Глава 25 Сундук с драгоценностями

СУНДУК С ДРАГОЦЕННОСТЯМИ

Матушка Евгения все-таки уговорила Алешу петь в хоре, теперь он каждый день после завтрака ходил вместе с ней, Дашей и еще двумя девочками из семьи отца Александра на репетиции в храм. Пели наверху, на клиросе. Певцы выстраивались в два ряда по голосам и росту. Матушка Евгения стояла перед ними, показывая жестами и голосом, как надо петь. Алеше нравился ее голос. Дома из своей комнаты он слышал, как она пела арии из опер. Даша сказала, что мама окончила Московскую консерваторию по классу вокала и страдает, что не может здесь петь и обучать людей музыке. Она ходит по деревням и собирает для хора певцов. Есть уникальные голоса.
Дьякона Тихона и кузнеца Антона Пахомова пытался переманить в Москву регент из Свято-Данилова монастыря, сулил им всякие выгоды. Но оба из уважения к матушке остались тут. Про Тихона говорили, что по диапазону и силе голоса он превосходит самого Федора Ивановича Шаляпина.
У Алеши был высокий чистый голос, матушка Евгения просила его иногда солировать: петь одному. Хор замолкал, и он пел один, слыша, как его голос уходит вверх к самому куполу, где изображен Иисус Христос Вседержитель. В левой руке у него раскрытая книга, в которой написано: «Заповедь новую даю вам — да любите друг друга»; правой он благословляет Вселенную.
Однажды во время репетиции мальчику показалось, что Христос смотрит на него и улыбается. Алеша замер и, забыв о том, где он находится, весь подался вперед и стал просить его, чтобы в Дулебино приехала мама. Христос кивнул головой. Мальчик стоял, как завороженный. Из-за этого новый куплет хор начал петь без него.
Матушка Евгения постучала указкой по пюпитру.
– Алеша, что с тобой? Ты забыл слова?
– Простите, – очнулся Алеша, – я нечаянно отвлекся.
Весь день он был сам не свой: он не верил в Бога, но сегодня во время пения так явственно почувствовал его присутствие, что обратился к нему как к живому человеку. Позже он догадался, что улыбка на лице Иисуса появилась благодаря игре солнечных бликов из соседних окон, а возвышенное состояние ему дает музыка, и не только церковная. Когда тенор Антон Пахомов поет «Уж как пал туман на сине море», Алеша видит перед собой дали вокруг Веселки, и дедушкино имение, и родовое кладбище со склепом. Многие женщины говорили матушке Евгении, что и Алешин голос переворачивает у них все внутри.
6 августа церковь отмечала большой праздник – Преображение Господне, или как его еще называли Яблочный Спас. В былые годы перед храмом ставили столы, за которыми собиралось все село. С собой приносили пироги с яблоками, грибами и ягодами, домашние сладости, варенье, мед, наливки, яблоки всех сортов. Одни люди уходили, приходили другие. Бегали дети, играла гармонь. В меру пили, пели и заказывали певцам из хора любимые песни и романсы. По вечерам в центре села (на площади перед Почтой, домом купца Мельникова, его магазином и конторой) собиралась молодежь, водили хороводы, пели частушки и песни.
Днем в храме освящали плоды и фрукты нового урожая, мёд, хлебные колосья. Освящённые колосья и семена сохраняли до следующего сева – такая была в народе традиция, ее помнили и исполняли...
Хотели и в этом году устроить общий праздник, но отцу Владимиру поступило указание из сельсовета: отменить в этот день и в последующие колокольный звон, освящение яблок и других плодов и фруктов, как пережиток прошлого, застолье в саду. Это распоряжение настолько возмутило сельчан, что на утреннюю службу собралось, как никогда, много народу, а в самом храме повсюду стояли вазы с яблоками, банки с вареньем и пирожки с яблочными и ягодными начинками. Оставалась одна отрада – хор, и он пел в этот день с таким проникновенным чувством, что многие женщины плакали, и все неистово молились и крестились.
Раньше в церковные праздники Михаил Андреевич и члены Приходского совета ходили по домам: вручали нуждающимся деньги, собранные зажиточными прихожанами, одежду, продукты, лекарства.
