Дядя Кузьма

               
По детским воспоминаниям моей мамы, Надежды Михайловны, ей было в ту пору лет 7-8 (1925-1926 г.), встаёт, как из яви, Кузьма Лукич Орех – родной брат моей бабушки Евдокии Лукиничны и, следовательно, тоже мой дед. Между собой все называли его дядя Кузьма.
Он был из тех, кого на Руси нарекали Божьим человеком. Своего имущества он не имел, жил у своих сестёр попеременно, помогал им по хозяйству, делая любую работу: полол огород, косил траву, убирал сено и пр.   
Дядя Кузьма был очень неспешным человеком, делал всё медленно, но очень хорошо и обстоятельно. Никогда не впадал в панику. Если бабушка кричала: "Кузьма, скорее сено сгребай, сейчас дождь будет!" дядя Кузьма медленно отвечал: "Куда спешить, Бог намочит, Бог и высушит!"
Стирал свои вещи сам, их было у него очень мало. Самой ценной вещью считал пару старых сапог в заплатах, но всегда хорошо начищенных. Он в них ходил только в город: в субботу – в баню, а по воскресеньям – на собрание староверов вместе с моей бабушкой. В остальных случаях ходил босиком. Сапоги же чинил сам.
Жил он в сарае возле дома по собственному желанию. Бабушка его всё время звала в дом, но он отказывался. За обедом ничего не ел с общего стола, сам готовил себе еду: в огороде собирал морковь, репу, свеклу, лук, картофель, все это чистил, складывал в свой чугунок и ставил утром в русскую печку. В обед доставал этот чугунок с печеными овощами, брал свою "колотовку" и сбивал овощи в пюре, не добавляя никакого масла. Брал с общего стола только хлеб. Всегда заканчивал трапезу присказкой: "Бог напитал, никто не видал, а кто увидел, не обидел".
Вина, а тем более, водки никогда не пил. При таком, казалось бы, скудном питании он был человек большой физической силы. Телосложение плотное. Зубы крупные ровные, белые, как чесночные дольки.
Дядя Кузьма нрава был кроткого и доброго, очень любил детей. По воскресеньям, после староверческого собрания, всегда играл на скрипке. Играть выучился сам на слух. Скрипка у него была в большом почёте и сугубой сохранности. Всегда висела на стене сарая на отдельном гвоздике.
При звуках скрипки к нему собиралась окрестная детвора. Дядя Кузьма играл весёлые песни и танцы, особенно любил полечку. Дети плясали и пели под его музыку. Мама рассказывала, что когда была обижена на кого-нибудь и плакала от досады, то приходила в сарайчик дяди Кузьмы и он её успокаивал словами: "Не плачь Настенька (он почему-то называл её Настенька вместо Наденька), всё так ня будеть, а будеть как-нибудь по-другому".
Потом он брал скрипку и говорил: "Вот я сейчас сыграю полечку, а ты попляши и всё пройдёт". И играл на скрипке, напевая: "Что танцуешь, Настенька? – птичку-польку, папенька!" Настенька-Наденька смеялась и все детские обиды проходили.
Никаких газет и книг он не читал, но был, очевидно, грамотный, так как читал молитвы по книжке. Пожив у бабушки, он уезжал к другой сестре помогать по хозяйству. Больше никаких сведений о нём у меня нет.
В нашей семье "дядя Кузьма" стало нарицательным именем, обозначающим человека медлительного, неспешного, степенного, набожного.

В дополнение к сказанному от двоюродной сестры Анны Петровны Пархаль

Дядя Кузьма часто поминался в нашей семье. Мой папа, Пархаль Пётр Михайлович так мог мимикой передать чудаковатые повадки дяди Кузьмы, что мы живо представляли его.
Папа рассказывал, как дядя Кузьма проводил эксперимент: «Взяу ложку сахару и ложку соли и зьеу. И что ты думаешь?...   вырвало…»
И всем было весело…
Наверное, от дяди Кузьмы, он взял за правило идти по жизни с юмором. Любил пошутить и дома, и на работе. Работал он экономистом в конторе. Это был филиал ленинградской обувной фабрики «Скороход».
На втором этаже деревянного здания находились комнаты, где располагались бухгалтеры и экономисты. В комнате, где работал папа, сидели за письменными столами ещё три женщины. Чтобы их развеселить, он одевал ботинки не на ту ногу и выставлял из-под стола так, чтобы было всем видно. А сам как ни в чём не бывало продолжал работать. Когда женщины обнаруживали оплошность, они относили это к рассеянности папы и весело смеялись над ним.
Однажды папа уезжал на юг в санаторий. Мама дала ему поручение найти в том городе её подругу юности Соню. Адреса она не знала, но посоветовала папе обратиться в паспортный стол того города.
Через некоторое время прямо на работу маме приходит телеграмма «Нашёл Соню, вышли деньги»
Шуткам о неверности мужа не было конца…
Мне довелось родиться в Невеле в очень хорошее время (1960 г.). Это был уже не послевоенный город, лежащий в руинах, когда моя мама, Пархаль Антонина Трофимовна и папа, Пархаль Петр Михайлович, после рабочего дня шли по доброй воле помогать расчищать улицы от завалов разрушенных домов – немых последствий войны. Полные энтузиазма начать жизнь по-новому, они таскали тяжелые носилки с битым кирпичом, камнями – приводили город в порядок. Так хотелось навести красоту в городе.
Этого времени я не застала, знаю только по рассказам. Моё время началось, когда мама работала в Химлесхозе (в Химке как она говорила), папа – на обувной фабрике слыл почитаемым экономистом. Кроме работы он нёс ещё и общественные поручения: был политинформатором, одно время – председателем профсоюза. Тогда общественная работа была обычным делом. И он ответственно к ней относился.
Городок наш был третьим по значимости в Псковской области, имел около 40тысяч человек населения с пригородом. В городе были обувная и швейная фабрики, молочно-консервный комбинат, сокоэкстрактный  завод, завод «Металист». Городок был опрятный и чистый с главной улицей им. Ленина, частными домами в три окошка на дорогу – такие  правила обязывали хозяев проектировать свои дома.