Моя мама

               
  Родилась мама 23 мая 1908 года в деревне Шпильки.  До замужества жила при отце на хуторе Малые Новосёлки.
Женя была красивая. Тонкое лицо, каштановые волосы, высокий чистый лоб, чёрные брови. Ясные серые глаза светились умом и живостью.      
Красивый, с еле заметной горбинкой нос – отцовский. Худощавая, стройная – тоже по отцу.  У неё были очень красивые ноги, как точёные, и маленькая ступня – туфли носила 33 размер, как у детей... Её девичьи хромовые ботиночки, на каблучке, с удлинёнными, на шнурках, голенищами, шиты были на заказ, видно, искусным мастером: такую работу не грешно и в музее поставить... А ботинки эти, как новые (видимо, редко их мама надевала) так и пролежали у нас в сундуке на чердаке...
   Женя училась охотно, ходила с хутора за пять вёрст в Койданово. Семь классов по тому времени считалось хорошим образованием для девушки. Знала французский язык.  Много читала, особенно любила Льва Толстого. В разговоре была умна и находчива. И молодые люди тянулись к ней. К тому же очень легко танцевала, и на вечеринках её весь вечер приглашали. Короче, пользовалась в своём кругу успехом.
   Был у неё парень, первая любовь. Боясь, что его заберут в армию и Женя может не дождаться его и выйти замуж, он перед каждой комиссией, идя в военкомат, придумал пить крепкий настой  махорки. Сердцебиение было такое, что его призыв каждый раз откладывали... В результате заболел лёгкими и умер от скоротечной чахотки... Женя сильно и долго по нём горевала. И никто ей долго не мог быть по душе...
   Был у Жени и другой обожатель – настойчивый и неотвязный. Он грозился застрелиться, если она будет к нему холодна и дальше.  А она не  могла ему отвечать: насильно мил не будешь... И он с отчаяния, потеряв голову, задумал убить её...
   Жене шёл восемнадцатый год. По воскресеньям молодёжь собиралась у кого-нибудь из соседних хуторов на вечеринку – танцевали, разговаривали, играли в модный тогда флирт. Лето, тёплые ночи, как сидеть дома?..
   В тот вечер Женя, по обыкновению, одна возвращалась домой с вечеринки. А этот обожатель притаился  во дворе за стожком сена и поджидал, когда она пойдёт мимо... Только Женя поравнялась со стожком, парень бросился и ткнул её ножом в грудь!.. И тут же выронил нож, упал перед ней на колени, рыдая и умоляя простить: « Я жить без вас не могу!.. А вы меня не любите!..» На Жене была тонкая белая батистовая кофточка, и пятно крови сразу проступило. Женя с испугу даже не почувствовала боли. Прижимая рану рукой и не проронив ни слова, гордо прошла  мимо него в дом. А парень так и остался лежать на земле у стожка, рыдая и каясь в содеянном...
   Дома приложила к ране настойку отцовского зелья. Рана оказалась неглубокая. Кофточку тут же замочила в холодной воде – чтобы мать ни о чём не догадалась.
   После этого случая Женя долго не ходила на вечеринки. А он писал ей письма, посылал подруг её – вызвать для встречи. Но Женя его избегала.
   Однажды весной, в распутицу, подруги уговорили  Женю пойти с ними на вечеринку, была Пасха. Пошли. И парни с ними. А на пути ручей разлился, а девушки – в ботиночках, на каблуках... Парни, будучи в сапогах, взялись девушек на руках переносить через ручей. Женю подхватил тот её неотвязный воздыхатель. Донёс до середины ручья, остановился: « Поцелуйте меня хоть один  раз!..- умоляюще проговорил он.-  А то в воду поставлю...» - « Тьфу!..» - тихо ответила Женя. И он поставил её в ледяную воду!.. А сам пошёл догонять ушедших вперёд.
   Женя вернулась. Потом долго болела: сильно простудилась, покуда, мокрая, добиралась домой с полдороги... Назойливый кавалер больше не вязался к ней.
   А поздней осенью на семью обрушилось горе: от тяжёлого воспаления лёгких скоропостижно умерла мать. На руках у восемнадцатилетней Жени осталось хозяйство и четверо младших. От горя Женя вся почернела, глаза не просыхали от слёз...
   Через полгода отец женился. В дом пришла чужая женщина – мачеха... Женя по маме своей плакала три года. Не стала ходить на вечеринки, ни с кем не виделась, всё убивалась...
   И почувствовала, что глаза её стали плохо видеть... Пришлось идти к доктору, что жил на дальнем хуторе за большаком. « Если не хотите потерять зрение в двадцать  лет, - выслушав    Женю, строго сказал доктор Байдак, - то перестаньте плакать! Матери слезами вы не вернёте, а сами можете ослепнуть». Плакать Женя перестала. И долго изо дня в день ходила за версты четыре к Байдаку на лечение. Доктор глаза ей вылечил.
   Люба звала к себе в Ленинград  и Женю, где и она, как её младшие сёстры Нина и Глаша, тоже могла бы учиться – образование семь классов позволяло. Брат Антон уже учился в морском училище. Дома оставался только Борис. Женя уехать из дому не решилась, пожалела отца, видя, как ему плохо с Дарьей.
   Была и другая причина: к Жене стал часто приходить Юзик Умецкий. Жил он на хуторе у леса, по ту сторону болота, за речкой, километров за пять. Приходил по вечерам, после работы, а потом ночью через всё болото возвращался к себе на хутор...
   Парень был красивый, с волнистым чёрным чубом, чернобровый, сероглазый. Видный, самостоятельный, умный и весёлый. Женя чувствовала себя с ним как-то надёжно и защищённо, хотя он и был моложе её на четыре года. Парень пришёлся ей по душе.
   Евгении было 24, Юзику 20, когда они поженились. Женя переехала жить к нему на глухой хутор Крылово, одиноко стоящий возле елового леса.
   
  Так Женя, одна из сестёр, осталась в деревне. И всю жизнь работала в колхозе, дома надрываясь на своём хозяйстве...
« Я на всю жизнь по уши увязла в этом нескончаемом  «свинстве»: свиней держать приходилось много, чтобы осенью продать поросят на базаре, так как денег в колхозе на трудодни нам не давали. А вас надо было и одевать, и учить, за школу платили тогда.  Вот я и таскала свиньям эти вечные тяжёлые вёдра в хлев!.. И весной, и всю осень до хлева дойти можно было только в резиновых ботах – грязь чуть ни по колени: глина, лужи стоят... Свету не видела я за такою домашней работой,  тосковала... Надорвалась, болеть стала...» - говорила мама...
     По характеру мама была выдержанная, терпеливая, немногословная, даже, пожалуй, скрытная: многое молча терпела, как бы ей ни было трудно и плохо. Где бы в семье и свой голос подать, она молчала, и это было не на пользу...
   Ведь можно было, наверное, замостить болото в загородке для скотины, чтобы не плавать с полными вёдрами по лужам до хлева... Мама молчала, а отец не догадался... Жили в то время в деревне как-то неустроенно и трудно. Хотя многие бытовые трудности были устранимы... Отец в колхозе долго заведовал коровником и от зари и до темна пропадал там. А дома – везде одна мама,  - покуда я не подросла, когда смогла что-то ей помогать по хозяйству. В лет 14 воду носить я стала, а вода далеко, а вёдра – каждое по 10 литров!.. И на день надо было натаскать на коромысле около пар 10, особенно зимой, когда скотину поили в хлеву. А дорога до колодца снегом переметена, а снег – по колени...