Дед Семён Андреевич и бабушка Анна Осиповна

Мой дед по отцу Семён Андреевич Воробьёв родился в 1876 или в 1877 году. В 1895 году он приехал в Санкт-Петербург из деревни, будучи лет 17-18-ти (отсюда исходит и год его рождения) и поступил на Путиловский завод учеником воронильщика. Из какой деревни приехал мой дед, можно только догадываться. Есть вероятность, что жил он в деревне Медведково, что в 5-ти километрах от Невеля, с моим прадедом Осипом Лукьянычем, или где-то рядом, потому что знал его очень хорошо, уважал и почитал, и взял себе в жёны его дочь Анну Осиповну. 
Путиловский завод, ныне Кировский, находился на Петергофской дороге (сейчас проспект Стачек). Где жил мой дед до своей женитьбы на Анне Осиповне Онищенковой, общался ли со своим братом Прокофием Андреевичем – неизвестно. По рассказам моего отца, когда открыли трамвайное движение по Петергофской дороге, дед ездил на завод на трамвае. Трамвайные провода в те годы прокладывались вдоль линий на столбах, расположенных между колеями. Двери вагонов открывались в обе стороны, а вагоны утром с обеих сторон были буквально обвешены рабочими, едущими на завод и, по рассказам деда, нередко люди получали травмы и увечья, ударяясь об эти столбы.   
Николай Иванович Путилов, владелец завода, будучи широко образованным и благородным человеком, заботился о своих рабочих. При заводе имелась бесплатная столовая для малообеспеченных семейных рабочих, а также диетические столы для страдающих желудочно-кишечными заболеваниями. В этом же здании на первом этаже находился филиал Елисеевского магазина, где можно было купить как простые, так и деликатесные продукты по более низким ценам, чем в центральном магазине на Невском проспекте.
Столовая и магазин находились в специально для этого построенном здании рядом с заводом. Отец рассказывал, что все стены магазина были зеркальными и сам магазин имел красивый интерьер наподобие главного Елисеевского магазина Санкт-Петербурга на Невском проспекте. Столовая была очень чистой и красиво украшенной. Это здание сохранилось до сих пор. При советской власти там на первом этаже размещался продовольственный магазин, на втором – промтоварный. Магазин имел название "6-е отделение торговли," и до сих пор в народе прозван "шестёркой". В настоящее время помещения магазина арендуется частными фирмами и торговцами, в основном из Средней Азии. 
Путилов также заботился о досуге своих рабочих, предпринимал меры против пьянства. Для этого он организовал вблизи завода игровое поле. Сейчас на этом месте находится «Сад 9-го января». На игровом поле были открыты чайные, библиотека, биллиардные, воскресная школа, прокат велосипедов… Дед очень увлёкся биллиардом и старался проводить своё свободное время за этой игрой. Всё остальное его мало интересовало.
Зимой там заливался каток и был прокат коньков и финских саней. В советское время зимние традиции Путиловского игрового поля сохранялись. В саду также заливался каток и на прокат предлагали коньки и финские сани. В помещении проката можно было за десять копеек выпить чашечку «бочкового» кофе. Теперь от «остатков прежней роскоши» ничего не осталось. Каток заливать некому, коньки сдали во «Вторчермет», кофе всё выпили.
Благодаря строгой дисциплине и организации досуга, заводские рабочие-путиловцы не пьянствовали. Мой дед выпивал только одну рюмку водки вечером, перед обедом. Такого режима он придерживался всю жизнь, исключая, конечно, дни блокады. 
Отец мне показывал учебник философии для рабочих воскресной школы, каким-то чудом сохранившийся у него в библиотеке. В небольшом учебнике очень чётко были сформулированы все основные философские течения с портретами философов, среди которых был даже Карл Маркс. Для меня, ученицы 10-го класса советской средней школы, было очень интересно и познавательно прочитать этот учебник. Я была удивлена тому объёму знаний, который получали рабочие воскресной школы. В нашей советской средней школе кроме Ленина, Маркса и Энгельса упоминались только Гегель и Фейербах, и весь курс философии был урезанным и убогим.
Отец рассказывал, что по воскресным дням рабочие одевались чисто и подражали господам. Мой дед ходил в сюртуке, котелке и с тросточкой.