После того, как в село стали наезжать продотряды и отнимать хлеб и скотину, богатые прихожане сами превратились в бедных. Стоило теперь Михаилу Андреевичу войти в дом, как люди набрасывались на него с вопросами: чем кормить детей, как проводить посевную, если рабочие отобрали все зерно, не оставив ничего для посева. Что это была за политика? Город обрекал крестьян на голодное существование.
Хуже, когда мужики пускались в рассуждения и критику советской власти, ругали сельсовет и его председателя Воронкова, грубого и на редкость жестокого человека, поставленного в начальство товарищами из Тулы. Понимая опасность таких разговоров, Михаил Андреевич в споры не вступал, разъяснял, как мог, экономическое положение в стране.
Батюшкам тоже задавали такие вопросы. Все трое мучились, не зная, что отвечать людям, чтобы не подставить не только себя и родных, но и саму церковь. Газеты то и дело писали об аресте священников и закрытии храмов и монастырей. Отец Владимир сказал, что не надо больше ходить по домам, пусть люди сами приходят в церковь, да и их дом всегда открыт для прихожан.




*      *      *

Вскоре после яблочного Спаса к Михаилу Андреевичу пожаловал неожиданный гость – председатель сельсовета Воронков. Он попросил Алешу выйти из комнаты, но говорил так громко, что мальчик за дверью все слышал.
– На вас товарищ Гордеев, – сказал он, – пришла жалоба. Вы выступаете против советской власти, агитируете людей прятать хлеб и оказывать сопротивление продотрядам. И поп об этом талдычит с амвона. Вы все трое тут со своими курятниками, как гнойный нарыв на здоровом теле нашего нового общества. Предупреждаю, если не прекратите свою пропаганду, напущу на вас ЧК, и храм ваш поганый закрою.
– Вы это зря, Николай Петрович, – сказал Михаил Андреевич, выпрямляя спину и гордо поднимая голову. – Никакой пропаганды мы не ведем, только помогаем людям, болеющим и живущим в крайней нужде. Церковь и община всегда этим занималась.
Последние слова дедушки взбесили Воронкова. Он стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда, оставшаяся после ужина, и прорычал:
– Замолчи, контра. По-твоему, только церковь о людях заботится? Мы про тебя все знаем, служил у Романовых, теперь здесь прячешься от правосудия. Подожди. В Питере и Москве вас всех уберут, и здесь наведем порядок. Так и передай своим попам.
Он ушел, со злостью хлопнув дверью. Алеша вбежал в комнату и увидел бледное от растерянности лицо Михаила Андреевича.
– Дедушка, – тронул его за руку Алеша, – я все слышал. Он тебе угрожал. Надо отсюда уезжать.
– От них, Алешенька, никуда не спрячешься. Они теперь везде. А мы связаны с людьми и батюшками. Воронков нам всем пригрозил. Пойду-ка я схожу к отцу Владимиру, а ты посиди тут, я скоро приду.
– Дедуля, я пойду с тобой, пожалуйста.
– Хорошо, идем вместе.
В коридоре они встретили Дашу. Она шла к ним. Отец Владимир, увидев Воронкова в окно, решил, что тот направляется к нему, но тот навестил Михаила Андреевича. Его громкий голос был слышен на весь дом. Когда он ушел, отец Владимир пригласил Михаила Андреевича и отца Александра для разговора.
Отец Александр только что приехал из Тулы и оставался в рясе. Услышав о приходе Воронкова, он сказал, что власти начали новое наступление на церковь. Выпущена инструкция, в которой местным советам предписывается в течение двух месяцев изъять в храмах и монастырях всё церковное имущество и денежные средства. Днем к нему приходили работники краеведческого музея, просили заранее отдать и тем самым спасти драгоценные иконы и предметы из храма. Когда они ушли, он вызвал к себе председателя Приходского совета. Тот предложил все самое ценное раздать прихожанам, составил список, кому что взять, и ушел, обещав вечером собрать совет. Вскоре появилось ЧК с грузовиком и красноармейцами, всех из храма выгнали, и целых пять часов занимались грабежом. Иначе этот акт не назовешь. Увезли все, что можно, даже нижнюю часть алтаря. Обещали еще приехать. Говорят, деникинские войска рядом, а Красную армию нечем вооружать. Вот они и ищут деньги для заводов. Недаром Тульскую губернию объявили на военном положении.
