Расходный материал

Майор Силантьев, старший следователь по особо важным делам, сделал отметку в календаре. До пенсии оставался ровно месяц. Он с грохотом отодвинул стул и тяжело пошаркал к окну. Капли осеннего дождя наперегонки скатывались по давно немытому стеклу. Голые деревья зябко кренились от промозглого ветра. Редкие машины словно старались побыстрее проскочить улицу, сплошь в выбоинах и грязных лужах. Он оперся о подоконник. Дурная у него получилась жизнь. Из-за принципов карьеру сделать не удалось. В пятьдесят пять быть с таким званием — смешно и грустно. Жена любимая давно сбежала к другому. Сынишку видел редко. Всё работа и работа.

«Скоро, совсем уже скоро я смогу заняться дачей. Буду ходить на рыбалку. В лес за грибами наконец выберусь. К сыну в гости съезжу», — большой и грузный Силантьев перебирал в голове свои планы на ближайшее будущее. Он недовольно покосился на кипу папок у себя на столе и тихо выругался. Их маленький провинциальный городок потрясла череда смертей подростков. Граждане не просто роптали, они устроили народный сход на центральной площади, а каждые похороны добавляли страха в души людей. Один за другим школьники совершали суицид. Родители в панике стали оставлять детей дома и жаловаться во все инстанции. Вместо помощи сверху, нет чтобы столичных сыщиков прислать, руководство главка наседало на Силантьева и требовало результатов. А что он мог? Патологоанатом по всем случаям чётко заявил: ничего, чтобы указывало на насильственные действия нет. Все сами, безо всякой помощи.

Так не вовремя ему досталось это дело! Точнее, ровно восемь дел, объединённых теперь в одно. Конечно, он вряд ли успеет разобраться до конца сам, придётся передавать кому-то из коллег. Только выбор невелик, из толковых — одно старичьё, как и он. А стажёры — салаги, проку от них! Только и годятся, чтобы улицы патрулировать. «Эх, тоска-то какая!» — седой майор вновь открыл верхнюю папку.

Павел Фоменко. Четырнадцать лет. Успеваемость средняя. Из родителей в наличие только мать. Братьев и сестёр нет. Характер — неконфликтный. Увлекался футболом, ему пророчили попадание в юношескую сборную края. Шагнул с крыши строящейся многоэтажки.

Следующая папка. Юлия Тимофеева. Пятнадцать лет. Отличница, шла на золотую медаль. Все отзывы положительные. Семья обеспеченная, папа — заведующий птицефабрики, есть младшая сестра. Легла на рельсы перед скоростным поездом.

Следующая. Настя Вихрева. Тринадцать лет. Хорошистка. Добрая и отзывчивая девочка. Младшая из троих сестёр. Семья интеллигентная, оба родителя — преподаватели местного колледжа. Выпила две упаковки рецептурного препарата от давления. Скорая ничего не смогла сделать.

Ещё. Олег Очипень. Семнадцать лет. Успеваемость средняя. Мать — одиночка, работает уборщицей в той же школе. Собирался стать инженером-программистом. Повесился.

Ещё. Миша и Вика Саркисовы. Близнецы. Шестиклассники. Из благополучной семьи. Вскрыли вены, пока дома никого не было.

Следующая. Оксана Чарова. Тоже шестнадцать. Тоже хорошистка. Гордость школы, многократная чемпионка по фигурному катанию. И тоже из хорошей семьи. Бросилась под грузовик.

И вот ещё. Ефим Наумов. Ему вообще двенадцать. Прыгнул с центрального моста. Собирали по кусочкам.

Майор устало потёр виски. На него с фотографий смотрели юные и красивые лица детей, которых уже нет. Все случаи самоубийств школьников произошли за два месяца в этом году. Никто из них не проявлял никаких признаков депрессии. Ни у кого не было серьёзных конфликтов. И все они учились в одной школе. Это было единственное, что было у них общего.

