Работа над ошибками

Елена Алергант

                Работа над ошибками


                Заметки редактора

Позвонил бывший соученик по литературному факультету и спросил, не нужна ли подработка. Подработка нужна всегда. Зарплаты в издательстве, где работала уже три года, хватало на жизнь без излишеств. На излишества приходилось подрабатывать дополнительно.
Приятель сказал, что знакомые ищут толкового литератора для пожилого мужчины. Человеку недавно исполнилось восемьдесят, и он решил написать мемуары. Но беда в том, что писать сам не решается. Мало того, лет пять назад получил какую-то травму и передвигается в инвалидной коляске. Хочет надиктовывать свои воспоминания на диктофон с тем, чтобы профессионал сделал по записи стройный текст. Оплату обещает почасовую и немалую.
На следующий день пошла знакомиться с потенциальным заказчиком. Для своего возраста он выглядел недурно. Высокий, худощавый, ухоженный и очень любезный. С порога пригласил на кухню и предложил кофе. Отказываться не стала. Знакомство за столом протекает проще и естественней. 
Мужчина ловко передвигался по кухне в инвалидной коляске, справлялся с кофейной машиной и с чашками, разместившимися на полке, на уровне поднятой руки. Заметив мой взгляд, пояснил:
 – Обслуживать себя пока могу, а вот печатать буквы терпения не хватает. Да и стройную фразу слепить не в состоянии. Вот и попросил найти ассистента. Но это так. Шутка. А если серьёзно… Старость – это не только ослабевшее тело, но и особое состояние души.
 Знаете изображения двуликого Януса? По одной из версий – символ человеческого двуличия, но мне по вкусу другая. Одно лицо обращено в будущее, другое – в прошлое. Забавно, что рождается человек одноликим. Любопытная и радостная мордашка, познающая мир. Малыш уверен, что будущее прекрасно и бесконечно. С годами обретается двуликость. Слева прорисовывается второе лицо. Причём правое, смотрящее в будущее, уже не такое радужное. Оно всё ещё выражает надежду, но уже чувствуются сомнения и напряжённость. А вот новое, недавно появившееся, обращено в прошлое. Оно выражает иногда страдание, иногда умиление и любовь, а иногда злость на людей, причинивших боль, или на себя за допущенные ошибки.
По мере продвижения к старости пространство под названием «Будущее» сокращается до тонюсенькой полоски. Больших перемен ждать не приходится. Только мелкие радости сегодняшнего дня. И человек вновь возвращается к одноликости. Как в детстве. Только теперь единственное оставшееся лицо, морщинистое с потускневшим взглядом, обращено назад. Человек пытается мысленно прожить жизнь заново, увидеть её другими глазами, переосмыслить и переоценить.
 Вот и я сейчас постоянно смотрю назад. Провожу, так называемую, работу над ошибками. И тут обнаружилась большая проблема.  Когда беседую сам с собой, постоянно отвлекаюсь, перескакиваю из эпохи в эпоху. Ведь отрезок времени между отрочеством и зрелостью для истории – едва различимая вспышка света, а для самого человека – целая эпоха. Вот и прыгаю то туда, то сюда. Память зацепилась за какую-то мелочь, замкнуло ассоциацию и начинает она раскручивать клубок событий, не имеющих никакого отношения к тому, с чего начинал. А присутствие другого человека дисциплинирует. Включается многолетний опыт преподавательской работы. Поэтому и задумался об ассистенте.
 За кофепитием заказчик пояснил ожидаемый им порядок работы: он рассказывает очередной эпизод из своей жизни, я записываю на диктофон, дома составляю по записям текст, распечатываю на бумаге и привожу ему. Он читает и, в случае необходимости, делает поправки. После чего переходит к следующему фрагменту. Кроме того, заказчик имел два пожелания: во-первых, ассистент не должен перебивать и задавать вопросы, во-вторых, имя автора мемуаров останется неизвестным. Если он когда-нибудь решится их опубликовать, то только под псевдонимом. Встречаться мы будем раз в две недели, а почасовая оплата включает работу дома. На том и порешили. Неделю спустя я приехала на первый «Фрагмент». Соблюдая договорённость, буду в дальнейшем называть заказчика Н.Н.         

                Исповедь Н.Н.   

                Детство

Мы жили в двухкомнатной квартирке, выделенной когда-то из большой коммуналки. Одну комнату занимали родители, а в другой, разделённой на две смежные, размещались бабушка и мы с сестрой. Нам досталась проходная часть, и бабушка, любительница ночной жизни, постоянно шастала в туалет и к холодильнику между нашими диванами.
Квартира была запущенной и грязной, а атмосфера в ней уж совсем отвратительной. Тёща и зять ладили друг с другом, как кошка с собакой. Да и по характерам они походили на этих животных. Тёща, типичная кошка, хорошо ориентировалась в ситуации, была искусной интриганкой, гибким стратегом и задирой. Отец походил скорее на злобного, прямолинейного бульдога. Каждый из них не на жизнь, а на смерть отстаивал власть над занимаемой территорией: квартирой и семьёй.
Военные действия бабушка начинал с артподготовки. В течение двух-трёх дней во всеуслышание поносила зятя. Набор оскорблений не отличался особым разнообразием. За исключением случайных импровизаций, список состоял из стандартных обвинений: непроходимая тупость, упрямство, полное бескультурье и пренебрежение к правилам гигиены. Рано или поздно зажигательные снаряды попадали в цель, и зять, в эти моменты и вправду похожий на бульдога, приходил в ярость. Рыча и лязгая челюстями, он кидался на задиру, но та, почуяв опасность, стремительно шмыгала в заранее подготовленное убежище и начинала взывать о помощи. Перепуганный народ, населявший оспариваемую территорию, имелись в виду мама и мы с сестрой, устремлялся на поле боя. Мама с криком повисала на загривке бульдога, а мы с сестрой суетились вокруг бабушки, надеясь своими телами перегородить вход в убежище в то время, как эти двое, литрами расплёскивали адреналин и от души наслаждались эффектом. Покуражившись минут десять, бойцы расходились по своим комнатам, а мы с сестрой, борясь с ночными кошмарами, до утра ворочались в постелях.
Хитрая кошка-задира искусно применяла на деле принцип «разделяй и властвуй». Если в отношениях родителей наступало потепление, она тут же вербовала в союзники нас с сестрой. Обычно бралась за дело днём, пока противники отсиживались на работе. Раскладывала на столе соблазнительные лакомства, грациозно изгибала спинку и, трогательно мурлыча, повествовала о своём прошлом. Достигнув кульминационной точки, горестно вздыхала и наносила заранее продуманный удар:
– Вы даже представить себе не можете, что ваша мама вытворяла в молодости! Из какой грязи мне приходилось её вытаскивать! Но об этом расскажу позже, когда подрастёте. А про папашу вашего и говорить страшно! Не тот он человек, за кого себя выдаёт. Поэтому с ним и борюсь. Столько пакости в нашу семью притащил!
 Естественно, бабушка никогда так ничего и не рассказала. Да и рассказывать наверняка было нечего, но в такие моменты её политический рейтинг резко возрастал. Она представлялась хранилищем страшных тайн, которыми обязательно поделится с преданными друзьями. А значит дружить надо с ней.
Все эти интриги вызывали у меня некоторое любопытство, хотя всерьёз их не воспринимал. Правда однажды в моей жизни наступил момент, когда именно они помогли выкарабкаться из пропасти. Но об этом расскажу чуть позже.
Сперва опишу ещё одну особенность нашей семьи. В этой связи вспомнился эпизод из фильма, который недавно смотрел. В небольшом городке началась отчаянная вражда между христианами и мусульманами. Председатели обеих общин сели за стол переговоров, в надежде заключить мирный договор. Чаши весов колебались, не приходя в равновесие. В последний момент изворотливый мусульманин подбросил последний аргумент, решивший ход переговоров. Он заявил:
 – У наших религий множество разногласий, но есть и нечто общее. Обе терпеть не могут евреев. А значит, возможность договориться всё же имеется.
Так было и в нашей семье. У тёщи с зятем, несмотря на разногласия, тоже было нечто общее. Оба терпеть не могли меня. Тёщины чувства понятны. По словам окружающих, я был очень похож на отца, а значит принадлежал к семейству собачьих. В отличие от меня, младшая сестрёнка, родившаяся тремя годами позже, была точной копией мамы и бабушки, то есть очаровательным шаловливым котёнком, приводившим в восторг своих сородичей.  А вот бульдожьи чувства были в ту пору выше моего детского понимания. По книгам и фильмам знал, что мужчины мечтают о сыновьях. О наследниках, которым можно передать престол, или капиталы. Те, у кого не было ни того, ни другого, мечтали передать сыновьям утраченные иллюзии и нереализованные надежды, которые сыновьям предстояло воплотить в жизнь. Так почему же, получив сына, отец испытывал к нему такое раздражение?
В том возрасте я ещё ничего не знал ни о психологии, ни об Эдиповом комплексе, а потому искал причину в себе. Учился хорошо, не хулиганил, требования домашнего кодекса не нарушал, и тем не менее постоянно чувствовал над головой дамоклов меч. Я ни по одному пункту не соответствовал бульдожьему представлению о сыне, о котором мечтал.
Самое неприятное началось лет в тринадцать. Половое созревание, когда все железы работают интенсивно, но вразнобой. Размер рук и стоп не соответствует длине тела, на лице расцветают отвратительные прыщи, а резкий запах пота кажется неистребимым. Подозреваю, не только у отца, но и у всех окружающих, я вызывал чувство брезгливости. Да что говорить про окружающих. Я испытывал отвращение к самому себе. А про бабушку и говорить нечего. Её ядовитые, унижающие человеческое достоинство комментарии, добивали меня окончательно.
 Летом ситуация достигла апогея. Родители впервые решили поехать с нами на юг. До этого всегда уезжали вдвоём в сентябре. Подозреваю, это был для них единственный счастливый месяц в году. Ни работы, ни детей, ни тёщи. Только море, солнце, вино, шашлыки и любовь. Скорее всего, на поездке с детьми настояла мать, поэтому отец с самого начала лопался от злости. Присутствие дочки он ещё терпел. Она, хорошенькая, доброжелательная и покладистая, не вызывала раздражения, а я… неуклюжий, вечно чем-то недовольный монстр, окончательно испортил незадавшийся отпуск.
Однажды вечером мы отправились вчетвером на прогулку, набрели на какой-то бар, и родители, не разобравшись в составе напитков, заказали четыре коктейля с коньяком. В итоге, с одним мама справилась самостоятельно, а три оставшихся пришлось поглощать отцу. По дороге домой он шутил и смеялся, а когда разлеглись по кроватям, его настроение резко испортилось. Сейчас, взрослый мужчина, я вполне понимаю его состояние. Южная, пряная ночь, в крови алкоголь, рядом жена… и двое детей в крошечной комнате на четверых. А он был тогда ещё в расцвете мужских сил. 
Всё понятно, но почему козлом отпущения отец, как всегда, выбрал меня? Больше часа, пока не иссяк, сыпал мне на голову угрозы. Обещал сломать упрямый характер и превратить, наконец, в человека. Честно говоря, тогда я не принял эти угрозы всерьёз. А зря. По приезде домой, он начал воплощать их в жизнь. Каждый вечер, приходя домой, вызывал несчастную жертву на расправу. В вину вменялось всё подряд: плохо политые цветы, пыль на буфете, его собственные ботинки, забытые посередине комнаты. Почему-то, именно мне было поручено убирать родительскую комнату. Отец умышленно распределил обязанности таким образом. Сестрёнка отвечала за комнату бабушки, то есть оставалась вне его досягаемости.
За бранью и угрозами следовала дежурная оплеуха. Боли не помню. В памяти осталось состояние бессилия и унижения от удара в лицо. Я был ещё слишком мал, чтобы защищаться, а мама ни разу не пришла на помощь. Однажды он, заперев меня между подоконником и креслом, завалился спать, велев подумать над своей никчемной жизнью. Вначале я боролся со спазмами в горле. Слёз не было, просто не хватало воздуха, а упивающийся властью монстр требовал заткнуться и не мешать спать. Что делала в этот момент мама? Скрывшись на кухне, жарила к завтрашнему обеду сочные котлеты.
Наконец он захрапел, и я успокоился. На память пришли слова бабушки: «Он не тот, за кого себя выдаёт». После этого всё встало на место. Тоска и отчаяние сменились ненавистью. Минут через тридцать подонок проснулся и прорычал:
  – Ну что, понял, что ты за ничтожество?
В ответ, заикаясь от спазмов в горле, я выдал заранее подготовленную тираду:
   – Понял, кто ты. Ты только прикидываешься героем, а на самом деле всю войну прослужил в гестапо. Там этому и научился. А ордена украл у замученного тобой офицера. 
Отец скинул ноги с дивана и молча уставился на меня. А я уже не мог остановиться. Борясь с нехваткой воздуха, выдавил последнюю сентенцию:
 – Можешь пытать меня, сколько хочешь, но знай, я выживу. В тюрьме люди тоже выживали.
Отец молча пыхтел, и тут на меня накатила злоба на них обоих. Долгие месяцы унижения и страха выплеснулись наружу звериным воем:
  – Ненавижу! Тебя и твою повариху пышных котлет! Будьте вы прокляты, фашисты!
Выкрикнул и втянул голову в плечи, ожидая очередной оплеухи, но он даже не сдвинулся с места. Некоторое время смотрел налитыми кровью глазами куда-то в пространство, затем завалился на диван, отвернулся к стене и прошипел:
  – Пошёл вон, ничтожество!
Я выскользнул из заточения и помчался в свою комнату. Спазмы в горле становились всё сильнее. Вскоре я стал задыхаться. Бабушка кинулась к телефону и вызвала неотложку. Врачи приехали на удивление быстро, вкатили какое-то быстродействующее лекарство, и минут через десять дыхание восстановилось. Оказывается, это был первый астматический приступ.
Дальше помню звон в ушах, крики за стенкой и провал в сон. К утру подскочила температура, голова раскалывалась и очень хотелось пить. Днём пришёл участковый врач, выписал жаропонижающее и освобождение от школы на целую неделю. Чуть позже вернулась из школы сестричка. Опасливо поглядывая на бабушку, поставила на стол разогретый обед и стакан чая. От запаха приготовленной вчера еды к горлу подступила тошнота. Есть мамину готовку не мог.
Ближе к вечеру, когда бабушка ушла в магазин, сестра рассказала, что произошло вчера. Оказывается, между родителями разразился жуткий скандал. В результате отец хлопнул дверью, ушёл из дома, и ночевал неизвестно где. Потом сестра вздохнула и прошептала:
 – Лучше бы он не возвращался. Без него спокойнее. 
У меня на душе полегчало. Значит мама все же за меня заступилась, а значит не предала. Захотелось извиниться за вчерашнее. За то, что и её обозвал фашисткой. Но извиниться не довелось. Ни в тот вечер, ни во все последующие она ко мне даже не подошла.
Как я узнал позже, бабушка её убедила позвонить мужу и попросить вернуться домой. Главным аргументом явилась моя персона.  Без отца ей с таким психом не справиться.
А этот псих впервые в жизни почувствовал, что значит быть отверженным. Это ощущение я вспомнил много лет спустя, когда работал в детском доме с подростками. Все они мечтали иметь хоть каких-то родителей.  Свято верили, семья защитит от враждебного внешнего мира, а я не разубеждал. Нельзя лишать иллюзий тех, кому и так живётся не сладко.
В детском доме, как в армии, господствует дедовщина.  Власть распределяется сверху вниз по пирамиде, и хуже всего приходится тем, кто оказывается на нижней ступени. Чтобы выжить в таких условия, нужно хорошо скрывать своё мнение, а ещё лучше, вообще его не иметь. Просто громко и внятно петь в хоре. Но и этого недостаточно. Глаза должны излучать почтение к власти, то есть к большинству, иначе заподозрят в инакомыслии и забьют.
К сожалению, моя семья оказалась не лучше. Отец, фронтовой офицер, видел во мне нерадивого новобранца, которого следует обучить беспрекословному подчинению старшим по званию. Я, вроде, и подчинялся, но меня выдавали глаза. Они не излучали должной степени преданности и уважения.
Но все эти знания появились позже. А в те дни я размышлял о том, как жить дальше. План созрел достаточно быстро. В этом году заканчиваю восьмой класс, а значит срок тюремного заключения истекает через три с половиной года. После окончания школы поступлю в институт в Новосибирске, и больше никогда в жизни с этими гадами не встречусь. Почему именно в Новосибирске? Понятия не имею. Главное, как можно дальше от них. Вторая часть плана заключалась в том, что обязательно нужно вытянуть на медаль, иначе с моей национальностью в хороший институт не поступить.
 Когда цель ясна, жить становится проще. Через неделю я вернулся в школу, быстро нагнал пропущенное и приступил к реализации плана. Отношения с семьёй сложились своеобразно. Отец меня игнорировал, что давало множество привилегий. Не нужно было присутствовать на семейных обедах, убирать их комнату и отчитываться об успеваемости. С мамой было сложнее. Она искоса поглядывала на меня глазами больной собаки, но в разговор не вступала. Но на этот раз игра в молчанку, её излюбленный метод наказания, на меня не действовал. На меня вообще ничего не действовало. Сработал инстинкт самосохранения. Порог чувствительности сместился. Душу заполнила вязкая масса тёмно-бурого цвета, охраняющая от всех внешних воздействий. Сейчас назвал бы это нервным срывом, или депрессией, но тогда об этих диагнозах ничего не слышал. Просто ощущал постоянную тоску, усталость и пустоту. А ещё частенько мучила астма.
Внешне я держался вполне прилично. В школе учителя отмечали некоторую замкнутость, но, благодаря хорошим оценкам и примерному поведению, объясняли стремлением к хорошему аттестату за среднюю школу. Единственный человек, с которым я охотно общался, был Борька. Он жил в соседнем доме, и мы дружили с первого класса. Объединяли нас общие интересы и национальность. Обоим учёба давалась легко, а потому оставалось время на чтение книг, прогулки по городу и даже посещения Эрмитажа и Русского музея. Во всяком случае, всегда было о чём поговорить. Единственно, что у нас не совпадало – это семьи. Борька был единственным сыном немолодых родителей, боготворивших позднего отпрыска. В их квартире царил покой, чистота и уют. При любой возможности я сбегал туда. Найти повод было несложно: подготовка к контрольной по математике, к сочинению и прочим школьным необходимостям. Это было единственным местом, где удавалось расслабиться и передохнуть.

