Земля-на-крови

                Страницы истории Белоруссии
                в рассказах для юношества


ПРОЛОГ 

По одной из версий, наши предки, после того, как  земля освободилась от ледника, расселились по берегам Дуная в его нижнем течении и заняли там земли, простирающиеся до Карпатских гор. Вскоре  их стали   теснить иные народы, так же претендовавшие на эти плодородные территории. В результате чего лишь малая часть славян осталась тогда на Дунае. Именно от них, как свидетельствует  ряд историков, ведет своё начало сербский и болгарские народы.
Другая часть поднялась чуть выше к северу, где, в результате последующих смешанных браков, то есть,  ассимилировавшись с местными племенами, произошли, те народы, что стали именоваться  далее уже чехами, словаками, пруссами и поляками. 
А те из славянских  племен, что  расселились  по берегам Эльбы, со временем, затерялись среди  немецких племен, а вскоре и вовсе слились с ними, как говорится, онемечились.
Большая же часть наших предков пошли на северо-восток,  и расселилась там по берегам Днепра, и  далее по его притокам  аж до Ильмень озера и  по Волхову.
Именно они первыми вскоре  столкнулись с теми, кто называл себя «варингером», что значит вооруженный человек, а у славян  это слово вошло в обиход,  уже в сокращенном виде, как «варяг».
«Варингерами» называют норманнов, которые в поисках приключений открыли  для себя, среди прочего, ещё и  земли Скандинавии.  Страна та была суровая, большей частью покрыта скалами с дремучими лесами с большими озерами, а, следовательно, богата лесным зверем и рыбой. Однако же, основным промыслом, поселившихся там,  вольнолюбивых людей, а также  прибившихся к ним удальцов иных племен и народов, стали грабежи  судов с товарами,  да хищнический разбой в поселениях, что жили на побережьях разных стран. Их устрашающим оружием были секиры и длинные мечи,  владеть которыми их обучали с раннего детства. И смерти они не боялись, так  как сами искали смерть в бою потому, что только так они могли попасть в то место, что они называли  Валгаллой (небесный чертог для павших в бою).
Норманны нагнали  тогда такой страх на прибрежных жителей Европы, что в их монастырях  вскоре стали звучать  сугубые молитвы об избавлении  от норманнских погромов.
Пришлось с этим воинами столкнуться и нашим предкам, потому, что  «варяги»  покорили тогда практически все племена,  жившие по берегам озер Ильмень и Волхов,   став брать с них дань.   Чуть ранее до описываемых нами событий, а именно в 859 году,  славянские племена уже объединялись и даже прогнали варягов за море. Правда, в результате, вкусив успех военных побед, эти же племена затем начали враждовать уже друг с другом, дело даже дошло до бесчисленных  кровавых усобиц.
И вот тогда-то  по совету одного из родовых старейшин, а именно Гостомысла, стали искать  такого правителя, который властвовал бы  над всеми ними и судил бы всех по справедливости.   И,  не найдя такого среди своих,  как же это для нас актуально,  стали искать его в чужих землях.  И  вот однажды послы объединенных племен набрели на земли племени русичей (от слова «русь», которым именовалось их родовое племя).  Этим племенем правили три брата: Рюрик, Синеус и Трувор.
Летопись сохранила слова тех послов, обращенные к братьям: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет; идите княжить и владеть нами».
В 862 году старший  их этих братьев – Рюрик водворился сначала у Ладожского озера, положив начало поселению Ладога, а потом перебрался к истоку Волхова и поселился в  выстроенном им  укрепленном городище,  который,  впоследствии, станет именоваться, как Новгород.
Второй брат – Синеус обосновался на Белом озере, а третий – Трувор – в Изборске. 
Со временем, люди, проживающие ранее на этих землях, также стали называться русичами, а их земли Русью.

На территории будущей Белоруссии и на, порубежных с нею, землях,  жило тогда с десяток восточнославянских племен, названия которых, слава Богу, сохранились в старинных летописях.
Центральным  среди них было племя полян, жившее в Среднем Поднепровье. К северу от полян, по рекам Десне и Сейму, обитало племя северян, центром которых был Чернигов. К западу, на правом берегу Днепра, жили древляне, по словам летописца, «сидевшие в лесах». К северу от древлян, между реками Припятью и Западной Двиной, селились дреговичи (от слова «дрягва» — болото). Их соседями были полочане (названы по реке Полоте), населявшие земли по Западной Двине, а еще дальше на север — кривичи. На юго-западе между Днепром и Южным Бугом было еще четыре племени: тиверцы, на самом Буге, бужане и волыняне, а между Днепром и Прутом — уличи.  Каждое из этих племен промышляло тем, что им было ближе: кто земледелием,  кто охотой, а кто  рыбной ловлей…
Нас же, пока, более интересуют те, что  жили на Днепре, и по берегам его притоков,  кто, обживая эти земли, ставя там свои поселения.  Одно  из них стало называться Киевом, куда мы с вами и отправимся  в те  годы, когда там правил  великий  князь Игорь Рюрикович,  а в обиход ещё не вошло, ставшее легендарным, название Киевская и Новгородская Русь, но  зато было положено начало образованию первого Древнеславянское государства, а именно – объединения княжеств, а,  следовательно,  и земель вокруг Киева под единым началом варяжских князей из клана Рюриковичей, после чего, собственно, и начала выстраиваться вертикаль  нового будущего эпохального государственного образования. Это, так сказать, официальная  версия, который мы и будем придерживаться в своём повествовании.

Во второй половине  X века, с которого мы и начинаем наш рассказ,  в Киеве стараниями жены князя Игоря Рюриковича – княгини Ольги уже было положено начало каменному градостроительству, а первыми зданиями  стали городской дворец и загородный терем самой  княгини.
Дошедший до наших времен, нижний этаж каменного фундамента  этого загородного каменного терема, как свидетельствуют специалисты, был возведен из скрепленного известью красного кварцита, доставленного, не иначе, как с Волыни, верхний же этаж был сложен из тонкого кирпича с рядами мелкозернистого песчаника и прослойками цементирующего вещества, смешанного с толченым кирпичом. Сам кирпич был выкрашен светло- коричневой краской и имел скошенные боковые стенки. Среди остатков дворца найдены куски карнизов, плит, мрамора и других пород камня. Красновато-коричневый дворец был, очевидно, богато декорирован и имел роскошный вид. Известно, что внутри «хоромы» были расписаны фресками и украшены мозаикой. Потолок и пол были деревянными. Наличники дверей сделаны были из красного шифера и скреплены железными стержнями, залитыми свинцом. Обнаруженные целыми оконные стекла имели совершенную округлую форму… 
Впечатляет и сегодня, а в середине X века сие вызывало не только удивление, сколько восхищение современников, не говоря уже про  отзывы  о мудрости жены князя Игоря Рюриковича.
На  их землях,  уже какой год,  царили  относительный  мир и согласие.  Ими же  были установлены даже  единые размеры «полюдья» (податей в пользу Киева), сроки и периодичность их уплаты («оброки» и «уставы»), а, подвластные Киеву, земли уже были поделены на административные единицы, в каждой из которых был поставлен княжеский администратор (тиун). Сбором этих самых оброков занимался или сам князь или его воеводы с дружинами.
Первое проявление несогласия древлян, этот, своего рода вспыхнувший, как порох, их народный бунт,  был вызван тем, что князь Игорь пожелал собрать с древлян намного  большую дань, чем было обговорено. В общем, князь, как сейчас принято говорить, тогда немного увлекся поборами, и был древлянами за это убит.  И не просто убит… Игоря Рюриковича казнили в урочище, с помощью «размычки», то есть, нагнув два молодых, гибких дуба, князя привязали за руки и ноги, и… отпустили. Как бы в назидание.  Как видите, появился первый прецедент   «разруливать» подобные ситуации жестоким способом.
Древляне первыми же испытали на себе и проснувшийся гнев, зело любящей мужа,  княгини Ольги, принявшей после его убийства, на себя бразды правления Киевским княжеством, и буквально на глазах преобразившейся.
Древляне попытались, было, сгладить вину, прислав к Ольге сватов, а те стали звать её замуж за своего князя Мала.
Прибывших сватов, жители посадили в ладью и торжественно пронесли через весь Киев к княжескому терему, где киевляне заранее выкопали огромную яму. В эту-то  яму их и сбросили вместе с той ладьей, а затем… засыпали живьём землей.
Вслед за этим,  Ольга просит прислать к ней новых послов из лучших мужей, что было древлянами охотно исполнено. Это посольство из самых знатных древлян, пока те мылись, готовясь к встрече с княгиней,  заживо сожгли в той же бане.
После этого, княгиня Ольга с небольшой дружиной  сама смиренно приехала на земли древлян, чтобы по обычаю справить тризну на могиле убиенного мужа. Опоив во время тризны древлян, Ольга велела своим дружинникам беспощадно рубить их. Летопись сообщает о 5 тысячах  древлян перебитых.   Лишь после этого, уже с большой дружиной, она вышла походом на их столицу.   
В своде «Повесть временных лет»   летописец сделал врезку в текст Начальной летописи об осаде древлянской столицы Искоростеня, сообщая, «что после безуспешной осады,  длившейся  в течение лета, Ольга сожгла город с помощью птиц». 
Она, как говорит летописец, пообещала простить жителям смерть своего мужа, а в знак примирения попросила принести ей с каждого двора по одной птице, якобы, для  жертвы богам…  Древляне ей в очередной раз поверили,  и птицы были принесены. А ночью, к ногам  каждой птицы  Ольга велела привязать зажжённую паклю с серой.  Птицы, естественно, что полетели к своим домам… 
После страшного пожара все защитники  Искоростеня были перебиты, а  то, что не сгорело дотла, было разрушено.
Покорив и смирив таким жутким образом, древлян, Ольга собралась  отправиться  в новый поход уже против варяжских князей, которые со своими дружинами, как вы уже знаете, закрепились не только на землях Балтии, но и на большей части новгородских и псковских земель.
Дружина  убиенного князя Игоря вынуждена была ей подчиниться, признав Ольгу  регентом, то есть, временно осуществляющей полномочия великого князя, –   малолетнего сына Игоря и Ольги, – Святослава.
Когда великая княгиня оправились с войском на земли Новгорода и Пскова, то  на  всем пути речного следования,  Ольга собиралась устанавливать погосты, —  места  последующих остановок её дружины во время  уже последующего похода за сбором  «урока» (дани).
Погостьем (от слов погостить, гостиница), этакой перевалочной базой,    стали тогда небольшие, обнесенные деревянным частоколом крепостные сооружения. В них всегда находилось небольшое число вооруженных дружинников, охраняющих сам погост  и  собранную ими подать. Со временем они, эти погосты, стали прирастать домами и даже храмами…
Такова краткая предыстория.
Теперь о том, что было дальше, и на этих землях, но уже и в лицах…

Глава 1.
ОСТРОВ

Исток чистейшей хрустальной воды Днепра  некогда обозначил себя всему живому божиему миру крохотным ручейком на землях Валдайской возвышенности.
Справа и слева, напояя его и, делая с каждой верстой все более полноводным, вливаются, в образовавшуюся  вскоре реку,  воды многих иных притоков, то есть таких же сметливых и жизнерадостных изначальных ручейков, пожелавших донести  и свои воды до  теплых южных морей.
С каждым новым изгибом, Днепр делался всё  глубже и шире, упорно неся себя  через лесные урочища в сторону широких и вольных степей, обласканных солнцем.
И тогда Господь решил испытать Свое создание. Бросил Он в воды Днепра пригоршню мелких камней, и в тот же миг спокойная река уперлась в каменные пороги, пытавшиеся чередой подводных скал, преградить ей дальнейший путь.    
Забурлили стесненные каменными  грядами воды  горделивого Днепра, ставшего уже могучим, собрался он  с силою неимоверною, да  с шумным ревом  перевалил через череду порогов и, довольный собою, вновь продолжила свое  неторопливое течение, достигнув-таки вожделенного моря и, воссоединившись с ним так, что и не разберешь, где кончается река, а где начинается само море.
Творец лишь улыбнулся.
В давние времена эту реку назвали Борисфеном. А славяне, появившиеся на её берегах,  назвали её Славутичем, то есть, рекой славян. На картах же римлян она уже поименована, как Данаприс, то есть, река Даны – богини охоты.
Кто назвал эту реку  Днепром, того не ведаю. Но то, что сила в реке той неизмеримая, течение, хоть и размеренное, но непреодолимое, стало быстро понятно людям, а потому, стали они обживать её берега, ставя  поселения и даже города.
Одним из них стал Киев…

По весне  947 год от Рождества  Христова дружина Великой княгини Ольги выезжала из Киева на север без лишнего шума, но зело торжественно… Мальчишки, вечно знавшие все наперед, гурьбой и наперегонки спешили к пристаням, чтобы увидеть  отплывающие великокняжеские лодьи.
Те были нагружены так, что  их борта словно бы просели в густой туман и были видны лишь древки знамен с великокняжеской символикой. Суда  тянули вверх по течению, словно по облакам, в молочной пелене, стелящегося над Днепром, тумана.
От такой красоты, они, разинув рты,  просто замерли… Кто-кто, а они то точно знали, что на борту каждого судна стояли прикрытые грубым холстом, кованные сундуки для сбора золота и серебра, фляги с водой и вином, запасы вяленного мяса и сушеной рыбы. На  первой, кроме прочего, везли оружие  и три привезенные Великой княгине Ольге, в дар из Италии, небольшие медные пищали скорого боя, стрелявшие, подобно наливным яблокам, чугунными ядрами, с использованием не только пороха, но и некоей взрывчатой гремучей смеси, а вот сам порох везли отдельно на последнем судне.

…Незаметно подходил к концу пятый день пути, как суда Великой княгини Ольги, оставив Киев, упрямо тянули вверх по могучему Днепру почти без остановок.  Где-то тащились бечевой людьми, а где-то им в помощь, приходилось впрягать и коней, но большей частью все же  гребли,  справляясь с течением.
Они бы прошли бы и этот участок земли, если бы не остров.
Он был практически незаметен, с какой бы стороны вы мимо него не проплывали.  У лоцманов  этот участок водной глади запоминался крутым изгибом могучей реки,  и лишь дружинники, что сопровождали лодьи Великой княгини,  да те люди, что тянули суда вверх по течению,  обратили внимание на  скрытый в листве достаточно глубокий фарватер, что давало возможность понять, что перед ними, не иначе, как веками намытый остров, поросший к тому же строевым сосновым лесом. 
Этот-то лес  и скрывал возможность увидеть два достаточно крутых утеса, этакие сторожевые вышки, вытесанные ветром в камне, возвышающихся горных пород, а между ними и неизвестную реку, Это был,  не сказать, чтобы широкий, но достаточно глубокий приток,  впадающий здесь  в воды Днепра.
Ольге сообщили об увиденном, и она велела пристать к острову.
— Будем ставить здесь первый погост, — произнесла она, сходя на берег. — Более с целью оберега наших пограничных земель  пусть будет  стоять здесь крепостное сооружение…
Самой княгине уже поставили шатер, однако, Ольга не спешила на отдых и была на руках перенесена дружинниками с острова на берег, где теперь гуляла босиком по шелковистым травам, покрываемых один из берегов, неведомого ранее, речного притока, впадающего в Днепр.
Вскоре к ней подошел воевода.
— Мои люди сообщают, что через пару верст начинаются непроходимые болота. Думается мне, что и дань нам здесь не с кого будет собирать…
— А ты, воевода, поменьше думай. Болота, как я уже начинаю понимать, тянутся по обеим сторонам Днепра, а это означает, что на многие версты  иного пути кроме, как водного, здесь более нет…
— Ваша, великая княгиня, правда, — промолвил в ответ, убеленный сединами,  верный воевода.  — Сколько людей  здесь оставим?
— Для начала  мастеровых, чтобы  поставили на острове крепость, а здесь гостевой терем  срубили. И предупреди, что на обратном пути их заберем, да человек семь дружинников.  Оставим им одну  пищаль итальянскую, чтобы было чем вразумлять неугомонных соседей, если вдруг нагрянут…
— Насколько я помню, в этих местах в основном кривичи обитают.
— По мне все равно кто они: дреговичи, радимичи или кривичи… Лишь бы дань в казну киевскую платили вовремя. А теперь пойдем в мою палатку, сделаешь на карте отметку об этой реке…
И закипела работа.  На противоположном берегу  реки в величественном лесу  раздались звуки от ритмичных  ударов топоров.
На следующее утро, караван судов великой княгини Ольги продолжили свое плавание на север. 

Они  пристали к острову на обратном пути  и в это же самое время, но лишь спустя год.  Да и то, чтобы, как и обещала княгиня, забрать плотников.
 Великая княгиню выглядела усталой, хотя глаза лучились.  Краем уха, остававшиеся на острове ратники, услышали любопытную историю о том, что произошло с великой княгиней на истоке Великой реки, которая в летописях античных автором называлась, как Ра, а в средние века была более известна, как  Итиль, хотя её древне марийское обозначение обозначало "светлая" и практически совпадало с финно-угорским обозначением этой  реки, как "белая".  К тому же, к названиям  "белая" и "светлая" добавилось прославянское её именование, как "большая вода". 
Вот на исток этой реки и добралась, оказывается, великая княгиня. 
Там она степенно и с достоинством разоблачилась перед огромным костром, словно отдавая в жертву огню все свое блестящее, тяжеловесное и дорогое, ставшее ей уже ненужным княжеское облачение. Делала она это таким образом, будто бы расставалась одновременно со всем наносным и обременительным, что было связанно с этим облачением, которое лишь давно давило на сердце и не давала тепла уставшему телу.
И осталась, таким образом, пред Творцом, что называется, в чем мать родила, обнажив усталое тело очевидно некогда красивой женщины.
Холопы опустили головы.
А княгиня уже восходила на устроенный над истоком помост.
В тот самый момент, когда она стала опускаться в воды священного истока, ей и понадобились их крепкие руки.
Вместе с головой погрузилась она в воду. На поверхности оставались лишь ее ладони, перехваченные для безопасности ее верными холопами. Да и те замерли, не ведая, что делать далее и как долго держать княгиню, погруженною с головой в воды Священного Истока.
Шли минуты томительного ожидания.
Тут-то из бани и вышла старуха-нянька ее сына Святослава, что была в обозе вместе с княгиней.
— Вытаскивайте из воды-то, – командовала она. – Итак, уж, поди, обмерла…
И действительно, на досках теперь лежало распростертое и даже, казалось, уже неживое тело великой княгини.
Холопы со страхом уставились на старуху.
— Живо ее в баню, христопродавцы! – снова повелительно прокричала та, выводя из оторопи рослых дружинников.
В жарко натопленной бане Ольга сразу же пришла в себя.  И теперь молча созерцала то, как старая нянька заговаривала в кипящем котле свои травы.
В тот самый момент, когда старуха зачерпнула ковшом воды из Великой реки и опрокинула ее на раскаленные камни, воистину вздрогнули небеса, смолкли птицы и, словно в стоп-кадре, застыло все живое и движимое…
Старуха поднесла Ольге настой из тех трав. Пождала, пока княгиня выпьет, и в тот самый момент, когда та погрузилась в забытье, снова облила ее, но уже из кадки водой с целебным отваром. А затем уже и ледяной, из истока…
И Ольга очнулась от забытья. Ожила. Забилась в холодном ознобе, вспоминая всю боль, что принесла своему народу, понимая, что нет ей теперь прощения и быть не может за грехи всей ее жизни и пролитую кровь. И крупные слезы брызнули из ее глаз.
Тут старуха – откуда только и сила взялась – повалила княгиню на дубовую лавку, да под банный жар, что уже наполнил собой свежий сруб, как прошлась запаренным веником, да по бокам, сколько мочи было…
И снова живой водой. И так несколько раз…
Солнце садилось за лес, а княгиня все еще продолжала стоять на коленях и изливать в молитве свою скорбь и печаль, прося у Бога вразумления, милости и защиты.
— Премилостивый Господи, Боже мой, Иисус Христос! – взывала княгиня. – Прилепе душа моя по тебе, мене же прият десница Твоя: преклони ухо Твое ко мне и услыши молитву мою… Помощник мой, буди и не остави мене, Боже Спасителю мой, яко отец мой и мати моя оставили мя, и супруга я лишилась. От него единственного сына прижила, и тот непокорлив и неверен…
Я, Господи, на милость Твою уповаю, и на множество щедрот Твоих надежду души моей возлагаю, и к Тебе прибегая, молюсь: научи мя творить волю Твою и спаси меня от рода лукавого, от множества язычников. И хоть они ушли от Твоей благодати, но Ты, Владыка, человеколюбия ради не пренебреги ими, но посети и вразуми, приведи их к познанию Себя… Пусть они, просвещенные Тобою, когда-нибудь прославят имя Твое Пресвятое, Отца и Сына и Святаго Духа из рода в род и вовек. Аминь…
После чего состоялся обряд ея обряжения в новые, белые одежды… но уже без золота и каменей, да прочего излишества. Ибо разум великой княгини, ее душа и сердце, уже познавшие Творца, возлюбили этот древний и для многих все еще непонятный мир, который был тогда вверен ей в управление Божьим промыслом, эти открывшиеся ей поля и земли, леса и реки и этот народ, чьи сердца еще предстояло сначала отогреть своей воспламенившейся любовью, чтобы пробудить в людях  память не только о едином Боге-Отце, но и о Его возлюбленном Сыне - Иисусе Христе.
Ольга вышла из бани помолодевшей, словно заново родившейся. Такой, что холопы, хорошо знавшие княгиню, сразу и не признали в ней свою госпожу.
Видя сие явное преображение, один их них попытал, было, и свое счастье в том святом источнике. Нырнул в него с головой без хозяйского на то благословения, да и бесследно канул. Лишь на следующий день удалось выловить его хладный труп…
Через много лет,  вспоминая и осмысливая увиденное, можно предположить, что Бог внял той истовой материнской мольбе. Иначе как могло случиться, что ревностный язычник и непримиримый враг христианства Святослав, как никто другой, способствовал тогда разрушению самого мощного и главного внешнего препятствия на пути закрепления византийского (греческого) христианства на Руси, уничтожил этот самый  Хазарский каганат, стоявший тогда на пороге своего невиданного политического взлета и уже считавший себя финансовым и торговым господином всего евроазиатского пространства – от границ Китая до Пиренейского полуострова. Одновременно с этим Святослав, чуть позже, укрепил государство русичей, частично расчистив путь к тому, что произошло тремя десятилетиями позже, – Таинству Святого Крещения Руси…
Удар, нанесенный Святославом в низовьях Волги, откликнулся гулким эхом цепных реакций и по всему миру. Во Франции потеряла свои привилегированные позиции династия Каролингов, уступив национальным князьям, ослабел и потерял контроль не только над Египтом, но и над большей частью Африки халифат в Багдаде. Но всё это будет чуть позже, а пока... стало понятно, что  поход тот  увенчался успехом. Им было положено начало образования Древнерусского государства с центром в Киеве.
Но этому еще лишь предстоит свершиться, а пока великая княгиня осмотрела гостевой домик и, проведя здесь ночь, утром следующего дня снова двинулись в сторону Киева, к любимому сыну.
На острове осталось лишь семь служивых.

Десять последующих лет  княжеские дружинники, сменяясь каждый год, исправно отслеживали движение торговых судов в обе стороны реки и лишь   изредка обнажали сабли, наказывая нерадивых и чересчур зарвавшихся, пушечным боем, заставляя их приставать к берегу.  Зато приветливо встречали суда сборщиков дани, которые  также ежегодно завозили  им запасы провианта и  порох для  той самой пищали,  а на обратном пути, чтобы немного потешить себя в дороге, забирали у дружинников мешки с наловленной им и подсушенной  вяленой рыбкой…
А вскоре воевода  прислал на остров еще совсем молодых, почти не обстрелянных дружинников, да к тому же ещё и холостых, а это могло означать лишь одно: смену в будущем году ждать не придется.
Всё так и случилось. Не привезли смену ни в следующий год, ни в последующий…  И потянулись долгие и томительные дни, недели и  месяцы в ожидании  уже  этим караулом своей смены.
А затем нагрянула и настоящая беда…  На рассвете, три лодки с вооруженными  людьми пристали к острову.  Они напали на сооруженную крепость, забрали собранную и подготовленную для отправки в Киев, дань, а затем, перебив  дружинников, подожгли  строения и покинули остров.

В живых осталось лишь двое, да и то по той лишь причине, что они  были в лесу на заготовке дров к зиме,  в лесу же  и заночевали.
Одного из них звали Дашек, а второго Неждан. Дашеку не исполнилось ещё и пятнадцати лет, Неждану было семнадцать.
Когда они вернулись на остров, то увидели сгоревшие строения и тела погибших товарищей. После того, как они их похоронили, то ещё несколько недель  Дашек и Неждан жили надеждой, что хоть какая-то ладья будет идти мимо…  Но вскоре терпение молодых дружинников иссякло, к тому же небо словно прохудилось, и уже хлябь заставила их перебрались с острова на берег  в те самые гостевые, как они шутили, хоромы,  где им теперь предстояло готовиться к зиме.
С собой вместе они забрали, каким-то чудом уцелевшую в суете боя, хотя и затоптанную в землю, ту самую пищаль огненного боя.  Затем разыскали и перемешанные с золой,  чугунные ядра для неё. 
Пищаль старательно отскоблили,  и теперь она, блестя боками на солнце, казалась игрушечной. И тогда Дашек снова побрел на остров. Он знал,  видел и запомнил то место, где именно лежала некая гремучая смесь, и теперь отправился на ее поиски. Силы небесные снова оказались на стороне юноши, он нашел тот сундучок, о содержимом которого говорила ещё великая княгиня и, раскрыв его, убедился, что флакон цел.
Потом молодой дружинник подсушил немного пороха и, вместе с Нежданом, чуть отойдя от дома, сделали пробный выстрел.  И сам был ошеломлен его  результатом.  Мало того, что ядро, как и целились, попало в ствол могучего дуба, так содержимое того самого флакона каким-то образом воспламенилось и через несколько мгновений весь ствол дуба был объят ярким пламенем.
— Что это, Дашек? — спросил товарища Неждан.
— Результат добавки в порох гремучей  смеси  от огненного копья. Итальянцы ее  выкрали у китайцев, а потом сделали пищаль подобную огненному копью, но не из бамбука, как в Китае, а более надежную – из листовой меди.
Потом  друзья вновь зарядили эту самую пищаль, чтобы в любой момент иметь возможность следующим выстрелом привлечь к себе внимание, проплывающего мимо судна…
Вместе с тем, тягостная картина черного остова их, сгоревшего после набега, погоста, уже не привлекала к себе, да и к самому острову пытливых взглядов тех, кто изредка проходил мимо на своих судах.
И потянулись для боевых товарищей дни томительного ожидания.
Иногда, когда было особенно тоскливо, они выскакивали на улицу и лепили себе снежные стены, чтобы обменяться ударами снежков, а то рубили на реке лед и опускали сети, вываживая свежую рыбу… 
Однажды Дашек вылепил у крыльца  грудастую снежную бабу и каждое утро выходил  на крыльцо, чтобы  поговорить с ней о погоде, а  Неждан, всё время, подходя сзади,  щупал  её ледяные титьки.
Так прошла их первая зима, а за ней пришла весна,  с весной и надежда на то, что  о них вспомнят, и, все-таки, сменят.

В один из вечеров  Дашек и Неждан, уже лежа на смастеренных ими деревянных полатях в своей спаленке, рассуждали о смысле их бренной жизни.
— Неждан, а чтобы ты сейчас больше всего хотел? — пытал друга Дашек.
— Больше всего? — уточнял Неждан.
— Больше всего на свете…  — продолжал пытать соратника Дашек.
— Ну, если больше всего на свете… то сала, — подумав и, не иначе, как  представив себе  кусок сала,  ответил Неждан.
— Сала у нас и так завались… Смотреть на него уже не могу. Я тебя  совсем про другое спрашиваю…
— Ну, не знаю…  Может тебе  и смотреть на него уже не хочется, а по мне так оно в самый раз…
Неждан был действительно слегка раздобревшим и на первый взгляд даже казался этаким увальнем, но в бою он преображался,  и против его напора даже опытному  ратнику   было трудно устоять.
— А сам-то ты, Дашек чего больше всего хочешь… — неожиданно задал свой вопрос Неждан.
— Дивчину… Я бы за ней ухаживал, слова ей добрые говорил…
— Ухаживать – то пустое дело,  — начал рассуждать вслух  Неждан.  — На сеновал  её  и всех делов-то…
— Вроде бы и не глупый ты парень, Неждан, а рассуждаешь, прямо, как тать… Привыкли, поди, в  великокняжеской дружине девок забижать…
— А ты, я посмотрю, прямо ангел, только крыльев на спине не хватает…
— Может мне крыльев и не хватает, а вот тебе ума точно не хватает…
— А за это можно и по сусалам схлопотать… — сказал, и уже начал приподниматься с лежака Неждан.
— Не промахнешься?  — ответил Дашек и сам  тут же легко соскочил с устроенного ими лежака.
— На чем биться будем? — уже уточнял Неждан.
— Ты напросился, ты и выбирай, — ответил ему Дашек, уже распрямляя свои плечи.
— Тогда на мечах… — решительно произнес Неждан.
— Можно и на мечах. Только тогда уж на улице… — согласно кивнул Дашек.
И вот они оба, с мечами в руках, уже выскочили под моросящий грибной дождь  и  увидели, что вся поляна, неожиданно, словно бы снова просела в знакомую нам пелену густого молочного тумана.
Юноши  с удивлением переглянулись. И вдруг в тишине, со стороны Днепра  зазвучала незнакомая речь.
Дружинники понеслись к своему острову. И вскоре, из-за укрытия, увидели три, связанных между собой судна, а затем и разглядели на них скованных цепями и попарно сидящих на скамьях, людей, преимущественно молодых и крепких.
Дашек и Неждан, не сговариваясь оглянулись, и не увидели ни своего берега, ни домика… Все было в пелене густого тумана. Это надо же такому случится, чтобы сама природа  вдруг пришла нашим друзьям на помощь,  скрыв с глаз незваных гостей их место обитания…
Вооруженные охранники, обличием более похожих на степных кочевников, уже развели на берегу острова костер и теперь готовили  себе пищу.
— Что будем делать? — обратился  уже Дашек к Неждану, как к более опытному дружиннику.
— Что-то я  красных девиц  не вижу… — начал Неждан.
— Кто про что, а вшивый лишь про баню… Они если и есть, то уж в любом случае не на веслах, — рассудил Дашек.
— Вот узнать бы…  Давай вплавь незаметно перережем канат у  последнего судна,  и когда её отнесет течением, нападем на стражников…
— Ты предлагаешь вдвоём сражаться, как минимум, против десятерых? — уточнил Дашек.
— А что нам остается?
— Да мы и на судно не успеем влезть, как нас порубят…
—  Сам придумай  сам что-то получше…
— Притащу, для начала, свою  пушку… — сказал Дашек и мгновенно исчез в тумане.

Когда солнце уже почти скрылось за горизонт, в небе послышалось нечто более похожее на гром,   и вдруг с высоты утеса пронеслась яркая молния, ударившая в борт головного судна. 
После того, как ядро пробило борт, своё дело сделала гремучая смесь, и судно мгновенно было объято пламенем жаркого огня.  Для тушения пожара чей-то зычный голос кликнул  экипажи двух оставшихся  судов, включая и всех охранников.
Неждан, дождавшись, когда охранники покинули последнее судно, быстро на него взобрался и первым делом перерубил  крепежный канат.  И ладья, благо, что тому способствовало течение,  стала медленно удаляться от остальных судов и от самого острова.
Каково же было  разочарование дружинника, когда он увидел скованных цепями, лишь крепких телом мужчин и юношей…
— Девицы есть? —  спросил он уже почти безнадежно.
Один из заключенных показал на нижний трюм. И уже через минуту  Неждан оказался в трюме, где  действительно увидел  трех женщин.
 Одна совсем пожилая, и, явно, старшая среди них,  вторая молодая и зрелая и лишь третью можно было условно назвать юной. Они все занимались стряпней,  и Неждан, ничего им не объясняя, принялся  торопливо сбивать с их ног кандалы.
Вскоре он вывел женщин на палубу и сразу понял, что нужно  торопиться, так как пропажа судна была замечена и вдогонку им уже летели стрелы.
Неждан, показав женщинам, к какому месту на берегу им предстояло плыть, и  просто начал сталкивать их  в воду.  Затем  дружинник,  передав оставшимся пленникам инструменты, с помощью которых  те могли бы  освободиться от своих кандалов,  и сразу же сам бросился в воду, чтобы успеть вытащить из воды ту, что ему уже приглянулась, а теперь,  наглотавшись воды,  смиренно шла ко дну.
Когда Неждан, поддерживая  женщину на поверхности воды,  нечаянно, коснулся ее упругих грудей, то не  сдержался и  засопел, как мартовский кот, от предвкушения возможного  предстоящего удовольствия…  А затем, уже на песчаном берегу, видя, что,  женщина нахлебалась воды, начал обоими руками  давить ей на грудь, пытаясь  тем самым восстановить дыхание, а в результате получил  звонкую оплеуху…
— За что?  — с удивлением вопрошал он.
— Чтобы руки не распускал, — ответила пленница, поднимаясь с земли.
— Да я же только… — начал, было, Неждан, но услышал  её же строгий окрик.
— Цыц!
Вскоре Неждан и три женщины вернулись к острову.
— А где работорговцы? — спросил друга Неждан.
— Сначала устремились, было, за твоим судном, — начал ответ Дашек, — но когда увидели, что головной корабль уже начал тонуть, то преследование прекратили и вернулись спасать  хозяйское добро.  И  вскоре очень удачно подставили  бок второго своего судна под мой  следующий выстрел.
— Там же были люди…  —   невольно произнесла женщина.
— Люди гибнут везде, и не мы начинали их разбойничий налет…  Мне же  было важно, чтобы они сюда уже никогда больше не вернулись, или вы против этого?

