе говорю, что твою белую коробку я отнесла в гараж.
– А эта коробка какая, что до сих пор стоит у двери? А?
– Это?.. Черная!
В разговоре наступила пауза. Ронни потер глаза. Перед ним у входной двери стояла все та же белая картонная коробка, которую надо было уже давно отнести в гараж к родителям. Он бы сам это сделал, если бы не Каролин, которая пообещала отнести сама коробку, но обещание свое не исполнила. Конечно, Ронни попытался еще раз прояснить запутанную историю с цветом злосчастной коробкой.
– Каролин, как может эта коробка быть черной, если она белого цвета? Любой подтвердит этот факт!
– Нет! Эта коробка черного цвета!!! Ты что ко мне пристал?!
Каролин не собиралась уступать мужу и признавать того, что является для любого зрячего неоспоримым фактом. Ее кулачки впивались в бока, и это означало только одно: желание умереть, но не сдаться. Ронни догадался, что жена решила держать оборону, но на этот раз, он решил за правду сражаться! Схватив жену за сухие плечики, мужчина пытался вытрясти из нее признание.
– Скажи, пожалуйста, дорогая, просто скажи, что эта коробка белого цвета!.. Просто скажи: белая!.. Почему? Потому что это коробка не черная, а БЕЛАЯ!
– Как же я скажу, что она белая, если она черная?!
Тут воспитательный момент прервался ее истошным криком:
– Убивают! Бьют! Убивают! Спасите!
Ронни сдерживался из последних сил, чтобы не поколотить жену, как боксерскую грушу, но его остановила непреодолимая брезгливость к этому жалкому существу, которое спит с ним на одной кровати.
Частые семейные ссоры изводили молодого Де Гроте, а то унижение, которое он испытывал, когда делил с Каролин супружескую постель, ставило его в положение прихлебателя у собственной судьбы.
Зато Каролин с каждой новой ссорой чувствовала себя всё смелее и увереннее. Набравшись опыта, она мстила мужу только за то, что тот не признавал в ней себе подобного человека! Когда Ронни уезжал в рейс, Каролин спешила тратить заработанные им деньги, покупая подарки всем, кого знала, начиная с его родителей до первого встречного знакомого, чтобы все вокруг увидели, как добра Каролин, невестка Де Гроте, как страдает она от грубого обращения к ней супруга, а ведь она сиротка от рождения. Сильнее всех под ее влияние попала сама Валентина, которая никак не понимала, с какой стати ее мальчик сделался женоненавистником, грубияном и скупердяем.
– Бедная девочка, – успокаивала она Каролин, – потерпи еще немного, мы приберем Ронни к рукам. У меня на этот счет есть очень хороший план.
Но Каролин ждать не хотела, и вскоре уже весь поселок жалел невестку Де Гроте, которая печально курсировала по улицам с животом наперевес, заходя в очередное кафе выпить стаканчик колы и посетовать на жизнь.
– Ох, бедная я, бедная. Приходится убегать из дома от мужа, сына Альфонса и Валентины. Он бьет меня, придирается ко мне. Представляете, он выливает в унитаз суп, который я ему приготовила, он заставляет меня, беременную, работать!
Шатание Каролин по поселку, жалобы на мужа и постоянное шмыганье носом сделали свое дело – люди стали отворачиваться от Ронни. как от дурного человека, и даже друзья хотели больше верить не ему, а его жене.
Слухи о том, что сын четы Де Гроте буянит и обижает жену, Валентина использовала как аргумент в разговоре с Альфонсом, чтобы быстрее выселить его родителей, Марию и Большого Франца, из домика, построенного для них мужем, в фамильном саду, а на их место переселить Ронни и Каролин, чтобы взять молодоженов под родительское крыло.
– Отец, твои старики все поймут, а брак Ронни с Каролин надо спасать, ведь речь идет и о рождении нашего будущего внука.
Альфонс слушал жену и огорченно кивал, но и его родители уже сами понимали, что стали помехой в семье сына. Нет, они не пожалели, что пять лет назад продали свой дом в Антверпене и все вырученные деньги отдали снохе, но устали сочувствовать сыну, а теперь и внуку, тем более что плату за аренду домика в последний год Валентина удвоила. Альфонс помог родителям переехать на новое место жительства, которое предоставили старикам их старые друзья, и пообещал им денежную поддержку.
Теперь в садовом домике стала жить семья молодого Де Гроте. Обустраивал Ронни свое новое жилье с энтузиазмом. Он провел в домик газ и воду, позже пристроил к нему кухоньку, теплый туалет и ванную. Естественно, что за этот комфорт плату за жилье Валентина повысила вдвое, но и проживание в фамильном саду не принесло счастья их семейной жизни, а для Валентины началась горячая пора: она стирала белье за Каролин, готовила вместо нее обеды, щадя беременную сноху, а та водила ее по местным базарам и оплачивала все ее покупки. Щедрая Каролин не забывала и про Диан, которая уже училась в старших классах и тоже любила носить красивую одежду.
На последних месяцах беременности Каролин уже не могла расхаживать по магазинам и нашла для себя интереснейшее занятие: заказывать товары через фирму «Товары – почтой». Фактуры на товары приходили позже, и приходили они на имя господина Де Гроте, которому ничего другого не оставалось, как оплачивать товары, которые он даже в глаза не видел. Все его попытки втолковать жене, что у него нет машинки, печатающей деньги, прошли впустую. Так как суммы в квитанциях были немалые, то выплачивались они уже в рассрочку. Жить в долг становилось традицией в молодой семье, ожидающей пополнения.
При первых схватках Ронни отвез жену в роддом и решил присутствовать при родах. Ему пришлось удерживать Каролин во время схваток от рукоприкладства.
Каролин выла, кидалась на мужа и медперсонал, стенала и царапалась, но потом вдруг выдохлась и притихла. Для нормальных потуг сил у нее не осталось. Ронни сообщили, что головка ребенка застряла в родовых путях и у ребенка появились признаки удушения.
Ронни растерялся, он и так сам себя ругал, что отказался от услуг частного доктора, хотя на оплату услуг гинеколога в семье не было средств.
– Тужься! Пожалуйста, тужься! – упрашивала акушерка обессилевшую роженицу, но та только делала вид, что тужится. На помощь акушерке прибежала санитарка, ядреная баба в белом переднике. Она привычно стала давить на живот, но и ее усилия оказались бесполезными. Наконец в родильный зал вбежал и сам доктор. Он был явно навеселе.
– Давайте поднатужимся, моя дорогая, м-м-м, Каролинче. Спокойно дышим и начинаем трудиться. Не бойтесь, с вами ваш доктор, – весело обращался он к роженице, похлопывая ее по бедрам. Акушерка выполняла врачебные распоряжения доктора, но и лекарственные вливания не повлияли на ход родовой деятельности Каролины.
Видя бесполезность всех усилий доктора, Ронни взорвался:
– Доктор, где вы пропадали всё это время? Конечно, что вам до того, что некоторые женщины даже родить не могут, как это положено им природой!.. Вы поправляли здоровье коньяком, в то время, когда акушерки не знают, что надо делать при родах! Моя супруга уже битый час тужится на кресле, посинела вся, из сил выбилась, а вы только пожаловали!.. Так сделайте что-нибудь!!!
Доктор и головы не повернул в сторону папаши младенца, сердцебиение которого уже не прослушивалось, умелыми движениями рук он помогал родиться детской головке, бурча сквозь зубы:
– Ишь, умные нашлись. «Сделайте что-нибудь...» Что за привычка искать виновных на стороне? Раньше надо было думать, папаша, о том, чтобы при родах такой, образно говоря, женщины присутствовал врач. Эта мадам Де Гроте имеет узкие родовые пути, и сил у нее… на два франка. Какую тут ожидать нормальную родовую деятельность?.. Голодом вы ее морили, что ли, все эти месяцы беременности?.. Так, кесарево сечение делать поздно. Вам, мадам, надо тужиться изо всех сил, а то придется ребенка извлекать по частям… Так, опять начались схватки! Слава Богу! Тужимся!
Все это время Ронни непроизвольно тужился вместе с Каролин, тужился до судорог в животе, он тужился, чтобы помочь жене родить ему сына. Когда мужчина понял, что и у доктора нет надежд на благополучный исход родов, то взял тело Каролин на руки и резко сложил его пополам. Жена вскрикнула, и на руки доктора выскользнуло безжизненное тельце младенца. Ребенок не дышал. Ронни не верил своим глазам, но его собственный ребенок выглядел каким-то скользким синим головастиком.
«Мой сын не дышит. Я – его отец. Но почему в моем сердце так пусто?.. Люби своего сына, люби своего первенца!» – слезно упрашивала мужчину его совесть, но тот не хотел никого слушать: ни совесть, ни свое сердце. Де Гроте отвернулся от новорожденного дитяти, словно перед ним лежал чужой ребенок, а акушерка лила на безжизненное тельце младенца то холодную, то горячую воду в надежде его оживить. Ронни не обрадовался даже тогда, когда услышал слабый детский писк, ибо в этот момент ему виделись картины детства, когда под его мальчишеской рукой тонули слепые котята в ведре с водой.
– Судя по всему, ваш ребенок, если и выживет, будет глубоким инвалидом.
Это сказала медсестра Ронни, сидевшему в палате у Каролин.
– Тогда лучше будет, если будет все как будет. Пожалуйста, не надо спасать обреченного на муки.
Ронни верил в то, что он говорил. Он не чувствовал себя отцом этого ребенка. Его сознание дало сбой, а сердце онемело, а на следующий день его сын умер.
– Мой первенец умер. Бог забрал ребенка из-за того, что я согласился на его смерть, или у Бога были на моего сына свои особые планы? А может быть, это произошло потому, что младенец сам не захотел быть моим сыном? Ты выиграл, мой мальчик. В этой жизни нет ничего хорошего, чтобы родиться на свет.
Мир продолжал радоваться весне, и никто не догадывался, что это он, Ронни, приговорил своего первенца к смерти. Даже осознание того, что он теперь имеет возможность освободиться от брака с Каролин, не радовало мужчину. Использовать для этого шага смерть собственного ребенка он не смог и остался в семье.
Беда не приходит одна. Через месяц после траура по младенцу скончался Маленький Франц, отец Валентины, который долгие годы одиноко жил в своем домике, что стоял неподалеку от фамильной виллы Де Гроте.
Навещать выживающего из ума Франца в семье не любили, потому что старик уже плохо узнавал родных и в каждом госте видел вора своих нескольких франков, что годами хранились в его протертом до дыр кошельке. После ухода гостей дед тут же принимался за поиски своего кошелька, а потом за подсчет франков, которые уже знал на ощупь. Весь световой день старик проводил на кухне за чашкой с кофе, покуривая туго набитую табаком трубку, думая о чем-то своем. С дедом прижилась собачонка, которая понимала своего хозяина, как никто другой. Она весело тявкала на приходящих гостей и справляла свою нужду во всех углах дома.
Периодически к Францу наведывался социальный работник, который вел его финансовые дела, потому что старик не доверял дочери распоряжаться своими сбережениями. Три раза в неделю ему приносили горячие обеды из общественной кухни, и один раз в неделю приходила смешливая дама для уборки его жилья.
Умер Франц в приюте для престарелых, куда Валентина определила отца незадолго до его смерти, откуда тот ежедневно умудрялся сбегать. Отпели уважаемого Франца, потомственного ямщика, вдовца, по всем церковным правилам и похоронили на церковном кладбище. После похорон тестя Ронни почувствовал душевное облегчение, потому что теперь на небе за его первенцем будет присматривать родной дед.
Через месяц после похорон заболел и отец Альфонса.
Большой Франц болел недолго – рак простаты скосил его за считаные месяцы. Организацию похорон взяла на себя Валентина, но столкнулась с неразрешимой проблемой: покойника полагалось отпеть в церкви, но как отпеть Франца, если дьякон поместной церкви отказался отпевать еще при его жизни?
 – Твоего свекра, мадам Де Гроте, я отпевать не буду. В церковь на службу он не ходил, верующим себя не признавал, так что путь на церковное кладбище ему закрыт. Анафема на нем. Франца Де Гроте я сам много раз предупреждал о том, что надо ходить в церковь, чтобы быть похороненным по христианским обрядам, но он игнорировал мои наставления, а мои наставления от Бога идут! Теперь отпевать я этого безбожника не буду. Да пребудет с нами Христос во все века, и да помогут нам молитвы Пресвятой Девы.
Когда дьякон выговорился, то на прощанье пожелал Валентине подумать о ее собственной душе.
В рабочем поселке католическая церковь возвышалась башнями до небес, и ее каменные высокие стены с виду казались непреступной крепостью. Никто из жителей поселка вслух не решался спорить с церковными служителями, хотя про себя – бывало. Отказ священника хоронить отца Альфонса Де Гроте по церковным обычаям ложился позором на всю семью.
Валентина чувствовала себя виновной в том, что выставила родителей мужа из садового домика и те в последние дни ютились в доме у друзей. Совесть трудно, но нашла путь к ее сердцу, а найдя, стала мучить.
Женщине вдруг показалось, будто это ей самой была объявлена анафема.
Как же так получилось, что в ее благополучную жизнь пришли уже три смерти?! Сначала умер внук, гробик которого закопали в землю церковного кладбища, потом – отец, которого похоронили там же, а теперь предстояло хоронить отца мужа. Кто будет следующим? За всю свою жизнь Валентина не испытывала такого чувства потери, даже во время отпевания своей матери, Анны-Марии. Наоборот, обида на маму, которая оставила расти с вечно пьяным отцом, заставляла маленькую Валентину быть сильной и бороться за свое счастье, но отказ дьякона хоронить по христианским традициям Франца ставил ее в тупик.
Весь вечер после разговора со священником женщина места себе не находила от раздумий, как ей повлиять на священника, чтобы тот взял проклятие, наложенное им на отца Альфонса назад. Молчание жены за ужином пришлось по душе Альфонсу, ведь не она нуждалась в утешении, а в утешении нуждался он сам, потерявший отца.
Откормив семью горячим обедом, Валентина ушла в спальню, Диан отправилась к себе в комнату учить уроки, а Альфонс уселся в дедовское кресло, где прокачался целый вечер. Мужчина попыхивал трубкой и изгонял из головы противную мысль, что и ему пришла пора отправиться вслед за отцом в мир иной. Землю на кладбище он купил, чтобы его род покоился в одном месте, только жаль, что его умершего отца местный дьякон отказывается хоронить на церковном кладбище.
Ох и намучился Альфонс за всю свою жизнь от божьих блюстителей порядка!
Мужчина принимал смерть отца как реальность, перед которой он был бессилен, но принять свое сиротство мешала сердечная боль. Альфонсу требовалось время, чтобы исцелиться от этой боли, и он был рад тому, что поблизости не крутилась его суматошная Валентина.
Диан стойко переживала смерть своих дедов, но и она тоже нуждалась в утешении. Поэтому, используя отрешенное состояние матери, девушка отправилась в гости к своему другу, соседу Данни. Данни очень нравился Диан, мама которой была к нему строга и придирчива.
Наступила ночь, сон сморил и Альфонса, и Диан, только Валентине было не до сна, она искала выход из создавшейся ситуации и нашла его только с рассветом.
Утром следующего дня, проводив дочь в школу, а Альфонса – на работу, женщина подобающе оделась во все черное и отправилась в церковь. Ее внутреннее спокойствие поддерживалось наличием у нее в сумочки туго набитого кошелька. Увидев Валентину, священник поспешил ей навстречу.
– Мадам Де Гроте, сколько вам надо говорить?! Я отпевать вашего свекра не буду. Он безбожник и не достоин святого таинства.
– Преподобный пастор, сколько стоит погребение для тех, кто достоин?
– Цена стоит в прейскуранте. Если я не ошибаюсь, отпевание и погребение стоят около двадцати тысяч франков.
– Я предлагаю вам тридцать тысяч!
– Мадам Де Гроте, разговор окончен! Идите с миром и подумайте о своей душе.
– Сорок тысяч и еще десять в знак моей благодарности!.. Плюс тысяча франков на благотворительные нужды церкви!
В разговоре наступила пауза. Церковный хор репетировал хвалу Деве Марии, когда Валентина в черной шляпке, в черном платье и в черных ажурных перчатках вытащила из сумки свой толстый кошелек и стала отсчитывать купюры.
– С рабочими на кладбище я рассчитаюсь сама… Спасибо вам, святой отец, за ваше молчание.
Сказав последнее слово, женщина положила бумажные франки на белую скатерть, покрывающую столик, на котором горели церковные свечки, и пошла готовиться к похоронам. На похороны своего деда Ронни не пошел, хотя он не был в отъезде. Как он мог пойти в церковь, где святыни продавались по договорной цене?
– Священник не захотел проводить отпевание моего безбожника-деда, а отпел его за стоимость подержанной машины. Где на земле еще есть что-то непродажное, непорочное?
Вместо похорон он пошел к бабушке Марии, она уже давно не выходила из дома, бельмо на глазах лишало ее зрения. Ронни сидел в кресле деда, и, не зная, как утешить бабушку, он просто держал ее руку в своей.
– Ронни, мальчик мой, не переживай, отмучился мой Франц, теперь моя очередь собираться в путь, туда, где покой и божья милость. Как мы тобой гордимся, особенно дедушка. Каждый раз спрашивал, в какую страну ты поехал, и ее по карте искал. Любил он тебя очень и жалел, хотя вида не показывал. Не ходи чужими дорогами, свою ищи. А теперь ступай домой, устала я.
В отличие от Ронни Каролин приннимала самое активное участие как в подготовке к похоронам, так и на поминальном обеде, где ела за двоих – за себя и за мужа.
На следующий день после похорон Ронни пошел на кладбище один. Он стоял у могилы деда и пообещал сам себе, что больше никогда не переступит порога церкви, в которой все покупается и продается, как на дешевом рынке.
– Спи спокойно, мой дед. Бога нельзя обмануть даже с похоронами. Бог знает твое доброе сердце, как знает он и мое. Вот только зачем нужен будет Божий суд после смерти, если после смерти человека нельзя изменить? – задав этот вопрос неизвестно кому, мужчина отправился домой.
Бабушка Мария пережила своего любимого недолго и почила с миром, ее похоронили рядом с дедом.
***
Жизнь не стоит на месте. Время похорон сменяется обычными днями, в которых потери близкого человека уже не так бередят сердце.
Ближе к зиме земля стала подмерзать, полили холодные дожди. Валентина нашла у себя признаки депрессии и отказалась помогать снохе в домашних делах, но как только Каролин встала у плиты, то тут же возникла проблема «нормального» супа. Ронни распинался перед женой каждое утро, чтобы та хоть однажды приготовила для него домашний суп, но та изо дня в день варила ему на ужин суп из супового порошка.
– Пойми меня, Каролин, я ведь не прошу много, свари мне на ужин нормальный суп, на мясном бульоне и со свежими овощами! Это не просто моя прихоть – это потребность моего организма. Ты не ходишь на работу, так займись делом.
Каролин в ответ покорно кивала, но каждый вечер Ронни давился порошковым супом, заваренным кипятком, то фирмы «Унокс», то фирмы «Кнорр». В этот раз мужчина решил обойтись уговорами, и однажды он уговорил – Каролин поклялась сварить ему овощной суп на мясном бульоне.
Вернувшись с работы домой, Ронни уже с порога учуял знакомый запах супового порошка. Не раздеваясь, он прошел на кухню, там возле стола крутилась счастливая Каролин, а на столе дымилась тарелка с супом, и то, что называлось «супом», имело странный зеленоватый цвет.
– Ронни, я сварила для тебя свежий овощной суп на курином бульоне! Скорее садись к столу, пока суп еще не остыл, а я потом котлеты разогрею.
Мужчина недоверчиво взболтал ложкой вязкую жижицу в суповой тарелке, потом придирчиво понюхал то, что находилось в ложке, и осторожно попробовал. Сомнений не оставалось – суп был приготовлен из порошка. Отложив ложку, Ронни растерянно посмотрел на жену.
– Ты это называешь супом? Эта болотная тина не может быть свежим овощным супом на курином бульоне! Так, Каролин, не лги мне, скажи правду. Ты опять сварила суп из порошка? Пойми, я очень хочу кушать, но не этот суп.
– Тебе никогда не угодишь! Я сварила настоящий суп. Я специально ходила за рецептом к твоей маме! А ты… ты нос свой воротишь! А я так старалась… курицу купила… не целую, конечно.
– Это ты называешь настоящим супом?! Смотри, там даже комки от порошка плавают, они раствориться еще не успели. Отравить меня задумала, лгунья?!
– Это я лгунья?! Да ты сам свинья неблагодарная, не можешь отличить свежий суп на курином бульоне от порошкового!!! Ешь давай, что дают!
Если женщина уже не могла сдерживать своего негодования, то Ронни впал в ступор, не понимая, что происходит с ним, с супом и с Каролин. Сначала он, не мигая, смотрел в тарелку, стоящую перед ним, потом – на взбешенную жену и… принял решение пойти на мировую.
– Каролин, я еще в состоянии отличить запах и вкус свежего супа от запаха и вкуса порошковой бурды. Какой суп ты сегодня растворила в моей тарелке? Ответь, пожалуйста, честно, и тогда мы выльем содержимое кастрюли в унитаз, а я пойду поем в китайском ресторане. Хочешь, и тебе что-нибудь куплю? Так, скажи честно, что за суп налит в моей тарелке?
– Ты оглох? Я сколько раз тебе должна повторять, что я сварила настоящий овощной суп на настоящем курином бульоне?! Вот олух так олух, ты ведь сам меня об этом просил! Суп тебе не понравился? Я так трудилась… Да подавись ты этим супом.
Каролин схватила тарелку с супом и с размаху швырнула ее в раковину, а Ронни как сидел, так и продолжал сидеть, сцепив руки под столом. Он уже не чувствовал голода, он жаждал только одного – правды!
– Каролин, прошу еще раз: из какого порошка ты сегодня сварила суп? Его вкус мне абсолютно незнаком!
– Я и говорить не буду! Иди к своим китайцам, если мне не веришь!.. Свежий суп тебе не угодил... Что сидишь, добавки захотел?.. Думаешь, что твоя взяла?
Какая женщина стерпит презрительное молчание мужа вместо поединка за право последнего слова? Только не Каролин! Схватив со стола мраморную пепельницу, она ударила Ронни по затылку, но удар получился несильным, потому что тяжелая пепельница выскользнула из ее рук и упала прямо на большой палец правой стопы мужчины, и тот от боли машинально выполнил захват противника, которым являлась его жена, и через мгновение женщина беспомощно болталась под его левой рукой ягодицами кверху, а Ронни наотмашь лупил мягкое место жены, прежде чем опомнился и выпустил ее на свободу, а та мышью прошмыгнула в спальню.
Ужинать расхотелось, и Ронни включил телевизор и заснул голодный, сидя на диване. Ночью его разбудила жена, она стояла перед ним в белой ночной рубашке и протягивала ему тарелку с котлетками, которые купила в супермаркете.
– Котлетки хочешь? Я их разогрела! Это был настоящий суп!
Спросонья Ронни чуть было не поперхнулся собственной слюной. Опять?!
– Бульон был куриный, но он выкипел. Я добавила в кастрюлю воды и немного горохового порошка…
– И это все? Каролин, ты бьешь рекорды по ослиному упрямству. Почему ты мне сразу этого не сказала?.. А теперь сделай милость, сгинь до утра, чтобы я ничего не слышал о супе и больше никогда не видел твою попу, обтянутую ситцем в горошек.
В этот раз Каролин была на редкость послушной, а утром она продемонстрировала свою попку, которая была не синей, не коричневой, а черной.
«Всё, пришло время разводиться!» – подумал Ронни, видя, как заботливо жена прикрывает зримое доказательство домашних побоев своей новой разноцветной юбкой.
Глава 3
Беды ли, счастье ли, преследуют человека, а дни его жизни идут чередом, как ни в чем ни бывало, словно зависит от календаря. Теперь Ронни воспринимал брак не иначе, как неотвратимое зло со всеми вытекающими из этого последствиями.
Октябрь захлебывался дождями, хмурился густыми туманами и выл вместе с одичавшими ветрами. Казалось, что город и горожане в чем-то провинились перед осенью и в такую погоду людям и носа не хотелось высунуть на улицу, а у несчастливых разыгрывалась мигрень.
Теперь он, как и в этот вечер, придя домой, переоделся в сухую одежду, включил отопление и без всякого ропота стал хлебать куриный суп, сваренный Каролин из содержимого жестяной банки, на которой красовалась этикетка фирмы «Кнорр» с изображением курицы в компании с морковкой и репчатым луком. Для приготовления этого фирменного блюда достаточно было просто следовать указаниям на этикетке: концентрированный суп из банки надлежало развести водой в объеме этой же банки и довести до кипения, и все, суп готов. Но Каролин не признавала никаких инструкций, видимо, в силу своего своевольного характера.
В тот вечер Ронни давился супом, имеющим вкус чуть закисшего чеснока, заедая бульон булочкой с маслом, которая успешно нейтрализовала чесночный привкус. Он уже давно смирился с тем, что до смертного часа ему было еще далеко, потому жил одним днем, но в тот вечер у него ко всему разболелась голова. Ронни явно простыл, а простыл, потому что изменил своей профессии дальнобойщика и перешел в крановщики.
Не то чтобы крутить баранку грузовика ему надоело, но одно дело перевозить грузы от точки А в точку В, и совсем другое дело – ждать погрузки в порту и быть последним в очереди дальнобойщиков. Именно от такого невезения Де Гроте принял предложение стать крановщиком.
Во-первых, он целый день прождал в порту своей очереди на погрузку, но и к вечеру он был далеко не первым. Во-вторых, его собратья шоферы весело пухли от выпитого пива в забегаловке, расположенной на каменном берегу канала, а у него в последнее время запах пива вызывал отвращение. А, в-третьих, к обеду морские чайки уж совсем обнаглели и прямо из рук вырывали еду.
Когда терпению Ронни подошел конец, он с чувством несправедливо обиженного отправился в контору, чтобы выяснить, почему застопорилась погрузка в порту и сколько можно испытывать терпение шоферов. В конторе его встретил бородатый бригадир и с ходу предложил Де Гроте сменить профессию шофера.
– Слушай, бывалый, не хочешь ли ты сам поработать крановщиком? Двойной оклад за нами не заржавеет. Мои ребята, как сговорились: кто заболел, а кто и вовсе уволился, а работать кому?
Кран из окна конторы выглядел внушительно, металлические конструкции, собранные в единое целое, напоминали собой журавля, которого люди пригвоздили к земле. Почесав затылок, Ронни повернулся к бригадиру, из бороды которого торчала дымящаяся морская трубка, и дал свое согласие:
– Можно и на кране поработать, отчего ж не поработать, если вежливо просят?
Когда контракт был подписан, бригадир поинтересовался:
– Кстати, Де Гроте, надеюсь, ты уже работал крановщиком?
Ронни утвердительно кивнул, что совсем не соответствовало действительности. Прежде ему доводилось управлять только краном, установленным на платформе грузовика, а вот в кабине портового крана сидеть ему еще не доводилось, и отказаться от такого удовольствия было бы глупо!
Портовый кран имел стрелу в 40 метров, высоту 20 метров и грузы поднимал до 10 тонн.
Несколько часов тренировок – и Ронни уже успешно справлялся со своей задачей по разгрузке портовых кораблей. Мужчине нравилась его новая работа, управление краном доставляло ему истинное удовольствие. Высотный кран подчинялся воле крановщика, послушно поднимая в воздух многотонные контейнеры, чтобы из одного места перенести их на другое. Ронни быстро набрался опыта, и приземление груза гарантировалось с точностью до сантиметра. Чувствовать себя хозяином поднебесной было бы неплохо, если бы не сквозняки в кабине крановщика, если бы не обеды всухомятку и сверхурочные смены. Надо сказать, что оплачивался труд крановщика хорошо, даже очень хорошо, плохо было то, что Ронни стал мучиться мигренью.
– Каролин, подай мне таблетку парацетамола. Голова просто раскалывается от боли, и я совсем не чувствую вкуса курицы в бульоне.
Женщина с еще большим энтузиастом продолжала есть суп, хотя от его запаха ее сильно тошнило.
– Если у тебя болит голова, то это твоя проблема. Я тебе не служанка, а законная жена. Ты не пожалел меня, когда отправил работать сразу после похорон нашего сыночка?! Ты думаешь, что у меня тогда голова не болела? Попробовал бы сам целый день рыбу потрошить! Думаешь, у меня голова не болит? Да у меня болит все, что может только болеть! Доедай суп, и без лекарств не помрешь… На второе я печень пожарила.