– Что же нам делать? – задумался отец Владимир. – Воронков тоже на днях приходил в храм, интересовался мощами Великомученика Иннокентия, осматривал ковчежец. Я тогда не придал этому значению. А, оказывается, вот оно что. Решил, наверное, что в ковчежце спрятано золото.
– Где ему знать, что мощи святых дороже любого золота, – заметила матушка Евгения. – Этот своего не упустит.
Воронков был для сельчан чужим человеком. Его прислали сюда из Тулы для организации совета депутатов и советской власти. На общем собрании его представили как признанного руководителя тульских большевиков, сыгравшего заметную роль в революции 1905 года. Он отсидел десять лет на каторге в Сибири и, вернувшись обратно в Тулу в первые дни марта 1917 года, был избран членом Тульского Совета рабочих депутатов. Затем партия посылала его на другие ответственные участки. Здесь, в Дулебине он проявил себя крайне жестоким и неуравновешенным руководителем. Бывая в Туле, кто-то из сельчан узнал, что до революции он был активным боевиком, занимался в городе и грабежами и убийствами, организовывал погромы.
В замах у Воронкова ходил местный крестьянин Егор Мохов, старавшийся во всем походить на своего начальника.
– У Мохова тяжело болеет мать, – сказал Михаил Андреевич. – Отец инвалид, сестра – слепая с рождения. Приходской совет попросил их соседку Клавдию Пермякову присматривать за больной, лекарствами ее снабжаем. Мохов о них не заботится. Отцу и сестре пригрозил, что снимет с них голову, если они пригласят в дом священника. А она все время просит исповедовать ее.
– Егор и в детстве был непутевый, – заметила матушка Евгения. – Мать на него все время жаловалась. Удивляюсь, как он завоевал расположение тульских большевиков, поставивших его на такой пост.
– Придумал себе героическую биографию, пойди, проверь, где он пропадал после войны. Такие пройдохи сейчас и находятся во власти.
– Воронков заявил, что на меня в сельсовет поступила жалоба, – сказал Михаил Андреевич, – будто я выступаю против советской власти, агитирую людей прятать хлеб и оказывать сопротивление продотрядам. Мы все трое, как он изволил выразиться, гнойный нарыв на здоровом теле коммуны. Угрожал напустить на совет ЧК и закрыть храм.
– Кто-то из сельчан пишет на нас доносы, – предположил отец Александр.
– Своими угрозами ЧК могла запугать и завербовать любого человека, – отец Владимир нервно заходил по комнате. – Что же нам делать с ценными вещами? И с иконами? Не хотелось бы, чтобы они попали в руки этих нехристей, особенно наша Пресвятая Царица Небесная «Утоли моя печали». В ее ризе много дорогих камней.
– Надо их вынуть, пока не поздно и спрятать подальше.
– А я бы самое ценное собрал в сундук и закопал в лесу, – решительно сказал отец Александр.
– Так ведь заметят, еще хуже скандал выйдет.
– Не заметят. Попросим Акима помочь с повозкой. Человек надежный, и место подходящее укажет.
– Вы предлагаете прямо сейчас? – спросил Михаил Андреевич, до сих пор находящийся под впечатлением от разговора с Воронковым.
– Завтра может быть поздно.
– В таком случае надо пригласить дьякона и дьячка Илью, – предложил отец Владимир.
– Слишком много народу, – возразил отец Александр. – Сами справимся, и дети нам помогут.
Против Акима никто не возражал. Это был свой человек, работавший до недавних пор у отца Александра кучером и выполнявший разные работы в саду и на огороде. Лошадь Мальчик и повозка (еще были сани и коляска), на которой Алеша въехал в Дулебино, тоже раньше принадлежали отцу Александру. Сельсовет их реквизировал для своих нужд вместе с Акимом, поручив ему по утрам ездить за почтой в Веденев.