Итак, теперь на нашем острове, будем называть его так,  стало жить пять человек.  Пора познакомиться поближе с теми, кто, не иначе, как Промыслом Божиим, оказался не на рынке работорговцев, а здесь на своей земле, хотя и далеко от родных домов.
Начнем со старшей из освобожденных женщин.  Её звали Изергиль.  Она была цыганкой,  кое-что знала про травы,  а главное была зело остра на язык.
Вечером она сама рассказала про то, как владея техникой отвода глаз, легко прошла мимо часовых, смогла освободить свою юную внучку от железных оков и показала  ей в какую сторону  плыть, а когда та спрыгнула за борт, то сама заняла её место среди невольников. И очень удивила надсмотрщиков, когда утром они вместо молодой красавицы увидели, закованную в железо, жуткую старуху…  Убивать её на корабле побоялись   и отправили помогать на камбузе.
Вторая, та самая, которую и спасал Неждан,  назвалась Татьяной.  Она рассказала, что   была женой воеводы в одном из посадов Смоленского княжества. Почему была женой? Муж  и ее  сын, вступившие в поединок с нападавшими  на них половцами, были зарублены у неё на глазах. И тогда, дождавшись вечера, она  сама нашла убийцу  своих любимых и воткнула каждому из них в спину острые вилы. И бежала, сама не зная куда. Потом пыталась с помощью подручных средств переплыть через реку, а когда очнулась, то была уже в кандалах на том самом судне, с которого её и спас Неждан.
Третья и самая молодая была иноземкой по имени Линда.  Она рассказала, что сама родом с берегов сурового и холодного моря, и то, что год назад, во время прогулки,  была взята в полон и привезена в дар полоцкому князю Рогволоду, чьи земли граничили  аж с литвинами.  Но тому не приглянулась ее холодность в постели, и он быстро забыл о её существовании. Зато она приглянулась его молодому сыну. Однажды ночью, тот выкрал её из отцовских палат и увез на берег реки, чтобы там ею и насладиться, а в результате не заметил, как  оба  оказались кем-то плененными.
Дружинники и, спасенные ими женщины, сидели в одной из светлиц гостиничных палат,  друг против друга, не зная, что им всем теперь делать.
Первым зазвучал  глухой голос старухи Изергиль.
— Два олуха царя небесного вместо того, чтобы исправно нести великняжескую службу, решили, как я понимаю, немного потешить свою плоть. Для чего мы и были ими похищены…  Точнее, вы две. Правда, перед этим они с помощью сатанинского огня погубили священный дуб, и таким образом вызволили на свободу всю нечисть этих болот…
Старуха ненадолго замолкла, прикрыв веки, словно видя нечто.
Дружинники уже поняли, что разговор идет о том самом дубе, на котором они упражнялись в стрельбе из своей пищали.
— Подойдите ко мне, —  открыв глаза, обратилась старуха к юношам.
Дашек и Неждан,  были явно немного обескураженные, а у Дашека, так ещё и уши покраснели,  когда он подошел к старухе.
— Дайте сюда ваши ладони,  — сказала Изергиль, обращаясь к ним.
Они  протянули ей свои ладони, и теперь старуха поочередно и внимательно их рассматривала.
Юноши ждали её слов,  словно приговора.
И приговор был следующим.
— То, что вы натворили с дубом, вам вместе и расхлебывать придется. Ищите Вечного деда, и если сумеете сделать его своим союзникам, то выживите на этих землях, а если нет, то сгинете в болоте.  Теперь слушайте о том, что касается молодок.  Тебе,  — продолжала она, обращаясь уже к Дашеку, — вскоре предстоит начать совместную жизнь с Татьяной. Она старше тебя и опытнее, а значит и большему научит.
Юноши в полном недоумении переглянулись.
— А тебе, продолжала Изергиль, обращаясь к Неждану,  — предстоит добиться расположения Линды. И если только она сама этого захочет, то через год у неё родится девочка.
И снова пересеклись  недоуменные взгляды молодых дружинников.
— А если вздумаете своевольно переиначивать судьбы, то вас ждет  неминуемое разделение… Оно будет тяжелым для вас  и тяжесть этого креста придется пронести уже вашим потомкам несколько веков…  Завтра утром я вас оставлю… И то,  как вы станете жить дальше решать вам самим.  Теперь ступайте к себе, охламоны, а нам пора готовиться ко сну.  День был сегодня тяжелым.
Ни Неждан, ни Дашек в тот вечер ни обмолвились ни единым словом, что было странным, так как каждый вечер их взаимные подкалывания и  причитания о трудностях одинокой жизни на острове, часто не умолкали до утра.
Сегодня каждый думал, как ему отнестись к словам старухи, а главное, где и как им найти этого Вечного деда?
Кстати сказать, утром старуха  Изергиль действительно пропала.  Линда единственная, кто видел, как на рассвете, она ушла в сторону непроходимых болот.
В то же самое утро Дашек с Нежданом ушли, якобы на службу, оставив Татьяну и Линду на хозяйстве.   И уже там вместе попытались разобраться во всем, что вчера услышали от Изергиль.
— Как можно верить старухе?  — начал  первым Неждан. — Мне  бабушка  еще в юности говорила, что цыган надо стороной обходить, зачаруют словом и оставят без гроша…
— Я  так вообще уже не знаю, кому и чему верить, —  вторил ему Дашек. — А тут ещё этот Вечный дед, которого нужно найти…
— Думать надо было, когда мишень для выстрела выбирал. Неужели не видел, что на ветвях веревочки разноцветные висели?
— Для мишени, он в самый раз был, вокруг ни одного деревца, а тряпицы показывали направление ветра, — пытался хоть как-то оправдаться Дашек.
—  Всё у тебя так, Дашек, сначала дуб этот, а потом девка ему понадобилась на острове…
— Мне надобилась? А это не у тебя ль каждое утро елда, как часовой стоит…
— Как будто у тебя не стоит?  Однако, полно об этом, — прервал молодого дружинника Неждан. — Что теперь делать-то то станем с этим двумя оставшимися?  Как делить?
— Ничего не станем делить…  —  неожиданно промолвил Дашек.
— Не понял, поясни, — просит друга Неждан.
— Что тут пояснять, будем жить, как жили, пусть они сами выбирают…
— Между нами?
— А между кем еще? Кто из них первым к кому в постель запрыгнет, так тому и быть…
— А как же слова старухи? — все  не переставал допытываться Неждан.
— Так-то будет уже не наша с тобой воля, а бабья…  — подытожил сказанное, Дашек.
— Думаешь,  что таким образом судьбу обманем?
— Не знаю, но свой выбор между нами пусть они делают…
— А если они, как и старуха, уйдут?
— Тогда снова Снегурочку будем лепить… — уже улыбаясь, баял Дашек в ответ.
— Да пошел ты со своей Снегурочкой…  — начал взрываться Неждан.
— Ну, не знаю,  тебе  ведь  она нравилась…
— Хватит лясы точить, ты мне лучше скажи, зачем мы сюда перлись, да еще в мундирах?
— Пусть видят, что мы  княжеские люди, что служим исправно, да и прибраться бы на острове надо.  Горелый остов крепости нужно разобрать и сжечь, а для несения княжеской службы  поставим дом, да и пора уже начать с проезжих судов дань брать, теперь ведь еще и жен кормить нужно будет… А главное, когда смена придет с нас же,  в первую очередь,  про дань и спросят.
— А может, просто вернемся на проплывающем мимо судне в Киев? — вопрошает Неждан.
— И за самовольное оставление погоста угодим в тюремную яму?  Нет уж, я тут буду, пока за мной смена не придет.  Когда-то же о нас вспомнят…

Наивный юноша. Он и не ведал того,   что лишь  накануне мимо их острова прошли   лодьи с дружиной возмужавшего князя Святослава, который теперь сам возглавил Киевское княжество, предоставляя матери, вернувшейся из Византии, где она была окрещена в христианскую веру, лишь право вести хозяйственные дела и поддерживать в Киеве порядок во время его походов.
 Это был его первый поход.  Проплывая мимо сожженного погоста,  воины князя Святослава, обнажив головы, мысленно помянули очевидно погибших в крепости дружинников.  А про то, что перед ними остров, про то, что за ним есть жизнь, никто из них того не ведал…   
И  суда  великого князя Святослава прошли мимо…
Таким образом, со временем, образовался этакий естественный природный занавес, отгородивший последующую жизнь двух юных княжеских дружинников и их невольных спутниц, не только от большой реки, но и от всех последующих событий, которые развернулись, как в мире, так и на самом острове, и свидетелем которых оставалась лишь эта могучая река.

Через месяц  Линда залезла в кровать к Дашеку.
Утром  Неждан заметил ее возвращение из спальни Дашека в свою светлицу. Здесь нужно сделать одно уточнение. Так как юноши искали возможности закрутить романтические отношения, то они заранее расселились по разным комнатам своего гостевого дома. Вот этот-то уход Линды из спальни Дашека и увидел Неждан.  И это был первый звоночек, первая трещинка, наметившегося будущего раскола.   Им бы поговорить, выбрать общую стратегию поведения, но Неждан уперся и стал общаться с другом, лишь по служебной надобности.
Дашек это заметил, но и гнать Линду не стал бы, потому как считал, что их первый, изначальный  уговор дороже денег: то есть Дашек получал молодую, а для Николы оставалась опытная и надежная Татьяна.  Да и Линда сама его выбрала…
Единственное, что его немного напрягало так это то, что он не ещё ведал, что именно ему  нужно было делать в этой самой постели с молодой красавицей. В ту ночь обнаженная Линда лежала так, словно это была дорогая и красивая игрушка.  При этом она не произносила ни слова, а только улыбалась, следя за тем, как  возбужденный Дашек осторожно совершает руками касательные движения по ее телу. 
Посоветоваться  Дашеку с Нежданом было уже невозможно… И тогда, краснея и сбиваясь, он попросил у Татьяны совета о том, как ему вести себя в постели с Линдой, если она вдруг снова придет…
Это и послужило поводом для  серьезного разговора с Линдой уже Татьяны.
— Дочка, ты что творишь?  — начала Татьяна, когда они остались одни.
— А кто тебе мешает делать тоже самое? — вопросом на вопрос ответила ей Линда.
— А как же слова цыганки о последующем кресте на наши семьи?
— Какие семьи, — рассмеялась девушка. — Ты, что, действительно, собралась здесь всю свою жизнь прожить?  Хотя ты, может быть, и обзаведешься здесь новой семьей, у тебя ведь никого не осталось… А я чувствую, что по весне улучу домой, как перелетная птичка, но сначала еще и с Нежданом побарахтаюсь, если  ты сама к нему не пойдешь…  Так, пойдешь  к  нему или нет?
— Я  почему-то верю словам  Изергиль.  Делай, что хочешь только оставь Дашека в покое…
— Так и быть, оставлю тебе этого мальчика…
И в тот же день, в полночь, Линда вошла в комнату, где жил Неждан. Остановилась в дверях и легким движением руки скинула с себя рубаху, обнажая молодой стройное тело.
Неждана, до которого стало доходить, что именно сейчас произойдет, стала бить крупная дрожь… Он не думал уже о Дашеке, о предательстве, которое совершит по отношению к другу. Он  мгновенно возжелал это  хрупкое, словно выточенное из мрамора юное тело. Да с такой силой возжелал, что  в тот же миг,  скорее всего от длительного воздержания, и осквернился…  Линда, увидев образовавшееся на его портах мокрое пятно, лишь рассмеялась, но от парня не ушла, а вскоре сумела сделать так, чтобы почувствовать в себе этого увальня и не пожалела об этом в эту,  и в последующие ночи…  Да,  что  там ночи, вскоре Неждан уже не стал выползать из её постели и днем.
И теперь Дашек, стиснув зубы, каждое утро уходил на службу один.
Какие-то суда проплывали мимо, не останавливаясь, а кто-то, по настоянию дружинника, приставал к берегу. Дашек их не шерстил, брал лишь  небольшую пошлину  деньгами или мехом, а чаще продуктами.
Однажды он заметил, что проскочившая мимо ладья, чуть было, не напоролась на мачты затонувших судов работорговцев. И утром следующего дня, благо, что погода была теплая, прихватив из дома топор, он вошел в воду и поплыл к тому месту, чтобы понять, как сделать так, чтобы избежать последующих оказий на  вверенном  ему участке водной глади.
Мачты обоих потопленных судов были вскоре им основательно укорочены, и он уже собрался, было,  возвращаться на остров, как выглянувший из-за тучи, солнечный луч, пробив толщу воды,  сделал палубу капитанского судна буквально золотой…
Дашек набрал  в легкие побольше воздуха, и снова нырнул под воду.  На палубе, с раскрытой крышкой, лежал кованный сундук полный золотых монет.
«Скорее всего, — подумал Дашек, — когда первое судно начало тонуть, сундук с золотом был вытащен для того, чтобы его перегрузить на второе судно  и надо же было такому случиться, что именно в этот самый момент выстрелом из своей пушки мне  удалось  подбить второе судно после чего последовал более мощный взрыв от запаса пороха на том судне, который и унес за собой жизни остававшихся в живых, и потопил, в конечном итоге, оба судна». 
Дашек, обиженный на товарища,  ничего не рассказал Неждану про свою находку, и три дня подряд нырял под воду, набирая по полной сумке золотых монет. 
Оставалось  лишь решить,  куда именно он спрячет всё это, свалившееся на него, нечаянное богатство. И тогда он выбрал корни того самого могучего дуба, который после пробного выстрела из пищали, стоял теперь весь обугленный, а по весне на нем не оказалось ни одного живого листа. Дашек заранее вырыл посреди его корней достаточно глубокую яму и опустил в неё крепкий кованный сундук и, под покровом ночи, за несколько раз переносил в него всё золото, найденном им на корабле.
И в ту же ночь,  уже не сомкнув глаз,  он размышлял о том, что он станет с этим золотом делать, более того, даже дважды выходил на улицу, поглядывая в сторону дуба…  Он  уже думал про то, как с такими деньгами он сможет купить себе и новые хоромы в Киеве, и  красивую дивчину за себя посватать.
Вскоре на остров пришла зима. Она принесла, стонущую по ночам,  вьюгу, холодную влажность постелей и, замерзающую по утрам, воду в рукомойнике.
Гостевой домик  замер. Линда большую часть времени с тревогой думала о предстоящих родах. Татьяна, как уже рожавшая, исподволь готовила для  её ребенка пеленки, да вязала верхнюю одежонку,  а  Неждан и Дашек уже не ходили на службу, хотя изредка и  видели  смельчаков,  которые продолжали упорно плавать, пользуясь тем, что могучий Днепр практически не замерзал.
Дружинники видели, что Линда понесла и к весне разродится ребеночком.  Дашек знал, что он от Неждана, а Неждан был уверен, что сей плод от Дашека, а потому никто из них не проявлял каких-либо нежных чувств, к тому существу, что носила под своим сердцем Линда и что скоро должно было придти в этот мир.
А потому, пока Линда была в положении, Неждан, вошедший во вкус ночного блуда, вскоре сам заявился в спальню Татьяны, но получил от неё такой удар коленкой по яйцам, что завыл от жуткой боли, и более на Татьяну  уже не посягал.
После того случая Татьяна  неожиданно сама пришла к Дашеку и сумела  дать совсем молодому парню почувствовать себя мужчиной, а  вскоре и сама всем сердцем прикипела к дружиннику, который ей  понравился с первой их встречи.
Однажды Дашек рассказал ей немного о себе. О том, что родился без отца и, что когда подрос, то часто слышал слова о том, что его мать обрюхатил  княжеский воевода. Мать потом жила с  самыми разными мужчинами, но когда сыну стукнуло пятнадцать лет, она  сама его отвели к тому  воеводе и он, скрипя сердцем,  взял над ним опеку, почислив младшим конюхом. Но, со временем, убедившись, что мальчик смышлен, стал сам обучать его военному ремеслу и вскоре сделал из него хорошего воина, а затем отправил на этот самый остров…  Как говорится, чем мог, тем помог, а теперь и с глаз долой…
Теперь  Дашек в свои семнадцать лет оказался и при золоте, что лежало в схроне, и при женщине, которая сумела его влюбить в себя  не столько своей простой красотой,  сколько душевной нежностью и вниманием, сочетающимся с жаром  истовой и нерастраченной до сих пор любви.  То есть тем, чего не было у красивой, но хладной Линды, родившейся на берегу сурового моря.
Теперь уже Неждан  стал демонстративно периодически уходить на остров, а вскоре Дашек услышал, как в лесу стал все чаще и чаще раздаваться стук топора. Не иначе, как Неждан валил лес, но вот с какой целью?
Первым об этом узнала Линда, которая как-то снова забралась в его постель. Оказывается,  Неждан решил ставить себе отдельный дом, но на противоположном берегу реки. Более того, тот дом он собирался обнести частоколом, чтобы и не видеть даже счастливых  лиц Дашека и Татьяны.
Когда только Линда все это узнала, то сразу же выпорхнула из его постели, оставив  Неждана в ту ночь неудовлетворенным… И  услышала за своей спиной  грубые слова.
— Еще только раз посмеешь сказать такие слова в мой адрес, — остановившись в дверях и, пристально глядя в глаза дружиннику, начала говорить Линда,  —  я  тебе яйца отрежу…
И Неждан поверил, что она способна  такое с ним сотворить.  А потому, с того самого дня он понял, что остался практически один.  Без дружбы с Дашеком и без тепла женщин. Это лишь подстегнуло его к работе.  Теперь он желал как можно скорее срубить себе дом и уйти из этих хоромов, где  он не нашел себе счастья.
По весне Дашек узнает о том, что  забеременела  Татьяна.  Он вдруг осознал, что скоро станет отцом и был тому несказанно рад…

Весной всё и случилось. Сначала разродилась девочкой Линда, а через три месяца в самом начале лета родила мальчика и Татьяна.  Дочку Линды нарекли именем Ула, а мальчика Татьяны – Глазко.
Неждан даже не пожелал переплыть реку, чтобы посмотреть на этих крошек. Тому была еще одна причина… Линда, сославшись на то, что у неё нет в груди своего молока, оставила дочку на Татьяну, а сама перебралась в дом, выстроенный Нежданом.
Так наши дружинники, занятые, кто домашними хлопотами, а кто любовными утехами, при этом, исправно неся службу, сами не заметили, как  прошло еще целых три года их жизни на этом самом острове.
Правда,  теперь они дежурили по седмице: семь дней Неждан, следующие семь дней – Дашек.   Уже очередной сундук был полон собранного ими серебра с проходящих судов,  а пушнину так вовсе не знали,  куда уже и развешивать.
Правда, вскоре судьба преподнесла Неждану первое испытание. В один из дней своего дежурства на острове, он дал сигнал пристать к берегу очередной ладье, шедшей в сторону Киева. 
Княжеские воины, сошедшие на берег  были удивлены тому, что здесь кто-то всё ещё собирает  проездную дань именем Великой княгини Ольги в то время, как Киевским княжеством уже несколько лет правит ее сын  Святослав.
Тут пришло время задуматься Неждану.  Он передает собранную  им с Дашеком  дань княжеским дружинникам, попросив, чтобы те сообщили о нём своему воеводе, дабы  тот сверился со списками дружины, которая уходила на Новгород еще с  княгиней Ольгой и не почитал более его убиенным…  И, при этом, ни словом не обмолвился  про Дашека…
Когда княжеская ладья отчалила, Неждан  прямо воспрянул духом.  Однако через день, на порогах, судно то было атаковано лихими людьми.  Дружинники князя Святослава, были перебиты, а добро разграблено…  Неждан о том, естественно, не ведал.

Настала осень. В один из дней Дашек ушел за ягодами для детишек и грустил, что  с Нежданом побрататься пока не удавалось, хотя бы и по той причине, что тот все время проводил на острове, ожидая для себя весточки из Киева.
Чужое  судно появилось в устье реки неожиданно.
Линда,  выглянув в окно, сразу признала на стяге, развивающимся над судном,  герб своего отца – литовского князя Видимонта.
Татьяна успела укрыть детей, но сама была чужеземцами поймана и теперь, закрыв глаза, чтобы не видеть лиц, терпеливо сносила  творившееся над ней насилие.
Неждан о появлении варяжского судна не слышал, так как с раннего утра копал яму для тайника, куда решил припрятать часть дани, что платили серебром, как говорится, себе на черный день. И так увлекся работой, что ничего не слышал.
Линда, находившаяся в доме Неждана,  быстро вышла на улицу и, переплыв на челноке реку, сошла на противоположном берегу, где сразу же была окружена воинами, у которых  мгновенно разгорелись глаза от одного только вида молодой девушки.
— Кто у вас старший? — спросила она.
А в ответ лишь тянущиеся к ней руки.
Тогда она повторила свой вопрос, но уже на родном языке.
Знакомая речь заставила всех на время забыть о своих притязаниях на юную незнакомку. 
Вперед вышел вожак, крепкий и молодой мужчина. Линда сразу его признала.
— Андрюс,  узнаешь ли ты дочь своего князя? —  обратилась она  к нему.
— Молодая княгиня? А мы  считали вас погибшей…  Вот отец ваш обрадуется…
— Куда держите путь?
— Мы здесь всего лишь с целью разведки местности… Что впереди?
— Там – Днепр!   Отсюда по нему пять дней  пути до Киева… 
Воины, услышав это стали быть мечами по щитам.
— Тебя здесь кто-то держит? — обратился к девушке с вопросом  вожак литвинов.
— Нет,  только пусть твои люди отпустят женщину и  принесите мне пару шуб, я должна одарить ими  тех, кто спас мне жизнь.
Андрюс отдал какие-то команды, один из его людей пошел на судно и вскоре вернулся, неся две выделанные медвежьи шубы, а второй привел  за собой Татьяну.
Линда подошла к измученной женщине.
— Прости, если сможешь этих зверей,  — обратилась к ней Линда. — Это люди моего отца князя Видимонта.   Так уж вышло, что я княжеская дочка…
Татьяна невольно склонила перед Линдой голову.
— Прости меня, госпожа, — произнесла она.
— Не за что.  Ты же этого не знала. Дочь оставляю тебе, они ничего не должны про нее знать. По крайней мере, пока…  И последнее,  — дальнейшие слова она произнесла чуть слышно.   — К осени по этой реке спустится уже большой отряд литвинов целью которого будет Киев…  Лучше уходите отсюда,  хотя бы на какое-то время,  —  и,  уже так, чтобы было слышно всем, добавила.  — Прими  от меня  на память эти шубы, для себя и детей. Зимой они вам понадобятся.
Через час литвины, довольные результатами удачного  похода, развернув судно, поплыли домой.  Они были довольны тем, что открыли для себя путь на Киев и  тем, что вернут  князю его дочь, а значит, что их всех  дома ждет большая награда.

— Что тут произошло? — были первые слова, вернувшегося с охоты, Дашека.
— Улетела домой наша птичка! Как и предчувствовала…
— Не понял…
И Татьяна рассказала юноше обо всем, что произошло этим утром, умолчал лишь о том, что подверглась грубому  насилию.
— Значит, Линда дочь литовского князя Видимонта… Ведь его земли, если я не ошибаюсь, простираются от вод Балтийского моря до междуречья Нёмана и Вилии…
— Ты, Дашек, не об этом сейчас думай, а о том, что по осени они сюда вернуться целой армадой. Что тогда делать будем?
И тут Дашек  всерьез и надолго задумался, а потом пошел  к Неждану.
—   Ты, случайно, Линду не потерял, — начал он с вопроса,  переступив порог.
— Что, эта сучка опять к тебе убежала? — встретил его в штыки бывший товарищ.
—  Нет, успокойся.
— Тогда что тебе нужно?
— По реке пришло судно с  воинами, это были литвины. Не знаю, как ты их не услышал…  Они забрали девушку с собой.  Она оказалась дочкой их князя Видимонта. Перед отъездом лишь успела сказать, что по осени те собираются вернуться сюда уже с большими силами, чтобы далее идти на Киев.
— Тебе сказала?  — улыбаясь, вопрошал Неждан.
— Татьяне, я был в это время на охоте…
— А я уж подумал, что  ты сам с литвинами в преступный сговор вступил…
— Да пошел ты…  Линда дочку  оставила…
— Ещё не известно,  чья та дочка… — буркнул Неждан в ответ.
— Как знаешь, то мне, где один ребенок, там и второму найдется место…  — спокойно парировал Дашек.
—  Так чего тогда пришел, раз уже всё за меня решил…
— Это не я решил, а Татьяна…
— Ладно, до осени еще далеко. Может быть, будет какая оказия,  тогда и сообщим об этом в Киев,  — сказал Неждан и повернулся к Дашеку спиной, давая понять, что их разговор окончен.

Для Дашека и Татьяны  с двумя детишками началось время тревожного ожидания следующего года. Вдобавок ко всему,  Татьяна,  понимая, что кто-то из литовцев её обрюхатил, теперь постоянно думала о том, как ей избавиться от возможного нежелательного  плода.  А Дашек, если был не на острове или охоте, то почти весь день не отходил от детишек, мастеря им деревянные игрушки, постоянно целуя и, тиская, как котят.

Однажды он пошел в лес за грибами и, спутав тропинки, сам даже не понял, как попал на гнилое болото. И куда теперь путь держать не ведал, и сам был уже не рад, что отправился за грибами в незнакомую сторону.  Вскоре он оступался и по грудь оказывался в болотной жиже. Ему с трудом удавалось дотянуться до березки и выползти. Он огляделся…  Кругом, куда доставал взгляд, стоял заболоченный березовый лес. И эта обманчивая девственная красота стройных берез таила в себе смертельную опасность буквально на каждом шагу.    Такой участок болот не случайно именуется в народе марью.
К слову сказать, «болото» имеет древнее славянско-балтийское происхождение и произносилось, как «блато».   Не случайно прародиной славян считается болотистая местность между Полесьем и Балтийским морем.  Для нас же, важнее его смысловое и я бы сказал более мистическое обозначение, как «сумрак» и место обитания тех, кто был убит, став жертвой преступления или свидетелем оного, за что и поплатился собственной жизнью. Но в большинстве своем люди чаще  тонули в болотах по неосторожности, таким образом, нечаянно прерывая свою, Богом данную им жизнь. 
Однако же, вернемся к Дашеку. В той болотной жиже остался его  туесок с грибами, а главное, он  уже понимал, что не только заблудился, но и вряд ли вообще окажется сегодня  дома,  где остались малые детки, к которым он прикипел своим любящим сердцем. И тут он зарыдал.  Искренне и в голос, глотая слезы.
Когда солнце стало садиться за горизонт,  Дашек, уже смирившийся со своей участью, какое-то время провожал его тоскливым  взглядом, скорее всего, прощаясь и с ним и со своей жизнью.   Вдруг он  увидел какого-то бородатого деда, что, с палкой в руках и с заплечной  берестяной торбой, легко и бодро прошагал буквально в двух метрах от него и пошел себе дальше.   
Дашек мгновенно пришел в себя,  утер глаза и, шмыгая носом, быстро  зашагал за стариком,  стараясь  ступать ему вслед, одновременно надеясь узнать у него дорогу домой. Но, как он не старался, дед все одно оказывался впереди. 
Темнело,  силы уже стали  оставлять Дашек,  и тот дед уже показался ему миражом,  за которым  было явно не угнаться…
И  тут он  вдруг увидел… свой дом. 
Радостный и буквально на коленях, дополз он  до крыльца,  и лишь тогда задался вопросом: уж не  Вечный  ли дед, о котором говорила им старуха Изергиль, вывел его из гнилого болота?  И тут Дашек мгновенно вспомнил про всех богов древнего Пятибожия, о которых ему некогда рассказывала дряхлая странница, прибившаяся к их дому. И, чтобы случайно не ошибиться, начал благодарить  их всех подряд за своё спасение.

Если Дашек, будучи спасен, жил  теперь в радости от  светлого чувства обретения им семьи, то Неждан снова остался на острове  в полном одиночестве. И этот сооруженный им пустой и большой дом за высоким тыном более напоминал ему его будущую усыпальницу.
И чтобы как-то себя развеять, в свободную от несения службы седмицу он посвящал охоте, обеспечивая себя мясом на всю последующую неделю. Уходя на охоту, Неждан брал  с собой колчан с луком, да копье.
Подстрелив, в тот день, с помощью лука, пару утиц, он, несколько раздосадованный неудачной охотой,  возвращался  крем леса, когда увидел в дубовой роще молодого зубра, которому было от силы несколько месяцев. Будучи посадским жителем, Неждан, который практически никогда не прокидал дома, лишь краем уха,  да и то в детстве,  слышал  о том, что где-то в этих  лесах обитает  некое лесное чудище с двумя рогами на голове, которым его даже пугали. И вот теперь  это «чудище»  стояло перед ним  на расстояние в два десятка локтей.
«И не такое уж оно и страшное», — подумал Неждан, решая для себя,  чем бы лучше ему  свалить этого мохнатого бычка.
Он уже натянул тетиву, как  за спиной раздался мощный рев.  Неждан  мгновенно обернулся.
Теперь перед ним стояло уже крупное животное с короткой шеей, у которого передняя часть спины  более походила на горб. Выпуклый лоб животного имел широко расставленные и выступающие вперед рога.  Ноги у животного были явно сильными и толстыми, причем передние намного короче задних.  В любом случае надежды на то, что можно было бы от него  убежать, у Неждана уже не оставалось.
И тут до дружинника дошло, что, скорее всего,  это самец, оберегающий детеныша.  Единственное, что еще могло спасти его от гибели, было копье, но вот уверенности в том, что оно  способно остановить это могучее  животное, у Неждана, честно говоря, не было. Как не было рядом и верного товарища, способного придти на помощь.  И Неждана объял панический ужас, при котором  ноги становятся ватными и пот обильно течет по спине. Более того, Неждан, вдобавок к этому,  обмочил свои штаны, а затем и вовсе упал на землю,  теряя сознание.
Когда он пришел в себя, то увидел перед собой старичка. Не то, чтобы древнего, потому, как у него были ясные и живые глаза. Но седая борода и волосы головы свидетельствовали не иначе, как о некоей, присущей ему,  житейской и духовной мудрости.
— Очнулся, горе-богатырь?
— Где я? — еле шевеля губами, произнес Неждан.
— Пока, что еще на этом свете,  — продолжал старик.  — Как же это тебя угораздило  в такого зверя стрелять?
— Это же чудище лесное…
— Сам ты чудище… В каждом животном есть живая душа. А  в этих красавцах  обитают души,  погибших на ратном поле славных  воинов, которыми были наши предки.  Они   не только оберегают эти земли, но и  являют собой прообраз народа, который  вскоре будет тут жить… Спокойного, надежного, сильного…  А ты говоришь чудище лесное… Хотя, пусть, до поры, считают так… И перестань стрелять в живность. Тебя, Неждан, служба кормит, и не плохо, да и рыбы в реке не счесть…
— А откуда вы меня знаете, дедушка?
— Я тебя знаю еще с тех пор, как ты  драники тайком из дома таскал, а теперь вот и от родной дочки отказался…
— Да это  же Дашек первый с ней…
— Ты еще и глуп, как я погляжу… Ладно, живи пока.
И дед словно канул, по крайней мере, Неждан не видел, чтобы он куда-то ушел…  Испарился, словно его и не было. Ни его, ни этого зубра…

Через три дня, неожиданно для Татьяны,   Неждан  привел к ней  в дом  епископа Адальберта, который был прислан  в епископы Ругам по просьбе великой княгини Ольги. Уговаривать того окрестить дочку Линды оказалось не сложным после того, как Неждан выложил перед ним лоснящиеся шкуры из запаса, собранного дружинниками в качестве дани.
Дашек был на рыбалке и вернулся домой в тот момент, когда таинство уже свершилось, и возражать, а тем более махать руками было уже бесполезно.
— А где наш сын? —  было первое, что спросил Дашек у Татьяны. 
— Я его не стала крестить. Пусть он подрастет и сам сделает свой выбор…
Дашек согласно кивнул головой.
Когда ладья с посланцем священной Римский Империи отчалила от острова в сторону града Киева, он  решил серьезно поговорить с Нежданом.
— Ты что творишь, увалень?   — начал он, наступая на дружинника.
— Это ты о чем, собственно? 
— Какого лешего ты этому засланцу иноземному водный путь на Березину и Нёман показал, здесь же теперь скоро проходной двор будет. Из балтийских земель кому не лень попрут…
— Когда я узнал, что их корабль на Киев идет, то  и попросил  дочку окрестить…
— Ты же сказал, что она не твоя…
— Ну, сказал, а что если Линда со своей ватагой вернется. У балтийских племен теперь вера христианская, мне про это тот епископ поведал.  Вот мы её дочку в ней и окрестили…  И потом, мы теперь сможем  и на этой реке  пост  поставить, чтобы и с их судов дань брать… — продолжал дружинник.
— Наивный же ты, Неждан. Совершать набеги,  да грабить они теперь сюда приходить станут… Да и людей в свою веру силком обращать… А ты им для этого ещё и короткий путь открыл…  А главное,  мы теперь с тобой всегда  первыми их удары принимать станем…
Неждан ничего на то не ответил, лишь долго чесал затылок.
 
