Домовой филька - 11

ЕВГЕНИЙ САРТИНОВ

ДОМОВОЙ ФИЛЬКА 11

ФИЛЬКА И НАПОЛЕОН

Жизнь в деревне Домовёнково текла медленно и сладко, как струя мёда, переливаемого из большой бочки в маленькую баночку. Валька и Колька без устали суетились по хозяйству, всё так же ворча друг на друга и ругаясь временами. Они снова остались в огромном доме одни. Дашка с Егором отделились, правда, совсем недалеко. Егор давно положил глаз на большой соседний дом, пустующий с тех пор, как их владельцев, бандитов братьев Безобразовых посадили на долгие времена. Он даже восстановил ворота, снесённые лихими братками в боях с Филькой. Повесил Егор и свой замок на дом, да и, потихоньку, наложил лапу на всё остальное имущество неудачливых бандитов. Как-то разбираясь в доме, он нашёл в старинном комоде документы на этот самый дом. Оформлены они были на одного их Безобразовых – Романа. Как переоформить дом на себя Егор не знал. Зато знал глава деревни Василий Матвеич Глот.
Разговор происходил по осени, после того, как Егор вспахал на «Беларусе» Глоту его необъятный курмыш, размером с аэродром. Естественно, по этому поводу был небольшой банкет прямо на природе с шашлыком и четвертью самогона. Кроме Егора и главы деревни был и ещё непременный третий собутыльник – Колька Скоков.
- Ну, Егорка, помог ты мне знатно. Теперь я тут картошки насажаю, будет, чем свинушек кормить.
- Тут, Матвеич, можно столько картошки насажать, что целую дивизию свиней содержать, - поддел Колька.
- Так мы и сами её едим, картошку. Три раза в день. Я если картошку не поем, считай голодный. Я её могу годами есть, и никаких этих ваших макаронов мне не надо. А уж с сальцом!... Да, Егор, ты чего про дом бандитский то говорил?   
- Да, жалко его, такой хороший дом простаивает! Крыша прохудится, и всё, сгниёт! Хана дому.
- А что тут сделаешь? Ничего. Ну, ещё по сто грамм?- Предложил Колька. 
- Почему это ничего не сделаешь? Фигня,  тут нет проблем.  Дай их мне эти документы, я через неделю привезу документы на дом уже на тебя.
   Колька не поверил этому,  разливая очередную порцию самогонки.
  - Да, как это возможно? Тут же люди нужны, бандиты эти, подписи ихнии. А они сейчас, поди, в Сибири, лес валят. Кто их сюда привезёт? 
   Глот только отмахнулся.
- Да ерунда это всё. В наше время всё можно, люди в наше время совсем не нужны, они мешают только жить, люди эти самые. Никому они не нужны, людишки. Деньги сейчас только нужны, больше ничего.
- И сколько?
- Чего сколько?
- Сколько денег то надо?
-  Да кто ж его знает? Но узнать могу. Могу, даже поговорит конкретно, людишек нужных я знаю. Они и не такое проворачивали. Они… Луну цыганам продадут, и хрен что докажешь. Что, Егорка, закинуть мне удочку?
Тот почесал затылок, потом махнул рукой.
 - Да уж закинь. Была - не была! Чем чёрт не шутит, пока бог в отгулах.
- Ну, за успех нашего предприятия! – Глот поднял очередной стакан. 
- За успех.
-  За его, горбатого! Вперёд! 
В кабинеты районной администрации, Глот заходил по очереди, то к одним, то к другим.  Шептался с чиновниками, те тыкали пальцем кто куда, кто вбок, кто-то  вверх. Наконец он зашёл в нужный кабинет, что-то долго шептал на ухо чиновнику, наконец, показывает документы на дом. Тот оживился, воровато огляделся по сторонам, шепнул что-то Глоту на ухо. Тот вытаращил глаза и крутанул пальцем у виска.
- Ну, ты куда, Иванович!? Они же не Абрамовичи? Они крестьяне, кур, гусей держат, свиней.
Чиновник оживился. 
- Гусей? Это хорошо. Гусей я люблю! Особенно с яблоками.
Он снова что-то шепнул на ухо Глоту. Тот развёл руки.
- Ну, это другое дело! Натурпродукт сейчас в цене! А у нас же, сам знаешь – экологически чистая продукция. У нас вон, из Москвы за продуктами приезжают. Я одному академику пятый год на Рождество свинью выращиваю. Любит он свининку, особенно сало наше. Толщина – во! Две ладони! Так что - договорились?
- Давай! У меня  аж слюна потекла! Два гуся на новый год, два на мой день рождения и один на юбилей жены. И кабанчика за мной пусть оставить! Будут ему документы на дом.   
Через три дня Глот озвучил сумму, в которую Егору обойдутся новые документы. Егор крякнул, почесал буйно-рыжий затылок, был готов уже отказаться, но Матвеич его успокоил.
- Можно частями. За год расплатишься? 
Егор поднапряг извилины и кивнул головой.
- Напряжёмся, всё продадим, но осилим.
- Вот и хорошо. Можно и ещё часть натурой отдать. Кабаничка там завалите, или десяток гусей к Новому году. Эти, - Глот мотнул головой куда-то в сторону ближайшего города, - обожают свежее мясо. 
- Это можно. Это даже лучше. Гусей у нас тридцать, свинок пять. Не разоримся. 
Не скоро, месяца через три, нужные документы оказались в руках Егора, и он со всей семьёй торжественно вселился в вожделенный дом. В отличие от дома Кольки Скокова дом этот был двухэтажный, с балкончиком в сторону пруда.
Исследовали новоё жильё и Филька с Вельдой. Той очень понравился дом Егора.
- А почему бы нам не переселиться сюда? – спросила Вельда. – Мы бы и Кольке с Валькой помогали, и Дашке с Егором. Мы же можем это делать сразу на два дома? 