Ронни поднялся из-за стола, нашел в шкафу таблетку парацетамола и запил ее остатками куриного супа. Второе блюдо выглядело настолько неаппетитно, что мужчина сразу перешел к десерту. Налив себе полный стакан колы, он принялся развертывать батончик шоколада, чтобы еще раз убедиться, как шоколад утешает человека в любых ситуациях.
Каролин наблюдала за мужем исподлобья, наступал момент, который она так долго ждала, еще немного – и она огласит новость, которая собьет мужа с ног. Женщина уверенным движением руки отодвинула от себя тарелку с недоеденной печенью и стала рассказывать о своей работе.
– Сын нашего хозяина, Алан, сегодня опять навещал отца. Он такой важный, когда ходит по цеху за отцом, и смешно кривит нос от рыбного запаха в цеху. Но Алан – такой красавчик, его все любят, а наш хозяин ни в чем не отказывает сыну!
– Каролин, при чем тут какой-то Алан, если у нас уже весь холодильник провонял рыбой, которую ты натаскала с работы домой? Мама вчера выбросила целый кусок севрюги! Я ем рыбу один раз в месяц… Или у потрошителей рыбы воровство в законе?! Боже, куда мир катится? Явно в преисподнюю. Каролин, запомни: воровство – это грех, а воровать рыбу с потрохами – двойной. Я бы тебе еще больше сказал, но… устал… хочу спать… голова болит… Как в порту не понимают, что крановщиков надо беречь…
Каролин не слушала привычное ворчание мужа, перед ее взором вырисовывался образ удалого Алана, которого она обожала.
Хозяином рыбного цеха, где трудилась Каролин, был знатный еврей. Он любил свое дело и гордился своими «рыбными» доходами. Пусть эти доходы были не такими обильными, как, например, при торговле алмазами, зато стабильными.
–– Кушать люди хотят всегда, а если в стране кризис, то кушать рыбу хотят в два раза больше, впрок, значит. Рыба – это ценнейший продукт питания. Ее можно есть жареной, пареной, закопченной, соленой, маринованной, и рыбой пресытиться невозможно. Рыбка сама себя выкормит, выгуляет, ее надо только выловить, а главное – умело продать!
Так рассуждал хозяин фабрики на досуге, и доход от продажи рыбных продуктов был хоть и небольшим, но постоянным. 
Впрочем, финансовый успех фабрики по переработке рыбы и история еврейского сообщества в Антверпене не интересовали Каролин. Сын хозяина фабрики пользовался большим успехом у молодых работниц в цеху, и с ним Каролин впервые в жизни испытала настоящий оргазм, по силе напоминавший кратковременное удушье, когда хозяйский сын зажал в темном углу подсобки. Близость с Аланом сама Каролин приняла спокойно, так как в цеху она числилась как незамужняя женщина, и вскоре у нее стал расти живот.
***
– Эй, соня, успеешь выспаться, у меня для тебя подготовлен сюрприз! Ты станешь скоро папой! Бог нас ребеночком благословил… Как, ты не рад?
Вместо ответа Ронни закашлялся от рефлюкса, так как суп из желудка попал в легкие. Кашель долго не давал ему высказаться по существу полученной информации, но когда он снова смог говорить, то понял, что его хотят провести.
– Каролин, этого не может быть!
– Нет, дорогой, это уже есть! Твой ребеночек растет у меня в животике.
– Какой ребеночек, какой животик?!!! Я к тебе не притрагивался все это время! У нас с тобой не было никаких отношений!
– А вот и нет! Ты помнишь ту ночь, когда тебя привез домой твой друг Роберт?.. Ага, вспомнил? Так вот, наша супружеская связь произошла именно той ночью! Твоя мама часто мне говорила, что одной капли спермы достаточно, чтобы наступила беременность. Готовься стать отцом, Ронни-петушок!
Потом Каролин гордо встала из-за стола и, выпятив живот, прошлась перед мужем.
– Погоди, Каролин, ты же сказала, что пьешь таблетки? – с надеждой в голосе спросил Ронни.
– Конечно, пью, но так было угодно Богу, чтобы я понесла от тебя ребеночка. Что, решил сбежать от меня? Так поздно, ничего у тебя не выйдет! Ты станешь отцом, а я буду, как и была, твоей законной супругой!
– Ты, Каролин… Нет, ты не Каролин, ты просто недобитый крокодил. Какой еще ребенок? Одного родить не смогла, так второго загубить хочешь?!
– Не волнуйся, папочка, наш фабричный доктор говорит, что я рожу – как выстрелю! Еще новость: меня пообещали перевести из рыбного цеха в еврейский алмазный центр уборщицей!
Сказав это, Каролин «беременной» походкой удалилась в туалет, оставив Ронни в одиночестве сидеть на диване.
– Я надеюсь, что теперь наш холодильник не рыбой будет вонять, а засверкает бриллиантами, – только и сказал ей вслед Ронни, а сам задумался о превратностях судьбы. Конечно, он помнил, как две недели назад Роберт на своем «Мерседесе» последней модели привез его домой.
***
Роберт, недавний друг Ронни, скопил денег и купил себе туристический автобус, и иногда Ронни вместе с другом возил по странам Европы туристов.
Надо сказать, что жена Роберта, привлекательная Франциска, умная и импульсивная женщина, была не прочь начать с Ронни любовные отношения за спиной мужа. Случайные прикосновения женщины, хитрый взгляд и короткое подмигивание, тонкие намеки в разговоре не соблазнили мужчину, потому что она была женой друга.
Хотя Роберт и Ронни были женаты, но в дальних рейсах оба пользовались услугами «лесных» девочек, сбежавших из Восточной Европы. Лесные проститутки плохо понимали речь своих клиентов, но очень откровенно предлагали дальнобойщикам хороший секс на лесной поляне или в кабине грузовика. Если говорить откровенно, то друзья не думали о моральной стороне дорожного секса, они принимали любовь славянских девочек без всяких банальностей и хорошо платили.
Во время совместного рейса на швейцарские курорты Ронни узнал, что Франциска страдает фригидностью, и на этой почве у супружеской пары начались интимные проблемы, и он захотел помочь другу советом.
– Слушай, Роберт, – обратился он к напарнику, сидящему за рулем автобуса, – мне с Каролин не повезло, мне сам Бог велел искать женщину на стороне, а у тебя есть Франциска, так зачем же тебе проститутки? Я вот долго думал о том, почему твоя жена не имеет оргазма во время супружеского секса, а девочки в твоей кабинке сдыхают от удовольствия, когда ты их… ну, того… Я уверен, что знаю причину твоих неудач в сексе с женой! Твоя Франциска не фригидная женщина! Это я утверждаю, как специалист!
Роберт удивленно вскинул брови и неодобрительно взглянул на друга. Он только что удачно совершил обгон перегруженной фуры из Португалии, и его туристический автобус вновь полностью завладел той полосой дороги, которая граничит с пропастью. Слишком крутыми были повороты, слишком узкой была дорога под отвесной скалой, чтобы отвлекать шофера обсуждением проблем его супружеской жизни. На таких крутых дорогах нормальный человек думает о спасении своей души, а Ронни думал о спасении брака своего друга.
– Вот скажи мне, Роберт, что делает твоя Франциска перед тем, как лечь с тобой в постель?
– А кто ее знает, что она делает?.. Ты сам у нее спроси, что она делает в ванной… Может быть, она молится о моей мужской потенции, может быть, ждет, пока я усну… что и случается, не скрою.
– Значит, каждый раз перед супружеской близостью твоя Франциска принимает ванну?
– Да, и меня заставляет перед сном принять холодный душ, который, по ее словам, возбуждает каждого мужчину. Но, скажу по собственному опыту, кого-то ледяной душ и возбуждает, а меня он леденит так, что вся моя сексуальность превращается в единственное желание забраться под теплое одеяло, согреться и уснуть.
– Нет, Роберт, мы сейчас говорим не о тебе, а о твоей жене! От горячей ванны с шампунем естественная влажность влагалища вымывается! Понял, дуралей?!!! Натуральная смазка влагалища имеет защитную функцию, и она способствует сексуальному возгоранию женщины, но после ванны эта смазка исчезает. Не пускай жену в ванну, и твои мужские усилия непременно увенчаются успехом!
Довольный своей сообразительностью, Ронни предался созерцанию зеленой долины, обрамленной застывшим однообразием горной гряды. Роберт смотрел на дорогу, и на него не действовала красота за окном автобуса, он чувствовал себя уязвленным. Кому приятно слушать советы другого мужчины, касающиеся его отношений с женой, даже если этот мужчина – его друг?
– Что за привычка у тебя, Ронни, всех учить?! Ишь ты, ученый нашелся. Тебе что, Каролин не хватает? Ты хочешь, чтобы моя жена тоже пропахла потом и трясла жирными волосами, занимаясь любовью?
Ронни понять не мог, чем он задел друга, и попытался научно доказать свою правоту, чем еще больше разозлил Роберта, а злиться тому было опасно, так как он сидел за рулем автобуса с пассажирами на борту. Оставшийся путь до отеля друзья ехали молча, хотя думали об одном и том же.
Конечно, Роберт замечал, что его жена оказывает знаки внимания другу, но знал, что Ронни не соблазнится, что останется верен мужской дружбе. Да и сам Ронни не сомневался, что миленькая Франциска хотела его завлечь в постель. Этого хотел бы и он, но изменить другу – это уже другое дело, это уже против его природы.
Поэтому Роберт хоть и злился за зазнайство друга, но ценил его верность в дружбе и после рейса в Швейцарию предложил Ронни отметить покупку второго туристического автобуса. К вечеру друзья приехали на богатую виллу, затерянную среди полей провинции Лимбург. Там их ждали обед, сауна и четыре прекрасные девушки, готовые служить мужчинам всю ночь. Все эти мужские удовольствия Роберт оплатил из доходов своего процветающего бизнеса. После сытного обеда Ронни вышел в ухоженный сад, сел на скамейку и закурил сигарету. Тишина полей и вечерний сумрак настраивали на чистоту чувств и мыслей.
Как бы ни суетился человек, пытаясь день ото дня, месяц за месяцем подмять мир под себя самого, раскроив его по своим меркам, проходят годы, и становится понятно, что человек смертен, окружающий мир не является его врагом, он просто живет по своим мировым законам.
Вот и солнце катится за горизонт не для того, чтобы дать человеку творить по ночам какие-то темные дела, а для того, чтобы завтра посмотреть на человека уже с другой стороны. Природа окрашивалась медной позолотой зари, и Ронни, как никогда ранее, захотелось просто оказаться дома и войти в покой уходящего дня, ибо ему до дурноты приелись услуги чужих девушек на час, избитые шутки друзей.
Ронни испытал странное чувство внутреннего раздвоения, когда против его желания в нем рождалась сентиментальная мечта о чем-то светлом и вечном, которое существовало в отношениях его бабушки Марии с дедом Францем и в ее отношениях с Богом.
– Вот ты где, – нарушил умиротворение друга Роберт. – Тебя все обыскались, а толстенькая бутылку шампанского открыла и хотела выпить бокал в твою честь.
– Понимаешь, Роберт, уйду я от Каролин, буду искать хорошую женщину, чтобы вместе быть и в беде, и в радости… Любви хочу, чистотой и искренней любви.
Видя, что друг загрустил, Роберт заплатил девушкам сполна, и друзья отправились по домам.
Стояла глубокая ночь, ясная и звездная, когда Ронни вернулся домой. Каролин упрашивала Роберта остаться попить с ними кофе, но тот заспешил к жене и быстро уехал. В ту ночь, ближе к рассвету, Ронни не сразу понял, кто это залезает в его пижамные брюки, потом он услышал за спиной пыхтение, и все стало ясно – к нему в постель забралась Каролин. Мысль о том, что секс с женой не является грехом, заставила его повернуться к ней лицом. От нарастающего желания он готов был взорваться, но прежде спросил: «Каролин, ты выпила таблетки?»
– Ронни, коробочка всегда у меня под рукой.
 Через десять минут супружеское полотенце обильно смочилось мужской спермой. Дело сделано, можно спать дальше.
***
Этой ночью и козыряла Каролин, напоминая Ронни об их одноразовой супружеской близости, чтобы тот даже не помыслил сбежать из семьи. Еще через восемь месяцев в семье Де Гроте родилась здоровенькая дочь, и навестить свою внучку пришла Валентина.
– Какая хорошенькая девочка! Мой Ронни ничего не смыслит в женских именах. Что это за имя такое – Пегги? Имя Изабелла куда больше подошло бы моей внучке. Как же она похожа на меня! – восторгалась она новорожденной девочкой, которая и вправду походила на бабушку. Только у Валентины волосы кудрявились от химической завивки, а черные кудри внучки достались ей по закону наследования.
Перед рождением дочери Ронни купил для своей разросшейся семьи небольшой дачный дом в пригородном поселке. Ворота дачного дома выходили на улицу, ведущую к судоходному каналу, по которому речные воды неслись в Северное море. И соседи попались приветливые, и вокруг дома на поляне росли садовые деревья и дубы, и сам дом был добротным, светлым и просторным. Все бы было хорошо, если бы не лошадь лесника.
Каждое утро, как по расписанию, местный лесник верхом на лошади начинал объезд лесных угодий. Его пегая лошадка устало топала по асфальту и имела скверную привычку справлять большую нужду прямо перед воротами дачного домика, в котором обосновалась молодая семья Де Гроте.
Лошадка ничего не знала о том, что у ворот этой дачи появился новый хозяин, и продолжала придерживаться своего утреннего моциона. У знакомых ей ворот она поднимала хвост и, навалив кучу говна, вновь топала по дороге в лес.
Первые дни Ронни перед приготовлением завтрака был вынужден убирать лошадиные лепешки, а потом у него терялся вкус к жареному бекону с яйцом.
Одним погожим утром мужчина занял сторожевой пост у раздвижного окна в гостиной, через которое хорошо проглядывались подходы к воротам. Как только на дороге появился лесник верхом на лошади, Ронни вскинул на плечо духовое ружье, прицелился и, как только лошадиный хвост поднялся знаком вопроса, выстрелил.
Пуля попала в цель, кляча встала на дыбы и понеслась галопом вдоль по улице, которая вела к каналу, перед которым кобылка, просев на задние ноги, резко затормозила. Лесник вылетел из седла и, совершив удивительно красивый прыжок, упал в воду вниз головой. Плавать он умел хорошо и в спасателях не нуждался.
Уже со следующего дня лесник ехал на обход другой дорогой, а его лошадь терпела свою утреннюю нужду до самого леса. Эта победа с вредными привычками лошадки лесничего помогла Ронни перестать сердиться на свою судьбу, ведь он стал владельцем дома с гаражом, у него имелся личный транспорт, жена и ребенок, и он был в силе хорошо зарабатывать на жизнь.
Де Гроте поселил Каролин на первом этаже, определив ей спальню рядом с комнатой дочери, а сам устроился на мансарде. Теперь дома он не скучал – после работы он занимался строительством жилья. Альфонс любил помогать сыну, радуясь, что в Ронни просыпается фамильное мастерство плотника и сноровка строителя, а на помощь Альфонсу нередко приходил и дядя Ян.
В один из дней Альфонс и Ян обшивали деревянной плиткой внутренние стены дома Де Гроте-младшего. Друзья наперебой убеждали Ронни определиться с профессией, в которой нормальному мужчине можно совершенствоваться до самой старости.
– Ронни, сынок, мой гараж и тебя прокормит, и твою прожорливую женушку. Зачем тебе колесить по дорогам на чужих машинах? Это уже небезопасно. Как молодому отцу, тебе надо чаще бывать дома, а мой гараж в твоем распоряжении, – приговаривал Ян, хитро подмигивая молодому Ронни.
– Янче, – перебивал друга Альфонс, – не хитри. Хоть ты мне и друг, но прошу тебя по-хорошему: не вводи Ронни в заблуждение. Ну зачем моему сыну нужны твои железки и колеса, когда он наследник фамильного строительного бизнеса? И мой бизнес, учти, прибыльное предприятие. Послушай, Ронни, каждый строитель оставляет после себя на земле построенные им дома, в которых живут люди, а твои, Ян, подержанные машины разбегутся по свету как саранча и рано или поздно все равно пойдут на металлолом. Так что слушайся отца, мой мальчик, а ты, дорогой Янче, друг, остепенись и не сбивай Ронни с толку… Знаю я вас обоих, любителей пошалить!.. Кто в прошлые выходные по трамвайным шпалам над рекой на спортивном «Мустанге» проехался?.. Нет, это, знаете ли, не смешно, это глупо!
– Ох, папа, дядя Ян, давайте лучше о моем будущем говорить. Вот вы спросили бы меня, кем я сам хочу быть.
– А мы и так знаем… мужем Каролин! – рассмеялся дядя Ян, он был очень доволен своей шуткой.
– Нет, дядя Ян, бывают на свете принцессы-лягушки, бывают лягушки-путешественницы, а моя Каролин – не лягушка и не путешественница, она баба-ежка – наездница. Я ей вчера персональную тачку купил с получки!
Альфонс и дядя Ян перестали стучать молотками и от удивления прикусили языки. Такой щедрости от своего любимца они не ожидали.
– Мальчик, а какой марки машина будет?.. Ты думаешь, что Каролин способна управлять автомобилем? – вопрошающе забормотал Ян, надеясь увидеть автомобиль уже из окна комнаты.
– Каролин на все способна, а определить марку ее транспортного средства нетрудно, дядя Ян, она вон там, в углу стоит.
Тут Ронни с напускным почтением посмотрел в другой конец комнаты, где в углу стояла новенькая метелка. Метла была знатная – длинный толстый черенок, к которому был прикреплен густой пучок веток. Друзья представили Каролин, сидящую верхом на метле, и с еще большим энтузиазмом принялись за работу, а от их рвения Ронни вдруг потянуло на откровенность:
– В детстве я хотел быть летчиком-истребителем, а потом какое-то время мечтал работать Джеймсом Бондом, чтобы спасать мир и любить красивых женщин, на которых не надо жениться… Отец, мне вчера пришло письмо от бургомистра с предложением работать добровольцем-пожарником. Я дал свое согласие. Что скажешь?
Альфонс не спешил с ответом, а дядя Ян пришел другу на выручку:
– Ступай-ка ты, агент 007, на кухню и принеси-ка нам с твоим отцом холодного пивка, там твое зло в юбке с работы пришло и дите принесло. Что говорил поселковый священник мужикам, когда заходил в пивную лавку? «А не пойти ли вам, мужики, к своим женам?», а потом благословлял: «Идите, дети мои, с миром!»
Ронни пошел на кухню за пивом, он не мог видеть, с каким состраданием смотрели ему вослед постаревшие друзья.
Глава 4
С того разговора друзей прошло пять лет.
Ронни по-прежнему шоферил, а в свободное время тушил пожары, подрабатывал в гараже у дяди Яна и достраивал свой дом, который превратился в шикарный особняк. На первом этаже размещалась просторная кухня, шикарная гостиная, столовая и спальни, а на втором этаже – резиденция самого главы семьи, его спальня и кабинет, окна которого выходили на ухоженный газон, где в вековом спокойствии росли высокие дубы.
К дому был пристроен гараж, где помещались и две цистерны на 1 200 литров для хранения дизеля, воздушный компрессор и полный набор инструментов для механика, столяра и фрезеровщика. В гараже размером 5;6 м стояли спортивный автомобиль, «Мерседес» W123 с мотором 3 000 СС и любимая «рабочая лошадка» – «Опель Кадет». У самых ворот в гараж стоял мотоцикл марки «Хонда» СВХ с шестью цилиндрами, каждый по 1 000 СС, двадцатью четырьмя клапанами, шестью карбюраторами и шестью выхлопными трубами, что позволяло спокойно набирать в максимально короткий срок скорость до 250 км/час. Кроме того, Ронни, окончив вечерние курсы, имел диплом техника по электронной аппаратуре и радиопередатчикам.
Супружеские отношения с Каролин поддерживались их встречами на нейтральной территории, то есть в столовой. Дочь Пегги уже пошла в класс при школе для детей дошкольного возраста. Семейные обеды Ронни готовил сам, поэтому никто не поднимал скандалы о пережаренном мясе или недоваренной картошке, а после горячих блюд всегда подавался шоколадный десерт. Проблем с грязной посудой тоже не было, потому что на кухне работал посудомоечный агрегат, первая посудомоечная машина в поселке.
К дому со стороны сада были пристроены хозяйственные постройки, где разместились автоматическая стиральная машина и сушильный агрегат, только что появившиеся в продаже. Каролин пользовалась услугами стиральной машины, но предпочитала по-прежнему складировать грязное белье за кроватью в своей спальне, чтобы покупать в магазине новое белье и одежду. Что там ни говори, а быт в семье Де Гроте-младшего налаживался сам собой.
У Ронни появилось много друзей, которые любили проводить вечера в кабинете хозяина на чердаке. Этот кабинет смахивал на кабину самолета, оснащенную современной системой радиоуправления. Сам хозяин кабинета сидел за дубовым столом, а гости рассаживались в креслах вокруг стола. Напротив окна, у стеллажа с технической литературой и радиоприемниками, тарахтел холодильник, заполненный бутылками с пивом и пепси-колой. Пиво предлагалось гостям, а кола была предусмотрена для хозяина. Никто в этой мужской компании не отказывался и от поощрения в виде пралине в шоколаде и дорогих сигарет. Надо отметить, что к Ронни вернулись и его врожденное чувство юмора, и фамильное спокойствие, и его гостеприимство. 
Каролин демонстративно не поднималась на чердак, но об этом ее никто и не просил. После рождения Пегги она вышла на работу в алмазный центр, а дочь стала воспитывать так называемая приемная мать – соседка, что жила неподалеку. Ронни платил ей хорошо и был рад, что дочь попала в хорошие женские руки. Вскоре Каролин выгнали из алмазного центра как воровку, хотя она не успела ничего украсть, а просто не прошла тест на честность.
Алмазный центр обычно хорошо охранялся как изнутри, так и снаружи, но присвоить крошечный алмаз можно было всегда. Поэтому в целях проверки персонала, работающего с драгоценными камнями, администрация алмазного центра специально создавала возможность для воровства. Крошечный бриллиант подбрасывался на видное место в рабочей комнате, и тот, кто найдет этот камень и не напишет в администрацию записку о находке, а спрячет алмазик в укромное место, попадал в черный список. Если бы не заступничество Алана, Каролин не смогла бы избежать суда и последующего тюремного заключения.
Ронни равнодушно относился к тому, где и кем работала его жена, как и где она проводила свое свободное время, не интересовало его и куда уходят заработанные женой деньги, и жил спокойной жизнью женатого мужчины в ладу со своей совестью.
На фабрику по изготовлению бутылок Каролин устроилась с большим трудом, за ней тянулась слава воровки алмазов, но красть бутылки из пластмассы никому и в голову не могло прийти.
В цеху рядом с Каролин трудились в основном мигранты, приехавшие в Бельгию из Марокко в надежде остаться здесь навсегда. В рабочие дни Каролин относила дочку к пожилой няньке, которая жила рядом с остановкой рабочего автобуса, а поздно вечером приносила спящую Пегги домой. По выходным с девочкой сидел обычно Ронни, потому что женщине пришло на ум подработать туалетной дамой в танцевальном кафе.
Валентина совсем отошла от забот о семье своего сына, но была рада, что Каролин продолжает дарить ей подарки по любому поводу или совсем без повода, но даже в обмен на эти дорогие подношения она не хотела сидеть с маленькой внучкой, так как у нее самой было много забот с дочерью на выданье. Как мать, она радовалось за Ронни, что у него все устроилось, она могла гордиться сыном, у него имелось все, о чем можно позавидовать его соседям, от самой современной домашней техники до фирменного видеоплеера, а в его рабочий кабинет приходили любопытные жители поселка, как в музей технических новинок, где их владелец с удовольствием рассказывал, как работает спутниковая антенна с двумя головками, и можно было посмотреть фильмы по цветному телевизору.
Ронни всегда был гостям очень рад. Его познания в технических особенностях и преимуществах той или иной марки автомобилей признавались всей мужской компанией, к его советам прислушивались, и каждый, кто следовал им, оказывался в выигрыше. Среди друзей, однако, встречались и такие упрямцы, которых раздражало зазнайство друга, но и они предпочитали оставаться с ним в дружбе. Таким другом был Газель.
Раньше Газель мог задеть Ронни, обращаясь к нему снисходительно по кличке «толстяк», как это делала Каролин. Однако Ронни, растолстевший за последние пять лет, рассудил трезво, что игнорировать этот факт глупо, и он взял за привычку представляться не иначе как «толстяком». После его приветствия типа «Привет, я толстый!», «Толстый на проводе!» или «Расступись, народ, а толстого пропусти вперед!» у друзей пропадала охота язвить над его внешностью, а Газель первое время даже обижался, что лишился удовольствия подшутить над другом.
Конечно, все друзья Де Гроте знали, что ахиллесовой пятой Ронни была его супруга. Каролин ночь не будет спать, лишь бы хоть чем-то досадить мужу, его оговорить или просто извести придирками, и у нее это хорошо получалось, и так как изменить ситуацию в свою пользу Ронни уже не мог, то и не пытался, он научился все неприятное для себя переводить в шутку, посмеиваясь над собой, над женой и над своими друзьями, и всем было от такого шутливого отношения Де Гроте к семейным проблемам очень весело.
Как-то теплым безветренным вечером, когда солнце клонилось за поселок и прощальные лучи заката играли на лицах мужчин, собравшихся за круглым столом в тишине сада, чтобы покурить под пение птиц и обсудить новинки электроники, случилось следующее происшествие.
Еще до прихода гостей Ронни от нечего делать смастерил пепельницу из консервной банки и спрятал ее в дырку в центре стола, в которую обычно вставлялся штырь полотняного зонта, дающего тень в солнечный день, ведь компания друзей собиралась вечером, поэтому нуждалась не в зонтике, а в пепельнице. Во время разговора сам хозяин сада предложил друзьям устроить соревнование по киданию окурков в спрятанную в центре стола консервную банку.
– Когда Диан будет рожать своего первенца? – спросил невзначай Данни у Ронни. Данни когда-то ухаживал за Диан, сестрой Ронни, но Валентина категорически запретила дочери с ним встречаться, так как считала его ленивым и бесперспективным женихом, но, как говорят, первая любовь не проходит бесследно.
– Ох, Данни, я знаю только то, что скоро Диан родит. Кстати, это с моего благословения она познакомилась с будущим отцом ребенка. Ровно год назад я и Диан парились в сауне для натуристов, там же парился и мой нынешний зять – голый Вилли. Он влюбился в мою голую сестру с первого взгляда. Пока я плавал в бассейне, он назначил сестре свидание в кафе. Диан в кафе пришла, а узнать одетого Вилли не смогла, потому что одежда, друзья, делает человека совершенно неузнаваемым. Хорошо, что Вилли в честь сестры заказал танец. А теперь ребеночек у них будет, ведь женщине что надо от мужчины?.. Правильно, только ребеночка!
– Говорят, что первый брак у нее был неудачным? – спросил Данни. Хоть Диан и разбила ему сердце, но он желал ей добра.
– Первый брак у сестры был с проходимцем, которого наша мама признала за богача. Хотя парень работал простым мойщиком окон, зато подъезжал к воротам родительского дома на старом «Мерседесе» и квартиру имел в городе, купленную в кредит. Через два месяца Диан сбежала от него со сломанным ребром. Потом был еще один, некий предприниматель-мебельщик, который подкупил мою мать женскими безделушками из дешевой галантерейной лавки. Он оплачивал учебу сестры в колледже и снимал для Диан однокомнатную квартирку в городе. Этого было достаточно, чтобы моя мама его полюбила, как родного сыночка она не любила. Платил этот мебельщик один год за учебу сестры, платил второй год, а на третий год платить перестал и женился на другой. Наша мама очень не любит, когда мужчины перестают платить, так что она опять приняла Диан под свое крыло. Обидно, что Диан она приняла в родительский дом, а меня выгнала прямо в лапы ненасытной Каролин.
Не успел Ронни произнести эту фразу о своем роковом невезении, как из дома в сад выбежала Каролин и фурией понеслась к мужу, спокойно курившему сигарету. В поднятой кверху руке женщины был зажат тапочек, с ее мокрых волос во все стороны брызгались мелкие капли, и в глазах горел огонь атаки.
– Что вы тут устроили?! Прекратите кидать окурки в дырку моего садового стола! Это дырка для зонтика!