Силантьев второй час допрашивал директора школы. Иван Михайлович, пожилой бородатый интеллигент в очках с золотой оправой, имевший кличку «папа Ваня», только руками разводил, он сам ничего не мог понять — почему подростки сводят счёты с жизнью, хотя никаких причин для этого не было ни у кого из них. Их классные руководители были просто в шоке. Друзья, одноклассники — все в один голос рассказывали о погибших только хорошее. Собирали педсовет. Думали, гадали. На внеочередном общешкольном родительском собрании тоже. Кричали, плакали, ругались. А идей так и не придумали. Самое примитивное — перевести всех учеников на дистанционное обучение, как было при пандемии. И какой же это выход?

Майору предстояло самое неприятное — идти опрашивать родителей. Он с тяжёлым сердцем отправился по первому адресу, выбранному наугад. Это оказались родственники близнецов Саркисовых. Мать, хотя и прошло полгода, до сих пор лежала в клинике с нервным расстройством. Отец был скуп на слова и не хотел особо ударяться в воспоминания. Зато бабушка, которая и занималась воспитанием детей, была рада нежданному собеседнику. Она заварила вкусный чай, насыпала горку конфет и увела следователя на кухню.

Не смотря на возраст и страшную утрату, Анна Юрьевна, как бывший педагог, сохранила выдержку и здравый смысл. Она подробно рассказывала про последние месяцы перед трагедией. Поскольку все домашние задания они с детьми делали вместе, естественно, что ребятишки делились с ней всеми школьными новостями и своими впечатлениями. В их возрасте ещё не скрывают свои эмоции и не прячут проблемы. Ничего, что бы толкнуло детей на роковой шаг, бабушка так и не вспомнила. Вскользь Анна Юрьевна упомянула, что близнецам очень нравилось посещать драмкружок, куда не так давно пришёл новый руководитель. Майор записал показания, поблагодарил за гостеприимство и уже собирался уходить, когда просто ради вежливости спросил: «А что ставили то в том драмкружке?». Бабушка грустно улыбнулась, смахивая невольные слёзы: «Они не успели ничего поставить, только читали пьесу. По ролям».

Следующим адресом была квартира Олега Очипеня. Открывшая дверь женщина выглядела страшно. Такими рисуют узниц концлагерей. Взгляд пустой. Очень худая, ссутулившаяся, с немытыми и нечёсаными волосами непонятно блёклого цвета, в старом полинявшем халате, стоптанных тапках и явно «подшофе». Неубранная квартира, словно притон, изобиловала пустыми бутылками и той вонью, которую даёт запах перегара и дешёвых сигарет. Когда она поняла, по какому вопросу к ней пришли, с ней случилась истерика. Силантьев, как опытный человек, умел обращаться с дамами такого типа. Он сходил в ближайший магазин, купил необходимое, вернулся и по-быстрому сварил куриный суп. Заставил её покушать, налил пивка и стал спокойно расспрашивать. Марина растила сына одна, его папаша, как только понял, что его пассия беременна, растворился на просторах родины. У неё не было ни образования, ни состоятельных родственников, которые могли бы помочь молодой мамочке. Ей повезло, она устроилась соцработником в Собес, разносила продукты старикам, мыла и убирала. И вот одна бабулька, увидев выпирающий Маринкин живот предложила что-то типа договора ренты. То есть она живёт с ней, готовит, стирает, ухаживает, а как бабушка преставится, квартира достанется Марине с ребёночком. Лет через пять бабка померла, и Марина с сыночком Олежкой зажили пусть небогато, зато дружно. Марина устроилась техничкой в ту школу, куда пошёл учиться Олег. И сын на глазах, и зарплата, пусть небольшая, но есть. Олег старался во всём помогать матери. Он видел, что она из всех сил старается для того, чтобы его жизнь сложилась лучше, чем у неё. Он собирался идти в институт, исполнить Маринкину мечту. Олег ходил на подготовительные курсы. Марина взяла ему в кредит ноутбук последней модели. Это было нужно для его айтишных занятий. Как он вдруг решил залезть в петлю, она не понимает. Её жизнь превратилась в пыль, как та, что катается клубами по грязному полу.

Силантьев, на всякий случай, решил уточнить — не было ли чего-то необычного в разговорах с Олегом накануне его гибели. Мать отрицательно качала головой. вытирая слёзы, оставляющие серые бороздки на её впалых щеках.

