Глава 27 Сельский клуб

СЕЛЬСКИЙ КЛУБ

Воронков был доволен, что в селе появились две библиотеки. По его совету Василиса разделила книги священника на две части: для школы и клуба. Теперь не надо тратить деньги на покупку книг, специально выделенных для этого сверху, а пустить их на строительство клуба и новых домов для тех, у кого развалились старые избы. За это, не экспроприацию книг (об этом в губкоме РКП(б) не знали), а создание двух богатых книжных фондов, Воронкова и Толкалина похвалили и наградили грамотами «За большие успехи в ликвидации неграмотности». Вручая эти грамоты на общем собрании, секретарь Тульского губкома партии Моисей Яковлевич Зеликман сказал, что теперь в Дулебине надо построить и новый клуб. Из библиотек и клубов – главных просветительских учреждений, начинается путь к коммунизму. Намекнул он и на то, что в качестве клубов можно использовать бывшие помещичьи усадьбы, дома кулаков и храмы.
В Дулебино под клуб пока использовали дом лавочника Игната Петровича Ерофеева, убитого год назад при сопротивлении рабочим из продотряда: те полностью опустошили его амбар, два склада при лавке и саму лавку. Его жену, детей и старых родителей выслали в Сибирь вместе с семьей Сафрона Колышева и другими кулаками.
Обязанности заведующего клуба по совместительству выполняла Василиса. Она и Ярослав Мефодьевич организовали там литературный и исторический кружки. Их обязала к этому партячейка.
Из Тулы в школу прислали еще одного учителя: по физике и математике, Петра Васильевича Позднякова, бывшего военного летчика, сильно хромавшего на правую ногу. В школе собрались хорошие специалисты, но где ребятам было знать, что их всех привели в деревню безработица и голод. Летчик предложил в клубе свой кружок – авиамодельный, делать с детьми модели самолетов. Василиса сказала, что вряд ли такой кружок заинтересует крестьянских детей, но туда как раз записалось больше всего народу.
Секретарь партячейки Толкалин взялся по воскресеньям образовывать людей по политической части. Говорить с людьми он не умел, читал доклад по бумажке, не поднимая глаз, а когда поднимал их и смотрел в зал, то находил там от силы пять – десять человек. Видя такое дело, Толкалин поставил у дверей дежурить комсомольцев и приказал им никого из-за зала не выпускать, даже если будут проситься по нужде или покурить.
Но и эта мера не помогла. Народ и вовсе перестал ходить на лекции, только в принудительном порядке собирались члены партячейки. Толкалин заставлял их потом обсуждать свой доклад, высказывать мнение и пополнять пробелы в знаниях чтением газет и брошюр. Этого добра было много в клубной библиотеке. Все газеты аккуратно подшивались и раскладывались на столах. Этим занимались дочери Толкалина, комсомолки – Таня и Катя.
Днем в воскресенье в зале показывали немое кино. Пока оно шло, в углу за пианино сидела Василиса, подбирая подходящую музыку. Таких людей называли таперами. Говорят, что за это она получала дополнительно к заработку хлеб или муку.
Клуб в основном привлекал детей и молодежь. Люди постарше более охотно ходили в церковь. Воронков давно бы ее закрыл или реквизировал оттуда драгоценные вещи, но в губернии произошло несколько неприятных инцидентов, когда при попытке закрыть церковь или снять для финансовых нужд колокола, жители оказали сопротивление, и пришлось вызывать красноармейцев. А ему, вернее, некоторым членам сельсовета, не хотелось проливать кровь сельчан. Люди и так возмущаются, что приезжие из Москвы в сопровождении красноармейцев рыскают по избам и сараям, отбирают последние хлеб, овощи и зерно.
В селе Лопарево, по ту сторону железной дороги, прошлой зимой во время очередного наезда московских рабочих крестьяне убили восемь приезжих, председателя сельсовета и секретаря партячейки. В лопаревской церкви святых апостолов Петра и Павла хранилась почитаемая в округе икона Всех святых. Ее иногда приносили в Дулебино в сопровождении крестного хода с пением и молитвами. Когда из Тулы приехали красноармейцы усмирять бунтовщиков, люди вышли к ним навстречу с этой иконой. Красноармейцы расстреляли тех, кто шел впереди: священника, дьяконов и несколько прихожан, среди которых были женщины и дети. Часть людей разбежалась, но, когда красноармейцы стали шарить по избам и сараям, мужики всех их перестреляли.
Единственное на что решился Воронков, это прекратить в своем селе все крестные ходы, а службу в храме ограничить двумя днями в неделю, по воскресеньям и церковным праздникам, если они не совпадают с государственными. Церковное имущество тоже пока не трогали, боясь народного гнева, только прислали комиссию из комсомольцев кирпичного завода, чтобы те составили опись всех ценных икон и предметов.
Один из переписчиков, бывший дьячок церкви, а теперь комсомолец и безбожник Иван Беспалый стал допытываться у отца Владимира, куда и кому отдали на реставрацию икону «Утоли моя печали». Ему назвали фамилию известного художника в Москве. Дотошный дьячок обнаружил отсутствие и других икон и дорогих предметов, видимо, о чем-то догадался, но из-за уважения к отцу Владимиру и Михаилу Андреевичу Гордееву не стал докладывать об этом остальным членам комиссии.