В тот день Каролин должна была найти любой повод, чтобы разразиться скандалом. Почему? Потому что в тот день на работе Каролин попался очень противный клиент. В обычные дни всё проходило гладко. В обеденный перерыв каждый работник за пятьсот франков мог использовать ее тело для удовлетворения своих мужских потребностей, но молодой необузданный марокканец во время сношения не надел презерватив, причинил Каролин боль и замарал ее вонючей липкой спермой. Даже то, что мужчина заплатил за секс не пятьсот франков, а тысячу, не обрадовало женщину.
По дороге домой Пегги раскапризничалась, потому что не хотела раньше времени покидать свою любимую няню, и успокоилась только дома перед телевизором, по которому показывали мультики. Каролин пошла в душ, что делала очень неохотно. Прохладный душ еще больше испортил ее настроение. В окно душевой она увидела виновника всех своих несчастий, который спокойно сидел в кругу друзей, покуривал сигареты и на спор бросал окурки в дырку садового стола.
Каролин подлетела к мужу и со всей силы ударила его по голове изношенной тапочкой. Ее удар пришелся по затылку, потому что в этот момент Ронни случайно отвернулся. Но Каролин на этом не успокоилась, она бегала вокруг супруга, пытаясь тапочкой выбить из него желание портить садовую мебель, а Ронни, увертываясь, продолжал что-то смешное рассказывать друзьям. Это было довольно забавное зрелище. Наконец, отведя душу, женщина отправилась домой.
– Мне бы такую горячую женушку, я бы эту норовистую козочку быстро приручил, – заметил Газель, жена которого не развлекала мужа подобными штучками.
– А я бы просто убил! – ответил печально хозяин дома.
Ронни никогда не позволял себе даже думать о подобных вещах, поэтому быстро перевел разговор на новинки электроники, чтобы не превратиться в деревенскую шарманку, которая крутит одну и ту же жалобную песнь о семейных неурядицах, но друзьям нравилось утешать хозяина больше, чем слушать параметры новых мобильных телефонов, и они наперебой стали давать советы Де Гроте по обезвреживанию Каролин, и один из гостей обмолвился о полиции.
– Да, на меня уже дело завели в полиции, – к месту вспомнил Ронни.
 Мужская компания разом замолчала, требуя объяснений.
 – Мои друзья, как-то раз моя Каролин привела весь полицейский участок в состояние боевой готовности. Она вбежала туда с истошными воплями: «Убивают! Сироту убивают! Спасите!» Ну, вы знаете и сами, что обычно кричат жены в таких случаях. В заявлении она указала, что я ее убивал вчера, когда она пришла с дочерью домой после работы. Меня вызвали по повестке. Но оказалось, что у меня было неоспоримое алиби! Каролин просчиталась! В момент ее убийства я был в рейсе, за 1 000 км от дома. Познакомившись с моей супругой, полицейские даже интересовались, как я, живя с ней под одной крышей, не оказался в «желтом» доме, ну, где психи спасаются от нападок своих сумасшедших жен.
Холодало. Сочувствовать обладателю красного берета, владельцу особняка, цветного телевизора, фирменного видеомагнитофона, спутниковой антенны с декодером, улавливающим все телевизионные каналы мира, мог только святой. Друзьям трудно было понять проблемы мужчины, чьими дипломами можно было оклеить стены рабочего кабинета. Де Гроте слыл поселковым кумиром, колесившим по округе на своем ярко-желтом спортивном автомобиле, а его семейная жизнь обрастала поселковыми анекдотами. 
– А ты попробуй сделать Каролин послушной под прицелом твоего духового ружья, как у тебя получилось с лошадью лесника, – посоветовал другу Газель, понимая, что пришло время расходиться по домам.
– С лошадью получилось, потому что лошадь – умное животное, и зад у нее поприличнее будет, а с Каролин такой номер не пройдет, у нее порода такая, она и мертвая будет гадить там, где спит и ест.
Газель не был согласен с Ронни и этого не скрывал.
– Знаешь, друг, я не понимаю твоих проблем с Каролин. Моя жена очень любит Каролинче и жалеет ее, потому что ты своими придирками уже совсем затравил бедную женщину, а по сути она милая девочка. Это портит твою репутацию, дружок. Да ты ведь и сам хорош! Тратишь деньги на всякие технические новинки, в то время как твоя жена подрабатывает дамой при туалете.
Ронни замолчал, и вдруг лицо его прояснилось.
– Газель, я вижу, что тебе явно нравится моя жена. Слушая, а купи ее у меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну как что? Тебе она нравится?.. Знаю, что нравится, так покупай ее у меня! Она ведь «милая девочка», просто малышка худосочная, да, и фигурка просто класс, аппетитные косточки… пальчики оближешь. Газель, это хорошая сделка, не скупись!
– Да я не скуплюсь, я не понимаю, куда ты клонишь?
– Газель, ставки растут! Сколько даешь за Каролин? А? Сколько?
– А вот нисколько!
– Продано! – объявил Ронни друзьям, довольным проведенным торгом.
Все посмеялись и дружно отправились к своим женам, только Ронни был недоволен этим вечером и долго не мог уснуть. Газель опять задел его за живое, а еще другом назывался.
Как там ни крути, Де Гроте зарабатывал втрое, а может, даже вчетверо больше, чем каждый из его друзей, а достатка в доме не было, были одни долги и кредиты. Если банковские счета оплачивались согласно требованиям, то товары почтой, которых, кроме Каролин, в доме никто не видел, приходилось оплачивать Ронни, как ее супругу, уже в кредит, поэтому мужчина имел полное моральное право покупать то, что ему было лично необходимо.
Как ни странно, но именно новинки в мире электроники приносили мужчине хоть какой-то интерес к жизни, а душу успокаивали подержанные машины, которые он приобретал в таком виде, что без доплаты их вряд ли бы взяли на автосвалку. Каждую свободную минуту он был занят, разбирая и перебирая моторы автомобиля, выправляя кузова и обновляя ходовую часть, чтобы в итоге эта машина заняла достойное место в его гараже.
Через месяц после этого вечера к Ронни зашли Роберт и его жена Франциска, гостей принимали в столовой. Каролин расстаралась: стол накрыла, чаем гостей угостила и мужа не забыла, когда к чаю открыла золотистую коробочку пралине в шоколаде от «Леонидоса», этот сорт шоколада Ронни просто обожал. После чаепития друзья отправились в сад, покурить, поговорить. Сначала разговор пошел о новых марках туристических автобусов, а потом на более доверительные темы.
– Что ты, мой друг, сам живешь как монах, но женой пренебрегать зачем? Да, она у тебя не подарок, но ведь живое существо. Нельзя отказывать жене в законной близости, это грех. Еще говорят, что это прописано в Библии, хотя я утверждать не берусь. Не кривись, знаю, что хочешь сказать, но помни, что Каролин сиротой росла, к тому же она мать, которая первого ребенка потеряла, зато у вас растет дочь. Скажу тебе откровенно – что вы счастливая семья, а у нас с Франциской детей уже не будет никогда. Обследовались мы, и врачи посоветовали нам ребенка усыновить. Так-то, вздыхай, не вздыхай, а примириться с судьбой надо. Зачем на рога вставать, живи тихо, не рыпайся, как друг говорю… Ну, мы пошли домой, до скорого свидания.
Той ночью, после ухода Роберта и Франциски, Каролин осторожно забралась в постель мужа, и Ронни ее не выгнал, чтобы исполнить на прощание свой последний супружеский долг.
Все эти годы он близости ни с женой, ни с женщинами на стороне не допускал, планируя разойтись с Каролин, когда подрастет Пегги, но все его планы рухнули, ибо весной следующего года в семье Де Гроте родился здоровый сын, которого назвали Тимоти. У новорожденного была смуглая кожа, густые черные волосы и требовательный крик. Воспитывать Тима вызвалась Дженнет, молодая жена преуспевающего бизнесмена, жившая по соседству. Она нянчилась с мальчиком в свое удовольствие и денег за работу брать не хотела.
Так не по своей воле Ронни стал отцом двоих детей. Мужчину радовало то, что нежеланное отцовство освобождало его от выбора, как ему жить дальше, потому что в глубине души он был уверен, что мужчине уходить из семьи не положено, а с годами ему все больше хотелось делать то, что было положено делать: работать, содержать семью и быть в курсе технических новинок. Теперь ни одна женщина не имела силы войти в круг его приближенных, себе дороже, чем соблазниться хоть одной из них.
Глава 5
Тиму исполнилось два месяца, когда Ронни получил два заказных письма. Одно письмо пришло из Министерства вооруженных сил Бельгийского Королевства, а второе – из Министерства внутренних дел страны по спасению населения при чрезвычайных обстоятельствах.
В обоих письмах сообщалось, что он, Де Гроте Ронан, успешно сдал отборочные экзамены, прошел на отлично все спортивные тесты и был признан пригодным как для службы в вооруженных силах страны, так и для службы спасателем.
Мужчине предлагала судьба выбор: или продолжить свою военную карьеру, или стать спасателем в мирное время. На раздумье Де Гроте давалось три дня. Каролин, узнав первой о содержании писем, решила помочь мужу с выбором.
– Так и знай, толстяк, что я против! Я не позволю тебе губить мои лучшие годы и не намерена скитаться за тобой по казармам! Быть женой военного и кочевать по убогим квартирам? Нет уж, изволь! Чтобы тебе было известно, толстяк, я не птица перелетная, я мать твоих детей! Не позволю губить детство Пегги и Тима! А если уедешь из дома, то пеняй на себя! Я подам на тебя в суд!!! – периодически покрикивала Каролин из кухни, глядя в потолок, где, по ее мнению, находился кабинет мужа.
Тихое уравновешенное поведение Ронни выводило ее из себя. Она уже заранее оповестила всю родню, что Ронни задумал сбежать из семьи, но на этот раз Альфонс и Валентина не стали вмешиваться в дела сына.
Три дня раздумий прошли, решение было принято, но еще не объявлено официально. Ронни готовился ко сну, но перед тем как лечь в постель, задумался, сидя в плетеном дедовском кресле у окна. Закат постепенно терял свои радужные краски, и мир за окном безропотно погружался во тьму. Такой фатальный порядок в природе успокаивающе влиял на настроение мужчины, а любимец котик Моор усиленно мурчал под его ласковой рукой. В комнате становилось темно, включать свет не хотелось, и только два письма тревожно белели на бюро.
Ронни немало был удивлен тем, что без подготовки сдал все вступительные экзамены и с успехом прошел все спортивные тесты. Среди желающих стать инструкторами службы МЧС находилось много дипломированных специалистов, имеющих среднее или высшее образование, да и для того чтобы служить в НАТО, надо было иметь не только хорошую спортивную форму, но и соответствующее образование. Быть принятым на службу офицером Североатлантического Альянса простому шоферу без испытательного срока было престижно, но служить спасателем для своего народа Ронни было больше по душе.
Одна из баз, где размещалась спасательная часть МВД, располагалась недалеко от дома, работа предлагалась по графику – сутки через двое, что давало возможность подрабатывать на стороне, и хоть труд спасателя оплачивался государством по минимальному тарифу, зато пенсия обещалась быть достойная, по выслуге лет.
С другой стороны, офицерам по контракту платили очень даже неплохо, гарантировалась обеспеченная жизнь за счет государства, повышение по службе и пенсионное пособие с сохранением полной заработной платы уже через двадцать лет ратных трудов, но для прохождения службы в НАТО надо было прибыть в Германию.
Задумавшись, Ронни не заметил, как кухонные вопли Каролин стихли. Мужчина собирался сбросить с колен кота Моора и хотел уже отправиться в спальню, как вдруг дверь кабинета широко распахнулась и в дверном проеме возникла фигура Каролин, которая за годы замужества так и оставалась похожей на состарившегося подростка.
Внезапный приход хозяйки очень напугал кота, и тот в два прыжка оказался на подоконнике, чтобы соблюсти кошачий нейтралитет.
– Учти, толстяк, что я не поеду в Германию! А если ты уйдешь из дома, то будешь мне платить сумасшедшие алименты. Я твоих детей даром воспитывать не собираюсь! Понял?! С работы уйду, и ты пожизненно будешь платить мне пенсию! – проговорила Каролин, захлебываясь слюной от возмущения, и в ее руках устрашающе заблестела свадебная хрустальная ваза.
Этот внеурочный приход жены никак не отразился на умиротворенном настроении Ронни. Он смотрел на супругу, словно ничего не происходило перед его носом.
Такое безразличие мужа вводило Каролин в бешенство. Недолго думая, она запустила в него свадебным подарком мадам Де Баккер. Спортом женщина не занималась, гранаты не метала, поэтому хрустальная ваза, не долетев метра полтора до цели, упала на пол и разбилась на маленькие осколки.
Ронни включил настольную дампу. При свете лампы Каролин быстро теряла свой пиратский вид. Отсутствие сопротивления всегда воспринималось ею как полное поражение. Обескураженная женщина, потоптавшись у порога, удалилась восвояси, оставив за собой открытой настежь дверь.
Каролин была не довольна собой, ее агрессивность быстро гасла в спокойствии мужа, и теперь ей казалось, что ее беспечная жизнь в замужестве была под угрозой.
Конечно, у женщины были подруги, которых она по утрам подкармливала свежей выпечкой из булочной, они платили ей моральной поддержкой отстоять право командовать супругом и заранее предупреждали, что закон Бельгийского Королевства был на стороне мужей, служащих в армии, и по этому закону супруга военнослужащего была обязана следовать за ним, иначе она лишалась всех прав и привилегий при разводе.
Такого поворота событий Каролин не могла допустить, потому что ей нравилось быть женой дурака, который хоть и роптал, но мирно тянул семейный воз. Каролин считала себя неглупой женщиной, и она понимала, что Ронни не требовал от нее слишком многого: прежде всего – как можно реже попадаться ему на глаза и уделять внимание детям.
В ночь, когда хрустальная ваза разбилась у ног супруга, Каролин долго не могла уснуть. К утру она решила сходить в церковь и поставить самую дорогую свечку перед статуей Девы Марии, чтобы та помешала отъезду мужа в Германию.
Ронни тоже не спалось. За окном осень что-то бормотала под окном его спальни. Полная луна сверкала желтой радугой в осколках разбитой вазы, и мужчине казалось, что в ночное время суток все приходит в свой извечный порядок, который определяется ходом времени. Проблемы сыпались как из рога изобилия, то по ночам эти же проблемы казались отарой послушных жеребят. Той ночью Ронни почувствовал себя в силе изменить свою судьбу, и это решение хозяина одобрял кот Моор своим мурчанием у его ног.
Надо признаться, что мужчина уже давно перестал думать о разводе с Каролин, но он был уверен, что его долгое отсутствие в доме плохо скажется на воспитании детей.
Каролин каждый раз на дыбы вставала, если Ронни делал замечание дочери, и в ее соревновании на звание лучшего родителя она выигрывала, а он покупать любовь детей подарками и вседозволенностью не собирался. Мужчина понимал, что ему нельзя надолго покидать семью, иначе единственным воспитателем дочери и сына будет громко орущий телевизор, он также понимал, что и деньгами от Каролин не откупиться, ибо одному Богу известно, куда они деваются, но только не детям на еду, поэтому о службе в армии надо забыть. Выбор сделан, Рубикон перейден.
«Спасать мирное население при чрезвычайных ситуациях – это самая благородная для мужчины профессия, – думал он, засыпая. – Мне нравится быть спасателем, и это мое призвание. Работая инструктором, я останусь жить в доме, построенном собственными руками, у меня будет возможность хоть как-то заботиться о детях и засыпать я буду под счастливое мурчание моего верного друга Моора. Да, это идеальный выбор! Надо завтра отцу рассказать, что я в спасатели пошел».
На следующий день Каролин зажгла в церкви толстую свечу, а Ронни отправил официальное согласие вступить в ряды МЧС.
Уже с первого дня службы мужчина утвердился в правильности своего выбора: работать спасателем было его призванием, скользящий график давал ему возможность следить за домом, за женой и детьми, и имелось время подработать на стороне. Во время дежурств спасатели занимались своей физической подготовкой, проверяли исправность технического оборудования и обучались работать слаженно в команде, чтобы эффективно проводить спасательные работы как во время учения, так и в реальных условиях.
Когда Тиму исполнилось восемь месяцев, Ронни посчитал его достаточно взрослым, чтобы дрессировкой отучить малыша плакать по пустякам и приучить к горшку, и Тиму ничего другого не оставалось, как не плакать и ходить на горшок. Таким образом мужчина выполнил свой отцовский долг и хотел было отправиться на учебу, которая проводилась в одном старинном замке в Валлонии, как вдруг неожиданно заболела Пегги.
У нее начались приступы астмы. Оставить больную девочку на руках бестолковой жены, которая не уследила за дочерью, и та наелась крема, предназначенного для лечения экземы рук, Ронни не имел права. Дочь была проконсультирована у домашнего доктора, который рекомендовал отправить больного ребенка на лечение в приморский санаторий.
Между тем, как заботливая бабушка, Валентина, переживая разлуку с внучкой, раздобыла адрес хорошего врача-гомеопата, якобы способного лечить больных на расстоянии и совершать чудеса исцеления от самых коварных болезней. Через знакомых она смогла договориться с доктором, и он назначил день и час консультации.
Стоял погожий октябрьский день, Ронни вез маму, дочь и жену к знаменитому доктору, о котором уже при его жизни слагались легенды. Доктор проживал в пригороде Антверпена. Больше всех этой поездке радовалась Пегги, потому что ее забрали из приморского санатория, где не работал телевизор и детей заставляли делать гимнастику по утрам.
Дом знаменитого целителя ничем не выделялся среди других домов на улице, имеющей цветочное название. Когда Ронни переступил порог врачебного кабинета, то сразу почувствовал себя во владениях алхимика. Это чувство возникало из-за множества полок, уставленных книгами и различными стеклянными колбочками, которые преломляли солнечный свет, струящийся в комнату из окна под потолком. В центре комнаты возвышался длинный и широкий стол, сделанный руками умельца Средневековья. На столе не было ничего, кроме раскрытых потрепанных книг, пахнущих пылью вековой мудрости.
– Думается мне, что в этой комнате живет чародей, который нашел-таки свой эликсир долголетия.
От этой мысли попахивало инквизицией, но Ронни она нравились. Мужчина еще раз внимательно огляделся по сторонам, в комнате явно ощущалось присутствие владельца этого книжного беспорядка, который не спешил явить себя гостям. Ждать и догонять Ронни не любил, а тут ничего другого не оставалось, как ждать целителя, ибо в его помощи нуждалась дочь Пегги.
«Возможно, что этот старик втайне изучает нас и даже наши мысли между прочим почитывает. Если это действительно так, то пусть он, когда появится, скажет мне только одну фразу… о том… что сыр, как продукт скисшего молока, мне не только противен, но и вреден».
Ронни всегда развлекала информация о паранормальных явлениях, а его нетерпение уже отсчитывало последние минуты. Где же этот чертов доктор?!
Если Валентина с внучкой сидели на стульях, как подобает сидеть у доктора, чинно и послушно, то Каролин сначала побегала по комнате, потом потрогала все, что можно было потрогать, и в конце концов позвонила в медный колокольчик, который лежал на столе за стопкой исписанных тетрадей. Мелодичный звук медного колокольчика как бы материализовал хозяина кабинета, и появившийся ниоткуда доктор начал консультацию с расспросов о развитии Пегги и о начале ее недомогания.
Ронни ожидал увидеть перед собой почтенного старца, но, к его удивлению, доктор оказался высоким мужчиной лет сорока, в длинном вязаном пуловере, в нем не было ничего особенного, что отличало бы его от других докторов. После осмотра девочки доктор повелел ежедневно давать дочери пилюли, приготовленные им лично, и во время их приема он строго рекомендовал не принимать никаких других лекарственных препаратов. Кроме того, он пообещал лечить Пегги на расстоянии. Когда прием был закончен и рекомендации получены, Ронни заплатил за консультацию и последним направился к выходу, как вдруг услышал обращенные к нему слова доктора:
– А ты!.. Ты и сам должен знать, что сыр тебе вреден!
– Э-э-э?.. – только и смог промолвить Ронни в ответ.
Мужчина никак не ожидал такого вмешательства доктора в свои мысли. Всю обратную дорогу домой он думал о том, о чем не положено думать нормальному человеку: о чтении чужих мыслей и о лечении на расстоянии. Паранормальные явления только изучались в науке, но человеку со здравым умом они казались противоестественными и выглядели надувательством легковерного народа. Невероятно, но факт оставался фактом – здоровье Пегги с каждым днем улучшалось. Судя по всему, доктор лечил девочку на расстоянии, как и обещал. Теперь Ронни мог спокойно ехать на учебу в цветущую Валлонию.
Учеба на квалифицированного спасателя заменяла Ронни долгожданный отдых от семейных проблем. Объяснений учебного материала во время занятий было вполне достаточно, чтобы в свободные часы Де Гроте играл в настольный теннис, резвился в бассейне и размышлял о жизни. Вдали от дома всегда хорошо думается о личном или о глобальном. Необычные способности доктора, взявшегося лечить Пегги, требовали логического объяснения, но логика Ронни была настроена скорее на отрицание реальности паранормальных сил, нежели на изучение их источника.
Неожиданно ему на ум пришло воспоминание из далекого детства, когда надувная игрушка в руках доброй набожной женщины разлетелась в клочья от его «выстрела», произведенного указательным пальцем. Тогда, в больнице, одинокий и всеми оставленный, маленький Ронни четко представил, что сжимает в руке оружие, и, как профессиональный убийца, взвел курок несуществующего револьвера и выстрелил... Теперь взрослый Де Гроте сам не мог понять, каким образом он, будучи мальчиком, мог иметь опыт убийцы, ведь родители никогда не покупали ему даже игрушечного пистолета, но, может быть, это был опыт, который пришел к нему из другой жизни? Кто сказал, что реинкарнация душ невозможна?
Недавно во время занятий по истории курсанты смотрели документальный фильм, показывали хронику Второй мировой войны, и на одном из кадров Ронни узнал… себя самого. Да, это он бежал по мосту через Рейн. Он помнил этот старинный мост, украшенный по обеим сторонам башнями, он даже помнил лица бегущих солдат, яркий свет от взорвавшихся снарядов делал их лица неузнаваемыми.
 «Я ведь там был, на этом мосту... Я бежал рядом с этими ребятами... Но почему я не могу вспомнить их имена? …Забыл… или я схожу с ума?»
Голос диктора за кадром не мог заглушить взрывы снарядов и пулеметные очереди, которые пришли в учебный кинозал из прошлой войны. Фильм длился минуты, но и после того, как курсанты вышли из кинозала, сердце мужчины продолжало биться в такт той неудавшейся атаке, когда он с товарищами бежал по мосту прямо на вражеские укрепления, выполняя приказ захватить и удержать мост любой ценой.
Вдруг Ронни вспомнил горячую боль в груди, пуля пронзила его ее навылет. … Потом резануло по глазам светом, внезапно стало не хватать воздуха, и темнота накрыла его с головой…
 – Это случилось со мной! Как это объяснить, если я имею опыт быть убитым? Там, на мосту, я погиб, ведь я не помню, как я добрался до другого берега реки… Боже, какими красивыми могут быть мосты и какими неприступными – старинные крепости.
Мысли мыслями, а Ронни выяснил, что бой за мост у немецкого города Ремаген, который входил в оборонительную линию «Зигфрид», обустроенную бункерами и соединительными рвами еще во времена Первой мировой войны, происходил в день, когда на свет появился он, Ронан Де Гроте. От этих сведений Ронни пришел в замешательство.
– Если верить в переселение душ, то можно объяснить и мой прицельный выстрел в надувного кролика, когда меня в детстве положили в больницу и оставили одного. Как добра была ко мне та пожилая женщина, единственный свидетель моего первого попадания в цель. Она подумала, что в меня вселился бес, и пригласила ко мне пастора. Я бы сам не догадался этого сделать, если бы был на ее месте. А теперь как разобраться, где моя память, а где тоже моя, только из другой жизни?
Эти вопросы не требовали ответа, потому что были парадоксальными, а так как его христианская вера ничего не говорит о реинкарнации, то Ронни решил не забивать себе голову мистикой. Учеба подходила к завершению, обученный спасатель Де Гроте окреп душой и телом, и ему хотелось скорее применить теорию на практике.
– Замечательно! Наконец-то я слышу речь мужа, а не лепет новобранца. Де Гроте, могу вас поздравить с успешным завершением курса, а кроме того, должен сказать, что вы обладаете настоящим талантом преподавателя!
Показательный урок, который только что давал курсантам Де Гроте, был посвящен действиям спасателей при бомбардировочных ударах врага по населенным пунктам. Ронни отлично справился со своей задачей и теперь скромно стоял перед классом, нисколько не смутившись похвалой учителя, англичанина, ветерана войны, и завистливых взглядов однокурсников, стоявших выше его по рангу.
Дальнейшее обучение спасателей включало специальные курсы по химии и биологии, затем курсы по изучению биологического и химического оружия. На последнем курсе преподавался раздел ядерной химии на университетском уровне. Четыре года проходил Де Гроте свои университеты, но настоящего спасателя формируют не только теоретические знания, а и практический опыт, который Ронни получил уже в первые недели работы спасателем. Две недели его подразделение боролось с лесным пожаром, и только после такого боевого крещения у него появилась впервые возможность войти внутрь казармы, где ему предстояло служить.
Спасатели МЧС вызывались туда, где не могли справиться полиция и пожарные части. В рыцарях МЧС нуждались во время крушений и при катастрофах, при штормах и наводнениях, при землетрясениях и затоплениях. Они несли службу и днем и ночью, на воде и под водой, среди лесов и в городах, в горах и горных шахтах, а в перерывах проводились тренировки на выносливость и обучение пользованию специальным техническим снаряжением.
Если на работе Ронни чувствовал себя нужным человеком, то дома он превращался в того недовольного ворчуна, приходу которого радовался только кот Моор. А как не ворчать, если каждый месяц его навещали судебные приставы в синей униформе и с фирменной папкой под мышкой?
– Извините за беспокойство… Как дела?.. Можно присесть?.. Нам необходимо описать ваше имущество с целью конфискации, ибо вы задолжали такой-то фирме.
В этой традиционной речи приставов менялось только название фирмы. Сначала Ронни пытался сопротивляться судьбе: ругался почем зря, что-то доказывал, притворялся глухим, ведь он и знать не знал, откуда у него могут быть долги.
Потом выяснялось, что хотя эти долги делала Каролин, но выплачивать их должен он, ее законный супруг. Вскоре Ронни понял бесполезность спорить с судьбой и с ходу договаривался с приставом разрешить выплачивать долг помесячно.
Однажды Ронни пришел со службы тяжело больным.
 – Каролин, звони в скорую помощь, мне плохо, и принеси таблетку парацетамола, – попросил он у жены, проходившей мимо по коридору.
– Тебе плохо, ты и звони. На тебя, толстяк, и болезни нет, а у меня сейчас сериал по телевизору начнется. Пошел бы ты к себе в спальню, чтоб не маячил перед глазами с кислой мордой… Ему еще и таблетку подавай…
На счастье Де Гроте к нему заглянул Данни, который сразу без слов увез друга в больницу, где ему была оказана медицинская помощь. Когда состояние Ронни стало поправляться, то он сам себе поставил диагноз, подтвержденный потом лабораторным путем, когда в его крови были выделены антитела к вирусу Эпштейна – Барр, утечка которого произошла из лаборатории Пентагона, а птицы разнесли этот вирус по всему свету. Больные, переболевшие вирусом Эпштейна – Барр, начинали сильно набирать вес, им назначалась диета, которая не помогала.
Не успел Ронни оправиться от болезни, как заболел его отец.
Альфонс ушел на пенсию в возрасте шестидесяти пяти лет, продав свое предприятие в чужие руки. Через несколько месяцев после этого он занемог, а когда обратился к врачам, понял, что пришел его смертный час. При такой агрессивной форме рака простаты, как у Альфонса, больные умирали в течение нескольких месяцев.
Трудно представить, что еще бывает в жизни трагичнее, чем ожидание смерти любимого человека. Боль от неминуемой беды развела отца и сына по разные стороны баррикад. Ронни редко навещал больного отца, ибо стыдился своего бессилия ему помочь, а Альфонс в свою очередь не хотел показать сыну свою немощь. Как мог Ронни утешить отца, если тот уже сам знал прогноз врачей? И Альфонс не привык, как милостыню, просить у близких любви, о которой сам никогда не говорил. За несколько дней до смерти мужчина увидел себя во сне юношей.