- Нет, не могу. Я к тому дому привязан кровно. Родители там погибли.
- Как это было?! Давно?
- Нет, не так давно. В тот год как раз Наполеон напал на Россию. Я был ещё совсем маленький, лет пятьдесят, не больше. Они как раз отступали из Москвы...

Было это в те времена, когда один самонадеянный француз решил, что Россия это что-то вроде большой Италии или огромной Бельгии, но завоевать её так же просто, как и эти страны. Но потом он открыл, что эта проклятая страна гораздо больше, чем он думал, а народ просто ужасный, и явно происходил от тех самых скифов, что когда-то уморили великого  персидского царя Кира и едва не уморили Дария. Так что к концу октября остатки Великой армии больше походили на орду мародёров, но их великий вождь ещё пытался руководить этой бандой грабителей. Пытаясь с боем пробиться к местам, не тронутых войной, где можно было без труда найти провиант, французы достигли деревни Домовёнково…

…Император Франции в этот день был не в духе. Вид бесконечного обоза, в  восемь рядов заполонивший дорогу, привел его в шоковое состояние. Армии у него не было, была орда мародёров, думающая только о том, чтобы вывести на родину награбленное в дикой Московии имущество. Насупленный Наполеон выглянул в окошко, и увидел всё тот же бесконечный обоз. Он сплюнул,  но тут колесо его кареты отвалилось, дверь открылась, и он полетел головой вперёд, вывалившись из кареты в придорожную лужу. Он завис над лужей на четвереньках, но затем словно кто-то невидимый макнул его лицом в грязь. Император окружил конвой, Бонапарт выпрямился во весь крошечный рост, руки растопырены, лицо в грязи. К  нему по колено в грязи подскочил камердинер Поль, кружевным платком вытер лицо императора. Тот выпустил изо рта фонтан грязной воды, глянул на свои чёрные руки. Чувствовалось, что он хочет сказать что-то нецензурное, но произнёс совершенно другое.
  - От великого до смешного - один шаг на четвереньках! К чему это я? Хотя, хорошая фраза, надо запомнить. Сегюр, встаём тут на ночлег. Мне нужно отмыться от этой проклятой страны.
- Слушаюсь, сир!
 А на пригорке стоял удивительно маленький, смешной старичок, плешивенький, весь в бородавках. При этом он был одет в женский солоп, а на ногах старые валенки, почему-то оба на левую ногу. Но главное – хихикал он удивительно противно. И стоило ему на кого-то посмотреть из числа Великой армии, так тот запинался и падал. А если глянет старичок на телегу либо карету – у той либо колесо отвалиться, либо лошадь сдохнет.
Дисциплина у французов пала так низко, что никто не хотел освобождать занятый гусарами или уланами дом ни кому, пусть это был сам император. Сегюр, генерал-адъютант и личный квартирмейстер Наполеона, вошёл в занятый солдатами дом, но через пару секунд вылетел оттуда и растянулся на земле. Он поднялся на ноги, вынул пистолет, но дверной проём ощетинивается десятком ружейными дулами. Сегюр кулаком погрозил в сторону дома, и ушёл, хромая. На его белых  лосинах прямо на заднице остался след от сапога.
Сегюр сумел найти свободное помещение только на самой окраине, хотя дом был большой, теплый, и там без труда поместился весь штаб армии и личная прислуга императора. Правда, перед этим пришлось выгнать из дома прежних хозяев, Дормидонта и Акулину Скоковых, а так же их семерых детей. Те не сопротивлялись, расположились в достаточно теплом амбаре. Они только вздыхали, глядя, как французы резали и потрошили откормленных ими кур и поросят. По всей ограде летали пух и перья, визжали свиньи и кудахтали куры, истошно заливались своими трелями петухи.
Дополнительным бонусом новой штаб-квартиры Бонопарта была жарко натопленная баня по белому, в которой императора отмыли от российской жижи.
Наполеон сидел в большом корыте, Поль его мыл. Император даже повеселел – банный жар напомнил ему родную Корсику.
- Как тут хорошо! Тепло, сыро. Как на моей милой Корсике! Прямо не хочется уходить. Ладно. Вынимай меня, Поль. 
 Правда, веселье императора быстро сошло на нет. Когда он вылез их корыта, то на его причинное место почему-то упала здоровущая кочерга. Император согнулся от боли, но теперь его белоснежная попа прислонился к раскаленной печке, вызвав отчаянный крик француза. После этого Бонапарт поимённо и с чувством перечислил весь личный состав конвента времён Робеспьера.
- Робеспьеррр, Дантонн, Демуллен, Марратт их в гильотину! Баррасса вам на плаху! 
В дурном настроении император в халате дохромал до самого дома, споткнувшись и упав на крыльце.
А мародёрство продолжалось. В коровьей стайке один из оккупантов старательно дёргал соски коровы, в то время как два других держали её за рога. Не повезло другой паре французов. Они, вожделея о говядине, открыли следующую стайку и вместо коровы столкнулись с быком Мамаем, да ещё явно находившимся не в духе. Бык слышал чужие голоса, звон металла, дым костров, и, самое главное – запах свежей крови. А Дормидонт словно что-то почувствовал, и вчера не привязал кольцо, вдетое в нос Мамая, цепью, вбитой в стену. Два неудачника успели только заорать, прежде чем полторы тонны активной говядины втоптали их щуплые тела в навозную жижу. Вырвавшись во двор, Мамай огляделся по сторонам, злобно хлопая себя хвостом по бокам, а потом начал устанавливать свои порядки. Люди, повозки, лошади – всё поднималось Мамаем на рога или втаптывалась в грязь. Перебив всё, что можно во дворе, Мамай сшиб ворота, вырвался на улицу и нашёл ещё больше поводов выместить злобу на всё подходящей и подходящей пехоте и кавалерии. Он прошёлся по толпе, поднимая на рога людей, лошадей, в воздух взлетали телеги и даже пушки. Такого урона французам не наносили даже партизаны Дениса Давыдова.