Так я дотянул до конца учебного года. С родительского собрания мама вернулась победительницей. Непутёвый сын был назван в числе учеников, закончивших школу почти на все пятёрки. Отец находился в замешательстве. Зато бабушка радовалась вдвойне. Во-первых, враг, как дрессировщик, потерпел поражение. Парень, вопреки его пророчествам, не скатился на дно.  А во-вторых, и это – главное, глаза дочери впервые за последнее месяцы сияют от радости. Меня вредный зверь поздравил сквозь зубы. Зато отец предпринял неуклюжую попытку сближения. Измерил недобрым взглядом и дал очередную команду:
 – Завтра отнесёшь документы в математическую школу.
Глядя ему нагло в глаза, я буркнул в ответ:
      – Сегодня сдал документы в обычную.
Противник искренне удивился. Почему в обычную? А я коротко пояснил:
      – В математической на медаль не вытяну, а она необходима. В Новосибирском университете конкурс огромный. Без неё с вашей национальностью не поступить.
В эту минуту я мстил ему за все унижения, давая понять, что единственным наследством, которое он смог передать сыну, была неблагоприятная национальность.
Отец, похоже, не расслышал насмешки. Внимание сконцентрировалось на слове «Новосибирск». Почему Новосибирск?
Я долго готовился к этому моменту, репетируя диалог мрачными, бессонными ночами. Ответ прозвучал кратко и зло:
   – Чтобы вас всех больше никогда не видеть.
По виду его сникшей фигуры понял, что отомстил сполна. В тот момент я торжествовал. Подросткам неведомо милосердие. Но сейчас, пожилой мужчина, отец двух взрослых детей, испытываю к нему острое чувство жалости. Я страдал, ощущая отверженным себя, хотя на самом деле отверженным оказался он.
Даже в зрелом возрасте, профессионально занимаясь психологией, я не смог окончательно излечиться от обиды и злости. Предстоящее отцовство всколыхнуло в душе мутную тину воспоминаний, и я испугался дурной наследственности. Испугался своей бульдожьей натуры. Тогда отец ещё был жив, и мы могли бы выяснить отношения. Психотерапевты рекомендует не заталкивать мучительные воспоминания в подсознание, а работать над ними. И самое действенное – рассказать человеку, причинившему боль, о своих чувствах. Есть шанс, что в процессе беседы осознаешь собственные ошибки, а если совсем повезёт, антагонист признает свои.  Но есть ли смысл в таких разговорах?  Мои переживания хранились не в подсознании, а в архиве долгосрочной памяти на самой видной полке. По мере взросления я несколько раз перелистывал это «Дело» заново, внося поправки не в свою пользу, но обсуждать был по-прежнему не готов, потому что…
Потому что Всевышний дал человеку уста, чтобы ими лгать. За любезной улыбкой скрыть антипатию, а за потоком слов – истинные чувства и мысли. Его рассказ о себе – не что иное, как свободное творчество. Создание автопортрета, каким хочет предстать перед собеседником.
Захочет, изобразит себя неудачником, захочет – злодеем. Единственно, что останется неизменным в предъявленном слушателю облике, это страдание. Он всегда окажется жертвой обстоятельств, в которых пришлось выживать. На сцену выйдут жестокие, взбалмошные родители, предатель партнёр, хронические заболевания и общественный строй. Твой обидчик разрисует свою жизнь такими чёрными красками, что в конце разговора почувствуешь себя законченным эгоистом, занятым лишь собственными мелочными неприятностями. Религия приучила нас к мысли, что страдание очищает. Мученик искупает свои грехи при жизни, а нам, эгоистам, искупление предстоит после смерти. 
Именно такой спектакль разыграл бы отец, вздумай я поговорить с ним о прошлом. Хотя мог бы разыграть и другой, недавно вошедший в моду. По второму сценарию, причинённое зло в конечном счёте оборачивается благом. Если бы не невзгоды, которыми он, раздирая в кровь колени и руки, завалил путь своей жертвы, та никогда не превратилась бы в человека, которым в итоге стала. 
Пожелай я поспорить, назвал бы это полной чушью. Сравнил бы вред, нанесённый жертве, с последствиями войны. Разрушенный город со временем отстраивается заново, приобретая лицо, соответствующее вкусу эпохи, но шрамы и боль, причинённые бомбёжкой, остаются в его памяти навсегда.
 Хотя сегодня эти «яко бы, да ка бы», меня не интересовали. Важно было другое. Когда и почему возникает у отцов столь сильная агрессия к сыновьям? И не надо ссылаться на пресловутый Эдипов комплекс. В разумных границах он не так страшен, но откуда взялся в моём отце шквал эмоций, перешедший в моральный садизм? И не передаётся ли это качество по наследству?
 Однажды я мирно скучал у телевизора и одним глазом смотрел фильм из деревенской жизни. Трогательная старушка, уютно расположившись на смертном одре, мечтала о предстоящей встрече с усопшим мужем. Имела в виду, естественно, встречу душ. Я уцепился за эту мысль, как за соломинку. Представил, как после смерти моя душа встречается с душой отца. Что он ответит на мучающий меня вопрос? В земной жизни люди лгут, чтобы сохранить лицо, но душе нечего сохранять, потому что нет у неё ни лица, ни лживых уст. Есть только следы чувств, которые она испытала в земной жизни.  Именно чувств, а не мыслей.  Как общаются между собой души? Как я пойму, что отцовской душе захочется мне сообщить? Вспомнились лекции Инны об экспрессионизме, о воздействии музыки и цвета, мелодии и образа. Не затрагивая умное правое полушарие, они проникают в левое и порождают в нём всевозможные чувства.
И тут моя фантазия разыгралась. Если душа, находясь в теле, поглотила эмоции в виде цвета, значит она может его излучить обратно.  И это излучение вызовет у другой души ответную реакцию. Всё очень просто. Язык душ – это обмен цветовой энергией. Так называемое, цветовое эсперанто.
В следующий момент я почувствовал, как воздух слева от меня начал сгущаться и беспокойно пульсировать. Через пару секунд сгусток уже светился резкими, агрессивными красками предгрозового неба. Неужели ко мне, как к Гамлету, явилась душа моего отца, переполненная мрачной тоской?  Резко поднялся с дивана, и наваждение исчезло. 
Я понимал, как нелепы эти фантазии. Его душа не могла явиться ко мне, потому что мы оба живы. А значит настоящая встреча ещё впереди. После смерти последнего из нас. Вот тогда и наговоримся вдоволь… «по душам».
Эти фантазии не оставляли в покое целый вечер. Споткнулся на самом простом вопросе: а что излучит моя душа при такой встрече? Уста никогда не посмеют признаться, что он с детства вызывал у меня страх и антипатию. Все утверждали, что я похож на папу, и это злило. Не хотел походить на него. Не хотел иметь его коренастую, неуклюжую фигуру, толстые щёки и широкие, короткопалые ладони. Не нравился ни его голос, ни его прикосновения. Последователи Фрейда утверждают, что мальчики идентифицируют себя с отцами, но на мне это правило не сработало. Я охотнее идентифицировал себя с его друзьями. В этой связи вспомнился один эпизод. Думаю, мне было года четыре, потому что сестрёнку возили ещё в коляске. Папа с его младшим братом отправились за покупками к предстоящему празднику. Меня получили в нагрузку. Переходя дорогу, отец сжал мою руку, а я стал вырывался, потому что хотел идти с дядей. Что произошло дальше, не знаю. Помню только конец: разъярённый Бульдог волочит меня на руках по улице, поддаёт по попе, а я ору благим матом. Дома я продолжал орать, перепуганная сестрёнка надрывно пищать, мама хвататься за голову, а бабушка поносить паразита, загоняющего её дочь в гроб. Оказывается, если хорошенько припомнить прошлое, я был на самом деле препоганым ребёнком. Эти воспоминания меня поразили. Получается, первичным был мой негативный импульс, порождавший в отце лишь ответную враждебность.
На следующий день поделился своими соображениями с женой. Правда, попытался облечь в шутливую форму, типа: «Представляешь, какие глупости лезут в голову…». О моих проблемах с семьёй она знала. Незадолго до свадьбы пришлось в общих чертах объяснить причину. Поэтому на «шутку» среагировала вполне серьёзно. А сказала она приблизительно следующее:
 – Мне искренне жаль твоего отца. Сколько тебе сейчас лет? Тридцать три? А сколько было ему, когда ушёл на войну? Двадцать три? В этом аду зрелых мужиков на изнанку выворачивало, так каково было зелёному мальчишке? А потом… вернулся домой героем, а через пару лет страна, за которую воевал, врагом объявила. Видите ли, сын репрессированного, да ещё и еврей. Представляю, как ему крышу снесло. Но этого оказалось недостаточно. Тёща поедом жрёт, от жены ни понимания, ни поддержки, а ещё и зловредный сыночек фашистом обзывает. Так какой любви можно от человека в такой ситуации требовать? Так что, милый, когда будешь на том свете с ним «по душам» беседовать, покайся хорошенько. Хотя при жизни было бы, конечно, лучше.
Её простые слова в момент протрезвили мою зарвавшуюся голову. Господи, спасибо, что послал такую разумную жену! Но, сохраняя остатки мужского достоинства, проворчал:
 – От тебя тоже ни понимания, ни поддержки не дождёшься. Хотя доброе дело можешь сделать. Роди, пожалуйста, сыночка, поумнее, чем его папаша. 
Похоже, мои мысли опять улетели куда-то в сторону, или заскочили далеко вперёд. Я остановился на том, что благополучно закончил восьмой класс и сдал документы в хорошую, но не привилегированную школу. Впереди маячили два месяца летних каникул, которые предстояло провести дома. И это было ужасно. Борька уехал с родителями на дачу, сбегать было некуда. Оставалось сидеть в проходной комнате и выслушивать ядовитую бубнёжку бабушки. В то же время в недрах семьи ощущалось некоторое брожение. Судя по выражениям лиц и тембру голосов, тёща и зять, заключив временное перемирие, выступили единым фронтом против мамы. В итоге, троица всё же пришла к компромиссу.  Пару дней спустя мама, выигравшая войну, торжественно объявила, что заказала три билета на Севастополь. Её двоюродная сестра сняла для нас комнату в пригороде очень близко от моря. Сообщив эту новость, мама искоса бросила на меня настороженный взгляд. В нём читались одновременно страх и просьба, не устраивать концертов. Первым импульсом было чувство протеста. Хотелось наказать её за предательство и остаться дома. Но это означало провести каникулы в обществе двух заклятых врагов. Слава богу, сработал инстинкт самосохранения. Всё же общество мамы было наименьшим из зол. И потом… я так устал от заполонявшей душу тоски, что захотелось хоть куда-нибудь выскочить из этого проклятого пространства.  Безразлично куда. Пусть в Севастополь.
Отдых начался лучше, чем ожидал. На пляже я расстилал подстилку подальше от мамы и сестры, читал, дремал и просто смотрел в небо. К морю тоже, в конце концов, приспособился. Проблема состояла в том, что я почти не умел плавать. Мог, конечно, проплыть метров тридцать, максимум сорок, но потом нужно было обязательно встать на дно и передохнуть, а значит вынужден был всё время барахтаться у берега. Но через несколько дней увидел в пляжном киоске детский спасательный круг и, при первой возможности, приобрёл это сокровище на карманные деньги. С тех пор море стало ещё одним местом полной свободы. Держась за круг, я мог заплыть чуть дальше от берега, лечь на спину и часами качаться на волнах. 
Рядом с этой детской игрушкой и застал меня однажды кузен, сын маминой двоюродной сестры. Он был лет на пять старше и уже учился в медицинском институте. Я знал его по фотографии: пухлый, серьёзный подросток, сидящий между родителями. Родственники рассказывали, что мальчик очень послушен, хорошо учится, побеждает в олимпиадах и много читает. Поэтому, ждал умного, неуклюжего еврейского юношу в очках. Но парень, остановившийся рядом с нами на песке, привел меня в полный шок. Высокий, спортивный красавец в обтягивающих загорелое тело плавках и … без очков. Трудно себе представить, что такой мог побеждать на олимпиадах и слушаться родителей.
Моя мама задала стандартные для старшего поколения вопросы: нравится ли ему учиться, хорошо ли сдал сессию и что собирается делать после института. Пока кузен удовлетворял любопытство двоюродной тётушки, я рассмотрел его во всех подробностях и застыдился. Моя тощая, лишённая мускулатуры фигура, осыпанное прыщами лицо и разместившийся рядом детский спасательный круг! Как всегда, в минуты недовольства собой, я надулся и уткнул глаза в книгу. Пусть хвастается своими успехами перед заезжей тётушкой и побыстрее проваливает.
Но отделаться от кузена оказалось непросто. Он быстренько отработал программу родственной вежливости и прицепился ко мне:
 – Ну что, братец, пойдём на заплыв? Соскучился по морю.
Я злобно буркнул в ответ, что купаться нет ни малейшей охоты. Потом, заметив, что он с любопытством рассматривает резиновый круг, честно добавил:
– Я плавать не умею.
В этот момент мне хотелось провалиться сквозь землю. Но лучше сразу отбить охоту ко мне приставать, чем потом целое лето терпеть насмешки. Но кузена, похоже, мой ответ не удивил. Он одобрительно посмотрел на круг, отбросил упавшие на лоб космы и совершенно спокойно констатировал факт:
– Это и понятно. Где в Ленинграде научишься. Ни моря, ни подходящей погоды. Дожди и Финский залив. Сколько у нас в запасе? Два месяца? К концу лета я сделаю из тебя настоящего морского дьявола. Это я тебе обещаю.
Упруго вскочил на ноги и помчался в воду. Я неохотно поднялся с подстилки и поплёлся за ним. Заплыв в сопровождении кузена оказался менее страшным, чем предполагал. Его присутствие вселяло уверенность, что не пойду ко дну. Хотя круг был всё же надёжней. Метров через пятьдесят я начал выбиваться из сил. Вода попадала в нос и в рот, заставляя постоянно отплёвываться и откашливаться. Мой сопровождающий заметил трудности и повернул к берегу.
Мы вытянулись на песке и подставили солнцу мокрые тела на просушку. Кузен дал мне время перевести дух, а потом заговорил, чуть растягивая слова на украинский манер:
– В детстве я был типичным еврейским ребёнком. Маменькиным сынком. Хорошо кушал и прилежно делал уроки. Разве что со скрипочкой осечка вышла… по причине моей патологической музыкальной бездарности. Но против купаний в морской воде родители не возражали. Считали солёную воду полезной для здоровья. А вот плавать никто не учил. Зачем еврейскому ребёнку спорт? Достаточно просто поплескаться у берега. Принял, так называемую, морскую ванну и порядок. А я, сидя на берегу, наблюдал за хорошими пловцами и кое-что для себя открыл. Раньше, как и ты, постоянно захлёбывался водой, барахтался изо всех сил, чтобы отбиться от волн. Но вдруг понял, что море – не враг, от которого нужно отбиваться. Оно сильнее меня, но может стать другом, если его понять и к нему приспособиться. Имею ввиду, к его ритму. Если не возражаешь, выдам несколько главных секретов.
