Наша семья мама, папа и мы с братом

 «Виновником» встречи отца с моей матерью был Осип Лукьянович – дед моего отца. В 1937 году мой отец приехал в отпуск к деду в деревню. Осип Лукьянович намекнул внуку, что пора жениться и рассказал какая «красавица барышня в шляпке», подруга его дочери Зои, ходит к ним из Невеля. До войны, а также в 50-х годах, все женщины, как правило, ходили с покрытыми головами: деревенские в платках, а городские в шляпках. Даже летом носили платки или соломенные шляпки. «Барышня в шляпке» нравилась Осипу Лукьяновичу не только за миловидность, но и за тихий, почти застенчивый нрав. Про красавицу барышню отцу рассказала и бабушка, и остальные члены семьи. Мой отец был человеком решительным и привык добиваться своего.
На следующий день он приехал в Невель на велосипеде прямо к дому моего будущего деда Михаила Ивановича Пархаля, представился родителям и сказал, что хочет познакомиться с их дочкой Надей, подругой его родной тёти Зои. Испросив согласия, он предложил Наде прогуляться в городской сад. С разрешения Михаила Ивановича они поехали на велосипедах прогуляться в центр города. Через две недели решили пожениться. Несмотря на мимолетность знакомства, мои родители прожили вместе 55 лет, исключая годы войны.
Отец оказался обладателем комнаты в коммунальной квартире №8 по ул. Якубовича в доме № 24/4, доставшейся ему от своего отца, переехавшего на новое место жительства в деревню Алексеевка. Подробнее об этом позже. Комната по тем временам считалась очень приличным жилищем. Тем более, что покупать его было не надо, а плата за коммунальные услуги были мизерны, и на бюджете почти не отражались.
В этой комнате после войны жила наша семья: отец Павел Семёнович, мама Надежда Михайловна и я с братом Сергеем. Отец перегородил длинную комнату перегородкой с двухстворчатой остеклённой дверью и получилось две смежных комнатки и ещё маленькая кладовая, которую называли "заколотка". (Название произошло по всей видимости от того, что вместо вешалок для одежды, по всему периметру кладовки заколачивались гвозди. С прибавлением одежды гвоздей становилось всё больше и больше). Почти всё население Ленинграда жило тогда в подобных комнатах целыми семьями, а то и по нескольку семей.
В образовавшейся отдельной комнате, которую выгородил отец, стоял деревянный стильный буфет, со стеклянными дверками и колонночками по бокам – изделие Ленинградской мебельной фабрики №2  им. С.М. Халтурина. Посредине – круглый стол, за которым мы обедали и над которым висел буржуазный пережиток мещанского быта светло-оранжевый абажур со свисающими по кругу витыми кистями.
Стена в соседнюю комнату Петровых была фанерной и всё, что делалось за этой стеной, было слышно до малейшего шороха. Сын Петровых работал на речном буксире, который ходил по Неве. Когда он приходил домой после своих буксирных вахт, то громким, хорошо поставленным голосом рассказывал родителям совершенно невероятные «морские» истории, которые случались с ним и его славным буксиром и немногочисленным экипажем. Мой брат, слушая его речи, окончательно и бесповоротно решил стать моряком. Что потом и претворилось в жизнь. 30 лет он отдал морю и рассказал нам настоящие морские истории, запечатлев их на страницах своих книг.
Квартира, в которой мы проживали на ул. Якубовича была расположена на третьем этаже трехэтажного старинного дома, и состояла из 11-ти комнат, одна из которых принадлежала нашей семье, о чём уже упоминалось выше. По рассказам одной из пожилых соседок Анны Ивановны (Анны Ванны, как мы её называли) до революции в этой квартире проживала фрейлина Императрицы некая госпожа Лиллиенталь. При фрейлине квартира состояла из прихожей, трёх больших комнат для госпожи, комнаты для слуг, кухни и ванны с туалетом. В 70-е годы квартирантов этой уже коммунальной квартиры расселили по новым домам окраинных районов Ленинграда. А с 2-хтысячных годов её арендовала под офис парфюмерная фирма "Этуаль", перестроив квартиру до неузнаваемости.  Брат несколько раз заходил в эту фирму для экскурсий по «местам боевой славы». Сотрудники фирмы, в основном женщины, ни сном ни духом не ведали об историческом прошлом дома и этой квартиры, и очень удивлялись, узнавая подробности. Как мы мало знаем о тех местах, где обитаем. Нам кажется это необязательным и лишним.         
