Ливень

   Шел дождь. И пахло почему-то лесом и грибами. Вдоль прямой, как натянутая кем-то, каким-то градостроителем-музыкантом хорошо настроенная струна: крепкая и надежная, которая не должна оборваться, пешеходной дорожки, освещенной высокими фонарями, росли посаженные, наверное, лет сорок или пятьдесят назад красиво скомпонованными группами лиственницы и березы, поднимаясь своими могучими кронами куда-то ввысь из хорошо постриженного, ухоженного газона. А он умирал в заставленной всевозможными банками с медикаментами госпитальной палате.

   - Меняйте капельницы! Это еще на целый день и ночь, почти до утра… лечение, - говорила старшая медсестра. – Все… все для него…

   И совсем еще молодые дежурившие тогда почти практикантки переставляли эти многочисленные емкости, глядя в лежащий перед ними специальный медицинский журнал, где все было очень грамотно расписано по часам и минутам.


   - Завтра, наверное, уже не застанете… - тихо сказала мне, когда я уже уходил, одна из них. – Может, на эту кровать определят уже кого-то другого…

   А я, вспомнив, что он по его рассказам вырос в тайге и быв с детства метким охотником, как-то очень искренне и глубоко любил лес, иногда целыми неделями пропадая в его дебрях, потому что чувствовал его, как какой-то живущий своей особой, многогранной и никогда не повторяющейся жизнью организм, остановившись, долго пристально смотрел на эти несокрушимо поднимающиеся вверх, движимые силой всегда живой и, как тогда как будто бы ощущалось, нерушимой ничем природы. Таинственной и всегда все и вся побеждающей в свое, установленное ей время, самой же никем и никогда ни в каком случае непобедимой. Потому что, наверное, естеством созданной Богом жизни, каждый раз вновь и вновь поднимающейся и тянущейся, непрестанно тянущейся вверх…

   И думал о том, что все мы в этом мире только гости, и каждый в свое время… уйдем. И оставим о себе какую-то несмываемую ничем и никем память.

   Или добрую, легкую, светлую. Врачующую и будящую соприкасающуюся с ней душу, как бы вновь оживотворяющую ее, наполняющую чем-то неуловивым, теплым и радостным, каким-то хорошим смыслом.

   Или замутненную и худую, как пронизывающий и не греющий никого холодный ветер, дрожащий в выстуженном доме, бесплодно и нудно час за часом щумящий в нем в давно уже прохудившейся плохо и наспех когда-то сделанной, а теперь уже насквозь проржавевшей жестяной печной трубе.



    Мне позвонили и сказали, что он умер. И зонт сам собой опустился вместе с рукой. И я стал невольно смахивать с глаз непроизвольно выступившие на них капли слез. И все сильней и сильней хлестал и хлестал набирающий силу, первый раз за этот месяц неожиданно разразившийся ливень.