Греч и всё остальное

--Гранатовый сок--
Когда я приехала к Коле в Тверь впервые, мы купили трёхлитровую банку гранатового сока.
Михалыч спросил:
– Варя не против, что ты под ноль постригся?
– Так она меня и обкорнала, – весело ответил мой.
Волга была широкая и блестящая тогда. Она и сейчас такая.
А осенью нам устроили археологическую свадьбу с танцами под дождём. Подарили книжку рецептов с надписью рукой И.Н. «не забывайте, что акромя экспедиционной существует вкусная и здоровая пища».


--Карл Маркс--
В 95-ом мы копали тверской Кремль. Деньги были бюджетные, федеральные. Но до нас не доходили. Застревали где-то по пути, вероятно на уровне городской администрации.
А работать-то надо. Лето короткое. Рядом, в городском саду, гремело веселье, аттракционы, леденцы, песни. Всё время включали "Крылатые качели". Мы решили, что ещё немного, и один из нас запульнёт что-нибудь в ближайший динамик. Сил слушать "Качели" не было уже решительно никаких.
У входа в горсад стоял гранитный бюст Карла Маркса. Вылитый Лапшин, руководитель наших раскопок.
Тянуть с деньгами не было больше возможности, ведь кроме нас были ещё и рабочие, а без рабочих на таком раскопе делать нечего. Лапшин пошёл к мэру или губеру (уж не помню точно) на приём. И вот заходит он такой, худой (возможно, недоедающий, а кто его знает-то?), благообразный седой Карл Маркс в рваных джинсах к высокому этому начальнику и начинает тихим-тихим голосом что-то такое втирать. Ну почти шёпотом. И губер этот так обалдел, что сразу денежный засор прочистил.
Люблю песню "Крылатые качели". Как слышу, сразу так тепло на сердце!



--Прохоровы--
Прохоровы работали вдвоём. Он и она. Его звали просто Прохоров. А она Ирина. Скажешь бывало, надо взять вёдра, наносить воды. Прохоров сразу превращался в Наполеона средней руки. Командовал:
— Ирина! Вёдра! – она послушно несла вёдра, он ей помогал. И так много лет. Мы привыкли к этому "Ирина!..."
Но, женский алкоголизм, как известно, жёстче и суровей мужского. Ирины не стало. Некому теперь говорить: "Ирина!... "
Нашёл другую себе, но ненадолго. Не то, всё не то. Работает один, тихий, исполнительный. Прохоров.


--Фатима--
Мы копали втроём траншею на улице Троицкая. Стоял сухой, светлый сентябрь. Не очень солнечный, но светлый.
Вот как-то после обеда к нам подошла девочка-казашка из дома напротив. Подошла и устроилась на корточках рядом, на краю траншеи, и стала смотреть что мы делаем. Долго-долго смотрела на нас внимательными раскосыми глазами.
Таня в конце концов не выдержала:
– Привет! – девочка взглянула на неё серьёзно и не ответила. Ей было лет восемь. Волосы убраны в хвостик, платье родом откуда-то из советских времён.
Она долго просидела. Может полчаса, может час. Таня опять не выдержала, посмотрела прямо на девочку и спросила:
– Интересно? – девочка кивнула. Поднялась, постояла ещё немного и ушла домой.
На следующий день она пришла снова. И снова смотрела. Таня опять сказала:
– Привет, – девочка едва заметно улыбнулась.
Потом через полчаса подошёл мальчик помладше. Таня сказала:
– Привет.
Он ответил с небольшим акцентом:
– Привет.
– Тебя как зовут?
– Муса.
– А сестру?
– Фатьма.
– А почему она молчит?
– Она глухонемой.
– А по губам понимает?
– Да, немножко.
– А в школе учится?
– Нет. Надо в интернат. А возить некому.
– А ты ещё не ходишь в школу?
– Нет.
– Вы с Фатимой играете вместе?
– Она мама помогает пирожок делать. Тётя на рынок продаёт.
– А с чем пирожки?
– С капуста и с мясо.
Потом Муса ушёл. А Фатима осталась. Всё смотрела, смотрела.
Работы на траншее шли ещё неделю, и каждый день Фатима приходила и наблюдала за нами. Мы немного разговаривали с ней. Она улыбалась, кивала головой.
Потом мы всё доделали и ушли. Но мы привыкли к Фатиме. И долго ещё вспоминали её. Я и сейчас иногда думаю: "как там Фатима в своём беззвучном мире лепит пирожки с капустой и с мясом?"