В видении, или во сне, он стоял рядом с мамой на пороге необычайно красивого дома с золотой крышей. Отца рядом не было, но его присутствие ощущалось в спокойствии материнских рук, лежащих на плечах Альфонса. Так легко и радостно ему давно уже не было, и душа согревалась в умиротворении, сходившем с небес. Неожиданно мамины руки раскрылись, она оставила сына одного и ушла в дом. Потом он услышал голос отца: «Не бойся, мой мальчик, войди в дом». Альфонс переступил порог дома, а дом оказался садом, который парил над землей. В сиреневом облаке навстречу шла девушка. Она скользила босыми ногами по воздуху, и в руках у нее светилось маленькое солнце. Черные струящиеся волосы закрывали ее плечи, а легкий сарафан был словно соткан из серебристых нитей. Девушка подходила все ближе и ближе, и тут сердце Альфонса сильно забилось в груди – он увидел ту, которую любил всю жизнь.
Глаза Рахель сияли лучезарной улыбкой, озаряющей все вокруг светом утренней зари. Нежно улыбаясь, девушка протянула счастливому мужчине желтое солнце, которое вдруг превратилось в сочную желтую грушу. Альфонс боялся пошевелиться во сне, он хотел вечно пребывать в этом забытье, в котором жила его любимая. Наконец-то он был счастлив. Чуть склонив голову, девушка заговорила с ним, но маминым голосом:
 – С болезнью прими спасение. Молитвы Марии, твоей матери, услышаны Господом. Теперь все позади, не бойся, возьми эту грушу. Она сладкая.
Потом небесная Рахель доверчиво вложила ему в руки грушу, ярко-желтую в своей спелости. Грушевый сок капелькой светился на ее губах. Прекрасная Рахель истаивала в сиреневом облаке, а сок из груши капал на мужскую ладонь и стекал между пальцами.
Альфонс очнулся, видение исчезло. Холодно стало в его груди. В той реальности, в которой он жил, не было места сиреневому туману и черноволосому ангелу в сарафане из серебристых нитей. Его бледную руку держала в своих руках Валентина, и ее крупные слезы катились из опухших глаз, орошая ладонь мужа.
Альфонс не чувствовал больше боли, она осталась за пределами его чувств. Он улыбнулся жене. Теперь Альфонс точно знал, что скажет на прощанье своему сыну, но тот опоздал и не смог получить последнее благословение отца.
Когда хоронили отца, Ронни скорбел душой, ибо только перед его могилой он понял, как мало знал о нем. Мама с детства пугала его наказанием отца: «Ронни, вот, папа придет – и расскажу о твоих проделках! Уж он тебе покажет!», но отец его не наказывал, он редко бывал дома. Только совсем недавно, за месяц до выхода на пенсию, Ронни увидел, как добр был отец к нему.
В тот вечер срочно нужны были деньги, чтобы проплатить кредит. Мама денег не одолжила, и Ронни отправился домой. Ему было обидно, что даже родители ему не помогли, он сам еще не оправился от болезни, чтобы подрабатывать на стороне. Ронни подходил к воротам дома, как вдруг его окликнул отец.
– Не торопись! Подожди! Ронни, возьми этот конверт, а на мать не обижайся.
Отец отдал ему конверт и пошел обратно домой, потягивая на ходу свою старую трубку. В свертке оказались деньги, необходимые для погашения долга. Это было так неожиданно, что Ронни растерялся и только сказал ему вслед: «Спасибо, папа, я тебе верну». Всю жизнь он боялся огорчить отца, но так и не успел сказать ему о том, что очень любит его. Так уж вышло.
После похорон Альфонса что-то изменилось в душе его сына. Ронни стал бояться заболеть, боялся смерти и того, что так и не понял, зачем он все-таки родился на свет!
Жизнь казалась ему теперь обременительной ношей. В мире он не нашел любви и справедливости, в нем правили агрессия, деньги и похоть. Убогая нищета и высокомерная роскошь соседствовали под этим синим небом, как две подруги. Злоба в людях рождала ненависть друг к другу. Как тут не усомниться в том, что Бог добр? Временами Ронни стал ловить себя на мысли, что мир уже готов к самоуничтожению. Тогда им овладевало уныние от бесполезности всех усилий его изменить, и горечью травилось его сердце.
Молодость прошла безвозвратно, оставив ему на память тот высохший колодец, который когда-то бурлил радостью и надеждами.
Часть 4
Глава 1
–– Вера, а мама знает?
Этот вопрос не соответствовал той строгой официальности, которая царила в зале, где заседала комиссия по распределению выпускников мединститута. Вера стояла на красной ковровой дорожке перед длинным столом, покрытым белой скатертью. За столом, между высокими хрустальными вазами с красными розами, сидели уважаемые люди города. От торжественности момента у Веры немного дрожали коленки, перевязанные стерильными бинтами. Босоножки на высокой пробковой платформе делали девушку выше ростом, но именно из-за них она часто спотыкалась, падала и разбивала коленки в кровь.
Сквозь белый тюль, колыхающийся на высоких окнах академической комнаты, было видно, как радостно на улице светило утреннее солнце. Но ни погожий день, ни аромат цветущей черемухи, ни чириканье воробьев на комиссию не действовали. Распределение выпускников мединститута – это задача ответственная, которая не терпит суеты.
Красный диплом с отличием давал Вере право выбирать место своей будущей работы в числе первых, и ее выбор пал на Зеренду. Хотя девушка в Зеренде еще не была, но верила, что именно Зеренда являлась самым живописным уголком Казахстана, где ей предстояло работать врачом.
О красоте этого оазиса в степях Казахстана восхищенно говорила Людмила, кузина Вериной подруги детства Ларисы Канариной, она уже несколько лет работала в Зерендинской райбольнице, где очень нуждались в педиатрах, и по просьбе Ларисы замолвила у главного врача о Вере. За месяц до распределения в комиссию по распределению педиатров пришло письмо с просьбой распределить выпускницу педиатрического факультета в Зеренду.
Надо сказать, что Людмила с Верой встречались в гостеприимном доме Канариных. Среди большинства родственников Ларисы, которые блюли свое благородство рода, Людмила выделялась скромностью и простотой в общении, и она напоминала Вере образ неприступной Джейн Эйр из маминой любимой книжки, что подтверждалось историей ее неразделенной любви.
Людмила с отличием окончила медицинское училище, но в мединститут не прошла по конкурсу. Она работала медсестрой в городской больнице и каждый год пыталась поступить на лечебный факультет. Хотя ее усердию по подготовке к вступительным экзаменам мог позавидовать даже Павка Корчагин, Людмила экзамены сдавала, но по конкурсу не проходила. На восьмой год, когда родные устали поддерживать упорную девушку в неудержимом желании стать врачом, она сдала экзамены и нашла свою фамилию в списках поступивших. Лариса поведала Вере сердечную тайну своей кузины. Оказалось, что Людмила, работая медсестрой, была влюблена во врача, который дал ей понять, что она ему не ровня, так как не имела высшего образования, но такое положение вещей и способствовало ее выдержке и упорству поступить в медицинский институт, а с любовью покончить раз и навсегда.
Все годы учебы Вера мечтала работать в селе, где-нибудь около речки, среди лесов и пригорков. Людмила ее заверила, что Зеренда – это просто идеальное место, где осуществятся мечты романтиков-идеалистов с дипломом врача-педиатра.
Хотя распределение должно было пройти без сучка и задоринки, но члены комиссии имели особое мнение и отказывались посылать Шевченко Веру в Зеренду.
– Вера Владимировна, мы вам предлагаем свободное распределение, есть прекрасные перспективные места работы в городе Караганде. Кафедра гистологии заинтересована в вашей кандидатуре как ассистента кафедры. Есть свободные врачебные должности в детских поликлиниках городов-спутников Караганды и место преподавателя в Темиртауском медучилище.
Вера не понимала, куда клонит председатель комиссии, и стояла на своем:
– Я вас прошу прислушаться к моей просьбе и направить меня врачом-педиатром в Зерендинскую ЦРБ.
Особо ее удивляла несговорчивость председателя комиссии, который сердито смотрел на Веру, как на нахалку с красным дипломом.
– Выпускница Шевченко Вера Владимировна, в Зеренду поедет тот, кто приехал учиться к нам в Караганду из Кокчетавской области. Вам предлагается начать свою врачебную деятельность в городе Караганде!
– Уважаемый председатель комиссии, из Кокчетавской области на нашем потоке никто не желает ехать в Зеренду, я всех заранее опросила. Кроме того, я знаю, что на ваше имя было отправлено письмо главного врача Зерендинской райбольницы, в котором он настоятельно просит комиссию распределить меня в Зеренду, где педиатрическая служба страдает из-за нехватки педиатров… Как вы не понимаете, что у меня есть заветная мечта, и эта мечта – работать педиатром в Зеренде.
И тут в академическом зале вполне по-домашнему прозвучал риторический вопрос, который не требовал объяснений:
– Вера, а мама знает?
Распределить выпускницу Шевченко в Зеренду мешала известность Вериной мамы, как уважаемого организатора областного здравоохранения. Отослать упрямую студентку работать из города в какой-нибудь район было легко и просто, но кому нужны лишние сложности в отношениях с Риммой Иосифовной?
Надо сказать, что именно эта известность мамы и была одной из истинных причин желания Веры работать на периферии, где она смогла бы без всякой протекции со стороны проявить себя как свободную личность, как грамотного врача, как человека, достойного своих родителей.
Мама знала только о том, что двоюродная сестра Ларисы успешно трудится врачом в Зеренде, что она очень довольна работой в больнице и что Зеренда является курортным местом, где в райбольнице требуются педиатры, но о том, что именно Вера собирается отправиться туда по распределению, она даже не подозревала.
 – Уважаемая комиссия, конечно, моя мама знает о Зеренде, правда, наполовину, – убедительно ответила на поставленный вопрос Вера.
Члены комиссии, посовещавшись, огласили свой вердикт:
– Шевченко Вера Владимировна, вы распределяетесь в Зерендинскую районную больницу Кокчетавской области!
Выпорхнув на улицу со сверкающими от счастья глазами, Вера прежде всего заскочила в ближайшую телефонную будку, чтобы первой сообщить маме о решении комиссии, которое обжалованию уже не подлежит! Девушка спешила, ибо знала, что маме будет очень неприятно эту новость услышать из чужих уст. Слава богу, Вера успела, но скрыть радость в голосе не смогла, когда сообщала маме, что распределена в Зеренду, а мама на удивление спокойно приняла эту судьбоносную новость, как само собой разумеющееся событие. 
 – Я очень рада, что ты не распределилась куда-нибудь в степь, в дикий Карабулак! В Кокчетавской области живет наша родня, твоя тетя Манюся.
Не успела главная мечта Веры стать реальностью, как другая реальность лишила девушку сна. Веру брал в жены очень положительный молодой человек. Ее будущий брак с Виктором был уже одобрен родителями с обеих сторон. Верин жених учился на инженера, подрабатывал электриком, был почтителен к старшим и хорошо играл в шахматы. Девушка сама понимала, что выходить замуж надо, но как выходить замуж, если она не могла обещать даже самой себе, что будет Виктору хорошей женой и  верной ему до гроба? Конечно, он хороший и правильный парень, но этого казалось недостаточно, чтобы заставить собственное сердце биться в любовном ритме.
На последнем шестом курсе вышла замуж Лена Литвиненко. Ее муж Андрей работал на заводе СТО, зарабатывал хорошие деньги, а после трудового дня надевал белые брюки и совершенно преображался. В кругу подруг своей жены он вел себя как «товарищ-брат», что сильно смущало Веру, ведь она не могла быть красавцу Андрею ни товарищем, ни братом, она была ему чужой. Одно было хорошо – что теперь ответственность за судьбу Лены взял на себя Андрей, тем самым освободив Веру от обязательства, данного тете Пане, заботиться о ее дочери. Тетя Пана могла быть спокойна: ее любимая Леночка теперь надежно укрылась за широкими плечами своего супруга.
Ирина Борисова по-прежнему любила женатого мужчину, который тайными встречами отравлял ей жизнь. Сауле до последнего дня верховодила общественной жизнью шестикурсников, и ее талант организатора не оставлял подруге ни времени, ни сил, ни желания искать себе спутника жизни.
Сама Вера не любила ходить на свидания и предпочитала проводить свободное время с книгой в руках. Это пристрастие сберегало девушку от разочарований и ненужных волнений. Дважды за студенческую жизнь Вера посетила модные дискотеки, и дважды она ушла домой словно оплеванная. Веселая предтанцевальная суматоха воодушевляла ее пойти на праздник, но сам праздник оказался примитивным времяпровождением.
Как можно общаться в зале, где толпа движется, как взлохмаченный зверь, а музыка орет в уши, заглушая любую человеческую речь? Вера чувствовала себя на таких мероприятиях чужой, и ей становилось неловко от своего одиночества, выставленного напоказ, поэтому косяк входной двери становился для нее прибежищем, и с каждой минутой она сознавала свою неприспособленность к экстремальным ситуациям студенческих дискотек. Это глупейшее стояние у косяка обычно продолжалось недолго, и самый приятный момент танцевального вечера наступал, когда Вера с чувством исполненного долга уходила домой…
Дома, ворочаясь в постели, она вспоминала «круг», описанный Достоевским в романе «Идиот». В том кругу сидели «серые мыши» – люди, довольные жизнью в обществе себе подобных. Были и другие – «белые мыши», которые иногда вырывались из «круга» общественных устоев, совершали какие-то добрые дела, но тут же пугались своей активности и забегали обратно в «круг», чтобы вновь стать «серыми мышами»... И лишь единичные экземпляры «белых мышей» могли продолжать делать добрые дела, не оглядываясь на общественное мнение, но они оставались вне круга себе подобных и слыли «идиотами».
Вере хотелось быть таким «идиотом», но она была скорее «серой мышью», которая всегда возвращалась на круги свои.
Если другим кандидатам в женихи она сразу давала от ворот поворот, то с Виктором все происходило по плану: знакомство, знакомство с родителями, подарки и обещание беречь ее до свадьбы, так что придраться было не к чему, и все зашло слишком далеко, чтобы увильнуть с брачного пути. Отказывая Виктору, который не хотел ехать за невестой в далекую Зеренду, Вера успокаивала себя тем, что у нее есть в запасе целых два года, чтобы избежать диагноза «старой первородки»!
Конечно, Римма очень расстроилась, что не получилось оставить дочь в Караганде, поэтому она довольствовалась малым, используя Веру для проведения летнего капитального ремонта в квартире.
Наступил сентябрь. Родительский дом после ремонта блестел чистотой и порядком, выглаженное белье лежало в шкафах. Настало время для Веры отправиться в путь-дорогу! На руках у нее имелся диплом врача, и ее ждала Зеренда, где ей предстояло узнать, что она сама собой представляет как человек и как врач.
Римма и Володя долго стояли на перроне вокзала, старательно махая вслед уходящему поезду. Они приготовились мужественно перенести расставание с дочерью, в этом их поддерживало сознание выполнения своего родительского долга перед партией и народом. Вера была воспитана на идеалах коммунистической нравственности, она выучилась на врача и теперь будет трудиться на благо социалистического общества.
Еще немного… и вот скорый поезд скрылся за горизонтом, а Римма и Володя стояли вдвоем на опустевшем перроне и какое-то время привыкали к своему новому статусу покинутых детьми родителей.
Потом Римма заботливо посмотрела на мужа, который все еще смотрел вслед пропавшему за горизонтом поезду, обняла его нежно и сказала властным тоном: «Володя, отвези меня на дачу, смородина у забора засыхает. Если ты накачаешь воды из колодца, то я смогу ее полить и капусту. Сегодня я уже не пойду на работу». На дачу они ехали в молчании, еще не в силах поверить, что сегодня вечером их никто не будет ждать дома.
– Римма, как быстро выросли дети… Теперь время жить для внуков, хорошо, что они есть у нас с тобой. Завтра вечером постараюсь приехать на дачу пораньше, собрать для Юрика и его сестренки сливы и ранетки. Когда обещал зайти Саша? – обратился Володя к жене, когда они ехали с дачи домой. Римма вместо ответа что-то долго искала в своей безразмерной сумке, это был платочек, пахнущий духами «Красная Москва».
Сын редко навещал своих родителей. Он уже несколько лет работал вместе с Володей Коваленко в школе для шоферов, а в свободное время посвящал себя семье, в которую входили и родители жены, о которых надо было заботиться, потому что его собственные родители были достаточно сильны и строптивы, чтобы нуждаться в помощи сына.
Как глава семьи Саша был обязан заботиться и о слепой сестре Галины, и о ее брате, которого то и дело выгоняли с работы за пьянство. В особом внимании нуждалась теща, Клавдия Ивановна, она умирала каждый день, то от давления, то от мигрени, но продолжала жить и здравствовать. Зато тесть никогда не жаловался, он был тертым калачом, мог пройти через огонь и воду и остаться живым, ведь не зря он столько лет служил охранником при сталинских лагерях. Если его жена, Клавдия Ивановна, была дочерью придворной дамы, то отец Галины был купеческих кровей, он в молодые годы околачивался в поэтических кругах Москвы, там он и встретился с Клавой, поэтому, будучи на пенсии, он иногда баловался рифмой.
Совсем недавно почтальон принес в семью Шевченко заказное письмо. На восьми страницах была написана поэма о том, как сын Владимира и Риммы, грубиян и неудачник, пытается из грязи выбиться в князи, роднясь с высокородной фамилией своей жены.
Когда Володя прочитал это письмо, то понял, что на пенсии люди от безделья впадают в детство, а Римма письмо спрятала, и отправила мужа завести внукам свежих ягод и мешок ранеток.
***
Поезд, постукивая колесами, увозил Веру во взрослую жизнь, и это было так волнительно, на ее глаза навернулись невольные слезы, это были слезы прощания, ведь она покидала родителей навсегда.
Долгожданная мечта девушки осуществилась, свобода «радостно пела у входа», так почему предательски заныло ее сердце? На память пришла та страшная ночь, от которой не убежишь, но, уезжая из семьи, Вера испытывала не мстительное удовлетворение, а саднившее душу чувство предательства. Что там ни говори, а она оставляла состарившихся маму и папу на произвол судьбы.
– Уважаемые пассажиры, предъявим ваши билеты, – голос проводника возвращал девушку в самостоятельную жизнь. Смахнув тыльной стороной ладони слезы, Вера предъявила билеты и в который раз проверила сохранность денег, паспорта и докторского диплома, спрятанных в потайных карманах портфеля. Поезд набирал скорость, и с этой скоростью прошлое уступало место настоящему.
В Кокчетав Вера приехала рано утром. Незнакомый город и его жители не обращали внимания на одинокую девушку с большим чемоданом в одной руке и со школьным портфелем в другой, уверенно шагавшую в направлении детской городской больницы. Вера не знала, где она будет ночевать, но это обстоятельство ее не тревожило, ведь она мужественно выдержала все испытания, годы терпения и послушания, чтобы наступил этот момент: она врач и идет устраиваться на работу!
За год интернатуры чувство свободы потеряло свою яркую прелесть, зато пришел первый опыт самостоятельной жизни, а с ним – те жизненные ценности, которые остаются на всю жизнь. По окончании интернатуры Вера пообещала себе следовать маминым советам и ни под каким предлогом не жить в одиночестве.
Хотя начиналась Верина самостоятельная жизнь просто чудесно. В первый же день ее приезда в Кокчетав одна из врачей детского отделения предложила девушке «охранять» квартиру ее сестры, которая вместе с мужем и детьми уехала работать на Север.
Тогда Вера очень обрадовалась этой удаче, к тому же за квартиру не надо было платить, но потом оказалось, что жить одной в трехкомнатной квартире – это ужасное испытание для одиноких девушек. Всю рабочую неделю Вера сознательно создавала беспорядок в доме: она не мыла посуду и не стирала белье, чтобы было, чем занять себя в субботу. Когда же в субботу квартира приводилась в порядок, выстиранное белье висело на веревках, а сама Вера, отлежав час в горячей ванне, усаживалась в кресло перед телевизором, то скука, безмолвие и чистота становились злейшими врагами ее счастья.
В воскресный день она включала радио и изводила себя танцами перед стеклянным комодом. Народные танцы сменялись шейком и твистом, танго – вальсом, и репертуар эдакой «школы бальных танцев» определялся музыкой из радиоприемника.
Если семь потов и мышечная усталость не побеждали тоски одиночества, Вера одевалась поприличнее и шла на главпочтамт, где проводила время, сидя на скамейке, разглядывая живые человеческие лица, слушая громкие переговоры в телефонных кабинах, и вновь наполнялась живой энергией чужого общения, но в один из осенних пасмурных вечеров ее одиночество отяжелело и дошло до такой точки переносимости, когда до безумства оставался один только шаг.
В тот вечер Веру пришел навестить муж ее коллеги по интернатуре, и не один, а со своим другом, которого звали Ренат. Девушка очень обрадовалась незапланированным гостям. Готовить она не любила, питалась обычно всухомятку, поэтому и в этот вечер накрыла стол на скорую руку – чай с колбасой и плавленым сыром. Гости много говорили и пили принесенное с собой вино. Пила вино и Вера, ее не возмутило, когда муж подруги ушел, оставив своего друга коротать вечер в ее трехкомнатной квартире.
Сначала Вера и Ренат сидели на диване и смотрели телевизор. Для девушки это был час блаженства, когда можно было смотреть скучные вечерние программы с кем-то вдвоем. Потом телевизор стал мигать и рябить, и для телевизора имеется позднее время. В сумрачном свете мигающего экрана Ренат притянул Веру к себе и стал жарко целовать. Девушка сразу почувствовала свою вину в этой мужской вольности (мама всегда говорила, что к порядочной девушке никакой наглец не пристанет) и понимала, что она непреднамеренно, но соблазнила гостя на такую вольность.
Расценив покорность Веры как ее доступность, Ренат применил силу в желании овладеть девушкой. Быстро взвесив возможные последствия физической слабости с незнакомым молодым человеком, Вера перестала сочувствовать самой себе и старательно выполнила один из приемов самообороны, которым обучил ее брат Саша. Ренат не был готов к такому повороту событий и, застонав от боли, повалился на край дивана, а «самбистка» выскочила на балкон.
Город спал. Видя, как Ренат поднялся с дивана и направился к балкону, Вера поняла, что не имеет права звать на помощь, так как была сама виновата, что оставила гостя мужского пола у себя на вечер.
– Еще шаг – и я прыгну с балкона.
Она схватилась за поручни балкона в намерении сигануть через перила, но представила себя в свободном падении и… отступила от перил, ведь при падении могла задраться юбка, а Вера была без трусов, они валялись на полу у дивана, а насильник, пьяно выругавшись, пошел в туалет. Это был благоприятный момент для побега, и испуганная девушка на цыпочках выбежала из квартиры.
Вера долго гуляла по ночному осеннему двору, босиком и без трусов, пока рассудком не поняла ужас того, что натворила.
– Как же я могла? Ведь я должна охранять квартиру Ибрагимовых! А что я делаю? Я спасаю себя от насилия, а насильник в квартире Ибрагимовых и уже ее грабит!
Мгновенно осознав свое безрассудство, она побежала к дому, стремительно взлетела на пятый этаж. Входная дверь была открыта, а за дверью – тишина.
– Ибрагимовы обворованы… Я погибла! Ограбление без взлома!
Веру била дрожь, ей уже мерещились милиция, допросы, показания свидетелей. Она осторожно прошла в коридор, потом в зал… О, слава богу, ее рыжий гость мирно спал на кухне, его голова лежала среди тарелок с остатками закуски. Теперь уже не страх, а праведный гнев овладел ей.
– Ренат, немедленно проснись и выйди вон!
Парень и ухом не повел на этот приказ. Тогда Вера тяжелым шагом прошлась к кухонному шкафу, схватила сковородку и потрясла ею над головой спящего парня.
– Выметайся вон из моей квартиры, подобру-поздорову!
Оказалось, что спросонья человек может быть очень послушным, и Ренат, обозвав в очередной раз ее дурой, ушел.
Решив, что от гостей много мороки, Вера сама стала на выходные дни уезжать к маме в Караганду. Римме сразу же не понравились эти воскресные наезды дочери, а после того, как Вера чуть не замерзла в междугородном автобусе, который в пургу более суток пробирался в Караганду, Римма категорически запретила дочери ее навещать по пустякам.
– Вера, не приезжай к нам на один день. Это утомительно и для нас, и для тебя. Раз ты стала жить самостоятельно, привыкай жить самостоятельно. Если же захочешь нас навестить, выкрои для этого хотя бы неделю, заодно у тебя будет время помочь мне по дому.
Теперь Вера, чтобы не оставаться одной дома, принялась навещать своих подруг. Как-то раз при телефонном разговоре с Ларисой, которая продолжала свое обучение в Москве, ей показалось, что у подруги очень жалобный голос, как у больной. Прилетев в Москву на выходные дни, она нашла подругу не больной, а влюбленной, а то, что влюбленность имеет силу лишать человека разума, она знала уже по собственному опыту.
Лариса влюбилась в сына своего профессора, который по вечерам наигрывал в ресторанах, а днем отсыпался на ее подушке. Парень без дела и забот не должен был нравиться порядочным девушкам, но Лариса готовилась к свадьбе, и тут ничего не поделаешь!
В один из выходных, вместо того чтобы сходить с ума от танцев в одиночестве, Вера на перекладных добралась до казахского аула, где жили родители ее студенческой подруги Бахыт. С Бахыт, как ни с кем другим, Вера могла говорить по душам, когда собеседнику не нужно объяснять то, что понятно с одного намека. Жители аула говорили только по-казахски, который Вера знала на уровне выученного ею в детстве стихотворения про птичку, и она чувствовала себя желанной гостьей среди родни Бахыт.
Пить чай со сливками и есть баурсаки девушка могла целый день, а после прогулки по снежным дорожкам вдоль березовых рощ за круглым столом собиралась вся семья Бахыт, и тогда Вера угощалась отварной рубленой колбасой из конины, жир от которой стекал на отварную картошку. Это было просто райское кушанье.
Казахское гостеприимство чередовала девушка с гостеприимством своей польской родни, проживающей в Келлеровке со времен сталинских репрессий. Тетя Манюся кормила племянницу разносолами, теперь отварная картошка подавалась с блюдами из свинины, а вместо чая Вера пила компот из дикой вишни. После такого объедения она была в силах дотащить огромную сумку деревенских гостинцев в город. Вера волокла эту сумку, напевая знаменитую бурлацкую «Дубинушку»: «Эй, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет!..» Деревенской еды от тети Манюси хватало ей на всю неделю сытной жизни.
Такой туризм по выходным дням помогал Вере мириться со своим одиночеством.
В то субботнее утро ярко светило апрельское солнце и птицы выводили высокие трели, предвещая хорошую ясную погоду, и девушка с менталитетом лягушки-путешественницы приурочила поездку в Петропавловск ко дню рождения Гитлера, так как в этот день года родилась и Сауле, которая проходила интернатуру в своем родном городе на северо-западе Казахстана.
Вера приехала в Петропавловск субботним вечером, город показался ей незнакомым, неприветливым и даже опасным. Быстро вечерело, вместо весенней оттепели путешественницу встретила метель. Девушка долго стояла на остановке троллейбуса у вокзала, с тревогой замечая, как к ночи мороз крепчает и снегом заметает дороги. Конечно, можно было сесть в такси, поездка на такси не рассматривалось даже в мыслях, так как строгое мамино правило гласило, что нельзя садиться девушкам в такси, даже в мыслях.
Замерзая, Вера продолжала мужественно ждать надежный общественный транспорт, но время проходило, а троллейбуса всё не было. Потом через привокзальную площадь стали прохаживаться тепло одетые мужчины, предлагая приезжающим поездку в частных легковых машинах. К Вере тоже обратился один из таких частников, мужчина лет сорока, высокий, в собольей шапке.
– Девушка, давайте я вас довезу? Троллейбуса еще долго не будет, а скорее всего, его не будет до утра. Ваше демисезонное пальто вряд ли защитит от холода.
– Спасибо за заботу, но я не разговариваю с незнакомыми людьми! – как по заученному оттарабанила Вера и отошла от искусителя в сторону, поближе к вокзалу.
Прошло еще полчаса, она уже дрожала крупной дрожью, руки и ноги мерзли в ускоренном темпе, и вскоре на привокзальной площади осталась она одна. Тут вновь к ней подошел мужчина в собольей шапке и улыбнулся, как своей знакомой.
– Девушка, я вас в целости и сохранности довезу домой!