Воронков ходил злой и, не зная как бороться с попами, чтобы не вызвать особого возмущения народа, потребовал убрать церковный хор. Тут он просчитался: хор оставался единственной отрадой сельчан. Люди пришли к сельсовету, требуя, чтобы хор оставили в покое. Воронков сам вышел к бунтовщикам, пригрозил при повторении такой демонстрации вызвать из города ЧК и красноармейцев. У него вошло в привычку: чуть что, грозить ЧК и военной силой.
Вслед за Воронковым на крыльце появился его заместитель Мохов. Его умирающая мать все-таки упросила сына разрешить пригласить к ней священника для соборования. Мохов уступил. После прихода отца Владимира женщина ожила и вскоре поднялась на ноги. Чудо не чудо, но Мохов не решался теперь идти наперекор верующим. В первых рядах толпы он увидел свою мать и слепую сестру, которую любил и жалел. И к людям он относился с большим уважением и пониманием, чем Воронков.
Мохов объяснил людям, что в селе теперь есть клуб, там работают кружки, организуется и хор, которым по-прежнему будет руководить матушка Евгения. Сказал и под тяжелым взглядом Воронкова поправился: Евгения Федоровна Вознесенская. Все певцы могут перейти туда и давать концерты в клубе, как это делают артисты в больших городах.
– Певчий хор – не артисты, – выкрикнул кто-то из толпы, – служба без певчих не служба.
– Оставьте в церкви хотя бы Антона Пахомова.
– Дьякона Тихона.
– Внучонка Гордеева.
Но Воронков был неумолим. Оттолкнув Мохова, он снова вышел вперед.
– Все товарищи, все, – старался он перекричать расшумевшуюся толпу. – Революция, товарищи, вас призывает к новой жизни, а церковь тянет назад, в темное прошлое.
В этот момент на крыльцо вышла Василиса с каким-то ящиком и поставила его на перила, придерживая рукой. На штуковине была труба. Под трубой крутилось что-то гладкое, черное и скрипучее. Оно шипело, как блин на сковороде. И вдруг оттуда понеслось над толпой: «Эй, ухнем! Эй ухнем! Еще разик, еще раз…».
Люди замерли от неожиданности. Кто-то первый раз увидел эту штуковину, кто-то раньше видел ее у бывшего хозяина избы Мельникова или у родных в Туле. «Граммофон, граммофон», – пронеслось по рядам.
– Что за черт. Посадили человека в ящик, и он разрывается, – удивлялись другие и по привычке крестились, отгоняя от себя нечистую силу.
– Да это Шаляпин, певец такой известный, наш человек, из простого народа.
– Ну и голосище, а у Тихона все-таки лучше. У этого голос дребезжит.
– Так это не голос дребезжит, а пластинка, вон та черная штуковина. По ней иголка бегает.
– Господская затея. Чего только не придумают!
– Вот так, товарищи, – сказала Василиса, – вы сможете послушать в клубе любую пластинку. У нас их много. Приходите.
– И на лекцию в воскресенье приходите, – добавил Толкалин.
– Безбожники! Нехристи! Ишь, что надумали: пластинки вместо хора, – ворчали люди, расходясь по домам.
Им было стыдно, что не заступились за отца Александра, когда у него вывозили книги. И теперь не смогли отстоять свой любимый певчий хор. Чувствовали силу Воронкова и новой власти, а те брали людей измором и угрозами. Но никто пока и словом не обмолвился, обнаружив, что исчезла любимая икона Божией матери «Утоли мои печали» и другие иконы и привычные церковные предметы. Если их нет, значит так надо. Отец Владимир знает, что делает. Ему и Приходскому совету с его председателем, призванному следить за общественным имуществом, доверяли больше, чем сельсовету.

*      *      *

Алеша пошел в школу, делая для всех вид, что ничего не случилось. По-прежнему учился на одни пятерки, но уже не проявлял активности ни на уроке литературы, ни на увлекательных лекциях по истории. Оба учителя приглашали его в свои кружки в клуб, но он отказывался, говоря, что уже записался в хор матушки Евгении и авиамодельный кружок.
Дедушка пытался ему объяснить, что людям свойственно ошибаться, надо уметь прощать. Алеша доказывал ему, что это – не ошибки, а заранее обдуманные плохие поступки и даже предательство по отношению к человеку, который им доверился и делал добро. Это, как Бибик, председатель домкома на Итальянской улице, который обещал Алеше сохранить комнату и все вещи, а сам за деньги пустил туда нужных людей. Он его никогда не простит.
– Но ты посмотри на поступок Василисы с другой стороны, – говорил Михаил Андреевич. – Она же взяла эти книги не для себя, а для школы и общей библиотеки.
– Дедуля, как ты не понимаешь. Они даже не извинились перед отцом Александром. Пользуются тем, что у них власть. В следующий раз они заберут в нашем доме один этаж, сгонят всех в одну квартиру или вообще попросят отсюда выехать. От них можно ожидать, что угодно, – рассуждал совсем по-взрослому мальчик, испытавший все эти козни новой власти на себе.
