Анатолий Киреев - один день в Барнауле

   Киреев уже давно колесил по весям необъятной родины Его неизменной спутницей, как всегда, была гитара. Он дорожил ею не только как хорошим и дорогим инструментом, а как подругой, которая безусловно принимала все его решения. Она молча хранилась в чехле до срока, ехала, не пререкаясь, в любую глушь и радостно звенела с подмостков больших и малых сцен. Сколько песен родили они вместе, сколько раз она аккомпанировала ему. И он был бесконечно благодарен этому долгому и плодотворному союзу. Киреев считал, что достаточно пожил на свете, много повидал, много терял, обретал и теперь радовался всем добрым людям, которые встречались на его пути. Благодаря бардовским песням, которые он исполнял со сцены, круг его друзей и знакомых ширился с неимоверной быстротой. Концерт заканчивался, и он видел изменившиеся глаза, ему тепло улыбались, просили автограф на его диски. Он не кичился популярностью, был прост в общении. Пел, когда просили, молчал, когда слово было за другими.
   Вчера был концерт в Новосибирске, а сегодня его везли в Барнаул – в город, где он никогда не был. Эта тянущаяся череда нескончаемых выступлений была теперь целью, смыслом его жизни. Новые города, новые лица, новые обстоятельства. Сибирь большая, Встречают настороженно, аплодируют горячо, концерты, как правило, заканчиваются овациями. И это признание вперемежку с усталостью слегка кружили голову и искренне радовали пилигрима. Нерв, возникавший на концерте между ним и публикой, адреналинил тело, глаголом «быть!» рвал в эмоциональном кружении все неясности, накопившиеся за жизнь, наполнял кровь свежим задором. Аплодисменты, рождавшиеся из женских ладоней, а основной публикой были женщины, отбивали то ритм, то звон восторга. Все это вселяло великую уверенность, радость, и несмотря на обретенные за годы сложности остро хотелось жить.
   Выступление планировалось в клубе «Вагоноремонтного завода», или ВРЗ, что звучало лаконично и как-то по-военному. Киреев был весьма удивлен, что город, в котором он оказался, был достаточно большим. «Семьсот тысяч! Неожиданно!» – позже со сцены воскликнул он. В Барнаул его «заманил» Виктор Муравьев, и Киреев с радостью согласился. И вот он стоял, выйдя из машины и разминая ноги, на невысоком припорошенном снегом крыльце. Небо серое. Тепло. Редкие снежинки, плавно и неспешно кружились, словно мотыльки, выбирающие свое единственное пристанище.
   Двери большие, тяжелые, подались с трудом. Небольшой холл, приветливая «хозяйка» на вахте. Слева – проход в фойе с зимним садом, замысловатые ламбрекены на окнах, цветы на подоконниках. Прямо – лестница, тянущаяся куда-то наверх. Публики нет. Тихо. Пока Киреев оглядывался, Виктор переговорил с хозяйкой холла, обнялся с дамочкой, сидевшей за столом, на котором веером были разложены билеты на предстоящий концерт. Киреев ей тоже улыбнулся и, прижимая гитару, двинулся за Муравьевым, ноги которого уже спешили вверх по лестнице, а тот добежав до простенькой двери, окрашенной белой краской, стремительно рванул ее, и она раскрылась, показался занавес. Там была сцена. Киреев миновал полотнища переборок, и оказался на самой сцене. Дощатый пол. Огни рампы высвечивали первые несколько рядов зала, а остальные почти в сумраке медленно поднимались вверх.
   На концерте публики было немного. Это и следовало ожидать. Его имя широко известно только в бардовских кругах, да там, где он побывал уже с концертами. Барнаул для него новый город, новая публика. Но это не пугало его. Главное петь, а потом оценить результат. Зазвучали первые песни, народ скупился на аплодисменты, но он пел, гитара звенела, и звенел его голос, яркий, по-мальчишески сочный. И он заражал публику своим задором, любовью к жизни. Киреев пел лирически-чувственные песни, песни, наполненные философско-житейским смыслом, песни задиристо-юморные. Когда спел «Пирогу», судя по всему, известную людям, зал взорвался. «Рубикон» наконец-то пройден. И теперь он владел залом. Последние аккорды сломали ту грань, которая по поры существует между исполнителем и публикой. Он пел почти два часа, но зрители не отпускали. Наконец Виктор Муравьев вышел на сцену и объявил о завершении действа. Зал поднялся, и публика стоя приветствовала барда аплодисментами. И он был счастлив. Это было тем кратким мигом восторга, который гасил усталость и душевное смятение.
   После концерта был короткий прием у администрации заведения, как своего рода политес, как знак благодарности или аванс для будущих взаимоотношений. Зал понравился, можно и еще разок выступить в этом месте. А потом был «квартирник» – известное дело, застолье, песни, гитара по кругу.
   Гостиная, где накрыт большой стол, была ярко освещена. Она совмещена с кухней и отделена от нее барной стойкой. Чисто. Уютно. Гости и хозяин сидят за столом в ожидании виновника затеянного торжества. Его появление приняли с восторгом. Усадили как дорогого гостя в кресло. Хозяин, обращаясь к присутствующим: «Накормите, накормите сначала гостя!» Несколько рук уже хлопочут, и вот перед Киреевым тарелка с едой и рюмочка.