Как Дашек сказал, так всё и произошло. Остановить такое первое судно с вооруженными людьми  за несколько верст от дома, помогла  итальянская пищаль. Как это удалось, Дашек и сам до конца не понял. Но судно, объятое пламенем, вскоре пошло ко дну, перекрыв, таким образом, фарватер реки.
Варяги сунулись было на берег, а попали в болото. Многие, под тяжестью, надетой на них брони и оружия, на глазах сотоварищей, мгновенно уходили под воду. Оставшиеся в живых кое-как добрались до второго судна и вынуждены были убраться восвояси…
Кто это был? Люди из княжества отца Линды или кто еще, Дашек так и не понял. Пока что фарватер был закрыт. По крайней мере, до морозов, а с ними по льду и замерзшему болоту может прийти и настоящая беда.


 Глава II.
ГРАД КИЕВ

Чтобы сообщить о грозящей Киеву, со стороны литовского князя Видимонта, опасности Неждан решил сам на попутном судне добраться до княжеского воеводы, чтобы сообщить о грядущей по осени беде, а заодно и узнать о собственной судьбе…
Дашек высказал ему своё сомнение, понимая, что отсутствие дружинника может затянуться, что уже само по себе опасно. Однако, Неждан, как говорится, уже закусил удила, надеясь, что, добравшись до Киева, он останется в княжеской дружине и уже более никогда не появится на этом острове, тем более, что его здесь уже ничего не удерживало, а часть серебра, что он утаил, он намеревался зашить в поясе.

Через день торговый караван из Великого Новгорода, по настоянию дружинника пристал к острову,  и Неждан был принят на  борт одного из судов. 
Купцы везли свои товары в Киев, и на каждом судне было большое число рабов, а также воинов, осуществляющих  охрану судов этого торгового каравана.
Княжеского дружинника на борт одного из судов приняли,  показав лишь место на палубе и, попросив, не мешаться под ногами.
Холодная осенняя вода быстро несла тяжелые груженные суда, попутный ветер вдобавок наполнял  их холщовые паруса, оставалось лишь держаться середины Днепра.
 Неждан явно обрадовался, что для него сегодня все благополучно складывается и решил, для начала, подкрепиться.
Наивный, он не ведал того, что для него все только еще начинается. Это как с бревном, что по какой-то причине,  во время весеннего сплава по большой воде,  оторвалось от общей сцепки.  Такое  бревно, почувствовав иллюзорную свободу, подхватывается мощным  подводным течением, которое волочит его по дну так, что сдирает всю кору или сталкивает лоб в лоб, с притопленными ранее уже  вековыми стволами. Затем, на какое-то мгновение,  выбрасывает вновь на поверхность, чтобы сразу же  швырнуть  обратно под воду. И так без конца.  Что, собственно, происходит и с человеческими судьбами, лишившимся, по какой-то причине, собственных корней.

Неждан ел так, чтобы этого никто не видел и, чтобы, не пришлось с кем-либо делиться, хотя и видел, что с другой стороны палубы сидел некто, более похожий на старика-странника, который имел длинные, опускающиеся на плечи, седые волосы и  рубище из грубого холста. Неждану все время казалось, что он уже где-то видел этого старика, но вот где, так и не вспомнил.
И потянулось для него томительное время водного пути. Правда, он  часто уже представлял себе и то, как его примут в княжеском тереме  и одарят подарками за верную службу…
А пока торговый караван  спускался  по Днепру.

Должен заметить, что наши реки – это воистину живительные артерии на теле земли.  Беря свой исход  из глубины её недр, они не только во множественном числе бороздят  во всех направлениях просторы земли, но и бесчисленным множеством притоков разбегаются по всем четырем сторона света, сталкиваясь и, взаимно, напояя  друг друга,  обогащаясь и, продолжая каждая свой путь.   
Согласитесь, что в описываемые нами времена  не только путникам, но и княжеской дружине, очень легко было заплутать, а то и вовсе затеряться в непроходимых лесных чащобах, а  ещё сложнее было определиться в правильности направления выбранного пути на бесконечных степных просторах. 
  И  людей  в стародавние времена выручали именно реки.  Они были не только ориентиром, но и местом пристанища людей, которые и селились-то только  у воды,  выбирая для жилища сухие места на  возвышенностях и на прибрежных холмах, чтобы вода не залила их во время весенних паводков.
Вскоре  рядом с одним жилищем появлялось второе и третье, так как опасность внешнего ворога заставляла людей невольно сближаться.  Из нескольких семей создавалась некая общность, которая затем, путем заключения перекрестных браков, давала начало новому рода, где главенствовал самый старший, от которого вели своё начала эти семьи.  Если, с течением времени, род не распадался, а лишь прирастал, то образовывал  собой уже небольшое племя.

Вскоре Неждан заметил, как к старику-страннику подошел юный отрок, скорее всего сын одного из торговых людей. Он  принес старику кусок хлеба и кружку кваса.
Старик, поблагодарив отрока,  хлеб тот преломил, вкусил  и запил квасом.
— Дедушка, а вы знаете те места, куда мы путь держим? – спросил отрок старика.
— Как же не знать. Ведь ваш путь лежит во град Киев, названный князем Олегом из рода Рюриковичей, матерью городов русичей… — ответил ему старик.
— Расскажи мне о нём, — уже просит его отрок.
— Это можно…  Знай же, чадо, на землях, где появился град Киев, жило славянское племя полян. А вождем этих днепровских полян был молодой и отважный  воин Кий. У него было два брата  Щек и Хорив, такие же лихие и храбрые, да юная красавица сестра по имени Лыбедь…  Во времена  правления этого самого Кия  коварные хазары уже подмяли под себя почти все славянские племена, но только не смогли  овладеть и обложить данью  поселения полян, раскинувшиеся на высоком правом берегу Днепра.
И вот однажды, богато украшенная галера, на которой некий греческий царь совершал  водный переход,  по неведению или неопытности лоцмана, разбилась о днепровские пороги. И надо же такому случиться, что любимая дочь царя оказалась за бортом и ей грозила неминуемая гибель, если  не в кипучем водовороте волн, то уж точно от  удара об острые подводные камни…
Откуда вдруг взялся Кий одному Богу известно. На своем легком челне  он успел-таки догнать и забрать у воды тело восточной красавицы, а затем, положив её в свою лодку, сам погрузился в воду и, продолжая бороться со стремительным потоком воды и подводными скалами, осторожно провел свой челн к берегу, где и передал живую и невредимую дочь на руки родному отцу.
— Кто ты?   — спросил его  растроганный царь.
— Перевозчик,  — ответил ему Кий, улыбнувшись.
За спасение любимой дочери, Кий был приглашен во владения того греческого царя. И, представляли его всем вельможам, уже как некоего «перевозчика», который  спас молодую царевну…
Уже месяц, второй, третий на исходе, а Кий  домой не возвращается, всё гостит в царских хоромах, есть и пьет с золотой посуды, не ведая того, что очарован он  зельем, что было изготовлено по велению молодой царевны и верными служанками подмешано ему в вино.  Не ведает Кий и того, что  и сам счет дням потерял,  и то, что дома в тревоге истосковалась  по нему душа его младшей сестры Лыбеди, что какой день не сходит с высокого берега,  вглядываясь в воды Днепра в ожидании возвращения любимого брата.
И в какой-то момент кручина, помноженная тревогой за судьбу брата, поборола юную девушку. Камнем бросилась она с высоты той вниз, а там где ударилась о сыру землю, забил мощный родник, который положил начало небольшой  реке, впадающей в Днепр.  И говорят, что кто-то даже видел, как в момент удара о землю, душа погибшей девушки обернулась белым лебедем и воспарила в небо…
— А что же Кий?   — вновь спросил пытливый отрок.
—  Кий, на следующее утро, проснувшись в кровати молодой царевны, увидел, бьющуюся в окно лебедь белую и понял, что беда пришла в его дом, — продолжал свой рассказ старик.  — Поблагодарил он царя  за добрый прием и гостеприимство, да и засобирался домой. Царь так щедро одарил смелого перевозчика, что, подаренное ему, золото пришлось везти на  отдельном судне.
Приехал Кий  домой и узнал от братьев своих о гибели юной сестры. Долго он горевал, сидя на берегу той самой речки, что образовалась на месте её гибели, и которой молва людская уже присвоила имя «Лыбедь»…
Однако, слезами горю не поможешь.  На  деньги, что Кий привез из греческого царства,  на трех холмах высокого берега  Днепра был заложен им  красавец  город с именем Киев, а чтобы между братьями не было сор и обид, каждый из них стал господином своего холма и своей части города.
Места те удивительной красоты, а вокруг образовавшегося города бы бор зело великий.  И поныне еще ловят там диких зверей.  Вот так, усилиями Кия, его братьев  и полян,  была дана жизнь  одному из величайших городов нашего времени, ставшему вскоре столицей  Киевского княжества.
— А кто правил Киевом после смерти Кия?
— Доблестные вожди Аскольд и Дир, которые были убиты князем Олегом, о котором я тебе упоминал…
— О нём я и сам знаю. После смерти Рюрика, когда  его сын Игорь Рюрикович был ещё мал, княжить в наших землях стал его любимый  воевода Олег. Слышал, что он поставил целью своей жизни овладеть всем водным путем по Днепру и даже захватить Константинополь, для чего собрал большое войско из  ильменских славян и воинов финских племен. С их помощью он овладел Смоленском, где жили до этого неподвластные никому кривичи, а затем подошел к вашему Киеву, когда там княжили Аскольд и Дир, которые некогда  первыми дерзнули пойти военным походом на Константинополь?
— Все верно.  Именно, что дерзнули... — подхватил разговор старик.  — Хотя и судов у них было достаточно, и войско опытное. Однако там произошло то, что  у христиан называется чудом.  А именно, защищаясь от дружины Аскольда и Дира, горожане града Константинополь во главе со своим императором и патриархом обратились с молитвой к Богу и опустили, имеющуюся у них  ризу Божией Матери в воды  моря. Далее, о чем свидетельствует летописец, неожиданно поднялась гигантская волна, которая и в один миг потопила  все корабли русичей. Увидев такое чудо, князья Аскольд и Дир  немедля приняли святое крещение и, вернувшись в Киев, даже построили   церковь в честь Святого  пророка  Илии.  Вот их-то, обманом, и  убил  ваш князь Олег.
— Согласен, что обманом,  — промолвил отрок. — Правда, теперь это называется военной хитростью.  Мне рассказывали,  как Олег, оставив всё свое войско позади, сам на двух судах подплыл к Киеву, выдавая себя за варяжского купца, который, якобы, едет в Грецию и попросил передать, что хочет повидать доблестных вождей Киева Аскольда и Дира… И те одни  вышли к его судам…
— Все верно, чадо. Но нужно отдать должное князю Олегу, который действительно сумел подчинить себе все племена по берегам славных рек Днепра, Припяти, Десне и даже, казалось бы, далекому Бугу.  Он  везде возводил города или крепости, которые раздавал в подчинение своим  верным дружинникам, создавая тем, сам того еще не ведая,  предпосылки для создания будущего Киевского княжества, предтечу первого государства русичей.
— Так он осуществил  свою заветную мечту?
— Взял ли он на Константинополь? Да, это случилось уже в 906 году, когда  около двух тысяч судов появилось под стенами Византии.   Более того, князь Олег учел ошибку князей Аскольда и Дира, а потому  вытащил свои суда на берег и  даже поставил их на колеса, а затем, когда  паруса наполнились свежим морским ветром,  они сами двинулись к стенам греческой столицы,  что навело ужас на его жителей.   После чего  запылали загородные дворцы и дачи, разрушались и гибли в пламене огня величественные храмы, когда пленных не брали, а расстреливали стрелами или топили в море. И греки заключили с князем Олегом  кабальный, по тем временам, договор о мире, нагрузив и его суда золотом и серебром…
— А это правда, что Олег был чародеем? — спросил старика отрок.
— Он, несомненно, был отмечен Богом, а иначе бы его не назвали Вещим Олегом,  и  в какой-то момент своей жизни, он  сам поверил в своё божественное предназначение…
— Ты хочешь сказать, старик,  что он поверил в своё бессмертие…
— Скорее всего, так.  В общем, он решил перехитрить свою судьбу, не поверив волхву, что примет смерть от своего  любимого коня…
— То, что было дальше, я знаю.  Он больше никогда  не садился на своего коня и  действительно прожил несколько лет после того, как тот конь околел.
— Все так, чадо…  Однако, в какой-то момент вспомнил князь Олег слова волхва, и даже ещё раз горделиво  посмеялся над его ошибочным предсказанием… А затем ему захотелось поглядеть на кости  того коня и он, поднявшись на холм, победно наступил  на  его череп, не заметив, как оттуда выползла змея, которая и ужалила его в ногу, от чего он  вскоре  умер… Ну, а после смерти Олега, править в Киеве стал князь Игорь Рюрикович, женой которого была  княгиня Ольга, которая и по сей день правит в Киеве…
— Да, я слышал легенду про то, как по время охоты  под Псковом, молодой Игорь обратил внимание на перевозчика, которым оказалась юная Прекраса… И когда пришло время выбирать для Игоря невесту, он вспомнил о ней,  и по повелению князя Олега  его дружинники привезли ему эту девушку. Единственное, что сделал Олег перед свадьбой Игоря,  так это дал Прекрасе своё имя. И стала она  с той поры величаться Ольгой.
Но тут старик прервал свой рассказ, потому, как впереди показались те самые коварные днепровские пороги.
Неждан уже знал о них и помнил то, с каким трудом они проходили их с великой княгиней Ольгой, и теперь внимательно наблюдал за действиями новгородцев.

Суда осторожно и поочередно подводили к берегу. Сначала сходили торговые люди, а затем, уже рабы, которые, под присмотром воинов, начинали  выгружать весь  товар на берег.
Опасность этих порогов заключалась в том, что из воды, словно островки земли, торчали макушки подводных скальных пород, напоровшись на которые, мгновенно подтапливались суда и погибал груз.  И еще… стремительная вода Днепра на тех порогах, разбиваясь о выступавшие верхушки скал, словно израненная, отзывалась на свою боль страшный  ревом.
И пока часть рабов несла на себе вдоль берега  товар, вторая половина рабов,  опустившись в воду и, ощупывая ногами дно,  лавируя между этими островками,  проводили облегченные суда мимо  подводных   рифов.
Пройдя порог,  люди  и товар вновь занимали  свои места на судне и плыли до следующего порога, где всё повторялось снова.   В каком-то месте  из-за невозможности пройти порог, уже само судно вытаскивалось на берег и его волоком тянули до большой воды.  Таким образом они прошли  все пороги   и  увидели на горизонте остров, где славяне совершали свои благодарственные жертвоприношения.  Проехать мимо этого острова и не остановиться, считалось тогда святотатством. И  суда новгородских купцов пристали к его берегу.
В центре острова торговцы увидели могучий дуб, на ветках которого висели цветные ленточки, а также  кусочки уже засохшего хлеба или  мяса птиц,  а  у корневища дуба было воткнуто в землю несчетное число стрел,  служивших, не иначе, как охранным талисманом уже для их хозяев.
— Основной жертвой, которая приносится здесь для испрошения удачного похода – это  петух, — вновь раздался голос старика, очевидно, отвечавшего на вопрос всё того же пытливого отрока.
— Их для этого нужно было обязательно убивать? — спросил его тот.
— Не обязательно,  всё решал жребий.
— Что значит, жребий?  —  задал следующий вопрос уже  хозяин каравана.
— Брошенный жребий о петухе определял его дальнейшую судьбу. А именно: быть ему зарезанным, съеденным или отпущенным. Однако, пройти благополучно эти пороги или же наоборот, которые ещё только предстояло перейти, да не погибнуть при этом от стрел степных печенегов, считалось  чуть ли не чудом. И ради этого люди не жалели  петуха. И много иное готовы были бы отдать, лишь бы благополучно завершить свой переход через эти опасные места.
— Насколько мне известно, — продолжал  торговцев, обращаясь к старику-страннику, — великая княгиня Ольга  приняла христианскую веру, и не так давно  в сторону Киева прошло судно, на борту которого был глава миссии Священной Римский империи некто Адальберт, поставленный по просьбе Ольги епископом Ругам.  Как же тогда объяснить её остановку и принесенную жертву на этом острове?
— Если вы спрашиваете об отношении великой княгине к этим жертвам, — неожиданно вступил в разговор Неждан, — то дозвольте мне, в качестве благодарности за место, предоставленное на вашем судне, ответить, так как я сам был на  том судне с  княгиней, когда  она  шла в сторону ваших земель…
— Так, значит, она  всё же приносила жертву языческим богам? — более утвердительно предположил  хозяин каравана.
— Она,  — отвечал ему  Неждан, — смиренно молилась в стороне в то время,  как её дружина приносила эти жертвы…
— Понятно, а в результате и овцы целы, и волки сыты… — произнес торговец,  уже, улыбаясь. — Я не буду против, если кто-то из присутствующих захочет что-то принести в жертву, может быть тогда и наш дальнейший путь будет спокойнее.
После этих слов юный отрок быстро спустился в трюм и вернулся к дубу уже  с клеткой, в которой сидела небольшая серая птичка.
— Ты собрался убить соловья, подаренного мною тебе? — с тревогой спросил отрока  хозяин каравана.
— Нет, дядюшка,  я собрался лишь его выпустить на этом острове, чтобы  соловей своим пением услаждал слух живых и мертвых… — сказал ему отрок в ответ.
— В чем же тогда будет заключаться суть твоей жертвы? — уже недоумевал его дядя.
— А в том, —  вступил в их диалог старик-странник, —  что сей отрок, выпуская птицу из клетки,  тем самым отказывает себе в удовольствии и далее наслаждаться его пением…   То есть жертвует тем, что ему самому дорого или мило…
Торговец в ответ лишь почесал голову, а старик улыбнулся.
— Пойдем со мной, старик,  — обратился отрок к страннику. —  Давай вместе выпустим птицу на волю.

Старик и малой вместе подошли к остову могучего дуба. Там отрок  передал клетку в руки старика, а сам открыл дверцу,  выпуская птичку на волю, которая тут же уселась на одной из ветвей того могучего дуба.
— Как тебя величать? — поинтересовался странник у отрока.
— Александр, сын  новгородского посадника, а купец мне  родной дядя,  — ответил отрок.   — А тебя?
—  Я так долго живу на этом свете, что уже и не помню, кто я,  и как меня величать.   Однако могу сказать, что тебя жду славные дела, будущий миротворец ты наш.
— Я не против,  к тому же, с тобой интересно. Расскажи мне ещё про то, как устроена  государственная власть во граде Киеве…
— Слушай…  — начал старик,  и они  вместе, неспешно, стали возвращаться к судну.

Через несколько дней, торговые суда из Великого Новгорода благополучно достигли Киева.  У схода с трапа Неждан увидел старика и понял, что тот дожидается именно его.
— Кто вы?  — начал первым Неждан. — У меня такое ощущение, что я вас уже видел…
— Видел и не раз, но чувствую я, что пути наши скоро разойдутся.
— Что так?
— На украденном серебре  задумал ты, Неждан, здесь своё счастье построить. Дочку малую без отца и матери оставил, и великое разделение уже принес и ещё принесешь ты на остров.
— Я вас вспомнил.  На охоте…  И на остров я больше не вернусь.
— На все воля Божия…
— Я не христианин…
— А что ты так этого слова испугался? Главное, Неждан, при всех верах, оставаться человеком.

Неждан быстро развернулся и пошел, стараясь не думать более о словах, сказанных ему стариком, а потому сам не заметил, как оказался в, так называемой, нагорной части Киева, где увидел скопление бревенчатых теремов, а также небольшие  деревянные храмы со своеобразной архитектурой, венчающие собой все четыры стороны широкой торговой площади, а на ней людей,  которые вольготно расхаживали по улочкам в парчовых и шелковых кафтанах, в плащах с богатыми застежками и в сафьяновых сапогах, прошитых бронзовой проволокой.  А также торговцев, облачение которых выдавало их явно иностранное происхождение. Эти люди, общались между собой на незнакомом ему языке, а вели себя на улицах древнего города  зело раскрепощено  и  дерзко весело. 
Естественно, что и сам Неждан возжелал для себя и такого же положения и такой знатной одежды, хотя на душе все ещё оставался горьковатый осадок после его беседы с этим странным стариком, который слишком часто стал вставать на его пути.   А пока,  он уже мысленно подсчитывал, сколько ему станут платить на княжеской службе и на что именно он потратит деньги, уворованные им на острове…

Один из воевод великого князя Святослава  по имени Претич  вскоре принял появившегося  у его порога дружинника великий княгини Ольги.
— Ты почто, Неждан, погост  оставил?
— Так ведь уже более десяти лет без смены… — начал оправдываться дружинник.
Воевода вплотную подошел к Неждану
— Вижу, что здоров,  да и явно сыт… — начал говорить он, слегка похлопывая Неждана по его округлому животу.
И надо же такому случиться, что в тот миг лопнул тонкий перевязочный шнур, разъехался его потайной пояс,  и всё уворованное  серебро посыпалось  на пол.
— Да ты к тому еще и вор, как я погляжу… — произнес воевода, глядя в бегающие глаза, пристыженного им дружинника.
— Смилуйтесь, вам же и нёс…
— Не ври, смерд, сегодня же доложу о тебе князю, пусть сам решает твою дальнейшую судьбу…
— Не велите казнить,  воевода, я малую толику серебра взял, чтобы было чем за проезд до Киева расплатиться, а привела  меня в Киев  тревога за град сей.  Доподлинно известно, что войско литовского князя Видимонта в самом начале осени собирается походом пойти на Киев. А передать эту тревожную весть через незнакомых мне людей не решился. Вот и пришлось мне оставить погост…  А то, что касается серебра и пушной дани, то я лично еще а начале осени всё передал княжеским сборщикам дани, они должны были вам сообщить и обо мне…
— Передал, говоришь?
— Каждый день обратной весточки от них ждал…
— Мы, действительно, по осени, недосчитались одного судна. Все  сборщики дани на порогах были перебиты, а  дань, ими собранная, расхищена.
— Там и моя часть была…
— Ступай пока, Неждан. Доложу о тебе и о том, что ты сказывал про литвина великому князю, потом вызову и о твоей дальнейшей судьбе княжеское слово тебе поведаю. А серебро  подбери и сдай  сборщикам…

И вот уже без денег, да и без особой надежды на лучшую жизнь, оказался наш Неждан в  нижней части города, на Подоле,  где увидел, как  жили  уже киевские мастеровые – кузнецы и швецы, плотники и гончары.  И пригорюнился, тут, наш дружинник.

Вечером воевода был в княжеских палатах, где и поведал великому князю Святославу о том, что услышал от  дружинника Неждана.
— Говоришь, более десяти лет он пробыл на том погосте? Как же мы его могли пропустить?
— Это тот самый погост, что мы видели сожженным…
— Тогда понятно. Что же этот дружинник все эти годы, как крыса в земляной яме жил? Почто заново за это время не отстроился? Лень или руки не из того места  у него растут?  — произнес Святослав, однако, тут же сам переменил тему разговора. — Так, каким путем  люди Видимонта на Киев собираются пойдут?
— Есть скрытый и мощный приток Днепра, который, через систему рек, берет  свое начало на землях литвинов.
— Даже так… Выбери тогда тридцать сметливых воинов, оснасти их и вооружи,  пищаль им дай и поставь над ними старшего.  И этого Неждана с ними отправь, пусть им дорогу показывает. Но если его слова не подтвердятся, пусть там же его и казнят… А уж,  если поединок начнется и он себя храбро проявит, то оставь на погосте трех дружинников, а этот Неждан пусть сюда возвращается, сам потом решишь, чем его занять.  И последнее, хочу, по просьбе матери,  навестить сегодня приезжего из Рима епископа, посмотреть, как он в нашей ротонде устроился.  Пойдешь со мной…
— Слушаюсь, великий князь…  — ответил воевода, чуть склонив голову.

Думаю, что ни для кого не секрет, что великий князь Святослав, будучи язычником, относился к вере своей матери, окрещенной в Византии, мягко говоря, терпимо.  И не стал перечить, когда она оправила посольство в Германию к  императору  Оттону I,  прося его разрешения «посвятить» для её народа епископа и священников.  В ожидании епископа и по личной просьбе матери, Святослав велел поставить для посланца Священной Римский Империи  здание, именуемое, как ротонда, которая являлась бы не только культовым сооружением, но была бы  личными покоями главы  этой миссии.
Ротонда та была необычной в плане ее строения. На Руси еще никогда так не строили.  Мало того, что она была полностью выполнена из камня и с колоннадой, так еще и круглая, сооруженная методом ступенчатого (ложного) свода диаметр и высота которого равнялись 30 локтям, а для её строительства мастеров пришлось привезти с острова Крита.
Однако же вернемся к великому князю, которому в тот год исполнилось восемнадцать лет. Постоянную охрану ротонды осуществляли воины его личной дружины, а потому  Святослав с воеводой беспрепятственно спустился в святилище, где, неожиданно для себя, обнаружил трех священников, усердно занимающихся свальным грехом с молодыми девками, присланными им в помощь для ведения хозяйства.
Князь потребовал пригласить Адальберта.
— Если вы приехали  нас этому научить, — начал он, обращаясь к епископу, то — зря ехали. — Зычный голос великого князя был усилен изумительной акустикой построенного сооружения.  — Этому ремеслу мы и без вас обучены. А потому, чтобы к рассвету  ноги вашей не было на моей земле, — грозно произнес молодой князь, обращаясь к  главе миссии, которая, ещё, не начавшись, так неудачно закончилась.

  И  к утру Адальберт покинул Киев… Сей  посланник Папы Римского  вернулся в родные пенаты лишь в 962 году, правда, до этого, проведя несколько лет на землях балтов. Мы еще вернемся к рассказу о нем и о его последователях, которые были посланы на  эти земли, чтобы решить проблему христианской гегимонизации народов, живших на берегах Балтийского моря.
Меня же эта история заставила задуматься вот о чем, а может и прав был князь Святослав, когда   тайным и первым позывом  его души  было желание убить главу такой миссии.  Хотя, известно, что на месте одной отрубленной головы, у гидры вырастают  три новые.  И возможно, что Святослав уже понимал, что   религия, заметьте не вера в Бога, а именно религия, как церковная организация,  под очарование которой первой попала княгиня Ольга, есть не что иное, как некий инструмент, способный подчинять себе волю целых народов, оставаясь при этом в ладу с правящей верхушкой власти,  и,  использующая, для этих целей,  довольно бескомпромиссный способ  жесткого деления людей по принципу: свой – чужой. Но, и обо всем этом чуть позже.

Ранним утром посланник воеводы разыскал в торговых рядах Неждана, который спал, укрывшись мешками из рогожи.
— Вставай, приведи себя в порядок и, не мешкая, ступай к воеводе. Он тебя  ждет, — произнес посыльный и ушел.
Неждан спустился к Днепру, разделся и поплыл, пару раз ушел под воду с головой, а затем вылез на берег и подставил свое крепкое тело, лучам солнца, чтобы они его  и обогрели, и обсушили.
И вскоре предстал Неждан перед воеводой.
— Слушай княжеское слово, — начал воевода Претич. — Через три дня поведешь на свой погост княжеский отряд, где и будете вместе варяжских гостей встречать. Если проявишь себя доблестным и храбрым воином, то вернешься с оставшимися в живых дружинниками в Киев, где  тебе  найдут новое применение…
— Три дня…
— Пасть свою закрой…  Эти три дня будешь столоваться  здесь.  С моего двора, с этой минуты, ни шагу ногой.
Неждан молчал, понимая, что все испытания ждут его ещё впереди, а главное, что снова придется вернуться на уже ненавистный  ему остров…

На следующий день Киев провожал великого князя Святослава в поход на хазар. Дружина с воеводой, не будучи обремененной ни шатрами, ни повозками с провиантом, ни котлами для варки еды, шла легко.  Через лесные дебри, а далее по степям и рекам они  довольно быстро добрались до Оки, где жило племя вятичей.
— Кому дань платите?  — спросил Святослав их князя.
— До сего дня платили хазарам,  — ответил тот.
— С сего дня станете платить Киеву…
И потом началась череда успешных битв молодого князя, который ничем не выделял себя; как и его дружинники спал на земле, постелив под голову конское седло, сам пек себе на углях то, что ели  и его воины, чем снискал их любовь и уважение.
Позже летописец оставит скупую запись о том, что большое хазарское войско с самим каганом во главе вышло навстречу Святославу. Начался бой. Хазары были совершенно разбиты после чего, разорил великий князь Святослав землю хазар, взял их главный город на Дону – Белую Вежу, а затем пошел походом на воинственных жителей Прикавказья, где победил ясов и касогов.
Молва о неукротимой отваге  самого князя и его бесстрашной дружине долго потом жила в памяти племен, проживающих в  прикаспийских областях.

Однако, нам с вами пора вернуться к ещё одному походу, в котором одним из главных действующих лиц, неожиданно для себя, оказался Неждан.
Уже третью неделю, как дружинники, добравшиеся до острова,  находилась в  доме Неждана, ожидая незваного ворога и, выставив за несколько верст по реке, посты дозорных.
А пока, в ожидании неприятеля, остальные дружинники занимались тем, что продолжали делать фарватер реки неприступным, поднося и сбрасывая в воду крупные камни с обоих берегов притока.
Неждан с Дашеком практически не общался.  Он сказал дружинникам, что Дашек приблудный, который с бабой и двумя детишками, поселился в пустых хоромах на противоположном берегу. Дружинники трогать их не стали хотя бы по той причине, что Татьяна стала готовить на всю дружину еду.

Так прошел месяц и дружинники стали уже косо поглядывать на Неждана. Но в первый день нового месяца, поутру, прибежал дозорный, который сообщил о том, что по реке движутся суда.
Воины стали готовиться к встречному бою, когда увидели Дашека, который вышел к ним  в одежде  и с экипировкой дружинника.
Неждан был на одном из дозоров, поэтому к молодому парню подошел старшина отряда.
— Где взял одежду и оружие княжеского дружинника?  — спросил он его.
—  Так мы с Нежданом, почитай,   вдвоем в живых остались из всего числа тех, кто стоял на  этом погосте.
— Чем же тогда ты Неждану не угодил, что он  о тебе ни словом не обмолвился: ни в Киеве, ни здесь? — продолжал вопрошать дружинник.
— Это дело его совести, думаю, что причиной тому был выбор спасенной нами женщины, которая стала жить не с ним, а со мной.
И Дашек рассказал   ему о том, что здесь произошло…
— Понятно,  а теперь, зная эти места, скажи, как будем одолевать чужеземца?
— А порох есть?
— Есть, а зачем тебе порох?
— Сохранилась у меня пищаль огненного боя, она нас уже не раз выручила, да вот порох кончился.
— Порох есть, да и у нас с собою тоже одна  пищаль имеется…
И Дашек поведал ему свой, выстраданный летними ночами, план.

Вскоре появился ближний дозор, в котором находился Неждан. Увидев Дашека в обмундировании, он понял, что предстоит серьезный разговор.  А более  был  удивлен, когда увидел, что  несколько дружинников вместе с Татьяной и детьми, после того, как зарыли в земле запасы пищи, покинули  княжеские хоромы и теперь поднимаются на высокие склоны отрогов, нависших над рекой, а  большая часть  дружинников  так вообще укрылась  в осенней листве острова. 
На крыльце, ожидании гостей, оставался лишь Дашек.