По старой памяти Аким в восемь часов заезжал к батюшке и отвозил его к тульскому поезду. Обратно отец Александр добирался своим ходом, чаще всего пешком. Воронков запрещал Акиму использовать лошадь без необходимости.
Послали Сашу за Акимом, а матушка с Дашей и Алешей быстро освободили самый большой сундук в доме. На чердаке нашли четыре ящика от почтовых посылок. Мужчины принесли из сарая доски, рабочий инвентарь, ведра – все, что потребуется для работы в лесу.
Приехали на повозке Саша с Акимом. Аким был уже в курсе событий и предложил дальний овраг в лесу, заросший ольховником.
– Там по краям, – объяснял он, зевая со сна и прикрывая рот рукой, – кроты изрыли всю землю, есть такие глубокие норы, что можно до плеча руку просунуть. Расширим их и углубим. И ехать недалеко. За полчаса будем там.
Все согласились с таким вариантом.
– Тогда за дело, – скомандовал отец Владимир, – дорога каждая минута.
Мужчины с помощью веревок и досок водрузили сундук на повозку и подогнали ее вплотную к дверям храма. Дашу послали караулить на улицу, остальные собирали предметы и иконы, на которые указывал отец Владимир, относили их матушке Евгении. Она аккуратно заворачивала все в бумагу, полотенца и салфетки, предусмотрительно захваченные из дома, укладывала крупные вещи в сундук, меньших размеров – в ящики.
Это были изделия из золота и серебра: кувшины, блюда, подсвечники, ковшики, венчики, большая серебряная чаша. В отдельных кожаных мешочках лежали ценные камни, золотые и серебряные монеты, дорогие украшения, которые прихожане вешали на свои любимые иконы за исполнение своих желаний.
Принесли Чудотворную икону Божией Матери «Утоли моя печали». Матушка Евгения завернула ее в два слоя бумаги, свой фланелевый халат и положила в середину сундука. У нее текли слезы: любимая икона, говоришь с ней и поверяешь ей, как родной матери, самые глубокие тайны. А она, родимая, услышит, утешит и излечит болящую душу.
Отец Владимир повесил на ее место другую икону.
– Матушка Евгения, – позвал он жену, стоя на лестнице, – очень заметно, что висит другая?
– Заметно, – вздохнула матушка, – придется говорить, что отдали на реставрацию.
– А другие иконы? Николая Чудотворца? Всех Святых? Из иконостаса?
– Другие оклады и изображения, как не заметить.
– Тогда вернем обратно «Утоли моя печали», – сказал отец Владимир. – Разворачивайте бумаги.
Повесили икону на место. При свете керосиновой лампы засверкали в верхней части серебряной ризы дорогие камни, подаренные Сафроном Колышевым за рождение его супругой Евдокией долгожданного сына-наследника, а в нижней – три изумрудных камня от помещицы Авдеевой за спасение трех ее малолетних детей во время пожара в ее московском доме.
Сама Богородица смотрела на священника с такой тоской и печалью, как будто понимала, что здесь ее не ждет ничего хорошего. Да и дарителей этих уже в селе не было. Помещица год назад уехала за границу, а семью Колышевых признали кулаками и отправили в Сибирь.
– Все понимает страдалица. Не дадим тебя в обиду. Возвращайте, матушка, икону в сундук, – сказал отец Владимир, слезая с лестницы и вручая супруге икону.
В этот момент отец Александр в другом месте снимал икону Божией Матери «Семистрельная», называемой ещё «Умягчение злых сердец». В ее ризе тоже было много дорогих камней. Священник не удержался и прочитал короткую молитву, закончив ее словами: «Все Святые, молите Бога о нас! Пресвятая Богородица, умягчи злые сердца наши!».
– И наши, и наших недругов, – добавил Михаил Андреевич, бережно принимая у него икону. Светлый лик в окружении красного платка оказался перед его лицом. Брови в нитку, губы слегка улыбаются. А глаза!? Они смотрели на него с полным пониманием тревожащей его боли за внука.
Сняли еще несколько старинных образов, написанных на медных досках, окаймленных золотом и серебром. Со дня основания церкви их было собрано и подарено немало прихожанами Дулебина и окрестных деревень.