А в доме началось очередное совещание генштаба. 
- Что там за шум во дворе? – Спросил Наполеон, не отрывая глаз от карты.
- Бык, мой император, - Доложил командир личной охраны императора, - Эта скотина вырвалась из стойла и разметала всё, что попадалось на пути. У меня потери, как при атаке казаков. 
- Расстрелять, - приказал Бонапарт, а потом спросил Бертье. – Так что, другого пути нет?
- Никак нет, ваше высочество. Если мы не пройдём здесь, по Новой Калужской дороге, нам придётся идти по тому пути, по которому мы вошли в Россию, через Смоленск.
В это время дежурный офицер доложил: - Сир, посыльный от Мюрата.
- Проси. Что там у вас?
Предельно уставший гусар отдал честь. 
- Сир, мы не можем пробиться сквозь авангард Кутузова и вернуть Малоярославец. Корпус Дохтурова стоит намертво.
- Вы должны это сделать! Иначе всей компании, всей армии грозит крах!
- Король Неаполя просит подкрепления. Если мы не сможем завтра отбросить авангард русских, то к ним присоединится вся армия Кутузова.
- И это неминуемое поражение, - задумчиво промолвил Наполеон.
- Так точно, сир, - подтвердил Бертье. – И это будет наш последний бой. Наши войска деморализованы, нам не хватает ни пушек, ни кавалерии.
- Пусть принц Богарнэ двинет туда свой корпус, на помощь Мюрату. Мы должны решить эту проблему. Когда будет обед?
- Он готов, ваше величество, - доложил слуга.
Обед был приготовлен столь быстро потому, что повара императора использовали уже приготовленные Акулиной блюда: огромный чугунок распаренной картошки с гусиным мясом, пирог с гусиными же потрошками, да огромный каравай хлеба, испеченный в той же русской печи. За приёмом пищи продолжалось обсуждение текущих дел.
- Прибыла очередная почта из Франции. Вам письмо от императрицы и депеши от Талейрана и Савари.
- Письмо прочитаю потом, что пишет этот старый предатель Талейран? Кстати, Франсуа, этот пирог превосходен!
- Мы старались, ваше величество! 
Приключались, правда, в тот вечер и странные вещи. 
- Ваше величество, что делать с пленными русскими, что мы тащим в своём обозе? Может, их отпустить? – Спросил Бертье.
- Ни в коем случае! Расстрелять всех, - приказал Бонапарт. – Отпустив, пленных, мы этим укрепляем армию русских.
И тут же император подавился пирогом, только что им же расхваленным. Его еле выбили из глотки императора могучим ударом адъютанта. Отдышавшись, Бонапарт уже выругал поваров.
- Франсуа, не стоит больше делать такой пирог! Он слишком вкусный. Я едва не лишился жизни. 
  Но этот живодёрский приказ так и не получилось доставить к месту назначения, так как посыльный, от крыльца взявший в галоп, неожиданно лбом ударился в верхнюю перекладину ворот. Странно было то, что до этого он  въехал во двор, даже не пригнувшись. А тут проклятая деревяшка словно опустилась на полметра, и, выбив улана из седла, снова заняла своё место. На приведение кавалериста в чувство ушло полчаса, затем он всё-таки отбыл к месту расположения своей части, но, по странным причинам до неё не добрался, словно растворившись в просторах самой большой страны мира.
И вообще, мало кто в суматохе замечал, что в доме происходили странные вещи. Адъютанты императора, офицеры, генералы свиты – все они как никогда раньше много и часто падали. Порой им казалось, что в этом виноваты пороги, которые словно поднимались вверх, цепляясь за щёгольские сапоги, кавалерийские шпоры. Но они, как истинные реалисты,  отвергали такие глупые идеи, и шли дальше, потирая ушибленные конечности. Самые же высокие из французов неизменно бились о притолоки дверных проёмов, снося свои щеголеватые головные уборы, а порой получали откровенный удар в лоб от этой же деревяшки. Наиболее часто ругань пришельцев доносилось с крыльца дома. Еще ни один солдат, включая императора, не сумел подняться на него, чтобы не споткнуться о ступеньку и упасть. Так как адъютант, он же квартирмейстер Бонапарта Сегюр наиболее часто входил и выходил из дома, то он же наиболее часто падал на нём. Сначала он не обращал внимания на эти казусы. Но когда он в спешке упал и разбил себе нос, то невольно начал с особой осторожностью входить на этот «алтарь проклятья». Один раз он уже специально как можно выше поднимал ноги, чтобы пробраться в дом, но умудрился поскользнуться и ударился о ребро ступеньки уже зубами. К ночи он уже еле ходил, постанывая от боли в разбитых коленях. Лицо его перестало быть лицом лощённого аристократа, а напоминала образину завсегдатая марсельского кабака.  При этом ему постоянно чудилось, что кто-то всё время над ним ехидно хихикает, словно ребёнок, только удивительно противный. Сегюр часто оглядывался по сторонам, но никого не находил.      
Уже ночью, когда Бонапарт разделся и собрался отойти ко сну, адъютант просунул голову в его спальню и негромко произнёс: - Сир, вы просили сообщить в любое время суток. Прибыл месье Рибок.
Наполеон взвился с кровати и, с криком: - Наконец-то! – начал торопливо натягивать одежду.
- Пусть его накормят и затем немедленно ко мне! Поль, быстро одевай меня. 
   Когда через пятнадцать минут гость вступил на территорию спальни императора, тот был при полном своём параде. Это ничуть не смутило гостя.
- Мсье Рибок! Как я рад вас видеть! – Пропел Наполеон.
- А я не очень, - прокаркал гость. - Вы, господин Бонапарт, по-прежнему меня разочаровываете. Стоило мне из-за приступа подагры задержаться в Польше, как ваши дела пошли к полному краху.