Отдельные квартиры в Ленинграде до хрущёвского строительства были «штучным товаром». Нового жилья в городе строили очень мало. Дореволюционные большие двух-трехкомнатные квартиры перегораживали стенками, а то и просто ширмами: получались комнатки от 8-ми, а иногда до 20-ти квадратных метров. Только в послевоенные 50-е годы началось строительство добротных жилых домов, их называли сталинскими. Но и там были коммуналки, правда, с меньшим количеством комнат, рассчитанных на 2-3 семьи. В этих квартирах обязательно имелись ванные помещения.
Широкое строительство жилых домов с небольшими отдельными квартирами, прозванных в народе «хрущёвками», началось при Хрущёве в самом конце 50-х. Уже в 1961 году отцу от предприятия выделили двухкомнатную квартиру со смежными комнатами общей площадью 28 кв. метров в кирпичном доме на ул. Зайцева, недалеко от Кировского завода. Нам тогда она казалась хоромами. Такая хрущёвка называлась «распашонкой»: смежные комнаты были перегорожены распашной четырёхстворчатой остеклённой дверью на манер ширмы-гармошки. Открыв её полностью, получалась одна большая общая комната. В квартире имелся также вынесенный за пределы фасада небольшой треугольный эркер, входящий в площадь гостиной комнаты. Конечно, это была не квартира фрейлины императрицы, но вполне достойное жильё для советского человека.
Когда распределяли квартиры, у отца был выбор: или двухкомнатная в кирпичном доме, или трёхкомнатная в блочном. Отец остановился на двухкомнатной. Плюсы двухкомнатной были таковы: кирпичный дом, раздельный санузел, близость к станции метрополитена «Кировский завод». Плюс трёхкомнатной состоял только в одном: все комнаты изолированы и у нас с братом было бы по отдельной комнате, пусть и малой площади – одна 6 кв. метров, вторая 9. Большим минусом считался совмещённый санузел (ванная и туалет), блочные стены и удалённость от метро. Основным минусом выбранной двухкомнатной квартиры являлось её расположение на пятом этаже и выходом окон на довольно шумную улицу Зайцева. Смежные комнаты тоже не подарок для семьи из четырёх человек. Но – выбор сделан.
Вернёмся опять в старую квартиру на ул. Якубовича (бывшая Новоисаакеивская). После революционного уплотнения «буржуйских хоромов» получилась большая ленинградская коммуналка. По обе стороны длинного коридора были расположены одиннадцать комнат, в которых проживали 10 семей, всего 27 человек. В квартире было два входа: "белый" с улицы и "черный" со двора. К чёрному входу примыкало большое помещение кухни, на котором имелось два крана холодной воды над большими металлическими раковинами. Рядом с "чёрным" входом размещался туалет, выгороженный за счёт части площади самой кухни, по периметру которой стояли столы, принадлежавшие той или иной семье. До газификации дома, примерно до 1955 года, на этих столах стояли индивидуальные керосинки, примусы или керогазы. В то время это были самые распространенные нагревательные приборы для приготовления пищи. Уверена, что у Лилиенталь было всё по-другому.
Керосинка по устройству напоминала керосиновую лампу с резервуаром для керосина и фитильного механизма (обычно из двух-трёх фитилей), сверху располагалась конфорка для кастрюли, сковородки или чайника. Потом появился примус, работавший по принципу паяльной лампы. Он довольно сильно шумел, но был более эффективным: пища на нём готовилась быстрее. Следом пришёл керогаз. Керосинки хоть и были бесшумными, но при работе очень коптели и издавали запах керосина. Керосин покупали в специальных лавках, которые в народе называли "керосинками". Продавали его в розлив литрами, наливали литровым черпаком через воронку в узкое горлышко большой металлической фляги, которая имелась у каждого покупателя.