Суда варягов, выплывая из тумана, появились на рассвете.
Первое судно вынуждено было остановить свой ход ввиду того, что фарватер был перекрыт остовом  потопленного здесь ранее  судна. 
Несколько людей, скорее всего разведчиков,  на лодке шли вдоль  берега, чтобы понять, есть ли у них шанс  провести суда к Днепру.  И вскоре увидели стоящие с двух сторон речной протоки дома, один из них принадлежал, не иначе, как воеводе, а второй и на противоположном берегу был проще, но зато обнесенный  заостренным частоколом из крупных стволов деревьев.
У крыльца первого  спокойно сидел молодой княжеский дружинник, и  варяжские воины, пристав к берегу,  направились в его сторону.
— Кто такие, куда и откуда путь держите?  — спокойно спросил их Дашек, поднимаясь с крыльца. — Спрашиваю на предмет получения установленной великой княгиней Ольгой, проездной дани, которую следует передать в казну града Киева…  И тогда плывите себе дальше хоть до Константинополя…
— То есть, ты хочешь сказать, что если мы заплатим тебе дань, то сможем плыть дальше? — переспросил один из них.
— А почему бы и нет?
— Так фарватер перегорожен… — продолжил разговор тот, кто был, очевидно, главным среди литвинов.
— Думаю, что вытащить одно судно из воды не составит труда для таких могучих воинов, как вы, а потом сможете передохнуть у меня…
— Так ты здесь один?  — спросил Дашек второй воин.
— Уж, второй год смены нет, словно забыли обо мне…
— И как же ты тут  один  обходишься, без…  начал свой вопрос третий воин, но  не успел он досказать свой вопрос, как его товарищи, уже понимая, о чем именно он спрашивает,  зашлись в смехе.
— Был у меня товарищ… — начал Дашек, а в ответ уже раздался откровенный хохот.
Дружинник переждал, когда смех уляжется.
— Другого выбора у вас всё одно нет, болотина не даст пронести ваши суда по берегу.  Тут уже столько смельчаков в трясине покоится…  Да и мне услугу сотворите, а то я уже цельный год голову ломаю, думая, как освободить фарватер.
Эти  простоватые слова Дашек говорил уже вслед литвинам, возвращающимся к лодке.
И закипела работа. Ближе к вечеру десять судов, чуть не попарно, стояли невдалеке от устья, а  варяги  уже отдыхали.
Дашек поил их вином, которое сам настоял на ягодах, да кормил жареной рыбой после чего, расставив караулы, литвины расположились на отдых, чтобы поутру продолжить свой путь. Большая часть, те, кто уже не мог идти,  сон свалил прямо в хоромах, вторая половина, что была способно ещё идти, разместилась в доме Неждана, а кто-то заснул на палубе своих судов.
В полночь, с высоты холмов, заработали пищали. Они били по кораблям, те вспыхивали, как свечи, а так как были соединены между собой, то вскоре горели уже все суда, хорошо освещая местность.
Воины, попытавшиеся, было, выбежать из дома Неждана, поняли, что ворота кем-то подперты снаружи, а значит,  они оказались, как бы плененными, внутри  высокого  деревянного частокола.
Пару выстрелов из своей пищали успел сделать и Дашек уже по своему терему.  Вскоре  в  бушующем огне скрылось всё здание.
Тех, кто попытался выскочить из огня, поджидали княжеские дружинники, что были в засаде на острове.
Они же, открыв ворота, порешили  и тех, кто был за частоколом. 
К утру все, что могло гореть – сгорело, а  те, кто был еще жив, всего несколько человек, были взяты в плен.
После того, как дружинники узнали, что это действительно были люди литовского князи Видимонта, их добили. Однако, перед смертью один из них попросил передать для  Дашека, если он еще здесь, о том, что дочка князя Видимонта приказала им на обратном пути взять на корабль какую-то девочку…
Об этом сообщили Дашеку.
Затем решали, что делать с телами наемников. Городить здесь могильный курган не посчитали нужным, а потому  всех их, вместе с оружием,  опустили в болотную топь, а  уже ближе к вечеру, на  сооруженный погребальный постамент положили тела восьми погибших дружинников князя Святослава, которых предали огню.

Утром следующего дня, следуя наставлениям воеводы, старшине дружинников оставалось решить судьбу Неждана. Сказать, чтобы дружинник как-то отличился в бою, он не мог. Бился вместе с другими, не более. Уж если кто,  что-то и потерял в этом бою, то это был Дашек,  чья смекалка помогла разбить грозного противника, но при этом сгорел его дом.  К тому же,  насчет второго дружинника у него никаких указаний не было.
— Дашек, — подозвал к себе, отличившегося дружинника, старшина.  — Что просишь за свой подвиг? Хочешь, заберем тебя с семьей в Киев?
— А как же  наш погост?
— Оставим тут  тебе на замену трех дружинников…
— Трех дружинников – это хорошо.  Тогда и я с ними  останусь. Глядишь, они помогут  нам  заново хоромы поставить.
— В этом можешь не сомневаться, помогут. Но тогда ты останешься здесь за старшего…
— Благодарствую за доверие…
— А так, как ты теперь тут старший, то тебе и решать, что с Нежданом делать. Велишь казнить,  — казним, велишь отпустить, заберем с собой, вот только толку от него в Киеве мало будет…
— Пусть сам решает, — начал свой ответ Дашек. — Хочет, пусть остается, нет – скатертью дорога…
Дружинники задержались на острове еще на неделю. Они срубили и поставили для Дашека и его семьи, уже как старшему дружиннику, новые сруб.  После чего суда с дружинниками поплыли в Киев. На одной из них был Неждан, который, неожиданно для себя, пусть и  тайком,  перекрестился, когда его судно отчалила от причала.
Оставшиеся на острове, перебрались жить в дом Неждана.  По весне дом для Дашека подвели под крышу. Он получился  не таким  красивым и ладным, как прежний, но зато надежным, теплым и напоминавшим неодолимый бастион.

Вернувшись в Киев, Неждан уже, если честно, не хотел более быть княжеским дружинником и далее испытывать свою судьбу,  а теперь, пока о нём не вспомнили, искал спокойное место, где он мог бы пригодиться.  И таким местом  вскоре стала иудейская община града Киева, куда рослый Неждан  устроился ночным охранником молельного дома.
Однако сие произошло не сразу, а в результате дотошного дознания, которое провел глава местный общины киевских иудеев. И результат, которого оказался неожиданным даже для самого Неждана.
В общем,  евреи выяснили и нашли того, кто воспитывал Неждана. Им оказался  княжий дружинник. Когда разыскали место его обитания, он был уже при смерти. Однако вспомнил  и рассказал о том, как принес домой крохотного еврейского мальчика после того, как кто-то убил его родителей и ограбил их торговую лавку.  А так как им самим с женой Господь детей не дал, то они оставили мальчика у себя и воспитали его, как собственного сына, дав ему имя Неждан от слова нежданный…  Жена дружинника умерла, когда юноше исполнилось пятнадцать лет. Старый воин научил его некоторым основам боевого ремесла и попросил воеводу принять сына в княжескую дружину.  Правда, сын, пройдя пару боевых походов, уже пресыщенный жизнью княжеского дружинника, не посещал более больного отца, забыв про того, кто его  спас и вырастил.
Последнее, о чём попросил Неждана  глава иудейской общины, чтобы тот снял перед ними свои порты. Тот немного помялся, но… снял.  И тут евреи возликовали, чем привели самого дружинника в явное смущение.  Он уже и не знал, что ему думать и куда он попал, если люди ликуют, глядя на то,  что у него висело между ног….
Просто Неждан не ведал, что при рождении  ему было сделано обрезание. Следы этого обрезания и были поводом для ликования иудеев, они же и решили его дальнейшую судьбу, — он был принят в общину, но уже с именем Иосиф, а вскоре  ему была поручена охрана их молельного дома.

Через несколько дней  весь Киев вышел встречать своего возвращающегося князя с дружиной. В праздничной толпе стоял и знакомый нам отрок по имени  Александр вместе со стариком-странником, которого старуха Изергиль назвала Вечным дедом.
На крыльце  княжеского терема Святослава встречала мать – княгиня Ольга и его малые сыновья Ярополк, Олег и Владимир.
После того, как князь вместе с дружиной омылись в жарко натопленной бане, все прошли в трапезную, где пир во славу благополучного возвращения длился три дня…
Но не успел Святослав толком отдохнуть, как поступила просьба греческого императора Никифора Фоки защитить его царство от дунайских болгар.
И в 968 году  суда Святослава появились на Дунае… 
Так началась его затяжная война с Болгарией.

Святослав, на время отсутствия, он посадил на киевское княжение своего юного сына Ярополка, сына Олега — на древлянское, а младшего Владимира — на новгородское.  Это дало возможность великой княгине Ольге, опекая внука Ярополка,  продолжать управлять княжеством.
Однако, пришла беда, откуда и не ждали…
Войско  степных печенегов,  как саранча перелетая с места на место, опустошала всё вокруг себя, не оставляя после себя ничего живого.
И теперь такое войско обложило со всех сторон Киев. Большая часть киевлян успела схорониться  за высокими стенами града. Но одновременно с этим уже не было  никакой возможности кому-либо войти в град или выйти из него.
Многие жители уже пали  от рук печенегов, которые разграбили, а затем пожгли суда, что стояли на пристанях. В том огне погибли и суда новгородских купцов, что задержались на торгах… Погиб  там и дядя Александра, попытавшийся спасти хотя бы часть своего  добра.
Из, пылающего огнем, судна, юношу,  каким-то чудом, вывел всё тот же старик-странник.  Он же провел Александра в  закрытый город через потайной подземный ход, что брал свое начало у высокого берега Днепра.
Но и тем, кто  был в городе, пришлось туго. Вскоре не осталось там съестных продуктов, да и помощи ждать было им неоткуда.

Как на противоположном берегу оказался  воевода Претич с небольшим отрядом дружинников одному Богу известно.  Зато,  утром следующего дня великой княгине  доложили, что ее хочет видеть какой-то старик.
Вскоре, знакомый нам старик-странник вместе с отроком  предстали перед очами княгини Ольги.
На той встрече, в княжеском кресле, рядом с княгиней сидел и юный Ярополк.
Александр внимательно рассматривал того, кто в данный момент олицетворял собой власть в Киеве.
— Не вели казнить, великая княгиня, — начал старик.  — Дозволь слово молвить. Вестимо мне, что на противоположном берегу Днепра еще день-два будет стоять небольшой отряд воеводы Претича. Отправь ему весточку о нашем бедственном положении, попроси его придти к тебе на помощь, пока мы сами город не сдали проклятым печенегам.
— Откуда, старик, ты  знаешь то, что мне не ведомо?
— Ветер степной мне об этом поведал, а Днепр научил, как незаметно на тот берег переплыть.
— И кто же на тот берег с весточкой от меня отправиться?
— Отрок сей,  по имени Александр, — отвечает на ее вопрос старик, показывая на отрока. —  Он сын посадника новгородского, прибыл к нам с торговым караваном своего дяди. Дядя вчера погиб на своем судне, подожженном печенегами.  Юный отрок желает, по древнему родовому обычаю, отомстить за его гибель.
— Не молод ли?
— Он одного года с твоим внуком Ярополком. Если один может в такие годы управлять княжеством, то почему бы второму не  помочь  ему защитить сей град?
— Вижу, что не боишься ты смерти, старик, раз позволяешь себе такие сравнения.  Однако, делать нечего, пусть сей отрок попробует известить  воеводу о плачевном положении киевлян. А ты пока  под замком посидишь до его возвращения, если он вообще вернется…
— Согласен.   Только нам нужна будет конская уздечка… и что-либо из ваших личных вещей,  о которых хорошо известно воеводе.
Пока принесли уздечку, а Ольга свою брошь для выходного плата, старик объяснил юноше, что именно он должен будет сделать, чтобы живым и невредимым дойти до Днепра и,  что сделать после…

Ближе к вечере с уздечкой в руках и, скрыв бледный лик под легким слоем золы, Александр спускался к Днепру, задавая всем  встречным печенегам один и тот же вопрос: «не видели ли они его лошадь?»  Услышав знакомую речь, печенеги принимали его за своего,  но большинство из них просто от него отмахивались…
Уже подойдя к реке и, бросив печальный взгляд на сожженные суда новгородских торговых людей, он вошел в воду и побрел к камышам, где  незаметно срезал  трубку полой травы и  уже вместе с ней  ушел под воду.
То, что он зашел в воду и долго не появляется,  заметили дозорные. Сначала решили, что он утонул, а потом догадавшись, что это мог быть лазутчик,  схватились за свои луки… И пока  воды Днепра прошивали стрелы,  Александр спокойно просидел  под водой в камышах,  дыша через полую  камышину, что была чуть выставлена над поверхностью воды.
Заметив какую-то  суету на противоположном берегу, дружинники воеводы, на всякий случай столкнули в воду свою лодку и, чуть оплыв от берега, стали внимательно следить за поверхностью воды, а  вскоре увидели, показавшуюся из-под воды, голову,  плывущего в их сторону отрока, которого и доставили на берег.

— Если вы не подступите завтра к городу, то киевляне могут сдаться печенегам,  —  начал говорить  отрок, с трудом шевеля стылыми губами, а затем достал из внутренней части своих портов брошь великой княгини и, прежде чем потерял сознание, передал ее дружинникам, а те уже воеводе, повторив слово в слово то, что услышали от отрока.
— Выступим завтра, постараемся спасти княгиню и княжича,  — сказал воевода, обращаясь к своей  части  княжеской дружины. — Если не сумеем сделать этого, то погибнем все от руки уже самого Святослава…
На рассвете,  спокойные воды  Днепр огласились звуком труб.  Воеводе и его дружинникам, за ночь удалось собрать более трех десятков лодок, которые были последовательно сцеплены друг с другом. На каждую из них, вместе с  воином, который ею управлял, он поместил еще по несколько воинов, но уже сплетенных  из камыша…
Увидев надвигающуюся  из тумана череду судов, да еще этот победный звук труб, печенеги, подумали, что в Киев возвращается сам Святослав со своим войском и поспешно оставили пригород.
Воспользовавшись тем, что его обман ещё не раскрыт, воевода посадил на свое судно Ольгу с внуком и перевез их  на безопасный противоположный берег Днепра. И сделал это вовремя, так как печенеги вновь напомнили о себе.
Для переговоров с их князем вышел  воевода Претич.
— Вы кто? —  спросил его печенежский князь.
— Люди с той стороны, —  ответил воевода.
— Это я и сам вижу… Ты князь?
— Я лишь княжий муж, который подошел к Киеву с передовым отрядом, великий князь Святослав идет вслед мне со всем своим войском…   —  ответил воевода и спросил в свой черед у печенега. — Так, что, будем мериться силами или нет?
— Давай лучше мириться, княжий муж…
И печенежский князь одарил воеводу прекрасным скакуном, саблей и стрелами. В ответ Претич передал ему броню, щит и меч…
Когда печенеги ушли, князю было отправлено  с гонцом послание следующего содержания: «Ты, князь, чужой земли ищешь и блюдешь её, а от своей отрекся: нас вместе с твоей матерью и детьми чуть не взяли печенеги. Если ты не защитишь, то они возьмут нас. Неужели не жаль тебе ни своей отчизны, ни старухи матери, ни детей своих?»
Вскоре Святослав вернулся и, не заходя в Киев, сначала отогнал печенегов в дальние степи.

По возвращению в Киев,  перед очами Святослава, его матери Ольги и сына Ярополка  предстали старик-странник и отрок Александр.
Святослав даже встал и подошел к старику, чтобы получше разглядеть его.
—  Тайные знания, которыми ты владеешь, — начал Святослав, — помогли спасти сей град. Хочу тебя просить, пока меня не будет, останься  и прими на себя воспитание сына моего Ярополка, а отрок сей будет ему верным товарищем и  хорошим слугой…
Ольга закусила губу, она уже давно поняла, что старик сей не иначе, как кудесник  с коими её новая вера вела непримиримую войну, но пойти сейчас против сына уже не могла. Время брало над ней верх,  Ольга уже понимала, что не сможет  вступить в открытое противоборство с тем, кому, как ей известно, подчиняются лесные звери и даже стихии.
С этого дня  старик-странник  вместе с отроком  Александром стали жить в княжеском тереме.
Однако, очень скоро Святослав вновь засобирался в дорогу. И зашел попрощаться с матерью.
— Не любо мне в Киеве. Хочу жить  на Дунае. Именно там середина земли моей: туда сходится всё, что дает земля наша,  а  также  то, что является результатом трудов   умельцев разных народов…
— Повременил бы ты со своим отъездом, Святослав, — молвит ему в ответ Ольга. — Похорони меня сначала, а потом и ступай, куда хочешь.
Три дня спустя великая княгиня действительно скончалась, правда, перед этим все три дня не отпускала от себя  внука Ярополка, в чем-то его наставляя, а что-то и  просто требуя исполнить, как её  посмертную волю, а ещё  просила сына не устраивать по ней языческой, как она сказала, тризны. У неё был приближенный к ней священник, который её исповедовал,  и он же ее и похоронил.

Святослав, сразу же после похорон матери покинул Киев и устремился в Болгарию.  На киевском  престоле остался Ярополк, наставником и советчиком которого был, знакомый нам, старик-странник, а лучшим товарищем на уроках, а также на занятиях по овладению разным видом оружия и в охоте, стал Александр.
Жизнь в Киевском княжестве потекла своим чередом. Появилась новая прослойка людей, которые в одном месте что-то покупали, а в другом, с выгодой для себя, продавали. Их сначала называли «гости», а затем они стали зваться купцами.
По весне из всех княжеств в Киев свозилась дань: мех, воск, мед, рыба… Избыток этого товара, вместе с рабами, переправлялся в Византию. Кстати, рабом тогда назывался пленный, захваченный во время войны.
С севера, который был богат лесом, за зиму изготовлялись и по весне сплавлялись  разного рода и назначения лодки и большие суда. В Киеве их оснащали, а затем, вместе с товарами, они направлялись уже в Византию, которая была центром торговли. И уже назад в Киев, на этих же судах, везли драгоценные камни, золотые и серебряные украшения, конскую упряжь, отделанную серебром,  а также, всякого назначения материю, но более всего стали цениться на  торговых рынках Древней Руси золотые и серебряные монеты.
В результате бойкой торговли, стало наблюдаться заметное различие, как в быту, так и самом образе жизни простых людей, именовавшихся челядью  и новой  когорты, к которой относились торговые и княжеские люди, включая дружинников, с которыми князья щедро делились своей добычей. Последние стали строить свои жилища просторными, богато украшенными и обставленными деревянной мебелью, одежда их становилась  изысканной и удобной, потому, как ткань  становилась все более прочной и красивой, а на их женах  стали появляться  драгоценные украшения. 

Но, свято место, как говорится, пусто не бывает. Пока Святослав воевал с греками в Болгарии, ненасытные орды печенегов вновь ринулись на земли Великого Киевского княжества.
Святослав, с малой частью своего войска,   поспешил на помощь сыну. И с наступлением весны, плывя вверх по Днепру,  оказался  у знакомых нам порогов, не ведая того, что  его там  уже поджидали печенеги. Они дождались, когда дружинники Святослава вытащили на берег свои суда и начали обходить пороги берегом, после чего напали на них числом немереным.   В  начавшейся  кровавой схватке, князь Святослав был убит, рядом полегла и почти вся его дружина…


Глава III.
БРАТЬЯ

Святослав,  как мы уже  сказали, еще перед своим первым походом на Дунай, поделил земли Киевского княжества на три составные части, а именно: на Киевское княжество, на Древлянское княжество и Новгородское княжество, передав  бразды правления этими уделами своим сыновьям: Ярополку, Олегу и  Владимиру. Им бы править, исполняя волю отца…  Однако, обо всем, что было далее, расскажем по порядку.

Ярополку исполнилось 17 лет, когда он решил, что хватит ему жить под рукой и по воле сначала княгини Ольги, а теперь еще и старика-странника, который во многом  сдерживал его взрывной характер.  То, что касается характера молодого князя.  Скорее всего, тут сказалось то, что Ярополк воспитывался практически без отца, а его  наставницей была бабка –  властная княгиня Ольга. А потому всё более явными становились частые перепады в его настроении, когда после взрывной ярости, он вдруг начинал  горько плакать, уже сожаления о содеянном.

В один из дней, старик-наставник, ничего не сказав князю, ушел из княжеского терема.  Да  так, что никто этого даже не заметил.
Перед этим, правда, у него состоялся разговор с Александром.
— На рассвете  я оставлю тебя и князя. Не вопрошай об истинных причинах этого решения, просто знай, что так нужно.
— Воля ваша,  — произнес в ответ юноша.
— Через некоторое время испроси у князя разрешения отправиться в Византию, чтобы окреститься  там в христианскую веру, следуя примеру великой княгини Ольги.  Он тебя отпустит…
— Думаете?
— Знаю, потому, что ты постоянно будешь напоминать ему обо мне, а он этого, после моего ухода, зело не захочет.
— Мы еще встретимся?
Лицо старика тронула легкая улыбка.
— Значит, встретимся…
Они обнялись, и старик, которого мы знаем ещё и как Вечного деда, покинул палаты Александра.

Утром, по приказу князя Ярополка были казнены все, кто нес охрану княжеского терема,  и не уследил за наставником  князя…
И, чтобы как-то отвлечься от содеянного, воевода Свенельд, объявленный теперь новым советником, предложил поехать всем  на земли, накануне, подаренные ему Ярополком, чтобы там всласть поохотиться… 

Ох уж этот Свенельд… Для начала важно понять, что это был варяг, ставший одним из воевод, и при этом  достигший такой власти, что его даже считали чуть ли не соправителем князя Святослава.
Как и  Святослав, такой же жестокий и дерзкий, имевший лично ему подчинявшуюся дружину, он был сборщиком дани с подвластных славянских племен. Это были, преимущественно земли   древлян на западе,  и  земли уличей на юго-западе…
После гибели Святослава он возжелал  стать советником юного Ярополка и если бы не этот старик-странник…  Теперь, когда его не стало, он мгновенно оказался рядом с молодым князем, с целью, любым путем вернуть себе право на сбор дани с древлян. И  именно поэтому,  он надоумил Ярополка поехать охотиться на землях, что граничили с землями его брата князя Олега.
Именно там и свершилось то, что называется настоящей трагедией.  Сначала, один из приближенных воеводы Свенельда тайно проник во владения князя Олега и сумел похитить из оружейной  одну из стрел, принадлежавшую лично князю. Та стрела имела отличительную особенность, то есть,  именную отметину, дабы, в спорной ситуации, не перепутать, кто же именно подстрелил ту или иную дичь…
Этой-то стрелой, коварный и жадный до денег, Свенельд  на охоте и выстрелил в сердце собственного сына Люта,  чтобы затем, по меченной стреле, обвинить в его убийстве, пусть даже и в непреднамеренном, князя Олега.
Киевляне вернулись домой в подавленном состоянии, привезя с собой тело Люта, которому Ярополк устроил, чуть ли не княжеские,  поминки.  За столом Свенельд поклялся отомстить князю Олегу за смерть собственного сына. Ярополк промолчал, а это означало его молчаливое согласие…
Александр, воспользовавшись состоянием общей подавленности, после поминальной тризны, поведал князю о своём тайном желании отъехать в Константинополь и совершить там таинство крещения в христианскую веру,  следуя примеру великой княгини Ольги…
Ярополк, как и предвидел старик-наставник,  разрешив ему эту поездку, распорядился о том, чтобы выделили достойное судно, содержание на всё время пути, а также подарки для византийских императоров и  небольшую охрану.   При расставании, Ярополк даже обнял Александра, словно что-то предчувствуя, словно, прощаясь с ним навсегда, сказав: «Вернешься, расскажешь обо всем, глядишь, и я последую твоему примеру…»
На следующее утро, судно, на борту которого находился юноша, взяло направление на юг…
Дождавшись отплытия Александра, Свенельд начал уже открыто подстрекать Ярополка к войне с Олегом. Князь какое-то  время под разными предлогами, отодвигал сроки начала той войны, но  не устоял под напором своего нового советника и  вскоре согласился пойти войной на брата.

Олег, находясь в своей крепости, еще не веря в то, что перед ним войско родного брата, сам вышел из крепостных ворот, чтобы лично поговорить с Ярополком. Но именно в этот момент Свенельд отдает приказ открыть огонь. Часть дружины, которая вышла сопровождать своего князя,  спасаясь от убийственного огня, пущенных в ход, пищалей, бросилась к крепостным воротам, заметались конники. Кто-то в панике, уже на мосту, случайно задел князя Олега и тот,  потеряв равновесие, упал в глубокий ров,  а при падении подвернул ногу да так, что уже не смог самостоятельно выбраться…  А затем на него стали падать тела его поверженных воинов и их лошадей… Их было столько, что выбраться из-под них  князю уже не хватило  сил…

Князя Олега долго не могли найти, думали даже, что он успел добраться до земель своего брата Владимира Святославовича. А вот когда до него дошла  трагическая весть о том, как именно погиб его младший брат, он  решил отомстить за его смерть и отправился в Швецию чтобы там просить помощи у варягов.
Узнав, что Владимира оставил Новгород, дружина Свенельда мгновенное заняла город. Но, ненадолго, вскоре Владимир вернулся с большим варяжским войском. Сначала он освободил Новгород от людей посадника Ярополка,  затем взял Полоцк, а  вскоре осадил и сам Киев.
Принудил Ярополка бежать из города из-за угрозы мятежа все тот же Свенельд. И, вскоре, в небольшом городке Родень  два варяга, из близкого окружения Свенельда, подняли князя Ярополка, доверившего им свою жизнь, «мечами под пазухи»… 
Таким образом, Свенельд попытался угодить князю Владимиру. Однако же, когда Владимиру донесли, что убит и Ярополк, то он  объявил о том, что не простит Свенельду гибели двух своих братьев, после чего воевода  навсегда  покинул наши земли и более о нём в летописях тех времен ничего не сообщалось.
Владимир, сын великого князя Святослава Игоревича  вокняжился  в Киеве в 980 году.

В это же самое время, в Византии, появился молодой священник из русичей, обладающий удивительным даром слова, которому пророчили великое будущее, но он выбрал своим поприщем Киевскую Русь.  Вы уже, очевидно, поняли, что это был  Александр, которого попутный торговый корабль вскоре доставил к берегам Черного моря, а далее молодой священник, по родной земле, пошел уже пешком, неся в мир слово о сошедшем на землю Богочеловеке, имя которого было Иисус…

О том, что случилось во граде Киеве за этот отрезок времени, на острове, естественно, ничего не знали.  Дашек, которому на тот год исполнилось уже 35 лет,  вместе с тремя оставшимися дружинниками вычистил фарватер от остатков сгоревших кораблей, а из якорных цепей они сделали  подъемную преграду, способную сдержать ход любого судна. Правда,  теперь им приходилось нести службу сразу на двух реках.   
Кстати, второй реке дали название сами. Она стала называться  Болотня.   Дружинники,  справедливо предполагали, что эта река  брала своё начало из  далеких западных болот, а затем  хладной змеей скользила  мимо их множества, а далее  уже по нашим землям, вбирая в себя все  болотные  исходы, обозначенные старыми людьми, как  топи или кочкарника, мшины или зыбуны в зависимости от того,  где они образовывались, какую имели глубину и  твердь,   вид растительности и даже цвет, как, например, ржавое.
Забегая чуть вперед, скажу, что по истечении несколько веков, людей, которые будут жить по берегам  реки  Болотня  и на множестве островов в самих болотах, в простонародье, станут называться  болотными людьми…
И еще. По зиме, на болоте, дружинниками были прорыты протоки, выходящие в реку и, ближе к концу лета, кочковатая трясина этих мест была полностью высушена,  а это означало, что  на ней по весне уже можно будет что-то сеять и сажать… 

Выросли Ула  и  Глазко, которым стало по семнадцать лет. Не смогла, не поднялась рука погубить  свой плод  у Татьяны  и она  родила  девочку, хорошо понимая, что она от кого-то из варягов. Это стало  ясно и Дашеку, как только он увидел, что у малютки рыжие завитки.  Но винить Татьяну прилюдно не стал, приняв при всех дочку, как свою.
Один из дружинников, оставшийся на погосте был хорошим охотником. Он и нашел, невдалеке от места их стоянки, теперь уже настоящий большой остров  на болоте. Более того, в центре того острова было богатое рыбой озеро. И дружинник решили поставить там дом-крепость, чтобы в случае какой-либо беды, Татьяна и женщины с детьми всегда могли укрыться на том острове.
И снова закипела работа, сначала предстояло  по топкому болоту гатить путь. Делали это неспешно. Сначала отрезок пути выстилали хворостом, потом пересыпали его землей и снова  выкладывали хворостом, а потом еще раз засыпали землей, делая этакую подушку. И её уже покрывали,  стянутым между собой, березовым тонкомером. 
К осени гаченная дорога протянулась к новому острову. Затем дружинники дождались зимы и, когда дорога стала твердой, на остров был перетащен, поваленный для строительства, круглый лес.
С этого момента уверенность в осуществлении задуманного уже не оставляла жителей. Правда, в один из дней, кругляк, раскатившийся  по настилу, сбили с ног и придавили Дашека.  Из-за сильной боли в груди,  он  какое-то время не мог даже есть, и весь высох. Татьяна с Улой  днем и ночью не отходили от него. Боялись даже, что он отдаст Богу душу.

Когда Дашек открыл глаза, то увидел перед собой  своего знакомого… Того самого  деда, который однажды вывел его с гиблого болота.
— Не иначе, как за моей душой пожаловал?  —  негромко произнес Дашек.
— Не чуди… Ещё поживешь, — начал старик.  — А сие болезнование тебе ниспослано по той причине, что ты Татьяну подозрениями  постыдными обижал… 
— Она должна была ещё тогда мне всё сказать…
— Вот, снова…  Она должна…  Никто из нас никому и  ничего не должен.  Вас здесь Господь собрал, вот Ему вы и должны, а  между людьми главенствует лишь любовь, а, значит, доверие… и вера в промыслительность Творца.
— Выходит, что рождение этой девочки и есть Божий промысел?
— Никто не ведает для чего тот или иной человек приходит в мир. Но если дитё родилось, то ваша с Татьяной задача сохранить его и воспитать в любви к Богу-Отцу…  Однако же, мне пора, засиделся я тут с тобой…
— Я извинюсь перед Татьяной…
— Знамо дело… Кстати, по весне за  своей дочерью придет Линда.
— Не отдам… Да и Татьяна не отдаст. Она её бросила, как кутенка безродного…
— Молодая была, Линда, глупая… А то, что касается её дочери Улы, а точнее её внучки… — тут старик на мгновение задумался. — Через несколько лет она может стать женой  первого короля  Великого княжества Литовского. Воспитанная вами в любви и в поклонении природе, она  большую пользу сможет принести русичам, когда на эти земли снова придет беда…   Ты, пока лежишь, подумай над моими словами и Татьяне передай…
И он снова пропал,  будто его и,  самого  этого разговора, не было.
Правда,  Дашек неожиданно для всех быстро пошел на поправку.

Но случилась другая беда, куда-то пропал один из оставленных на острове дружинников. Вначале предположили, что он тайно остался на одном из проходящих судов и вернулся в Киев, но однажды Татьяне приснился сон. Она увидела то, как дружинник  услышал голос, который просил о помощи.  А вскоре увидела и ту, кто взывал. Это была молодая девушка, очевидно сбившаяся с пути и попавшая в трясину, а теперь, уже по грудь, находящаяся в болотной жиже.  Дружиннику бы задуматься, откуда здесь в непроходимых болотах взялась девушка. Однако тот,  уже который год, живя на острове бобылем, об этом явно не подумал. Но протянутой им руки, чтобы помочь девушке,  оказалось недостаточно, нужно было сделать еще хотя бы один  шаг и,  явно, очарованный, охватившим его  вожделением, дружинник его сделал, а когда сам оказался по шею в болотной жиже, то сознание вмиг прояснилось, но рядом, кроме болотных кочек, не было уже никакой девушки…
 Татьяна проснулась и  вспомнила слова старухи Изергиль о том, что, погубив священный дуб, была вызволена на свободу вся нечисть этих болот… И вот её пророчество,  не иначе, как начало сбываться.
Поутру вышли на поиски того дружинника и вскоре, действительно, нашли туесок, который лежал, скорее всего, на месте зряшной гибели, сгинувшего в болоте, казалось бы, зрелого уже воина и мужчины.

Молодой священник по имени Александр в это время шел вдоль берега Днепра. На нем было светлое облачение и цепь с большим серебряном  крестом на груди, а также небольшой и аккуратный  кожаный ковчежец в котором он нес с собой несколько книг и атрибуты для совершения таинств.
Первое испытание началось для него буквально через несколько дней пути. В одном из домов поселения на берегу реки, куда Александр зашел, чтобы испить воды, явно готовились к погребению, так как, небольшая по размеру и  выдолбленная из колоды,  домовина стояла у входа.
Белокурый отрок в белой вытканной рубахе лежал на широкой лавке.
Женщина с воспаленными от слез глазами, молча, подали странному незнакомцу с крестом на груди  ковш с водой, а затем вышла, оставив его наедине с мальчиком.
Молодой священник некоторое время вглядывался в лик усопшего, а затем начал медленно опускаться на колени.
«Господи, не меня ради,  — начал мысленно взывать к Творцу,  Александр.  — Не меня ради, а  лишь дабы явить людям этим силу и право Твоё решать и вязать… Верни сего отрока к жизни, пусть его душа возвернется а, воскресшее дитя порадует своих родителей, все ещё верующих в придуманных ими же, языческих богов».
После чего Александр, освященным миром, изобразил на челе отрока крестное изображение…
И тот открыл глаза.
— Ты кто? — спросил удивленный отрок.
— Александр, слуга Божий… А  ожил ты именем Господа нашего Иисуса Христа.  Ему  вся честь и слава!
И,  улыбнувшись,  молодой священник вышел.