— Он был позитивный человек. Ему всё в жизни нравилось. Даже нравилось в драмкружок ходить. Они там пьесу по ролям читали. Вот-вот должны были начать ставить. Он хотел быть главным героем, — Марина опять была готова разрыдаться.

Силантьев поспешил уйти.

Родители Оксаны Чаровой будто окаменели. Потухшие и поникшие, они жались друг к дружке, словно воробушки в мороз. Все стены квартиры были увешаны фотографиями, медалями и грамотами дочки. Они вяло лепетали про её спортивные достижения, про планы, про поездки на соревнования. И, судя по всему, так и не хотели (или не могли?) поверить, что всё оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Плакать, не плакали, просто судорожно заглатывали воздух, пытаясь рассказать, какая она красавица и умница. Произнести слово «была» так и не смогли. И про театральную студию тоже упомянули. Мол, ей так понравилась пьеса и молодой режиссёр, что она, никогда не интересовавшаяся музой Мельпоменой, загорелась там поучаствовать.

Ефим Наумов жил в частном доме. Добротный, кирпичный, с красивым кованым забором. Неугомонно брехала цепная псина. Силантьев многократно нажимал на кнопку домофона, но никто не спешил открывать. Когда следователь уже собрался уходить, дверь распахнулась и на крыльцо чуть не выпала мадам в ослепительно розовом одеянии. Она еле стояла на ногах. Грязно матерясь, она открыла калитку.

— Что вам н-н-надо? — она была сильно пьяна.

Майор уже смирился, что люди чаще всего топят горе в вине. Он невозмутимо объяснил женщине, кто он и по какому поводу. Мама Ефима молча показала рукой в направлении открытой двери. Гостиная, обставленная дорого и со вкусом, резко отличалась от хозяйки. Её выбеленные волосы, синие тени, алая губная помада и «вырви глаз» розовый пеньюар напомнили Силантьеву времена Советского Союза и продавщиц из овощного магазина. Для полноты сходства не хватало ярко красного маникюра с чёрной каёмочкой грязи под ногтями. У Ольги, как представилась мадам, ногти были ухоженные и покрашены нейтрально.

Она немного протрезвела и честно и подробно рассказала следователю всё, что могла. Её мальчик, умный и тихий, послушный и спокойный ребёнок. С ним не было никаких проблем. Он постоянно звонил маме о каждом своём шаге. Пришёл в школу, позвонил. Пришёл домой, позвонил. Покушал, позвонил. Ольга и не переживала, могла и в командировку уехать и личную жизнь налаживать, отец Ефима умер два года назад от сердечного приступа. Увлечений у Ефима особо не было, игры компьютерные разве что да конструктор «Лего». Она потащила Силантьева в детскую. Там был поистине мальчиковый рай. Радиоуправляемые модельки машин, вертолётов, корабликов. Собранные из «Лего» всевозможные домики, башенки, дворики. На стене висел портрет Фимы, вихрастого мальчугана с доброй улыбкой. Ольга смотрела на портрет с такой тоской, что у майора стало так муторно на душе и он засобирался уходить.

— А как Фима радовался, что его взяли в драмкружок, вы не представляете, — Ольга поднесла носовой платок к повлажневшим глазам. Следователь кивнул и попрощался.

Видеть раздавленных горем родителей у майора не было больше сил. Он ограничился телефонными разговорами. Все остальные опрошенные родственники также подтвердили, что их чадушки никоем образом не тосковали, ни с кем не ругались, строили планы на будущее. И все посещали драмкружок.

Силантьев уже начал догадываться, но перед решающими действиями решил сделать ещё кое-что. Он зашёл в ближайший цветочный ларёк, купил шестнадцать красных гвоздик и поехал на кладбище. Осенний вечер был мерзок и дождлив. Старая служебная «Волга» скрипела так, будто собиралась рассыпаться прямо сейчас. Вот и погост. Уже начинало темнеть и Силантьев, в одной руке крепко держал зонт, чтобы злой ветер не вырвал его, а в другой аккуратно нёс цветы. Свежие могилы, уставленные венками, сразу выделялись на фоне унылых крестов и тёмных памятников. Ребятишек похоронили рядом, на центральной аллее. Вот они все восемь цветочных холмиков. Майор осторожно раздал каждому по две гвоздички.