В нашей комнате стояла большая прямоугольная изразцовая печь-голландка, видимо оставшаяся от прежней фрейлинской квартиры. Одна из стенок печи выходила в комнату соседа – старого еврея Айзена. И поскольку на нашей стороне печки была расположена топка с чугунной дверцей, нам волей-неволей приходилось отапливать обе комнаты. Таким образом комната Айзена отапливалась за наш счёт. Айзен, как говорится, имел на этом свой маленький случайный гешефт.
В остальных комнатах нашей коммунальной квартиры были установлены круглые печки, выложенные шамотным кирпичом и обшитые металлическими кожухами. Дрова для отопления покупали на городском дровяном рынке, расположенном на Дровяной улице. Туда их доставляли на баржах по Обводному каналу из лесов Ленинградской области. Дрова продавали в бревнах кубометрами, привозились по адресу на грузовике и складывались в большие дровяные сараи во дворах-колодцах или в подвалы домов.
У каждого был свой дровяной сарай, закрывающийся на висячий замок. Дворы почти целиком были заполнены этими сараями, свободными оставались лишь периметр и подходы к дворовым подъездам. У нас дрова хранились в подвале. Помню, как отец надевал старый короткий чёрный пиджак похожий на бушлат и ходил пилить и колоть дрова во двор, потом приносил охапку дров через чёрный ход, складывал на металлический лист возле печки, а затем её растапливал. Когда подрос мой брат Серёжа, то ходил вместе с отцом пилить дрова большой двуручной пилой. Дрова пилили на специальных деревянных кОзлах. Колол дрова только отец, тяжелый колун был брату ещё не по силам. Дворы освободили от дровяных сараев только во второй половине 50-х годов, после подключения нашего дома к центральному отоплению.
Тогдашние бытовые условия были далеко не идеальными, но мы об этом даже не задумывались. Современная молодёжь плохо их себе представляет.
Я помню, как мама с утра брала нас с собой на рынок или в магазин: меня на руки, Сергея держала за руку. Ходили за продуктами и на Андреевский рынок на Васильевском острове, который находился не другой стороне Невы, километра два от дома. Надо было пройти по Якубовича, пересечь площадь Труда, перейти Неву по мосту лейтенанта Шмидта и по 7-ой линии Васильевского острова добраться до Андреевского рынка, где продукты были дешевле, чем в магазинах. Закупались они, как правило, на два дня. Бытовых холодильников тогда ещё не было. Зимой некоторые продукты хранили между оконными рамами.
Однажды мама решила оставить нас дома. На улице было холодно, и она не захотела нас лишний раз морозить. Закрыв нас на ключ, наказала ждать и не безобразничать. Мамы долго не было. Нам показалось, что прошли все сроки, и мы с братом встали перед дверью и начали громко плакать. Соседи, узнав в чём дело, стали нас уговаривать, мол мама вот-вот придёт и всё будет хорошо. Но никакие доводы нас не успокаивали, и мы ревели, как дикие звери от бесприютности и тоски по маме. И как же мы были рады, когда мама наконец появилась. Она нас расцеловала, и не было для нас более счастливого дня, чем этот. А может быть, даже и за всю нашу прожитую жизнь не было такого счастья, как-то возвращение мамы.
После похода в магазин или на рынок надо было приготовить обед до прихода отца с работы. Приготовление пищи на маломощной керосинке требовало много времени. Несмотря на это мамины обеды всегда были вкусными, семья была всегда сыта. В мамино меню входили по утрам манные, овсяные и детские каши из толокна, пышные яичные омлеты, которые мы называли яишкой, в обед или ужин свежие или кислые щи, реже суп-горох и рассольник, на второе треска в томате с картофельным пюре, жареная корюшка, мясной гуляш с макаронами, плов, по праздникам маринованные миноги, которые мы считали деликатесом. Газ, как и центральное отопление, появился в середине пятидесятых. Тогда мама в духовке газовой плиты стала печь по праздникам вкусные пироги с капустой, яблоками или джемом.