Когда родители мальчика и жители поселения вернулись из того места, где испокон веков приносили жертвы а сегодня возблагодарили богов, принявших юного отрока себе в жертву, то были удивлены, увидев его живым…
— Горе постигнет весь наш  род, — в сердцах воскликнул  отец ребенка. — Боги не приняли нашу жертву…
— Отец, — раздался вдруг в ответ звонкий голос отрока. — Не печалься. Это Христос  приходил в наш дом, Он коснулся моей головы, обозначив на ней крестик,  и я проснулся…
Родня с тревогой стала переглядываться.
Спросили остававшуюся на хозяйстве женщину, не приходил ли кто в дом в их отсутствие?  И та рассказала о молодом красивом юноше в белой одежде и с большим  крестом на груди, что попросил у неё испить воды… И это заставило поселян задуматься. Но молва о воскресшем отроке и о некоем, незнакомом им ранее, Боге по имени Христос, что сошел на их землю, понеслась по городам и весям тех земель.

Александру же  предстоял длинный путь до града Киева. Более того, он, практически, ничего не ведал о князе Владимире, занявшем престол Киевского княжества.  Как-то ещё  он воспримет веру, которую исповедовала его бабка княгиня Ольга, и о которой сей священник хотел поведать своему народу.
Чего же не ведал он о князе киевском Владимире? Попробуем понять вместе.
Мы уже говорили, что Владимир в возрасте десяти лет был отправлен в Новгород, где вступил на княжение под руководством своего дяди и воеводы Добрыни, брата его матери Малки. Места эти юный князь уже знал, так как княгиня Ольга,  разгневанная фактом «прелюбодеяния» своей ключницы с князем Святославом, сослала ее рожать в одну из своих вотчин под Псковом, где детство и юность будущего киевского князя, проходили на глазах и под руководством брата  матери по имени Добрыня.
Уже в Новгороде, когда князю исполнилось пятнадцать лет, любимый дядя, вдруг решил, что княжичу пора становиться мужчиной…
Вскоре, в жарко натопленной бане приоткрылась дверь и в парную вошли с распущенными волосами три голые, молодые, зело грудастые и задастые  банные девки. Понятно, что наставник выбирал их по своему вкусу.
Но что-то в них было такое, что явно испугало юного князя. Скорее всего, то, что он, исподволь уже имел возможность несколько раз созерцать женское тело, когда подглядывал  за одной из молодых прислужниц. Его приводил в трепет вид её обнаженного и стройного, словно выточенного из ствола тонкой березки, белоснежного тела с чуть обозначенными бугорками грудей  и с розовыми бутончиками сосков.  С воспоминаниями этого образа князь потом долго не мог заснуть и о нем же вспоминал, каждое утро, как только просыпался.…
И вдруг эта гора колышущейся плоти.
Детородный орган молодого князя как-то враз обмяк. И чтобы не делали те девки, княжича охватывал  ужас уже от самой мысли возможного совокупления с  ними.
Добрыню, не знавшего истинной причины хладности князя, это насторожило. В любом случае Владимиру нужен будет наследник, а тут такой конфуз…  Банных девок тут же и удавили, чтобы молва о том, что княжич по мужской линии слаб, не достигла ушей простого люда.
Вскоре Добрыня пришел к известному на этих землях колдуну, и они о чем-то долго шептались. Уходя, Добрыня оставил там два полновесных кошеля с золотом.

А теперь, прежде чем мы продолжим, буквально два слова о том, что за год до описываемых событий,  в пещеру к новгородскому колдуну вошел отрок по имени Первуш. Его явно бил озноб, но он сумел побороть себя, так как движим был собственным честолюбием и желанием доказать отцу и брату, что он сам может чего-то добиться в этой жизни. 
Его отцом был Новгородский посадник, а младшим братом, знакомый нам юноша, а ныне молодой священник по имени Александр. Кстати, когда  юный Александр ещё только узнал, что его брат захотел стать учеником колдуна, то и уехал из дома с торговым караваном дяди, сказав родителю, что хочет посмотреть мир.
Первуш же, имея несомненные способности, вскоре стал любимым учеником колдуна.
Вот и сегодня они вместе готовили  зелье для  княжича Владимира.
— Это действительно необходимо нашему князю? — спросил колдуна Первуш.
— Нет, это необходимо для того, чтобы сделать и его слугой того, кому мы служим сами…
— Но, насколько я понимаю, — продолжал Первуш, —  этот состав эликсира  в постели сделает его просто чудовищем…
— Все верно, молодой князь станет упиваться живительными жизненными соками  каждой своей новой жертвы, полностью опустошая их и  тут же оправляясь на поиски новых девственниц.
— Значит, все-таки девственницы…
— И их нерастраченные божественные энергии. А теперь встань за занавесом, молодой князь не должен тебя видеть иначе его наставнику Добрыне придется тебя убить…
Вскоре всё и произошло. Описывать сам ритуал не станем, чтобы у кого-то не возникло желание и самому окунуться в этот омут сладострастия.
Вечером, в покои княжича, Добрыня привел ту самую служанку, о которой тайно грезил  Владимир. Как  наставник об этом узнал можно лишь догадываться, но то, что происходило в ту ночь осталось тайной за семью печатями. Утром к девчушке был прислан лекарь, а потом её и вовсе услали в дальнюю вотчину, где на следующий же день и познакомили с одним из слуг, который был ей представлен, как  её  будущий муж.
Ошеломленный  своим зело бурным ночным соитием, а более радостный от того, что у него по мужской линии всё получилось, в знак благодарности, молодой князь принял решение возвести для колдуна  новое капище, не жалея для этого  ни золота,  ни серебра.
И началась у  Владимира новая и зело бурная жизнь…   

Чуть позже,  что когда Владимир захватил, перешедший на сторону Киева, Полоцк, о чем мы уже упоминали, то, захватив семью  князя Рогволода, опять же по настоятельному совету своего дяди, этот, уже  двадцатилетний ненасытный жеребец, сначала жестоко изнасиловал Рогнеду на глазах её родителей, а затем убил её отца, мать и двух братьев.
Всё это,  впоследствии,  серьезно взволновало церковников и даже стало достоянием их летописцев… 
«Был же Владимир побеждён похотью, и были у него жёны, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и совращая девиц».
При этом, Владимир оставался ласковым и щедрым к дружине, склонным к шумным пирам и веселым гуляниям.
И вот теперь он сидит на княжеском престоле в Киеве. Рядом  стоит Добрыня, в прошлом наставник, а ныне первый советник и воевода.
— Что, княже не весел? — начал Добрыня, увидев князя задумчивым.
— Беспокойно на душе что-то…
— О чем мыслишь? — уже допытывался Добрыня.
— О жене своей…
— О которой, их у тебя сотни? — уже начал шутить старый наставник.
— О Рогнеде… Уже почитай второй год, как не навещал её.
— Так навести, чай путь не далек, — предложил Добрыня.
— Пожалуй, что так и сделаю… Да, заодно, и поохочусь в тамошних леса, — согласно произнес князь.
— Мне поехать с тобой? — уточнил  верный советник.
— Оставайся в Киеве.
— Когда ждать князя назад?
— Думаю, что завтра к вечеру вернусь…
И вскоре  Владимир с небольшим отрядом сопровождения был уже у ворот терема, где жила Рогнеда со своим сыном от  Владимира — Изяславом, которая все это время печалилась, будучи оставленной мужем.
Не успел Владимир приехать, как тут же объявил о том, что идет на охоту.
Рогнеда лишь согласно склонила голову. И возможно, что какая-то пружинка внутри,  достаточно-таки терпеливой женщины, в этот момент и лопнула.
Когда он, вернувшись после охоты и шумного застолья, даже не зайдя к ней,  заснул,  она, войдя к нему в опочивальню, занесла над ним острый нож, но, не иначе, как силы, которым раболепно уже служил Владимир, пробудили князя от сна. Он открыл глаза, и  успел-таки  перехватить руку с направленным на него острием.
— За что?  — лишь спросил он.
— За то, что полюбила я тебя, хотя ты убил отца, мать и братьев моих, но вижу, что охладел ты ко мне, и к младенцу нашему…
—  Я выйду ненадолго, а ты оденешься сейчас в княжеское платье и будешь ждать моего решения.
Рогнеда послушно надела то платье, в котором она была на  свадьбе и села на убранное ложе, застыв, в ожидании своей участи.
Владимир вошел в её спальные палаты с уже обнаженным мечом. И занес, было,  меч над головой Рогнеды, как в этот миг  отворилась дверь в детскую, и на пороге застыл маленький Изяслав.
Увидев родителя, он спросил.
— Отец, что ты хочешь сделать,  и почему вас здесь так много?
— С чего ты взял, что нас много? —  уже более с интересом вопрошает его отец.
— Те черные люди, что стоят за твоей спиной и только ждут смерти моей матери… Кто они?
И понял  Владимир, что сей  чистый младенец видит то, чего не видит он сам… И  свой меч, уже занесенный над главой Рогнеды, Владимир вложил в ножны.
Но так как о попытке Рогнеды  убить своего мужа и великого князя уже знали дворовые и люди из его охраны, то Владимир повелел созвать бояр и рассказал им о том, что здесь произошло,  а далее стал  ждать уже их совета.
Совет их был таков: пощадить мать ради младенца сына.
И неожиданно Владимир смягчился. В результате он дал крохотному Изяславу во владение все Полоцкие земли, а мать сделал его наставницей до времен его совершеннолетия.

Однако же, даже после того, что было явлено Изяславу, Владимир продолжает воздавать славу своему кумиру и ставить на холмах и видных местах своего княжества то, что стали позднее называть словом «идолы» перед которыми совершались жертвенные обряды и даже кровавые жертвы. Это произошло значительнее ранее, когда "лукавый", не иначе, как смутил часть волхвов, предложив им самим стать богами. Так появились на Руси жрецы и колдуны, не брезговавшие кровью и часто забирающие к себе юных девственниц, которых приносили  ему же в жертву.
И вот, вернувшись во времена, уже ставшего великим, князя Владимира как-то после удачного похода на  балто-литовское племя ятвагов, жрец велел дать богам жертву. Жребий указал, что им должен быть непременно юноша. Бросили новый жребий уже на присутствующих юношей,  он пал на молодого сына одного из варяжских воинов.
Тогда варяг зело воспротивился.
— Ваши боги, — говорит он, указывая на деревянных идолов, — лишь безмозглое дерево. Сегодня оно стоит, а завтра может быть порубаемо и  предано огню.    Если вы хотите отдать моего сына тому или иному богу, то пусть он сам спустится сюда,  и я с радостью отдам ему своё дитя. Ему, а не вам и вашим бесам…
О, как же взметнулась, возмутилась, мгновенно озлобилась оскорбленная, воинствующая толпа,  и бросилась с оружием на того, кто первым осмелился  во всеуслышание явить свою святую волю. Отец и сын были растерзаны толпой и после их убиения, насытившись пролитой кровью, как-то о самом ритуале принесения  жертвы позабыли…

Наутро, про случившееся,  верный советник Добрыня сообщил князю Владимиру.
— А ведь тот варяг был прав, когда предложил нашим богам хотя бы иногда спускаться на землю и являть себя… — неожиданно для советника,  промолвил великий князь.
— Это к чему, князь?  —с удивлением спросил Добрыня.
— К тому, что ходит, как я слышал, по нашей земле некий философ с крестом на груди, который именем своего Бога  некоего Иисуса Христа воистину творит чудеса…  Говорят, что  он даже воскрешает мертвых…
— Брехня… — начал, было, Добрыня.
— Если и дальше жить хочешь, то больше, дядя, никогда меня не прерывай…
Добрыня мгновенно упал князю в ноги.
— Найди мне его, —  продолжал Владимир. —  Хочу с ним поговорить, но только обязательно  привезите живым, ты меня слышишь?
— Слышу… Сам на поиски отправлюсь…
— Не суетись, ты мне здесь будешь нужен…
Наутро небольшой отряд конников, выехал из Киева.  А далее  они  разъехались на все четыре стороны в поисках  философа по имени Александр.

О человеке с крестом на груди и о его Боге, благодаря молве, вскоре стало известно и в Великом Новгороде.
— Найди, мой сын, этого человека, — говорит, обращаясь к своему ученику, колдун.  — И, кто бы он ни был,  убей его.
— Слушаюсь, мой отец и учитель…
— Ты даже не хочешь спросить кто он?
— Кем бы он ни был, меня это не остановит, — произнес в ответ ученик колдуна. — Ты научил меня проходить сквозь стены и подниматься в небо, отводить глаза и составлять яды, от которых нет противоядия…
— Подойди сюда,  — подзывает колдун  к себе Первуша.
Ученик подошел к  магическому шару, что мог являть собой любые образы и показывать всё то, что происходит за многие версты от Новгорода.
— Смотри внимательно, никого не узнаешь?
И Первуш  вдруг узнал в человеке с крестом на груди своего младшего брата Александра.
— Вижу, что узнал своего младшего брата. Теперь у тебя будет возможность доказать себе и всему миру, чей бог сильнее и могущественнее…  — тихо, почти в самое ухо говорит колдун своему ученику.  — Ступай же и возвращайся с победой,  а когда вернешься, то сменишь меня на этом поприще, я уже стар…
Первуш  смиренно преклонил колени перед своим учителем.

Известие о некоем молодом философе-христианине и о его удивительных деяниях приходилось слышать князю Владимиру уже неоднократно. Да и мудрая его бабка Ольга сама была христианкой.  Владимир все чаще стал задаваться вопросом: так кто же исповедует истинного Бога?  Его наставник колдун или этот молодой философ?
Вместе с тем, приезжие купцы уже повсюду рассказывали о том, как за широкими морями и сыпучими печками жили люди, которые исповедали иные религии и поклонялись  иным богам. Вскоре, словно бы чувствуя сомнения великого князя Киевского, потянулись к нему посланцы тех  религий, и каждый из них хотел сделать могущего князя русичей своим единоверцем.
По весне, приплыли из земель булгар люди, именуемые, как магометане.  После поднесения щедрых подарков князю, один из них испросил дозволения молвить слово.
Князь Владимир согласно кивнул головой.
— Ты, Великий князь,  человек знамо мудрый, а вот истинной веры ещё не познал.
— В чем же смысл твоей веры?  — спрашивает его Владимир.
— В поклонению Магомету, который заповедует нам не есть свинину и не пить вина…  Выполняя эти два завета, каждый из нас после смерти окажется в раю, где его будут ждать вечное наслаждение…
— А в раю уже можно будет пить вино и есть свинину?  — задал свой вопрос, стоявший за спиной князя, его советник Добрыня.
Обиделся посланник магометан, но терпеливо ждал ответ самого князя.
— Руси веселье – есть разумное питиё, не можем мы без него быть, —  промолвил князь, широко разводя руками и,  улыбаясь.
Склонился перед князем посланник и, испросив разрешения, быстро покинул княжеские палаты, что дало повод рассмеяться  Добрыне.

На следующей неделе пришли к великому князю Владимиру уже немцы. Это были послы от Римского Папы.
Владимир их выслушал, а затем сказал следующие слова.
— Так уж случилось, что отцы наши не приняли  ваших законов. И мы не станем поперек их слову идти. Так, что ступайте домой, а мы тут уж, как-нибудь, сами разберемся, во что нам верить, и что есть Истина…
— Наш посланник   уже окормляет словенские племена русичей, эстов и ливов, живущих  на берегах Балтии…
— То нам вестимо. И мы его не тронем, если он сам не станет вместо церковных таинств, призывать к  междоусобным распрям…  Так ему и передайте…
Посольство немецкое вышло, и князь Владимир подозвал к себе Добрыню.
— Поедешь в те края, как богатый торговец, вызнай там всё про этого посланника, посмотри, чем он дышит, с кем тайные интриги плетет…
— Слушаюсь, князь, — согласно молвит в ответ Добрыня.  — Завтра же поутру и выеду.

С посланцами иудеев из земли хазарской, великий князь разговаривал уже без Добрыни, который с небольшим отрядом сопровождения отправился в далекий и опасный путь к берегам Балтии.
— Слышали мы,  — вкрадчивым голосом,  начал один из иудеев, —  что приходили к тебе послы от магометан и христиан, и каждый из них пытался очаровать тебя, великий князь, своей верой. Христиане верят в того,  кого мы распяли, мы же веруем в единого Бога – Бога Авраама, Исаака и Иакова… 
— Чем же не угодил, распятый вами, Иисус? — спрашивает их князь Владимир. — Я слышал, что слепые прозревали, глухие начинали слышать, что он проказу и иные болезни излечивал одним лишь своим прикосновением...
— Тем, что называл себя сыном Бога, которого мы чтим, — сказал ему в ответ второй иудей.
—  Все религии наделяют своих кумиров,  не свойственной людям святостью, и поклоняются им, как богам…  Но не будем об этом. Просто объясните мне в двух словах,  в чем состоит ваш закон?
— Свинины не есть и субботу чтить?
— Чем же вам всем далась эта несчастная свинина?… —  уже, улыбаясь, спросил Владимир.
— В Ветхом Завете, —  начал, было,  снова первый иудей.
— Не начинай об этом,  — прервал его князь Владимир.  — Лучше скажите, где ваша исконная земля?
— Бог разгневался на наших отцов и рассеял нас за грехи наши по разным странам, а земли наши отдал во власть христиан…
— То есть тех, чьего Бога вы распяли?
Иудее  сочли нужным промолчать.
— Как же вы дерзаете учить других, когда сами отвергнуты Творцом за грехи ваши? Если бы Бог действительно любил вас и веру вашу, то не рассеял бы по чужим землям ваш народ.  Теперь вы хотите, чтобы и с нами произошло то же самое?  Ступайте с глаз моих, пока не велел вас на кол посадить за убийство невинного Христа, ибо, как я слышал, вы сами утверждаете, что кровь Его на вас и детях ваших…
После этих слов Владимира, иудее поспешно покинули княжеский терем.

Прошло еще две седмицы (недели), после чего князю сообщили, что наконец-то  нашли и привезли философа.
И вот он уже стоит перед великим князем.
Философ ему глянулся:  глаза  озорно блестят,  чистый лик обрамляют длинные, ниспадающие на плечи, светлые волосы и небольшая бородка.
Какое-то время они внимательно разглядывали друг друга.
От незнакомца исходило тепло, оно было явным и осязаемо обволакивающим.  Владимир почувствовал даже  некое умиротворение, и  ему  уже ничего не хотелось спрашивать, а лишь находится рядом с этим молодым проповедником.
«Уж не магия ли это?» — неожиданно и с тревогой подумал Владимир.
— Это не магия, великий князь, — мгновенно услышал он в ответ слова философа. — Просто Бог любви в этот момент коснулся твоего сердца, и оно стало оттаивать…
— Хотелось бы верить…  До тебя приходили ко мне иудее и немцы, они тоже упоминали распятого Бога, но их слова не согревали моего сердца. Расскажи мне о нем…
— Как пожелаешь, великий князь. Всё началось с того, что Бог сотворил землю…
И далее Александр живо и образно поведал Владимиру про первых людей и о том, как они жили в Раю, и о том, как они нарушили заповедь Творца, а в результате погрязли в грехах и были наказаны всемирным потопом. Затем поведал и об иудеях, о том, как ими был продан в рабство Иосиф и о том, как они потянулись за ним в Египет, когда он стал правой рукой фараона.   Затем поведал князю о том, как Моисей, с помощью Божией, вывел иудеев из египетского плена, в котором они вскоре оказались.  Еще про то, как этим народом, после того, как они забыли про Творца, стали управлять цари, а Бог посылал им пророков, которые пытались вразумить заблудших и предсказали иудеям рождение Спасителя.
— То есть, Того, которого они потом и распяли?  — уточнил князь.
— Именно так!  Иисус, как и предсказали пророки,  действительно родился от земной Девы,  донес до людей Свое учение, за что  и был распят.  На третий день Он Воскрес и  затем Сам вознесся на небо, сказав своим ученикам, что настанет день, когда Бог будет судить живых и мертвых. И воздаст каждому по делам его: праведным даст царство небесное, радость без конца и жизнь вечную…
— А неправедным?
— Каждый неправедный может стать праведным, если станет исповедовать веру во Христа, покается в грехах своих… и окреститься в нашей вере.
— Понятно, а  что насчет свинины и вина?
Александр улыбнулся и ответил.
— Спаситель сказал: все, что есть на торгах,  ешьте. Нужно лишь предварительно освятить всё крестным знамением.
— И даже если дадут тебе яд?
— И даже если дадут тебя яд, то после того, как с верой прочтешь молитву перед вкушением и крестом животворящим освятишь пищу, то жив  непременно останешься…
Князь немного поразмышлял, а потом, обращаясь к стоящему рядом дружиннику, приказал призвать лекаря и передать ему, чтобы тот принесет с собой немного  быстродействующего яда…
Лицо  молодого священника  при этих словах даже не дрогнуло, что не осталось без внимания Владимира.
— И еще, князь, насчет вина, пока не забыл… Нашей верой не возбраняется выпить, опять же в меру, в трех случаях: когда болен, когда с друзьями и с устатку… Но желательно, всегда во славу Господа…
Тут пришел черед улыбнуться уже князю.
В это момент появился и лекарь.
— Слушаю тебя, великий князь.
— Налей немного яда  и дай  испить этому юноше…
Старик лекарь, дрожащей рукой поднес Александру лжицу с ядом.
Тот на какое-то мгновение словно бы забылся, мысленно читая слова молитв, а затем перекрестился и  спокойно, лишь чуть побледнев, выпил предложенный ему яд.
— Молодец, хорошо держался… Теперь осталось лишь немного выждать, чтобы яд начал действовать… А пока приведите сюда одного из колодников.
Двое дружинников тут же вышли из покоев, чтобы исполнить волю князя.  Вскоре они вернулись, приведя некоего человека.
— Старик, угости и этого убивца, своим эликсиром.
Лекарь снова нацедил немного жидкости из  того же флакончика и передал лжицу одному из дружинников, а тот уже влил содержимое в рот колоднику.
Про Александра уже позабыли, так как  теперь все смотрели лишь на плененного,  который вдруг упал на бок,  а затем у него изо рта показалась пена,  вот он  уже весь затрясся и,  вытянувшись, замер.
Лекарь кивнул князю головой, давая понять, что колодник мертв.
И, увидев это, все снова обратили свой взор на молодого священника, которому не повредил сильный яд.
— Удивил, —  были первые слова князя. — А то, что касается крещения… Мне нужно подумать,  да и с боярами посоветоваться не мешало бы, хотя присутствующие здесь могли всё сами  лицезреть.  А теперь скажи мне, философ, имя у тебя есть?
— Александр…
— Проси у меня, Александр, всё, что хочешь.
— Дозволь, великий князь, мне и далее нести слово Божие  твоему  народу.
— И только-то?
— Всё остальное у меня уже есть…
— Как скажешь, но как только ты мне понадобишься, прошу, не заставляй себя ждать.
Александр,  склонив голову, покинул  княжеские покои, а вслед за ним выволокли и тело мертвого колодника.   

Сказать, что принятие яда прошло для Александра без следа, того не сможем. Пришлось ему, как можно быстрее, основательно почистить свой желудок, но все произошедшее в княжеских покоях еще более утвердило его в правильности выбранного им пути и в безграничной любви Бога к своему слуге.

Через  несколько дней  князь Владимир собрал  у себя  бояр и киевских старцев.
— До вас уже дошли вести о том, что приходили ко мне болгары, предлагали принять веру магометан, потом были немцы, которые хвалили свой закон, а вслед им пришли иудеи… А на днях я встретился с молодым философом, который поведал мне о греческой вере. Он не порицал иные веры, но и не хвалил свою. Правда, рассказал о том, как был сотворен наш мир… Это были удивительные рассказы, похожие на сказку… Это и было бы сказкой, если бы я не дал ему выпить яда…
Бояре при этих словах стали  тревожно переглядываться, а князь продолжал.
—  Он  осенил себя крестным знамением, а затем выпил яд и остался живым…
Это уже взволновало киевских старцев.
— И ещё, он рассказал мне, что есть иной свет. И, что согласно его вере, кто умрет, то обязательно снова воскреснет и затем не умрет уже вовеки…  Что вы мне посоветуете, бояре?  Кого слушать, чьей вере  будем держаться?
— Не тот ли это философ, что мертвого отрока воскресил?  — подал вопросительный голос один из старцев.
— Он самый…
— Уж не бесовской ли  силой это было сделано? — подал голос один из церковников.
— Чур, нас, сатана… — подхватил второй.
— Уймитесь, — чуть повысил голос князь Владимир. — От этого философа исходило тепло,  и я его ясно ощущал… Он сказал, что его Бог – есть любовь…
Бояре вновь зашушукались, после чего один из них попросил разрешения молвить слово.
— Говори, — разрешил ему князь.
— Ты, великий князь и сам знаешь, что всяк кулик своё болото хвалит. У тебя есть достойные мужи; выбери нескольких, пошли их по тем городам и весям,  пусть они сами исподволь разведают, как и каким богам служат  эти разные народы…
— Так и поступим… — согласно молвил князь киевский.
И вскоре несколько доверенных мужей тайно отправились к болгарам, немцам и грекам, чтобы на месте  посмотреть на их богослужения, да и на саму жизнь.

Добрыня же, благополучно миновав пороги, уже подплывал к погосту на острове,  где надеялся с помощью дружинников, что охраняли сей погост, перетащить свое судно в устье реки Болотни, а далее, коротким путем,  плыть к водам Балтийского моря.  Воевода Добрыня, снаряженный, как богатый купец, был щедр и  наперед хорошо заплатил людям Дашека, которые должны были волоком  протащить  его судно в устье Болотни…
А пока рубили тонкомер, чтобы по кругляку катить судно к водам Болотни,  киевский воевода пил чай на травах, который ему поднесла Татьяна. Пил, кряхтел и посматривал на красивые формы, прислуживающей ему статной женщины.
В этот момент в горницу и вошел встревоженный  Дашек.
— Чьё-то судно пришло по Болотне,  — обратился он к жене, явно изрядно взволнованный. — Уводи детей на остров.
Женщина мгновенно стала собираться.
— Чьё это может быть судно? — спросил  старшего дружинника воевода.
— Скорее всего, литвинов. Мы с полгода назад потопили их суда и порешили всех воинов, которые двигались на Киев…
— Экие вы молодцы…
— Возможно, что  они теперь ищут своих…
— И что ты собираетесь  делать?
— Фарватер  нами перегорожен, а потому, для начала, попробуем миром выяснить цель их приезда…
В горницу вошел еще один дружинник. Тот, что был охотником.
— Все собрались? — спросил он.
Татьяна кивнула головой.
— Тогда пошли.
Татьяна взяла собранный узелок и протянула руку младшей дочке, которую нарекли именем Лада. И вместе с Улой и Глазко, они вышли на улицу вслед за охотником, который повел их в  сторону дом, что был уже выстроен  на острове в болоте.
Затем  дружинники  затаились в зелени острова,  а сам воевода остался  в тереме  и продолжал  спокойно пить чай.
Дашек, привычно, в ожидании гостей, вышел на крыльцо.
И не удивился, когда увидел идущую в его сторону Линду в сопровождении нескольких воинов.
— Рада видеть тебя, Дашек, а где Неждан?
— Неужели за ним приплыла?
Линда улыбнулась.
— Неждан сбежал в Киев, дальнейшая его судьба мне не известна.
— А те суда, что шли на Киев?
— Того не ведаю,  они по Днепру ушли, забрав с собой проводником Неждана, но назад пока не возвращались. Может далее на Константинополь пошли?
— Может быть, может быть…  А моя дочь, что с ней?
— Что ей будет, вырос сей  чудный цветочек на нашем болоте…
— Я привезла тебе и Татьяне денег. Их достаточно, чтобы вы начал новую жизнь в Киеве…
— Деньги у меня и у самого есть. Да и не нужны они нам здесь…
— Значит, добром дочь мне не отдашь?
   В этот момент на крыльцо вышел киевский воевода, который, стоя за дверью,  слышал весь разговор.
   Люди из окружения Линды взяли оружие наизготовку.
   — Скажите своим людям, чтобы они убрали оружие, — начал воевода, обращаясь к молодой женщине. — Я купец по имени Исидор, держу путь в ваши веси. И предлагаю свою помощь в ответ на  вашу…
   — Не понимаю, чем вы можете мне помочь? — произнесла в ответ Линда.
   — Вам нужна, как я понял, дочь, а мне  надежный попутчик в пути.  Я знаю, где её прячут…
  Дашко попытался, было, возразить, но был сбит с ног сильным ударом кулака воеводы.
  — Так,  где моя дочь?
   — Возвращайтесь на свой корабль, — продолжил воевода.  — На рассвете будьте готовы двинуться в обратный путь, девочку передадим вам при встрече…
   — Могу ли я доверять вашему слову?  — спросила дочь литовского князя.
  — Я же не спрашиваю вас кто вы и откуда, но вижу, что имею дело с мудрой не годам женщиной и мне этого достаточно, чтобы помочь вам. А касательно моего слова… Цену слова купца Исидора знает весь богатейший юг… Так, что не беспокойтесь, утром я лично передам вам на руки вашу дочку. Кстати, как ее зовут?
—  Ула… Но  вы не сказали мне, что хотите за свою услугу?
 — Просто плыть рядом с вашим судном и быть под охраной ваших людей. Так я буду уверен, что живым и без потерь мы   достигнем ваших  земель…
 — Договорились, буду ждать вас на рассвете…
И Линда вместе со своими людьми ушла вверх по реке, где осталось её судно.
Постепенно начал приходить в сознание Дашек.
 — Купец, ты что творишь?   — первое, что спросил он.
— Купец я лишь для иноземцев. А для тебя,  прежде всего, советник и первый воевода великого князя киевского Владимира, у которого вы все теперь служите. И дело, которым я занимаюсь, тайное. Теперь выбирай: или я тебя сейчас на  этом же месте порешу, а твою жену на обратном пути заберу в наложницы или ты отдашь мне то, что просит твоя гостья и продолжишь спокойно нести службу, обнимать свою жену и оставшихся детишек.  Думай, но не долго.
 Вскоре Дашек ушел, а через  некоторое время  вернулся с Татьяной  и детьми.
 Глаза у женщины были красными, скорее всего от пролитых слез.

 Для Татьяны это была огромная потеря. Это сродни тому, например, когда тебя лишают зрения и весь красочный мир становится не просто тусклым или серым. Нет, его краски  исчезают напрочь, а  в памяти, нещадно саднящей сердце,  остаются лишь твои воспоминания о былой красоте окружающего тебя, но уже лишь черно-белого мира.

  Линда ждала подхода судна купца Исидора на палубе своего быстроходного судна.
И вот она увидела  свою дочь, однако  сумела сдержать себя, не выдавая истинных чувств, а значит и,  не проявляя слабости перед своими воинами.
  Ула, которой исполнилось четырнадцать лет, была в мать: гибкой, стройной и белокурой. У нее в руках был небольшой березовый туесок, очевидно, с памятными для нее вещицами, который она прижимала к груди, так как именно  он теперь был для нее частичкой мира её детства.
Суда сблизились и  девушку с рук на руки, стали осторожно передавать  с одного судна на другое.  Ула  видела  пытливые взгляды воинов, обращенные на неё, а главное, что  она сразу увидела  на том корабле  женщину,  и её лик вдруг отчетливо всплыл  из  глубин детской памяти. Ула  поняла, что видит  перед собой свою мать,  по крайней мере, именно таким было первое лицо,  которое она увидела в момент своего рождения.
 — Ты моя мама?  — произнесла Ула, как только её поставили на ноги.
— Да, — произнесла Линда, явно удивленная тем, что дочь ее сразу признал. — Теперь я тебя больше никогда не потеряю…
Купец Исидор был доволен тем, что  начало его тайной миссии прошло успешно,  и он уже завоевал доверие  этой молодой женщины, которая вскоре представит его своему отцу -  литовскому князю Видимонту…
И вот уже их суда отправились в сторону Балтики.

