Тётя Маруся, Прокофий Андреевич и др

 
О моих предках со стороны отца я знаю не так уж и много. О них мне рассказывала мама, но и то больше со слов тёти Маруси. Тётя Маруся была женой Прокофия Андреевича Воробьёва, брата моего деда Семёна Андреевича Воробьёва. И ещё кое-что рассказывала моя двоюродная тётка Арина Сергеевна Воробьёва, двоюродная сестра отца, дочь Сергея Андреевича Воробьёва, второго брата моего деда. 
Тётя Маруся была дочерью землеторговца в КазакСтане (казачий стан – так называли земли Туркистана, отошедшие русскому казачеству при Александре II) – современном Казахстане. Можно предположить, что её предки были из казаков, так как они получали большие земельные наделы для укоренения в приграничных областях и охраны границ. В тёте Марусе похоже присутствовали монгольские крови, это было видно и по разрезу глаз, и по небольшим, но выраженным скулам. Муж иногда называл её калмычкой. Она была выдана замуж за Прокофия Андреевича не по своей воле, а по велению отца, который сказал перед венчанием: "Стерпится – слюбится!" А она громко при всех крикнула: "Никогда!"   
Её настоящей любовью был некий Костя, которого иногда упоминала в своих беседах с моей мамой и, очевидно, помнила до конца жизни, даже читала свои стихи, посвящённые ему.
К маме захаживала моя двоюродная тётка Арина Сергеевна. Я, делая уроки, невольно прислушивалась к их беседе. Как-то раз тётка сказала: "У-у-у, Прокопий-то был богатым, ён в казёнке сидел". Я с крайнем недоумением подумала, как это можно разбогатеть, сидя в какой-то казёнке. Вечером я спросила об этом у отца.
Мой отец, Павел Семёнович, был интеллектуалом и обладал большим запасом разных энциклопедических знаний. Еще до войны им была собрана большая библиотека, которая во время блокады почти вся ушла на растопку печки, остались всего несколько книг, в том числе и малый энциклопедический словарь издания 1924 года. Отец в молодости ходил по воскресеньям в большой букинистический магазин, расположенный на Садовой улице в Апраксином дворе (Апрашка – так называли его тогда), который весь представлял из себя огромный базар. Он целыми днями проводил там, выискивая нужную литературу. 
Исходя из своих энциклопедических знаний, отец объяснил мне, что "казёнкой" в народе называли казённую (государственную) винную лавку, где торговали винной продукцией, на которую распространялась государственная монополия. "Казёнкой" называлась и хлебная водка, которая там продавалась. Водка была очень высокой очистки и по качеству выше знаменитой Смирновской. Сейчас такую водку уже не делают.
Лавка представляла из себя довольно просторное помещение, разгороженное решёткой на две почти равные половины. По одну сторону решётки размещался товар на полках и торгующие – продавцы. По другую сторону находились покупатели. В лавках было очень чисто, в углу висела большая икона с горящей лампадой, каждый православный, входя в "казёнку" снимал шапку и крестился на икону. Пьяных не пускали, поблизости дежурил городовой и быстро выявлял нарушителей.
Бутылки с водкой наивысшей очистки были запечатаны белым сургучом, качеством пониже – красным. Размеры бутылок были разные и измерялись частью ведра, например, 1/20, 1/40 и так далее. В народе их называли "шкаликами" или "мерзавчиками". Торговавшие в "казёнках" – это сидельцы.  В каждой лавке был основной сиделец и запасные. Прокофий Андреевич Воробьёв был основным в одной из Петербургских "казёнок". Сиделец в "казёнках", как находящийся на государственной службе, производился в чиновники.
Основной сиделец «казёнки» принимал товар, сам торговал, вёл бухгалтерию, делал отчёт, отвечал за сохранность товара и помещения, принимал на службу запасных сидельцев, т.е фактически был управляющим. На такую службу набирали очень грамотных людей, понимающих в делах управления, не пьющих, и они приравнивались к чиновникам высокого класса. Месячное жалование было почти 1900 рублей, и основные сидельцы считались людьми достаточно богатыми. Кроме того, им предоставлялась государственная квартира при лавке. Выдать дочь за богатого сидельца – одно и тоже, что составить партию со столичным чиновником. Было это делом престижным. Каким образом Прокофий Андреевич, – выходец из крестьянского сословия, – получил такое место остаётся загадкой.
Нелюбовь к своему богатому мужу тётя Маруся как-то распространяла на всю его родню и называла её "воробьёвская порода". Говорила она с грассирующим "р" и это звучало как "вогобьёвская погода". Не знаю, что делал Прокофий Андреевич после революции, но тётя Маруся много занималась общественно-политической деятельностью, присутствовала на всяких ячейках, заседаниях, собраниях и пленумах. Может быть таким образом она хотела подчеркнуть, что отрекается от своего, мягко сказать, не совсем рабоче-крестьянского прошлого, будучи в недавнем прошлом женой виноторговца. 
Как рассказывал мой отец, в 30-е годы она часто навещала их семью, живущую в ту пору на Мойке у Аларчина моста. Мой дед Семён Андреевич был очень гостеприимным, любил поговорить, но визиты тёти Маруси были краткими, почти всегда в промежутках между каким-нибудь собранием или заседанием. На предложение деда посидеть, попить чайку, она обычно отвечала: "Нет времени, иду на плёнум!", брала свой кожаный портфель и с деловым видом уходила. За это дед, любивший давать прозвища, прозвал её "плёня". 
У тёти Маруси и Прокофия Андреевича были трое детей: сыновья Михаил и Александр, а также дочь Екатерина. Михаил погиб во время войны. Екатерина была учительницей, уехала к Казахстан по комсомольской путёвке. Также как и её мать фанатично занималась общественными и комсомольскими делами, все документы носила в военной портупее. В Казахстане вышла замуж, у неё было шестеро детей. В возрасте 36-и лет умерла от рака.
В итоге у тёти Маруси остался один сын Александр Прокофьевич. В последствии он работал в должности главного инженера "Ленэнерго". Я помню тётю Марусю уже старенькой, она приходила к нам и любила поговорить с моей мамой, чувствовала себя очень одинокой, сетовала на нелёгкую жизнь. Она мало общалась с сыном из-за невестки Евы Львовны, которую очень не любила, и та отвечала ей тем же. Тётя Маруся всегда приносила нам с братом 2-3 леденца, а мне ещё маленькую вязаную крючком розочку. В последние свои годы она часто повторяла одну и ту же фразу: «Устала от этой жизни, милые мои. Ой! – устала. Скорее бы уж!»   
  Прокофий Андреевич трагически окончил свою жизнь. Во время Ленинградской блокады, он жил довольно сносно, так как его сын Александр Прокофьевич был в офицерском звании и по долгу службы периодически прилетал самолётом в Ленинград. Он всегда привозил кое-какое продовольствие, чтобы отец не испытывал тяжёлого голода. Прокофий Андреевич был всё время в подавленном состоянии и просил сына увезти его из блокадного города. Александр Прокофьевич не мог его вывезти на военном самолёте и убеждал не беспокоится, уверял, что война скоро закончится. Однажды во время такого тяжёлого разговора, отчаявшийся старик вскричал: «Ах так! Так больше ты меня не увидишь!» После этих слов выбежал из квартиры, которая находилась на последнем этаже и, бросившись в лестничный пролёт, разбился насмерть. Можно понять его смятение – в городе царила атмосфера ада. Упокой, Господи, его душу!