– Нет, я лучше подожду троллейбус!
– Нет смысла ждать троллейбус, его уже точно не будет! Дороги с каждой минутой переметает снегом.
Вера демонстративно отвернулась от настырного человека, собственника теплой легковой машины, хотя внутренняя дрожь доходила уже до сердца. Прошло еще полчаса, Вера вернулась на вокзал, обратного поезда в Кокчетав не было, несколько пассажиров ожидали скорый поезд в Москву, а милицейский патруль проверял у людей в зале ожидания наличие билетов на ночные поезда. У Веры были билеты только на вечерний поезд следующего дня, поэтому ей пришлось вновь отправиться к остановке троллейбуса.
Зима к ночи совсем рассвирепела, город злодейски мигал огнями, и только одна Вера героически ждала троллейбус, пританцовывая в снежной пурге.
– Девушка, послушайте, ваши губы посинели, а в ваших сапожках разве что кадриль танцевать, а не на снегу стоять. Садитесь ко мне в машину, я вас довезу домой за полцены. Разве можно быть такой упрямой?
Верины зубы стучали так, что их стук был слышен на расстоянии, поэтому она без слов отвернулась от надоевшего ей частника и с ужасом оглянулась вокруг… а еще через минуту она перестала помнить мамины наказы и, подхватив сумку, ринулась вслед за высоким человеком в собольей шапке, но вместо того, чтобы ринуться, она еле передвигала ногами, потому что ее тело окоченело с головы до пят.
И вот она уже сидит на мягком пассажирском кресле рядом с шофером.
Отогревшись, Вера поняла, что такое истинное блаженство: тепло и уют салона легковой машины, прекрасная музыка Шопена и скорость езды по освещенным улицам незнакомого города. Шофер не был бандитом из маминых сказок, теперь он выглядел добрым малым. Мужчина, сняв с головы соболиную шапку, гостеприимно открыл дверцу бардачка. Перед Верой, как по мановению волшебной палочки, появились маленькие шоколадки и блестящие рюмочки с вином.
– Угощайся, красавица! Глоток вина поможет тебе согреться.
Вера отказалась от конфетно-винного угощения, но развеселилась.
– Согреться мне помогут пельмени с маслом и стакан горячего чая, а в вашем меню это, увы, не предусмотрено.
Настроение девушки улучшалось с каждым километром, за окном машины гудела метель, а ей было так комфортно и весело, и она шутила сама и смеялась над шутками своего спасителя. Ехали они долго, город словно погрузился во тьму, но Вера опомнилась только тогда, когда вместо домов по обочинам дороги стали мелькать высокие деревья. Она замолчала на полуслове и настороженно посмотрела на мужчину, что сидел за рулем.
– Мы едем объездной дорогой, – спокойно ответил он на ее немой вопрос.
Дальше ехали молча, тьма за окном автомобиля сгущалась, а встречные машины появлялись на дороге всё реже и реже. Вдруг – крутой поворот руля, и автомобиль свернул с трассы на проселочную дорогу, ведущую в лес.
«Мамочка, всё пропало! Никто меня уже не ждет, никто не знает, где меня искать! А мертвую искать и вовсе незачем!»
Эти мысли пронеслись в голове у девушки, и ее разум, отогретый автомобильным теплом, словно онемел от безвыходности ситуации. Насилие, смерть и окоченелый труп неизвестной в молодом возрасте!!! Машина остановилась, а в темном салоне автомобиля воцарилось мертвое безмолвие. Водитель и его пассажирка какое-то время смотрели перед собой, и каждый не решался начать разговор.
– Вера, милая девушка, – заговорил мужчина, решив, что пришло время объясниться, – зачем нам искать сложности, когда всё и так понятно? Поедем в гостиницу, хорошо поедим и приятно проведем ночь в теплой постели, потому что иначе мне придется взять тебя силой, а сила на моей стороне. Я добрый, я тебя накормлю, обогрею, а утром отвезу по нужному адресу. Я же вижу, что в городе тебя уже никто не ждет, потому что ты приехала в гости, а поздние гости никому не в радость.
Вера рванулась к двери, но дверца оказалась закрытой на замок. Мужское огромное тело в дубленке накрыло ее сверху, и она закричала что есть мочи.
 – Не смейте ко мне прикасаться! Не смейте!.. Помогите!
 – Это неправильный выбор. Еще одно твое неосторожное движение – и я за себя не ручаюсь.
Водитель опять уселся за руль, а в сознании Веры замелькали истории об изнасилованиях девушек на дорогах страны.
– Рассуди трезво, по-взрослому, – продолжал говорить насильник. – В эту ночь твоя жизнь в моих руках. Из леса тебе не выбраться, а мне будет жаль тебя оставлять в лесу, где бродят голодные волки. Давай пойдем на мировую. Ведь ты уже в том возрасте, в котором хочется побыть наедине с настоящим мужчиной! Мамы здесь нет, а подружки не догадаются! Девочка моя, не будь упрямой, я могу любить, быть нежным и ласковым.
– Прекратите заигрывать! Вы бандит, и не надо играть со мной в пошлые игры, я вам не девочка!
– Вот видишь, ты и сама призналась, что не девочка. Чего тебе терять? Поедем в гостиницу и...
–– Да нет же! Я… девочка! – истерично по складам прокричала Вера, перебивая насильника… потом ей будет очень стыдно за это признание, но на мужчину подействовал ее крик.
– Ну и где живет твоя подруга?
Охрипшая Вера сипло произнесла название улицы, но номер Саулешкиного дома она не помнила, надеясь на свою зрительную память.
– Мы ведь проезжали по этой улице, а я смотрю, ты меня не останавливаешь, и потому-то я и поехал дальше, думал, что тебе большего хочется. Ох, нам бы было хорошо вместе, но ты – девочка и этого еще не знаешь, – проворчал шофер и завел мотор.
Всю обратную дорогу в город Вера честно отвечала на вопросы водителя, словно от ее честности зависела ее жизнь. Вдруг она радостно вскрикнула, потому что узнала дом Саулешки, где ее уже никто не ждал. Водитель нажал на тормоз, и автомобиль остановился у обочины дороги.
– Если бы мне сказали, что честные девушки еще существуют, я бы не поверил. Оставайся такой и не садись в машину к незнакомым мужикам, – повторил мужчина мамины нотации и на прощание насильно поцеловал Веру в губы.
Сауле не спала. Конечно, она уже не ждала подругу в гости, а не спала потому, что готовила реферат. За чаем с малиновым вареньем Вера рассказала свою историю с таксистом в собольей шапке, а Сауле опять принялась ее сватать за своего друга по общежитию, которого она пригласила на этот вечер, правда, жених не смог выехать из своего района по причине снежных переметов на дороге.
– Сауле, ты меня сватаешь за Коленьку, но что мне прикажешь делать с этим добрым и скромным парнем? Да, он добрый, служил в армии, значит, мужественный, но не смог даже признаться мне в любви! Коля для всех добр и щедр, но за этой его безграничной добротой я не вижу его лица! И как мы будем строить семью, когда я тоже добрая? Всю жизнь соревноваться в доброте? Понимаешь, моим мужем будет тот, которого только я смогу оценить, понять и полюбить, а ему буду нужна только я, а не его или моя слава доброго человека! Я ни с кем не хочу встречаться, хочу просто работать врачом. Мне предложил работу в Кокчетаве известный невропатолог из областной детской больницы, но я отказалась. Мне нравится у него учиться по детской невропатологии, он – талант и отменный специалист, каких поискать надо, но я не могу изменить своей мечте, а моя мечта – работать педиатром в Зеренде. Подлей-ка мне чая, но погорячей.
– Верка, ты просто сумасшедшая. Когда ты повзрослеешь? Ты была уже в своей Зеренде?
– О, это место изумительно красиво! Мы ездили туда на лыжные соревнования, и наша детская больница заняла второе место! Лыжи я привезла из Караганды после новогодних праздников. И с этими лыжами и мамиными сумками меня в полночь в сорокаградусный мороз высадили из поезда в Целинограде, потому что я забыла билет у родителей дома, а контролер не поверил, что у меня нет с собой денег на покупку второго билета… Я не могла признаться родителям при прощании, что у меня в кармане – только рубль и тридцать копеек… Сначала я просила пассажиров занять мне денег, но никто не дал мне и рубля, потом я носилась по вокзалу с палкой сырокопченой колбасы, пугая бедных уборщиц и редких пассажиров, прося их купить эту колбасу. Колбасу я все-таки продала и уехала в Кокчетав в общем вагоне. Зато на городских соревнованиях по лыжным гонкам в Зеренде я вывела команду своей больницы на второе место. Финишировала в предобморочном состоянии.
На следующий день Вера возвратилась домой, а дома ее ждало письмо, где сообщалось о приезде семьи Ибрагимовых. Хозяева квартиры, как перелетные птицы, весной приезжали с севера в отпуск, а осенью забирались в свою Сибирь. С их приездом квартира стала напоминать человеческий муравейник, но после многих месяцев одинокого существования эта семейная суета была Вере только в радость.
Ибрагимовы оказались веселой и дружной семьей, они любили путешествовать, много говорить о жизни и распивать чаи до рассвета. Ибрагимовым квартирантка пришлась по душе, и на майские праздники они повезли ее к своим родственникам в татарскую деревню под Кокчетавом, где Веру уже в третий раз позвали замуж.
Заир имел высшее образование, был спортивно подтянут, и с ним было интересно поговорить.
– Заир, я не могу выйти за тебя замуж, хотя ты очень хороший. Понимаешь, я только похожа на татарку, а на самом деле в душе я украинка.
– Ну, конечно, ты татарка, если украинка. Ты должна знать историю, что после татаро-монгольского ига на Украине не осталось ни одной красивой украинки, которая не познала бы горячую татарскую любовь.
Это историческое отступление было расценено Верой как комплимент, но замуж она все равно не пошла, а в июле она успешно сдала экзамен по интернатуре, и в ее честь в семье Ибрагимовых был устроен пир горой. 
Веру решением облздравотдела оставляли в Кокчетаве работать под руководством знаменитого детского невропатолога, но в ее судьбу вмешался главный врач Зерендинской районной больницы, и справедливость восторжествовала. Мечта стала реальностью.
В сентябре, после летнего отпуска, проведенного на даче у мамы, Вера приехала в Зеренду.
Глава 2
В далеком восемнадцатом веке в казахские степи вошел конный отряд сибирских казаков с царским указом основать пограничную заставу на юге России. За отрядом казаков тянулись лошадиные повозки с провиантом и домашней утварью, а за повозками в облаке пыли скрипели телеги, в которых уже не один месяц кочевали казачьи семьи. Вслед за обозом продвигалось по степи небольшое стадо крупного и мелкого рогатого скота, охраняемое злыми от голода и жажды овчарками.
Бравый есаул на гнедом скакуне ехал впереди отряда, в его задачи входило отыскать наиболее благоприятное место для основания пограничной заставы. День клонился к вечеру, как вдруг перед ним открылся вид на озеро, разлившее свои изумрудные воды у подножия высокой горы. Лицо неулыбчивого есаула просветлело, он приостановил коня. За ним, как по цепочке, спешился весь отряд. Красота степного простора никого не могла оставить равнодушным.
На другом берегу озера зеленая гора издалека напоминала двугорбого верблюда, решившего отдохнуть на берегу, со склонов горы сосновый бор сходил к озеру, словно решил испить водицы, и в озерной глади отражалась его вечная зелень. С другой стороны озера берег был пологим, кое-где заросшим камышом, и волны лениво накатывались на песок и манили путников искупаться.
Видя это приволье, есаул в раздумье поцокал языком, многозначительно протер шею белым шарфиком и дал знак отряду располагаться на ночлег. Тут же загорелые ребятишки спрыгнули с телег и с радостным гиканьем ринулись к воде, пока их матери и отцы готовились к ночевке.
На землю спустился теплый летний вечер, а утром следующего дня есаул объявил казакам свое решение о том, что на пологом берегу озера будет заложена пограничная деревня. Это был исторический момент для Зеренды и ее будущих жителей.
Можно предположить, что местные жители, казахи, чьи предки были захоронены в этих землях, не оставили поход казаков без внимания. Когда казаки вторглись на территорию Казахстана, аксакалы среднего джуза, одной из трех казахских родовых династий, решили силой остановить продвижение отряда русского царя вглубь степи. За горой, примыкающей к озеру, готовились к бою вооруженные конные джигиты, но… царские казаки вовремя остановили свое шествие, а их миролюбивое житье, трудолюбие и мастерство по обустройству поселка на берегу степного озера охладили воинский пыл джигитов, и старейшины казахского рода мудро поменяли свои планы. Вскоре между казаками и казахами был установлен мир и налажены торговые отношения.
Это озеро издревле звалось Зеренда. Точно утверждать, откуда пришло это название, никто не решался, поэтому легенду старожилов о возникновении озера Вера приняла за быль, уж очень красива была эта история о любви.
***
На дне озера столетиями лежит обручальное кольцо прекрасной Айнагуль. О красоте Айнагуль слагались песни, которые пелись по всему привольному Казахстану. Отец Айнагуль был богатым человеком, он имел стада и аулы. Как сияющей жемчужиной, любовался бай дочерью, строя планы поиска для нее достойного жениха, и когда девушка вошла в года, к ней посватался южный хан, он давал за нее богатый калым.
Но Айнагуль не любила знатного старца, ее сердце было отдано молодому джигиту, который проскакал через всю степь, чтобы у подножья Алатау взглянуть на красоту девушки и сложить о ней поэму. Он был беден, но талантлив и горяч.
Костер можно разжечь с одной искры, а любовь – с одного взгляда. Влюбленный джигит пел о любви так проникновенно, что и самое холодное сердце человека таяло под звучание его домбры, и самые сухие глаза наполнялись слезами, но сердце отца прекрасной Айнагуль было сделано из камня, на котором были высечены всего лишь два слова: «почет» и «богатство».
Отказ дочери выходить замуж за богатого и знатного жениха очень разозлил бая, и он схватил поэта и заключил его в темницу, а саму Айнагуль решил насильно отдать в жены хану, гнева которого он сам боялся, потому что так повелось, что отвергнутый хан имеет право мстить всему роду невесты, отказавшейся стать ему младшей женой.
Гордая Айнагуль не пожелала закончить жизнь в гареме хана, она под покровом ночи обманула стражников, освободила возлюбленного и сбежала с ним из родного дома.
Вольные степи Среднего джуза казались влюбленным надежным укрытием от погони, высланной вслед беглецам. Они уже приближались к спасительной горе, похожей на спящего у озера верблюда, когда одна из стрел байских слуг пронзила грудь юноши. На руках нежной Айнагуль умирал поэт, чьи песни о любви до сих пор поет вся казахская степь.
Дикие крики разъяренных погоней джигитов, ржание и топот взмыленных коней, пронзительный свист кнутов и смертельный полет стрел уже не пугали Айнагуль. Прекрасная из прекраснейших дочерей Казахстана сняла со своей руки серебряное колечко с бирюзой – тайный подарок ее матери – и бросила его оземь. Тут же из-под земли забили источники кристально чистой воды, которые навсегда укрыли влюбленных от погони и от мирского зла.
В названии Зеренда можно найти корень казахского слова «обручальное кольцо».
***
У Веры, приехавшей в Зеренду, тоже имелись подаренные мамой золотые кольца, которые, впрочем, не имели силы открывать источники воды и почему-то постоянно терялись. Администрация райбольницы сняла для нее комнату в крестовом доме у бабы Кати, которая одиноко жила на краю деревни, у самого леса, в пяти минутах ходьбы от больницы.
Баба Катя была дочерью потомственного казака, и ее казацкая стать чувствовалась во всем: в разговоре, в делах и в общении с молодым врачом. Преклонный возраст старушки не мешал ей быть гордой и умной.
– Жить будешь в этой комнате, готовить – на печке. Печь я буду протапливать каждый вечер. Ложусь спать я в девять часов вечера. После семи входная дверь будет на замке. Туалет – за поленницей. Баня – по субботам.
Прочитав эту инструкцию, баба Катя чинно удалилась в свою просторную кухню, где возвышалась ее деревянная кровать.
Вера с тоской осмотрела узкую комнату, где впритирку со старинным диваном и пружинистой койкой стоял старинный шифоньер. Вместо двери в дверном проеме висели сатиновые шторки.
Опять ей предстояло приспосабливаться к новым условиям жизни, но ее радовало только одно обстоятельство – за шторкой жила еще одна живая душа в обличии строгой бабушки Кати.
Готовить девушка не собиралась, поэтому после работы она питалась всухомятку, покупая в поселковом магазине колбасу и яблоки, чтобы «заморить вечно голодного червячка». Дверь в шкафу хоть и была в наличии, но закрывалась неплотно, поэтому остатки колбасы повадился доедать бабушкин любимец – противный хвостатый проходимец кот Васька, который имел здоровый аппетит и пытался грызть даже яблоки… О мышах Вера боялась и подумать. Через неделю она стала питаться в больничной столовой, а вечером вместо еды читала медицинскую литературу.
Теперь работа врачом стала для нее единственным смыслом и отрадой в жизни.
Прошла неделя, Вера еще не совсем адаптировалась к своему врачебному статусу, а ей уже пришлось спасать младенца, рожденного дома. Маму с новорожденным в больницу привезли на попутной машине. Реанимационные мероприятия назначались Верой автоматически, но они запаздывали с эффектом, а через 20 минут борьбы за жизнь младенца он выгнулся дугой и перестал дышать.
В этот момент Вера пожалела, что она не умерла вместе с ним. Летальный исход наступил без установки клинического диагноза! Девушка сидела у кроватки с трупом младенца, не веря случившемуся, когда ее срочно вызвали на экстренное заседание медсовета, где в траурно-торжественной обстановке Вере был объявлен строгий выговор, после которого с назидательным словом выступил главный врач района:
 – Я не сомневаюсь, что вы, Вера Владимировна, сделали всё возможное для спасения этого ребенка, но ваша тактика была неверной. Вы взяли на себя всю ответственность за жизнь ребенка, в то время как надо было вызвать главных специалистов и поставить в известность руководство больницы. Вам объявляется выговор без занесения в трудовую книжку, но учтите на будущее, что профессия врача – не профессия одиночек! Все надо решать коллегиально. Так, медсовет закончен, работаем!
После получения первого в жизни выговора Вера внутренне собралась, спокойно поразмыслила и пришла к выводу, что ребенок умер от столбняка, от которого умирали младенцы в Средние века.
Первый год врачебной практики был временем, когда знания подкреплялись опытом, а опыт требовал еще больших знаний. До Веры начинала доходить вся степень юридической ответственности врача за свои решения, которые должны были не навредить больному, а помочь ему справиться с болезнью.
Ответственность врача перед родителями за здоровье их детей – одна из самых болезненных сторон в педиатрической практике. Потому что эта ответственность должна быть обоюдной, но при неблагоприятном течении болезни вину брали на себя врачи, а наибольшие страдания выпадали на долю родителей умирающего ребенка.
Однажды ночью в приемный покой больницы поступил двухмесячный ребенок, привезенный мамой из далекого аула. Вера не отходила от больного мальчика ни на минуту, консилиум педиатров подтвердил ее опасения, что болезнь зашла слишком далеко – началось заражение крови, и реанимационные мероприятия имели лишь временный эффект. Неблагоприятный прогноз, нельзя было принимать как уже свершившийся факт, поэтому Вера с медсестрами детского отделения боролись за каждую минуту жизни ребенка.
С рассветом в ординаторскую робко постучалась мама мальчика, жизнь которого определялась уже минутами. Осторожными шагами подошла она к столу, где Вера корпела над своими конспектами по педиатрии. Рослая здоровая казашка, у которой дома осталось еще восемь детей, не стала упрекать молодого доктора в неэффективности лечения или грозить ей будущими разборками. Нет, она неожиданно стала успокаивать молодого доктора Веру, которая изо всех сил старалась изменить судьбу ее сына.
– Дорогая доктор, не надо мучить себя и моего сыночка. Дай ему умереть спокойно. Аллах дал – Аллах взял.
С восходом солнца ребенок умер. Эти тихие слова матери не пришлись Вере по душе, ведь зачем нужен врач, позволяющий больному ребенку отдавать Богу душу?
– Теперь Аллаха вмешивают в судьбу человека. Сначала – тетя Пана, а теперь – эта казашка. Но кто-то должен помешать смерти? Человек не может безропотно умирать по болезни или от несчастного случая, или просто потому, что пошел не той дорогой. Я не знаю, почему одни умирают, а другие выздоравливают, почему одни умирают больными, а другие – абсолютно здоровыми. Может быть, это и не мое дело – знать, почему это происходит, происходило и, видимо, будет происходить, но за жизнь каждого человека следует бороться, хотя бы потому, что эта борьба дает надежду. Если, умирая, больной вспоминает Бога, то пусть вспоминает, а я буду вспоминать свои знания и стоять до последней минуты в борьбе за его жизнь.
Вот так просто Вера разрешила для себя вопрос, в котором могущество Бога и опыт человека, жизнь и смерть, надежда и бессилие соединялись вместе по непонятным для человека законам жизни… или, может быть, смерти?
В ординаторскую детского отделения любили заходить на чай врачи из других отделений. Однажды в гости к педиатрам зашли Элеонора Соломоновна, врач-гинеколог, и Людмила, двоюродная сестра Ларисы Канариной, которая способствовала Вериному распределению в Зеренду. Людмила работала районным отоларингологом и располагала к дружбе каждого человека открытостью своей души и врожденной добротой.
Вера приветливо кивнула коллегам и продолжила со старательностью первоклассницы писать очередную историю болезни, прихлебывая при этом пустой чай из граненого стакана.
Элеонора Соломоновна уже давно присматривалась к новому педиатру, которая месяц назад спасала ее дочь.
Трехлетняя Ирочка слабела на глазах от злокачественно высокой температуры центрального происхождения. Для снижения температуры ей было показано внутривенное введение медикаментов, но никто из педиатров не решался активно вмешиваться в лечение врачебного ребенка, и тогда Вера, как педиатр без году неделя, взяла ответственность за лечение девочки на себя, обозвав Элеонору «мамашей».
– Мамаша, возьмите больную дочь и пройдемте в процедурную, – тоном, не допускающим возражения, приказала Вера Владимировна и первой отправилась в процедурную, где в присутствии отца и матери больной девочки ей пришлось самой поставить капельницу, так как у процедурной медсестры задрожали руки, ведь отец девочки был не просто хирургом, а еще и бессменным парторгом райбольницы. После капельницы состояние Ирочки стало быстро улучшаться, поэтому ни Элеонора, ни ее грозный муж не могли и слова сказать против адекватного лечения их дочери.
«А, вот, интересно, – продолжала думать про себя Элеонора, откусывая пирожок из больничной столовой, который купила для коллег, – эта Вера Владимировна что за фрукт такой? Вот сейчас она сидит паинькой среди невообразимого бумажного хаоса, а когда делает обход, то пугает своей серьезностью и субординацией не только нянечек и санитарок, но и опытных медсестер. Что-то с ней не так… Ни с кем не знакомится, кукует вечера с бабой Катей и на работу бегает, как на свидание.
Элеонора Соломоновна поставила стакан с чаем на поднос и обратилась к Вере, занятость которой начинала ее раздражать.
– Вера Владимировна, вы у нас еще новенькая, поэтому не знаете, что в нашей больнице прижился неуловимый вор. Завтра день получки, постарайтесь спрятать деньги куда-нибудь подальше, а иначе их украдут. Я вас заверяю: больничный вор не дремлет.
– Элеонора Соломоновна, я не собираюсь прятать деньги, – безучастно промолвила Вера, не отрываясь от писанины, все мысли ее были заняты подготовкой к обходу больных детей.
– Это почему же? – полюбопытствовала Элеонора, взяв с тарелки второй пирожок.
– Потому что у меня деньги не украдут… Элеонора Соломоновна, вы поперхнулись? Давайте я вам постучу по спине?
Но Элеонора отрицательно помотала головой, потом, откашлявшись, вновь принялась задавать вопросы:
– Почему же у вас не украдут? У всех крадут, а у вас не украдут?.. Вы думаете, что вы вся такая и эдакая и вы здесь ни при чем? Откуда такая уверенность?
Теперь все врачи в ординаторской с интересом смотрели на Веру, которая уже собирала листы назначений в стопочку. Когда на ее рабочем столе вновь все лежало на своих местах, она внимательно посмотрела на коллегу из-под очков.
– Как вам это объяснить?.. Во-первых, я никому не сделала зла. А во-вторых, если вор в белом халате, то на нем колпак горит, а горит он от стыда, уважаемая Элеонора Соломоновна. Так что не все коту масленица, скоро и его выведут на чистую воду. А вас лично, Элеонора Соломоновна, вор что, пощадил? – обратилась она напоследок к инициатору этого разговора.
Элеонора Соломоновна обрадовалась внезапному вниманию к ней собравшихся врачей.
– Я тоже его жертва! – гордо подтвердила она. – Из моего кошелька были похищены пятьдесят рублей. Я закрыла весь роддом и лично обыскала каждую медсестру и санитарку в отделении, но деньги так и не нашлись.
 – А у меня сегодня деньги из кошелька украли. Я точно знаю, что перед работой я положила в кошелек десять рублей. Когда я уходила на кухню, чтобы снять обеденные пробы, то в кошельке в кармане халата лежало десять рублей, а когда возвратилась, то только пять. Хорошо, что Элеонора Соломоновна пирожков к чаю купила, – с печалью в голосе завершила разговор Неля Никаноровна, заведующая детским отделением.
Тут в ординаторской начался переполох. Каждому хотелось высказаться о наглости больничного вора.
 – Вор похитил деньги из моего сейфа с партийными взносами. Таких проблем не пожелаешь никому, – с грустью посетовала Нина Ивановна Рябина, райпедиатр, казначей партийной организации больницы. Нину Ивановну поддержала Людмила, взявшая под свое крыло Веру, как школьную подругу двоюродной сестры.
– Вера Владимировна, у нас в отделении недавно пропали деньги у одной медсестры. Эти деньги она копила полгода и прятала за противопожарным щитом, хотела девочка купить себе к зиме теплые сапоги. Скоро начнутся холода, а деньги исчезли!
– Прямо какая-то воровская мистика происходит в нашей больнице! – задумчиво произнесла на выходе из ординаторской любительница детективов Тамара Михайловна, участковый педиатр с большим стажем. Тамара Михайловна выросла в Зеренде, имела манеры провинциалки средних лет и восхищала Веру талантом непревзойденного диагноста.
Наступил день получки, против своих правил Вера спрятала сто рублей за обложку записной книжки. К вечеру ее записная книжка, как и ее первая получка, пропали бесследно. Конечно, девушка огорчилась, но тут неожиданно пришел денежный перевод от студенческой подруги, Ирины Борисовой.
Поздней осенью, по завершении дачного сезона, Веру навестили родители. Они приехали в Зеренду с ящиками всяких гостинцев, чем несказанно обрадовали бабушку Катю. Яблоки, варенье, всевозможные засолки и консервы, пласты соленого сала и еще много чего вкусного привезли они дочери. После их отъезда баба Катя предложила своей постоялице ужинать вместе. На ужин к бабушке приходила семья ее дочери, поэтому сначала Вера отказалась от совместного ужина, но после того, как баба Катя преподала ей урок мудрости, согласилась.
– Вера, – сказала строго баба Катя, – на меня ты можешь обижаться, но на хлеб – не смей!
За крепким самодельным кухонным столом каждый вечер в семь часов собиралась небольшая семья дочери бабушки Кати, в которую входили тетя Полина, ее муж Василий и дочь Лариска, Вера, квартирантка, и сама хозяйка дома, баба Катя.
На столе сопел толстый самовар, внутри которого шипели горячие угли, и заварной чайник по-купечески восседал наверху трубы, точащей из самовара. После сытного ужина следовало чаепитие, за которым неспешно велась беседа о событиях минувшего дня. Большие кружки наполнялись чаем со сливками, и тетя Поля внимательно следила за тем, чтобы у Веры не было толстогубого жениха, поэтому она наливала чай до самых краев чайной кружки.
Каждой минутой такого семейного застолья Вера дорожила, поэтому всегда старалась в семь часов быть дома. Строгая баба Катя постепенно оттаяла, то ли от Вериного послушания, то ли от ее желания не пропустить час вечернего чаепития, и согласилась принять Веру в свою семью тринадцатой внучкой.