Я молча кивнул головой, и только тогда заметил, что уже не лежу на песке, а сижу на корточках перед кузеном, стараясь не упустить ни единого слова. В ответ на мой кивок он тоже поднялся с песка и продолжил рассказ:
– Секрет номер один. Волны поднимаются и опускаются в определённом ритме. Ты подстраиваешь свои движения под этот ритм. В момент, когда волна подкатывает к лицу, опускаешь его в воду и делаешь выдох. В следующий момент, до прихода второй волны, поднимаешь и делаешь вдох. Так никогда не захлебнёшься. Понятно?
Я опять кивнул головой. Наставник довольно хмыкнул и продолжил поучения:
– Теперь второй секрет. Морская вода значительно плотнее пресной. Плотнее и тяжелее. Она сама тебя держит. А ещё от неё можно отталкиваться, как от стены. В тот момент, когда голова в воде, делаешь толчок ногами и вытягиваешься в струну, чтобы уменьшить сопротивление. Начинающие пловцы что делают? От страха растопыривают ноги и руки во все стороны. Помнишь, как в сказке «Гензель и Гретель»? Что мальчишка вытворял, когда Баба-Яга запихивала его в печь? Растопыривал руки и ноги в стороны и застревал в дверце. Так и неумелый пловец. Молотит всеми конечностями по воде, а с места не двигается. Можно сказать, застревает. А как нужно? Пока голова в воде, делаешь сильный толчок ногами, вытягиваешься и, как стрела, скользишь по инерции. При сильном толчке её хватает на две волны, а у опытных пловцов, и на три. Как только вторая прошла, приподнимаешь голову, делаешь вдох и одновременно подгребаешь руками. В то же время готовишь ноги к следующему толчку. И пошёл! Вот и вся наука, если плаваешь брасом. О кроле расскажу позже. Когда будешь плавать, не думая. На автомате. Усёк? Тогда пошли проверять теорию на практике.
Пока брёл по песку, было страшновато. А вдруг не получится. Позору не оберёшься. Но, зайдя в воду, ощутил её крепкие похлопывания по ногам и успокоился. Что-то вроде дружеского, ободряющего хлопка по спине. Уловить ритм волн оказалось не сложно, а плыть с опущенной головой – даже приятно. Не нужно ни откашливаться, ни отплёвываться. Несколько раз даже явственно ощутил скольжение. Правда своевременно группировать руки и ноги удавалось с трудом. При каждом третьем движении растопыривался, как Гензель, и тут же, естественно, застревал. Тем не менее, на берегу кузен рассыпался в похвалах и пообещал, что в следующий раз получится ещё лучше. А ещё сказал, что не ожидал с первого раза такой прыти. В тот день мы сделали ещё четыре заплыва, каждый раз увеличивая дистанцию.
На следующий день кузен снова приехал на пляж. Звали его, кстати, Гера. Вернее, полное имя было Георгий, но для семьи оставался, как в детстве, Герой. От прославляемого родителями послушания остались вежливость и доброжелательность. Он не гнушался играть с нами в подкидного дурака, рассказывал анекдоты с еврейско-украинским акцентом и обучал сестру карточным фокусам. Маленькая кокетка смотрела на Геру с таким обожанием, что даже слепой не мог ошибиться. «Пришла пора, она влюбилась». А кузен, покончив с картами, раскланивался перед дамами и торжественно объявлял, что мужчинам пора в путь. Покорять водные стихии. Мне это льстило невероятно. Ведь под вторым мужчиной значился никто иной, как я.
Неделю спустя Гера умудрился раздобыть лодку, которую окрестил пиратской шхуной. Теперь мы регулярно отправлялись за добычей. Иными словами, ловили рыбу, вернее жалкую рыбёшку, и ныряли на глубину. Мои страхи перед «стихией» остались в далёком прошлом, а будущее представлялось бирюзово-голубым. Приступы астмы почти исчезли, но ночные кошмары, уныние и тоска мучили по-прежнему. Особенно в те короткие промежутки времени, когда оставался с мамой вдвоём.
   Но и эти приступы удалось излечить. Однажды, проснувшись на рассвете после очередного кошмара, я отправился на пляж. Впервые видел его таким пустынным. И море… спокойное и одинокое. Почти, как я. Быстро разделся и нырнул в воду. В первый момент обожгло холодом, но через пару секунд показалось, будто морская соль начала вытягивать через тонкую, неостывшую после сна кожу, скопившиеся в душе грязь и боль. На берег я вышел очищенным и умиротворённым. С этого дня утренние омовения стали обязательным ритуалом.
Мамин отпуск подходил к концу, а значит на смену должна со дня на день пожаловать бабушка. Думать об этом не хотелось. Опять начнутся ядовитые комментарии в присутствии родственников, красочные повествования о злодеяниях отца и бесхарактерности дочери, позволяющей негодяю над ней измываться.
К моей радости, события приняли иной оборот. Бабушка не переносила жары, поэтому принимала морские ванны только с утра и перед заходом солнца. Всё остальное время сидела в беседке из виноградника, обвившего крышу дома, и беседовала с новыми знакомыми. Пожилыми дамами, жившими по соседству. Время от времени уезжала в город к племяннице, оставляя нас с сестрой на попечении Геры. Не трудно представить, как сияло в такие дни её влюблённое личико. За лето она тоже научилась хорошо плавать, поэтому гордо «покоряла морскую стихию» вместе с нами.
Отсутствие взрослых на пляже внесло дополнительное разнообразие. Несколько раз Гера привозил с собой школьных друзей, неугомонных ныряльщиков с маской и трубкой. А однажды притащил двух шумных, экстравагантных девиц. В их присутствии мы с сестрой быстро почувствовали себя лишними. Девицы откровенно соперничали друг с другом, громко смеялись, демонстрируя загорелые округлости, обтянутые импортными купальниками. Внезапно одна из них измерила меня придирчивым взглядом, щёлкнула пальцами и повернув к Гере хорошенький носик, безапелляционно заявила:
– А знаешь, лет через пять твой братик станет таким же красавцем, как ты. Чувствуется одна порода.
Её откровенный взгляд и странное предсказание меня не на шутку смутили. Тем не менее выпрямил спину, втянул живот и даже отставил правую ногу чуть в сторону. Иными словами, скопировал любимую позу кузена. Но, судя по тому, что девица больше на меня не взглянула, а принялась ощупывать Герины бицепсы, понял, что хитрый комплимент был направлен не мне, а ему. Но её замечание натолкнуло на размышления. До сих пор был уверен, что отношусь к породе бульдогов. Сожалел, что в меня не попало ни капли материнской крови, ведь она и её родня были людьми красивыми, чего не скажешь о родственниках со стороны отца.
Сестру тоже раздражало присутствие девиц. Потеряв терпение, она буркнула что-то невнятное себе под нос, резко развернулась и зашагала к воде. Я догнал её лишь у самой кромки. Но почему-то делать заплыв на глубину не хотелось. Остались нырять и прыгать на волнах вблизи берега, упорно делая вид, что пресловутая троица нас не интересует. На самом деле, маленькая ревнивица постоянно косила глазом в сторону кузена. Наконец не выдержала и злобно прошипела:
– Щупает его, как курицу на базаре. Ещё бы в попу подула.
Он неожиданности сравнения я растерялся. Причём здесь курица и её попа? Но злоязычница деловито пояснила:
– Когда была с мамой на рынке, видела, как местные тётки курицу выбирают. Сперва ощупывают во всех местах, а потом в попу дуют. Мама сказала, проверяют степень упитанности. Точно, как эта дура.
Я представил себе, как девица подходит к Гере сзади, приседает на корточки и дует в попу, а он суетливо подпрыгивает, машет руками и кудахчет.  Сценка получилась очень забавная. По-видимому, сестра тоже представила себе нечто подобное. Во всяком случае мы одновременно расхохотались и юркнули в волну.
Когда вернулись на берег, Гера сидел на песке один. Объяснил, что девиц отправил в море охлаждаться. Потёр подбородок и раздражённо проворчал:
 – Ребята, приезжавшие сюда несколько раз с масками… мои бывшие одноклассники, где-то подцепили вчера этих хищниц, пригласили сюда, а сами, гады, не появились. А мне расхлёбывай. Получат у меня вечером по полной программе.
Сестра тут же оттаяла, а я призадумался. Странно получается. Парень он очень красивый, весёлый и умный. На таких девушки гроздьями виснут. Сам видел, какими взглядами провожают его пляжные красавицы. Некоторые, что по активнее, даже пытаются познакомиться. Стоит сесть втроём играть в карты, тут же кто-то из них подскакивает и просится в компанию. Так почему Гера все каникулы возится с нами? Добровольно, или родители за какие-то прегрешения наказали? Будь я на его месте, давно бы воспользовался случаем и завёл роман. Я бы его точно не выдал.  Думаю, сестра тоже.
Однажды всё же набрался смелости и спросил. Ответ кузена меня озадачил, потому что мал был тогда и глуп. А ответ прозвучал приблизительно так:
– Не нужны мне все эти курицы. Меня такая девушка ждёт… Эти ей и в подмётки не годятся. Зачем зря пачкаться.
Понял, что он имел в виду, лишь годы спустя, когда в стройотряде добровольно надел на себя пояс верности. Верности своей первой любимой женщине.
Где ждала эта особая девушка, Гера не уточнял, но явно не в Севастополе. Иначе не приезжал бы к нам так часто и один.
В те дни, когда он не появлялся, я развлекался чтением. В местной библиотеке обнаружил книгу Гомера «Илиада и Одиссея» и погряз в этой истории с головой. Иногда, оторвав глаза от страницы, представлял себе древнегреческие галеры, подплывающие к нашему берегу, воинов в шлемах, осаждающих дачный посёлок, и перепуганных обитателей пляжа, хватающих подстилки и мчащихся к ближайшему кустарнику. Будто в нём можно спрятаться от града стрел, как от грозы. Но чаще играл в другую игру. Эта привычка возникла ещё в детстве. Когда читал какую-то книгу, представлял себя одним из действующих лиц. Например, читая «Войну и Мир», долго выбирал между Болконским и Безуховым. Метания Пьера были близки и понятны. Уверенность в собственной неординарности, мечты о больших свершениях и, в то же время, понимание, что слаб и нелеп. Но каждый раз, когда вселялся в него, возникало жуткое раздражение.  Расплывчатая, вялотекущая философия Пьера казалась абсолютно чуждой. Мой мозг требовал темпа и конкретики. Недаром математика и физика были любимыми предметами. Потом попытался вжиться в князя Андрея. Его самоуважение, моральные принципы и трезвость мышления были гораздо ближе. Но вскоре и в его шкуре почувствовал себя неуютно. Уж слишком Болконский был холоден и бесчувственен. В итоге, так и не найдя подходящего героя, остался посторонним наблюдателем.
На этот раз, загоревшись «Илиадой», принялся искать для себя подходящую роль. Воины и разрушители казались слишком примитивными. Мог бы подойти Парис. На первый взгляд показался близким по человеческой сути. Как и он, в страхе сбежал бы с поля боя при виде мясника Менелая, вооружённого двухметровым мечом. Мог бы без памяти влюбиться в молодую красавицу, воспылать желанием спасти от постылого мужа, но…  Погубить ради этого сотни людей, собственную семью, город предков… нет. Моя мораль такого бы не допустила. Хотя, кто знает. Судить о любви в свои пятнадцать лет мог лишь понаслышке. До сих пор ещё ни разу не был влюблён. Безусловно, девочками интересовался. И даже очень. Один раз серьёзно увлёкся своей одноклассницей, но подойти так и не решился. Считал свои шансы близкими к нулю. Бабушка убедила в физической непривлекательности, а отец – в моральном ничтожестве. Да что говорить? Зловредное зеркало отражало отвратительные прыщи и худосочное тело с непропорционально большими руками и ногами. Оставалось довольствоваться эротическими фантазиями, а иногда, когда бабушка не шастала между нашими диванами, усмирять разыгравшиеся гормоны тем, чем все подростки заменяют реальный секс.
Единственным человеком, вызвавшим восхищение в «Илиаде» был старик Приам. Вернее, отцовская любовь. Несмотря на все беды, обрушившиеся на его народ благодаря непутёвому сыну, он не проклял его и не выбросил за ворота на съедение врагам. Опять возвращаюсь к теме отцовства, вернее собственной безотцовщины, от которой, боюсь, суждено страдать до конца жизни.
Эти мысли нахлынули, царапнули и улетели прочь, почти не причинив боли. В сумке ждали две новые книги: «Легенды и мифы древней Греции» и «Золото Трои» Шлимана. Я смаковал их до конца лета, вспоминал картины в Эрмитаже, мимо которых равнодушно проходил, не понимая смысла, и мечтал, как расскажу Борьке об античном мире, и как будем смотреть эти полотна совсем другими глазами.
К сожалению, каникулы подошли к концу. Раны, нанесённые отцом, затянулись, оставив после себя лишь рубцы и ссадины. Понимал, что избавиться от них уже не удастся, но шрамы всё же лучше открытых, кровоточащих ран. Утром, перед отъездом домой, пошёл попрощаться с морем. Оно дружелюбно подкатилось к ногам, приподняло кружевные, искрящиеся гребешки и отступило обратно. Я оглянулся по сторонам, убедился, что поблизости никого нет и склонил благодарную голову перед другом, учителем и врачевателем, вобравшем в себя мою тоску и боль.  Помахал на прощание рукой и помчался собирать вещи.
Домой мы вернулись в конце августа. До начала учебного года оставалась неделя. Новый класс, новая школа, новые учителя. Решил заранее привести в порядок школьную форму: отпарить брюки, пиджак и почистить ботинки. Но перед этим, на всякий случай, надел её на себя и заглянул в зеркало. Оно показало портрет человека в коротких штанишках. Брюки не дотягивались даже до щиколоток, а плечи пиджака сидели в районе ключиц. Бабушка, с любопытством наблюдавшая за моими манипуляциями, отпустила очередной дружелюбный комментарий:
 – Неужели только сейчас заметил, что, благодаря стараниям Геры, вымахал сантиметров на пятнадцать? Бедняга всё лето на тебя потратил.
Её зловредная болтовня пролетела мимо ушей. В тот момент я пристально изучал своё отражение. Обесцвеченные солнцем волосы светлыми патлами свисали на лоб, а на загоревшей коже лица не было видно ни одного прыща. Остановившаяся позади мама удивлённо протянула:
– А ты действительно стал похож на Геру. Такой же морской дьявол.
Немного помолчала, а потом, уже деловитым тоном, добавила:
 – Завтра поедем покупать новую форму. Эта тебе безнадёжно мала.
Только отец, всё это время стоявший в дверях, не выразил никаких соображений по поводу моего взросления. Махнул рукой, развернулся и вышел вон. Может понял, что делать из меня человека поздно, а может почувствовал себя бездомным псом, случайно прибившимся к клану кошачьих. А я стоял перед зеркалом, тупо улыбался и радовался, что мрачное детство осталось позади и через неделю начинается новая полоса жизни, под названием «Юность».