Как я упоминала выше дед работал сначала учеником воронильщика, а потом воронильщиком. Воронение – это такое оксидное покрытие чугунных и стальных деталей, которое защищает их от коррозии и имеет черный цвет. Сейчас это покрытие применяется очень редко, а в начале 20-го века было очень распространено. Работа воронильщика связана с нагревом деталей до 100-150 градусов с последующим окунанием в масло или щелочной раствор. Сейчас бы это называлось производством с вредными факторами, при котором рабочие должны бесплатно получать молоко и выходить раньше на пенсию. Сколько времени ему пришлось работать воронильщиком, трудно сказать. Но в последствии он перешёл во фрезеровщики и добился высшего разряда. Фрезеровщиком мой дед работал и при советской власти на том же заводе, переименованным в «Красный Путиловец». В 1934 году, сразу после убийства С.М. Кирова, завод снова переименовали. И он, уже окончательно, становится «Кировским заводом».
Женился дед в 1913 году, как упоминалось выше, на Анне Осиповне Онищенковой, дочери моего прадеда Осипа Лукьяныча из деревни Медведково, что под Невелем. Анна Осиповна, по рассказам моей мамы и тётки Арины, была характера тихого и смиренного, воспитана Осипом Лукьянычем в беспрекословном повиновении.
После женитьбы мой дед снял двухкомнатную квартиру в трёхэтажном доме напротив Путиловского завода. Этот дом просуществовал до конца 70-х годов 20-го века. Я часто проходила около него по дороге на Кировский рынок. Вставал дед на работу по гудку. Теперь ему не надо было добираться на работу на трамвае. Пока гудел заводской гудок, дед успевал одеться, умыться, позавтракать, приготовиться к рабочему дню и прийти на рабочее место до окончания гудка.   
Анна Осиповна, моя бабушка, оставалась дома, ходила за покупками и вела домашнее хозяйство. В 1914 году в семье родился мой отец, Павел Семенович Воробьёв. Он был крещён в Путиловском Храме, посвященном Николаю Чудотворцу и мученице Царице Александре. Храм и по сей день находится недалеко от Кировского, бывшего Путиловского завода. В ту пору внутреннее убранство Храма было великолепным, особенно его украшал уникальный хрустальный купол с хрустальным крестом.
Построен Храм на деньги, собранные рабочими, но все понимали, что его строительство требовало огромных вложений, и основную часть расходов по его возведению взял на себя Николай Иванович Путилов. В советское время в храме находилась текстильная фабрика «Север». Фасады храма и внутреннее убранство были изуродованы, хрустальный купол с хрустальным крестом были сброшены, и по рассказам очевидцев, при его падении было изранено осколками много народу. Храм был возвращён Русской Православной Церкви в 1999 году. Сейчас он действующий, но от былого великолепия ничего не осталось. Тем более, с улицы этого храма почти не видно, т.к. закрыт современным офисным зданием.
В 1914 году, в связи с военными заказами, деду положили месячное жалованье в 75 рублей. Этого было вполне достаточно для содержания семьи и оплаты квартиры. На старинной фотографии 1914 года мой дед и бабушка выглядят как господа: бабушка в бархатном платье с золотой цепочкой, а дед в добротном шерстяном костюме с галстуком и с изящной щегольской тростью в руке. А в это время уже гремела Первая Мировая и люди в шинелях и касках отдавали свои жизни не за понюх табаку.
По воскресеньям дед с бабушкой ходили обедать в ресторан «Ташкент», который был расположен на месте современного ДК им. Горького. После рождения сына, моего будущего отца, в семье увеличились расходы, и одну комнату в квартире пришлось сдать какому-то цирковому артисту. Квартиры в Петербурге были дорогими и, несмотря на значительное увеличение зарплаты деда, денег на житие не всегда хватало.
По словам деда революционные события Петрограда были не понятны рабочим Путиловского завода. Он рассказывал, что ходили на завод всякие агитаторы в кожаных куртках и много говорили: «один хорошо говорил, складно, другой говорил еще лучше». Часто в руки рабочим давали разные плакаты, чтобы они держали их во время выступлений. Платили за это по десять рублей – не малые деньги для небогатого люда. Естественно, что рабочие с радостью соглашались. Мой дед рассказывал, что ему один раз всучили плакат, на котором было написано: ХЛЕБА. Он взял его подержать за десять рублей и подумал: «Прошу хлеба, а в печке дома пироги стоят, чуднО!»