Человек, говоривший в подобном тоне с самым могущественным  государем планеты, величайшим полководцем всех времён, был уродлив до отвращения. Маленького роста, скрюченный настолько, что было подозрение в наличии горба, одно плечо выше другого, ноги так же подозревались в наличии разности. Всё это доставляло Рибоку большие затруднение в ходьбе, ибо при этом он тяжело и весомо опирался на палку чёрного дерева с позолоченной ручкой в виде головы пуделя. Голова самого гостя была какой-то неправильной формы, это было видно даже сквозь длинные, но редкие седые волосы. Не красили его и большие, некрасивые уши на разных уровнях. Лицо, так же было перекошено, длинный, тонкий нос с большой горбинкой уходил резко вниз, к сухим, словно искривлённым инсультом губам. Само лицо было изрядно изрезано морщинами. Но самыми интересными были глаза позднего гостя. Они были разного цвета, при этом ни один из этих цветов не определялся точно, он словно постоянно менялся, от светло-зелёного, до тёмно-коричневого. При этом месье Рибок чуть косил, но даже император Франции старался не смотреть в эти глаза.
- Садитесь, месье Рибок, - предложил император.
Уговаривать гостя не пришлось, он, с явным облегчением,  разместился на табурете.
- Варварская страна, - прокаркал он своим скрипучим голосом. – Даже мебель здесь словно сделана по заказу инквизиции. С моим геморроем такие сиденья подобны пытки.
- Я велю найти вам достойное кресло.
- Не надо. Мы должны как можно быстрей  уйти из этих мест, я правильно чувствую положение вещей?
- Да, мсье Рибок.
- Вот так же было и в Египте. Стоило мне заболеть малярией, как вся ваша компания пошла прахом. Пришлось пожертвовать храбрым, бедным, несчастным Клебером. Кстати, как я вас тогда вывез из Африки под носом английского флота?
- Это было восхитительно! Я видел лицо Нельсона, но он не видел меня и наш корабль.
- В этот раз задача будет посерьёзней. Провести мимо русских полков целую армию – это сложно. Боюсь, я украду у вас еще десять лет жизни, корсиканец.
Наполеон побледнел.
- Десять?! Целых десять?! Сжальтесь! Хотя бы пять, мсье Рибок!
- Пять мало. Ну, хорошо, семь. И не надо так переживать. Вы и так навластвуетесь вволю. Так что, мы договорились?
Бонапарт удрученно кивнул головой.
- Покажите мне карту, и как вы собираетесь идти, - велел Рибок.
- Прошу в зал. 
Они прошли в зальную комнату, полуодетый Бертье развернул карту и лично показал кратчайший путь до нужного места.
- Тут нет дорог, а эти контролируют русские войска. Отсюда мы можем свернуть либо на Калугу, на юг, либо на Медынь, на запад. А иначе нам придётся вернуться на старую Смоленскую дорогу. Но там нам осталось пепелище. Ни фуража, ни провианта.
- Хорошо, но мы не пойдём сюда, - Рибок ткнул пальцем в маршрут, прочерченный Бертье.- Мы пройдём здесь, именно здесь, – Рибок длинным ногтем, больше похожим на коготь животного, черканул свою линию. - Лес тут отступает, оврагов нет, так что, по замороженной земле легко пройдёт и конница и пушки. Завтра выступаем с рассветом. А теперь мне надо хорошо выспаться. Желательно на мягком.
- Вам выделена единственная в этом доме кровать с периной, - подсказал Наполеон.- Поль вас проводит.      
- Хорошо. Но я бы дорого отдал за горячую ванну. Я семь суток не мылся, с самого Вильно.
- Тут есть баня, - напомнил адъютант, – и она ещё горячая. Там есть большое,  деревянное корыто.   
Рибок скривился.               
- Не люблю я эти варварские обычаи. Хотя… Так и быть, приготовьте мне её. Пусть мой мавр проверит баню и отнесёт меня туда.
В спальне, уже раздеваясь, Рибок вдруг замер, и Поль, личный камергер Наполеона, помогавший ему в этом сложном деле, был готов поклясться, что уши этого странного человека повернулись в сторону и вверх, как это бывает у диких животных вроде кошек и собак.
- Мелкие нечистые твари, - пробормотал Рибок, сжимая свои когтистые пальцы. – Слишком мелкие, чтобы помешать мне. Задавить бы вас, да не охота силу тратить, слишком много чести, чтобы об вас  пачкаться. Сами скоро все сдохните. Веди,  нас, Поль.
Они прошли во двор, там слуга Рибока, огромного роста негр по имени Анту, подхватил хозяина на руки, и спустились к бане, разместившейся на середине спуска к пруду. В предбаннике Рибок разделся, и Поль в очередной раз поразился, насколько этот человек был уродлив. У него не было ни одной гармоничной части тела. В банном отделении было ещё достаточно жарко, пахло берёзовыми вениками и распаренным деревом. Странный гость Наполеона уселся в огромный деревянный таз, в котором Акулина полоскала бельё, и позволил камердинеру помыть себя. При этой процедуре он даже как-то повеселел, начал мурлыкать под нос что-то вроде «Марсельезы». Единственное, что испортило настроение француза, была кочерга, которая мирно стояла в углу, но потом как-то странно упала на сгорбленную спину Рибока. Тот вскрикнул от боли, выругался. Потом он огляделся по сторонам, уши его снова зашевелились, нос начал двигаться, из стороны в сторону, напоминая крысу.
- Как тут воняет, - проворчал он. – Дерево, веники, щёлок. Давай, Поль, кончай меня мыть, вытирай уже меня.
