Конец високосного года 33

Когда-то как раз Хаус и придумал этот похабный, но смешной, надо признать, термин: "совагинники". Для обозначения тех двоих мужчин, которые одновременно, но независимо друг от друга, живут с одной и той же женщиной. И от одной мысли о том, что мы вдруг оказались совагинниками с Надвацента, у меня к горлу стремительно подкатывает тошнота. С ней я кое-как справляюсь, но понимаю, что ехидной реплики Хауса, на которые он, надо признаться, щедр, уже не вынесу.
Но Хаус молчит. И во взгляде его понимание, не опускающееся до сочувствия.
 Эх, Айви-Айви, такая добрая, такая умная, с толстой светлой косой до пояса. Я старался обращаться с ней бережно, деликатно, мне казалось, что она обидится на малейшее проявление неуважения. Казалось, что она обладает чувством собственного достоинства, сравнимым с чувством собственного достоинства старинных аристократов. Надвацента! Невыносимо алчный, беспардонный, воняющий своей табачной жвачкой и потом, который пропитывает нестиранную одежду, с тем специфическим запахом, который выдаёт примесь негритянской крови даже у окторона – ведь я его чувствовал, этот запах – например, когда он прижал меня к стенке остановившегося лифта, излагая свой агрессивный ультиматум. Запах, которого чистоплотные темнокожие не источают – от Формана, например, или даже Вуда ни одной молекулы не помню. Подумать только! Надвацента! Ну, не насильно же он её взял! Значит, сама. Значит, допустила, чтобы этот... этот... слов не найду.
- Да подожди, - хмурясь, вдруг говорит Хаус. – Он мог её заставить, запугать, шантажировать. А может,мы и вообще сейчас ошибаемся? У тебя часть души подыхает в корчах, а, может, всё ещё и не так. Если Блавски знает точно, просто спроси у неё. Что? Ты чего головой трясёшь?
 -Я не стану об этом спрашивать, Хаус. - Если я и Надвацента, действительно, совагинники, то последний человек, от которого я хочу получить этому подтверждение...
- Сочленница Айви Малер?
- Безжалостно и точно, о, Великий и Ужасный, - говорю вроде насмешливо, но, на самом деле, с такой горечью, что левомицетин отдыхает.
 - Ну, хочешь, я сам у неё узнаю?
- Не хочу. Вообще не хочу узнавать.
-Отказываешься узнавать о том, что ты, возможно, ошибся, потому что боишься, что не ошибся?
Я просто знаю, что не ошибся. Называть можно, как угодно: чуйка, шестое чувство, интерпретация ранее пропущенных признаков. Но я не хочу сейчас ничего объяснять, не хочу философствовать, не хочу, чтобы это вылилось в дискуссию, в которой Хаус меня побьёт, как младенца, потому что в полемике он силён, а эмоции – плохое подспорье в этом искусстве..
- Хаус, - говорю вместо этого. - У меня ещё дела в больнице, а уже вечер, и я устал.
 Насчёт дел не вру: нужно закончить всю бумажную волокиту с Байкли, посмотреть отчёт дежурного врача, и ещё раз вместе с Ней проверить результаты мазков. И непременно зайти к Рубинштейн
Заключение патологоанатома уже ждёт меня в почтовом ящике на экране ноутбука - помигивает красным сигналом "непрочитанного письма".
Слава Богу, ничего, что можно было всерьёз инкриминировать лефлоксу: сосудистая недостаточность, гипоксия, гиперкапния, вторичные изменения сердечной мышцы, уремия, амилоид в печени - в общем, тут не о причине смерти надо вести речь, а удивляться тому, что парень ещё жил.