Больше всего любила девушка общение с бабой Катей, оставаясь с ней наедине перед сном. Сидя на высокой деревянной кровати в длинном белом льняном платье и с белым чепчиком на голове, старушка рассказывала ей удивительные истории о прошлом казачьей станицы, об обычаях и традициях казаков. Эти истории делали Веру причастной к истории Зеренды, и под шорох горящих углей она забывала свою собственную жизнь и на какое-то время становилась дочерью семейства Орловых, донских казаков.
***
Родительский дом Орловых был крестовым, это значит, что пять окошек в горнице выходили на улицу, чтобы все в деревни видели, что в доме сидит девица на выданье.
 «Раз в крещенский вечерок девушки гадали…» Однажды молоденькая казачка Катя сидела подле печки и гадала на жениха, складывая из лучинок колодец. Колодец должен был быть глубоким, чтобы свет от горячей печи не попадал на дно. В полночь Катя заглянула внутрь построенного ею перед печкой колодца, и в его глубине увидела красивое лицо своего суженого-ряженого, а на следующий день порог ее дома переступил молодой удалец, и лицом он был точь-в-точь как жених из крещенского колодца. Вскоре Михаил сосватал Катюшу, и весной того же года им сыграли свадьбу, на которой веселились только семейные пары. По станичной традиции, идущей из старины веков, одинокие молодые люди на свадьбу не приглашались, всю неделю до венчания девицы и парни прощались со своими друзьями, которым предстояла долгая супружеская жизнь.
***
При воспоминаниях о собственной свадьбе взгляд старушки помолодел, и она, как девочка, стала весело болтать босыми ногами, свисающими с высокой кровати.
***
Для быстро растущей своей семьи Михаил построил большой добротный крестовый дом на краю Зеренды, рядом с лесом. Хозяйство росло и расширялось, Михаил и Катя трудились, не покладая рук, чтобы жить достойно, долго и в согласии, но случилась революция. Михаил, человек гордый и нелюдимый, не захотел делиться своим добром ни с кем и не стал записываться в колхоз, так как в душе был неисправимым собственником.
Какое-то время Катя и Михаил жили хорошо и при советской власти, даже лучше, чем их односельчане-колхозники, но вскоре их сытной жизни пришел конец: Михаила арестовали и сослали в лагерь для врагов народа, расположенный под Петропавловском. Каждую последующую осень Катя пешком отправлялась в Петропавловск, неся на своих плечах мешок с передачей для своего хоть пусть и сердитого, но горячо любимого мужа, а дети оставались дома, где старшие присматривали за младшими.
***
При упоминании о Петропавловске Веру одолел неприятный озноб. Она не любила этот город и его опасных таксистов-частников.
– Баба Катя, а сколько же дней вы шли в Петропавловск? Это же очень долгий путь, да еще пешком.
– Сколько? Однако сколько дорога вела, столько и шла. Топала себе по дороге и топала до кровавых мозолей. А сколько дней? Да кто их считал? Иногда добрый человек на повозку посадит, так на повозке быстрее выходило.
***
В одну из зим, когда Михаил был еще в тюрьме, в семье закончилась мука, но в коробах оставалось немного немолотого зерна, что выдали Катюше по осени за трудодни, она после ареста мужа вступила в колхоз. После недели буранов прояснилось, и женщина отправилась на мельницу, что стояла на противоположном берегу озера, с заплечным мешком немолотого зерна напрямую, по толстому льду. Детям же было строго наказано сидеть дома тихо, не шалить и ждать мать к вечеру.
В тот день с самого утра у мельницы толпились люди. Когда подошла Катина очередь молоть зерно, стало вечереть, и снова пошел густой снег. С мешком муки женщина спешила домой, радуясь про себя, что скоро ее дом наполнится запахом пекущегося хлеба, ведь Катя не помнила, когда она досыта ела – все детям отдавала.
Дорога домой всегда кажется короче, чем из дома. Ночь подкралась быстро. Вскоре в темноте и снегопаде пропала протоптанная тропинка. Теперь Катя шла осторожно, боясь сбиться с пути. Главным ориентиром были огоньки, которые, как по команде, вспыхнули в окнах односельчан.
Вдруг вечерние огни запрыгали перед глазами и пропали, ноги не находили опоры, и холодная вода подступила к горлу. Женщина провалилась в ледяную прорубь, не проронив ни единого звука, безропотно пошла ко дну, принимая смерть как что-то данное ей судьбой.
«Боже, как все просто закончилось... Еще минута – и придет конец моим мучениям… Я так устала».
Страха смерти не было. Вода обжигала и не давала вздохнуть хотя бы разок. Тело женщины, сведенное холодом, быстро теряло чувствительность. Из смертного оцепенения ее вывела острая мысль о детях, которых она, уходя, закрыла на наружный замок. В сознании пронеслись ужасные сцены голодной гибели детей, крики которых никто не услышит, и, содрогнувшись от того, какую смерть им предстояло пережить, Катя всем своим коченеющим телом рванулась вверх, к ледяной кромке проруби. Голова ее уперлась в черно-синий ледяной потолок.
«Господи, помоги! – твердило ее сердце. – Не допусти, Господи! Не допусти! Господи, помоги! Век буду благодарна».
Мозг пульсировал в такт ударам сердца. Когда окровавленные руки женщины вцепились в ледяной край проруби, пришло понимание близкого спасения. В последний момент она сделала отчаянный рывок, еще рывок – и вот она уже лежит на льду и полной грудью втягивает в себя морозный воздух.
Домой она шла, прижимая руки к груди и стараясь делать широкие шаги, а за ее спиной болталась кожаная котомка с мокрой мукой. Снегопад прошел, небо прояснилось, и в вышине над лесом заблистала яркая звезда. Уже под утро, когда мучная похлебка, сваренная на скорую руку, утолила голод детей и они уснули, Катя долго глядела в окошко, с благодарностью вспоминая звезду, что указывала ей дорогу домой, а во сне к ней приходил муж. Обычно скупой на ласку, во сне он улыбался.
***
Всякий раз в конце своих историй баба Катя, вздыхая, произносила одну и ту же фразу:
–– Эх, от старого-то отошли, а к новому-то не пришли.
Вера уже знала, что означали эти слова. Когда-то за лесами следили сами жители станицы, лес был поделен по фамилиям зерендинских казаков. Ягоду собирали не раньше сроков ее спелости, охотились только по нужде, питались казаки без всяких диет, потому что, со слов бабы Кати, «надо есть, пока рот свеж, а как увянет, то сам перестанет».
Баня у бабы Кати топилась по-черному, и Вера не раз в ней угорала, потому что в баню она шла в самый первый жар. В банный день в доме Орловых собирались все дети бабы Кати. Сыновья с невестками приезжали из города, а дочери жили рядом, и все приходили в отчий дом со своими семьями. Пока мылись в бане мужчины, в парадной комнате, окнами на улицу, сдвигались столы, дочери готовили в кухонном закутке ужин, а невестки накрывали на столы. Вся эта кухонная суматоха крутилась вокруг бабы Кати, которая занимала свое тронное место на кровати и отдавала одно распоряжение за другим. За субботним ужином в горнице рассаживалось человек двадцать. Вера, как тринадцатая внучка, сидела в самом конце стола.
Водку пили только женщины, а сыновья бабы Кати довольствовались родниковой водой. После ужина семья Орловых заводила песни-баллады, которые пелись то одним голосом, то семейным хором. До самого рассвета слушала Вера эти жалобные песенные истории, от которых болела ее душа.
– Не шейте... мне бе… – выводил одинокий женский голос, и потом запевали все разом, на несколько голосов:
– …лое платье, оно мне совсем... не к лицу-у-у…
Потом опять женский голос жалобно выводил:
– А шейте мне... жел… – и опять хор допевал:
– …того цвета, я с милым в разлуке живу...
У этой песни был очень печальный конец. Вера сидела за столом и подпевала про себя, потому что вслух петь не решалась, ибо обладала каким-то «белым голосом».
– У тебя, Верочка, совсем белый голос, под тебя никак не подстроишься, – часто говорила баба Катя, когда девушка мыла посуду после застолья и негромко пела песни казаков, которые легли ей на душу. Девушка очень жалела, что не росла в деревне, где дети с самого рождения учатся подпевать родителям, сидя на крылечке или собравшись возле теплой печи, тогда как в городских домах с наступлением вечера дети и их родители обычно расходятся по своим комнатам, словно чужие друг другу.
В декабре Вера взяла на себя ответственность за проведение новогоднего праздника для медиков райбольницы. Ее об этом никто не просил, но комсомольский долг не только взывал к ее совести, но и требовал активных действий. Праздник удался на славу, многие были в костюмах, а Голубой огонек превзошел все ожидания: смеялись все, кто верил в новогодние сказки и кто не верил, а под рождество Вера с удовольствием хулиганила вместе со своими коллегами. Они бродили по деревне, смеялись, балагурили, потому что были ряжеными. Девушка чувствовала себя неловко в вывернутой дубленке, но поверила бабе Кате на слово, что в Рождество полагалось народу гулять.
Природа готовилась в весне, а страна – к празднику 8 Марта. Вера задержалась в ординаторской родильного отделения, дописывая истории новорожденных. Вдруг дверь отворилась и в комнату вошли двое мужчин. Это были Рогачев, заместитель главного врача по лечебной части, и Сдобин, талантливый врач-гинеколог, которого Вера боготворила.
Вера восхищалась Сдобиным, любовь этого гинеколога к беременным женщинам творила чудеса. Иногда его мимолетная шутка стимулировала родовую деятельность гораздо лучше всех лекарств. Сколько ночей проводил он в своем отделении, чтобы не допустить выкидыша, чтобы беременность закончилась нормальными родами. Вера была свидетелем спасения беременной, доставленной в роддом в состоянии тяжелой эклампсии, и рождения ее здорового ребенка. Сдобин был энтузиастом акушерского дела. Если женщина решалась на аборт, то он уговаривал ее родить ребенка, а если уговоры не помогали, то он упрашивал женщину родить ребенка лично для него, и однажды в его семье появилась четвертая девочка, рожденная казашкой в подарок своему гинекологу.
Так вот, этот Сдобин и Рогачев вошли в ординаторскую как оккупанты и на глазах изумленной Веры закрыли за собой входную дверь на ключ. В комнате их стало трое, и первым заговорил Рогачев, как второе административное лицо после главного врача:
– Вера Владимировна, все, что мы вам сейчас скажем, сохраните в тайне. Вы согласны?
От этой торжественности в голосе Рогачева Вера, не думая, послушно кивнула, хранить тайны она умела, потом в разговор вступил Сдобин:
– Вы знаете, что в нашей больнице орудует вор? Это недопустимая ситуация для лечебного учреждения.
Вера едва открыла рот, чтобы сообщить коллегам свое мнение по этому поводу, но ее перебил Рогачев:
– Мы подозреваем в этом воровстве одного врача нашей больницы, но подозрение – это еще не доказательство вины. Понимаете, о чем мы говорим?
Вера никак не могла взять в толк, что от нее хотят гости. Неужели Сдобин и Рогачев подозревают в воровстве ее саму? Ведь согласно присказке бабы Кати нельзя «зарекаться от тюрьмы и от сумы»…
– Вера Владимировна, я уже поседел от пропажи денег в нашем отделении, ведь пропадают деньги не только у медицинского персонажа, но и у наших пациентов. Это позор на всю больницу, а мы только руками разводим, – устало проговорил Сдобин, который уже трое суток не выходил из операционной. После него слово взял Рогачев:
– Чтобы покончить с воровством, мы подключили милицию и решили изловить вора с поличным. Теперь, внимание… мы вручаем вам кошелек… Носите его в сумке, или в халате, или положите его в ящик рабочего стола. В нем нет денег, но он взрывается, поэтому не пытайтесь даже спросонья его открыть!
Рогачев протянул Вере большой кожаный кошелек, напоминавший сплюснутого крокодила. Девушка взяла кошель двумя пальцами и посмотрела на Рогачева.
– Что все это значит? Что мне с ним делать?
– Ничего не делать, только не открывать! Всё должно пройти как по маслу. Вор соблазнится, как пить дать соблазнится! Он втайне откроет кошелек, кошелек взорвется, выбросив в лицо вору несмывающийся розовый порошок. Когда это все случится, вам надо немедленно сообщить о краже мне или Сдобину, а мы сразу же подключим милицию.
Судя по раскрасневшимся лицам коллег, эта операция просто обязана была увенчаться успехом, но Вера сомневалась.
– Но почему именно я должна носить эту «крокодилову бомбу»?
– Вера Владимировна, вы только не обижайтесь, но вы являетесь отличной приманкой для воров всех времен и народов. Чтобы у вас что-то не украсть – надо постараться! Где вы оставили свою сумку, отправляясь на роды?
Вера стала оглядывать ординаторскую. Ее сумка некрасиво валялась на диване, и из ее раскрытого рта торчали стетоскоп, завернутая в бумагу булочка и учебник по неонатологии. Вера не стала обижаться, а вошла в сговор со своими старшими коллегами, и с тех пор она постоянно носила с собой этот таинственный кошелек.
Прошел месяц, другой, а на кошелек никто не покушался. Постепенно Вера привыкла к своей секретной миссии, а потом вовсе забыла о тяжелом кошельке, болтающемся среди других вещей в ее необъятной сумке.
В конце зимы бригада врачей поехала в дальний казахский аул. Вера сидела на заднем сиденье больничного уазика и думала о предстоящем участии в районном конкурсе самодеятельности, ведь, если взялся за гуж, не говори, что не дюж.
– С мужчинами проще, они возьмут сапоги в милиции, – рассуждала Вера вслух, но говорила сама с собой, сидя на заднем сиденье машины.
Слева от нее сидела со скучающим лицом терапевт, справа – работница методкабинета, а на переднем сиденье в шубе с белым песцом восседала Элеонора Соломоновна. Никто из сидящих в уазике участия в самодеятельности не принимал, а зря, ведь в концертной программе был запланирован танец кадриль в исполнении гинеколога Сдобина, хирурга Мендыбаева, молодого стоматолога, шофера Виктора в паре с тремя молоденькими медсестрами и одной санитаркой! На репетиции танцевального кружка собирались зрители, как на вечер юмора. Никто из мужчин кадриль танцевать не умел, но все очень старались, и кадриль в их исполнении напоминала веселую деревенскую карусель-дребедень.
– …Но где взять танцевальные костюмы для девушек? – продолжала рассуждать Вера, хотя творческий престиж районной больницы никого из врачебной бригады не интересовал, но никто и не перебивал.
– Если сшить сатиновые юбки, а девушек попросить найти белые кофточки, то на юбки надо будет купить красный сатин в белый горох. В селах, далеких от райцентра, можно найти и прошлогодний снег. Сколько же метров сатина нужно на пышные юбки для четырех девушек?
И этот вопрос Веры остался без ответа, поэтому ей ничего не оставалось, как заняться подсчетом самостоятельно, без профессиональной поддержки швеи.
– Если по два метра на юбку, то всего мне надо купить восемь метров. Если купить еще по метру на девушку, то можно сшить веселые жилетки. А если добавить еще по метру, то получится по четыре метра на человека, и тогда выйдет четыре платья для кадрили! То есть мне нужно купить шестнадцать метров сатина, и вопрос с танцевальными костюмами будет решен!
– Вера Владимировна, а деньги для этого у вас есть? – неожиданно спросила Элеонора Соломоновна, при этом ее голова чуть откинулась назад.
Этим вопросом она попала в самую точку, ведь о деньгах Вера вовсе не подумала. Она никогда не считала свои деньги, оправдываясь тем, что деньги или есть, или их нет.
– О, Элеонора Соломоновна, если не хватит, то займу у кого-нибудь, лишь бы ситец был в магазине… Кто хочет дать мне взаймы денег на костюмы для больничной кадрили?
Желающих занять деньги Вере в машине не оказалось, хотя она просила не для себя – для общего дела, но унывать не собиралась, лишь бы ситец был в продаже, а там чем черт не шутит.
Врачебная бригада прибыла в деревню еще до обеда. В просторной комнате фельдшерско-акушерского пункта было очень холодно, даже морозно. Врач-терапевт отправилась осматривать доярок на скотный двор. Вера надела под пальто фонендоскоп и поехала на больничном уазике осматривать детей до года по домам. В амбулатории осталась ждать прихода беременных женщин гинеколог Элеонора Соломоновна, фельдшер методкабинета, которая проверяла медицинскую документацию, да Верина сумка, которую та второпях забыла.
Дело шло к вечеру. Осмотрев последнего ребенка, Вера удовлетворенно плюхнулась на переднее сиденье уазика, а шофер уставился на Веру, словно видел ее впервые в жизни.
– Что случилось, Виктор? Почему мы не едем? Ведь скоро нас будут кормить в столовой, как я это полагаю. Или я ошибаюсь?
– Вера Владимировна, что вы такое творите?.. Кто вам позволил носить в сумке взрывоопасные предметы?
Вызывающий тон молодого водителя задел Веру за живое, и она среагировала мгновенно, как бык на красную тряпку. И надо сказать, что это происходило каждый раз, когда с ней говорили неподобающим тоном.
***
Однажды, в первый месяц своей работы в больнице, Вера отдыхала в ординаторской после обхода. Сидя на диване, она говорила о проблемах в отношениях с родителями одного больного ребенка, как вдруг дверь приоткрылась, все присутствующие педиатры почтительно привстали, кроме Веры, которая сидела спиной к двери. Главный врач больницы, не переступая порога, бросил ей в спину презрительное: «Ишь, расселась!» – и был таков.
Как по команде свыше, бросилась оскорбленная девушка вдогонку, хотя ее коллеги умоляли не лезть на рожон, главного врача она догнала уже в приемной.
– Я не хочу с вами разговаривать! Я спешу! – резко произнес товарищ Жакибеков, собираясь войти в свой кабинет.
– Кто вам позволил позорить честь врача только потому, что вы спешите?!
Секретарша остановилась с печатаньем статьи и с ужасом посмотрела на Веру, которая так дерзко себя вела с начальником, а ведь казалась такой скромницей. Тут широкая спина главного врача словно застряла в проеме дубовых дверей.
– Заходи и говори.
С той поры Вера больше никогда не замечала неуважительного отношения к ней со стороны руководства больницы.
***
Поэтому ответ на непочтительное обращение к ней шофера не замедлил быть:
– Сумка – это моя собственность, что хочу, то я в ней ношу. А вас прошу меня доставить к моей сумке! Вы сами что в ней искали? Воровать изволили, сударь?
Уазик подкатил к обледенелому крыльцу амбулатории. На нем стояла фельдшер с красными от слез глазами. Вера еле удержалась от желания высказать ей свое презрение. Сдобин ошибся, воровкой оказалась не врач, а пожилая фельдшер-методист.
– Где моя сумка? – строго спросила Вера у воровки с красными глазами.
– В комнате.
Вера с высоко поднятой головой вошла вовнутрь помещения и остолбенела.
Перед ней в розовом облаке посреди медицинского кабинета плясало шаманский танец не какое-то мистическое существо, а самая настоящая Элеонора Соломоновна. Ее песцовая шубка была уже не с белым, а с розовым воротником, а с каждым взмахом ее рук с рукавов шубы поднималась к потолку розовая пыль. Розовая пыль разукрасила и лицо Элеоноры, а ее черные глаза под розовыми бровями в обрамлении розовых ресниц метали розовые молнии, а из розовых ноздрей во время выдоха появлялось розовое облачко. Увидев на пороге кабинета Веру, Элеонора Соломоновна просто взбесилась.
– Это вы?.. Вы!.. Это вы подстроили мне такую пакость?!
– Элеонора Соломоновна, зачем вы открывали мою сумку?
– Ох, боже ты мой, ваша сумка всегда открыта! Думаете, что мне нужна была ваша сумка? Нет, мне нужна была только ручка, потому что свою я оставила на приеме в поликлинике. Да, я решила взять вашу ручку, за это прошу меня извинить. А тут из сумки выпал ваш мятый халат, а из халата вывалился дурацкий кошелек. Я хотела было его подобрать, как вдруг он взорвался мне прямо в лицо!.. Это форменное безобразие! Вы обязаны возместить мне убытки! Только посмотрите, посмотрите на мою шубу…
«Вы еще не видели своего лица», – хотела добавить к сказанному Вера, но передумала. Ее сумка действительно валялась на кушетке с торчащим из нее розовым медицинским халатом. Медицинский халат у Веры и впрямь был грязным, мятым, а теперь и розовым, как и сама жертва взрыва.
– Может, вам лучше умыться? Давайте я долью воды в умывальник.
От воды лицо Элеоноры стало еще розовее, и Элеонора Соломоновна совсем поникла. Потом они отобедали в совхозной столовой и только поздно вечером приехали в Зеренду, а потом разошлись по домам.
Ближе к ночи в дом бабы Кати постучали, и в Верину узкую комнату протиснулись двое мужчин в заснеженных метелью тулупах. Это были Рогачев и Сдобин.
– Вера Владимировна, что случилось на выезде?
– Так, ничего особенного. Кошелек выпал из халата и взорвался. Наверное, взрывное устройство поизносилось...
По тому, как смотрели на нее эти двое мужчин, Вера тут же поняла, что она не оправдала их доверия.
– Ох, Вера Владимировна, доверчивая вы душа. Ведь Элеонора Соломоновна и есть та особа, которая безнаказанно ворует деньги у своих коллег. И столько лет…
Прав был Есенин, «большое видится на расстоянии», а правду тяжело распознать, когда с ней сталкиваешься близко. Потом Вера долго не могла взять в толк, почему она поверила Элеоноре Соломоновне, будто кошелек взорвался сам по себе. Ведь и Людмила, ее подруга, тоже подозревала Элеонору в воровстве. Наверное, Вера просто не хотела допустить, что вор может иметь очень приличный облик советского врача.
Последующие события развивались стремительно. Элеонора готова была сознаться в воровстве, но во время допроса в милицию пришел ее степенный и упитанный муж, парторг больницы, и увез свою жену к городскому адвокату. Позже к Вере приходил милиционер и просил ее написать заявление о том, что из ее собственного кошелька пропали деньги. Пропажу денег Вера заметила сама, когда их врачебная бригада с розовой Элеонорой Соломоновной возвращалась домой, но сколько именно денег пропало, Вера не знала.
– Деньги я не считаю, поэтому не знаю, сколько пропало из моего нормального кошелька рублей, а я не могу давать ложные показания.
– Вера Владимировна, факт кражи налицо. Просто напишите, что у вас пропали деньги в этой поездке. Пусть это будет хоть пять рублей, хоть десять копеек, – уговаривал Веру следователь, но напрасно. Решением районного суда Элеонору не признали преступницей, поскольку она обвинялась в попытке украсть из кошелька воздух, а воздух по закону можно красть безнаказанно. Элеонора продолжала работать в больнице, как ни в чем не бывало, зато теперь все знали вора в лицо.
– Элеонора Соломоновна, как я могу с вами работать и вам доверять, если вы нечисты на руку? – спросила Вера, потому что приходила в замешательство от ее присутствия.
– Вера Владимировна, посмотрите на мои руки. Они чистые и хорошо пахнут. Поэтому давайте будем жить дружно и работать в мире.
Услышав отповедь, девушка поначалу даже подумала, что, может быть, она действительно ничего не понимает в жизни и что воровство не так страшно, как это ей твердили с детства, если у человека при этом чистые и ухоженные руки?
Как бы то ни было, репутация мужа Элеоноры Соломоновны как парторга была испорчена. Вся больница, все жертвы разоблаченного вора с нетерпением ждали очередного партийного заседания, когда хирург Шнейдер станет рядовым коммунистом и утратит ореол неприкосновенности. Через шесть месяцев чета Шнейдеров навсегда уехала из Зеренды, и парторгом стала Нина Ивановна Рябина, которая настойчиво предлагала Вере Шевченко стать коммунистом. Однако Вера после всего случившегося стала сомневаться в своем желании вступить в партию и оттягивала подачу заявления.
Наступила первая весна, которую Вера встречала в Зеренде. На Пасху баба Катя собралась на ночное богослужение в кокчетавскую православную церковь.
– Вера, у моего сына в машине найдется место и для тебя. Поедем в церковь, освятим куличи? Пасха – это самый главный на земле праздник!
В тот день Вера была свободна от дежурств и с удовольствием приняла приглашение бабы Кати.
Пасха оказалась праздником света, который ночью озарял все вокруг. Двери в церковь были распахнуты настежь. Люди радостно целовали друг друга, словно были одной семьей. Вера видела вокруг себя счастливые лица, но чувствовала себя чужой на этом празднике.
– Христос воскресе! Воистину воскресе! – слышалось повсюду.
Вторя хору, батюшка речитативом пел молитвы, в которых выражалась надежда на спасение, а Вера была убеждена, что ее спасать не надо – она сама спасала людей.
Когда начался крестный ход, то все внимание девушки было приковано к одеждам священников, золотое сияние их балахонов делало процессию сказочно красивой. К рассвету девушка порядком устала. Зато дома всех ждало уютное чаепитие с освященными куличами и крашеными яйцами. После завтрака Вера проспала до вечера, но и на следующее утро ее сердце продолжало петь. Праздничное настроение не покидало девушку до тех пор, пока ее не вызвала к себе Нина Ивановна, новый парторг больницы.
– Что вы себе позволяете, Вера Владимировна?! Как вы могли так уронить достоинство советского врача?!
– Я вас не понимаю, Нина Ивановна. О чем вы говорите?
– Советский врач не имеет права ходить в церковь.
Воодушевленная своим утверждением, Нина Ивановна встала из-за стола.
– Правда?.. Я этого не знала… – пролепетала Вера.
Осталась в тайне та персона, которая донесла руководству больницы о Верином посещении храма. Любой донос – это подлость, потому что он совершается исподтишка. Выходя из кабинета Рябиной, Вера окончательно раздумала становиться очередным членом Коммунистической партии Советского Союза.
После Пасхи прошло два месяца. Сдобина перевели главным врачом районной больницы, и роддом осиротел. Его место заняла приезжая гинеколог, которая ввела строжайшую санитарную дисциплину, и в итоге в отделении была наведена такая стерильная чистота, что в ней выживали только особо злостные микробы. Появились случаи материнской смертности от маститов, стойкий к мерам дезинфекции стафилококк безжалостно пожирал и младенцев.
Новорожденный умирал от внутрибольничной стафилококковой инфекции. Вера не отходила от него ни на минуту, корригируя лечение, но состояние ребенка ухудшалось. Опытный педиатр, Рябина Нина Ивановна, почему-то отказала в помощи ей, молодому специалисту.
– Это вы курируете роддом, а значит, что именно вы, Вера Владимировна, отвечаете за жизнь новорожденных. Извините, мне надо готовиться к медсовету.
Конечно, Нина Ивановна понимала, что она не должна так поступать с молодым педиатром, но прогноз у этого ребенка был неблагоприятный, и хоронить младенцев, в отношении которых медицина бессильна, она очень устала.
Приняв ответственность за жизнь ребенка на себя, Вера обязала хирургов, не имеющих опыта лечения флегмоны новорожденных, прооперировать мальчика. На теле ребенка, в соответствии с хирургическим пособием, были сделаны насечки, но состояние мальчика после операции оставалось нестабильным и крайне тяжелым. В хирургическом отделении работала медсестрой родная тетя младенца. Вера не могла не воспользоваться этим шансом. Когда анализы показали, что ее кровь совпадает с кровью племянника, то в Верином голосе зазвучали оптимистические нотки:
– Начнем прямое переливание свежей донорской крови.
Но в спавшие вены ребенка не смогла попасть иглой даже самая опытная медсестра отделения. Видя безуспешные попытки коллег спасти жизнь племенника, его тетя склонилась над умирающим ребенком и запричитала, как над покойником. Веру это возмутило: хоронить человечка, который изо всех сил пытался дышать, никто не имел права.
– Людмила, прекратите преждевременные похороны и ложитесь на кушетку! Повторим переливание крови. Ольга, вы будете мне ассистировать. А вас, Светлана, я прошу следить за положением ребенка на столе, за показателями его сердечной деятельности и дыхания. Приготовились? Начали!
В этот момент, когда решался вопрос жизни и смерти младенца, Вера не разрешила себе смалодушничать. Теперь она сидела на месте процедурной медсестры, попала иглой в спавшиеся вены и стала осторожно вводить донорскую кровь, которая несла тепло жизни малышу. 
Через месяц малыша с его мамой выписали домой, а еще через месяц во врачебную ординаторскую пришел его папа. Он принес большую коробку конфет и огромный букет роз. На Верин категорический отказ взять подарки он ответил:
– Мы с женой вам очень благодарны за сына. Берите конфеты и кушайте их на здоровье. Цветами мы вас благодарим, а шоколадом мы от вас откупаемся.