Длинный камердинер, уже раз пять ударившийся о потолок бани, быстро обтёр гостя полотенцем, завернул в халат, а негр взял на руки и вынес хозяина на улицу. При этом Поль сильно долбанулся о поперечную балку входного косяка, но скромно выругавшись, продолжил свой путь. Когда они очутились в доме, Рибок сказал камердинеру: - Когда будем уходить, обязательно сожгите эту баню, Поль. Что-то мне там не понравилось. Да и этот дом тоже.
- Хорошо, мсье Рибок.
Все незваные гости спали, но не спали на чердаке три странных создания. Они были невысоки, не больше полуметра роста, сильно обросшие не то шерстью, не волосами. Уши домовых больше походили на рысьи, у дамы даже с кисточками. А вот лица были человеческие, добрые, милые. Лишь по форме тела было видно, что один из этих существ женского пола, а самый маленький клубок шерсти – ребёнок.
- Как мне всё это не нравится. Особенно этот сгорбленный уродец, - сказал домовой Сёмша.
- Он очень сильный! – Подтвердила его жена – Фёкла.- Он нас чуть не задушил. У меня до сих пор будто его когти на моей шее. 
- Да. И если он сделает так, что французы пройдут мимо наших войск, война затянется ещё надолго.
Жена сразу всё поняла.
- Сёмша, ты хочешь этому помешать? Но как?
- Не знаю, Фёкла. Ещё не знаю. 
- Сёмша, мы не может спасти всю страну! Мы можем оберегать этот дом, огород, сараи, но не более. Тем более у нас растёт сын.
Они посмотрели на мирно спавшего Фильку.
- Он такой красавец! У нас в роду ещё не было таких красивых домовят.
- Да, это верно.
Лицо ребёнка было идеально круглое, тонкий носик, круглые, сейчас закрытые глаза. А рот был словно нарисован сочной вишней.
- Да, он вырастит очень красивым, очень сильным домовым.
-Хорошо бы. 
- Я думаю, что надо задействовать в этом деле нашего лешего, Кольшу, - предложил Сёмша.
- Вот это правильно! Он сильный хранитель, он многое может.
- Я схожу до него.
- До утра возвращайся.
- Успею.
Дорога от дома Скоковых до поляны была недолгой, тем более что ветер был переменчивый, и Сёма слетал туда и обратно в образе пушинки чертополоха. Лешего Кольшу уговаривать не пришлось, он и так был не в духе. На его любимой поляне расположились французская кавалерия. Десятки костров нещадно уродовали землю, лошади вытаптывали и объедали траву. В самом любимом месте лешего егеря устроили отхожее место. Всё, это, правда, не осталось без возмездия. С десяток лошадей, мирно пасшихся на окраине опушки, ни с того ни с сего вдруг взбесились и в бешеном аллюре лавиной пронеслись по поляне, снося на своём пути палатки, варившиеся на кострах котелки и затаптывая людей.
Сёмша рассказал коллеге про планы Наполеона и его странного гостя. Кольша от всего этого буквально пришёл в ярость.
- Они не выйдут отсюда, это точно!
 И, как по мановению ока все палатки, повозки, всё вдруг вспыхнуло огнём. Люди с криками метались среди этого пожарища, сталкиваясь друг с другом, с лошадьми. Из трёх сотен егерей спаслись считанные единицы.
- Не волнуйся, Сёмша, не пущу я их новую дорогу – продолжил Кольша.- Напущу туман, пусть кружатся там, как белка в колесе.
- Хорошо. Тогда я полетел обратно. Поверни ветер на мой дом. 
- Фёкле привет передай.
Новости, принесённые главой семейства, обрадовали Фёклу.
- Кольша очень сильный хранитель! Он их точно крутанёт на месте. Я помогла Акулине приготовить обед, а то на костре это было не очень удобно.
- Молодец. Пойду, посмотрю, что там, внизу.
Сёмша через доски пола просочился в спальню императора, устроился на груди спящего Наполеона, уставился на его лицо. Тот точно был великим человеком, потому что другой бы просто умер от удушья и остановки сердца, а тот только всхрапнул и протяжно, басовито пукнул. Недовольно ворча, домовой прошёлся по дому. Спящие вповалку маршалы и генералы Великой Армии храпели, стонали и вскрикивали во сне. В спальню, где обитал странный француз, Сёмша даже не стал пробовать войти. И не потому, что на пороге храпел тот самый жуткий негр, а просто сила, что обладал посланник дьявола, в десятки раз превосходила их собственные. На кухне продолжали трудиться самые несчастные люди во всей Великой армии – повара императора. Они буквально падали от усталости, но позволили себе уснуть, лишь приготовив завтрак. И Сёмша решил им помочь. Он лично взялся за солонку и перечницу.   
- Недосолили, недоперчили. Эх, растяпы, - бормотал он, щедро посыпая блюда специями.
Подъём для всей команды Наполеона произошёл за два часа до рассвета. В этот раз император не хвалил своих поваров, всё было нещадно пересолено и переперчёно. Наполеон вилкой засунул в рот кусок мяса, и тут же выплюнул его. Он нетерпеливо махнул рукой, ему налили вина. Император подозвал жестом повара, ткнул в тарелку рукой. Франсуа попробовал тот же кусок, выплюнул его, попробовал другое блюдо, проглотил его, но вырвал из рук Наполеона бокал с вином и выпил его. Поняв, что он сделал, Франсуа наполнил бокал вином, и подал Бонапарту.
- Сир, я ничего не понимаю!... Вчера вечером всё было в порядке! Откуда эта соль в баранине?! Откуда этот перец в десерте?! Я ничего такого не клал. Мой император, это диверсия! Кто-то вас пытался отравить! 
- Ещё один такой завтрак, Франсуа, и я вас велю повесить. Ещё вина! Надо же это как-то съесть! 
- Вина императору! Больше вина!
В отличие от своих подчинённых Наполеон выспался, ему для этого было достаточно пары часов, но странный завтрак испортил  настроение и ему.