И вроде бы можно уже и публично признаться, что лефлокса вбухали, сколько не бывает, но... нет. Нельзя давать семейству Байкли ни малейшего повода – они присосутся к больнице, как клещ, и будут тянуть и тянуть. Не потому даже, что решат, будто мы виноваты, а просто потому, что почувствуют: тут может обломиться. Я видел таких больных и такие семьи, и я их даже не осуждаю: каждый выживает, как может. Но предоставлять им кормовую базу за счёт «Двадцать девятого» - нет уж. Хороший я буду администратор и главный врач, если начну залеплять рот собственной совести средствами больницы. От себя перевести какие-то деньги – это другое дело, это можно. Инкогнито – опять же, чтобы не давать «повода для вывода». Но только втайне от Хауса, он таких моих «вывертов» не терпит - считает их слабостью, если не придурью, и в хорошем настроении высмеет, а в плохом – унизит, как гвоздь, по шляпку. И так же нежно, как это проделывает с гвоздём молоток.
Заключение патологоанатома должны заверить присутствующие на вскрытии. Ставлю свою подпись и звоню Мигелю, чтобы тоже поставил.
Подпись Хауса появляется сама, а я вроде ещё не говорил ему о письме, и пришло оно на мой адрес. Да уж, похоже, Хаус чувствует себя в моём ноутбуке, как в собственном кармане. Надо сменить пароль – поможет дня на два.
И я даже не удивляюсь, когда без всякой моей воли курсор ползёт по экрану и останавливается в окошке "примечания", рассыпаясь строкой: "и всё равно держи язык за зубами и не вздумай играть с ними в тайного Санту". Строка висит несколько секунд и исчезает. Ищу глазами значок, чтобы отказать ему в отдалённом управлении, и не нахожу. Но, впрочем, такой значок очень легко спрятать. Само приложение сложнее. Сейчас открою список, только сначала пошлю ему сообщение на мобильник: «Ну, ты и гад!» Текст стандартный, но это не оскорбление – это восхищение. Он поймёт. Я это знаю, и не ошибаюсь: через минуту с бряканьем «сигнала сообщения» на экране появляется смеющаяся рожа – смайлик.
- Ты занят? Ну что, обошлось?
От неожиданности вздрагиваю и чуть не роняю ноутбук.
Марта. Без халата, в пижаме - видно, что только что из операционной или манипуляционной. Делаю вид, будто не понимаю о чём она.
- Что обошлось?
- Лефлокс, - говорит спокойно и открыто, как она и всегда говорит. - Что показало вскрытие: то что вы с Хаусом дали сублетальную дозу, не способствовало этой смерти? - заглядывает на экран телефона в моих руках. – Похоже, что нет. Ну, и что теперь? Скажешь правду на совещании?
Проще: «это не вы с Хаусом его убили? Нет? Ну, теперь признайтесь, что в общем-то могли»
Вот она вам, Мисс- Бескомпромисс в действии - слава Богу, пока что только на вербальном уровне
- Подожди, - говорю - Так ты знала, что мы с Хаусом наврали, и доза была куда больше, чем в листе назначений?
- Трудно было не догадаться, -  говорит.
- И почему ты тогда промолчала?
В отношении кого другого такой вопрос мог бы показаться и оскорбительным – мол, за кого ты меня принимаешь, я не доносчик - и так далее.
Но Марта - это Марта, и утешение «моё дело – сторона» не для неё. О её патологической правдивости ходят легенды. Хаус даже как-то наградил её за это прозвищем: « Ужас, Летящий На Крыльях Ночи», уже позже смягчившимся до «Мисс-Бескомпромисс», и никакие личные отношения в деле отстаивания справедливости помешать не могут. Или… могут ?
- И почему ты промолчала? Из-за Хауса?
Всё-таки бывший и настоящий босс, Великий и Ужасный, предмет уважения, где-то даже поклонения. Потом, у Хауса есть свои тайные рычаги воздействия, которыми он мог бы воспользоваться для филигранной манипуляции, способной даже Марте Мастерс – Марте Чейз – заткнуть рот. Но Марта качает головой.
- Из-за меня…?
Она не говорит ни да, ни нет, но её лицо заливает густой помидорный румянец.