Через полгода князь  Владимир вновь призвал к себе всех бояр и киевских старцев по причине того, что вернулись посланные им мужи  к болгарам, в немецкие земли и к грекам.
 — Что скажите? — начал с вопроса великий князь.
 Первым отвечал тот, кто был у болгар.
 — Смотрели мы, как молятся магометане в своих храмах, которые у них называются мечети.  Странно было это нам видеть. Мало  того, что все стоят  на коленях  и  лишь глазами зыркают,  так бабам и девкам  вход туда строго воспрещен.  Красоты в том служении нет, да и не говорят там, а, словно бы, подвывают… 
 — Следующий, — молвит князь далее.
  — Были мы у немцев, великий князь. Все, казалось бы, ладно, но как-то уж больно не по-нашему там. Хоть все и сидят в креслах, но каждый сверчок знает лишь своё место. Боже упаси смерду среди княжеской челяди оказаться, кулачками затыркают,  а потому, как нам видится,  любви промежду них никакой нет. Холодом там отовсюду тянет, а тебя лишь рабом величают…
 — Видно забыли немцы, что мы все от Адама и Евы, а значит братья и сестры, пусть и в зело дальнем родстве,  — молвит тут Владимир. — Забыли и то,  что наши предки величались испокон веков, не рабами, а  внуками Деда Небесного…  Выходит, что  там тому почет и уважение, кто богат и знатен… Понятно. Кто следующий, сказывай…
 — А мы великий князь, были у греков. Так скажу. Ввели они нас  в свой храм, а мы словно потерялись, неведомо нам вдруг стало,  где мы:  уже на небе или все же ещё на земле, потому, что такой неописуемой красоты видеть еще не приходилось, да и передать словами не сумеем. Знаем лишь, что там Бог пребывает с людьми, какого бы рода они не были… Понятно, что единожды вкусивший сладкого, вряд ли уже захочет горького. С другой стороны, если бы худ был закон греческий, то не приняла бы его к своему сердцу твоя бабка великая княгиня Ольга, а она была мудрейшая из всех женщин.
— Слова твои я услышал,  — начал свой ответ князь. — Осталось лишь решить,  когда и где мы примем  греческое крещение…
— Где и когда тебе будет удобно, князь, — ответил ему один из киевских старцев.
 Бояре  и старцы вышли, оставив князя одного.
Сказанное последним было правдой, но не полной. Храм греков действительно сиял огнями, а на иконах их святых  ризы были из золота и серебра, да с драгоценными камнями. И русичи были поставлены на удобном возвышении, чтобы лицезреть великолепие и торжество той греческой службы. Одного лишь не упомянули те мужи, что были буквально осыпаны дорогими подарками…

Однако утром следующего дня по всему граду Киеву, с быстротой молнии, пронеслось известие о том,  что появился  еще  один кудесник, который оживил  умершего грудного ребенка…  И то, что счастливая мать даже целовала ноги спасителя своего младенца.   Естественно, что эта новость дошла и до княжеских  теремов.
Князь  Владимир повелел пригласить к себе своего лекаря.
— Старик, ты  уже слышал о воскрешении в Киеве грудного младенца?
— Да, мой князь. Более того, я даже  накануне осматривал это дитё, когда оно было уже при смерти. И могу с уверенностью сказать, что медицина пока  бессильна перед такого рода болезнями…
— Ты мне лучше скажи, он мог его оживить?
— На пятый день?  Сомневаюсь…
— Так, что же там произошло?
— Думаю, что имело место подмена  младенца…  В грудном возрасте сложно их различать, если младенцы не отмечены какими-либо  отличительными признаками.
— Но мать не может не почувствовать,  чье дитя она берет на руки.
— Согласен, великий князь. А посему могу предположить, что мать и по сей день находится в обмороченном состоянии,  а потому она не в состоянии  ни утверждать, ни отрицать того, что данный ребенок принадлежит ей.
— Думаешь, что она  им околдована?
— Я бы этого не исключал…
— Не веришь в возможность чуда, старик?
— Верю… Я слышал, что  философ, которому ты давал яд, после пробуждение отрока от мертвого сна, скромно удалился, а этот кудесник любит, когда его носят на руках по улицам  нашего города…
— Это хорошо, что ты вспомнил про Александра.  Надо его снова вызвать в Киев.   Пусть они встретятся, дадим им возможность помериться силами своих богов…  И посмотрим, чей бог могущественнее… Тогда и решим, в  какой вере нам окреститься.   
— Говоря о крещении, великий князь, ты имеешь в виду себя или весь свой народ?
— Сначала себя.
— А как же вера наших предков?
— Никто не запрещает носить её в своём сердце, но для того, чтобы нас признал мир, мы должны быть, как все. В противном случае, они и далее будут относиться к нам, как к диким племенам, всё ещё приносящих в жертву своих детенышей.
— А как же,  поставленные тобой по всему княжеству  идолы? Извини, что я тебя об этом спрашиваю…
—  Гости из земель льстивого востока и чванливого запада  видели, как мы их ставили,  теперь увидят  и то, как мы же будем их и рушить…
— Значит, покажем им то, что они хотят увидеть?
— Старик, ты слишком умный, а теперь забудь всё то,  о чем мы с тобой сейчас говорили.   И ступай отдыхать…
Лекарь вышел, а князь Владимир задумался. То, что он только что, в сердцах,  выпалил своему старику-лекарю,  он  ещё никому не говорил  и даже боялся произнести вслух,  хорошо понимая, какая реакция может последовать в среде простого народа, все еще свято верящего  в  богов древнего Пятибожия и  давно сроднившегося с ними  в  своих радостях и в печалях. Но проблема сегодняшнего дня  заключалась в следующем:  хочешь быть другом, а значит,  иметь защиту и помощь  более крупного соседа, будь добр прими и его веру.


Глава IV.
НА БЕРЕГУ СТУДЕНОГО МОРЯ

Позволю себе напомнить, что территорию Балтийского поморья и почти весь бассейн реки Неман,  до низовья Вислы и середины  Западного Буга издревле занимал народ одного  племени и их называли  балты…  Они условно делились в те времена на балтов западных и балтов восточных. К западным балтам относились: прусы, ятвяги, галинды, курши и скалвы, а к  восточным балтам, которые нас и интересуют, отнесли жемайтов, аукштайтов, латгалов, селов, земгалов и летописных литвинов.
К  концу X века их  племенные общины  так же уже преобразовались в княжества и имели собственных  королей или князей.
Нас же, пока,  более интересует отрезок суши между устьями рек Вислы и Западной Двины.  Именно туда  и направлялись суда Линды и воеводы Добрыни.  Где-то там, на берегу реки Литовки,  было выстроено городище  и ее отца – одного из литовских князей – Видимонта.

Сначала они плыли по небольшим рекам, затем  по озерам. Миновав водную гладь одного озера, через ряд каналов, связанных между собой системой деревянных шлюзов, попадали уже в другое... Это непростое строение явно поразило воеводу. Затем  их путь  шел по  извилистым и запутанным протокам, которые привели  к реке, мощное течение которой понесло их суда к  суровому морю.

Поселения, которые они встречали на всем пути своего следования, имели не более двух-трех дворов. Несколько лодок  и развешенные сети на берегу, свидетельствовали о том, что рыбалка здесь была основным  видом промысла.  А  вид сплошных и дремучих лесов по обеим сторонам той реки уже даже начал утомлять воеводу. Но вот судно Линды свернуло в очередную широкую протоку, а это означало, что близится конец их пути.
Тут-то Добрыня заметил уже периодически встречающиеся  на возвышенностях стороженные вышки с людьми, которые, скорее всего, должны были оповещать ближайшие поселения о приближении врага, поочередно, возжигая огонь на вышке, который был виден на следующей.

Вскоре Добрыня  увидел и то, что называлось городищем,  и задумался уже всерьез. Оказывается,  здесь строили надежно и надолго. Вокруг первой линии деревянных укреплений из мощного частокола был вырыт глубокий ров, заполненный водой. Затем шла вторая оборонительная полоса. Она имел крепкие ворота, предназначенные для того, чтобы впускать или выпускать воинов, занимавших оборону на первой линии и башни, как с открытыми площадками, так и с выдолбленными бойницами для лучников.  А уже затем, собственно, шли высокие стены самого городища…  И уже они были выложены из камня…
«Такие города можно брать только измором», —  подумывал воевода, сходя на берег с несколькими своими воинами, так же переодетыми под торговых людей.
Но вот из трюма, совсем уже неожиданно, показалась голова Дашека, а виною тому, что он оказался так далеко от острова и своей семьи, было то, что при подробном расспросе воеводой Добрыней о том, как совершалось крещение Улы, Татьяна вдруг назвала имя епископа Адальберта. Более того, оказалось, что Дашек его видел, а, значит, сможет при встрече и узнать… 
Кстати, возвращение Линды и её судна особого энтузиаста среди населения не вызвало, все продолжали заниматься своим делом.  Лишь несколько мальчуганов пронеслись с вестью об этом по, выложенным  деревом, улочкам городища.
Вскоре показался и княжеский терем. И он также отличался от того, что именуется теремами в киевском княжестве. Никакой резьбы и узорчатости, бревна в три обхвата, а оконца крохотные, сверху площадка, скорее всего, для лучников. И широкие, я бы даже сказал, массивные ступени, ведущие к дверям.
Вот они распахнулись, и на пороге показался сам князь Видимонт.  Князь был высоким и поджарым, но в чем чувствовалась недюжинная сила. Взгляд острый, словно пронизывающий человека насквозь. И действительно, лишь взглянув на воеводу, ряженного под купца, у него слегка дрогнули тонкие губы.
Но сегодня его внимание принадлежало только внучке.
И  Ула сама  замерла, полнимая, что в сей момент решается её собственная судьба.
Князю внучка явно приглянулась.  Он узнавал в неё черты своей собственной дочери. Такой же и она была в этом возрасте.  И тогда он  жестом руки призвал гостью к себе.
Линда чуть подтолкнула дочь в сторону князя и Ула сделала несколько  осторожных шагов по высоким ступеням лестницы. Тут князь не удержался и сам сделал  несколько шагов ей навстречу, чтобы внимательно разглядеть черты лица девочки. А затем неожиданно поднял на руки и, под радостные крики своих воинов, унес в терем.
Вслед поднялась и вошла в дом  Линда, а воевода Добрыня еще какое-то время оставался стоять у лестницы, словно бы о нем позабыли.  Но вот вышел один из  приближенных  князя и, взмахом руки, увлек их за собой.
 Дом,  в который их поселили и куда перенесли с судна основной груз, был большим, но более напоминал добротный хлев, наполовину набитый сеном. Добрыня велел своим воинам осмотреться и быть готовым к любым неожиданностям. Выставив охрану, Добрыня, уставший за день, завалился на сено и вскоре заснул.

Его разбудили поздно  ночью и куда-то повели. Уходя, он приказал своим людям перейти на судно и быть готовыми к отплытию в любой момент, а двум своим приближенным наказал находиться все время рядом и тайно следить за всем тем, что будет происходить вокруг, чтобы в случае чего успеть  придти  ему на помощь.
Но опасения Добрыни были в эту ночь напрасными, князь Видимонт решил сначала немного позабавиться с приезжим лазутчиком и, по возможности, выяснить истинные цели его далекого путешествия.
Добрыня цепким взглядом опытного волкодава оглядывал зал, куда он был приглашен. Несколько дверей, в случае опасности,  могли вывести куда угодно, но за ними же могли  схорониться и вооруженные люди.
Длинные дубовые столы с мощными столешницами и такие же лавки  не иначе, как повидали здесь самых разных гостей. Знать бы еще, кто из них остался в живых…
Добрыне показали место в самом конце стола. На этот раз его такой прием устраивал. Для начала, ему хорошо был виден весь зал, который сегодня праздновал возвращение Линды и обретение князем красавцы внучки. К тому же он оказался как бы в углу, а значит,  никто не мог бы подобраться к нему со спины.
Видно, что праздновали уже долго, так как многие были в явно захмелевшем состоянии. Люди, которые сидели за столами, очевидно, были  частью боевой дружины князя,  скорее всего теми, кто имел под своим командованием не менее сотни опытных головорезов.  А вот рядом с князем, после дочери,  сидело несколько людей уже без оружия и в более богатой одежде. Это могла быть и  княжеская родня и торговые люди, обеспечивающие князя провиантом и иным товарами, необходимыми, как для строительства, так и для защиты городища. 
Добрыня немного успокоился и стал вкушать то, чем сегодня угощали на княжеском столе. Это были крупные куски  подкопченной медвежатины, жаренные дикие поросята и утки, начиненные мочеными яблоками, а главное копченые угри – рыба, которую  Добрыне еще не доводилось вкушать.  Однако, вскоре раздался зычный голос князя, обращенный к нему,  и тут Добрыня уже снова напрягся.
— Хотелось бы услышать нашего гостя, — говорил, обращаюсь к нему,  Видимонт, держа в руках кубок, обрамленный серебром. — Что именно заставило тебя плыть в эти суровые земли из краев, что называются  нами земным раем? Только не лги. И если бы ты не помог моей дочери, то вы все были бы мертвы еще до того, как оказались на наших землях. Нам хватает тех врагом, что приплывают к нам с моря. Ты первый, кто дерзнул пройти этот путь с востока. Значит, для этого были веские основания. Я тебя внимательно слушаю.
Добрыня понял, что с этим князем лучше не лукавить и решился сказать часть правды.
—  На наши земли, ещё во времена правления молодого киевского князя Святослава по просьбе его матери великой княгини Ольги Священной Римский Империей был прислан епископ Адальберт.  В чем-то они не сошлись взглядами,  и сей епископ был изгнан из Киева,  после чего поселился  где-то в ваших землях. Так вот, правящий ныне Киевским и Новгородским княжествами, князь Владимир Святославович послал меня с миссией упросить сего посланца Рима вновь вернуться в наш  стольный град.
Видимонт, пока все, сидевшие за столами,  негромко обменивались своим мнением, задумался. Интересно, зачем же Киеву вновь понадобился римский епископ. Неужели князь Владимир задумал-таки сделать христианство  официальной религией  всего своего народа?  А то, что касается Адальберта?  Ему уже поступило известие, что произошли небольшие стычки, когда этот епископ попытался обратить в свою веру некоторые из племен на побережье. Но когда те поняли, что епископа более интересует дань, которую он накладывал на  них, то люди взялись за рогатины, и тот, хотя и защищаясь, все одно, еле успел унести свои ноги.  И в то же время… он официальным представителем миссии Священной Римский Империи на всех этих обширнейших  землях.  Такими людьми грех разбрасываться, посчитал  князь Видимонт, у которого были  явно свои и далеко идущие планы.  И он ответил посланцу киевского княжества следующее.
— Будем считать, что я тебе поверил. Тем более, что искать этого епископа особо и не придется.  Он будет завтра у меня на охоте.  Можешь даже забрать его с собой силой,  я возражать не стану. А теперь, посланник великого князя Новгородского и Киевского Владимира, считай себя моим гостем.  Завтра я приглашаю и тебя на  эту охоту.
Воевода согласно кивнул головой.
— И последнее, скажи мне, купец, как  всё же тебя величать?
— Добрыней… — молвил в ответ воевода.
Князь Видимонт  согласно кивнул головой, лишь  улыбка снова тронула его тонкие губы.
После этих слов Добрыня  действительно расслабился. Его, заснувшего прямо за столом,  перенесли на судно люди князя Видимонта.

Утром его разбудили и сказали, что князь литовский  желает видеть его на охоте…
Добрыня любил охоту,  если бы только не больная голова после вчерашнего застолья. Однако же, делать нечего, нужно собираться.
— Кликните Дашека, пусть собирается со мной на охоту.
Дашек сегодня, как никогда, был нужен Добрыне. После вчерашнего разговора с Видимонтом, от литовского князя можно было ждать какой угодно неожиданного подарка или даже пакости. Поэтому-то Дашек, который знает епископа в лицо,  непременно должен быть с ним на той охоте.
Ранним утром князь Видимонт обрядил одного из своих людей в наряды,  которые некогда сняли с трупа одного католического миссионера. И вот   псевдо-епископ сидит  верхом  на коне  рядом с  князем Видимонтом.
Вскоре князь ринулся вслед за матерым кабаном, оставив ряженного одного, словно приманку для киевских гостей.
— Не иначе, как литвин решился-таки  задобрить нашего князя и сделать нам подарок, — начал довольный воевода, видя всё это из укрытия.
— Погодите радоваться, воевода, постойте пока здесь, — предложил Дашек. — Дозвольте, я  сначала подскачу поближе, чтобы лучше его разглядеть. Добрыня согласно кивнул головой.
Дашек, подстегнув своего коня, поскакал в сторону взгорка, на котором  стоял, обряженный в епископа, гридень князя Видимонта.
— Где князь? — еще издалека окрикнул  его Дашек. — У меня до него важное известие.
— За кабаном погнался,  — ответил  ему лже-епископ, показав направление в котором ускакал Видимонт. — А ты из чьих  будешь? Что-то я твоей рожи не помню.
— Мы пскопские… — ответил Дашек и уже когда почти вплотную приблизился к всаднику, то понял, что это не тот, кто им нужен.  —  Так, может, вместе поскачем, покажешь, а то в ваших лесах сам черт ноги переломает?
— Не могу… —  явно замялся ряженный. — Велено тут стоять…
— Раз велено, то стой… — уже, не скрывая улыбки, сказал Дашек и поскакал обратно.
Добрыня внимательно выслушал все, что передал ему дружинник.
— Что будем делать, воевода? — уже задал вопрос Дашек.
— Вязать…  — ответил Добрыня.
— Не понял…
— Потешим литвина, пусть и дальше считает, что мы лаптем щи хлебаем.  А  потом будем искать того, кто нам  действительно  нужен.
Далее к оставленному на возвышенности «епископу» поскакал уже сам Добрыня с двумя дружинниками.  Когда ему вязали руки, он заговорил что-то на непонятном тарабарском языке, выдавая себя за иностранного подданного.  И  вскоре лже-епископ был уже на судне воеводы Добрыни.

Когда воевода, ближе к вечеру, пришел в терем к князю Видимонту,  то услышал за крепкими дверями громкий смех, потому, как кто-то рассказывал  присутствующим про то, как  могучий советник князя киевского Добрыня полонил самого епископа Римский церкви…
Когда Добрыня переступил порог, то смех смолк, но опустить смешливые глаза смогли не все.
Добрыня, словно, не догадываясь, хлопнул в ладоши и два его дружинника    внесли богато украшенный ларец.
— Это, — начал Добрыня, чуть склонившись перед хозяином этих земель и открыв ларец,  — тебе великий князь Видимонт в знак благодарности за помощь в пленении епископа Адальберта.
Видимонт встал из-за стола и подошел к  ларцу. Увидел, что он полон золота.
— Ты приезжай к нам, Добрыня, — начал литвин, — если кого-то ещё нужно будет пленить.
После этих слов  князя, воздух стал сотрясаться от  дикого смеха, а Добрыня лишь делал вид, что не понимает истинной его причины.
— Когда отплывать с пленником думаешь, воевода? — задал ему уже вопрос князь Видимонт.
— Дозволь мне, князь, с двумя-тремя моими людьми сначала ваше море увидеть. Больно много я о нем слышал.  К тому же,  уже староват я для таких поездок. Может, в следующий раз,  уже сам и не приеду сюда. Да и товар кое-какой на судне есть, может, удастся его кому-то сбыть…
— Поезжай, посмотри, поторгуй.   Я дам тебе охранную грамоту.
Добрыня склонился в низком поклоне.
— А теперь садись к столу… — продолжил князь.
— Благодарствую, князь, но у меня ещё после вчерашней тризны голова раскалывается. Я уж, по старой привычке на судне у себя рассолом от соленых огурчиков буду лечиться.
— Как скажешь. Тогда, будем прощаться. Мне нужно с племенами ливов  кое-какие пограничные вопросы решить. Думаю, что уже ныне  вряд ли свидимся.
После этих слов Видимонта,  Добрыня, чуть склонив голову, пошел к выходу из княжеского терема.

Всю ту ночь Добрыня пил.
«Неужели, — думал он, — они все действительно  горделиво считают нас глупее себя. Или  всё дело в норманнах, которые уже не одно столетие периодически навещают эти земли, грабя,  убивая мужчин,  и насилуя их  женщин.  А в результате  рождаются люди уже иных, смешанных кровей. Они сродни той суровой природе, что вынянчила самих норманнов, а потому,  более хладные,  несгибаемые, жестокие и злопамятные.

Утром, проснувшись, Добрыня велел кликнуть к себе Дашека.
— Как вы, воевода? — начал с порога дружинник.
— Почто спрашиваешь? — спросил в ответ Добрыня.
— Так ведь всю ночь криком кричали…
— Забудь… А теперь слушай меня внимательно. Выезжаем  сегодня. Возьмем с собой еще двух человек, они давно в верности мною проверены.  Поедем к морю,  там будем искать следы этого епископа.
— А если он в Пскове или ещё в каком-нить  поселении?
— В такую  жару сидеть в  городище, обливаясь потом, просто глупо. Нет, он непременно где-то на море. Узнать бы только где.  А вот для этого не будем жалеть денег…
И ближе к вечеру четверо всадников покинули городище. Их путь лежал в сторону моря. Скакали вдоль берега той же реки, что несла свои воды в  седую Балтику. 
Постепенно менялся лик земли литвинов. Лесные массивы уступали место  сосновым оазисам, а вскоре сосны и вовсе стали их единственными спутниками. Да и земля под копытами уступила вскоре место посеребренному песку.   Проехали мимо нескольких небольших стоянок. Мужчины и женщины, занятые домашними хлопотами лишь на несколько мгновений отвлеклись от работы и, проводив всадников, пристальным взглядом, снова углубились в свою работу.
И вот неожиданно  перед глазами открылась  свинцовая  гладь, а ветер обдал наших  путников незнакомым ранее свежим запахом моря.
Спешились. Добрыня подошел к береговой кромке и ладонью почерпнул немного воды, чтобы испробовать её на вкус. И о чем-то задумался, устремив взгляд куда-то за горизонт.
На берегу стояло несколько перевернутых  рыбацких лодок. Висели сети, с которыми играл, не иначе, как, балуясь, легкий, морской и чуть разогретый солнцем, бриз.
Добрыня вздохнул. Он вдруг осознал, что в его жизни не хватало такого седого и мудрого учителя жизни, каким было это море с его  суровыми законами. А главное, он явственно ощутил вдруг  несокрушимое могущество этой, пока ещё спокойной стихии. И, неожиданно для своих спутников, воевода сделал несколько шагов в воду, а затем опустился на колени… Да в таком состоянии и застыл на некоторое время.
— Если со мной здесь что-то случится, — произнес он, подходя к своим спутникам, — то похороните меня в этом море…
И, уже сидя на коне, добавил.
— Еще раз напоминаю, что мы – торговцы.  Ездим по побережью, узнаем, в каких товарах есть нужда у местных поселенцев, предлагая заодно и свой товар. Затем, исподволь,  интересуемся, не проезжали ли здесь люди епископа Адальберта.  Мол, товар для них прибыл, а найти их  никак не можем.  На протяжении всего пути Агриппа и Петр прикрывают нам с Дашеком спины…
И всадники тронулись вдоль кромки моря.
Лошади быстро набрали темп и теперь неслись по самой кромке  морской воды, периодически набегающей  на берег. Как малые дети, забыв наставления  воеводы, молодые дружинники, уже  норовили обогнать друг друга.
Воевода Добрыня не ошибся. Епископа Адальберт действительно разбил свой лагерь невдалеке от одного из поселений на берегу моря. Он позволил себе отдохнуть от праведных трудов,  а пока  задабривал местных жителей подарками. Для мужчин это были рыболовные сети, а для женщин  цветастые платы на голову  и, конечно же, недорогие украшения,  увидев которые  у женщин  вспыхивали огнем глаза. Вскоре некоторые из них уже работали в лагере епископа, помогая по хозяйству. Затем свое дело творило уже вино, которое лилось там рекой и делало женщин податливыми для иных утех.
Когда мужики стали о чем-то догадываться, то бочонок вина со стола Адальберта каждый вечер стали присылаться им к ужину. И они, ох уж эти мужчины, согласились  принять условия такой игры… Конечно же не все. Среди них был молодой рыбак по имени Ольгерд, который был влюблен в юную красавицу  по имени Гинтаре. Вот она-то, однажды нечаянно увиденная епископом,  и стала объектом его  страстного желания.  Как же такое возможно?  — спросите вы.  Всё дело в том, что за епископа Адальберта, тайно завладев его верительными бумагами,  выдавал  себя его молодой келейник, итальянец  и строптивый монах по имени Микелло.
Вот и сегодня, для того, чтобы добиться поклонения жителей этого небольшого племени,  Микелло  устроил инсценировку.  Он, дождавшись, когда рыбаки несколько дней возвращались без улова,  принес к ним свой небольшой  переносной престол и, установив его на берегу,  стал произносить некие, явно незнакомые им, слова.  Затем,  окропив водой одну из своих лодок, в которой на веслах сидело двое молодых парней в черном облачении, оправил их в море.
Дальнейшее действие разворачивалось на глазах изумленных поселян потому, как через несколько минут, их сети, заброшенные в море, оказались полными рыбы… Они же не ведали того, что  та рыба была заранее оплачена и выловлена, а затем оставлена на ночь в сетях для того, чтобы народ поверил в способность Микелло совершать такого рода чудеса.
— Сие чудо будет позволено каждому из вас, если вы примите нашу веру.  Бог, по вашим молитвам,  будет всегда  наполнять ваши сети рыбой…
И простой тот народ этому поверил. И уже был готов принять новую веру и даже стал боготворить самого епископа, закрывая глаза на его слабости. Более того, некоторые из жителей уже сами были рады, чтобы их жены или дочери переспали с  могущественным Адальбертом, которого слушаются его боги…

В семье, где выросла Гинтаре, мать умерла от болезни, когда девочке было восемь лет. Далее её воспитанием занималась бабка по линии отца, но вскоре умирает и она. В том году, о котором идет речь, девушке должно было исполниться пятнадцать лет. И её отец, будучи сам рыбаком,   начал задумываться, а не отвести ли и ему  свою дочь к  этому епископу. Догадывалась об этом и сама Гинтаре и вскоре поделилась своими опасениями с Ольгердом, который ей давно уже нравился.
Ольгерду же в тот год должно было стукнуть девятнадцать лет,  и из них уже семь лет  он смело выходил с отцом в море. Он был рослым, ладно скроенным и, как и многие жители его племени, белокурым с голубыми глазами. И теперь он понял, что приезжий священник из, незнакомого им и далекого, Рима хочет отнять у него единственную радость его жизни – красавицу Гинтаре.
Тут я немного, если честно, то оговорился, – у юноши была еще одна радость – море, которое приняло его в свои объятия еще с младенчества.  Волны ласкали малютку, который любил сидеть на берегу в ожидании возвращения с рыбной ловли своего отца. Воды нежно вобрали его в себя и поддерживали, когда он делал первые попытки самостоятельно поплыть.
Юноша рос, росла и их взаимная любовь. Море давно полюбило его, ставшее статным, телом,  и каждый раз тосковало, когда Ольгерд долго не  приходил, чтобы окунуться в его  убаюкивающие волны. И, если честно, то море даже  немного ревновало его к Гинтаре.
Однако же вернемся к тому моменту, когда он узнал от девушки о том, что её отец тайно желает отвести её к   Адальберту.
В один из вечером, уйдя на излюбленное место их встреч, Ольгерд сидел на берегу и думал, что ему сделать, чтобы спасти любимую девушку.
Именно там его и обнаружил воевода Добрыня со своими людьми.
Юноша не испугался незнакомцев, а всего лишь отступил на несколько шагов в воду и оставался стоять спиной к морю, дабы иметь возможность в любой момент нырнуть под воду  и скрыться, а плавал он, как рыба.
К нему,  показывая, что он без оружия, подошел Дашек.
— Уж не сын ли ты царя морей Нептуна? — начал Дашек, вглядываясь в юношу.
Тот, уловив смысл вопроса, улыбнулся.
— А кто вы, чужеземцы и что ищите на берегу моря? — спросил он.
— Отвечу честно, есть некий епископ, который нам кое-что задолжал…
— Он и у вас обесчестил невесту?  — нечаянно вырвалось у Ольгерда, что явно заинтересовало дружинника.
— Не у меня, а у моего хозяина, — ответил Дашек, указывая на воеводу.  — И не невесту, а дочь.
— Понятно… — произнес Ольгерд, вздыхая.
— Если понятно, то давай вместе подумаем, как нам его проучить.
— Это будет трудно сделать. Он, хотя и называется епископом, но не иначе, как колдун, —  продолжал рассуждать, явно взволнованный,  юноша.  — После каких-то слов произнесенных им,  его сеть наполняется рыбой… И многие из нашего поселения ему верят, задабривают подарками и даже отводят сами к нему своих жен.
— Тебя как звать-то? —  спросил юношу он юношу.
— Ольгерд.
— А меня – Дашек. Сейчас я подзову сюда своих друзей,  и ты еще раз всё нам подробно об этом епископе расскажешь.
Ольгерд кивнул головой и вскоре повторил всё уже сказанное для киевского воеводы.
А затем добавил…
— Завтра  утром, на берегу моря, он собирается  окрестить мою Гинтаре, а потом заберет её в свой лагерь для завершения таинства…  Но вначале нам всем снова обещано чудо с рыбой…
— Что-то не очень верится мне в то, что это было чудо. Давайте подумаем, как он мог это сделать, да и посмотрим, что это за лагерь…

На рассвете к жителям прибрежного поселения приблизилось трое всадников с броней на груди. Впереди ехал воевода Добрыня.  Они подъехали в тот самый момент, когда должно было начаться действие того, что было названо крещением.
На берегу, рядом с отцом и в одной рубашке стояла красивая молодая девушка.
А епископ,  стоя по колено в воде, творил слова своей молитвы.  Сегодня он обещал жителям снова явить чудо с рыбой. Тем более, что в небольшом отдалении от берега уже стояла лодка всё с теми же двумя людьми, облаченными в черные одеяния.
И вот по знаку Адальберта они, чуть привстав, закидывают в море сеть…
Народ застыл в ожидании.
Проходит несколько минут, на лодке стало видно некое замешательство.
И вдруг рядом с местом будущего крещения из воды, неожиданно появляются  сначала две головы, а затем и знакомые нам фигуры Ольгерда и  Дашека. Но самое интересно заключалось в том, что они тянули вслед за собой на берег невод с…  рыбой.
— Чудо явлено сегодня не для меня, а для этих двух мужей, — тут же начал  лже-епископ, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. — Наш  милостивый Бог одарил сегодня  уловом этих труждающихся,  давая вам увидеть Его безграничную щедрость…
— Рот  свой, святой отец,  закрой, если жить хочешь, — вдруг раздался властный голос воеводы Добрыни.
Народ заволновался. Незнакомец позволил себе оскорбление в адрес того, кого они уже начали боготворить.
Тогда Добрыня обратился к тем,  кто вышел из воды.
— Расскажите всем то, что вы видели вчера вечером и то, что произошло сегодня…
— Изволь, воевода, — начал Дашек. — Я начну, а этот смелый юноша есть свидетель всему тому, что мы с ним  вместе видели. Итак, вчера эти  люди  выехали в соседнее поселение и  отправили  местных рыбаков за рыбой, якобы для праздничного стола своего епископа. Когда рыба была поймана и им привезена, то они переложили её в специально сплетенный садок, который, будучи зашитым,   позволял  держать пойманную рыбу в целости и сохранности в воде до сегодняшнего дня. Именно  этот садок с рыбой рано утром  на лодке они привезли и оставили в условном месте, установив на поверхности,  рыбий пузырь, дабы не ошибиться местом.  В прошлый раз, когда садок с рыбой втащили в лодку,  одна из ее сторон  незаметно была вспорота.  Вы можете мне не верить, но каждый из вас, подойдя,  сможет убедиться, что рыба, какое бы это не была чудо, просто не могла заплыть в сеть, которая по всем краям сшита  суровой нитью.
— Епископ Адальберт, — вновь зазвучал могучий голос Добрыни.  — Я советник и воевода князя Новгородского и Киевского Владимира, который призывает вас к своему престолу.  Отдайте вашим людям необходимые наставления, а сами следуйте за нами.
Такого поворота событий  Микелло  явно не ожила. Хотя, приглашение его ко двору могло сулить  для него и более крупный выигрыш. И он согласно кивнул головой.
В тот момент,  когда дружинники, сопровождая епископа, направились в его лагерь, к воеводе подошел Дашек.
— Дозволь, воевода, слово молвить, — начал он.
— Говори…
— Это не епископ, по крайней мере, это не Адальберт…
— Ещё один ряженный… Не много ли личин у этого епископа. Когда он вернется я с ним поговорю…
И поговорил. Вскоре  монах Микелло во всем признался и сообщил о том, что вот уже год, как епископ Адальберт покинул эти земли, оправившись на родину.  И о том, как он все это время выдает себя за посланца Священной Римский империи.
— Повесить бы тебя стоило, — начал воевода Добрыня.
— Смилуйся, воевода, глазами и ушами твоими стану на этих землях, — почти простонал монах.
— Глазами и ушами, говоришь?  Так ведь единожды солгавшему, как же мне тебе теперь верить?
— Службой великому князю Киевскому свой грех  искуплю… — продолжал лже-епископ, уже валяясь в ногах грозного воеводы.
— Живи. Однако, если узнаю, что ты меня за нос водишь… 
— Клянусь служить верой и правдой…
— Поверю…  Но как только узнаешь, что варяги супротив нас что-либо затевают,  то сразу же пришлешь мне гонца в Киев.
На том и договорились.