- Первыми должны выступить егеря генерала Барти, - приказал он Бертье.
- Сир, егерей больше нет. Ночью в их лагере произошёл странный  пожар, от трёхсот человек осталось не более десяти и без лошадей.
- Тогда гусары Кану.
- Хорошо, я передам ему приказ.
- Наш гость ещё спит?
- Так точно, ваше величество. Он велел себя не будить до последнего.

    Бонапарт поморщился. Он не любил тех, кто спали больше его.
- Пусть спит. Когда его нет рядом, мне как-то лучше дышится. А то словно на шею петлю накинули. 
В семь утра Наполеон  выше на крыльцо. Здесь его огорчили сообщением, что карета до сих пор не исправлена.
- Сир, ещё час, и всё будет готово.
- Если этого не будет, то я велю вас расстрелять, Бланже.
    Так, как Мамай снес обширные ворота усадьбы, то император прямо с крыльца наблюдал, как первая сотня гусаров генерала Кану строилась в походную колонну. Бонапарт невольно залюбовался этим зрелищем. Сотня усатых красавцев в цветных доломанах на дивных лошадях была готова к движению. Командир гусар, офицер с особенно пышными усами, получил карту из рук Бертье, и, заметив на крыльце императора, крикнул: - Сотня! Приготовиться к движению! Слава Императору!
Сто глоток яростно рявкнули: - Слава императору!
Капитан поднял коня на задние ноги, дал коню шенкелей, и та с протяжным ржанием рванулась вперёд. Вслед за ними перешла в галоп и вся сотня. За гусарами последовала сотня кирасиров, а потом потекла под грохот барабанов пехота. Это было великолепно, но потом в людской поток начали вклиниваться телеги и фуры с награбленным имуществом, их становилось всё больше, настроение Бонапарта испортилось, он сплюнул.
- Цыганский табор, а не армия!
И Бонапарт вернулся в дом, не замедлив упасть, зацепившись за порог.               
 Его ночной гость был одет, обут, сидел на кухне и пребывал в не менее дурном настроении.
- Бонапарт, за что вы держите своих поваров? То, что они приготовили, невозможно жрать. За такое надо расстреливать!
- А вы запейте всё бургундским, это спасёт вам завтрак.
- Я и так уже выпил два стакана. А мне вредно потреблять алкоголь. Хотя… Поль, налей мне ещё стаканчик.
- Почему вам нельзя пить, Рибок? Почки? Печень? – Поинтересовался император. 
- И то и другое. Я очень люблю вино, но сильно слабею после него, причём во всех смыслах, не только физических. Поль, ещё стаканчик и уходи. 
- Сколько вам лет, Рибок?
Горбун издал смех, больше похожий на карканье вороны.
- Столько, что вы не поверите, если скажу правду. Когда я начал служить своему хозяину, я был высокий, красивый, ладно сложенный молодой человек. От моей красоты женщины сходили с ума, и число моих побед не превзойдёт ни один из позднее живущих ловеласов. Ни Дон Гуан, ни этот врунишка Казанова.
- А как же ваше сегодняшнее состояние?
- Оно пришло ко мне постепенно, когда я понял, что женщины, это проходящее, а власть и деньги – вечное. Вам приходится платить временем за свой успех, а мне – красотой и здоровьем. Зато это такое наслаждение, быть за ширмой, и видеть, как могущественные государи становятся марионетками и лишаются трона и головы. Я приложил руку ко всем великим переменам на этом земном шаре. Я возвёл на трон Великих Моголов, низверг Монтесуму и прославил Кортеса. Кстати, Романовы тоже властвуют в этой стране по моей прихоти. Хотя, ещё сто лет и срок договора кончится. Последние из них сполна заплатят за жажду власти первых. Это прописано кровью.   
- Чудовищно! Кромвель, это тоже вы?
Рибок пьяненько засмеялся, сам налил себе вина.
- А как же! Я видел, как отлетела от шеи голова Карла первого. Я так при этом смеялся. Три дня я хранил её на прикроватной тумбочке, любовался ею  утром и вечером.
- Значит, это я вам должен тем, что трон Франции освободился для  меня?
- Да и в гибели династии Бурбонов моя роль весьма значительна. Это я нашёл всех этих Робеспьеров и Дантонов, свёл их вместе, возвысил, а потом рассорил и низверг.
- Чудовищная шваль!
- Да, но именно она привела вас к короне. И я тоже. Не забывайте про это! И это я не дал королю уехать из страны, ведь тот почтарь, что узнал государя в его карете, был близорук, но мне удалось на пять минут вернуть ему идеальное зрение
- А вы можете умереть?
- По воле болезни и здоровья – нет. Только если не вмешается сверхсила. Умереть от пули или ножа человека мне не дано. Кстати, ваши уходящие годы – это мои приходящие годы. Я живу за счёт гордыни таких как вы. А так, как этот грех неистребим, я буду жить вечно. 
И он засмеялся своим каркающим смехом.   
 Тут с улицы раздался шум, в дом забежал один из адъютантов императора.
- Сир, мы поймали вражеского соглядатая. Судя по оружию, он готовился вас убить.
Наполеон отмахнулся. 
- Расстрелять. Скажите лучше, карета готова?
- Да, сир.
- Наконец-то!
Бонапарт вышел во двор, как обычно запнувшись на пороге. Там действительно стояла карета императора, а рядом трое солдат держали под руки человека в деревенском тулупе. Бонапарт бы не обратил на него особенного внимания, но один из вышедших из дома офицеров, поляк Понятовский, сын генерала, вдруг вскрикнул, и, протянув руку, воскликнул: - Давыдов! Денис Давыдов!
 Все сразу обернулись на мужика, невысокого роста, с едва пробивающейся бородкой. Имя первого партизана России уже гремело по всей стране.
- Откуда вы знаете, что это Давыдов? – спросил Наполеон. 
