Приёмный сын

Как-то раз весенней порой старик и старуха Козыревы наняли хромого пьянчугу конюха по прозвищу Шлёп-Нога вспахать огород.

Тот потребовал у пенсионеров выдать ему причитающую оплату «беленькой» ещё до начала работы, выдернул из горлышка бутылки, протянутой бабкой Козыревой, газетную затычку, залил в рот самогонки, смачно хрустнул припасённым в кармане штанов огурцом и, определив огрызок огурца и бутылку туда же, в карман, поковылял цеплять к коню плуг.

«Ну чё, Барон, кончай считать ворон… ишь ты, стих-то какой складный вышел!» — задорно гоготнул конюх, ставя своего кормильца в борозду, а потом снова «дёрнул» ещё не заслуженной мутной сивухи.

Пятилетний Андрюха Козырев, росший без отца и без матери, а только с дедом и бабкой, глядел на коня, не сводя глаз. Тот казался ему огромной махиной, за ходом которой стелился сталью вырезанный глянцево-чёрный нутряной слой земли.

На самом деле, Барон был стар и слаб.

Но Шлёп-Нога его не жалел, за бутылку водки эксплуатировал нещадно.

— Чё ж ты животине ногу-то ничем не смажешь? — гневалась на конюха бабка, глядя, как в суставе задней ноги Барона, в гнойной язве, копошится муха.

— А чё я сделаю? — в ответку орал Шлёп-Нога. — Ты попробуй подберись к этой скотине, так шибанёт — сама копыта отбросишь. Нет уж, увольте, у меня жизнь не казённая, я ещё жить хочу.

Барон бил хвостом. Да всё мимо, мимо. Наконец-таки изловчился и вдарил в кровопийцу. Нажравшаяся муха вздёрнулась и нехотя улетела.

«Муху не зашиб, — разочаровано крякнул конюх, — эх ты, тяжеловоз-тяжеловоз, слабая мочалка — хвост… Вот те на! Опять стих вышел!»

Когда наконец Барон, взмыленный и устало всхрапывающий, встал на краю нарядно причёсанного чёрного поля, конюх зашвырнул пустую бутылку в траву, снял с коня плуг и завёл его во двор.

— Коня напоите… Я бы тоже испил огненной водицы. Небось, заробил, — Шлёп-Нога, хмельной, умаянный, присел на крыльцо, нагло намекая, что стопочка «на посошок» ему причитается. Бабка выволокла из дома полстакана самогона, молодое перо зелёного лука, солонку и хлеб.

Дед Козырев бултыхнул ведро в колодец, крутанул скрипучей ручкой.

Конь, завидев воду, нетерпеливо шагнул в сторону вожделенного питья, а получив его, несколько раз булькнул горлом, за раз опустошив посудину.

Андрюха видел, как разгорячённое утомительной работой громадное тело Барона пышет жаром. Он чувствовал, как в жилах коня, вздутых на шее, пульсирует кровь; чувствовал его запах, смесь пота, мочи и полевых летних трав. Всё это вместе взятое будоражило Андрея, заставляло трепыхать и ворочаться в груди его маленькое детское сердечко.

Андрей схватил ломоть хлеба, сиганул к коню.

— Стой, окаянный! Куда? — почуяв опасность, вслед мальчишке взвизгнула бабка.

Спохватившийся дед бабкин визг, как отсыревшей тяжёлой подушкой, нахлобучил трёхэтажным матом.

Захайлал, как укушенный.

— Эй, пацанчик, руку-то береги! — вопил вдогонку Андрюхе Шлёп-Нога. — По локоть оттяпает, будешь знать!

— Молчать! — Андрюха осёк всех так твердо, что пьянчуга, начав было отрывать зад от крыльца, плюхнул его обратно. — Я сам!

И парень протянул Барону хлеб.

С той поры Андрей не искал друзей среди людей. Игры с мальчишками увлекали его куда меньше, чем лошади.

Андрюхе тем паче было, где разгуляться, когда он стал подростком. Каждый вечер мальчишка сбегал на конный двор.

Шлёп-Нога к тому времени уже умер.

Деревенские говорили: «Сгорел от пьянки». Барона среди живых собратьев Андрюха тоже не сыскал.

«На колбасу твоего Барона пустили, — нынешний конюх Серёга, зло лыбясь, сплюнул сквозь зубы в ответ на Андрюхин вопрос о судьбе знакомого коня. — Городские с батоном Барона съели».

Летом кони ночевали в уличном загоне. Влажными от росы, закатными часами Андрюхе мерещилось, что одна из кобылиц вот-вот заговорит с ним человеческим голосом. Она позовёт его в волшебную страну, где нет людей, особенно тех, которые умеют делать колбасы, а есть только лошади.

Андрюха, конечно, согласится, взгромоздится на спину уже бьющей копытом Сивке-бурке, вцепится в её гриву, и они умчатся вдвоём в заоблачные дали. Навсегда.

— Здесь мы будем жить, — скажет Андрюхе возница, когда они, наконец, окажутся на заливных полях, по которым беззаботно гуляют кобылы, жеребцы и жеребята. — Гляди-ка, кто к нам скачет!

Андрюша обернётся резко, да так и осядет на землю, ноги ему вдруг откажут.

— Барон! — навзрыд разразится слезами парнишка. — Барон! Я по тебе скучал!

— И я скучал, — ответит Барон и обовьёт юного друга тёплой плюшевой шеей.

А потом они отправятся в стадо втроём, как семья. Барон и вещая каурка — по краям, Андрюша — посрединке.

— А вы любить меня будете? — опасливо спросит приёмыш.

— Конечно! Здесь все друг друга любят! — заливисто заржёт кобылица. — И тебя полюбят тоже.

…Да, мечталось Андрюше сладко. Но к тому времени солнце совсем уж закатывалось за лес, и он плёлся домой. Туда, где его никто никогда не любил.