Помимо готовок надо было прибрать, осуществить малую стирку, при необходимости починить одежду, заштопать носки. Штопать носки, в основном пяточную часть, нас учили даже в школе на уроках труда. Штопали специальными толстыми нитками мулине на специальных штопальных грибках, а за их неимением использовали обычную электрическую лампочку.
Одежды и обуви был самый минимум. Носили всё, как говорится, до дыр. Обувь отец чинил сам. Приходил после работы и, пока мама грела ужин, не снимая галстука, как истый интеллигент, намазывал 88-м клеем заранее вырезанные набойки и подсушивал их для лучшего прилипания к каблукам. Такова была технология. Клей он приносил с завода. В магазине тогда такой не продавался.
Однажды он намазал очередную набойку, куда-то отлучился и вернувшись не нашёл на месте своей намазанной клеем заготовки. Что тут началось! «Кто взял отсюда мою набойку??? Поднимайте все ноги, кто-то, наверное, наступил на неё!!! Это же какое-то издевательство! Не могла же она сама пропасть!! Короче, поставил весь дом на уши. Но набойку так и не нашли. Отходя ко сну, измождённый безрезультатными поисками, снимая с шеи галстук, вдруг увидел, что набойка приклеилась к внутренней стороне галстука. У всех отлегло от сердца. Загадка разрешилась. После этого случая отец, прежде чем приняться за сапожные работы, всегда обязательно снимал галстук.
Ремонт обуви было его хобби. Но делал он всё не хуже иного сапожника. И напоминал нам, что тачать сапоги было любимым занятием великого писателя земли русской Льва Николаевича Толстого.
Мама не работала, так как в детский сад устроить ребёнка было невозможно, места давали в основном матерям-одиночкам. Очередь в детский сад для Сергея подошла только тогда, когда он пошёл в первый класс. Благодаря маминой хозяйственной сметке мы могли жить на одну зарплату отца. Она хорошо шила и обшивала себя и детей. Пальто для меня шились из старых почти изношенных вещей, например из старого папиного пиджака или маминого пальто. Но после маминых рук эти вещи были как новые, в школе мне даже завидовали, потому что сшитые мамой пальтишки хорошо на мне сидели и были с "изюминкой". Таким образом меня одевали вплоть до девятого класса. У отца был один костюм на работу и один двубортный из тёмно-коричневого габардина на выход.
 Бельё стирали в общественной прачечной, которая находилась в подвале соседнего дома напротив квартиры дворника. Для стирки использовались большие стационарные оцинкованные корыта. Прачечная топилась дровами. На стирку записывались заранее. Об индивидуальных стиральных машинах даже не слыхали, а в общественных прачечных с машинной стиркой бельё очень портили.
Очередь на стирку подходила раз в месяц. Стирали в основном большие вещи: простыни, пододеяльники. После стирки, отжатое вручную бельё, отец складывал в вёдра или тазы и вместе с мамой относили сушиться на чердак, расположенный над четвертым этажом соседнего дома. Лифта не было, поднимались пешком. В этом деле помогал им и мой брат. На чердаке у каждого имелась индивидуальная бельевая верёвка. Маленькие постирушки производили в корыте на кухне. После сушки белья мама двумя небольшими чугунными утюгами гладила его на байковом одеяльце, постеленном на столе. Утюги попеременно подогревались на керосинке. Вес их был килограмма по три, не больше. Отец, а потом и брат, использовали их также и вместо гантелей для утренней зарядки.
Ванной в квартире не было. Мыться ходили по субботам в старинные общественные бани на Фонарном переулке. Билеты стоили очень дёшево. Младенцев купали дома в оцинкованных корытах, воду кипятили на керосинке. Когда появился газ – на газе, что намного ускоряло процесс.