Больше всего предметов принесли из алтаря. Их упаковывали с особой тщательностью. Матушка Евгения несколько раз бегала домой за полотенцами, простынями, мешками, всем, что могло уберечь вещи от сырости и перепада температуры.
Вся эта работа заняла три часа. В темноте черный сундук возвышался как гроб. По бокам лежали ящики, лопаты, ведра. Сверху привязали доски. Для людей места не было, им предстояло идти пешком.
Отец Владимир отослал матушку и Дашу домой. Отсылали и Алешу, но мальчик заупрямился и вцепился в деда.
– Пусть идет, – сказал Михаил Андреевич, – поможет в меру сил.
Странная это была процессия. Аким вел под уздцы Мальчика. Алеша и Саша шли по бокам повозки, присматривая, чтобы с нее ничего не свалилось. Трое мужчин шагали сзади, изредка перебрасываясь словами. Михаил Андреевич больше молчал. Он чувствовал приближение беды, ему было страшно за Алешу. Хотя он и говорил внуку, что матушки и их дети всегда помогут мальчику, после разговора с Воронковым понял, что такие люди, как этот председатель сельсовета, не пожалеют ни женщин, ни детей. Дед и внук бежали от беды из Петрограда, и, как говорят в народе, попали из огня да в полымя. Эта повозка с сундуком-гробом казалась ему предвестником новых несчастий.
В августе ночи бывают темные, но сегодня, как нарочно, светила большая, ярко-желтая, как спелый подсолнух, луна, и, если бы кто-то из сельчан ехал по дороге или полю, а это мог быть охотник или рыболов с озера, их непременно бы увидели. Но они сами никого не заметили и облегченно вздохнули, когда повозка въехала в лес.
Мальчик замедлил шаг. Надвинувшиеся стеной деревья и незнакомые звуки испугали его. Вскоре глаза его привыкли к темноте, и он пошел быстрей, но не намного, слишком тяжелый у него был груз, а под ногами полно узловатых корней от сосен и берез, стоявших по бокам дороги. Аким и Саша подкармливали его хлебом. Алеша, любивший лошадей с детства, гладил его по спине, жалея, что у него нет хлеба или сахара.
Через полчаса, как и говорил Аким, вышли к оврагу, но, чтобы попасть к нужному месту, пришлось еще пятнадцать драгоценных минут объезжать густые заросли ольховника. Мальчик с трудом тащился по ухабистой колее, упрямился и все норовил ущипнуть растущую по бокам траву.
На месте разожгли небольшой костер, но и при луне на окраине просеки хорошо были видны норы кротов по холмикам выкопанной ими земли. Нашли две подходящие глубокие ямы и принялись за работу.
Мальчики относили в ведрах землю в конец оврага. Алеше было весело, хотя он успел два раза упасть и сильно разбить коленку. Ночное приключение напоминало ему похождения Тома Сойера и его друзей Джо Гарпера и Финна Гекльберри, решивших убежать из дома и стать пиратами. Ночью у большого костра на берегу Миссисипи сидели уже не мальчики, а Черный Мститель Испанских морей, Кровавая Рука и Гроза Океанов. О, как хорошо им живется в мечтах: они захватывают корабли, жгут их, а деньги берут себе и зарывают в каком-нибудь заколдованном месте на своем острове, чтобы их стерегли всякие там призраки; а всех людей на корабле убивают, сбрасывая с доски в море. Вот и этот овраг с ольховником теперь станет заколдованным местом, и они – шесть заговорщиков, будут свято оберегать свою тайну.
Саша время от времени сменял Михаила Андреевича, которого батюшки заставляли отдыхать. Тогда Алеша шел с ведром один. Одному было страшно. Рядом раздавались странные звуки и шорох травы, как будто к нему подбирались кабаны или волки. Вывалив в кусты землю, он мчался что есть духу обратно, обдирая ноги о крапиву и колючки. Но тут раздавался голос деда: «Алеша, ты, где застрял?», и все страхи мальчика мгновенно улетучивались.
Батюшки и Аким, намного моложе Михаила Андреевича, работали, не останавливаясь. Спасибо кротам, которые настроили под землей не только ямы, но и тоннели: земля легко поддавалась лопатам. Михаил Андреевич, пока отдыхал, два раза измерил параметры сундука. Также тщательно измерили яму и подогнали по длине доски для укрепления стен.