Революция 1917 года прошла тихо, никто её особенно не заметил и не понял сразу, что произошло, и какая трагедия развернётся вскоре. Ещё в 1905 году дед участвовал в крестном ходе 9 января. Потом его назовут «кровавым воскресеньем». Не знаю, что его к этому подвигло, поддержать «компанию» или ещё что-то, но ему еле удалось убежать от казаков проходными дворами, которые он, к счастью, хорошо знал. Это его и спасло. Ни о какой революции, ни до, ни после, он, конечно, не помышлял.
22 февраля 1917 года Путиловский завод был закрыт, как говорилось на неопределенный срок. 36 тысяч рабочих остались без работы и брони от фронта. В Петрограде начинались перебои с продовольствием. Работы не было. Дед обладал житейской смекалкой и интуицией. Не дожидаясь голода, который начался в 1918 году, он с семьёй перебрался в деревню Медведково к тестю Осипу Лукьянычу. Осип Лукьяныч принял семейство деда, и в его доме всей семье удалось пережить тяжелые годы революции, голода и гражданской войны.
Мой отец, Павел Семёнович, всегда очень тепло вспоминал годы детства, проведенные в деревне. Для русского человека деревня – это и есть настоящая жизнь. Его рассказы об этом времени были всегда художественно-поэтические. Он вспоминал девственную природу лесов и озёр, спокойный и тихий деревенский уклад. В году 1957 с моим братом Серёжей, которому тогда исполнилось 10 лет, они ездили на велосипедах к его родным местам. От деревни Медведково не осталось ни следа, ни названия.
 В 1924 году Семён Андреевич с семьей возвращается в Петроград. Голода в городе уже не было. НЭП позволил наполнить полки магазинов всевозможными продуктами и промышленными товарами. Отец рассказывал, что всё появилось как по волшебству: вчера – ничего, сегодня – полное изобилие. Семёну Андреичу удалось получить комнату в коммунальной квартире в доме на набережной реки Мойки, у Аларчина моста, где семья прожила до 1935 года.
С приходом НЭПа резко оживилась торговля, но денег в связи с безработицей не хватало. Заводы и фабрики ещё не работали, постоянной работы не было, и чтобы прокормить семью дед ходил на биржу труда на Васильевском острове. Там можно было получить подённую работу.
По воскресным дням на биржу ходили вместе с сыном, моим будущим отцом, ему тогда исполнилось десять лет. Он мне рассказывал, как однажды они с дедом были направлены на работу в морской порт на разгрузку американских судов. Ему очень запомнилось как с кораблей по трапам ковбои в широкополых шляпах сводили под уздцы диких мустангов. Мустанги громко ржали, метались из стороны в стороны по трапу, и ковбои с трудом их удерживали. Дед с сыном разгружали продукты и какие-то сельскохозяйственные принадлежности. Там он впервые увидел кокосовые орехи и был удивлён их размерам. Оплата подённых работ производилась на месте по их окончании. Напоследок американцы угостили малолетнего грузчика горьким твёрдым шоколадом. До этого он никогда его даже не пробовал.
По будням дед ходил на биржу один.
В 1927 году Семёну Андреевичу удалось устроиться фрезеровщиком на бывший Путиловский завод. Завод переименовали в "Красный Путиловец". Сам Путилов наверняка бы этого не понял.
Началась широкая индустриализация страны, расширялись производственные мощности, соответственно появлялись рабочие места. С началом первой пятилетки в 1928 году работа стала очень интенсивной. Планы по выпуску продукции большие, сроки малые. Квалифицированных рабочих не хватало, и начальники для выполнения плана заставляли рабочих выходить на работу в две, а то и в три смены подряд, что противоречило закону. Но деваться было некуда. В других местах работа была не легче.  А переходить с одной работы на вторую или третью не приветствовалось. Таких людей называли "летунами" и относились к ним с недоверием.
Однажды, работая уже не первую смену подряд дед задремал у станка от усталости, и не заметил, как руку затянуло в станок. Получив тяжелую травму, он стал фактически инвалидом. Начальство сняло с себя ответственность, сославшись якобы на несоблюдение дедом правил техники безопасности. Деда уволили без всякого денежного пособия. Что мог сделать простой человек, ничего не понимающий в юридической казуистике? Мой бедный дедушка смирился с судьбой.