 Уборка общих мест квартиры производилась по очереди. Каждая семья должна была отдежурить столько недель сколько в семье было человек. Наша семья дежурила месяц по своей очереди. По ночам с субботы на воскресенье мыли полы во всей квартире. Полы были деревянные, краска с них давно сошла и оставалась только по углам. Грязь отдирали «голяками» – вениками из прутьев. Уборку наши родители делали всю ночь. Потом в воскресный день отсыпались. Кроме этого, в течение всего месяца надо было подметать полы и следить за порядком в местах общего пользования.
Детей разных возрастов в квартире было много. Я играла вместе с детьми моего возраста и по малолетству, конечно, не чувствовала трудностей быта. Иногда мы все вместе с шумом и криком носились по длинному коридору квартиры и нас часто останавливала строгая пожилая соседка Анна Ивановна. После её строгих замечаний мы расходились по комнатам. Дети в те времена слушались взрослых даже чужих. Детей в районе было много, да и не только в районе, но и во всём городе.
Детворой были "набиты" все дворы. Казалось, что основное население города – дети. Их звонкие голоса слышались во дворах, на улицах, в парках, возле школ, в детских садах и многочисленных пионерских лагерях. По улице Якубовича, недалеко от нашего дома находилось 35-е Отделение милиции и детский садик под названием «Внучата Ильича». Уже тогда мы понимали, что это название весьма маразматическое. Если у Ленина не было детей, то откуда взялись внучата? Но такое было время.
В нашем дворе постоянно затевались шумные игры, бывали стычки между дворами. Дети играли не только во дворах, но и за его пределами. Транспорта на улицах в те годы почти не было, если не считать основные магистрали. Наиболее смекалистые и рукастые делали себе из досок самокаты. Вместо колёс ставили стальные подшипники. При езде на таком самокате стоял невероятный грохот.
После тяжёлых лет войны люди стремились обзавестись семьями, хотелось обычной человеческой жизни. Никто не боялся жизненных бытовых трудностей. На условия жизни никто не жаловался. Взаимоотношения между людьми были человечнее и чище. Нас с братом родители очень любили. Мама нас любила просто фанатично и очень боялась нас потерять. Даже пустяковая болезнь кого-нибудь из нас воспринималась ей как трагедия и она лечила нас всеми возможными средствами.
Мама рассказывала, что когда моему брату Сергею исполнилось полтора года, он заболел ангиной. В городе была эпидемия скарлатины и детская врачиха, пришедшая на вызов, сразу поставила диагноз скарлатина. Мама с ней стала спорить, но братика насильно отправили в инфекционную больницу, так как квартира была коммунальная и в квартире было ещё много детей. Боялись распространения инфекции.
Мама проплакала всю ночь и сказала отцу, что если с Серёжей что-нибудь случиться, она не захочет больше жить. Тогда отец решился выкрасть сына из больницы. Он тоже очень переживал, ведь там было полно детей со скарлатиной, и ребёнок мог заразиться. Ночью он прокрался в больницу, отделение было на первом этаже. Как ему удалось открыть окно, вытащить брата и привести домой не знаю. Но знаю, что на следующий день прибежала детская врачиха с милицией. Мама стойко заявила, что отдаст ребёнка, только в случае положительного анализа на скарлатину. На следующий день анализы были готовы. Как и предполагали мои родители это была ангина и дело было улажено, а ведь милиция грозила уголовным делом. 

Вспоминая то время, я невольно сравниваю его с сегодняшними временами. Теперь дворы набиты личными автомобилями, детских голосов почти не слышно. Часто раздаются громкие вопли сирен противоугонных автомобильных устройств, срабатывающих даже от умеренного дождя или от забравшейся на капот кошки. На больших же улицах слышен лишь непрерывный гул бесконечного движения транспорта. Видимо у каждой эпохи своё звучание.
Наша семья была самая обыкновенная: средняя трудовая советская семья со своими радостями, трудностями, невзгодами.  У родителей никогда не было каких-то собственных личных интересов, все делалось ради семьи.