После этих слов Вера, не раздумывая, взяла подарки, и всю последующую неделю коллектив детского отделения в перерывах пил чай с шоколадными конфетами. Какая это благодать для врача – видеть здоровыми своих пациентов.
Глава 3
Когда в деревню приезжает незамужняя девушка с хорошей репутацией, то у деревенских свах начинается горячая пора.
Вера понимала, что наступила ее очередь войти в список невест на выданье, но замужество совершенно не входило в ее планы. Сердце просило романтики, оно хотело возвышенных чувств, а не покорности возрасту, мужу и рутине брака. Жаль, что с общественным мнением не поспоришь, а оно гласило, что девушки ее возраста обязаны выходить замуж.
«Бабы каются, а девки собираются».
Эту поговорку подтверждало замужество ее подруг. Прошел год, как отыграли в Караганде богатую свадьбу Ларисы Канариной. Она стала женой сына уважаемого профессора и променяла свою московскую карьеру ученого-химика на тихую семейную жизнь в однокомнатной квартире в Караганде, доставшейся ей по наследству от бабушки. Через год Лариса потеряла свою мечтательность и благородство и больше походила на напуганную женщину, обремененную семейными проблемами.
Ирину Борисову замуж не взяли, и Вере пришлось ее утешать после аборта, вместо того чтобы ее утешал женатый любовник. Литвиненко Лена жила с мужем в квартире свекров и от постоянных ссор с мамой Андрея медленно сходила c ума, быстро теряя свою девичью красоту и ухоженность.
Вере нравилась ее незамужняя жизнь, и она ничуть не смущалась войти в роль старой девы, только быть старой первородящей ей очень не хотелось, потому что во время родов женщин старше 25 лет страдает младенец, и она в день ее 25-летия дала зарок: в текущем году выйти замуж.
Если правду сказать, то, принимая такое «мудрое» решение, Вера была в состоянии жуткого опьянения, потому что невозможно было остаться трезвой, живя в деревне, где не признают никакого другого вина, кроме самогонки.
– Пей сама эту… мочу в бутылке, а мы за твое здоровье будем пить сибирский напиток из ядреной пшеницы, настоянный на лекарственных травах! Как-никак, тебе, Верочка, исполняется 25 лет!.. Василь, тащи бутыль! – приказала бабушка Катя своему зятю, увидев, что Вера поставила на стол подле пирога с квашеной капустой бутылку грузинского вина.
Шаньги поспевали в горниле русской печи, на столе дымились пельмени в деревянной миске, рядом с которой стояли тарелки с нарезанным салом, маринованными помидорами и огурцами, выращенными на карагандинской даче.
Когда баба Катя заняла свое главенствующее место у стола, начался праздник. Собралась вся дружная семья Орловых. Самогонка разливалась щедро, без оглядки. Первый тост был произнесен за здоровье именинницы. Его огласил дядя Вася, единственный мужчина, присутствующий за столом. За первый тост полагалось выпить до дна, а Вера даже пригубить этот сибирский напиток не могла.
– Баба Катя, пощади, я даже глотка этой вонючей гадости сделать не могу!
– А ты, внуча, не боись, это по первости всем трудно, а там сама в горло потечет. Василь, тащи имениннице родниковую воду! – опять скомандовала баба Катя своему послушному Василю, и тот с радостной готовностью принес бидончик родниковой воды.
Теперь в одной руке у Веры был зажат стакан с самогоном, а в другой – с родниковой водой. Дальше Вера действовала строго по инструкции бабы Кати.
– Вера, пошто глаза жмуришь-то? Страшиться надо смерти и греха. Смело набери в рот водицы и запивай ее самогоном, а потом самогон – водицей… Это по-нашему, по-казачьему. Молодец, девка, не подкачала!
Со второго раза горячая смесь лилась в горло как по накатанному, а после третьего раза девушка почувствовала себя казачкой в тринадцатом поколении и волчий аппетит. Потом за чаем Вера объяснялась в любви бабе Кате, дяде Васе, тете Саше и их дочке Ларисе.
 – Я люблю тебя, Лариска! Ты – настоящая казачка, рослая и сильная. Может, ты и коня на скаку остановишь, но сейчас ты сама еще кобылка необъезженная. Дурой быть – много ума не надо, так что читай книги, учись!.. А я тебя все-таки умнее, Лариска, потому что люблю твою бабушку больше, чем ты. Ох, баба Катя, я бы с вами жила и жила до самой старости! И дядю Васю тоже люблю, а вы, тетя Римма, его не любите, потому что своим братьям за столом вы воду в рюмки подливаете, а моему любимому дяде Васе – самогонку! Давайте, дядя Вася, я вас в щеку поцелую… А ты, Лариска, не смейся! Да, выпила я, видимо, лишнего, но я персонально люблю твою маму и не позволю тебе грубо с ней разговаривать. Тетя Римма, ведь не зря вас зовут именем моей мамы, ведь вы самая добрая и веселая мама на свете, какую я только знаю. Не говори с ней, Лариска, а то…
Тут Верин пыл поостыл. Девушка поняла, что порядком опьянела, промыть себе желудок было бы некрасиво, поэтому она стала горланить своим «белым» голосом полюбившиеся казачьи песни, а тетя Римма изо всех сил старалась ей подпевать то вторым голосом, то первым. Впервые в жизни Вера осталась довольна своим пением. Она пела про белое платье, которое было бы ей не к лицу, про платье желтого цвета и про разлуку с рыцарем-офицером, которого ранили на войне. Уже лежа в постели, девушка решила, что в свои двадцать пять лет она непременно сошьет себе белое платье невесты.
Прошла зима, но и к лету девушка по-прежнему ни с кем не встречалась. Ей передавали приветы какие-то молодые люди, с которыми она не была даже знакома, а еще чужие бабки ласково называли ее своей «невесткой». Молодые стоматологи, что практиковали в Зеренде, тоже поучаствовали в соревнованиях за право на Верину руку, но все их уловки развеять славу педиатра Шевченко как разборчивой невесты не увенчались успехом, потому что любые заигрывания девушке претили, и к тому же они подрывали ее докторский авторитет, ведь она хорошо помнила мамины наставления о том, что сначала человек должен работать на авторитет, чтобы потом тот работал на человека. А так как ее авторитет детского врача рос быстро, то к весне она стала районным педиатром.
В начале лета Веру попросили отработать сезон в пионерском лагере. Лагерь находился в сосновом бору на берегу озера Зеренда. Кто откажется от такой командировки? Вера дала согласие и ждала начала лагерного сезона с радостным нетерпением. А у ее мамы такого «радостного нетерпения» не было, поэтому через неделю после того, как был подписан приказ о Вериной командировке в пионерский лагерь, на больничный телефон детского отделения позвонил ее папа.
– Верочка, твоя мама чувствует что-то недоброе. Ты же знаешь нашу маму, она всегда что-нибудь чувствует. Так вот, она наказала мне дать телеграмму на имя главного врача больницы, чтобы тот отменил приказ о твоем направлении в пионерский лагерь, но я решил сначала позвонить тебе.
– Папочка, спасибо, что позвонил! Я же не ребенок, я сама приняла решение работать в пионерском лагере и не отступлю. Как вы поживаете?
– Мы работаем… Все вечера пропадаем на даче, будь она неладна… Ладно, передам маме твои слова, но будь умницей, береги себя!
Вера в душе радовалась родительской заботе, но не видела причин отказываться от возможности пожить месяц в сосновом лесу, совмещая отдых с работой. Оказалось, что работы у врача в лагере было не так уж много, но ответственность за здоровье и жизнь детей была круглосуточная. Что дети едят, как они спят, как проводят свой отдых в лесу вдали от дома – все это заботило Веру с утра до утра, потому что она не доверяла пионеров вожатым, многие из которых только что окончили школу. Что могли знать о жизни эти юноши и девушки, у которых на уме были только развлечения?
И, как на грех, уже на третий день лагерной жизни в одном из отрядов восемь детей потеряли сознание. Бригада скорой помощи в этот вечерний час была на выезде в дальнем ауле. Вера взяла всю ответственность за здоровье детей на себя и сумела организовать стационар в пионерском лагере. Утром дети пришли в себя, а вожатые отрядов были собраны для экстренного заседания у директора лагеря.
– Из-за нерадивости вожатых шестого отряда восемь детей получили солнечный удар с потерей сознания. Как можно было разрешить в такую жару гулять с детьми под прямыми лучами солнца без головных уборов? Одно хорошо – что вожатые вовремя хотя бы обратили внимание на сонливость детей после ужина и вызвали врача. Благодарю весь персонал лагеря, который помог оказать экстренную помощь пострадавшим. Давайте учиться на собственных ошибках. Днем дети должны играть в тени, и надо заставлять каждого пионера носить летний головной убор. Мы несем ответственность за детей перед их родителями и перед партией, – с такой речью выступила Вера перед персоналом пионерского лагеря.
Она очень устала после напряженной бессонной ночи, но надо было срочно пополнить запасы медикаментов для оказания экстренной помощи, а для этого надо сначала добраться до аптеки. Идти пять километров по лесу, потом через всю деревню под палящим солнцем желания не было никакого, и Вера поступила, как диктовало ей сердце, которое вообще-то не всегда надо слушать.
Еще на вечере знакомств она обратила внимание на молодого атлета, принятого на работу в лагерь инструктором по спорту. Вера сидела во главе стола, она ни с кем не знакомилась и скучала в обществе начальства лагеря, старшей пионервожатой, повара и завхоза, а в это время инструктор по спорту развлекал молоденьких вожатых шутками-прибаутками, и это у него хорошо получалось.
Директор лагеря шепнула Вере, что физрука зовут Евгением Викторовичем, что он мастер спорта по тяжелой атлетике и не женат. За праздничным столом ей почему-то захотелось оказаться в центре внимания Евгения Викторовича, но инструктор по спорту проявлял полное безразличие к тем, кто сидел во главе стола.
Может быть, поэтому, больше для личного престижа, чем по необходимости, Вера попросила директора лагеря обязать Евгения Викторовича подвезти ее в аптеку, так как он владел средством транспортного передвижения – черно-красным мотоциклом «Ява-планета-спорт».
Верино сердце отчаянно заурчало в такт мотору двухколесного скакуна, на котором восседал Евгений, а в представлении девушки – витязь из древнерусских былин, и его черный шлем являлся символом его рыцарской доблести. Прошло пять минут, а Вера все разглядывала мотоцикл, боясь даже к нему приблизиться, и никак не могла сообразить, какую ногу и как надо закинуть, чтобы очутиться за спиной у физрука и не опрокинуть ненароком его и его транспортное средство.
Женя ждал, его нетерпение выражалось в недовольном рычании мотора. Боже, как раздражала молодого человека вся эта канитель с высокомерной докторшей, но он терпел, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего. Приглядевшись, он увидел в зеркале не ту надменную докторшу, которую побаивались вожатые, а невысокую девушку, милую и даже робкую. Ее платье с оборочками совсем не соответствовало ее скверному характеру. Только за гонор и привычку совать нос в каждую дырку он бы ни за что на свете не согласился везти эту особу в аптеку, но с директором лагеря не поспоришь. В какой-то момент Женя неожиданно для себя развеселился, видя, с каким вниманием всеми уважаемая Вера Владимировна осматривала мотор и выхлопную трубу мотоцикла, потом поупражнялась в подскоках, но попыток сеть на кожаное сиденье мотоцикла делать, видимо, и не собиралась.
Через какое-то время и до Веры дошла правда жизни, что все ее усилия оседлать мотоцикл тщетны.
– Евгений Викторович, извините, но я не знаю, каким способом надо садиться на ваш мотоцикл, чтобы его не перевернуть, я не знаю, на что могу опираться, а на что не могу, – робко сказала она тому, кто даже голову не повернул в ее сторону.
Ответ был более чем лаконичный:
–– Если не знаешь, то не садись. Мне пора…
 Баба с возу – кобыле легче, – обрадованно подумал Евгений, мотор взревел, и… в этот момент мотоцикл просел, ибо Вера в один прыжок плюхнулась сзади него, а в следующий момент мотоцикл уже мчался по лесной дороге из лагеря.
При такой скорости езды Вера боялась даже повести глазами в сторону, чтобы не свалиться на обочину лесной дороги. Какое-то время она была ни жива ни мертва, вцепившись руками в плечи молодого человека. Всё, она сделал все возможное и даже невозможное, чтобы оказаться в седле мотоцикла, а теперь будь что будет!
– Эй, сзади, отцепись от меня! – крикнул на ходу Евгений Викторович, и эта фраза привела Веру в реальность своего безумия. Кому доверила свою жизнь? Может, этот физрук – проходимец с большой дороги?
– Эй, впереди, за что мне держаться? – с надеждой прокричала Вера в шею Евгения, а тот в ответ пожал плечами. Езда на мотоцикле больше не сулила никакой романтики. Вера неслась по лесной дороге, разбросав в стороны руки, сидя позади настоящего бандита, и прощалась с жизнью. Через какое-то время и Жене самому стало не по себе от такого послушания суматошной докторши. Смягчившись, он показал жестом, что она может держаться за его талию.
– Мамочка, помоги, – прошептала Вера и ухватилась за талию мотоциклиста. Когда они выехали из леса в поселок, Женя скорость сбавил и оглянулся на свою пассажирку. В его взгляде Вера уловила явное одобрение, и тут ее озарило, что у нее родятся от него девочки, у них будут бирюзовые глаза и русые волосы с тем же золотистым отливом, как у их отца. 
Как и положено в природе, провидение остается провидением, а жизнь течет дальше. Евгений Викторович не скрывал своей радости, когда Вера отказалась ехать обратно в лагерь на его мотоцикле, сославшись на кое-какие дела в Зеренде.
На обратной дороге в лагерь девушка зашла в больницу. Педиатры пили свой послеобеденный чай в ординаторской и говорили, как всегда, о работе. Вера слушала их беседу вполуха, потому что чувствовала, что что-то особое случилось с ее жизнью, но что конкретно, она не понимала.
– Вера Владимировна, что-то произошло? Вы на себя не похожи, видно, лагерная жизнь вам пошла на пользу, – обратилась к ней Тамара Михайловна, лучший диагност больницы.
– Конечно, жить в сосновом бору, питаться по режиму пионеров и гоняться за нерадивыми вожатыми не вредит здоровью, а его укрепляет. Только вот некоторые сотрудники играют на моих нервах! Наш физрук, например, грубый неотесанный молодой человек, подрывает мой авторитет. Утреннюю зарядку проводит с опозданием, правильной последовательности физических упражнений не придерживается. Я пыталась его научить тому, как надо грамотно проводить зарядку с детьми, учитывая их возрастные особенности, принесла ему наглядное пособие, и знаете, что он сказал в ответ?..
Врачи в ординаторской притихли и ждали продолжения.
 – Он вместо благодарности дал мне совет организовать в Зеренде Смольный институт благородных девиц!.. Какая наглость!..
В тот момент, когда Вера прилюдно осуждала Евгения Викторовича, она переставала себя уважать. Ну зачем нужно было рассказывать коллегам то, что лежало у нее на сердце и касалось только ее одной? Но это вышло из нее само по себе, и она ничего не могла с собой поделать: ей очень хотелось поговорить о физруке хотя бы с кем-нибудь.
– Вера Владимировна, этот парень – мастер спорта по тяжелой атлетике и бывший подводник. Я хорошо знаю его семью, а его сестра работает лаборантом в нашей больнице, – поделилась информацией всезнающая Тамара Михайловна, а Неля Никаноровна, заведующая детским отделением, добавила:
– Этот Лебедев – высокомерный грубиян! Я с вами согласна, Вера Владимировна, держитесь от него подальше.
На следующее утро, после завтрака на больничной кухне, Вера шла по территории лагеря, вдыхая терпкий сосновый запах, и ее окликнул голос, принадлежавший тому, кого она как можно скорее хотела забыть.
– Эй, Вера! – громко звал ее по имени Евгений Викторович, а ведь они едва знакомы, поэтому девушка продолжала шагать в направлении медпункта, решив не обращать на наглеца никакого внимания.
В то лето к Вере зачастили потенциальные женихи. Они съезжались в Зеренду на каникулы и, выполняя родительский наказ, бесцеремонно звали ее на свидание, поэтому она придумывала разные причины, чтобы ее отказ никому не причинял вреда. Двухдневный поход с пионерами на Георгиевский пруд был одним из таких поводов отказать очередному претенденту на ее руку и сердце в свидании, хотя основным поводом пойти в поход было ее недоверие вожатым, а второстепенным – ее личное желание погулять по летнему лесу.
Поход включал в себя пешие прогулки, восхождение на гору и две ночевки в палатках под открытым небом. Кроме Веры, детей сопровождали лагерный физрук, Евгений Лебедев, как инструктор по спорту, и плаврук.
Прекрасным солнечным утром два отряда пионеров вышли из лагеря в путь. Ночевать пионерам предстояло у подножья Зерендинской горы, рядом с Георгиевским родником. Пряный запах разогретых солнцем сосен смешивался с медовым ароматом лесных цветов. В воздухе порхали разноцветные бабочки, трещали на все лады кузнечики, и веселое щебетание птиц поздравляло обитателей леса с началом нового дня. Лесная тропинка уводила туристов всё дальше в лес, в царство деревьев, цветов и насекомых.
Вера шла по тропинке последней, чтобы помогать отстающим пионерам. Вожатые вместе с более сильными детьми вырвались далеко вперед, а физически слабые девочки и мальчики такого скоростного темпа не выдерживали и быстро уставали. Вера брала на свои плечи их ношу, и довольные ребята налегке убегали вперед.
К обеду солнце стало пригревать, и после долгих сомнений в правомочности ее желания позагорать девушка стянула с себя кофточку, оставаясь в вылинявшем дачном купальнике, затянутом на спине узлом. Вера улыбалась высоким соснам, разноцветью луговых цветов, и даже мухомор под красной шляпкой с белыми крапинками казался ей сказочным персонажем той сказки, в которую она случайно забрела.
– Угощайся земляникой, Вера.
Неожиданное появление Евгения Викторовича было совсем некстати, но красные спелые ягодки на тоненьких нежных стебельках дополняли картину Вериного счастья и были неописуемо хороши.
– Евгений Викторович, где вы нашли такое чудо? – спросила она, любуясь земляничками.
 – Там, где оно растет, а ты не смотри под ноги, а пробуй ягоду на вкус, потому что там, где ступаешь ты, уже ничего не растет. У тебя шаг тяжелый.
Вера знала все про свой шаг, она это знала еще с детства, поэтому не обиделась и пошла дальше по тропинке, а Женя, как завороженный, рассматривал ее спину. Блекло-голубой купальник, завязанный морским узлом на спине, делал плечи девушки трогательно нежными и какими-то беззащитными. Это было как наваждение, с которым не надо считаться настоящему мужчине.
Спелые ягодки земляники таяли во рту, и впервые Вера с благодарностью посмотрела на Евгения Викторовича. Теперь он не казался ей зубоскалом или надменным мастером спорта. Теперь он стал ее другом, с которым хотелось идти рядом.
– Спасибо за ягоды, Евгений Викторович! Но… хочу вам напомнить, что меня зовут Вера Владимировна, и прошу вас впредь называть меня только по имени и отчеству. Это имя мне дали родители, и оно мне нравится.
Евгений с серьезным любопытством посмотрел на докторшу и не дал ей почувствовать себя взрослее, чем он.
– Извините, я даже не предполагал, что вам не нравится, когда вас зовут по имени Вера, а как насчет… Верки? Веркой… вас можно называть?
Вера беззаботно рассмеялась.
– Можно, но смотря кому и где.
Случилось! Теперь два сердца стучали в такт той робкой влюбленности, которую может задуть даже самый легкий вздох.
– С именем мы выяснили, остается выяснить размеры вашего высочества. Будете ли вы и в этом так же честны? Вера Владимировна, которая просто Вера, какой вы имеете вес?.. а рост?..
Девушка отвечала на вопросы просто и с улыбкой, ей нравилось быть самой собой. Этот разговор не походил ни на легкий флирт, ни на заигрывание, в этом разговоре ощущалось что-то очень важное для них обоих, но пока – ничего конкретного.
Пионеры, то один, то другой, по-прежнему отставали от отряда, и Вера по-прежнему брала у ребят их рюкзаки, угощая их земляникой, которую находил для нее Женя. Потом детские рюкзаки и пакеты переходили в сильные руки мастера спорта по тяжелой атлетике, и вскоре он сам стал походить на новогоднюю елку, собравшуюся в туристический поход.
На ночевку отряд расположился у лесного ручья, который в народе звался Георгиевским прудом. Разбили палатки, организовали ужин на костре. Вера проверила палатки на надежность и заставила каждого пионера одеться перед сном потеплее, и для нее настало время отдыха, но трудно было уснуть на земле с впивающимися в тело камешками и шишками. Лежа в спальном пешке, слушая шум ночной жизни, она думала о событиях этого дня и том, кто дарил ей земляничный букетик, а сейчас спал в самом углу палатки.
Следующее утро началось с упоительной радости, переливающейся в лучах восходящего солнца. Солнечный свет, голубизна неба, свежесть воздуха, напоенного запахом соснового леса, соединяли в своей первозданности прошлое и будущее в одно прекрасное настоящее, и во всем чувствовалось таинство единения человека с чарующей и благоуханной природой. Мир, омытый живительной росой, словно бы сообщал всем живым душам, что настало время счастья.
В этот час Вере казалось, что не было на свете болезней и убийств, насилия и ненависти, и никакое зло не в силах нарушить этот пахучий покой лесной поляны, где пению птиц вторило жужжание пчелы, где квакали, не попадая в лад, довольные лягушки, и сосны слагали небу свои лесные сонеты, в которых звучал голос самой вечности. Настроение Веры было под стать этой идиллии летнего утра, и она млела от чувства гармонии с собой и со всем миром. Потом проснулись дети, и их беззаботный смех дополнял картину счастливого летнего дня пионерских каникул.
Спустя час солнце принялось выжаривать землю, как блин на сковородке, и дети в белых панамках на голове отправились в поход. Им предстояло восхождение на гору, а для Веры наступал час отдыха от забот. В тени высоких деревьев под перекаты журчащего ручья так хорошо мечталось о будущем, которое виделось ей в солнечных лучах, пронизывающих кроны деревьев. Когда усталые пионеры возвратились в лагерь, их ждал праздничный обед, после которого был объявлен по отрядам послеобеденный отдых.
К пригорку, где сидели рядком врач Вера Владимировна, плаврук Сергей и инструктор по спорту Евгений и за разговорами наблюдали за перемещениями дежурных по лагерю пионеров, подошли две девочки из старшего отряда.
– Евгений Викторович, мы случайно нашли недалеко от лагеря пруд. Можно нам искупаться? Пожалуйста, – робко начала разговор Марина, самая рослая девочка в лагере, а ее белокурая подружка при этом застенчиво улыбнулась. Марина привыкла общаться с взрослыми, так как являлась пионерским лидером.
Вере было обидно, что девочки обратилась не к ней, а к лагерному физруку, и, по ее мнению, он пользовался у пионеров большим авторитетом, чем того заслуживал.
– Ни в коем случае! Купаться в незнакомых прудах запрещено инструкцией, – незамедлительно ответила Вера и за поддержкой обернулась к Евгению Викторовичу, у которого и на этот счет было особое мнение.
– Вера Владимировна, в том-то и дело, что другие пионеры тоже могут найти этот пруд и начать купаться там без нашего разрешения, а это по-настоящему опасно, – серьезно заметил Женя, посмотрев в глаза Вере, которой померещилась в его взгляде морская волна, окатившая ее чувственным жаром.
На экстренном совете «старейшин» пионерского лагеря было решено организованно искупать детей по отрядам.
Пруд походил на водоем размером с большую лужу, дно которого быстро уходило из-под ног, оно было болотистым и липким, а вода имела ржавый цвет. Первыми в нем искупались сама Вера, физрук, плаврук и его помощник. Плаврук со своим помощником наметили территорию безопасного купания. Стоя по пояс в воде, вожатые отрядов внимательно следили за купанием довольных походной жизнью ребят, а с берега за ними наблюдали инструктор по спорту, плаврук и врач.
Постепенно берег пруда опустел. Искупавшиеся пионеры уходили в лагерь, кто играть в мяч, кто просто посидеть у костра, который поддерживался круглосуточно, а с ними покинули свой пост плаврук и инструктор по спорту.
Вера осталась на пригорке одна. Она наблюдала за двумя девочками – Мариной и ее белокурой подружкой, еще резвящимися в водоеме. Они первыми нашли этот пруд и получили несколько минут добавочного времени для купания.
Следя за купающимися подружками, Вера сгорала от нетерпения поскорее вернуться в лагерь и оказаться рядом с Евгением Викторовичем, которого она уже мысленно звала Женей, как вдруг перестала верить своим глазам: белокурая девочка, которая всегда бегала хвостиком за сильной и рослой Мариной, стала медленно скрываться в темных водах пруда. Шок от происходящего, как короткое замыкание в сети, разрядом прошелся по жилам Веры.
«Этого не может быть!» – кричал ее разум, а девчушка тонула на ее глазах, уходя с головой в темно-коричневую глубь пруда.
Возле воды играл мальчик из младшего отряда.
– Ванюшка, зови всех на помощь! – крикнула ему Вера, а сама бросилась в пруд, но вода противилась каждому ее шагу. Сердце сжалось в комок от предчувствия непоправимой беды, ибо, как бы она ни спешила, все равно ей не успеть выхватить из воды тонувшего ребенка.
В этот момент Марина заметила доктора, которая ринулась в воду с выражением страха на лице, она оглянулась и, не увидев рядом с собой подружку, тут же нырнула в глубину.
Теперь уже две девочки исчезли в ржавых водах пруда. От ужаса у Веры свело ноги, но она с еще большим упорством продвигалась вперед, туда, где скрылись под водой пионерки. О счастье… из коричневой воды показалось сначала голова девочки с прилипшими на лицо белокурыми волосами, затем ее туловище, а еще через мгновение рядом с ней всплыла и Марина.
 Марина резко толкнула подругу в направлении Веры и вновь скрылась под водой. Вера уже бросилась вплавь, но ей не хватило каких-то нескольких сантиметров, чтобы ухватить утопающую за плечо. Она уже приготовилась нырнуть, как в этот момент показалась над водой Марина, и она ее опередила.
Казалось, прошла вечность, и вот опять на поверхность пруда всплыло бездыханное тело белокурой девочки. Вера сумела подхватить ее под мышки и изо всех сил потащила утопленницу к берегу. Вода противилась каждому ее шагу, как живой зверь, не отпускающий свою добычу, за ней из воды выходила Марина с опущенными вдоль туловища руками.
Наконец-то, долгожданный берег! Вера на автопилоте исполняла инструкции из учебника по спасению утопающих. Марина сидела рядом, и было похоже, что она молилась. Когда примчались перепуганные физрук, плаврук и его помощник, пострадавшая окончательно пришла в себя и теперь не понимала, что происходило вокруг нее. Увидев рядом Марину, она протянула к ней руки и проговорила: «Марина, ты плачешь? Что-то случилось?»
Тут раздался горн, зовущий пионеров на ужин.
Случившееся на озере Вера расценила как предвестие беды, как расплату за то, что она позволила себе быть слишком счастливой в последние два дня. Чтобы, чего доброго, еще чего не вышло, девушка собралась и победила в себе восторженность, войдя в привычную роль серьезного человек и опытного врача, несущего ответственность за все и вся.
Наступил вечер. Пионеры спали в палатках, а вожатые по очереди дежурили у костра. Вере не спалось. Она сидела на бревне у костра и долго смотрела на дикие пляски пламени. Упрямые россыпи искр взлетали ввысь, заранее зная, что добраться до звезд у них не хватит сил, но они наперегонки все летели и летели в направлении звезд.
– Да, как Бог нас уберег от несчастья на пруде, – нарушил тишину один из вожатых, а другие в поддержку, вздыхая, согласно покачали головами.
– Наша халатность могла закончиться ужасной трагедией! – проговорила Вера тоном диктора по радио во время чрезвычайных происшествий. Молчание пионервожатых, сидящих у костра, должно было означать согласие.
Хотя у Жени было другое мнение по этому вопросу, но он молча подбросил сухих веток в костер и отправился в палатку за курточкой – к ночи похолодало. У костра кто-то робко запел туристические песни.