   Пели бардовские песни разных авторов, пели барнаульцы свои песни, потом было папурри из известных эстрадных шлягеров. Киреев не только виртуозно играл на гитаре, но и также мастерски вел линию композиции. Тема одной песни плавно уходила в другую, она зачиналась из едва заметного акцента, который становился темой следующего куплета. Иногда в канву вплетались романсы, русские народные песни. Народ собрался голосистый, однако изредка возникал легкий диссонанс, поскольку некоторые впервые соединились в этом импровизированном хоре. Люди пели, счастливо улыбаясь друг другу. Потом опять пошли бардовские песни, но в тематике появились нотки, которые несли жизненные позиции авторов, их мировоззренческие принципы. И Киреева опять просили спеть «Пирогу». А он вначале отнекивался, словно сидящие за столом пока не готовы к этому действу. «Сейчас перекурим,» – говорил он, и мужчины уходили дружно из комнаты. А потом все-таки собрался и предложил: «Давайте для начала я расскажу историю создания этой песни».
   И он начал свой рассказ, как был в гостях у своего московского друга на даче. Дом двухэтажный. Сидели внизу с друзьями допоздна. День выдался сложный: переезды, концерт, долгое застолье.
– Хочу спать, – сказал Киреев хозяину.
– Иди на второй этаж, – ответил он.
– Я же заблужусь в чужом доме.
– Попробуй, – засмеялся хозяин.
   И Киреев пошел по лестнице куда-то наверх. На втором этаже вдоль стен тянулись высокие стеллажи с книгами. Стопы газет и журналов лежали прямо на полу, они жались к полкам с книгами, оставляя небольшую тропинку, ведущую в комнату. Заблудиться, и правда, было сложно. В комнате было холодно. Там внизу был огонь в камине, а здесь в книжном царстве мансардного этажа отопление не предусмотрено... На улице деревья теряли последние листья, готовясь к скорой зиме. И зябко было, и грустно от того, что осень опять уходит в никуда. «Бодренько, однако», – подумал Киреев. Но заметив кровать, двинулся к ней. Кровать скрипнула, прогнулась ее панцирная сетка, и она приняла попавшее тело уставшего путника в свое лоно. «Хорошо, что ватное одеяло. Ночь, однако, будет теплой», – и Киреев заснул, едва коснувшись подушки. Ночь пролетела как один миг. В шесть утра он проснулся от того, что услышал песню. Она тихо рождалась. Строка за строкой вдруг появлялись как будто из неоткуда, они пелись. Это двойная удача, когда стихи и мелодия идут в паре. Киреев рванулся с постели и заметался по комнате. Куча макулатуры, но ни одного листка, ни карандаша, которым можно было бы записать слова. От перевозбуждения как-то все перегорело и погасло. Хоть режь себя, но слова затаились где-то на полках между книг, а потом и исчезли вовсе. Ничего не оставалось делать, как вернуться снова в еще неостывшую постель и снова заснуть. «Горько, – сказал Киреев, – терять хорошие, как мне тогда казалось, стихи».
   Ровно через год Киреев опять был в гостях в том самом доме, где потерялась песня, едва родившись. Снова застолье с песнями допоздна, снова он шел вверх по старой скрипучей лестнице, та же кровать. Чудное ложе, немного поохав, вновь приняло его, словно пружины, ворча, выговорили за его долгое отсутствие. Под мирный скрип старой кровати Киреев заснул. Он проснулся от звуков стихов и едва слышной мелодии. Открыл глаза – чуть брезжит рассвет. Время? Шесть утра. «Повторилось! – Киреев слетел с кровати – и вниз по лестнице. Нашел хозяина и начал тормошить его:
– Бумагу, ради Бога, и карандаш!
– Песня? – спросонья переспросил хозяин дома, – Споешь?
– Потом! Молчи! Не спугни!
Получив необходимое, Киреев стал записывать.
– Так родилась песня «Пирога». Это одна из моих лучших, – он улыбнулся и начал петь: «Плывут немые облака, светла дорога. По ним прозрачна и легка скользит пирога…»
   Он допел песню и замолчал. И молчали все. А потом просили Виктора Муравьева спеть его песню «Ангел», но он отказывался: «Не могу, в другой раз». Но его настойчиво продолжали просить, и наконец, он согласился. И звучала вторая песня. Словно неземное еще раз спустилось в эту тесную от гостей комнату, соединив каждого незримой нитью всех присутствующих. И последние аккорды гитары стали тем катарсисом, который достигли люди после долгих совместных бдений.
   Было поздно и время для посиделок истекло. Гости ушли. Кирееву отвели комнату. «Спать!» – было его единственным желанием. Он уже дремал за столом, на минуту-другую закрывая глаза. Кровать широкая, мягкая, в комнате легкий «бриз» от открытой форточки. «Славный город Барнаул», – подумал Киреев и крепко заснул.
                2.12.2015