--Последний семинар--
В местном археологическом фольклоре И.Н. - наш отец родной, или просто "папа". Когда-то давно, когда мы только начинали, я побаивалась "папу", побаивалась и сторонилась. Очень строгий начальник. Придирчивый, несговорчивый, порой гневливый. Я конечно, за пару лет привыкла к нему, стала воспринимать как погоду. То солнце, то гроза. Солнце тоже, да. Ведь "папа" прекрасно поёт, в том числе и песни своего сочинения. Потом я стала взрослее, твёрже, перестала его бояться, стала спорить с ним, поняла, что убедить его в чём-то разумном не так уж и сложно. Я вдруг увидела на одной из посиделок, каким необыкновенным, разноцветным и мощным чувством юмора обладает наш "папа".
Я работаю у "папы" тридцать лет. Мы притёрлись друг к другу. Удачи и неудачи, открытия и трудности в работе сделали нас почти родственниками. И только на этом заседании семинара, которое он решил объявить последним, я вдруг отчётливо поняла, что у нас за "папа". Этот семинар, который много лет тянул жилы и деньги из нашей организации, силы и нервы из "папы" и моих коллег, вдруг увиделся в другом свете. Он оказался явлением, явлением с большой буквы, в археологической жизни не только Твери, но и всего сообщества, всех этих каменщиков, ямников, срубников в масштабах страны.
"Папа" решил напоследок раздать все сборники. Их лежало на столах двенадцать разноцветных выпусков для примера, а на подоконниках десятки пачек. И в каждом из них накрепко припечатаны к белым страницам, так, что ни в жисть не высыпятся, и Дьяково, и Фатьян, и неолит, и немеряно радиоуглеродных дат, и пара добрых сотен достойных имён. Причём с каждой статьёй "папа" возится, как с родным ребёнком, не выпускает в печать, пока не уверен в последней запятой. Он и нашу работу редактирует так же. Въедливо и дотошно.
Ещё одна черта "папы" - старая закалка. Мы всё думаем, ну что ж мы в такой ж.., ну что у нас за несгибаемый "папа"?! Кругом сплошные откаты и нарушения. А нам, честным, законопослушным, достаются одни объедки. Но теперь смотришь налево, направо и думаешь - ведь папа-то прав, как ни крути. Репутация, как рыба, бывает только первой свежести.
В зале человек сорок пять, ещё около ста онлайн. "Папа" идёт в президиум своего последнего заседания. Тёмный костюм, белоснежная седина волнами, густая, прокуренная Беломором борода. Опирается на трость. Он такой же жёсткий, несгибаемый, как раньше. Наш "папа", наш отец родной.
К вечеру кафедра осветилась вечерним солнечным светом. Докладчики немного щурятся, надо бы пойти опустить жалюзи. "Папа" сидит за столом, очки на лбу, по-будничному записывает что-то шариковой ручкой с красным колпачком.


--Шампанское--
Троицкая улица, дом 8. Это был большой проект на несколько лет. С 2001 по 2006-й. В 2005-м работали там до конца декабря. А в первый год копали себе летом. Подобралась отличная команда из пионеров и лаборантов. Вот Макс, как раз у нас впервые работал, Надя Шириня, Таня с Андреем. Вскрыли экскаватором больше тысячи квадратов. Пошли постройки. Слои пожара. Как потом оказалось, времён опричного Грозненского похода.
Да. 39-я яма. Это был подпол. Метра два с половиной на два с половиной, глубина тоже под два. Ближе ко дну стало ясно, что в пожаре не полностью прогорела домашняя утварь, провалилось всё в подпол, в полуобугленном виде законсервировалось слоями пожара. Сохранились, как будто вчера обгорели, седло и корыто, веретёна, остатки корзин, глиняная посуда и чего только не было насыпано ещё. Вот она, 39-я, и стала моей машиной времени. Я услышала гул пожара, крики, почувствовала жар и отчаяние. Почувствовала, что было до… маленькие окошки с зимним морозным светом, лучинку, жужжание веретена… Вот тогда меня и вштырило. А до этого просто чертила слои и рисовала находки.
Копала яму Надя. С переборщиками, сама вела полевую документацию. Видно было, что наслаждается процессом. Когда доделали, захотела полить шампанским материк. Есть такая традиция - на окончание работ поливать материк шампанским. Полили. И увязли, ушли в зиму. Не смогли доделать раскоп. С тех пор пока не доделаем, не пьём шампанское.
А Надя не осталась в профессии. Уехала в Питер, получила второе высшее, дизайнером теперь.


--Зима--
Зима 2005 года. У нас был павильон. Снаружи он напоминал несуразно длинный китайский фонарик, светящийся изнутри, угнездившийся тёплым пятном в бесприютном зимнем пейзаже. Для нас, конечно, он был настоящим чудом. Внутри пахло свежим деревом и возникало чувство защищённости, даже уюта. Как-то вечером после раскопа мы ходили на джазовый фестиваль. Он длился шесть часов. Я открыла в себе удивительную способность притоптывать, пританцовывать и раскачиваться в такт музыке. Джаз обладает целебным свойством, полностью очищая мозги от шлаков. Тогда было какое-то особенное, обострённое ощущение жизни, казалось, что ты ещё более жив, чем положено.