Михаилу Андреевичу было страшно за внука: мальчик оказался очень ранимым. Он объяснял ему, что таких ударов и разочарований в его жизни будет много, нужно научиться принимать их с достоинством, иначе вся жизнь превратится в сплошное страдание.
Были бы в школе другие классы и учителя, Алеша ушел бы от Василисы и Ярослава Мефодьевича, а так приходилось их терпеть и слушать все, что они рассказывали, а рассказывали они, как назло, оба интересно. Этого Алеша не мог отрицать. Но книг, которые учителя советовали детям для дополнительного чтения, он из принципа не брал ни в той, ни в другой библиотеке.
Саша тоже затаил на всех обиду и проговорился как-то Алеше, что надо Василисе и сельсовету отомстить, но, как это сделать, он не знает. В кружки он не ходил, увлекся футболом, вошел в школьную футбольную команду и целыми днями пропадал на стадионе за селом. Футбол пришел в Россию из Англии и некоторые члены команды назывались английскими словами: Саша был форвардом, то есть нападающим, игроком передней линии команды. Его заставляли бегать, прыгать, хитрить и умело обходить игроков другой команды. У него постоянно были разбиты в кровь локти и коленки, чем он немало гордился.
Постепенно вроде бы все успокоились. Алеша занимался в хоре. Матушка Евгения опять заставляла его или солировать, или одному петь песни и подходящие для его возраста арии из опер, вроде песен юного пажа Керубино из оперы «Свадьба Фигаро» Моцарта. Когда-то Алеша знал «Коломбину» – веселую служанку из итальянских пьес. Ее маска висела на фасаде театра на Итальянской улице. Теперь он познакомился с Керубино. Этот веселый плут и юный влюбленный Алеше очень нравился. Он вполне смог бы сыграть эту роль в музыкальном театре. Еще он пел романс «Гори, гори, моя звезда». На концертах эту песню его просили исполнить по второму разу. Некоторые женщины от избытка эмоций выбегали со слезами из зала.
Одновременно по программе, спущенной откуда-то сверху, матушка Евгения должна была обучать певцов сольфеджио. Понимая, что деревенские мужики, вроде дьякона Тихона и кузнеца Антона Пахомова вряд ли будут изучать такую трудную науку, она просто рассказывала им об иностранных и русских композиторах и их творчестве, упоминая и композиторов, писавших духовную музыку.
Казалось бы, все это должно было привести Алешу к увлечению музыкой и пению, но его захватило моделирование самолетов. Учитель физики и математики, строгий и требовательный на уроках, на занятиях кружка преображался, с увлечением рассказывая ребятам об авиации и своих полетах над вражеской территорией во время войны с германцами. «И еще, – говорил он, – кроме открывающейся сверху красоты, испытываешь восторг от того, что ты паришь в воздухе, как птица, и тебе подвластна умная машина».
Подобные чувства Алеша испытывал, когда звонарь Евсей разрешал ему подняться вместе с ним на колокольню. Пока он звонил в огромный двухпудовый колокол, Алеша с замирающим сердцем смотрел на открывающийся сверху вид на село и его окрестности. Люди казались маленькими, дороги прямыми линиями, леса – зелеными коврами, расстилавшимися до самого горизонта. А если подняться еще выше, как белые голуби, или еще выше, как самолет, можно увидеть Веденев, бывшее дедушкино имение Калиновку и Спасо-Никольский монастырь.
И вот уже Михаилу Андреевичу дано задание купить в хозяйственной лавке в Веденеве или Туле лобзик для выпиливания из фанеры разных деталей, наждачную бумагу, квадратный напильник, бумагу, клей, суровые нитки, а в речи внука появились новые слова: авионика, перкаль, фюзеляж, закрылки, глиссада, катапульта. За ужином он рассказывал дедушке о чудо машинах, которые без посадки могут совершить полет в 3 тысячи километров. Такой первый перелёт через Атлантику совершили 14 июня английские летчики на самолёте «Виккерс Вими». Взлетев в Ньюфаундленде в Америке они через 16 часов 12 минут приземлились в Ирландии.
– Во время полета, – рассказывал мальчик с горящими от восторга глазами, – у них из-за дождя и мокрого снега началось стремительное оледенение самолета. Один из двигателей заглох. Тогда одному из пилотов пришлось пробраться к двигателю по обледенелому крылу и вручную завести его. После этого двигатель отказывался работать еще пять раз. И еще пять раз его запускали вручную.
Михаил Андреевич слушал внука и радовался, что мальчик оттаял душой, тянется к ребятам, нашел новых друзей. Летом они с ним везде ходили вдвоем, теперь Алеша бегает с одноклассниками на лыжах в лес, катается на коньках по озеру, ходит с ними на рыбалку. И в доме он – незаменимый помощник: колет дрова, таскает воду из колодца на три семьи, выполняет разные поручения отца Владимира и обеих матушек. Ольга Николаевна его нахваливала, говоря, что от своего сына Саши помощи не дождешься, а Алеша сделает все, что ни попросишь.