                Заметки редактора

                Родительская любовь


Я в третий раз прослушиваю диктофонную запись, пытаясь облечь в литературную форму поток эмоций, выплеснутый Н.Н., и не могу подобрать приличных слов. В голову лезут одни неприличные.
В начале беседы он честно признался, что, несмотря на многолетние попытки, так и не нашёл оправдания действиям своей семьи.
Я тоже не могу их найти. Кроме одного. Таким людям противопоказано иметь детей. И не только им. Подобные пары, следуя закону природы, производят потомство, а потом не знают, что с ним делать. «Короеды» ложатся на плечи тяжким бременем: лишают личной свободы, требуют заботы, внимания и финансовых затрат. 
Эта тема всколыхнула воспоминания о собственных родителях. Мама с детства занималась художественной гимнастикой. В юности входила в сборную страны. Ей прочили олимпийскую карьеру. Но девушку угораздило выйти замуж и тут же родить меня. То ли во время беременности, то ли родов, в её организме что-то повредилось. Звёздная карьера накрылась. Бедняге пришлось довольствоваться ролью преподавателя в спортивной школе.
Этого она не простила ни мне, ни мужу. Всю жизнь, сколько её помню, носила на лице траур по загубленной жизни. И виноваты в этом были мы с папой.
Помню, как пыталась делиться с ней своими радостями или заботами. На лице сперва проступало страдальческая гримаса, затем скрипучий голос прерывал мои излияния:
 – Всё это очень занимательно, но прости. Сейчас мне не до тебя. День был очень плохой. Смотрела на своих учениц… ни гибкости, ни пластики, ни таланта… так и хотелось вскочить, и показать, как надо, но сама знаешь, не могу. Опять тошно стало.
В детстве я очень переживала после таких сцен. Ощущала себя виноватой, старалась как-то компенсировать нанесённый ущерб. Рвалась помогать по хозяйству, не приглашать подруг, потому что маме хватало детского шума на работе, и вообще быть хорошей дочерью в её понимании. А это означало, как можно меньше мельтешить перед глазами.
С отцом она обращалась точно так же. Или они обсуждали её страдания, или каждый молчал о своём. Кроме нас имелось у мамы несколько подруг. Она готова была часами выслушивать историю их бед, сочувствовать, давать советы, но тут же обрывала беседу, если речь заходила об успехах и радостях. Такое ощущение, что страдание стало для неё питательной средой, и существовать она могла только в ней. Средой, насыщающей негативной энергией и дающей множество привилегий. К примеру, благородный человек обязан прощать несчастному. Тот и так получил обвинительный приговор, не успев совершить преступление.  Окружающие обязаны терпеть и прощать. Бедняга искупил свои грехи авансом.   
Со временем чувство вины у меня прошло, уступив место раздражению. В конечном счёте мама сама приняла решение родить ребёнка. Могла бы и не рожать. Вряд ли её тогдашние соученицы оставались монашками. Кто-то выходил замуж, у кого-то были любовники, но те, что выбрали спорт, отложили семью на потом. Мама хотела всего сразу и ошиблась. При чём тут я? Похоже, отец пришёл к тому же выводу. Стал всё реже появлялся дома, ссылаясь на совещания, командировки и прочие дела. А когда мне исполнилось восемнадцать, просто исчез из дома. Оказалось, у него уже давно была другая семья. Мама осталась одна со своим горем. Теперь уже двойным.
Я навещаю её время от времени.  И каждый визит является тяжким испытанием. За пару часов она умудряется вкачать в меня столько негативной энергии, что следующие два дня мучаюсь головной болью и апатией. Разговоры крутятся вокруг страданий и бед нескольких подруг, которые ещё не успели от неё сбежать. И самое неприятное, что эта питательная среда обострила мамино обоняние. Нос моментально улавливает во мне негативную ауру. Голова тут же склоняется набок, ухо вытягивается вперёд, а рот сжимается в печальный овал, из которого выплывают наводящие вопросы. Мама, как гадалка, впадает в транс. После таких бесед мне становится ещё хуже. Все её советы сводятся к тому, что жизнь – это испытание, и сносить его нужно достойно. Далее следуют банальности типа:
 – Классик сказал, что человек создан для счастья, как птица для полёта. Но как далеко улетит курица, хоть она и птица?
Иногда переиначивает другого классика:
– Несчастье свыше нам дано, замена счастью оно.
Ну да бог с ней, с моей мамой. Большого зла она мне не причинила. А вот родители Н.Н. были настоящими монстрами, и, если верить в бессмертие душ, придётся им на том свете не сладко.
Я отложила диктофон в сторону и отправилась спать. Всё равно сегодня уже ничего не напишу. Устала.
На следующий день перечитала свои заметки и устыдилась злых слов, сказанных о маме. Вспомнилась наша последняя встреча неделю назад. Она сидела на стуле, ссутулившись и повернув лицо с острым носиком к окну. В профиль была похожа на нахохлившегося воробья. Не поворачивая головы, мама сказала:
– Я знаю, ты навещаешь меня по обязанности, потому что я скучная и унылая. Но теперь поздно начинать сначала. Я жизнь свою профукала. Прости, что плохо тебя любила.
Слова резанули своей неправильностью. Разве можно любить плохо, или хорошо? Это – не работа, выполненная на пять, или на три.  Родительская и детская любовь – на самом деле мечта, которая не всегда совпадает с действительностью. Отношения двух поколений основаны на изначальном противоречии. Родители – законодательный и карающий орган власти в одном лице, а дети – народ, чья воля и личная свобода подчинены этой власти. Обязан ли народ любить власть, которую не выбирал? Обязана ли власть любить народ, которым довелось управлять?
Не могу сказать, что не люблю свою маму. Скорее, жалею. Она годами тосковала по красочной сказке, по жизни, наполненной успехами, овациями и золотыми медалями, но кто знает, что ожидало её на самом деле? Может судьба умышленно уберегла от разочарований, провалов, зависти, подножек конкуренток, травмы и инвалидной коляски в молодости? Спорт – это штука опасная. Может, уйдя из спорта, она сохранила жизнь? Но я никогда не посмею ей это сказать. Слишком поздно разрушать иллюзию. 
Слава богу, между нами сохранилась крепкая связь. Теперь я нужна ей, а она… она нужна была мне всегда.
Я взяла в руки диктофон и принялась за работу над фрагментом «Детство».
В следующий мой приход Н.Н. рассказывал о периоде жизни, который назвал «Юность».


                Исповедь Н.Н.

                Юность             


Учебный год начался замечательно. Новые учителя, новые соученики и новая школьная форма, великолепно сидевшая на моей новой фигуре. Первым сюрпризом стал Борька. Раньше мы были одного роста. Невзрачные, еврейские мальчики. Даже на физкультуре стояли рядом. Теперь друг оказался ниже меня на голову. И это повлекло за собой первую неприятность.
Последние годы мы сидели за одной партой, обменивались шутками, ручками и подсказками. В новом классе привычно заняли свою третью парту, но учитель попросил меня пересесть подальше, чтобы не загораживать доску, а к Борьке подсадил субъекта по имени Лев. На переменке я подошёл к Борьке поболтать, но Лев поплёлся за нами.
Внешность Лёвушки не сулила ему в будущем ничего хорошего. Лохмат и, как Борька, худосочен. Густая, курчавая шевелюра, очки, мясистый нос в пол лица и нечистая кожа подростка. Короче говоря, наш человек. Измерив нас с Борей оценивающим взглядом, новый приятель спросил:
– Тоже не прошли в математическую по конкурсу? Не беда. Тут прорвёмся. Победа за нами.
После уроков он опять присоединился к нам. Оказалось, живёт неподалёку. Мне хотелось рассказать Борьке о греческой мифологии, но Лёвке не терпелось обсудить одноклассников.  Особо ополчился на долговязого парня, которого посадили рядом со мной. На всех переменах тот стоял в окружении группы ребят, своих бывших соучеников, рассказывал не знаю что, только слышал, как все дружно смеялись.
Брезгливо скривив губы, Лёвка авторитетно обозвал парня глупцом. Я удивился такому резюме. Мы же не слышали, над чем группа смеялась. Может и в самом деле было смешно. Но строгий судья Лёвушка пояснил:
– Глупца можно опознать по двум приметам: он много говорит о вещах для него бесполезных, и высказывается о том, про что его не спрашивают.
Сделал короткую паузу и добавил:
– Это не я придумал, а Платон.
Борька уважительно присвистнул. Вот де, какие книги человек читает. Это тебе не мифы древней Греции.
Так началась наша нелёгкая дружба втроём.
 Неделю спустя, осмотревшись, Лёвушка пошёл на прорыв. На уроке по литературе учительница рассказывала о лицейских годах Пушкина. Смущённо поджав губки, она доложила, что будущий гений русской поэзии не числился в списке первых учеников. Стихи и эпиграммы писал, а вот с математикой не справлялся. К сожалению.
Лёвка откликнулся хорошо поставленным голосом:
– Каждому своё. Если мы будем оценивать рыбку по её способности лазать по деревьям, она проживёт всю жизнь, считая себя дурой.
Класс разразился дружным хохотом. Лёвушка подождал, пока взрыв уляжется, и скромно пояснил:
– Это не я, а Сенека сказал. В нравственных письмах к Луцию.
Скромность и доброжелательный взгляд были сильнодействующим оружием, защищавшим Лёву от замечаний и выговоров. Он не был нарушителем порядка. Скорее, яркой личностью. Эту территорию парень успел застолбить за одну неделю: с лёгкостью справился со сложной задачкой по математике, блестяще просклонял неправильные глаголы на английском и не подкачал на физике.
Следующим мудрецом, заслужившим внимание эрудита, был Аристотель. Долговязый парень, которого Лёвка успел достать до печёнок, рискнул подшутить над его внешностью и получил за это сполна, двумя выстрелами сразу. Оглядев бедолагу с головы до ног, Лев ласково произнёс:
– Остроумие – это дерзость, получившая образование. Тот остроумен, кто шутит со вкусом. Сказал не я, а Аристотель.
Больше состязаться с Аристотелем в остроумии никто не решался.
Над нами с Борькой он не издевался. Нас он постоянно поучал. Вернее, образовывал. Если мы рассуждали о Есенине, Лёвчик морщился, как от зубной боли, и распекал, как неразумных детей:
– Да как вы можете читать эти липкие слюни! Только прислушайтесь:

                Выткался на озере алый свет зари
                На бору со звонами плачут глухари.
                Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
                Только мне не плачется – на душе светло.

Насладившись эффектом, наш поучатель продолжал лекцию:
– Уж если хотите почитать настоящие стихи, откройте хотя бы Иннокентия Анненского. Кстати, тоже поэт Серебряного века:

                Здесь вечер, как мечта: и робок, и летуч,
                Но сердцу, где ни струн, ни слёз, ни ароматов,
                И где разорвано и слито столько туч…
                Он как-то ближе розовых закатов.