Когда все было готово, спустили в нее сундук и сверху поставили два ящика. В одном из них лежали украшения с иконы Божьей матери «Утоли моя печали». Отец Владимир берег их для ремонта церкви, но до него не доходили руки. Сейчас он почему-то вспомнил о том, что перед Рождеством Приходской совет предлагал продать эти украшения, а деньги раздать сельчанам. Он заупрямился: давно хотел оживить поблекшие фрески, вернуть им первоначальную красоту. Всех этих украшений хватило бы, чтобы люди безбедно жили целый год. И Господь его не вразумил. Ему стало стыдно за себя, он поделился своими мыслями вслух и сказал, что совершил, того не желая, тяжелый грех.
– Что вы переживаете, – успокоил его отец Александр, – лучше, если ЧК отнимет у вас и деньги, и украшения и пустит их на кровавую бойню? Все военные заводы в Туле сейчас работают в три смены, выпускают винтовки, пули и снаряды. Мы все делаем правильно. Жаль, что в моем храме не удалось этого сделать.
– Приходской совет с вами тогда согласился, – успокоил отца Владимира Михаил Андреевич. – Фундамент просел и по стенам пошли трещины.
– Господи, на всякий час этого дня во всём наставь и поддержи нас, – воскликнул отец Александр, горячо перекрестившись. – Давайте, друзья мои, поспешим, а то мне скоро на поезд и на службу.
Пока это место тщательно маскировали от чужих глаз, притащив из леса поваленные деревья, Аким с Михаилом Андреевичем прошли по краю ольховника и нашли еще одно подходящее место для оставшихся ящиков. Здесь копали долго: то ли устали, то ли почва оказалась более твердой, глинистой. Закончили, когда уже начало светать, и в конце просеки небо порозовело.
Обратно ехали на повозке до выхода из леса. Там в целях конспирации все разошлись. Михаил Андреевич с внуком остались на опушке леса и, усевшись на дедушкин пиджак, смотрели, как на том берегу Веселки поднимается солнце и рождается новый день. И если бы не нависшая над ними страшная тень ЧК, мир казался бы прекрасным и полным удивительных вещей. На их глазах просыпались цветы, их стебли наливались соком, поднимали головки вверх и раскрывали лепестки. Туда устремлялись пчелы, выпуская хоботки и собирая ими нектар и пыльцу для меда. Когда они прилетали и куда потом исчезали со своим грузом, не уследишь. Их было много: они жужжали и носились по полю, зная, что никто не может помешать их такому важному занятию.
– Алеша, – нарушил молчание дедушка, – ты запомнил место, где мы закопали сундук и ящики?
– Запомнил. В конце оврага.
– Через год деревья в овраге вырастут, и вокруг все изменится. Я тебе скажу другие приметы. Рядом с ольховником стоят сосны, напротив нашего сундука находится сосна, у которой наверху ствол раздваивается и напоминает рогатку. Такое редко увидишь в природе. Я это заметил, когда отдыхал. Хотел обратить внимание всех, но так спешили, что было не до того. Ты запомни, а я сейчас отцу Владимиру скажу. Ящики от дуба в двадцати пяти шагах дальше по оврагу.
– Хорошо, дедуля, запомню. Мы еще будем гулять в лесу, и ты мне этот дуб покажешь.
С их места было видно, как на дорогу выехала повозка Акима, направляясь в Веденев за почтой. В повозке сидел отец Александр, облаченный в рясу. Навстречу им ехала закрытая коляска. Когда она поравнялась с повозкой, отец Александр сошел на землю и подошел к коляске.
– Наверное, фельдшер из Веденева, – предположил дедушка. – Скоро у Ольги Николаевны родится малыш. А вон и отец Владимир идет от озера. Солидный крюк сделал.
Они видели, как отец Владимир с дороги свернул к кладбищу, чтобы подойти к храму с другой стороны. Спустя некоторое время снизу от Веселки показалась долговязая фигура Саши. Пора было и им идти. Дедушка с внуком спустились к реке, привели себя в порядок и направились к дому в обход села.