А Вере в тот вечер не пелось, и она решила прогуляться вокруг лагеря. Ночной лес не внушал ей опасения, после пережитого ужаса на берегу пруда разве могло что-либо ее испугать? Чтобы убедиться в своем бесстрашии, девушка смело зашла в лес, тут и началось что-то страшное – лес ожил… Под тем деревом лежало что-то безобразное и шевелилось, кто-то шуршал в кустах… Между ветками в лунном свете показалось что-то большое, лохматое и черное, а главное, что живое.
– Ой, что это?.. Кто-то коснулся меня, зачем?.. Нет, это мне кажется, но почему стало так тихо?.. Это не иначе как за мной следят, но кто?.. Лешие? Волки бы рычали, а тут только я одна и говорю… Стоп, почему мне не страшны волки, а страшны какие-то лешие? Что происходит? Откуда в этом лесу, с утра таком миролюбивом, столько вражды именно ко мне? А если это вовсе не ветки дерева – это костлявые щупальца лихоимцев! Меня окружают?! Мамочка родная, как мне страшно. Надо бежать, бежать, пока не поздно.
Вера развернулась и стремглав понеслась к костру, как трусливый заяц. Только когда заслышался спокойный говор вожатых, она перешла на шаг.
– Где это вы прогуливались, Вера Владимировна?
Обернувшись, девушка увидела в нескольких шагах от себя Евгения. Теперь она видела в нем своего рыцаря, того, кто спасет ее от ночных страхов, но признаться в этом она не могла из-за своего гонора.
– Вы только по ночам так вежливы, Евгений Викторович?
– Увы, я только любопытен… Я просто хотел бы с тобой поговорить наедине.
Вера затаила дыхание.
– Вы, Вера, поступили у костра как судья над теми, кому и так нехорошо. Это, видимо, ваша привычка – винить людей?.. То, что случилось у пруда, не предугадаешь… Или вам кажется, что только вы та единственная персона, кто может кого-то спасать, а кого-то винить? Для вас другие – это олухи царя небесного? Я вот что вам скажу: это жестоко, Вера Владимировна, обвинять людей в том, что уже не исправишь! Или вам доставляет удовольствие травить виной всех подряд за то, что, слава Богу, не произошло?
– Евгений Викторович, вы сами не выполнили своей обязанности следить за детьми во время купания. Это ли не халатность? Как бы мы смотрели в глаза родителям, если бы случилось непоправимое?
– Если бы да кабы… Только ты, Вера Владимировна, или как там тебя называть, имеешь доброе сердце и чистую совесть? Может быть, вашей совестливой душе не хватает сострадания? Ты уверена, что другим нет дела до того, что случилось с Мариной и ее подругой?
– Я вот что скажу вам, Евгений Викторович. Каждый должен нести ответственность за свою работу!
– Вот вы и несите эту ответственность на себе, только не надорвитесь! А я-то, дурак, подумал, что ты человек. Простите, подвиньтесь, обознался! Ты совсем не та, за кого себя выдаешь. Той девушки, которая может разделить одну земляничку на весь отряд, просто не существует!
– Вам, Евгений Викторович, должно быть стыдно! Вы…
Но, увы, рядом с Верой уже никого не было. Она стояла одна и тупо глядела на мерцающий неподалеку костер. Долго бродила девушка вокруг костра, а потом сидела на бревне, следя за костром, за полетом искр. Сосны шумели над головой, ручей звенел монотонными перекатами, и в вышине светили бездушные звезды, а Вера вспоминала всю свою жизнь, год за годом, и наконец поняла, что очерствела сердцем настолько, что уже не чувствует боли других людей.
Среди ночи она разбудила Женю. Сонный Женя неохотно вылез из палатки, кутаясь в курточку от предутренней сырости и кляня себя за знакомство с этой чокнутой врачихой. Хоть она и выглядела милой, но характер имела тяжелый, как у боцмана списанной подводной лодки. Слушать ее бредовый лепет он не собирался, но грусть, которая звучала в ее голосе, и почерневшие глаза, блестевшие слезинками, не дали ему уйти обратно в палатку и оставить ее одну.
Ночь, костер и уединенность сделали свое дело. На Веру нашла сентиментальная говорливость, и она честно призналась Жене, что любить не умеет, что очень боится нырять, что устала ждать подвоха при каждой попытке быть счастливой, устала мечтать о том, что не сбывается… что если родители не защищают своих детей, то дети теряют точку опоры в жизни.
Затухающий костер не согревал от вечерней прохлады, Женя набросил свою курточку на плечи дрожащей от холода докторши и, сам не понимая почему, слушал бессвязный лепет той, которую пытался не допустить в свое сердце. С неуклюжестью непривычного жеста он обнял Веру, потом развернул ее к себе лицом и бережно поцеловал в губы.
Вера замолкла, как вести себя дальше, она не знала. Поэтому, закрыв глаза, она отдалась желанию целовать мужские губы под колючими усами, пахнувшие табаком. Объятья обладателя этих вкусных губ становились ее защитой и крепостью. Подул ветер, с рассветом лес закутался в туман, тихонько догорал костер. Настала пора расходиться, и к палаткам они шли в обнимку.
– Вера, не у тебя одной проблемы с родителями.
Девушка понимала, что сейчас Женя открывает ей свое сердце, и приготовилась его слушать.
– Свою мать я не уважаю, потому что она слишком добра ко мне, а отца ненавижу, потому что он злой человек. Раньше он много пил и гонял нас с мамой по всей деревне, но кто на свете может быть роднее, чем они? Когда я три дня валялся в коме с менингитом, отец не отходил от моей постели, пока я не пошел на поправку, а потом снова стал ругаться и пить. Когда допился до язвы, стал деревенским трезвенником. Все в жизни так изменчиво…
Вера молчала. Как-то незаметно они перешли на «ты», и это ее пугало… А вдруг она опять обозналась?
Утром Женя вновь стал Евгением Викторовичем, а Вера опять принялась учить пионеров и вожатых следовать предписанным инструкциям. Днем у каждого из них были свои дела, а к вечеру, по прибытии в пионерский лагерь, они оба хотели встретиться вновь. После отбоя Женя постучал в окно ее комнатки, где спала Вера.
– Вера, пойдем погуляем по берегу?
В это первое свидание они сидели на песке, который хранил солнечное тепло. В этот раз Вера говорила мало, больше молчала, она знала наверняка, что мама не одобрит ее выбор, и сознательно отказалась следовать образу Джейн Эйр, решив довериться зову своего сердца.
Сначала Женя назвал ее уткой, потому что он видел, как Вера каждый вечер плескалась в озере, а потом протянул ей загадочный конверт. Зардевшись, Вера открыла конверт и сразу поняла, что это не любовные стихи.
Это был письменный привет от того очередного жениха, на свидание к которому Вера не пришла. Прочитав письмо, она закопала его в озерный песок. Оказалось, что они могли говорить часами, отстаивая каждый свое особое мнение, и могли часами молчать, слушая шум волн, бьющих в берег. Иногда Женя задавал такой вопрос, что Вера терялась, думая, что на него нет ответа во всем мире. Порой он высказывал забавные суждения о собственной жизни или о судьбах народов мира. Женя стал ее кумиром, когда признался, что читает классику, но только книги своих любимых писателей, таких как Антон Чехов и Джек Лондон. Дело в том, что девушка читала все подряд. Каждая новая книга, как и судьба каждого книжного персонажа, была для нее откровением.
На следующий день Вера призналась в любви, но не Жене лично.
Дело в том, что к ней пришел в гости жених, письмо которого было захоронено на берегу озера, он оказался студентом факультета иностранных языков и пытался произвести на нее хорошее впечатление, проводив из лагеря до больницы, но она не стала водить его за нос и призналась, что вчера полюбила другого.
– Как это – другого?.. За один вечер?..
– Да, за один вечер, – подтвердила Вера, и на душе у нее запели соловьи.
Настала последняя неделя Вериной лагерной командировки. Глубокой ночью Женя и Вера мчались по трассе, им освещал дорогу золоторогий месяц, ветер торжественно гудел в ушах. Доверчиво прильнув к спине любимого, крепко держа его за талию, девушка не замечала ни крутых виражей, ни бешеной скорости мотоцикла, она наслаждалась знанием, что нашла своего суженого и что будет ему верна до смерти.
Женя не узнавал сам себя. Его ошеломляла доверчивость Веры, сидевшей сзади. Ее не пугала скорость, с которой они мчались по трассе, словно играть с жизнью для нее было привычным делом. Потом он оставил девушку стоять на поляне, чтобы показывать ей свои трюки на мотоцикле, которые не делаются даже в цирке. Больше всего на свете ему хотелось увидеть в Вериных глазах восхищение им, простым деревенским парнем, и это тоже казалось Жене странным и не вполне объяснимым желанием.
С рассветом влюбленная пара вернулась в лагерь. После прощального поцелуя Вера увела парня в свою врачебную комнату. Не включая света, она уложила его на кровать, разделась сама и легла с ним рядом под тоненькое покрывало. Они так долго лежали, словно не понимали, что это происходит в реальности. Женя осторожно положил руку на девичью грудь, а Вера нежилась в ожидании дальнейшей ласки, чтобы навсегда потерять в объятьях любимого свою девичью честь. В ту ночь она стала женщиной, а Женя – еще не мужем, но ее мужчиной.
Следующим днем Вера княгиней выступала по территории лагеря, поступью настоящей женщины! Разве можно было такое счастье скрывать?!
Так как всему есть свой час, по окончании лагерного сезона Женя привел Веру в дом своих родителей.
– Сынок, ты же говорил, что до твоей свадьбы – как до Китайской стены! – сетовала его мама, Любовь Андреевна, не отрываясь от сковородки с блинами.
 – Мама, о какой свадьбе ты говоришь? – удивился Женя, расхаживая по горнице. Этот разговор насторожил Веру, так как она знала, что без свадьбы женщинами не становятся и детей не рожают. Тут с календарем в руках вышел Женин отец.
– Значит, так, дети мои, шестнадцатого июля у меня день рождения. Теперь, Женя, ты со своей девушкой определись: или мы готовимся к моему шестидесятилетию, или празднуем вашу свадьбу.
Женя замахал было руками, дескать, к чему торопиться, пусть все идет, как идет, но Вера попросила календарь и по календарю сама определила судьбу их отношений, наметив свадьбу на восьмое августа.
– О, так дело не пойдет. Именно в это время я должен быть в Петропавловске. У меня вступительные экзамены в педагогический институт!
Вера посмотрела на Женю с любовью, но сказала честно, что думала:
– За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь.
Свадьбу назначили на шестнадцатое августа. Бабе Кате Верин жених не понравился с первого взгляда.
– Разве ты не видишь, внученька моя, что этот парень ленив, груб и пьяница?
– Я вижу, баба Катя, только то, что он честный и добрый человек, а пьет потому, что ему очень сложно найти свое место в обществе. Если он стал мастером спорта, значит, сила воли у него есть. Только раньше у него не было меня, а теперь я у него есть, и я поддержу его и стану ему верной женой… Баба Катя, ведь он только с виду кажется таким грубым невоспитанным человеком, а сердце у него нежное и доброе. Это-то и меня удивляет, и он любит меня такую, какая я есть.
 – Значит, так, прынцесса, если я еще раз увижу твоего ухажера на моем пороге, то встречу его с дубиной в руках, – пообещала баба Катя, но Вера никого не слушала, пусть даже весь мир бы ополчился против ее брака с Женей, но она будет верна только ему, своему первому мужчине, Лебедеву Евгению Викторовичу. Когда Вера вышла на работу, встречаться они стали реже, она каждый вечер ждала стука в окно, но в ее окошко чаще стучал шофер скорой помощи, чем ее любимый.
Однажды в приемный покой поступил девятимесячный ребенок с симптомами запущенного обезвоживания. Сделав необходимые назначения, Вера отправилась в интенсивную палату инфекционного отделения, занимавшего отдельное здание, больше напоминавшее деревянный барак заключенных, чем больничное учреждение.
Ребенок нуждался в капельницах, и она намеревалась проследить за выполнением назначенного ею лечения, хотя это должен был делать уже дежурный врач. Опытная пожилая медсестра настроила капельницу и клятвенно пообещала сделать всё согласно листу назначений, и Вера решила быстрее вернуться домой, надеясь, что ее жених постучит в ее окошко.
В ту ночь Женя на свидание не пришел, а ребенок в инфекционном отделении умер. Пожилая медсестра оправдалась тем, что иголка вышла из вены, а она не смогла попасть в вену повторно, и дежурного врача не вызвала, так как ребенку полегчало, но к рассвету малыш умер.
Это был отрезвляющий шок для Веры, она личное поставила выше профессионального долга и в ту ночь дала себе обет соблюдать клятву Гиппократа, которую она давала, получая диплом врача.
Потом проходили дни за днями, и предсвадебное настроение девушки сменилось будничным, словно речь шла не о замужестве, тем более что Женя часто приходил выпившим, но все равно желанным.
Новость о замужестве дочери Римма отказалась принимать. Вере и ее жениху был объявлен по телефону ультиматум, по которому Евгению следовало приехать в Караганду и попросить у родителей руки невесты, а иначе ни о какой свадьбе не будет и речи.
Вера знала заранее, что ультиматум есть ультиматум и его надо выполнять. На выходные молодые приехали в Караганду, но познакомившись с женихом Римма сразу поняла, что Женя был не парой для Веры. Она так и сказала молодому человеку, который имел дерзновение породниться с уважаемой семьей Шевченко, что такие дела с бухты-барахты не делаются.
– Евгений, не губи жизнь моей дочери. У тебя нет ни профессии, ни работы, есть привычка выпивать – это непреодолимое зло. Пусть Вера пострадает немного, но это будет ей только на пользу. Если в тебе есть хоть капля любви к моей дочери, то откажись от нее. Ты не готов стать ей мужем, ее защитником и отцом ее детей, наших внуков.
Римма не догадывалась, что именно эти слова еще больше укрепили Евгения в желании жениться на ее дочери.
Разговор с дочерью состоялся позже и тоже без свидетелей.
– Вера, ты сама знаешь, что твоему жениху грозит алкоголизм. По статистике, многие спортсмены, оставляя спорт, не могут устроиться в жизни и спиваются. Подумай о своих будущих детях. Будет ли Женя для них хорошим отцом?.. Ты получила наше благословение, свадебное платье лежит в чемодане, но у тебя еще есть время сделать правильный выбор, а я все слезы выплакала за твою судьбу с Евгением, и больше плакать мне нечем.
Молодые возвращались в Зеренду, они сидели на заднем сиденье междугороднего автобуса, который отправился из Караганды в Кокчетав поздним вечером. Усыпляюще гудел мотор, большинство пассажиров видели дорожный сон, дремала и Вера, положив голову на плечо будущего мужа. Вдруг Женя вскочил как ошпаренный, своим ревом разбудив всех пассажиров.
– Ты что, дурень, делаешь?!
Вера тут же устыдилась за его некультурное поведение, но тут раздался протяжный гудок локомотива, который мчался на автобус, застрявший между железнодорожными путями под Осакаровкой. Локомотив приближался с бешеной скоростью, и страх поразил всех сидящих в салоне междугороднего автобуса.
– Все назад! – закричал водитель, пытающийся безуспешно завести заглохший мотор автобуса. Пассажиры, все как один, вскочили с кресел и бросились бежать назад, и в автобусном проходе началась давка. Вера и Женя и так сидели на задних сиденьях, и бежать им было некуда. Яркий свет бил в окна и слепил глаза, надрывно гудел паровозный гудок. Огромный локомотив мчался на пассажирский автобус с той смертельной скоростью, которая никому не сулила пощады. Обнявши друг друга, жених и невеста готовились к быстрой смерти. Не мигая, смотрела Вера в глаза надвигающейся смерти, и в ярком свете прожекторов замелькали знакомые эпизоды ее прожитой жизни, где она так и не стала счастливой. Как это было несправедливо – умереть на пороге исполнения заветной мечты.
Удар. Автобус, как детский резиновый мячик, подпрыгнул в воздухе. Опять удар, и автобус перевернулся и повис в воздухе. Всё затихло. Вероятно, это и была смерть.
Постепенно до сознания Веры стали доходить чьи-то крики о помощи, она открыла глаза, ее по-прежнему крепко обнимал Женя.
– Доктор! Есть ли здесь доктор? – прокричал кто-то в панике.
Вера хотела промолчать, ведь что она могла сделать в этой ситуации как педиатр?
– Доктор здесь! – громко откликнулся Женя. Понимая, что от ответственности уже не отвертеться, Вера стала лихорадочно вспоминать лекции по военной медицине.
– Бабушка, бабушка! Там впереди моя бабушка, – как заведенный причитал молодой солдат. – Люди, помогите моей бабушке.
– Прекрати кричать, – строго произнесла Вера. – Это бесполезно. Если хочешь помочь бабушке, надо освободить проход, не по телам же идти к твоей бабушке. Женя, помоги людям вернуться на свои места.
Солдатик и Женя принялись освобождать центральный проход, поднимая людей и рассаживая пассажиров на свои места. Это было нелегко, ведь автобус сильно кренило набок. Когда все расселись по своим местам, за исключением тех, кто вывалился из окна, солдат нашел живой свою бабушку, правда, со множественными переломами ребер.
Выйдя из автобуса, Вера чуть было не покатилась вниз. Автобус задержал от падения в кювет дорожный столбик.
Пассажиров по одному вывели из автобуса, а тяжело травмированных выносили на руках. К месту аварии приехала скорая помощь, но в ней не оказалось носилок и не было перевязочного материала. Еще через полчаса прикатил грузовик с матрасами, расстеленными по дну кузова, на них осторожно положили тяжелораненых, и с трудом верилось, что их довезут до больницы живыми, а через час место столкновения автобуса с поездом было окружено служебными машинами. Прибыла и специализированная машина «скорой помощи» из города, когда большинство жертв столкновения автобуса уже разъехалось с места аварии попутным транспортом.
Проходили часы, а оставшиеся пассажиры сидели в тесной будке стрелочника в ожидании другого автобуса. Женя не позволял окружающим унывать, он с энтузиазмом подбадривал людей, и Вера им гордилась.
В компании спасенных никто не говорил о том, почему смерть обошла их стороной, потому что все хотели только одного – возращения к нормальной будничной жизни.
Вера работала и все дни проводила в больнице, родственники Жени готовились к свадьбе, но чем ближе была дата регистрации брака, тем жених и невеста все больше сомневались в своем желании регистрировать этот брак.
«Если я брошу Женю, то он сопьется, и я буду виновата?.. Ведь он хоть и потомственный алкоголик, но он умный, сильный и добрый человек. Мне нужна только его любовь. Вместе мы справимся, как-никак, он мастер спорта!.. Вера, не глупи! Беги от него», – умолял веру ее разум, мешая сердцу любить.
Такие противоречивые мысли лишали невесту покоя, и в самый последний вечер перед свадьбой она сбежала.
Когда Римма и Володя приехали на частном автобусе к бабе Кате, то в комнате дочери их ждала лишь Сауле, которая приехала из Петропавловска, чтобы быть подругой невесты.
– Я так и знала, что моя дочь сбежит! Не может она собственными руками разрушить свою жизнь. Володя, надо дать отбой со свадьбой, а убытки семье Лебедевых мы возместим.
Сначала Женя не мог поверить в то, что его невеста пропала. Он как раз примерял свадебный костюм, когда из Зеренды позвонила сестра и сообщила, что Веру нигде не сыскать. Новый коричневый костюм был ему тесен, в нем он был похож на бурого медведя в жилетке, которого готовят выйти на арену цирка.
С утра, до звонка сестры, сообщившей о побеге Веры, Жене хотелось свободы, хотелось уехать в Петропавловск к Людочке, которая ждала его из армии целых три года, а он женится на другой. С утра он ругал себя за то, что раскис перед девственностью Веры, от которой так хотел сейчас отвязаться, чтобы снять этот дурацкий костюм, сесть на красавицу «Яву» и укатить куда глаза глядят!
И тут – на тебе! Вера сама сбежала от него. Удача или… потеря? Женя видел, как обрадовалась новости его мамаша, которая явно недолюбливала заносчивую невесту, фифу городскую. Какое-то время он стоял перед зеркалом и внимательно рассматривал себя в зеркале.
– Кто ты такой? Свободу захотел? От кого свободу? Людочку вспомнил, а забыл, как ты сам от нее сбежал, чтобы не приставала.
Тот, кого Женя видел в зеркале, был честен с ним. Зачем ему нужна свобода, если невеста его бросила, а без Веры, своенравной и милой, надменной и заботливой, без ее радостного смеха, без ее взгляда, проникающего в его душу, без ее трогательных поцелуев и растерянности в постели он сам – случайный на земле человек?
На глазах удивленной мамаши Женя стянул с себя костюм и ринулся в гараж, а еще через минуту-другую уже мчался в Зеренду. Он искал свою невесту, как ищут в стогу сена иголку, в которой заключалась его собственная жизнь, и нашел.
Вера сидела в здании автостанции, она сидела, как первоклашка, с выпрямленной спиной, и из ее карих глаз капали слезы, покусанные губы вспухли.
– Почему ты уезжаешь?! – тихо спросил Женя, сев с ней рядом.
– Я не уезжаю, я только что приехала.
Вера со вчерашнего вечера гостила у Ибрагимовых, которые мечтали видеть ее в своих невестках, но быть их невесткой означало жениться на их сыне, который никогда не подарит ей букетик земляники.
– Тогда почему ты приехала?
– Мне стало жалко твоих родителей, которые столько сделали для нашей свадьбы, а я им не помогала… Они поставили палатку, купили свиней, пригласили оркестр...
– Ты любишь меня? – перебил ее Женя.
– Я не могу тебе ответить, потому что не знаю, любишь ли ты меня.
– Я сам не знаю почему, но я люблю тебя, Верка.
– Я тебя тоже люблю, но я не Верка и никогда Веркой не буду.
– Верочка, ты согласна выйти за меня замуж?
Женя встал на колени перед сидящей на скамейке девушкой и обнял ее за коленки.
– Да! – ответила Вера, и слезы счастья залили ее лицо.
Жених возвратил свою невесту ее родителям, и началась свадебная кутерьма. На свадьбе было много гостей, званых и незваных, они поздравляли молодых, дарили подарки. Потом началось гулянье с песнями, танцами и частушками. Счастливые оркестранты в перерывах между игрой пили водку, какие-то чужие женщины носили закуски, и Вере показалось, что гости и хозяева забыли, зачем они сюда явились, каждый из них веселился как мог, каждый, кроме самой невесты. Вере становилось одиноко, она чинно сидела за столом молодоженов, а ее муж сидел в кругу своих друзей.
Чтобы не пасть духом, Вера оставила гостей и вышла за ограду. Черное небо хмурилось, предвещая грозу, а у самого горизонта молнии черкали на небе огненные иероглифы.
«Зарницы должны быть хорошей приметой, но почему мне так грустно?» – думала Вера, ставшая Лебедевой, но отвечать на этот вопрос не стала, потому что ее душою овладела обреченность, которая приходит к человеку, когда его мечты себя не оправдывают и становятся правдой жизни.
– Но я мечтала не так, как это случилось. А что если я обманулась?.. Теперь поздно, мечтать обратно мне не дано, поэтому не хнычь, невеста, ты теперь жена.
Из свадебной палатки одиноко звучала гармоника, и Вера отправилась на ее зов.
***
А в это время на другом конце земли тот, кому она была предназначена по тайне ее рождений на земле, к кому так тянулось ее сердце еще с детских лет, ехал на прием к доктору. Этот доктор был знаменит на все королевство и находился на заслуженном отдыхе. Теперь пациентов он принимал у себя дома и только в исключительных случаях. И таким исключительным случаем был Де Гроте, который готовился встретить свой смертный час, не дожидаясь, когда поймет, зачем он вообще родился на свет.
Целый год мужчина настойчиво боролся с болезнью, ставшей родовым проклятием мужчин его фамилии, но, видимо, следовать на кладбище за дедом и отцом было ему предназначено судьбой.
Ронни ходил по врачам, исправно пил антибиотики и всякую другую гадость, но боли в паху становились все мучительнее, а он старался, на зло судьбе, еще усерднее заниматься спортом, но сколько бы ни тренировался, его спортивные результаты становились все хуже и хуже.
Как-то раз его товарищ по подводному спорту заметил, что Де Гроте потерял былую спортивную форму.
– Что случилось, друг? Ты тренируешься три раза в неделю, а результаты не становятся лучше. Наверное, вы переутомились на подработках?
– Скорее всего, я переутомился от бессилия что-то изменить в моей жизни, а подводный спорт дарит мне надежду, потому что я ныряю, а потом выплываю, значит, живу. А если честно, то мало мне было того, что жена – пройдоха, из долгов не вылезаю, так теперь боли в паху замучили, хоть криком кричи. Врачи знают, что лечение бесполезно, но деньги терять не хотят и вместо правды травят меня антибиотиками. Сначала деда похоронил от заболевания простаты, потом отца… Жил как жилось, пора и мне честь знать!
С таким махровым пессимизмом товарищ Де Гроте был не согласен.
– Мой друг, не нам с тобой решать, когда пора жить, а когда пора умирать. К счастью, это решает только Бог. Знаешь что, я за тебя, Ронни, словечко замолвлю моему дяде, профессору. Он хоть и на пенсии, но иногда пациентов принимает… Ты забыл, когда нас с женой и детьми хозяин квартиры на улицу выгнал, кто нам дал кров?.. Не помнишь? Это был ты, теперь мой черед прийти на помощь.
Профессор-уролог, которому порядком надоел заслуженный отдых, принял Де Гроте радушно и внимательно выслушал мужчину, потом с пристрастием осмотрел.
– Вы хотите продолжать жить или умирать в муках? – спросил доктор.
– Доктор, не надо крутить вокруг да около. Вряд ли я добровольно бы выбрал такую жизнь, какую и врагу не пожелаешь. Я буду очень вам признателен, доктор, за правдивый диагноз, каким бы он ни был.
– Молодой человек, разрешите полюбопытствовать, когда вы жили активной половой жизнью в последний раз?
– Спросите что-нибудь легче. Я уже не помню, сколько лет я не спал с женщиной, думаю… лет… 15.
– Тогда позовите ко мне вашу жену, и я ей объясню значение активного секса для вашей жизни. Понимаете…
Тут Ронни передернуло, и он перебил доктора:
– Лучше смерть, и поскорее, чем лечь с этой ведьмой в одну постель.
– Тогда у вас в наличии есть только два варианта: умирать от рака простаты или найти себе подружку.
– Я подумаю, доктор. Когда мне приходить за результатом полного обследования?.. Хорошо, договорились, через три дня я буду у вас. Только прошу, скажите мне всю правду, не надо меня щадить!
Ронни попрощался с доктором и отправился домой, теперь от него ничего не зависело, а результаты лабораторного обследования только определяли сроки его жизни на этом свете.
Августовский день клонился к вечеру, становилось душно, и приторно сладко пахли цветы. Мужчина шел домой, и ему вдруг показалось, что он живет не своей жизнью, что-то перепуталось в его судьбе, но что?.. Доктор убежден, что многолетнее воздержание в браке погубило его жизнь, и он настоятельно рекомендует ему заняться любовью с нелюбимыми женщинами, будучи женатым человеком. Теперь ему надо выбрать одно из двух: или стать распутником, или умирать в муках, как его отец, но в любом случае его ждал бесславный уход в небытие.
Только одного Де Гроте не учел в своих жизненных прогнозах, что, вопреки всем его ожиданиям и логическим предположениям, на свете существовала та единственная женщина, которая была рождена для него, которая могла вдохнуть в его жизнь любовь и стать его судьбой, но не ему, а другому мужчине она отдала свое сердце.
Ронни и Вера находились в этот день далеко друг от друга, и по законам реального мира их пути не могли пересечься ни в прошлом, ни в будущем. Слишком разными были они в своем жизненном опыте и в своем личном мировоззрении. Слишком разными были государственные устои и общественные ценности в странах, где им было суждено родиться и стать взрослыми людьми. 
Хотя даже если бы они по счастливой случайности встретились в этот августовский день, то Ронни прошел бы мимо Веры, не заметив ее трепетного сердца, а Вера увидела бы в нем лишь огорченного жизнью женоненавистника.
Они оба с самого детства хотели быть хорошими людьми, оба мечтали честно трудиться и радоваться жизни на работе и в семье, но счастье – редкий дар в этом мире. Ронни и Вера доверились своим судьбам, ибо были уверены, что чудес не бывает. Судьбе человека безразлично, счастлив ли он на своем жизненном пути или нет, ей лишь бы довести его до смертного одра и сказать: «Прощай!»
Счастье человека в том, что пути Господни для него неисповедимы...