По-очереди заглядывал в наши глаза и назидательно поднимал вверх указательный палец:
– Надеюсь, почувствовали разницу.
Мы её почувствовали. Разницу между его эрудицией и своим невежеством. Борька был в восторге от нового друга, а я поражался, как может человек ежедневно выполнять домашние задания, посещать шахматный кружок и прорабатывать массу дополнительной литературы. Можно было подумать, у него в сутках не двадцать четыре часа, а сорок восемь. О чём бы ни говорили, будь то абстрактная живопись, история древнего востока, или тайны Тибета, он обладал собственным мнением, сложившимся на основе подчерпнутых знаний.
Однажды учительница истории решила проверить глубину Лёвкиных познаний и попросила подготовить доклад о жизни и деятельности Аристотеля, добавив, при этом, не без иронии:
– Ты так часто приводишь его цитаты, что нам всем хотелось бы узнать о нём побольше.
Лёвка попросил две недели и ровно в назначенный срок уже стоял перед классом. Доклад получился очень содержательный, но более всего поразил конец. Великий грек был не только мыслителем, создавшим всестороннюю систему философии, социологии, политики, логики и физики, но вошёл в историю, как наставник Александра Македонского.
Свой доклад Лёва закончил такими словами:
 – Аристотель воспитал не только великого полководца, но и мудрого человека. Завоёвывая новые государства, он не уничтожал народ и не разрушал его культурные ценности. Наоборот. Включал в состав своей империи и способствовал взаимопроникновению и расцвету культур. В отличие от фашистских захватчиков, разворовывавших и разрушавших всё на завоёванной территории. Вот вам один из примеров такого варварства – шедевр великого Растрелли, Екатерининский дворец.
На последней фразе Лёвка лихо развернул послевоенную фотографию руин Екатерининского Дворца.
Сейчас понимаю, насколько гениален был его ход. Не знаю, сам ли до такого додумался, или кто-то из взрослых подсказал, но финал, мостик между прошлым и настоящим, стал убойным джокером. Сомнений в его эрудиции и системном мышлении не осталось ни у кого.
Полгода Лёвушка, несмотря на некоторую агрессивность, ощущал себя героем класса. Его стратегия заключалась в том, что допекал колкостями исключительно мальчиков. К девочкам относился с пониманием и уважением. Распахивал перед ними двери, пропускал вперёд, поднимал случайно упавший карандаш, или книгу.
А вот молодым людям расслабляться не давал. Атаковал их, как правило, в присутствии дам, искусно разыгрывая при этом настоящий водевиль. Вставив кавалеру очередную шпильку в бок, устремлял к даме выразительный взор, как бы приглашая в единомышленники. Весь его вид говорил:
– Мы с тобой люди образованные, умные. Всё понимаем. Но что поделаешь с ним, с дурачком. Сморозил глупость. Со всеми бывает.
Дамам признание их интеллектуальных заслуг, естественно, льстило, а потому Лёва был у них в фаворе. Многие не стеснялись обращаться за помощью: объяснить доказательство теоремы   по математике, или красиво сформулировать фразу в сочинении по литературе. Лёва охотно откликался на просьбы, но каждый раз разыгрывал какую-нибудь мизансценку. К примеру, тяжело вздыхал, возводил глаза к небу и ворчливо заявлял что-нибудь типа:
– Что поделаешь? Любовь – это теорема, которую нужно каждый день доказывать заново.
Кто-то из девочек попытался записать его в «подружки». Похвастаться новыми туфельками, или маникюром, но наш эрудит пресёк подобное безобразие на корню, заявив, что все эти женские финтифлюшки не по его части. Он – не подружка, а кавалер.   
Всё было замечательно, пока не случилось празднование Нового года. Мы собрались в квартире одной из девочек. Громадная компания. Человек двадцать. Запаслись вином, музыкой и закусками. По классу давно порхал легкокрылый Гименей, поражая всех по очереди любовными стрелами. Новогодняя ночь сулила исполнение желаний, множество сюрпризов и приключений. Началась она великолепно. За столом Лёвушка блистал остроумными тостами и парадоксами. Публика отвечала взрывами хохота и аплодисментами. После застолья начались танцы. Он кинулся приглашать девочек, но тут произошла осечка. Танцевал Лёва ещё хуже, чем его знаменитая рыбка лазала по деревьям. Неловко топтался на месте, совершая нелепые телодвижения и наступая всем на ноги. Девочки начали отделываться от него неловкими извинениями и прятаться по углам. Тогда незадачливый танцор схватился за любимое оружие – попытался втянуть кого-нибудь в умную дискуссию, но и тут потерпел фиаско. За полгода учёбы народ пресытился умственным напряжением. Всем хотелось флирта и танцев.
В отличие от Лёвы, я был в тот вечер в прекрасной форме. Не могу сказать, что умел танцевать, но вино и музыка сделали своё дело. Вспомнил поучения Геры о всесилии ритма моря. Музыка – тоже стихия, требующая подчинения. Я подчинился, и она сама закружила меня по паркету. Краем глаза зацепился за Лёву, одиноко притулившегося за книжными полками. Хотел к нему подойти, но не успел. Приятель исчез по английский, ни с кем не попрощавшись. 
На каникулах ни он, ни Боря мне не звонили, хотя сами ежедневно встречались. Не скажу, чтобы сильно переживал по этому поводу. Новогодняя ночь принесла удачу: девочка, которая мне давно нравилась, предложила провести каникулы вместе. Мы катались на лыжах, ходили в кино, в мороженицу, или просто, тепло одевшись, гуляли по улицам.
После каникул началась новая фаза моих отношений с Лёвой. На уроке русского языка учительница попросила меня составить фразу с придаточным предложением. Я едва успел произнести начало:
– Он уже завернул за угол, когда на него внезапно…
Лёвка мрачно закончил за меня:
– В человеке всё должно быть… внезапно.
Класс, привыкший к его шуткам, разразился хохотом. Даже учительница не удержалась и хихикнула, а я, к сожалению, растерялся. Не смог найти достойного ответа.
Выпад был неожиданным не только для меня, но и для всего класса. До сих пор Лёва атаковал кого угодно, но не нас с Борей. Соученики прозвали нас тремя мушкетёрами: учились лучше других, и всегда держались вместе. По принципу один за всех, все за одного. Когда один отвечал у доски и получал очередную пятёрку, двое других радостно поднимали большой палец и изображали, будто снимают шляпу. А если кто-то вдруг хватал четвёрку, громко объявлялось, что у мушкетёров траур, и они идут в кабак заливать горе. И вдруг такой выпад!
Но это оказалось только началом. Теперь Лёва при каждом удобном случае ставил меня в неловкое положение. Особенно лютовал, когда заставал в обществе новой подружки. А я каждый раз терялся и не находил нужного ответа. Вероятно бабушка была права, называя тугодумом. Потом, оставшись один, я придумывал отличные шутки, но в нужный момент ничего толкового в голову не приходило.
Однажды спросил у Борьки, зачем Лёвка мне пакостит. Ответ оказался ещё более неприятным, чем ожидал.  Боря удивлённо вскинул брови и поинтересовался:
– А ты не заметил, что он влюблён в эту девочку с первого дня?
Я этого действительно не заметил. Но если и так? Зачем постоянно выставлять меня перед ней дураком?
Борька посмотрел мне в глаза и жёстко заявил:
– Каждый борется оружием, которым лучше всего владеет. Он – личность незаурядная. Его оружие – эрудиция и талант. Так что не обессудь.
Нравоучение было прозрачно, как утренняя роса: я хорош собой, но туп, а он некрасив, но умён.
После этого я несколько отдалился от, так называемых, друзей. Но порвать с ними окончательно не удалось. Вскоре после каникул обнаружил, что в районном Доме культуры работают курсы английского языка и танцев. Записался туда и туда. А потом, по привычке, проболтался Борьке. Они с Лёвкой тут же увязались за мной. На занятиях по английскому незаурядная личность вела себя вполне культурно. Преподаватель не оценил его юмора и попросил не отвлекаться на болтовню. А с танцами получилось хуже. Боря хоть и был невелик ростом, но двигался вполне симпатично, а Лёва напоминал брошенный в воду утюг. Было жалко смотреть на его топтание, особенно если танцевал в паре.
После занятий он выглядел таким несчастным, что вся моя злость мгновенно испарилась. Домой мы возвращались вдвоём. Боря умчался провожать девочку, с которой танцевал. Лёва шёл, понурив голову, о чём-то размышлял, а потом смущённо спросил:
– А что ты делаешь с ногами, что у тебя всё получается? Я пытаюсь повторять движения и шаги, которые показывает учитель, а ноги не слушаются.
  Я взялся объяснять то, чему научился у Геры:
– А ты концентрируйся не на шагах, а на музыке. На ритме. Просто попытайся плыть под музыку. А шаги сами придут.
Лёва помолчал, а потом буркнул в ответ:
– Плавать я тоже не умею. Вода подо мной проваливается. Пожалуй, зря время теряю.
Больше он на танцах не появлялся, но зато принялся охотиться на меня пуще прежнего. Использовал любую возможность обвинить в некомпетентности: иногда грубо передёргивал слова, иногда пользовался зловредной мимикой. Растягивал губы в тонкую, ироничную улыбку и насмешливо произносил:
– Ну, ну! И где ты только такое вычитал? Назови источник. Может и я на досуге загляну.
Мой рейтинг стремительно опускался к нулю. Дело в том, что класс подобрался очень амбициозный. Каждый второй считал себя незаурядной личностью с блестящем будущим. Кто-то ориентировался на технические науки, кто-то на гуманитарные, но, в любом случае, очень высокие требования предъявлялись к уровню интеллекта. В этом смысле Лёвка дискредитировал меня с завидным упорством.
Естественно, подруга быстро потеряла ко мне интерес, да и остальные девочки не спешили занять её место. Правда, Лёвка от этого ничего не выиграл, но продолжал яростно атаковать меня по инерции.
Я чувствовал себя отвратительно. Моя жизнь оказалась дурными качелями. Всего год назад был прыщавым, нескладным умником, а теперь – смазливым дураком. Наконец раздражение, копившееся последние месяцы, достигло точки кипения, и меня прорвало. Прорвало так же безобразно, как два года назад с отцом.
 В ответ на очередную насмешку, посоветовал Лёвке почитать «Собор Парижской Богоматери», напомнив, что Квазимодо, несмотря на все старания, так и не получил свою Эсмеральду.
Бедняга покрылся красными пятнами, ссутулился и, ничего на ответив, поковылял прочь. Борька обозвал меня сволочью и помчался за ним.
Я сам понимал, что поступил мерзко. Знал, что нескладная внешность – его Ахиллесова пята. Часто бывал у него дома и видел родителей. Мама – хорошенькая женщина с мелкими чертами лица, а папа – копия Лёвы, только несколько полнее. Такой же громадный, мясистый нос, очки и тонкие ноги, поставленные буквой «Х». А однажды Лёва показал свои детские фотографии. До десяти лет он был очень похож на маму, а потом начали всё больше проступать отцовские черты.
Представляю, с каким ужасом мальчик всматривался в зеркало, отмечая изменения своей внешности! Родители надеялись, что сын унаследует миловидность матери и таланты отца. Папа был, по словам Лёвы, очень одарённым человеком. Но природа распорядилась иначе. Отцовская генетика взяла верх во всём. Тем не менее, внешность не помешала отцу жениться, родить сына и защитить докторскую диссертацию. Значит и у сына всё получится. Нужно только дождаться своего часа.
Но об этом я подумал значительно позже. В тот момент меня колотило от обиды и злости. Борька обозвал меня сволочью, но откуда ему знать, из каких руин я вытаскивал себя прошлым летом? С каким трудом излечился от астмы и почувствовал себя нормальным человеком? Неужели придётся всё начинать с начала?
Н.Н. задумался на минуту, вздохнул, а потом закончил рассказ словами:
– Вот она, разрушительная юношеская жестокость, которая не ведает, что творит.


                Заметки редактора

                Защита и нападение

Троллейбус слегка наклонялся на поворотах, покачивался и плавно тормозил у светофоров, а у меня пред глазами суетился мальчик Лёва, ошарашивая соучеников цитатами, колкостями и парадоксами. И, признаться честно, вызывал у меня большую симпатию. Подросток хотел доказать теорему, давно ставшую аксиомой: истинная ценность мужчины не в красоте, а в уме и харизме. В качествах, обеспечивающих успех.
Эта аксиома, известна каждой женщине после тридцати. К этому возрасту на собственном опыте постигают, что красота – продукт дефицитный и скоропортящийся. Срок годности этого продукта исчисляется двадцатью-тридцатью годами. Помню причитания мамы и её подруг, вернувшихся с тридцатилетнего школьного юбилея. Они разглядывали выпускные фотографии, а я сидела в соседней комнате и слышала их охи и вздохи:
– Только посмотри, какой красавчик. Мы все были в него влюблены, а вчера едва узнали. Лысый, толстый, обрюзгший и ворчливый. Жизнь, видите ли, не удалась. А этот… только взгляни… сморчок сморчком, а сейчас каким стал! Элегантный доктор наук, заведующий кафедрой в университете. Вот за кого нужно замуж выходить, а мы, дурочки, в его сторону даже не смотрели.
У мальчика Лёвы тоже всё было впереди. Зря переживал и торопился. Девочки, за которых боролся, ещё не дозрели до выбора. Каждая верила в сказочного принца, обладающего всеми достоинства сразу: красотой, талантом, харизмой и добротой.  Но главное, верила в то, что всем прочим принцессам он предпочтёт именно её. Годам к тридцати девичьи иллюзии испаряются, и тогда наступает время Лёвушек.
В зрелости женщины постигают задумку природы. Она распределяет свой генофонд разумно. Одному отмерит чуть больше красоты, зато недодаст ума, или порядочности. Другому щедрой рукой отсыплет талантов, но сэкономит на доброте и красоте. Правда, иногда и у неё случаются капризы. Возьмёт, да и создаст принца из сказки, но вот беда… Всем девушкам мира он предпочитает мужчин.
Троллейбус плавно вписался в очередной поворот, и мысли опять вернулись к Лёвушке. Вернее, к его боевым приёмам.  Он научился элегантно нападать, но не владел техникой защиты. Первый же удар противника, нанесённый в болевую точку, свалил наповал. Правда, противник был подготовлен ещё хуже. Месяцами терпеливо сносил побои, а потом размахнулся и, не рассчитав силы, одним ударом отправил в нокаут. Почему дети так беспомощны в борьбе за своё достоинство? Может всё дело в методах воспитания? Большинство родителей, устав на работе, ограничивается примитивным нападкам типа: «Ты – дурак, грязнуля, эгоист и лентяй». Для пущей убедительности добавляется шумовое сопровождение в виде возмущённого крика. Ребёнок, не имея иного примера, применяет со временем тот, которому обучился.
Став взрослым, вооружается ещё парой эпитетов из перечня отрицательных качеств: «Ты завистлив, мстителен, злопамятен и некомпетентен». Добавляет к этому пару приёмов из бытовой психологии. Собеседнику, имеющему альтернативное мнение, можно заявить: «ты оскорбляешь мои сокровенные чувства», или ещё что-нибудь в этом роде. Наиболее продвинутые, вроде Лёвушки, выходят на более высокий уровень. Расстреливают жертву иронией и парадоксами.
Но мало кто из охотников за чужим достоинством умеет грамотно защитить собственное. Оказавшись в роли жертвы, стенают, злятся и обвиняют окружающих в бессердечии. Что можно на это сказать? Только одно. Борьбе за достойное место в окружающем мире нужно учиться с детства. Прежде, чем выходить на ринг, отрабатывать не только грамотные приёмы нападения, но и самозащиты. А вдруг доведётся столкнуться с более агрессивным противником! Во всяком случае, ясно одно: если у меня появятся дети, буду учить их этому с малолетства.
Троллейбус плавно затормозил и распахнул двери на моей остановке. Уже подходя к парадной, подумала об атмосфере на работе. Напряжение было круче, чем в классе у Н.Н. У нас речь шла не о призрачном престиже, а о конкретных шансах на карьеру. И сохранить себя в такой обстановке было непросто.
Я неспешно готовила лёгкий ужин и размышляла о собственной жизни. Может подойдёт плагиат? Позаимствовать опыт Лёвы, вооружиться мудростью древних мыслителей, разложить их по темам в долгосрочной памяти и применять для самозащиты. После такого отпора у агрессора быстро пройдет охота лишний раз нарываться. 
Ложась спать, снова вспомнила про Н.Н. Почему оборвал рассказ на самой трагичной ноте? Неужели ссора с друзьями его сломала заново? Неужели опять пришлось выкарабкиваться из астмы?
Обязательно спрошу при следующей встрече.


                Исповедь Н.Н.