Но справедливость всё-таки восторжествовала. Будучи человеком общительным, он легко сходился с людьми и как-то при, казалось бы, случайных обстоятельствах встретился с очень опытным юристом ещё из тех – царских времён. Этот юрист оказался порядочным и сострадательным человеком, совершенно бескорыстно вызвался помочь моему деду. Проведя подробное расследование случая с увольнением моего деда, он в судебном порядке доказал, что травма была следствием нарушения трудового законодательства администрацией завода. Деду, как утратившему трудоспособность по вине начальства, присудили выплачивать ежемесячно денежное пособие.
Несмотря ни на какие обстоятельства, дед имел лёгкий характер, часто любил подшутить над соседями, многим давал вторые имена-клички. Соседку из одного с ним подъезда называл «пионеркой» – она постоянно покрывала голову красным платком. Ниже живущего интеллигента прозвал «галстуком» по причине его появления на люди в обязательном клетчатом галстуке. И т. д. На вопрос «Что будем делать?» всегда отвечал: «Что делать, что делать… заголивши попу бегать!» 
Мою маму дед любил, всегда встречал приветливо, когда они с отцом приходили к ним в гости.
В начале войны мама иногда навещала деда. Она работала в госпитале рядом с их домом. Дед ещё как мог помогал ей, угощал супом из своих овощей и трав. Уже наступал жестокий блокадный голод, мама попала в больницу. Навещать деда – своего тестя – не было никаких сил. В 1944, году после снятия блокады, мама решила узнать про него. Она пришла в деревню Алексеевку, но там уже не было даже дома, где жил мой дед со второй женой. Да и деревни почти что уже не было. Мама стала расспрашивать немногочисленных соседей. Одна из них рассказала, что мой дед и его жена погибли от голода во время блокады. Где похоронен мой дед неизвестно.
Осталась от него одна история, которую пересказал мне отец:
«Работая на Кировском заводе, дед после рабочего дня наблюдал всегда одну и ту же картину. Недалеко от главного входа стоял пивной ларёк – признак новой социалистической эпохи. У ларька выстраивалась очередь. (В 30-х годах в СССР уже во всю работала своя пивоваренная промышленность). Все, кто составлял эту очередь, знали, что в узком просвете между ларьком и стеной, к которой ларёк примыкал, лежит вожделенный хвост селёдки старого дореволюционного посола. Правда, за долгое время он превратился в обглоданный остов, но помоченный в пиве, приобретал почти первоначальные свойства. Попивая пиво, работяги посасывали хвост этой селёдки, заменявшей положенную к пиву воблу. После совершённой процедуры хвост опять закладывался в «тайник» за пивным ларьком. Хвост этот служил любителям пива много лет, пока в один прекрасный день не исчез. Это было ударом ниже пояса. Пиво просто не лезло в глотку. Пытались заменить хвост другим хвостом от жирной тихоокеанской селёдки, потом от вяленого леща. Но всё это было не то. Не было того смака, как выражался один из пивной очереди, того скуса, который присутствовал в выдержанной временем хребтине настоящей нэповской, или даже ещё более ранней селёдки, выловленной в Баренцевом море и засоленной в дубовых бочках потомственных поморов архангельского края».

Но вернёмся в 1925 год. В этот год пошла в школу младшая сестра моего отца Тамара. Их мама, т.е. моя бабушка Анна Осиповна, окончив специальные курсы, устроилась на работу кассиром в продуктовый магазин. Этот факт говорит о том, что она не только была грамотна, но и хорошо умела считать. Кассовый аппарат того времени был довольно сложным устройством с многокнопочной клавиатурой и приводился в действие поворотной ручкой, расположенной с правой стороны аппарата. Чтобы набрать чек на таком устройстве требовались знания, навык и определённая скорость. Такие кассовые аппараты в магазинах мы ещё застали в 50-е годы. Теперь они начисто исчезли. Если бы современного кассира посадить за тот кассовый аппарат, то в магазине были бы длиннющие очереди, а сами кассиры вряд ли выдерживали такие нагрузки, тем более что кассир тех времён держал в голове цены на весь ассортимент товаров, имеющихся в магазине. Работа бабушки помогала прокормить семью, ведь подённая работа деда не приносила достаточных средств для нормального существования.