И ещё два слова уже о настоящем епископе Адальберте. Сей  посланник Папы Римского  вернулся в родные пенаты ещё в 962 году. Правда,  на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, да и сам же он с великим трудом едва спасся.
В 968 году Адальберт был назначен Магдебургским архиепископом. Одной из главных целей этого архиепископства была подготовка миссионеров в земли восточных славян. Адальберт, который теперь считался знатоком жизненного уклада и коренной веры славян, организовал при архиепископстве знаменитую школу, которую заканчивали многие выдающиеся миссионеры, такие, как: Адальберт Пражский, Титмар Мерзебургский и Бруно Кверфуртский. Кстати, о последнем наш рассказ еще впереди.

Через неделю, когда судно с воеводой  готово  было отправиться в путь, к его борту подошла лодка, которой управлял юноша по имени Ольгерд. Правда,    на лодке он был не один. Думаю, что вы уже и сами догадались о том, что Ольгерд  тайно забрал с собой любимую девушку.
На рассвете следующего дня судно торгового купца Исидора отплыло.  Досматривать судно никто не стал, зная, что на руках гостя была охранная грамота,  данная ему князем Видимонтом.

Обратная дорога в сторону дома какое-то время проходила  без осложнений.  Тайное задание, которое получил воевода от князя  Владимира,  было им выполнено. К тому же он помог соединиться двум влюбленным, которые сейчас плыли вместе с ним на его судне. Да и Дашек вернется к семье целым и невредимым, хотя тот все ещё тосковал по оставленной у Видимонта красавице Уле, воспитанной им, как родной дочери. Они смогли встретиться лишь раз и то с разрешения Линды и буквально на несколько минут в присутствии охраны, которые следили, чтобы иноземец не похитил юную внучку их князя.
На одном из крупных озер, которое им пришлось пересекать уже под вечер, неожиданно поднялся сильный ветер,  и заштормило так, словно они  плыли по морю. Волны  стали захлестывать судно, которое, вдобавок, еще  и швыряло по метущейся водной глади, словно скорлупу ореха. А, главное,  стало темно, как ночью.
Дашек поднялся на палубу и увидел, что  Ольгерд и Гинтаре  о чем-то беседуют, жестикулируя.  Он подошел к молодым людям.
— Что, Ольгерд, видно, морской царь не хочет отпускать тебя…
— Скорее всего, это так и есть.  Лучше  я один принесу себя в жертву, чем погибните вы все, — ответил смелый юноша. — А ты, Дашек,  будь  же Гинтаре как брат родной и позаботься о ней…
— Давай  только без глупостей, —  из-за сильного шума ветра, уже почти кричал Дашек.  — Если уж кому-то на роду написано погибнуть в пучине этого озера, то сие должно произойти не по его личной воле… 
В этот момент раздался страшный треск.  Это под тяжестью мокрого паруса не выдержала и лопнула древесина мачты,  а шквальный ветер тут же завертел  саму парусину вокруг оси остатка мачты. И она же  буквально смела за борт Петра, стоявшего на мостике.
— Человек за бортом, — раздался откуда-то  зычный голос воеводы.
После этих слов, Ольгерд уже ничего более не объясняя,  смело прыгнул за борт. 
Дашек подскочил к борту судна и в блеске молнии сумел-таки  рассмотреть  на поверхности две головы, но в этот момент судно швырнуло в сторону и он уже более ничего не смог увидеть.
Однако же, вскоре, ветер неожиданно стих. Гроза ушла в сторону, но в свои права вступала ночь…
Когда ранним утром развеялся туман, то все облегченно вздохнули. Оказывается, ветер отнес судно  к тому самому месту, где начиналась река, по которой им предстояло плыть далее.
«Вот и не верь после этого в необходимость жертвы», — с чувством грусти, подумал Дашек.
Воевода  дал команду встать на якорь. Нужно было починить мачту и… дать  людям, если они остались в живых, возможность добраться до судна. 
На берегу развели костер. Потом весь день ушел на то, чтобы срубить и установить новую мачту.
— Переночуем, а завтра на рассвете в путь, — сказал, довольный результатом своей работы,  воевода.
На рассвете первым вылез из трюма Дашек и буквально застыл на месте: на палубе судна  безмятежно спали рядом целые и невредимые Ольгерд и Петр.
Вот радости-то было у всех…
И вскоре, судно продолжило свой легкий бег к родным, хотя и зело болотистым, берегам.

На острове их уже ждали. Детишки так просто  последние дни не уходили с берега. Кто-то из оставшихся дружинников вырезал для Глазко из орешника  удилище, Татьяна дала крепкой нити, а затем, бог весть из чего, смастерили небольшой крючок. Первый, кто позарился на толстого червя, был окунь.  Глазко  сильно дернул удилище и не просто вытащил, а, аж, перебросил окуня себе за спину. Окунь был крупным,  и мальчик не знал, как к нему подступиться. К тому же он уже соскочил с крючка и мог в любую минуту снова оказаться в воде.
— Дядя, дружинник, что мне делать?
— Плюхайся на него, а то уйдет… — крикнул охотник, уже подходя в берегу.
Подросток  так и сделал. И пока не подошел дружинник, он чувствовал, как у него под животом трепещется сильная рыбина.
Он же первым увидел и судно,  на котором уезжал его отец.
— Отец приехал, —  закричал Глазко и, бросив удилище, побежал навстречу подплывающему судну.
— Я уже сходить не стану, — сказал, прощаясь с Дашеком, воевода. — О тебе слово князю обязательно  замолвлю, негоже тебе здесь всю жизнь с детишками  куковать.
Теперь Дашеку оставалось попрощаться с Ольгердом и его девушкой по имени Гинтаре. Если честно, Дашек искренне желал, чтобы они остались с ним на острове, но предлагать им жизнь, которой они и так уже нахлебались у себя на родине, вместо того, чтобы найти себе достойное применение во  граде Киеве, он не решался.  И как же он был обрадован, когда молодые люди сами сбежали с трапа на землю и теперь внимательно оглядывали то место, где им теперь предстояло жить.
— Я так понимаю, что Ольгерд всё уже для себя решил, — промолвил воевода. — Оставайтесь, в любом случае отсюда ближе будет возвращаться домой, если захотите проведать своих стариков.
Сошел на берег и Петр, который был обязан Ольгерду спасением свой жизни.
Они обнялись.
— Если, вдруг,  окажитесь в Киеве, то знайте, что мой дом он и твой дом.
Затем Дашек подошел к Татьяне. Она вновь всплакнула. Утешением для неё был рассказ мужа о том, что князь Видимонт  тепло принял внучку…
Единственный, кто неожиданно пострадал во время этой радостной встречи, был Глазко. Очередной, скорее всего крупный  окунь, утащил куда-то за собой его удилище…

В конце недели, судно воеводы Добрыни уже подплывало к берегам града Киева.  Великий князь Владимир внимательно выслушал слова своего первого советника и воеводы.  Согласно кивнул головой, когда воевода поведал  ему про свой уговор со лже-епископом Адальбертом.  После подробного описания Добрыней  жизни  острова и, с учетом того, что теперь  погост становился перевалочным пунктом связующим Киев коротким путем с  Балтикой, было решено ставить  на реке Болотни пограничный град.  Более того, по совету Добрыни,  руководителем работ и будущим правителем сего града был  утвержден дружинник по имени Дашек. А, принимая во внимание, что его отец был воеводой,   то  и  сам  Дашек стал именоваться  Воеводиным, о чём был выправлен соответствующий документ, который вскоре на остров отвез  лично Петр.
Так, неожиданно изменилась судьба и сама жизнь простого дружинника Дашека Воеводина, ставшего княжеским воеводой и строителем града Болотня, названного так по названию реки.
Добавлю лишь то, что вскоре аналогичные  укрепленные города были построены по повелению великого князя Владимира на берегах рек Сулы, Стугны, Трубежа и Десны. Их, как пишут историки,  заселяли переселенцами из разных земель, увеличивая, таким образом, население в крае, прилежащем к граду Киеву.


Глава V.
КРЕЩЕНИЕ СЛАВЯН

Вокруг того, что совершилось в 988 году, до сего времени имеются  самые противоречивые суждения. Великое ли дело сделал князь Владимир, когда обратил свой народ в христианство? То, что предшествовало и сопровождало это событие, за давностью времен, обросло баснословными легендами. Правда, православная церковь после смерти князя,  неожиданно признала его святым и равноапостольным, потому, что  именно её  кровные интересы здесь были очевидны. 
При княжении на этих землях представителей рода Рюриковых  в правах  племен, как юридических, так и  в государственных,  царило то, что, образованной Византией тогда считалось варварством. Объединение племен под рукой того или иного из рода Рюриковых имело лишь одну задачу – подчинение с целью последующего обложению этих  народов данью. А само подчинение заключалось в периодических наездах к своим, как бы, подданным, которых нещадно грабили, часто насиловали  и даже убивали.
Единственное, что князья Рюрикова дома не пытались ломать – это родовую веру, обычаи и внутренний строй жизни этих, преимущественно, славянских (словенских) племен. Молись ты хоть камню или дереву, но лишь дань исправно плати…
Последующее принятие веры греков в качестве государственной религии  было настоящим переворотом для умов и сознания коренного народа, в своём большинстве, исповедующего тогда веру в Бога-Отца, именуемую Пятибижием. 
Новая же вера, уже в свою очередь, как вы знаете, положила начало  духовной деятельности на этих землях, а вскоре и грамотности,  так как книжное делание в те далекие времена было полностью в руках духовенства. Но обо всем это чуть позже.  Нам  же, пора вернуться к тем годам конца Х века, когда все это ещё было предельно зыбким и неопределенным…

Итак, если вы помните,  князем Владимиром были посланы люди за бродячим философом по имени Александр, который ещё не ведал о том, что ему очень скоро предстоит не просто встреча со своим родным братом Первушем, а труднейший поединок с ним же.  Каким будет его результат, пока даже мне не ясно, но, очевидно, что биться будут не они, а те, кто стоит за ними,  и кому  они сами  истово поклонялись и кого исповедовали.

Уже на подъезде к граду Киеву, Александр заметил, что всё вокруг словно замерло в ожидании чего-то. Даже детишек, этих вечных спутников городских улиц, не оказались в тот день на улицах Киева.
«Уж не моровая ли болезнь коснулась  жителей? — с тревогой думал Александр, которого сопровождали два княжеских гридня. —  А что если смертельно болен сам князь? И именно в этом причина того, что его в срочном порядке вернули в столицу».
Однако, всё прояснилось уже в палатах великого князя, который был и жив, и здоров, и зело рад тому, что сей поклонник греческой веры снова стоит перед ним. 
— Рад видеть тебя, философ!  — воскликнул князь Владимир.  — Подойди ближе, хочу разглядеть тебя. Цвет лица хорош, вот,  что значит жизнь на свежем воздухе. Тому свидетельством и образ жизни отца моего Святослава, который почти всю жизнь провел в походах.  А я, поверь, философ,  в этих хоромах  просто задыхаюсь…  Ну,  сказывай же, как тебе моя земля?
— Мир Божий, данный тебе, великий князь, в удел, прекрасен и велик, а люди сострадательны и терпеливы. Однако же, исповедуемая имя вера в силу «идолов»,  лежит темным безбрежным покрывалом на глазах твоих подданных.  Даже многие жители града Киева, казалось бы,  вкусившие уже всю прелесть византийской веры, пока еще не разумели, завещанного ему Спасителем Откровения с его просветительным учением. Они все еще цепко держатся за плотяные воззрения и поклоняются деревянным истуканам, крепко спеленавших их  ум и сознание за многие годы переменчивой истории  жизни твоего народа.
— Смотрю, ты не боишься говорить слова, за которыми может последовать мгновенная смерть, — произнес, в ответ на услшанное, князь Владимир. — Выходит, что ты, философ,  действительно веришь в бессмертие своей души.  Я хорошо помню твой рассказ о воскрешении вашего Учителя,  что, скорее всего,  объясняет и смелость твоего суждения.
Александр склонил голову.
— Почто лишь голову склонил,  не преклонив смиренно свои  колени, прося пощады? — снова вопрошал молодого священника князь.
— Прости, великий князь, колени преклоняю лишь пред Богом, Творцом неба и земли. Не обессудь. Почтешь то за обиду, вели казнить…
— Казнить всегда успею…  Тебя я вызвал по иному делу. Из Новгорода пришел на наши земли ученик колдуна, которого я знавал лично. Молва твердит о воскрешенном им грудного младенца, о том, что на ноги недужных он поднимает и многие творит иные чудеса.
— А имя ученика того  уж не Первуш ли будет? — задал вопрос князю Александр.
— Ты прав, философ, он наречен был в детстве, как Первуш… Отныне же от всех требует, чтоб величали его не иначе, как слугою князя Поднебесного. Ты с ним уже пересекался?
— То брат мой старший…
— Вот  дела… Когда-то вера предков весь народ  скроила, а новые,  так  всё норовят перекроить, не обращая внимания  на  неизбежные раздоры и потери.
— Все верно, князь. Твои слова, как злато. Но вера – вере рознь. В основе нашей, так лежит любовь, а в вере брата моего  одна гордыня.
— Затем и вызвал я тебя к себе, чтобы  ты с братом потягался. Он здесь, в сей час его сюда введут. Договоримся об условиях вашего поединка.
— Воля ваша, князь. Я готов за веру Учителя  не только  в поединке вступать, но и саму жизнь  мою отдать. Поверь, не жалко будет.
Великий  князь хлопнул в ладоши, и растворилась дверь. В проеме показалась фигура брата.
О, как же исказилось злобою его лицо, когда он увидел в покоях князя  своего брата Александра. Зло, которое он даже не скрывал,  мгновенно наполнило собой его всего  лишь от  того, что первым был принят  не он, а младший брат.
— Первуш, — обратился к нему князь Владимир. – Без ведома и разрешения моего, ты прибыл к нам, чтобы сеять в сознании моих людей сомнения и раздоры. И если бы не память о твоем учителе, давно б уже сидел ты на колу…
— Богам не  нужно разрешения земных  царей, а их посланники творят суды не хуже ваших, и где хотят, — изрек Первуш  не без ощущения свой безнаказанности.
— Не забывайся, смерд!  Богам позволено, не спорю, а то, что можешь ты, еще не ведаю.  Однако, раз ты о богах заговорил, пусть  так и будет. Сойдетесь вы, а мой народ воочию посмотрит, чей бог сильней, тому и станем после поклоняться.   Вот мой вердикт. Вы, на рассвете оба жертву принесете и оба станете молить своих богов.  Кто отзовется первым из богов, кто пламенем огня с небес или  из недр земли откликнется на ваш призыв, приняв ту жертву, в того  и верить станем. А теперь ступайте оба, завтрашний рассвет все  разрешит…
Александр сделал, было, шаг, в сторону брата, но тот демонстративно  развернулся и быстро пошел к выходу.
И оба брата покинули покои  великого князя.

Всю ночь молодой священник простоял на коленях, понимая всю  важность и ответственность  грядущего состязания. Ранним утром, он вышел на базар и купил две белоснежные горлицы для принесения их в жертву.   И  даже успел заметить, как брат нес на своих плечах молодого ягненка. Но решил не изменять ничего:  пусть для его жертвы останутся  эти  хрупкие горлицы.
Еще он успел заметить, что толпы людей обгоняли его по дороге, ведущий на один из холмов, где были уже сооружены два жертвенника.
Пока Александр поднимался, он вспомнил случай из истории христианской веры о том, как пророк Божий Илия вел себя в почти аналогичной ситуации, когда  при дворе царя Ахавы был установлен языческий культ Ваала, а его жрецы даже официально состояли в штате дворца. И он, помолившись, решил сегодня сам последовать примеру пророка.
После того, как двух горлиц возложили на жертвенник, Александр  попросил, чтобы принесли воды.  Князь отдал приказ, чтобы пожелание философа было исполнено, и был немного удивлен, когда Александр  неожиданно вылил  принесенную воду на жертвенник, который и так был сооружен из сырого, поваленного лишь накануне, леса.
— Я готов, — начал Александр. —  Более того, я даже готов предоставить право начать моему брату молиться первым.
Первуш лишь скривил губы.
Тогда князь Владимир взмахнул рукой, в которой был зажат плат красного цвета, давай этим разрешение к началу поединка. Понятно, что красный цвет плата был выбран не случайно, так как  был хорошо виден народу, который заполнил собой весь склон жертвенного холма.
Первуш мгновенно углубился в свои мысли, очевидно, что он обращался за помощью к своему учителю.

Если честно, то колдун,  лично  князю, был ближе, так как тот, еще с юношеских лет, угадал  потаенные желания  Владимира,  да и иных власть имущих, часто обуреваемых плотским вожделением. И хорошо понимающих, что их грехам потворствует некая неземная сила,  и даже готовых стать рабами своих страстей.  Так слепота, не скрою, со временем, порождает тьму, а сладострастие сковывает разум и люди, ослепленные этой страстью, становятся  часто послушными игрушками в чьих-то руках… Однако, вернемся к начавшемуся состязанию.

Александр  всё это время стоял на коленях. Поднявшееся на небосводе,  солнце  своим жаром  уже начинало утомлять толпу, жаждущую зрелищ, но пока никаких действий перед жертвенниками не происходило. Если не считать  того, что Первуш, может быть от осознания собственного бессилия, начал усердно истязать свою спину плетью…
Вскоре солнце застыло в зените.
Князь Владимир уже начал  жалеть, что дал разрешение на состязание,  в котором априори  ничего не произойдет, если только ученик колдуна не использует для этих целей свою магию.
«А что если  вдруг выиграет ученик колдуна, что тогда? — думал князь, скрытый от солнечных лучей под навесом своей белоснежной палатки. —  Хотя, пусть выигрывает. Можно будет тогда пойти  войной на Константинополь, ведь это  более выигрышное решение в плане получения зело богатой добычи. Однако же, нужно дождаться если не окончания состязания, то,  хотя бы,  окончания дня».
Огонь на жертвеннике Александра вспыхнул в тот самый момент, когда людям уже стало тягостно само ожидание. Более того, сначала их пробудил от спячки мощный раскат грома на безоблачном небе. И как только они, встряхнувшись от полудремы,  пришли в себя, то вспыхнул и жертвенник. Вспыхнул сразу и уже через мгновение  он был объят жарким пламенем, которое мгновенно высушило и стало пожирать сырые, к тому же еще и политые водой, бревна. 
Князь Владимир это увидел и перевел взгляд на братьев. Александр всё ещё продолжал оставаться на коленях, даже не бросив взгляд на вспыхнувший за его спиной огонь, а вот  скулы его брата от злобы даже свела судорога, и он, в мгновение ока, побледнел.
Князь Владимир  встал и, воздев в небо руки, как бы заочно поблагодарил того, которому вскоре присягнет на верность.
— Победил философ, исповедующий греческую веру!  —  объявил он. — Лжепророк, именующий себя слугой князя Поднебесного, будет сегодня умерщвлен, как обманщик, подменивший  умершего грудного ребенка на живого… 
  Толпа откликнулась на эти слова глухим ропотом. Ведь многие уже поверили в свершившееся чудо воскрешения. Но, чтобы снять накал напряжения, он добавил.
— Однако, у него есть еще время…  Если до заката солнца его жертвенник не воспламениться, то он будет сам положен на него вместе со своей жертвой…
После этих слов, князь подозвал к себе Александра.
— Я не сомневался в  Иисусе Христе, Кого ты называешь своим Учителем. Случившееся сегодня чудо еще раз убедило меня, что ты действительно способен воскрешать мертвых Его именем.
— Князь Владимир примет крещение?
— Обязательно, но сначала я устрою испытание веры самим грекам.
— И в чем же, великий князь, оно будет заключаться? — спросил его Александр.
— На днях я пойду войной на богатый греческий город Корсунь. Хочу сам увидеть,  смогут ли они противостоять моему войску. И придет ли и к ним на помощь ваш Спаситель…  Теперь насчет тебя. Я хочу, чтобы ты был со мной в этом походе. И если, в результате,  я приму решение окреститься, то хочу, чтобы ты был рядом. А теперь, после того, как ты выиграл это состязание,  проси у меня  всё, что хочешь.
— Благодарю тебя, великий князь, но мне, как ты и сам уже ведаешь, ничего не нужно… —  смиренно начал Александр.
— Дальше можешь не продолжать, — прервал его князь. —  Если вернемся из похода, утвердившись в твоей вере, то велю выстроить для тебя храм.  Будет тогда тебе где и далее нести  Слово твоего Учителя, да и преклонить голову…  А теперь последнее. Ты доволен тем, что брат твой проиграл этот поединок?
— Нет, великий князь. По-человечески мне его даже жаль.
— Предлагаешь мне его не сжигать?
Александр бросил на князя взгляд, а Владимир увидел глаза полные слез.
— Выходит, что любишь брата…  Хорошо, сожжем кого-нибудь иного, а ему сохраню жизнь, но при условии, что более не услышу о нем в своих землях.
— Благодарю, князь, а теперь дозволь  мне уйти…
— А как же праздничная трапеза? А, хотя ступай, нечего тебе срам видеть, что станет там твориться.
Александр, чуть склонив голову, вышел.
«Положим, приму я веру христианскую, да где же мне таких праведников найти, чтобы всему народу явить образ христианского поведения?» — подумал князь Владимир, глядя на удаляющуюся фигуру молодого священника, и даже тяжело вздохнул, а потом велел подойти к нему воеводе Добрыне.
— У тебя, дядя, в темнице есть,  кто зело проштрафился,  и смерти лютой достоин? — спросил он у воеводы. 
— Есть, один насильник детишек…
— Наденешь ему на голову мешок и на жертвенник вместо этого ученика колдуна положишь…
— А с этим,  что делать прикажешь? —  уточнял Добрыня.
— Тайно спровадить в земли новгородские, и предупредить  о том, чтобы мы о нем больше  никогда не слышали…
— Будет сделано великий князь…
И лишь после этого, Владимир со своим окружением покинул холм.

Ночью в княжеском тереме была поднята тревога.  Охранники утверждали, что  видели зело крупного волка, который рыскал по проходам, кого-то явно  выискивая. 
Утром доложили об этом князю, а тот призвал к себе  Александра.
— Что скажешь, философ, — вопрошал князь священника. —   Не по мою ли душу приходил тот оборотень?
— Думаю, что не ошибусь, если отвечу, что не по твою.
— А может это новгородский колдун оставил здесь свой след, как напоминание мне о себе и о своём последыше.
— Вряд ли бы он стал пугать таким образом, — ответил на это Александр. —  Тем более тебя, сохранившего его ученику жизнь.
— Тогда выходит, что рыскал здесь Первуш,  а, значит, он искал тебя…
— Действительно искал, и определил покои мои верно, но был моей молитвой остановлен…
— Даже так?  Нужно было сжечь мне наглеца, что вдруг решил, что может суд творить в моих палатах… Велю догнать его и возвернуть обратно, чтобы снова сжечь…
— Во второй раз? Что люди скажут? Лишь веру укрепишь в него. Да и не найдешь его, он птицей улетел давно ещё отсюда, увидишь, стражники твои вернуться вскоре и подтвердят мои слова о том, что в ночи пропал их пленник…
— Вот бесов сын…  А я тебе признаться должен, что не твоей победы  в том поединке ожидал.
— О том я ведал… Ты головой, точнее,  ты своим умом, его победы ждал, а  сердце  всё же мне  оставил.
—  И в этом ты прав, философ… Скорее бы уж взять Корсунь.
— Зачем идти войной, почто  не попросить у греков того, чтобы тебя, пришедшего к ним с миром, там  окрестили, как и княгиню Ольгу?
— Из милости? Нет, из милости брать что-либо не желаю…

Вскоре войско князя  Владимира действительно встало под стенами  богатого греческого города Корсунь, что был расположен на Таврическом полуострове Крыма, а скалистые берега, которого омывались волнами Черного моря. Оборонительная система города имела мощную крепостную стену по всему периметру, включая и со стороны моря. Более того, её нижняя наружная часть была сложена из крупных, тщательно отёсанных и пригнанных известняковых блоков.  А перед основной стеной были сооружены более низкие вспомогательные укрепления, сильно затрудняющие подступ к самим стенам.
Воевода Добрыня стоял вместе с князем Владимиром  у городской пристани, что в расстоянии полета стрелы от города, за стенами которого затворились все его жители. И тут он вспомнил свой поход на Балтику и городище из белого камня  литовского князя Видимонта.   
— Что скажешь, воевода? — спросил князь своего наставника Добрыню.
— Такую крепость взять можно  лишь измором, — начал воевода. — Нужно полностью отрезать их от  самой возможности поставок в крепость продовольствия, а главное – воды. Долго они не протянут.
— Если сами не сдадутся,  я могу и  три года здесь простоять, мне спешить некуда, —  начал  Владимир.  — Так и передай  горожанам. 
— Предлагаю, великий князь, — продолжал воевода, — сделать высокий насыпной  вал, и уже с его высоты метать в город стрелы и метательные снаряды.
— Хорошая задумка, начинайте…
Князь пошел в лагерь, а Добрыня остался отдавать распоряжения о начале земляных работ.  И работа закипела. Правда шла непозволительно медленно, а вскоре обнаружили и причину. Оказывается, жители города  прорыв под  своей стеной подземный ход, по ночам, тайно, уносили с собой в город почти всю ту землю, что накануне было  насыпано княжеским войском.

Не ведаю, сколько бы  действительно пришлось простоять князю с войском под стенами Корсуни, если бы не нашелся доброхот, который запустил в стан киевского князя стрелу с запиской, прочитав которую Добрыня снова поспешил в княжеский шатер
— Великий князь, не ведаю,  какой  именно из богов, но кто-то явно на твоей стороне, — начал воевода.
— Не томи, дядя, сказывай, что случилось.
— Из-за стен города выпущена стрела с запиской, в которой неизвестный сообщает тебе лично следующее: „Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока“.
Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо.
— Порадовал, так порадовал… — после небольшого размышления произнес Владимир. — Если это действительно поможет и Корсунь падет, то обязательно крещусь. Нам нужно лишь разыскать эту трубу и перекрыть воду…
— Так ведь и греки, поди, тоже там молятся, прося пощады для себя, — возразил князю воевода, явно что-то недопонимая.
— Ну, молятся и что из того? —  спокойно произнес в ответ Владимир.
—  Так молятся тому же  богу, что помогает и тебе…
—  Все верно… Как бы тебе это объяснить, чтобы было понятнее. Слушай, дядя.  Отправились мы как-то с  философом  под парусом на легкой лодке. Вдруг ветер стих, волны даже не покачивали наш челн.   Тогда я и говорю философу, чтобы он помолился, чтобы попросил у своего бога попутного ветра. Тот на какое-то время сосредоточено затих,  творя свои молитвы. Но ветер все одно не поднимался. — И что же, мы стоим? —  задаю я ему ещё один вопрос. — Почто не продолжаем путь с попутным ветром?  А он мне отвечает, что возможно и в это же самое время, кто-то другой  просит Бога о ниспослании и ему ветра, но уже в другом, противоположном нам, направлении.  И тот, для кого сие передвижение важнее, чем прогулка наша, тому  Учитель в сей момент и  помогает…
— Ну, предположим, это я еще могу понять, — произнес воевода. — Бог с ней, с вашей лодкой. Но тут-то, почему же нам он помогает?
— Он знает, что если город мы возьмем, то я в их вере обещал  креститься. 
— Понятно. Слово  княжеское дал.
— Всё верно. И вот я думаю, а, что если от решения сего зависит  жизнь  не столько града, пред которым мы стоим, а вся земля, что мне в удел дана…  Понимаешь? А  корсунцы, право, молодцы.  Это какую же надо иметь решимость и смелость,  чтобы каждую ночь тайком  уносить на себе ту землю, что наши люди насыпали за день?
— Согласен, князь.
— Так, что тогда стоишь? Иди, копай. Найди  мне эти трубы и воду в город перекрой. Посмотрим, каков им будет тогда да  ещё при такой жаре…

Вскоре жажда, действительно, заставила жителей города открыть ворота и сдаться. А вслед за этим Владимир вестника послал, который, слово в слово, греческим императорам княжеские слова передал, а именно:  «Взял я славный город ваш; слышал, что у вас есть сестра-девица. Если не отдадите её за меня, то и с вашей столицей будет то же, что с Корсунем».
А от посланников, в ответ, слова такие он услышал: «Если окрестишься, то и сестру нашу получишь, а вместе с ней и царство небесное, и с нами  будешь единоверник».
— Скажите царям вашим, — произнес в ответ посланцам великий князь Владимир, — что я уже достаточно пред этим испытал ваш закон, а потому скажу, что люба мне ваша вера…
А дальше, уже после того, как братья-императоры с немалым трудом уговорили свою сестру Анну выйти за Владимира, что было для неё равносильно полону, произошло еще одно зримое многими чудо. 
А именно… В Корсуне готовились к торжественной встрече  будущей жены князя Владимира. И вот корабль, на котором Анна приплыла вместе с немалым числом священников, пристает к причалу.
Князь Владимир сам вышел к ней навстречу из  специально установленного на берегу  и украшенного шатра,  в котором спальное ложе уже заранее было усыпано  лепестками роз.   Но лишь  узрел он, пусть ещё издалека, сестру греческих императоров, как помутился его взор и понял он, что  ничего  уже не может видеть. 
— Добрыня, уводи меня отсюда поскорее, не видит князь твой  ничего…
— Неужто, красотой её ты ослеплен? — вопрошает в ответ, еще не понимая, что именно стало истиной причиной слов князя.
— Мне не до шуток, дядя, я право  ничего не вижу. Ты сам, словно в тумане, и резь в глазах такая, что аж мочи нет терпеть. Веди  меня в шатер, да поскорее, пока не догадались о беде,  а Александр  пусть гостей встречает,  им он, я думаю, знаком.
Чуть позже Александр и сам предстал пред князем.
— Скажи, философ, чем вызвана моя болезнь? Поди,  ведь скажешь, что грехи мои сему виною?
— Не скажу.
— Так,  что со мной?
— По мне, так я б советовал  тебе скорее окреститься…
— Уж не хоронишь ли меня, философ?
— Нет, скорее крещением жизнь новую тебе я предлагаю, а с ней и царство, что на небесах.
— Уговорил, скажи, пусть всё готовят и завтра поутру, меня к ним сам ты отведешь. Но если что-то вдруг пойдет не так, то не пеняй.  Во гневе ты меня еще не видел…
— Как скажешь, князь, в сей час лишь отпусти,  мне нужно помолиться.
— Ступай, скажи Добрыне, пусть придет и в эту ночь он сторожем мне будет.

Ну, а далее, когда Корсунский епископ трижды погрузил сильное тело князя в купель со святой водой, он и прозрел.
— Вот и познал я, наконец-то, истинного Бога! — были первые слова, пусть и немного удивленного, но явно радостного князя Владимира, к которому вернулось зрение. Кстати, князь в крещении был наречен именем святителя Василия.
За жену, — как напишет впоследствии летописец, — отдал Владимир,  захваченный им город Корсунь  грекам снова…

Вскоре, великого князя Владимира вместе с молодой женой торжественно встречали  в Киеве. На множестве судов, помимо дорогих даров, еще везли духовников и принадлежности для совершения христианского богослужения.
Первыми, кого окрестил князь Владимир в водах Днепра, были его собственные дети, которые, честно говоря, явно ещё не понимали того, что происходило. Но это послужило наглядным примером для народа. Толпы людей, неожиданно для духовенства, пусть более из любопытства, сами поспешили в тот день к реке.  И, не увидели в действиях, совершенными над детьми  князя, ничего худого. К тому же очищение водой, равно, как и огнем было  известно нашему народу давно. Да к тому же на землях киевского княжества еще не осело  жреческое сословие, способное и объяснить происходящее и даже поднять народ на протест.  Однако же, многие киевляне, даже притом, что наблюдали, за событиями, которые разворачивались на берегу Днепра, все еще недоверчиво чего-то выжидали, а ревностно исповедующие Пятибожие, так просто  сидели по домам.
Все началось утром следующего дня.
Сначала начали уничтожать все прежних деревянных кумиров: их немилосердно рубили,  а затем сжигали.  Клубы дыма и крики заставили толпы  народа выйти на улицы города.
И тут люди увидели, как  деревянное изваяние  «Перуна»,  привязанное к  конскому хвосту,  волочится по пыльное земле.  За ним неслись два всадника, нещадно, плетьми стегая того, кто не мог ответить, лишь молчаливо боль снося. 
Народ застыл, у многих на глазах выступили слезы.  Вот кто-то не удержался и побежал вслед. За ним иные… И бежали до самого Днепра,  в воды которого  «Перун» был сброшен.  Этот, как его позже назвали «идол», будучи связанным, словно живой, то выплывал, то снова погружался под воду, но стоило ему лишь показаться на поверхности, как  сердобольный народ кричал:
— Выплывай, дед Перуне! Не оставляй нас…
А на площади толпа уже заводится.
— Люди добрые, что же это такое творится? — раздавалось в разных уголках.
И вдруг  глашатаи  указ  князя Владимира  читают: «Кто завтра не придет к реке,  — громогласно возвещали они,  — богатый или бедный, работник или нищий, тот будет считаться противником великому князю…».
Закоренелые поклонники того, что позже стали называть язычеством, бросились вон из града. Да не тут-то было. На всех дорогах уже стояли караулы из дружинников во главе с воеводами.   Тех, кто пытался сопротивляться, что-то доказывая,  как явных противников, убивали на месте. И уже после этого их добро разворовывалось, а жен и  дочерей насиловали. И сие творилось  на всех дорогах и до самого утра…

Утром великий князь вместе с Корсунским священством  шел пешком к Днепру. Город словно вымер. Тишина была  тревожной, а отсутствие людей необычным. Более того, все лавки оказались почему-то закрытыми.
— Словно и не праздник, — обронил князь, глядя на закрытые торговые лавки.
— Так весь город на Днепре, тебя, князь с рассвета ожидает, — успокоил его воевода Добрыня.
— Сколько семей пыталось покинуть город? — спросил воеводу князь.
— Боярских восемнадцать, а прочего и не считали. Много было иудеев. Простые, так лесами уходили. А те, кто шел водой, тех  мои люди под воду пустили…
— Жаль, я думал, что сегодня  будет общий праздник!
— Сожженных идолов, как говорит приезжее священство, еще бы,  и закопать, чтоб духу не осталось, — продолжал воевода.
— А кол осиновый  вбивать в те головешки нам ещё не предлагают? Где Александр, почто его не вижу?
— Ударил  его кто-то из толпы по голове,  причем ударил сзади,  увидев крест, что на его груди висел.  Лежит сейчас в постели. Я розыск учинил…
— Не так я представлял сей праздник, — ещё раз, с грустью в голосе, промолвил князь Владимир.