— Простите, что не уберегли, — седой сыщик и не думал, что он тоже умеет плакать. Он не стыдился своих слёз. Он думал, что если бы с его сыном случилось бы подобное, то вряд ли он бы смог это пережить. А если бы и пережил, то с психикой бы точно начались бы проблемы. Бедные родители! Каково им приходить сюда с осознанием, что жизненный путь их детей оборвался так рано, так нелепо. Каково им понять и принять произошедшее? Когда умирают старики — это хотя бы закономерно, хоть и тоже больно. А когда дети? Которые ещё вчера смеялись, шутили, думали про будущую профессию, гадали, куда будут поступать. Потеря ребёнка — самое страшное, что может случиться. На каждой могилке с любовью рассажены мягкие игрушки, намокшие и жалкие. Символ такой, модный. Будто это хоть чем-то может помочь! Свечки ароматические, плавающие в дождевых лужах. Скорбящие люди через ритуалы пытаются справиться со своей болью. Не помогает это. Силантьев вспоминал, как встречал жену из роддома, как гордо вёз её домой. Ещё бы, сын родился! Его первое кормление, первое купание. Первый шаг. Первое слово. Его крохотное тельце, доверчиво прижимающееся к отцовской груди, когда он укладывал его спать. Его ладошка, гладящая папину щетину. Как повёл его в первый класс. Как переживал за его первую «двойку». Жена ушла, когда сын был в шестом. Такой же, как Фима Наумов. У которого уже не будет выпускного вечера, не будет первой любви, ничего не будет. Как и у Оксаны, Миши, Вики, Олега, Насти, Юли и Паши. Он хотя бы изредка видел сына, водил его в кино, покупал подарки. Они даже в отпуск вместе съездили, к морю. И к окончанию школы он подсуетился, его сын без проблем поступил на бюджетное отделение в престижный столичный ВУЗ. Просто кое-кто был ему обязан, вот и отблагодарил. Сынок так и осел в Москве, женился. Обещает скоро порадовать внуками. А у родителей погибших подростков не будет ни свадеб своих детей, ни внуков. Ничего. И будут они на каждый праздник или просто, без повода приходить сюда. И жить воспоминаниями. Когда у тебя отнимают будущее, ты живёшь прошлым.

Следователь позвонил папе Ване.

— Иван Михайлович, а кто у вас работает в театральной студии?

— Так уже не работает. Это студент был, Серёжа. Он в прошлом месяце практику закрыл и уехал.

— Дайте мне его координаты, надо кое-что проверить.

Группу захвата Силантьев собирал сам. Чёрный микроавтобус, без номеров, внутри — автоматчики в закрытых тонированных с забралами шлемах. Молчаливые и суровые. Сергея Иванова задержали прямо во время лекции, заковали в наручники и привезли в отдел. Допрашивал его майор долго, всё не мог поверить услышанному. Кудрявый, черноглазый парень, с обаятельной улыбкой объяснял майору, что за психологические эксперименты не судят. Без тени раскаяния и чувства вины он поведал, что он разработал собственную методику с элементами нейролингвистического программирования и сам написал текст пьесы. Сработало в девяносто процентов случаях. Сергей придумал каждому кружковцу своё слово — триггер. И как только он его произносил, на следующий день дети самоликвидировались. Причём способ ухода он оставлял на их усмотрение, кому что нравилось.

— Вы не понимаете! Это же открытие на Нобелевку тянет, — убеждал он следователя.

— На пожизненное это тянет, столько душ невинных загубил, — уставший Силантьев допечатал протокол и позвонил начальству с докладом. Его вежливо поблагодарили за хорошую службу и заявили, что это дело государственной важности и его забирает ФСБ.

— Видите! — Иванов, гордый, как индюк, раскраснелся и прям подпрыгивал на месте, — моя идея будет воплощена, как секретное оружие! А эти недоросли — просто расходный материал. Силантьев не сдержался и со всей силы заехал экспериментатору в челюсть.