- Я встречал его во время войны седьмого года. У него такой характерный клок волос с сединой, говорят, что он у него с рождения.
-  Снимите с него шапку, разденьте его!
 С плеч задержанного сорвали его шапку, и непокорный клок торчащих вверх волос предательски забелел сединой. Сорвали с плеч тулуп,  под ним, в самом деле, оказался костюм гусара. Наполеон спустился вниз, подошёл к знаменитому партизану.
- Вы, в самом деле - Денис Давыдов?
- Так точно, - по-французски ответил партизан.- Имя своё скрывать не имею намерения. 
- Вы будете расстреляны. Обидно погибнуть не в бою, а вот так, в  плену?
- Позорно погибнуть расстрелянным за измену, а погибнуть за Родину – славно!
- Молодец! Вы слышали?! Вот так должен думать каждый солдат! – крикнул Наполеон. – Последнее желание?
- Чарку жжёнки и трубку хорошего табаку.
- Исполнить, - приказал Наполеон.
Он отошёл в сторону, наблюдая, как в его карету заносили многочисленные тубусы с картами, подзорные трубы и другое имущество. Вскоре Давыдову принесли серебряную ендову, объёмом не менее литра, над которой вился голубой огонь пламени. Это была знаменитая жжёнка, алкогольная смесь, настолько крепкая, что если её поджигали, она горела. Давыдов сдунул с поверхности пламя, поднёс к губам. Все окружающие, как зачарованные, смотрели, как гусар пьёт свою последнюю чашу, не торопясь и с чувством. Кто-то облизывал губы, у других кадык ходил вверх вниз, словно и они пили невидимую жидкость. Среди собравшихся вокруг партизана воинов не было ни одного члена общества трезвости. Допив жжёнку до дна, Давыдов кинул ендову через плечо, и сказал: - Хороша была жжёнка, как жизнь моя! Крепка и горяча! Трубку мне!
Ему тут же преподнесли трубку с длинным мундштуком, он затянулся и похвалил: - Хороший табак. Турецкий?
- Берите выше! Американский, из Вирджинии. Пьер, Анри, Франсуа, Поль, Дюбуа и ты, - Сегюр ткнул пальцем в шестого солдата. – Приготовиться к расстрелу.
   Солдаты начали заряжать ружья, но тут какой-то странный шум отвлёк внимание всех от смертника. К Наполеону подбежал бледный офицер.
- Ваше величество! Там… там…
- Что там?! Что случилось? Христос воскрес? Кутузов умер?
- Там… гусары Кану… вернулись.
Бонапарт опешил.
- Как вернулись?
Офицер, молча, кивнул в сторону ворот. Бонапарт поднялся на крыльцо и увидел то, что подвигло его в кратковременный ступор. Это действительно была та самая сотня гусар, которыми он так восхищался час назад. Они стояли в походном строю на пригорке, наблюдая, как по дороге продвигается людское половодье. А за их спиной появилась сотня кирасиров, они начали напирать на гусар, раздались крики, ругань, - людское половодье превращалось в водоворот.
- Командира гусар ко мне! – приказал Наполеон. – Остановить движением. 
   Капитан гусар, пробивавшийся сквозь толпу к императору, получил от одного солдата кулаком в ухо, от другого прикладом в бок, потом дышло повозки ударило его в висок, он упал, его чуть не затоптали,  и он едва поднялся. Без кивера, помятый, грязный и хромающий  командир отдал честь и начал докладывать.
- Сир! Всё шло по плану, мы, ориентируюсь по карте,  прошли поле, и вышли на дорогу, указанную на карте. Но потом, через полчаса, опустился туман, и мы вышли сюда.
- Туман? Ты сказал – туман? – Раздался за спиной Наполеона каркающий голос Рибока.
- Так точно! Очень сильный туман, я никогда такого не видел! Я видел только дорогу под копытами наших лошадей, и она привела нас сюда.
  Рибок выругался длинно, цветисто и непонятно. Это был не французский язык, скорее, что-то балканское в смеси с  турецким.
- Маленькие, серые твари! С кем они связались, животные! Я вас уничтожу!  Бонапарт, велите обложить этот дом сеном и сжечь. Я заберу свои вещи, и можете поджигать.
- Но…
- Я выведу вас отсюда, и ни один туман нам не помешает! Поджигайте!
- Сено, факела! Быстро.
  Приказы императора выполнялись быстро. Уже через несколько минут дом Скоковых был обложен сеном, и первое пламя мгновенно начало набирать силу. Единственное, что удивило поджигателей, что никто из них не успел зажечь факела. А дом уже загорелся.
- Странно, - сказал улан, рассматривая факел, – что ж он сам так занялся? Я и кресало не успел достать. А ты? 
- Я тоже, - признался его напарник.
В эти считанные минуты произошло сразу несколько событий, внешне не связанных друг с другом, но одно из них вытекало из другого.
Во-первых, в родное поместье вернулся бык Мамай. Проголодавшись, он вывернулся со стороны леса, пробежал мимо пруда, и, обнаружив, что двор по-прежнему занят чужими людьми, рассвирепел. Полторы тонны яростного мяса начали утюжить всех подряд. Первыми под копыта и рога Мамая попала расстрельная команда. Давыдов, докуривший вирджинский табачок, не растерялся, кинулся вверх по склону, стащил из седла зазевавшегося улана, вспрыгнул в седло, и понесся вдоль пруда к лесу, по пути, подсказанному Мамаем. Несколько голосов заорали вслед ему, раздалось даже пара выстрелов, но это было слишком жалкое сопровождение, ибо все остальные в это время либо убегали, либо стреляли в Мамая. Припустился бежать от рогов и копыт Мамая и сам император, его убежищем стала карета. И это породило следующую цепь событий. Ибо за пару минут до этого в доме произошло нечто необычное. Почувствовав запах гари Рибок скривился: - Идиоты! Они уже подожгли дом, а я то ещё не вышел! Анту, возьми меня на руки, неси меня и саквояж.