--Траншея--
Когда в 99-м на меня упала траншея высотой 3,5 метра, первая мысль была: "Так просто и всё". Но потом Андреевская лопата быстро, лихорадочно, но аккуратно шуршала землёй надо мной, потом его руки. Потом Колька, который с перепугу говорил всё не то. Потом туалет, кровища, травмпункт. Врач, приговаривавший, зашивая: "Тише, Варечка, не плачь, доктор Миша не палач». Потом три дня в челюстно-лицевом, вправляли скулу. Палата на девять человек. Но мысли об одном, как Серёга Андреев сказал: "Варька, это предупреждение, наверное. Не твоё это всё." Да пошёл ты, Серёга. Отвечаю мысленно ему всю жизнь. С улыбкой, любя.


--Пилюс-минус--
В 2005м, зимой у нас на раскопе работала компания таджиков. Довлат работал справно. Он всё посмеивался над нашей системой штрафовать и премировать часами – плюс час, минус час. Довлат меланхолично приговаривал: «Пилюс-минус, минус-пилюс». Так здорово и колоритно это у него получалось, что мы тоже переняли у него эту присказку. Ведь в жизни тоже так – вчера «пилюс», сегодня – минус.
Позже Довлат оказался вовсе не Довлатом, а Хайдулло. Хайдулло долгое время водил маршрутку по Перовской и Советской. Жена его, рыжая белокожая татарка Оксана, нарожала ему шестерых ребятишек. Они выросли уже, конечно. Не так давно Коля встретил Хайдулло. Тот обещал прислать на раскоп работать двух своих старших. Но нет, не пришли. "Пилюс-минус".


--Греч--
Почему так тянет написать про Серёгу Греча? Ведь наше с ним общение ограничивалось в основном двумя фразами:
– Вара Викн, скоро перерыв?
– Арбайтен, Серёга.
У Серёги была кликуха "Греч", происходящая от фамилии. Мы-то конечно, называли его Серёгой, нам по статусу не полагалось звать рабочего "Греч". Но "Греч" ему очень подходило. От его образа, ершистого и колючего, от грубоватого голоса с хрипотцой, оставалось ощущение, как от шершавости гречки, которую промываешь в холодной воде. И вот это вот всё озарялось нагловатой улыбкой и упрямым взглядом ярко-голубых глаз.
Греч был одним из многих ребят, пришедших на раскоп с Пролетарки в середине 2000х. Это, пожалуй, самый неблагополучный район Твери. Ребята с Пролетарки делились на спортсменов и не спортсменов. Спортивная школа там была оплотом ЗОЖ. Греч не был спортсменом. Родители его, хронические сидельцы, не принимали участия в воспитании сына. Греча вырастила бабка. Жили они вдвоём в небольшом домике за казармой.
Греч был белобрысым, конопатым, крепким и невысоким, как молодой боровик. Или ширококостный бычок. Чуть что заливался краской от смущения или гнева. Говорили, что тырит находки, но замечен за этим не был. Работал на носилках. Для лопаты не подходил. Копальщики на раскопе особая каста. Копальщику приходится думать – слои, пласты, уровень – это было не для Серёги. Ему надо было что попроще. Вот булыган потягать, позабавиться, силушку свою молодецкую показать, это да. А копать...
Сезона три ребята проработали у нас. Греч, да и многие из них, учились тогда в промышленном техникуме. Греч на автомеханика. Потом ребята пропали с нашего горизонта, кто в армию, кто работать на постоянно устроился. А Греч сел. Это было неожиданно для нас, казалось, что всё у них там более-менее благополучно. Как сел, почему сел? Да вот так, на два года за угон.
Через несколько лет я встретила Греча в автобусе. Он встал с заднего сидения:
– Вара Викн, садитесь, я выхожу.
– Как ты, Серёга, чем занимаешься?
– Работаю, – с некоторым вызовом ответил он, – На Путевом, каменщиком.
Через год или вроде того я узнала, что Греч вместе с бабкой сгорели в своём доме.


--Белая дверь--
Первое время в экспедиции в Твери мы с моим жили на базе. Ну, как первое время, лет двадцать. Если забыть поставить будильник, то в девять тебя разбудят громкие хлопки высокой белой входной двери. Это ребята пришли на работу. Сначала Галя, потом Саша, другой Саша, Серёга Андреев, Макс, Лена…
Напротив белой двери прикноплен листок А4 с отпечатанным на ч/б принтере безумно скалящимся Спанч Бобом и надписью «Улыбнитесь, вы пришли на любимую работу!»