Тётка Арина рассказывала, что перед первым выходом на работу Анна Осиповна сама вручную сшила себе юбку из молескина (этот материал в народе назывался "чёртова кожа", за его невероятную износоустойчивость), и широкую блузу с бантом на вороте из блестящего китайского сатина. Эта шикарная одежда предназначалась только для работы и "выходов". Повседневно дома она носила два старых платья: одно стиралось и сушилось, другое – носилось. Жили очень скромно, временами скудно, но так в то время существовало большинство простого люда. Проработать бабушке пришлось не долго, в начале тридцатых годов она как-то внезапно и довольно серьёзно заболела туберкулезом, уволилась с работы и часто надолго ездила в деревню к отцу Осипу Лукьяновичу на парное молоко. В то время считалось, что парным молоком можно вылечить туберкулёз.
Во время одного из таких приездов в 1935 году моя мама пришла в дом к Осипу Лукьяновичу к своей подруге Зое и мельком увидела Анну Осиповну, свою будущую свекровь, не дожившую до маминой свадьбы. По словам моей мамы Анна Осиповна была высокого роста, болезненно исхудавшая с чахоточным румянцем на щеках. Она стояла посреди комнаты и заплетала свои длинные тёмные волосы в косу, которую закрутила на затылке и закрепила гребешком. Анна Осиповна тихо поздоровалась с моей мамой и вышла из комнаты. Больше они никогда не встречались.
Комната в "коммуналке" на последнем этаже дома, где жила семья моего деда, была тёмная, сырая и плохо протапливалась. Часто по свои делам приезжали многочисленные гости из деревни, дед всех принимал. Для слабой здоровьем Анны Осиповны это было хлопотно: на душной коммунальной кухне она находилась, как говорится «по долгу службы», приготавливая еду для собравшихся. Спать приходилось иногда на полу, лучшее место гостям. На своё нездоровье она не жаловалась, только боялась, что не успеет вырастить детей.
Когда её состояние резко ухудшилось, деду удалось обменять их комнату на более сухую и солнечную на улице Якубовича в доме 24, но это дело не поправило. Моя бабушка Анна Осиповна Воробьёва умерла в больнице в начале 1937 года в возрасте 42 лет. Как рассказывала тётка Арина, она предчувствовала свою скорую смерть, и попрощалась с мужем и детьми, когда они в последний раз пришли посетить её в больнице. Детей она вырастить успела и дала им всё, что только могла дать простая женщина. Мой отец к этому времени уже давно работал на любимой работе и неплохо зарабатывал. Их дочь Тамара – моя тётка – окончила десятилетку, почти сразу вышла замуж за офицера Генерального штаба Сергея Дмитриевича Романова и уехала с ним в Москву. Бабушку похоронили на старинном Смоленском кладбище на Васильевском острове.
Через полгода после смерти Анны Осиповны Семён Андреевич через полгода женился вторично и ушёл жить к жене. Мама рассказывала, что это была ещё довольно молодая женщина доброго, душевного характера. У неё был свой маленький деревянный домик на окраине Ленинграда в деревне Алексеевка. В ту пору район деревни, почти примыкающий к Кировскому заводу, был застроен деревянными домами с небольшими прилегающими огородами и палисадниками. Сейчас это Нарвский округ Санкт-Петербурга, почти центр города.
Волею судьбы именно в этом округе, на месте бывшей деревни Алексеевка, я проживаю сейчас в квартире, принадлежавшей относительно недавно моим родителям.
Алексеевка после войны была застроена двух-трёхэтажными домами. Строили их пленные немцы по своим же проектам с оригинальной планировкой комнат и почти неповторяющимися фасадами. В один из этих домов в 1979 году переехали со мной мои родители. Район тихий, почти деревенский. Не чувствуешь, что живёшь в большом городе.
В Питер примерно в этом же году переехала и моя двоюродная сестра Анна. А за ней с большим интервалом последовала её родная сестра Рита с мужем, дочерью и внуками. Хорошо, когда родные люди живут рядом. Так было испокон веков на Руси, особенно в деревнях. Всегда можно пообщаться, поделиться радостями и горестями, помочь друг другу. Важнее этого, может быть, и нет ничего.