                Пробуждение

Мы познакомились с Инной в Эрмитаже на третьем этаже. В зале, где собраны импрессионисты. Я топтался у картины Клода Моне, пытаясь рассмотреть то, что недавно вычитал в книге. Вглядывался в перетекание цветовых пятен, размытые контуры, переходил с места на место, но, несмотря на все усилия, не находил ничего особенного. От этого занятия меня отвлёк женский голос:
 – Простите, Вы так долго рассматриваете эту картину, будто что-то ищете. Можно спросить, что?
  Я оглянулся. Позади стояла девушка, сошедшая с этого         полотна. Светло-русые, прямые волосы, расплывчатые контуры одежды в палевых тонах, создавали ощущение нереальности её существования. Будто художник отправил в зал посредника с поручением разъяснить профану суть искусства. Искренне надеясь на помощь, я выразил мучившие меня сомнения самым тупым образом:
 – Пытаюсь рассмотреть на картине то, что вычитал в книге об импрессионизме, но ничего не вижу и не понимаю.
  Девушка улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:
 – А зачем это понимать? Картины не нужно понимать. Достаточно чувствовать.
Эта фраза окончательно сбила с толку. Она полностью противоречила здравому смыслу, который я ставил превыше всего. В результате, мы пару часов провели на выставке, и девушка…  Её звали Инна… учила меня отключать голову и включать чувства.
После столь необычной лекции я решил продолжить знакомство и пригласил её в мороженицу. Сделал заказ и, для поддержания светской беседы, спросил, занимается ли она живописью профессионально. Почему-то, столь естественный вопрос собеседницу смутил. Некоторое время она размазывала разноцветные шарики по вазочке, но потом всё же ответила:
 – Я закончила художественную школу. С детства считала живопись своим призванием. Писала неплохие картины, разве что… несколько вялые. Так, по крайней мере, казалось. А потом… незадолго до выпускных экзаменов классный руководитель вызвал меня на собеседование. Он имел обыкновение проводить индивидуальные консультации с каждым, кто собирался поступать в Академию или в Мухинское. Его мнение обо мне было не слишком лестным, но поучительным.
Инна некоторое время молча ковыряла ложечкой в подтаявшем лакомстве, создавая узор из розового клубничного, фиолетового черносмородинного и сливочного крем-брюле. Закончив орнамент, полюбовалась результатом, облизнула ложку и продолжила исповедь:
     – А сказал он приблизительно следующее. Чтобы создать истинно талантливого человека, природа должна одарить его тремя качествами. Прежде всего, он должен воспринимать окружающий мир не столько логикой, сколько чувствами.  Быть левополушарным. Во-вторых, один из органов восприятия должен обладать повышенной чувствительностью. К примеру, абсолютный слух у певца, или абсолютное зрение у художника. Но одного этого недостаточно. Певцу природа должна подарить особое строение голосовых связок, гортани и дыхательного аппарата, чтобы издаваемый звук звучал красиво. А художнику – тонкую моторику. Руку, способную воспроизвести то, что увидела и почувствовала голова.
Пока я осмысливал сказанное, Инна подчерпнула на ложечку изрядную порцию крем-брюле, и, слизнув его, принялась за новый орнамент. Теперь лилово-красные разводы остатков клубничного и черносмородинного, напоминали предгрозовое небо.
 Такое довелось видеть впервые. Сам обычно наслаждался не цветом, а вкусом. Прежде всего съедал нежное крем-брюле. Потом переходил к ароматному и сладкому клубничному, а на закуску оставлял терпкое, интенсивное черносмородинное. Но наблюдать за Инной было безумно интересно. Заглянул в лицо и поразился. Неужели она машинально нарисовала мороженым своё настроение?
Закончив второй орнамент, девушка вернулась к рассказу о природных талантах:
 – Но, по мнению моего преподавателя, и этого недостаточно. С такими качествами можно создать лишь доброкачественный продукт, какой был сделан десятками тысяч до тебя, и столько же раз будет повторён после. Последний подарок природы талантливому человеку он назвал источником внутренней энергии, доводящим повседневные переживания до кипения. Именно это излучение и отличает, по его мнению, талантливое произведение от профессиональной поделки.
Любитель точных формулировок, я переспросил, построив фразу понятным мне способом:
 – Он имел в виду, что художник, писатель, или музыкант должен не только владеть профессиональными навыками, но и иметь что сказать?
В глазах Инны промелькнуло удивление. Мой вопрос её озадачил. Будто мы разговаривали на разных языках. Спустя минуту отрицательно качнула головой и попыталась пояснить доходчивее:
 – Всё правильно, когда речь идёт о научной статье или докладе. Но если говорить, к примеру, о музыке… У тебя тоже имеются пластинки с разными пианистами, исполняющими одно произведение. Они могут играть одинаково виртуозно в смысле техники, но от музыки одного мурашки бегут по коже, а другой оставляет равнодушным. Всё дело в переживаниях, в чувствах самого музыканта. И эти переживания через его исполнение передаются нам.
Прочтя на моём лице полное непонимание, Инна попыталась объяснить ещё раз:
 – Представь двух художников. Они поставили натюрморт и сели писать. В итоге один великолепно нарисовал спелое яблоко, сочный окорок и бокал вина, а другой – свой аппетит к этим яствам. Понимаешь разницу?
Из этого объяснения понял только одно: мы действительно говорим на разных языках. В моей лексике преобладает глагол «понимать», а в её – «чувствовать».
Всё же она рассказала свою историю до конца. Учитель, разбив вдребезги мечту детства, дал взамен другую. Ему нравились сочинения Инны. Считал, она обладает даром слова, и посоветовал поступать на искусствоведческий. Утверждал, что грамотных и умных просветителей в этой области можно пересчитать по пальцам.
Прощаясь, я обещал позвонить на следующий день, но не позвонил. Сперва хотел разобраться с собой, вернее со своими полушариями. Было совершенно очевидно, что я – сугубо правополушарная вычислительная машина, предназначенная анализировать и просчитывать.
Вспомнился учебник по анатомии. Изображение головного мозга. У здоровых людей он абсолютно симметричный, так что же природа вытворила с моим? Создала анатомического монстра?
Представил рентгеновский снимок собственного мозга: справа объемная масса, заполненная извилинами и нервными окончаниями, а слева вялый, сморщенный отросток.
Даже для верности покрутил головой. Может, если не напрягать шею, голова будет свешиваться вправо? Но голова не свешивалась, значит вес в ней распределён равномерно. И всё же чего-то там не хватало.
К примеру, часто и с удовольствием хожу в Филармонию, но как я привык слушать музыку? Сперва внимательно изучаю программку, где мелким шрифтом описывается «содержание» исполняемой симфонии. Типа: «В первом фрагменте природа наслаждается покоем. Птички чирикают, ручеёк журчит, лёгкий ветерок теребит верхушки деревьев.  Во второй части слышится приближение бури. Темп нарастает, звучат грозные раскаты духовых и ударных. Деревья гнутся под шквальным ветром, ручеёк превращается в бурный поток… и, наконец, разражается катастрофа, сметающая всё на своём пути. Земля мертва. Затем она начинает постепенно оживать. Сквозь обломки пробивается травка, возвращаются птицы и звери, и жизнь зарождается снова. А потом новая катастрофа, новая разруха и так далее».
Слушая музыку, узнаю эти картины, сопереживаю, радуюсь каждому новому возрождению жизни и тоскую от знания, что она всё равно обречена. По дороге домой размышляю о собственном бытие. Похоже на сценарий моей жизни: короткие вспышки надежды, сменяющиеся очередным крушением и так до конца, до полного угасания.
Точно также рассматриваю картины старых мастеров, в которых всегда ясен сюжет. Десятки изображений Мадонны с младенцем, но каждый художник предлагает свою трактовку. У одного – юная мать, беззаботно играющая с ребёнком, у другого – скорбящая молодая женщина, заранее оплакивающая обречённого на муки сына, у третьего – мать, самоотверженно дарующая миру мессию. Вглядываюсь в лица женщин, пытаюсь восстановить в памяти подробности библейской легенды. Знала ли Мария доподлинно, в чём состоит миссия, возложенная на её сына? Знала ли, на какие муки обречён? А потом мысли опять возвращаются к самому себе. Всё же незнание будущего лучше. Можно безмятежно радоваться счастливым моментам.
Сегодня, возвращаясь домой после знакомства с Инной, я впервые осознал доминантность своего правого полушария. Музыку и живопись я воспринимаю, как литературу, где всё завязывается на сюжет. Разница лишь в языке, на котором сообщается конкретная информация и умозаключения. Поэтому и не смог поладить ни с джазом, ни с живописью, начиная с импрессионизма. Не нашёл ясного, однозначного содержания.
Домой возвращаться не хотелось. Постные, унылые лица родителей, их постоянная перебранка по мелочам вызывали отвращение. Да, именно отвращение. Но ведь это тоже переживания! Значить левая часть головы функционирует. Вспомнились чувства тоски, обиды, унижения, ярости во время нападок бабушки и отца. А Лёвушка… его отвратительные эскапады вызывали шквальные эмоциональные бури. Но всё это лишь дурные чувства, а как же с хорошими? Они тоже случались. Нежно-зелёная вуаль, наброшенная на кусты в первые дни весны, пожары золотой осени, хрустальные деревья в зимнем парке… Всё это было, но… кратковременно, мимолётно, а потом опять накатывала тоска. Дурные чувства я рано научился скрывать. Люди, причинявшие боль, были моими врагами, а врагам незачем знать, что их снаряды попали в цель. Пусть думают, что промахнулись.
Так и есть. Я не любил свои чувства, потому что они причиняли боль. Заталкивал в недоступный, железобетонный ящик. А разум любил. Он дарил радость. Элегантно решал сложные математические задачи, разгадывал электронные схемы и помогал получать удовольствие от музыки, картин и стихов. И только сейчас до меня дошло, что таким путём превратил себя в однополярного инвалида.
В конце недели всё же набрался смелости и позвонил Инне. Она не забыла о нашем знакомстве и явно обрадовалась, услышав мой голос. С тех пор мы стали встречаться регулярно. Ходили в музеи, в театры в кино и просто гуляли по улицам. При этом говорила в основном она. Рассказывала о случаях из жизни, о подругах и о том, что услышала на лекциях. Моя жизнь, профессиональные интересы и планы на будущее подружку не слишком интересовали.
 Однажды Инна заговорила о детстве. Без злобы. Скорее с иронией. Словами из русской сказки:
 – Было у царя три сына. Старший умный был детина, средний сын – и так, и сяк. Младший вовсе был дурак. Так и у меня в семье. Я была младшей сестрой, а следовательно старшая считалась детиной умной, а я… так как третьей не оказалось, совмещала одновременно две роли. «Так и сяк» и дурочки.
    Подхватив шутливую подачу, я продолжил разговор в том же тоне. Напомнил, что младший детина всегда оказывался везунчиком. В какой-то момент знакомился с Василисой-Прекрасной, или с Еленой-Премудрой. Милые дамы сперва вытаскивали его из всех неприятностей, а потом сажали на трон. Мне было любопытно, кто же сыграл в жизни Инны роль Василисы.
    Инна загадочно улыбнулась и сообщила, что ни в сказки, ни в семейные саги не верит. Предпочитает надеяться только на себя. А поступив в художественную школу, вообще от семьи дистанцировалась. Внутренне. Живёт до сих пор с родителями, но все сравнительные оценки семьи её уже не волнуют.  Пусть развлекаются, если больше заняться нечем. Потом, измерив меня недобрым взглядом, ехидно спросила:
 – А ты вроде старший детина, а значит умный?
В тот период рассказывать о своём детстве я был не готов. Облик забитого, страдающего нервной астмой подростка противоречил моему представлению о настоящем мужчине, поэтому лишь многозначительно хмыкнул и промолчал.
Наши отношения развивались рывками. Короткие фазы взаимопонимания сменялись затяжным раздражением. Виной тому были пресловутые глаголы. Инна категорически отрицала существование здравого смысла, доходя иногда до абсурда. Однажды мне удалось достать билеты на какой-то дефицитный спектакль. До театра можно было добраться либо на автобусе, либо на трамвае. Причём на автобусе почти вдвое быстрее. Инна настаивала на трамвае. Он кружит по очень красивым улочкам, которые мне необходимо посмотреть. Время оставалось в обрез. Я показал на часы и призвал к её разуму. Обидно прийти к закрытым дверям и пропустить первый акт. Что касается улочек, то полюбоваться ими можно и завтра.
    Инну такое решение не устроило. На завтра обещали солнце, а выглядят они романтично лишь в пасмурную погоду. Такую, как сегодня. При этом она презрительно фыркнула и очередной раз обвинила в упрямстве и прагматизме. Не ведая, что творит, она надавила на больную мозоль. Воспоминания о распрях с отцом подействовали на меня, как красная тряпка на быка.  Я, ни слова не говоря, протянул ей один билет и пожелал удачного путешествия на трамвае. Запрыгнул в автобус и покатил в театр.
 Инна, как и ожидалось, подоспела только ко второму акту. В итоге, я остался в виноватых. Моя упрямая дурость её так расстроила, что она села не в тот трамвай, заехала бог знает куда, а потом полчаса выбиралась. После этого мы целую неделю не общались.
Я не звонил, хотя догадывался, что неправ. На самом деле у нас было достаточно времени, чтобы проехать по улочкам, которые Инне хотелось показать. Мы пришли бы вовремя, получив удовольствие и от улочек, и от спектакля.  Но меня обозлило, что она обращается со мной, как с безмозглым ребёнком, которому нужно всё разжевать и положить в рот, не спрашивая, хочет ли он это глотать. Похоже, я на самом деле упрямый бульдог. Сын своего отца. И реагирую так же, как он. Может он всё же был в чём-то прав, желая сломать мой характер? Знал, что всю жизнь буду повторять его ошибки?
На самом деле я дёргался по другой причине. Дело было в пресловутом правом полушарии. В середине четвёртого курса посчастливилось попасть практикантом на кафедру. Моим руководителем стал молодой, очень симпатичный аспирант. Он готовился к защите кандидатской и нуждался в добросовестном помощнике, проводившем эксперименты и обрабатывающим полученные результаты.
Я был в восторге от такой удачи, потому что давно бредил наукой. С пятнадцати лет с жадностью поглощал книги из серии «Жизнь замечательных людей». Преимущественно о физиках, совершивших выдающиеся открытия. Этой теме, казалось, принадлежит будущее. И теперь я, человек не лишённый талантов, стал соучастником великих свершений.
 После занятий часами сидел в лаборатории, старательно проводил измерения, заносил результаты в протокол и в расчерченную на куске ватмана систему координат. Картина получалась потрясающая. Точки, расположившиеся на бумаге, напоминали «Туманность Андромеды».
К моему удивлению, шефа это нисколько не смутило. Он взял в руки лекало, уверенно прочертил плавно изгибающуюся дугу и, похлопав меня по плечу, пояснил:
 – Не тушуйся, парень. Всё нормально. Со временем тоже научишься правильно интерпретировать научные данные. Осталось только привести всё в порядок.
Цветной шариковой ручкой лихо очертил область вокруг дуги и дал новое задание:
 – Все данные, попадающие в это пространство, перенеси в чистовик протокола, а черновик выбрось в мусорное ведро. Он нам не понадобится.
Я испытал чувство неловкости. Неужели измерения были настолько халтурны, что место им только в помойном ведре? Шеф заметил моё смущение и поспешил успокоить:
  – Не переживай. Всё нормально. Навык приходит с опытом, а вслед за опытом потянется интуиция. Со временем исследователь начинает кожей чувствовать, где правильная дорога, а где тропинка, ведущая в никуда. У тебя всё ещё впереди.
Я аккуратно выполнил поставленную задачу и приступил к следующему эксперименту.
К концу учебного года в моём послужном списке числилось уже три таких графика. Всё это время я пытался говорить о своих делах с Инной. Сперва хотелось похвастаться успехами. Как ни как, первое научное исследование. Рассказывал о движении электронов в сверхвысокочастотном поле, о стратегическом значении темы, о перевороте в науке и прочих физических тонкостях. Её глаза покрывались тонкой плёнкой непонимания и скуки. Переждав моё словоизвержение, подруга плавно переключалась на то, что интересно ей. В одном случае предлагала сходить в Эрмитаж на выставку Императорского фарфора, недавно вернувшегося с реставрации, в другом – посетить мастерскую начинающего художника, работающего в стиле Сезанна. Во всяком случае, к моим достижениям она оставалась равнодушной.
К концу учебного года меня начали одолевать сомнения в собственной талантливости. Во всяком случае интуиция, обязательное условие любых научных открытий, так и не просыпалась. По-прежнему не понимал, как интерпретировать полученные данные. Иногда дома, сам для себя, пытался предугадать форму конечного графика, но у шефа всегда получалось нечто иное. К сожалению, он не спешил объяснять, на каком основании рисует итоговые кривые. Просто потирал руки и радовался результатам.
Поделиться с Инной своими сомнениями, как всегда, не успел. Она заканчивала курсовую работу по иконописи и готовилась к поездке на практику в Новгород. Естественно, сверхвысокие частоты в такую программу не вписывались. Да и мне не хотелось терять имидж талантливого физика с большим будущим. Более того. Предпочёл сохранять за собой привилегию значительности: ей не хватает интеллекта, чтобы проникнуть в высшие сферы, в которых я чувствую себя, как рыба в воде. Поэтому, благополучно сдав сессию, пожелал Инне хорошо провести время в Новгороде, и отправился на заработки в стройотряд. А там меня затянуло в водоворот, не имеющий ничего общего ни с ядерной физикой, ни с высокочастотными излучениями. В водоворот первого сексуального опыта.
 Моей боевой подругой оказалась весьма экстравагантная девица. Красная командирша времён Гражданской войны. Парни в шутку прозвали её Анкой-пулемётчицей. К сексу она относилась с той же яростью, что и к борьбе за светлое будущее. Любовной прелюдии предпочитала сражение. Партнёр должен был набрасываться на неё, как изголодавшийся зверь, покорять, принуждать и наконец побеждать. После этого она довольно урчала и засыпала, как малый ребёнок. Естественно, я тоже получал свою порцию удовольствия, но потом, когда всё заканчивалось, оставалось отвратительное послевкусие. Будто извалялся в грязи.
Наконец лето закончилось, и мы разъехались по домам. На вокзале боевая подруга сунула мне в руку бумажку с номером телефона. Как только она скрылась из виду, я скомкал листок и выбросил в урну. Продолжать эти дикие отношения не хотелось.
К тому времени с Инной мы встречались уже полгода. Я увлёкся ею, как говорится, с первого взгляда. Внешности этих двух девушек могу описать только на языке искусства. Анка была типичной амазонкой. Мускулистой, стремительной воительницей. А Инна…  Ожившей египетской статуэткой, со славянским лицом и светлыми, прямыми волосами. Мягкое, вытянутое в длину тело, тонкая гладкая кожа и ни малейшего намёка на силу, готовую оказать сопротивление. Я понимал, что понадобится немало времени, чтобы вытравить из собственной памяти поселившегося в ней хищного зверя.
В конце лета я вернулся в город мужчиной, обогащённым первым сексуальным опытом и первыми, самостоятельно заработанными деньгами. С Инной мы договорились встретиться в Летнем саду. Я заметил её ещё издали. Светлая, доходящая до щиколоток юбка, блузка, стекающая мягкими складками по плечам и груди. Низкое августовское солнце размывало контуры движущейся навстречу фигурки. Казалось, она не бежит по аллее, а плывёт по воздуху, не касаясь земли.
Инна подлетела ко мне, прижалась всем телом и протянула губы для поцелуя. Я целовал послушные губы, чувствовал нежную мягкость прижавшегося тела. Ощутил… да стоит ли описывать словами чувства молодого мужчины, когда к нему прижимается восхитительная женщина. И вдруг… зловредная память выплеснула вкус хищных губ Анки-пулемётчицы и ощущение её вечно изворачивающейся, жёсткой спины. Мне стало мерзко и стыдно. Будто от меня пахнет нечистотами и развратом. Разум сделал робкую попытку вмешаться: «Я не изменял Инне, не предавал её. Ведь у нас ещё ничего не было». Но чувства оказались сильнее.
Аккуратно отстранил её от себя, взял за руку и повёл к выходу. Несколько минут шли молча. Инна погладила мою ладонь и рассмеялась:
    – Надо же. Мозолистая рука пролетария! Теперь верю, что работал, а не романы крутил.
Протянула вперёд свои узкие ладони с длинными, тонкими пальцами, и жалобно произнесла:
 – Мои тоже не лучше. Даже ногти пришлось отстричь. Все переломались. И грязь въелась. Наверняка вековая.
И начала рассказывать о практике, где им было поручено разгребать и выносить строительный мусор, непригодный для реставрации. Далее перешла к описанию церкви с остатками росписи Феофана Грека, о бешенном темпераменте, граничащем со святотатством. На этот раз её болтовня оказалась истинной благодатью. Я мог молча идти рядом и постепенно избавляться от напряжения.
В институте меня тоже поджидал сюрприз. Шеф, молодой аспирант, радостно пожал мою загрубевшую, пролетарскую руку и сообщил приятную новость. Профессор, его научный руководитель, очень доволен нашими результатами. Если так пойдёт дальше, к концу года его аспирантская кандидатская будет готова. Результаты этих исследований являются частью докторской самого профессора, а значит, и тот выходит на финишную прямую. Потому могу считать, что диплом у меня уже в кармане. Но это ещё не всё. Профессор считает, студента, как и соловья, баснями кормить не стоит. Поэтому мне велено записаться в СНО (студенческое научное общество).  Тогда буду получать за свою работу зарплату. Пятьдесят рублей в месяц, а вместе со стипендией вообще девяносто пять.
Я не поверил собственным ушам. По тому времени это была очень приличная сумма. Ведь после института ставка молодого специалиста, как правило, колеблется между сотней и ста десятью. А я, студент четвёртого курса, буду получать девяносто пять! Новость была действительно потрясающей, потому что денег мне всегда не хватало. Я по-прежнему жил с родителями. Считалось, что питаюсь из общего холодильника, а стипендия остаётся на личные нужды. На самом деле ситуация складывалась иначе. Домой я приходил только поздно вечером. Вдвоём в проходной комнате нам с повзрослевшей сестрой жить стало невозможно. Заниматься не могла ни она, ни я. Изрядно постаревшая бабушка, дурея от одиночества, постоянно шастала туда-сюда в поисках общения. Из многочисленных подруг, с которыми раньше часами болтала по телефону, почти никого не осталось. На улицу выходила редко. Болели колени и прыгало давление. Родители целыми днями на работе, а мы – в институте. Вот и радовалась любой возможности хоть с кем-то поговорить.
По привычке пыталась вызвать интерес, намекала на какие-то страшные семейные тайны, но для меня дела давно минувших дней потеряли актуальность. Кому интересно чужое мутное прошлое, если впереди маячит собственное блестящее будущее?
Отношения с семьёй оставались, по-прежнему, холодными. Отец не простил обвинения, выплеснутого когда-то на грани отчаяния, а я так и не смог забыть его издевательств. Мама, несмотря на чудесные каникулы в Севастополе, тоже предпочитала безопасную дистанцию. Во всяком случае, я старался как можно реже бывать дома и, по возможности, не приближаться к семейному холодильнику. Жизнь делилась между институтом и Инной. Лекции, библиотека, работа на кафедре и два раза в неделю интенсивные тренировки в спортивном зале. Преподаватель физкультуры разрешил по вечерам, после конца учебного дня, качать мускулы на учебных снарядах. Уроки кузена, обещавшего превратить меня в морского дьявола, не прошли даром. Я научился ценить красоту тела не меньше, чем изысканность ума. Поэтому, изрядная доля моего скромного бюджет, уходила на еду и на транспорт. Билеты в театр, филармонию, на выставки, пластинки и книги съедали остальное. На новую одежду не оставалось практически ничего. Тешился отговоркой, что высокий рост и спортивная фигура придают заношенным тряпкам имидж свободолюбивого хиппи.
В этом смысле Инна оказалась идеальной подругой. Она не требовала от меня финансового джентльменства. Все совместные развлечения оплачивались пополам. Тем не менее каждый раз чувствовал себя очень неловко, когда в мороженице, или в пирожковой она вытаскивала кошелёк и платила за нас обоих.
И вот теперь на меня свалилось немыслимое богатство! Не наследство от тётушки, и не родительская подачка с барского плеча, а первые деньги, заработанные исследовательским талантом. А в том, что талант имеется, я всё ещё не сомневался.
Учебный год начинался превосходно. На кафедре я с большим усердием проводил измерения, предъявлял шефу роскошные «туманности Андромеды» и «Млечные пути», на которых он твёрдой рукой чертил единственно правильные траектории.
 Осенью изменились наши отношения с Инной. Однажды её родители уехали на выходные в Таллин, и она пригласила меня к себе. То, к чему мы давно были готовы, произошло. Сейчас, когда демократия и свобода слова отменили табу на эротику в литературе, многие авторы кинулись описывать во всех подробностях сексуальные сцены героев. Но мне присоединяться к этому многоголосью не хочется. Вряд ли сообщу что-то новое. Могу сказать лишь одно. В русском языке существует множество слов, обозначающих этот процесс. От самых скабрезных, до самых возвышенных. А я в тот день прочувствовал словосочетание, которое раньше встречал только в переводной литературе: «они любили друг друга».
В нашем языке понятие «любовь» относилось к духовной сфере. Любовь к родителям, к детям, к близким людям, но, самое главное, к Родине. Что касается телесной любви… Если измерить русские термины по степени скабрезности шкалой от минус десяти до плюс десяти, то всё, что происходило с Анкой-пулемётчицей, я обозначил бы цифрой «минус восемь», а с Инной… не иначе, как просто «любовь».
Через полгода мне удалось не только подправить свой гардероб, но и превратиться в отменного джентльмена. Я щедро оплачивал театральные билеты за двоих и категорически запрещал Инне хвататься за кошелёк в кафе и в пирожковых. Единственно, что нарушало гармонию жизни – это научная интуиция, которая никак не хотела просыпаться. Часами просиживал в библиотеке, изучая книги по статистике и обработке экспериментальных данных, но так и не смог проникнуть в тайны туманностей Андромеды. Мой шеф, гениальный аспирант, изображая на лице искреннее сочувствие, чертил на моих созвездиях изумительные кривые и выписывал наряды на получение денег.
К концу учебного года удалось отложить вполне приличную сумму и спланировать приближающееся лето. В июле снова отправлюсь в стройотряд на заработки, а в августе приглашу Инну на море. Последний раз был там с мамой и сестрой в тот злополучный год, когда чуть не сошёл с ума.  С тех пор осталось к морю особое отношение. Как к учителю и врачевателю, вытягивавшему когда-то через мою, раскалённую солнцем кожу, скопившуюся в душе грязь и боль. 