Послушный Анту поднял на руки хозяина, но когда он выходил из кухни в прихожую, балка дверного пролёта с такой силой ударила по голове негра, что тот лишился чувств и упал, выронив колдуна. Тот вскрикнул, попытался подняться, но кто-то крепко держал его за ноги.
- Уйди, тварь! Пошёл прочь, грязное существо! Вы не сможете ничего сделать! Мой хозяин не допустит!.. Я ещё очень силён!  – Заорал Рибок. Он пополз к двери, карябая доски пола своими острыми, как когти, ногтями.
- Я не справлюсь, - прошептал Сёмша. – Он ещё очень сильный.
Тогда женский голос прошептал: - Филя, беги из дома к пруду. Водяной тебя приютит. Прощай! Мы тебя так любим!
Рибок почувствовал, что на его вторую ногу также опустилось что-то тяжёлое, остановив его движение к жизни. И тут первый язык пламени полоснул по его лицу, он заорал во всю глотку. Это был жуткий крик боли, ярости и страха. Наполеон выглянул в окно кареты, и тут что-то небольшое, похожее на клубок шерсти вылетело из дома и ударило его в глаз. Удар был таким увесистым, что император увидел звёзд больше, чем орденов на груди своих маршалов. Глаз Наполеона начал быстро затягиваться опухолью, он закрыл его рукой, и крикнул солдатам: - Стреляйте в него! Убейте его! Поймайте его!
Между тем шарик, похожий на комок шерсти, со всех ног бежал вниз, к пруду. Слава богу, что солдаты почти всё расстреляли в проклятого быка. Пара солдат припустились бежать за непонятным существом, но столкнулись лбами. Больше всего шансов поймать неизвестного было у капрала, выскочившего из подожженной бани. Он ядовито усмехнулся, растопырил руки и ноги, приготовившись поймать Фильку. Но тут он со спины получил такой удар по половым органам, что зажал руками самое заветное, и упал на землю. Невидимый никому банник Венька  довольно крякнул. Пробежав по спине капрала, Филька выскочил на лёд и заскользил по нему, как на коньках. Бежавшие за ним солдаты так же смело выбежали на тонкий лёд, но затем он разом обрушился, и французы успели только заорать, перед тем, как пойти на дно. А домовёнок добрался до ивы, и тоже провалился под лёд. Здесь его приняли холодные, но заботливые руки водяного.
- Посиди тут. А я там займусь этими чужаками, - шепнул Фильке водяной, помещая воспитанника в воздушную полость подо льдом. 
    К этому времени дом горел так, что карету императора пришлось срочно вывозить со двора. И Наполеон ещё увидел своим единственным глазом, как над огнём и дымом взвился и улетел вверх огромный, черный, извивающийся силуэт. При этом он издал звук, похожий на жуткий стон и рёв одновременно, да такой силы, что у половины Великой армии мороз по коже пробежал. На этом фоне два облачка дыма, с лёгким шелестом улетевшие в небо никто и не заметил.
Император понял всё сразу.
- Рибок… Зря он сегодня пил вино. Франсуа стоило расстрелять, но изменить уже ничего нельзя.  От великого до смешного один пересоленный завтрак.
  К нему подковылял замученный, с разбитыми губами и фингалом под глазом адъютант.
- Сир?
- Вы его поймали, Сегюр?
- Никак нет!
- Убили?
- Никак нет. Он… Он исчез на льду пруда. Утонул. 
- Не верю. Ударьте по пруду пушками.
- Но… сир?
- Я сказал – стреляйте! Вы оглохли, Гаспар?
- Слушаюсь!
В суматохе бесконечного потока войск адъютанты еле нашли три пушки, и через полчаса по льду пруда ударило первое ядро. Адъютант поразился. Только что этот лёд не держал человеческий вес, а теперь ядра отскакивали от него, как от каменной стены. Ещё бы! Каждый раз его снизу встречала могучая голова водяного. А одно ядро умудрилось отрикошетить от дерева на другом берегу и, вернувшись к орудию, разметать во все стороны пушкарей. К этому времени император давно отбыл, так что, канониры побросали пушки, и поспешили присоединиться к бесконечному потоку людей, втягивавшуюся на ими же разоренную Смоленскую дорогу.
Гибель этой армии была неизбежной.
К вечеру тракт около дома Скоковых опустел, и всё семейство выбралось на улицу. Они стояли около сожженного дома, и думали о том, как будут жить дальше.
- Всё сгорело, всё! – Причитала Акулина. – Дом, сараи! 
- Банька хоть обгорела, но уцелела, там и будем жить, - подбодрил семью Дормидонт.
- А есть что будем? – спросила Акулина. – Всё ведь выгребли, аспиды, подчистую! Картошку, муку, морковку, всю капусту срубили! Всю живность порубили.
В это время за воротами дома раздалось жалобное мычание, во двор, шатаясь, вошёл бык Мамай. Двадцать два патрона, три штыковых и четыре сабельных удара всё-таки доконали природного мстителя. Ещё раз коротко промычав, Мамай свалился к ногам хозяина и умер.
- А вот и мясо, - обрадовался Дормидонт. - Надо его быстро разделать да заморозить, благо, вон какой лёд на пруду установился. Натаскаем его в ледник, заморозим мясо. Репу выкопаем, свёкла ещё есть, руки до неё у нас не дошли. Карасей в пруду наловим. Выживем, Акулина! Куды ж мы денемся! Мы же – русские! 
И этот крик словно улетел в небо и отозвался многочисленным эхом.          
               
  … - Вот так всё и было. Так что, я этот дом ни за что не покину, - закончил свой рассказ Филька.
  Вельда вздохнула, погладила Фильку по голове.
- Бедный, ты бедный. Сиротинка домовёнковская!