Лето прошло замечательно. В стройотряде я вёл себя, как истинный пуританин, давший обет безбрачия. Девицы наперегонки стремились склонить меня к грехопадению, парни заключали пари, но я умудрился, несмотря на ежевечерние пьянки, сохранить свою предполагаемую невинность.
Дома меня ожидал приятный сюрприз. Заработанных и скопленных денег с лихвой хватило бы на железнодорожные билеты и скромное пропитание с вином и фруктами, но жить предполагалось в палатке. Но всё вышло ещё лучше. Моя преданная подруга тоже втихомолку откладывала по зёрнышку, так что мы смогли снять чудесный сарайчик на берегу моря. С двумя топчанами, столом перед входом и керосинкой в углу двора. Жизнь обернулась сном наяву. За целый месяц мы ни разу не поссорились, что при наших характерах казалось почти невозможным.  И дело не только в характерах. Во-первых, мы оба ещё не излечились от детского комплекса «ни так, ни сяк», потому постоянно самоутверждались друг на друге. А во-вторых, я не вписывался в её тусовку, а она – в мою. Традиционная проблема физиков и лириков. Её друзья, студенты Академии Художеств, все до единого – будущие гении, презрительно относилась к людям, не занимающимся искусством. В их компании мне разрешалось пить, есть и молча слушать рассуждения умных людей. Некоторые, наиболее агрессивные парни, перебрав водки, даже советовали оставить Инну в покое. Не по Сеньке, де шапка.
В моей институтской компании Инна ощущала себя не лучше. Её глаголы «чувствую» и «воспринимаю» казались моим приятелям выпендрёжем. За спиной они называли её барышней, застрявшей в 19 веке. А она умирала от скуки, выслушивая их пьяные рассуждения о квантовой механике, теории относительности и материалах, поглощающих высокочастотные излучения. Но в тот август всё это не имело ни малейшего значения. Мы проводили время вдвоём, и ничьи глупые заморочки не могли испортить праздничного настроения. А для нас тогда каждый день был маленьким праздником. Умение Инны радоваться мелочам заражало и затягивало меня с головой. Как в омут. Вынырнули из него только в день отъезда, и загрустили. Будто чувствовали, что так хорошо уже никогда не будет.
В городе ждала повседневная жизнь. График занятий оказался неплотным. Последние несколько предметов и выход на диплом. В феврале предстояло защищаться. У меня всё было намази, а многие ещё не определились с темой. Экспериментальная часть закончена. Осталось лишь написать текст.  И тут…
Шеф вручил мне в качестве образца реферат своей будущей кандидатской. Я прочёл его и обомлел. Они с профессором опровергали исследования предыдущих коллег. Намекали на недобросовестность конкурентов, подтасовавших данные. Они сами, якобы, усовершенствовали условия эксперимента и получили чистые, научно доказанные разработки. 
Для меня это было громом среди ясного неба. Так вот каким образом возникали плавно извивающиеся траектории на моих «Млечных путях»! Я грыз себя поедом за отсутствие интуиции и таланта, а отъявленный карьерист откровенно издевался над молодым идиотом! Оказывается, два года занимался не наукой, а откровенной туфтой. В следующий момент даже стало страшно. А что, если их разработками воспользуются конструкторы, создающие космические корабли или пассажирские лайнеры? Сколько аварий и смертей берут себе на душу эти мерзавцы!
Всю ночь я прокручивал эту ситуацию так и сяк, а к утру пришёл к единственно возможному решению. Защищать этот дутый диплом нельзя. Бросить всё к чёртовой матери, взять академку и повторить через год ещё раз. Хотя есть опасность загреметь в армию. Утром, так ничего и не решив, позвонил Инне и договорился встретится вечером около Публичной библиотеки.
Стоял отвратительный, промозглый ноябрь. Уличные фонари отражались в мокром асфальте, а сырой ветер проникал через куртку под кожу. Инна, втянув голову в плечи, кутала лицо в толстый вязанный шарф и покорно сносила мою возмущенную ругань. Я громко поносил двух негодяев, кота Базилио и лису Алису, два года дуривших меня, наивного Буратино и оплачивавших мою глупость медными грошами. Я расписывал чёрными красками пережитые страдания, когда осознал свою полную бездарность, рассуждал об опасностях, притаившихся в фальшивых разработках, и о собственной ответственности перед человечеством. Не забыл также упомянуть о планах на будущее: выбросить почти готовый диплом в помойку и начать всё заново.
Мы уже четверть часа стояли у входа в метро «Площадь Восстания», когда я, наконец, осознал, что иссяк. Инна вытерла платком отсыревший нос и раздражённо спросила:
– Ну и зачем дёргаешься? Кому они нужны, эти разработки? И потом… То же мне, трагедия! Ты и в самом деле не открыл ничего нового. Гнал два года халтуру, но хотя бы деньги за неё получал. Не то, что N…
 Она назвала имя художника, о творчестве которого писала дипломную работу:
– Его жизнь действительно сложилась трагично. Изобрёл уникальный метод смешивать краски, получил мерцающие полутона, писал изумительные картины, но при жизни не заработал ни копейки, потому что…
Инна принялась увлечённо посвящать меня в подробности жизни некоего N, но я уже не слушал. Какое мне дело до её проклятого художника, когда моя собственная жизнь потерпела полное и окончательное крушение! Резко развернулся и пошёл прочь. Ещё какое-то время слышался за спиной Иннин голос, но то, о чём она говорила, уже не доходило до моего сознания. То ли всё ещё по инерции рассказывала о художнике, то ли пыталась меня остановить. Не знаю. Меня колотило от обиды и злости. Чёртова эгоистка! Всегда она и только она!  Натыкаясь на прохожих, я бежал по мокрому тротуару и не мог остановиться. Опомнился лишь у метро «Чернышевская». Закурил сигарету и повернул к Таврическому саду. Левое полушарие, выплеснувшее шквал эмоций, постепенно угомонилось, уступив место разумному правому. Ну и что с того, что два года занимался халтурой? Кому, в самом деле, всё это нужно? Защитится одна парочка честолюбцев, а через год на их место придёт следующая, выдвинет новую гипотезу и опровергнет старую. Я – не правдоискатель. Бросать коту под хвост готовый диплом и греметь в армию? Пусть Дон Кихот, неизлечимый романтик, сражается с ветряными мельницами, если есть охота, а мне больше по вкусу реализм.
Окончательно успокоившись, сел в автобус и поехал домой. Отогрелся на мягком сидении и размечтался. Защищу диплом, распределюсь в серьёзное НИИ… а как иначе, с моими оценками куда попало не пошлют… выбор за мной. А там исследования серьёзные, по государственным заказам. Вот тогда и посмотрим.
С Инной мы через пару дней помирились, хотя у обоих остался неприятный осадок. Она так и не поняла, почему я бросил её посередине улицы, не дослушав историю трагической жизни художника, а я не смог внятно объяснить, что в тот вечер мне нужна была помощь. Что чувствовал себя загнанным и безнадёжно одиноким зверем, как когда-то в детстве в конфликте с отцом.
Но, как говорится, всё проходит. Зачем ссориться, когда на носу Новый год. На Невском уже установили ежегодную, роскошно украшенную ёлку, а у памятника Екатерины и в саду, позади Аничкова Дворца, раскинулись ёлочные базары. Мы бродили вокруг прилавков, придирчиво выбирали игрушки, хлопушки и бенгальские огни. Этот Новый год мы решили встречать вдвоём, у неё дома. Родители ушли праздновать к друзьям, предоставив нам свободную жилплощадь. Разумеется, мы получили приглашения и от её, и от моей компании, но, куда бы мы ни пошли, одному из нас было бы неуютно. 
Переждав бой курантов, Инна задала вопрос, которого я давно боялся. Как я представляю себе наши дальнейшие отношения?
Этот вопрос я сам задавал себе последнее время почти ежедневно. По идее я должен был сделать ей предложение. Прожив с женщиной более двух лет, порядочный мужчина обязан на ней жениться.  Во всяком случае, таковы были в то время мои представления о мужском долге.  Но я не сделал ей предложения. Не потому, что не любил, и не из-за дисгармонии в социальном окружении. Окружение было лишь временной трудностью. Через пару месяцев мы оба заканчивали институт, а значит, так называемые, друзья навсегда исчезнут из поля зрения. С большинством встретимся в лучшем случае лет через десять на юбилее. Дело было в другом. Вернее, в двух других причинах. Первая, но не самая главная – я боялся заводить семью и детей. Моя бульдожья наследственность могла проявиться в любой момент, превратив в отвратительного домашнего тирана.  А во-вторых… рядом с Инной я не ощущал себя полноценной личностью.
 Она обращалась со мной, как папа Карло, выточивший из случайно подвернувшегося чурбака Буратино. Своё видение мира считала абсолютной истиной, которую мне предстояло со временем постичь и разделить вместе с ней.  А мне не хотелось проживать жизнь деревянной куклы. Поэтому, неопределённо пожав плечами, промямлил что-то нечленораздельное и сменил тему разговора. В результате, остаток новогодней ночи провёл на улице в одиночестве. Инна выставила меня из квартиры и из своей жизни.
     И тем не менее, я благодарен судьбе за эту встречу. Годы, проведённые рядом с ней, позднее назвал «Пробуждением». Благодаря этой женщине открыл и полюбил своё левое полушарие. Почувствовал, что оно может принести гораздо больше радости, чем правое.





                Заметки редактора

                Пигмалион и папа Карло


Дома я села записывать то, что надиктовал заказчик. Мысли зацепились за папу Карло и Буратино. Почему такое сравнение? Инна, как Пигмалион, пробудив в нём левое полушарие, создала свой идеал мужчины. Тогда почему не Пигмалион? Такое сравнение больше подходило по смыслу.
Задавшись этим вопросом, не поленилась залезть в интернет и перечитать Золотой ключик, а потом и миф о Пигмалионе. Разница была очевидной.
Пигмалион вырезал статую из слоновой кости, не помышляя о будущем. Трудился бескорыстно. Лишь закончив работу, мастер осознал, что созданная им женщина прекрасна. Конец истории всем известен: скульптор влюбляется в своё творение, просит Афродиту оживить её, а потом берёт в жёны. А вот что было дальше, миф от нас утаил. Оказалась ли Галатея мила не только телом, но и душой? Или сварничала, как все прочие женщины, и изводила мужа капризами? Пожалел ли Пигмалион, что любимая не осталась пожизненно немой статуей? Тут каждый может спекулировать на свой вкус. Оптимист надеяться, что прожили они долго и счастливо и умерли в один день. А пессимист утверждать, что все бабы дуры и исчадия ада.
С папой Карло было иначе. Приятель принёс полено и посоветовал вырезать сыночка, который будет поддерживать его в старости. То есть, вело Карло не столько вдохновение, сколько утилитарная цель. Трудился себе на пользу. Даже наметил сыну жизненный путь. Купил азбуку, собирался отправить в школу и обучить ремеслу. Но папе Карло не повезло. Сыночек получился блудным.
Из дома сбежал, азбуку продал, попался в лапы к лисе Алисе и коту Базилио, а потом натворил массу глупостей. Правда, как должно быть в любой сказке, закончилось всё благополучно. Он вернулся и обеспечил папу до конца жизни.
Деревянного человечка можно сравнить с Адамом. Бог творил мужчину по своему образу и подобию. Творил себе на радость, а тот тоже оказался блудным. Согрешил и, не покаявшись, ушёл, или был изгнан, в самостоятельную жизнь.
Теперь понятно, почему Н.Н. почувствовал себя Буратино. Инна вытачивала его на свой вкус, по своему подобию. Считала, что интересы и ценности у них должны быть общими, то есть её.  А он, неверный, взял да сбежал.
Я отредактировала пару абзацев, а потом опять ускользнула в размышления о своей ситуации.
Два года назад, ещё до окончания института, меня отправили на стажировку в одно серьёзное издательство. В отдел прозы.  Работы у стажёра было много, но ответственности за результат мало. Дело в том, что ежедневно поступает масса рукописей с просьбой о публикации. По установленному правилу, авторы прилагают к тексту синопсис – краткое описание содержания. Синопсисы пишутся короткими фразами в настоящем времени, а значит, дают лишь поверхностное представление о сюжете, но не о литературной ценности предложенного материала.
В мою обязанность такая оценка и не входила. На столе лежал список тем, рекомендованных к дальнейшему просмотру. На верху списка указаны темы, пользующиеся особым спросом у широкого круга читателей. Далее шли произведения на злобу дня, то есть политически актуальные. Ниже размещались темы специфические: психология, философия, любовные романы, фантастика и так далее. В обязанности стажёра входила лишь сортировка. По каждой тематике существуют специалисты, которые занимаются дальнейшей работой с текстами.
Однажды мне попался синопсис, несколько отличавшийся от предыдущей массы. Стандартные короткие фразы в настоящем времени, как у всех, но за этими фразами ощущался второй слой. Грустная ирония. То ли над своими героями, то ли над собой. Я дождалась обеденного перерыва, когда все убежали в столовую, открыла текст и углубилась в чтение.
Внезапно за плечом раздался голос заведующего отделом:
– Ну и как? Нравится?
Я вздрогнула от неожиданности и страха, потому что действия мои были противозаконны. Низшему персоналу не разрешалось просматривать рукописи, не допущенные к публикации. Речь шла об охране авторских прав.
Отпираться, или оправдываться было бесполезно, поэтому только кивнула головой и сказала, что нравится.
Шеф с минуту постоял у меня за спиной, а потом как-то странно переспросил ещё раз:
– Нравится? Перешлите реквизиты мне на почту. Проверю Ваш вкус. Кстати, у Вас в запасе двадцать минут. До конца обеденного перерыва. А то ещё кто-нибудь застукает.
Так состоялось моё личное знакомство с шефом, причём не самым удачным образом.
Теперь несколько слов об этом шефе, потому, как ему предстоит стать главным героем рассказа. Энергичный мужчина тридцати дух лет уже два года очень успешно управлял сложным отделом. Был, как говорится, на своём месте. Сотрудники подчинялись ему беспрекословно и добровольно. В кулуарах в один голос хвалили отменный литературный вкус и интуицию.
Говорили, за два года его правления отдел прозы совершенно поменял лицо. Начал выпускать, наконец, доброкачественную литературу. Произведения пятерых, открытых им автором, стали бестселлерами.
Женщины бегали за ним попятам, хотя назвать его красавцем с обложки глянцевого журнала можно было лишь с большой натяжкой. Людей покоряла пассионарность, особая энергетика, которая затягивала в орбиту каждого, кто к нему приближался.  Начальник не разносил подчинённых по мелочам, но у него была фраза, которой все боялись больше, чем выговора с занесением в личное дело. Звучала она, как приговор: «Ты меня разочаровал».
Почему эта фраза имела такую убойную силу? Очень просто.
Команда верила не только в талантливость шефа, но и в свою уникальность, как группы в целом. Только все вместе могли справиться с добровольно взятой на себя миссией: воспитать новое поколение, способное самостоятельно мыслить. В команде был выработан жёсткий моральный кодекс, и фраза «Ты меня разочаровал» означала, нарушение этого кодекса. Человек становился изгоем. И вернуть доверие шефа было очень сложно. В любом случае подхалимаж и личные услуги не срабатывали.
Своими действиями я нарушила один из основных пунктов этого кодекса, а значит, разочаровала шефа, даже не успев его очаровать, поэтому он этой фразы и не произнёс. Следующие несколько дней я корила себя за несусветную глупость. Шанс получить постоянную работу в издательстве профукала.
Но события приняли неожиданный оборот. Неделю спустя шеф опять остановился у меня за спиной и, будто продолжая прерванный разговор, заявил:
– А вещь в самом деле недурна. Уже отдана в производство. Сможешь дочитать.
Сотрудники подняли любопытные головы, но вопросов не последовало. Второй пункт внутреннего кодекса: шеф сообщает коллективу только ту информацию, которую в данный момент считает нужной.
Венценосный повелитель совершил несколько кругов между столами и опять вернулся ко мне:
– Сегодня отправляюсь на поиски молодых дарований. Литературные чтения начинающих прозаиков. Может мелькнёт что-нибудь интересное. Присоединяйся. 
Так началось наше знакомство и сближение, которое длится уже два года. Не стану описывать подробности этого сближения. Не в них суть, а в Пигмалионе и в папе Карло.
И так, шеф… нет, он для меня уже не шеф, а… пусть будет Германом. Это условное имя я краду у Н.Н, потому что оно подходит больше всего. Чуть позже объясню почему. А себя условно назову Александрой, со временем превратившейся в Санечку, или в Сашеньку.
Терпеть не могу эти уменьшительно-ласкательные, потому что, начинаясь с ласкательных, они постепенно превращаются в уменьшительные. Таким обращением человека автоматически уменьшают до размера ребёнка, нуждающегося в защите и в руководстве.
Имя Герман можно сократить до Геры, но уменьшить не получится. Звучное, раскатистое «Р» по-прежнему сохраняет энергетику и силу. Александра тоже обладает высокой энергетикой, но Сашенька, состоящая из шипящих и свистящих, шепелявит, как неразумное дитя.
Герман превратил меня в Сашеньку и взял под свою опёку. Первое время я чувствовала себя абсолютно комфортно. Потрясающее ощущение безопасности.  Как за каменной стеной. Он много рассказывал о своих неудачах и разочарования. О друзьях и женщинах, использовавших его симпатию, а затем, не моргнув глазом, предавших. Его любимая фраза звучала так: «Они продавали меня оптом и в розницу». А ещё: «Они меня разочаровали».
Я безоговорочно верила в его правоту. Доказательством тому было руководство отделом. Такой стиль принято называть авторитарно-демократичным. Основные, стратегически важные решения обсуждались на общем собрании. Если его мнение расходилось с коллективным, он терпеливо приводил аргументы в пользу своего решения. Иногда всё решало голосование, иногда предлагал всё же отправиться его путем, говоря при этом:
– Как только почувствуем, что идём не туда, сразу развернём оглобли.
Разворачивать оглобли, как правило, не приходилось. Интуиция его не подводила. Так строились и наши отношения. Внешнее равноправие, а на деле – абсолютизм. К примеру, Герман предлагал мне спланировать выходные. Я высказывала желание поехать за город и покататься на лыжах. Благо прогноз погоды обещал солнце и умеренный мороз. Ответ звучал так:
– Классная идея. Так и сделаем… Хотя, я подумал, может сходим ещё раз на выставку? В прошлый раз была такая толкучка, что мы ничего толком не рассмотрели. Особенно та картина, что нам так понравилась. Ровно по середине полотна маячила лысая голова какого-то придурка.  А в выходные все рванутся на лыжню, а мы – в музей. Все залы только для нас одних.
И так было во всём. Сперва спрашивал, куда я хочу идти. Если я говорила направо, значит лучше и разумней было идти налево. В его лексиконе мы были единым целым: мы любим эту мелодию, этого художника, Мы любим гулять под дождём и есть непрожаренное мясо. Я, мои вкусы и интересы растворились в этом «мы».   
Иногда демократия сменялась автократией. Это случалась, когда речь шла о моих личных общениях. Все подруги объявлялись людьми, на которых не стоит тратить время. Одни были глупы, другие завистливы, третьи непорядочны. Герман очень сердился, если проводила вечер в их обществе, и пускался в ход убойный аргумент: «Ты начинаешь меня разочаровывать».
На следующий день с восторгом рассказывал, как плодотворно и содержательно провёл этот вечер один. Посмотрел совершенно гениальный фильм, побывал на гениальном балете, или до позднего вечера просидел над гениальной книгой. То есть обесценивал моё бездарное времяпрепровождение.
Со временем это начало меня нервировать. Ощущала себя любимой кошкой, или ребёнком, нуждающимся в постоянной опеке и руководстве. Прочла даже пару книг о манипуляторах, но к моему случаю это не подходило. Стратегия манипулятора строится на обесценивании личности жертвы. Герман никогда меня не унижал. Наоборот. Постоянно повышал самооценку, подчас даже переоценивал. Отмечал достоинства и творческий потенциал, наличия которых, говоря по правде, не замечала. Подозреваю, обозначал планку, куда мне нужно стремиться, или до которой хотел дотянуть.
Именно поэтому меня так зацепила фраза Н.Н. о папе Карло. Наша первая ссора с Германом произошла тоже из-за него. Дело было в понедельник. Мой друг знал, что по вторникам после работы я езжу к заказчику. И вдруг в понедельник он кладёт передо мной два билета в театр на спектакль, который только входил в моду. Я напоминаю, что в этот вечер занята, и тут он пускает в ход своё красноречие, доказывая, что старый жулик никуда не денется, если один раз перенесу встречу. А жуликом он называл Н.Н. постоянно. Считал, что старик эксплуатирует меня за гроши. Подсчитал время, которое уходит на диктофонную запись, на написание текста и поправки, которые старик вносит после прочтения, и получил почасовой гонорар, который, по его мнению, не соответствует моей квалификации.
На этот раз я взбунтовалась. Дело было не только в деньгах. Во-первых, меня очень волновало то, что Н.Н.  рассказывал, а во-вторых, это было первым опытом самостоятельно работы. Объективное интервью не на заказ и не для жёлтой прессы.
Короче, вспылила и выплеснула Герману на голову кучу упрёков. Заявила, что он придушил меня своей опекой и вечной правотой, что я – взрослый человек и могу сама решать, что мне интересно: эксперименты бездарной молодёжи, или беседа с умным человеком. Выкрикнула и выскочила из комнаты. Набегу успела заметить лишь глаза Германа. Глаза больной собаки.
Не буду описывать своё состояние в тот вечер. Одно было ясно. Подобно друзьям и бывшим любовницам, я разочаровала своего друга. Продала оптом и в розницу. Иными словами, потеряла на всегда.
Вечером во вторник Н.Н. прочёл текст о «Пробуждении», в некоторых местах капризно поморщился, но в целом согласился с моей интерпретацией. Хмыкнул и приготовился описывать новый кусок.
Но я не могла не задать мучивший меня вопрос: пожалел ли в последствии о том, что расстался с Инной.
Старика раздосадовала внезапно возникшая помеха. В мыслях он был уже в другом отрезке жизни. Вежливость не позволила отмолчаться, но ответил весьма неохотно:
– Нет. Хотя тело ещё долго тосковало по ней… и душа тоже, но разум говорил твёрдое «нет». Знаете, был такой анекдот. Женщину спрашивают: «Чем занимается Ваш муж?», а она отвечает: «Слушает, что я рассказываю». Так было бы и у нас. Жить рядом с такими людьми, это – добровольно обрекать себя на одиночество.
Ответ был мне не совсем понятен. Почему не поговорить с таким человеком прежде, чем расставаться? Н.Н. заметил сомнение на моём лице и пояснил мысль:
– Говорить с такими бесполезно. Их называют эгоцентриками, потому что все векторы восприятия таких людей направленны во внутрь, на себя. Окружающие… лишь – питательная среда, из которой черпается энергия, и уши, в которые можно постоянно сливать информацию о себе, единственном и неповторимом.
Мой работодатель ссутулился, а потом наклонился слегка вперёд и добавил:
– Папа Карло выточил из полена мальчика с длинным, любопытным носом, а эгоцентрик вырезал бы человечка с большими, развесистыми ушами.
Картинка получилась забавной, но диагноз не подходил к нашей с Германом болезни. В нас закралась другая инфекция.
Больше я вопросов не задавала, и Н.Н. перешёл к новому фрагменту, который назвал «Зрелость».



Продолжение следует.