Но вот и Днепр. Везде,  куда только мог дотянуться взгляд Владимира,  были люди киевские, многие из них уже стояли кто по  шею, кто по грудь, а кто по колено в воде. Детишки стояли у берега, а младенцев держали на руках.
Священство выходило на берег, вслед за князем, торжественно неся хоругви с изображением, еще неведомых для всех: Спасителя и Богоматери. 
Но вот зазвучали слова, опять же незнакомых молитв…
Грусть обуяла князя от услышанного про то, что творилось накануне, понимал он так же и то, что дядюшка изрядно нажился на поисках его «противников», не понимая или не желая понимать, что многие пустились в бега, страшась неизвестного, неведомого им, желая лишь переждать, подобно тому, как карась на зиму зарывается в ил, ожидая прихода весны. Но того, что сделано уже не воротишь.
И тут великий князь киевский неожиданно обратил свой взор в небо, а в глубине его сердца зазвучала первая его молитва, обращенная  к Творцу.
— Боже, сотворивый небо и землю!  Призри на новые люди сия, и подаждь им, Господи, увидите Тебя, истинного Бога, якоже уведеша страны хрестиянския; утверди и веру в них праву и несовратну…»

Чего добивался великий князь принятием веры христианской?  Очевидно, что помощи Великой и мощной Византийской империи, потому, как страх за собственную жизнь и за чад своих не оставляли его после того, как  родные братья перебили друг друга. Он надеялся защитить себя, как и иные правители Запада, но Константинополь, равно, как и Рим лишь поманив, полностью подминали под себя волю королей и правителей. И почти никто не дождался от Церкви какой-либо реальной военной помощи. Наоборот, Церковь  сама часто участвовала в дележе власти и земель тех, кто  оказывался слабым властелином.

Когда Неждан подплыл к острову, то увидел, пусть и небольшое, но уже городище,  а  по обеим сторонам реки, названный им с Дашеком когда-то Болотней,  стояли  добротные и обжитые дома  со своими  баньками и огородами.
Неждан снова был в одежде княжеского дружинника, а у него на лодке сидела юная девчушка, прикрывающая себе плечи руками, так как платье её было явно разодрано.
Он пристал к деревянной пристани, привязал лодку,  и вместе с девчушкой  той потопал по деревянным мосткам к тому доме, где раньше стояли княжеские хоромы.
— Кто такой и по какому делу? — спросил его молодой дружинник.
— Кто здесь старшой? — вместо ответа,  спросил его Неждан.
—  Если  нужен воевода, то поднимись наверх, — ответил служивый, пропуская приехавшего дружинника.
Неждан поднялся и увидел того, кого меньше всего хотел бы в сей час увидеть – Дашека, а так как рядом с ним никого не было, то он уже начал догадываться, что именно он и есть здесь за воеводу.
— Неждан?  Рад видеть я тебе, —  произнес Дашек, поднимаясь из-за стола. —  Если не секрет, то каким судьбами в наших краях?
Неждан смотрел на своего бывшего боевого товарища, уже возмужавшего и не знал, говорить ли ему правду о том, как и почему он снова здесь оказался. Но, делать нечего, пришлось сказать.
— Добравшись до  Киева,  я решил оставить княжескую службу и  вскоре прибился к еврейской общине… — начал Неждан.
— Так там же…
— Я сам не знал, что в детстве был обрезан…
— Ну и дела. Так ты выходит, иудей?
— И что это меняет? – уже более настороженно, спросил бывшего товарища Неждан. 
— В наших с тобой отношениях, так ничего. И все же, что тебя к нам привело?
— Князь на Днепре народ крестил по новой вере, противной нашей, — продолжал Неждан.
— И ты из Киева бежал…
— Семья раввина сопровождать их попросила. Не знаю почему, но я взял в дорогу облачение, в котором мы с тобой служили ещё княгине Ольге. Когда судно наше остановили и стали грабить, живых всех за борт отправляя, успел переодеться и этим жизнь свою и дочери раввина сохранил, сказав им, что   пленница она моя…
— Понятно…  И куда же ты теперь с нею пойдешь?
— Хочу пока остаться здесь.  И,  вот еще о чем сказать тебе я должен… Я не Неждан отныне, и в Киеве был наречен фамилией своих родных родителей. Теперь я – Иосиф Горский…
—  Иосиф, так Иосиф… Но вот то, что насилие над вами учинили, то меня очень даже обеспокоило. Так говоришь, что беспредел чинили дружинники воеводы Добрыни?
— Они самые, один из них меня признал  и этим спас от смерти…
— Оставайтесь, будешь мне помощником. Дом поставим, а пока поживешь в этом. Девчушку как твою зовут?
— Сара… — ответил Иосиф. — Она не отошла еще от воспоминаний гибели родителей своих, все время плачет. А насчет дома… Я хотел бы жить в том, что сам поставил на том берегу.
— Как скажешь, Иосиф, но все одно сначала дом для тех, кто там сейчас живет, нужно поставить, а пока поднимайтесь наверх и занимайте горницу, что справа.
Иосиф кивнул головой и, подхватив девчушку на руки, стал подниматься вместе с ней в отведенную ему половину дома.
Ближе к вечере Дашек сам поднялся к ним, желая узнать, как они устроились и заодно пригласить на вечернюю трапезу.
Ели молча. Девчушка по имени Сара та вообще почти не касалась еды. Глаза большие, как у серны, а в них  поволока вселенской грусти.
Зато Иосиф вкушал за двоих, лишь изредка бросая взгляды на Дашека.  Душевный нарыв от старой занозы до сих пор  не оставлял его. Вот и сегодня он всё еще никак не мог понять того, как и за какие такие заслуги Дашек, что вместе с ним землю эту копал, ныне в воеводы попал?   Одно, правда, он знал уже точно, а именно, что не жить им более рядом, что дружбе промеж них никогда не бывать, а делом всей своей жизни будет задача извести Дашека  и самому занять это явно доходное место.

Утром Дашек, чуть свет, поднял Иосифа на работу и сам, засучив рукава, стал рубить сруб для нового дома. Подошли еще люди, и работа заспорилась, к вечеру четыре венца уже стояли. Дашек предложил искупаться, чтобы смыть трудовой пот, но Иосиф, ничего не говоря, ушел в дом.
С рушником в руках к берегу реки вышла Татьяна. Она жила во второй половине дома и лишь сегодня узнала о возвращении Неждана. И пока бывшие товарищи занимались строительством домом, она познакомилась с Сарой. Испуганная девушка чуть оттаяла от её доброго участия и рассказала о том, как погибли её родители… Правда поведала ей и о том, как Иосиф взял её силой буквально на следующий день после того, как они  спаслись от дружинников воеводы Добрыни, обещая, правда, взять в жены…
— Что, не милует тебя наш дружинник? — сказала Татьяна, подавая рушник мужу.
— Переживу… Ты девчушку-то, что с ним приехала,  видела?
— Сару? Видела и даже сумела  её немного разговорить. Этот неуёмный кобель уже успел свой проклятый отросток в неё вставить, пообещав взять в жены…
— Ей тринадцать годков, не более…
— В том-то и дело. Но ничего, даст Бог, все благополучно разрешиться. Пойдем, отужинаем, я тебя на нашей половине покормлю, а они уж пускай хозяйничают у себя сами. У меня своих делом хватает, чтобы ещё  Неждана обхаживать…
— Он теперь не Неждан, а Иосиф Горский.
— Неужто, веру отцов променял?
— Сказал, что в раннем детстве еще был обрезан, но того не ведал. Так, что он теперь у нас иудей… 
— По мне пусть хоть горшком  себя называет, лишь бы сюда не лез. А вот Сару жаль, пустой он человек, хоть и Иосиф…

Утром к уже сооруженной пристани на острове пристало судно, на котором везли в Новгород, поверженного в поединке, ученика колдуна.  Один из дружинников тяжело заболел и его было решено оставить здесь, заменив на другого… И тут взгляд воеводы, что ехал на том корабле, неожиданно упал на Иосифа, который все еще был в облачении княжеского дружинника.
Иосифа подозвали.
— Кто такой? — спросил его воевода.
  — Неждан, — на всякий случай представился своим бывшим именем Иосиф.
— Поедешь со мной в Новгород. Мне помощник для сопровождения  опасного человека нужен.
— Так я же…
— С вашим воеводой я договорюсь, у меня тайное поручение  княжеского воеводы Добрыни.
Перечить княжескому посланцу Дашек не стал. Просто понял, что какие-то силы опять встали на его сторону,  и убирают руками киевского посланца Неждана-Иосифа с его острова.
Вскоре судно продолжило своё движение. А путь предстоял сложный, так как против течения реки идти приходилось с помощью тех, кого впоследствии стали называть бурлаками, а потому каждые руки были на вес золота.
Вечером Иосиф тайно спустился в трюм, чтобы увидеть того, кого ему предстояло теперь сопровождать.
Увидев взгляд ученика колдуна этот, казалось бы, крупный увалень, неожиданно вздрогнул.
— Я ждал тебя, Иосиф, — вдруг сказал пленник и улыбнулся, видя, как дружинник медленно начинает опускаться перед ним на колени.

Мы же, ненадолго, снова вернемся в Киев, где по велению великого князя Владимира началась закладка и строительство сразу нескольких церквей. Причем, на тех самых местах, где прежде стояли кумира. Одна из них предназначалась для служения молодому священнику Александру, которого князь не желал отпускать от себя. И это притом, что вместе с  ним из Корсуни приплыл  митрополит по имени Михаил, с которым были епископы для земель, подвластных князю Владимиру, а также  греческое священство, которому ещё  только предстояло освоить язык славян.
На освящение каждого строения отовсюду созывался народ, как говорится, и стар и мал. Князь, который после крещения стал чрезвычайно добродушным, всех кормил и поил, раздавая неимущим то, что было им на потребу, а тем, кто не мог придти сам, тем княжескую пищу и питие привозили на дом.
— Где тут больные и нищие, что сами ходить не могут? — вопрошали княжьи люди и щедро оделяли отозвавшихся хлебом, мясом, рыбой да овощами.
Более того, проникнутый духом христианского милосердия, сострадания и любви к ближнему, князь Владимир  даже решил не казнить более  даже закоренелых злодеев.
И тут впервые встретил молчаливое сопротивление бояр и, кто бы мог подумать, этих самых приезжих Корсунских епископов.
— Власть, великий князь, не может не быть устрашающей для смердов, — вещал ему при очередной встрече митрополит Михаил. — Иначе очень скоро нельзя будет проехать без опасения за свою жизнь через ваши непроходимые леса или плыть по рекам, не боясь за свою жизнь.
— Ты слышишь, Александр, что говорит мне митрополит? — обратился князь к своему любимцу. — Казнить и далее мне предлагает.  Выходит, что боится людей моих. А как же Промыслительность Творца, слова Евангелия о том, что и волос без воли Божией не упадет с  головы?  Чего же вы тогда боитесь, если Господь с вами? Или, выходит,  что вы мне врали?
Митрополит промолчал.
— А что скажут старцы городские? — снова вопрошает князь уже седобородых стариков. — Казнить или миловать?
— Преступление, великий князь, преступлению рознь, — начал старейший из них. — Когда человек покушается на княжескую волю и являет, таким образом, собой образец неповиновения, то он достоин серьезного наказания с целью увещевания других.
— И каким же должно быть это наказание?
— Если уж мы говорим здесь еще и о Боге, то хула на Святой Дух достойна смерти…
— Так-то на Святой Дух, а я всего лишь смертный, хотя и князь. Но вижу, что ты, старик, уклоняешься от прямого ответа. А ты мой советчик, Александр, что скажешь, как мне наказывать, если вообще наказывать, свой народ?
— Не судите, да судимы не будете, думаю, что именно эти слова могут быть в основе вашего решения, великий князь, — начал свой ответ молодой священник, не обращая внимания на косые взгляды Корсунских епископов. —  Потому, как один у нас Судия – это Бог. А что если  ты, великий князь,  будешь наказывать преступников серьезной денежной вирой? Они ведь и грабят только ради собственного обогащения. Так будем забирать его у них все до последней лепты, чтоб неповадно было грабить более. Часть возвращать мы станем  тем, у кого оно было изъято, добавив, в качестве компенсации суммы за потери кормильцев и проявленное насилие в отношении их жен и дочерей, а всю оставшуюся часть, как я понимаю не малую, пусти на содержание войска своего, мой князь…
— Разумное суждения  услышал от тебя я, Александр. Так и поступим. Ударим по ним вирой, по старому обычаю…  А то, что касается тебя, митрополит Михаил, то собирайся в путь. Отправишься на днях вместе с Добрыней ты на Север, чтобы обращать суровые народы этих мест во христианство. Да заодно проверим твою веру. Сильна ль она? Что смотришь на меня? Иль мне прикажешь ехать? —  промолвил князь,  улыбаясь. — На том и порешим. Ступайте все. Останься, Александр…
Когда все вышли, князь подозвал к себе молодого священника.
— А мы с тобой пойдем крестить людей и строить города  на юге… Но не сегодня, по весне. Сначала нужно разобраться с печенегом, что  землю мою губит.

Через  три дня княжеский обоз под водительством воеводы Добрыни ушел на запад замерзшими речными протоками, чтобы в итоге  к весне выйти к городам Пскову и Новгороду, а уже возвращаться  домой  ближе к осени и вниз по течению, но  уже  по Днепру.
Добрыня понимал, что это путешествие будет не из легких, понимал и то, что  народ тамошний сросся с жизнью, в основе которой было поклонение божественным стихиям и природе-матушке, но слово князя следовало выполнять.  Умудренный опытом, сам проведший полжизни в этих землях,  Добрыня решил не усердствовать,  выполняя христианский обряд крещения сего народа и,  который пока не понимал его смысла, оставлять ему возможность, пусть и тайно, но сохранять привычный им образ жизни и исповедание веры своих отцов и детов.
По весне они действительно вышли к водам Балтии.  Как же был рад воевода, что снова оказался у вод этого сурового на вид моря. И простоял здесь лагерем почти месяц… Но,  следовало выполнять волю великого князя. Тут основной помехой, как это  ни странно стал, приехавший из Корсуни митрополит Михаил.
Первый с кем он  схлестнулся, был  знакомый нам лже-епископ Адальберт, так как и у него были верительные грамоты на  церковное управление этими землями от императора и митрополита Византии.  Пришлось вмешаться воеводе Добрыне.
— Рот свой закрой, епископ, и прояви должное смирение перед митрополитом Киевским.  Отныне земли и люд Пскова и Новгорода для тебя будут закрыты и там нести слово Божие  будут ставленники  Михаила. Лже-епископ согласно опустил голову.
Сложнее, как оказалось, общение с самими жителями Новгорода.  Когда те узнали, а молва летит быстро, о том, что Добрыня идет к ним, чтобы  крестить всех в новой вере, масла в огонь подлил знакомый нам колдун. 
— Не дадим своих кумиров на поругание, — вещал он перед собравшимся народом.  — Не пустим Добрыню в наши города и села. Лучше сами сгорим в очистительном огне, чем изменим вере наших предков…
И народ поднялся, слепо веря своему идолу во плоти. Для начала они разобрали мост через Волхов, а затем вышли встречать киевского воеводу  с оружием.
Добрыня попытался их уговорить, но они его и слушать не  хотели. Тогда воевода решил стать лагерем, дал необходимые распоряжения, а сам отлучился ненадолго к себе на родину. Когда он вернулся, то увидел, что его лагерь разгромлен. Оказывается, что во время его отсутствия, митрополит Михаил решил сам обраться к народу. Но когда те услышали, что гореть им всем скоро в аду ярким пламенем и синим огнем, то в ход пошли камнеметательные машины новгородцев. Более того,  толпа новгородцем бросилась к имению самого Добрыни, и они лишь каким-то чудом разминулись с  воеводой.
Когда Добрыня узнал, что его жена  и часть  ближайших родичей убиты, а само имение разграблено, то он послал воеводу Путяту  с небольшим отрядом надежных воинов, дав им задание переправиться через Волхов чуть выше города и тайно захватить основных зачинщиков. Тем удалось  это сделать, но тут в их защиту поднялся  уже весь свободолюбивый новгородский люд.
И пока Путята со своим отрядом их сдерживал, Добрыня на этот раз сам переправился через реку и вошел в город, а затем поджег сразу несколько богатых домов.  Дым, поднявшийся над городом, заставил людей забыть про воеводу Путяту и его воинов. Все бросились к своим домам и слезно стали просить мира у Добрыни. Вера – верой, а свой кров дороже. Тот повелел им сами сжигать своих деревянных идолов, а каменных разбивать и бросать куски в воду Волхва.  Иначе грозился сжечь весь город.
— Не тронь, Добрыня, наших богов, — обратился к нему уже  колдун. — Ты и сам, когда жил здесь с князем Владимиром, поклонялся им, получая желаемую помощь…
— Мы с князем  теперь познали силу иных богов. Истинных,  способных  самим постоять за себя. Ваши же боги не могут даже себя оборонить, не говоря уже о вас.  И еще… В Киев приезжал твой ученик по имени  Первуш и был побит там силою христианского бога…  А потом слушай волю князя Владимира. Сообщи всем, чтобы завтра  собрались на берегу для крещения.  У того, кто не придет, будет сожжен дом… 
Колдун, которому мы посвятили часть этого повествования, сам не верил в богов Пятибожия,  однако же, новая вера  в распятого Христа и появление на его землях христианских миссионеров лишала бы его достатка, к которому он уже привык…
После того, как прибывший с Добрыней митрополит,  окрестил  всех жителей,   они оставили Новгород и выдвинулись на Псков.

В это самое время, как гласит предание, войско самого князя Владимира встретилось на реке Трубеже с войском печенегов. Каждый стоял в ожидании, не переходя реку.
На рассвете одного из дней противостояния, к берегу реки подъехал печенежский князь.
— Владимир, — зычно начал печенег,  — выпусти своего воина, а я выпущу своего. Пусть они сразятся. Коли твой одолеет моего, то мы не будем воевать против тебя три года. Если одолеет мой воин  твоего воина, то целых три года мы будем приходить и опустошать твои земли. Даю тебе три дня для поиска поединщика… — прокричал он, и ускакал.
Послал князь Владимир вестников, чтобы те клич крикнули о поисках князем охотника, который сразился  бы с печенегом проклятым.
Сутки прошли, а охотник не появился. Вторые к концу подходят, а поединщика всё нет.
 Князь закручинился, но верный ему  батюшка Александр не оставляет надежды. И вскоре у палатки князя появился некто.
Князь вышел и увидел перед собой  старика-воина.
— Неужто, мой старый и добрый воин, решился встать мне подмогою в поединке с половецким богатырем?
— Нет,  великий князь, не я. Но есть у меня меньшой сын, способный воловью кожу руками разорвать.
Не поверил  его словам князь, а Александр, что стоял рядом, предложил Владимиру испытать силу младшего сына старика-воина.  И князь,  уже понимая, что это его последняя надежда дает на это испытание своё  согласие.
Призвали сына. Князь поведал ему о предстоящем поединке. Смутился зело юноша, но чтобы испытать свою силу попросил он князя привести крупного и сильного быка.
Быка привели, более того, разъярили его раскаленным железом и пустили в сторону одиноко стоявшего молодого воина. Изловчился тот и вырвал, у пробегающего мимо  быка,  вместе с кожей еще и кусок мяса…

На исходе третьего дня вывели печенеги своего воина. Он был действительно и огромного роста, и страшен на вид.
Вышел в поле и наш воин.
Богатырь печенегов  рассмеялся, увидев перед собой небольшого роста поединщика от руссов.
Но вот они сошлись, войска замерли в ожидании, но всё разрешилось на удивление быстро. Обхватил наш воин печенега руками. Да так, словно в тиски взял, приподнял над землей, да и ударил его, уже мертвого, о землю.
И строй войска печенегов дрогнул, и вот они уже побежали.
Но не успокоились и, не выполнив своего обещание, печенеги еще несколько раз совершали  грабительские набеги на порубежные княжества русичей, которые каждый раз рать  князя Владимира успешно отражала.

Великий князь Владимир умер в 1015 году, успев отвоевать у поляков все червенские города и присоединить нынешнюю Галицию к княжествам  Киевской Руси.
Последнее поражение, которое он, неожиданно для себя испытал, было от его собственного сына Ярополка, который неожиданно явил непослушание отцу. И Владимир даже готовился пойти на него в поход…
— Теребите путь и мостите мосты, — наказывал он своему престарелому воеводе Добрыне. Однако смерть застигла его в этих сборах.

Рукотворной памятью о князе Владимире на землях  Киевского княжества остались его  храмы, в которые постепенно переносились  церковные традиции Восточной церкви вместе с её догматами, служебной литературой и обрядами.  Более того,  начали создаваться епископские кафедры, пытавшиеся взять на себя духовную власть в княжествах, входивших в состав  Киевской Руси.
В результате, христианство, вытеснившее культ старых богов посредством культа новых святых,  вскоре основательно укрепилось  не только на берегах Днепра.
Правда,  потом спустя века об этом крещении народа в веру христианскую чаще будут говорить, что «Путята крестил народ мечем, а Добрыня огнем». 
Поражают цифры, которые приводят историки… 30 тысяч убиенных за неприятие христианской веры. Это чудовищно много для  того времени. Чуть меньше, дабы сохранить веру в Бога-Отца, если верить летописям,  ушли  тогда в леса и болота… И еще много столетий то, что стали называть потом  ругательно язычеством, оставалось в памяти и сердцах славянского народа. 

Что было  там правдой, а  что вымыслом, судить не нам. 
Было и еще одно не менее важное для осмысления того, что сделал великий князь Владимир и во что он на самом деле верил. Уже  в наше время под Киевом был найден  фундамент некоего загадочного сооружения, возведенного во времена великого князя Владимира, который  ученые назвали  святыней Русских богов… Как вы понимаете, под этим подразумевались боги Пятибожия, а точнее Бог-Отец или Пращур (Прадед, Дада, Жив-Бог) и его помощники – Мать-Земля, Огонь, Вода и Ветер, То есть, получается, что великий киевский князь Владимир, всегда оставался верен древней вере предков, им и поклонялся, хотя, на миру, и являл собой образ кроткого христианина. А уже, дошедшая до нас, мифологизация язычества на  Руси  рисовалась ретивыми угодниками от  истории  по  калькам  Пантеона Греческих богов.


Глава VI.
НЕВОЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ВИЗАНТИЮ

Среди основных значимых событий, вступившего в свои права,  XI века было  то, что норманны окончательно завоевали земли Англии, Южной Италии и Сицилии. Осталось лишь понять, кто же такие на самом деле были эти норманны (варяги) и тогда многое бы объяснилось, но это уже другая история.
Тогда же, китайскими и арабскими астрономами, например, была зафиксирована вспышка сверхновой звезды, остатки которой известны под названием Крабовидная туманность. Буквально вслед за этим происходит раскол христианской церкви, что позволило в Риме  утвердить коллегию кардиналов в исключительное ведение которой перешла процедура избрания своего понтифика.
Великий князь Владимир, сделавший  в 988 году «христианство» государственной религией, естественно, не предполагал, что эта Великая схизма, то есть  раскол  Христианской Церкви, разделит вскоре единый христианский мир  на Римско-Католическую церковь на Западе с центром в Риме  и на Православную – на Востоке – с центром в Константинополе.  В результате чего невольным заложником в их последующей многовековой борьбе  за власть, земли и души, а точнее за церковную десятину…  стал и наш народ.
Примерно в это же время, уже крестоносцы, - эти выкормыши новой церковной власти Рима, вроде бы с благими целями, захватили Иерусалим, явно забыв  слова Спасителя о том, что за отпадения от Бога этот город будет разрушен   так, что камня на камне на нем не останется.  Хотя истинная цель у крестоносцев была несколько иная, а именно, утверждение своего духовного господствами уже над всем христианским миром.
Ну, а теперь, собственно, пора вернуться и на земли Киевского княжества,  где княжение Ярослава Владимировича можно было бы назвать и продолжением княжения его отца, по крайней мере, в отношении к подчиненным землям, так же  и по содействию в расширении начал новой жизни его подданных, определяемых уже христианским вероучением.

Упоминая чуть ранее Ярослава, мы назвали его мятежным сыном, восставшим против воли отца. Теперь пора разобраться, что же именно произошло тогда между отцом и сыном. А именно: Ярослав, будучи поставленным на княжение в Новгород, за год собирал с города по три тысячи гривен, две из которых должен был отсылать в Киев. В какой-то момент, а летопись об истинных причинах не уточняет, он перестает отсылать деньги отцу и тот, будучи разгневанным, даже собрался идти на Новгород с войском. Когда начались военные сборы Ярослав, как некогда сам Владимир, убегает в Швецию, чтобы набрать свое войско из варягов и дать отцу достойный отпор. Лишь смерть Владимира, как известно, не допустила этой родственной бойни. Это то, что касается официальной стороны вопроса. Есть мнение, что  истинные причины противостояния отца и сына  были более глубокие, а именно: почти все дети Владимира были от разных матерей…

Например, Борис и Глеб были сыновьями сестры греческих императоров и князь, уже как истинный христианин, отдавал им почтение  перед другими сыновьями, считая их более законными по рождению. Более того, их рождение было освящено христианским браком, а также знатным происхождением их матери по царской в ней крови.
Владимир, наделяя сыновей землями, Бориса держал подле себя,  очевидно, желая передать ему правление Киевом, что и возмутило  Ярослава, который был старше Бориса. Но еще больше прав признавал за собой  ещё один сын Владимира – Святополк, который оказался старше и Ярослава. Хотя он был лишь приемным сыном великого князя.  И все же…
Когда князь Владимир умер, то Борис в это время воевал с печенегами. Киевские бояре и городские старцы благоволили Борису и даже умалчивали какое-то время о смерти великого князя, надеясь, что Борис вернется, чтобы принять бразды правления княжеством, но, не дождавшись, вынуждены были объявить о смерти и похоронить князя.
Лишь только узнав о  его смерти, в Киев из своего удела в Турове с дружиной прискакал Святополк.
Здесь мы на некоторое мгновение прервем повествование и два слова посвятим Туровскому княжеству, раз уж мы о нем упомянули.
Говоря о времени образования Туровского княжества, историки называют конец первого тысячелетия, когда  на землях Полесья по среднему и нижнему течение Припяти были разбросаны поселения славянского племени дреговичей, а его первым летописным князем считается Тур, пришедший из-за моря…  В 1088 году княжить  в Туров пришел  Святополк Изяславич,  княживший до этого в Новгороде.
Во второй половине XII века из Туровского княжества выделилось Пинское, а затем и Клецкое княжества, но это будет чуть позже, а пока…  Этот самый  Святополк богатыми дарами и ласковыми речами расположил к себе киевлян, и они вскоре признали его своим князем. Дело в том, что хотя старшинство и давало ему право на княжение, нужно было ещё и согласие народа, так как имелись и иные соискатели: хотя бы тот же Ярослав, да и Борис с Глебом, имевшие перед ним явное нравственное преимущество, о котором мы уже знаете.
И вот тут-то  явно подсуетился лукавый, нашептавший о той великой власти, которую получит Святополк, убив своих братьев и захватив их уделы, забрав, таким образом, всю землю  племенных славян в свои руки.  И Святополк решился-таки  на жуткое преступление, когда подобно Каину, поднял он руку на своих же братьев, подослав к ним тайных убийц.
Борис был умерщвлен на берегах Альты близ Переяславля. Глеб – на Днепре близ Смоленска. А, сбежавшего от своих наемных убийц, Святослава Древлянского, настигли-таки в Карпатских горох и убили, не дав ему укрыться в Венгрии.

В это самое время, еще ничего не зная о смерти отца, вернулся с варягами в Новгород Ярослав, где и получил известие от своей сестры Предславы. Она писала: «Отец мой умер. Святополк в Киеве; он уже убил Бориса и теперь послал убийц на Глеба, - берегись и ты».
Ярослав  явился на вече, дабы просить народ новгородский о помощи, обещая в случае победы освободить их от власти Киева и вернуть Новгороду его древнюю самобытность…
— Виноват я перед вами, что скрывать, — молвил князь. —  Простите мне мое вероломство и жестокость, что являл перед вами, собирая дани для Киева. Но сегодня в Киеве сидит тот, кто всех нас вместе задушит данью такой, что  вам и не снилась. Брат мой Святополк, хотя уже и не брат он мне, убил  брата Бориса и послал убийц к Глебу. Не иначе, как приглянулись ему  уделы наши, а вместе с уделами  и вере вашей погибель с собой принесет…
Народ посоветовался и решил кликнуть колдуна.
— Во сне явлено было мне, — начал колдун, —  о том, что умер князь, возомнивший себя богом… Но тот, кто сел на его трон будет пострашнее, так как не верит ни в бога, ни в черта, а руки его обагрены кровью братьев…
Народ затих, удивляясь тому, что колдун знает уже то, о чем им лишь сейчас поведал им Ярослав.
— Князь, не иначе, как помощи у вас пришел просить, хотя и зело виноват перед вами, — продолжал колдун.
Ярослав ужаснулся, ещё мгновение и он лишится помощи народа Новгородского и его дружин.
— Он покаялся!   — раздался  вдруг чей-то зычный голос из толпы.
— Это – хорошо!  — согласно промолвил колдун. — Главное, чтобы после своей победы он не забыл про свои обещания, дать нам возможность жить далее по своим законам и верить в своих богов.
— Обещаю!  Даю вам своё княжеское слово…  — промолвил князь, хорошо понимая, что строить дальнейшие отношения с новгородцами  будет предельно сложно, но делать было нечего.
Через некоторое время, а именно, осенью 1016 году, собрав войско из новгородцев и варягов,  Ярослав пошел на Святополка.
По слову колдуна, в состав княжеского окружения был взят его ученик Первуш, а тот взял с собой  сопровождающим Иосифа. Первуш явно хотел отомстить киевлянам за своё унижение, а Иосиф надеялся увидеть Сару и вместе с ней, в случае победы Ярослава, вернуться в Киев, где остался богатый дом еврейской девушки.

Естественно, что обо всем этом не ведали на острове.
Сара, с помощью Татьяны, уже благополучно  разрешилась мальчиком, его назвали Аарон, что означает «гора» или «сияющий»… Уже взрослая девушка Ладочка,  дочка варяга,  почти не отходила от него, что даже вызывало чувство ревности у Татьяны. Зато, возмужавший, Глазко был ей утешением и первым помощником. Он хорошо владел оружием, сказались уроки Дашека, прекрасно плавал и мог подолгу оставаться под водой, а это заслуга знакомого нам литвина Ольгерда, кроме того, он любил ловить рыбу и, еще не было случая, чтобы  вернулся домой без улова. Единственно по ком он тосковал, это была Ула. И он часто смотрел в ту сторону, куда ушло судно, на котором её увозили.
А то, что касается самой Сары, то рождение ребенка сделало из гадкого утенка красивую и ладную черную лебёдушку,  на которую тайком уже бросали взоры молодые дружинники и холостые парни из числа мастеровых.
Дашек, уже давно с посеребренными висками, почти всё время проводил на стройках. Ему нравилось самому держать в руках топор. Каждый новый сруб он с любовью обихаживал, словно готовил невесту на выданье, затем обустраивал само жилище и только лишь после этого передавал его будущим жильцам. Домой он приходил поздно и уже уставшим. Татьяна догадывалась, что истинной причиной его некоей отстраненности от неё было рождение Лады, а точнее первопричина её рождения, - насилие, совершенное над нею варягами. И она часто плакала по ночам, потому, как её тело было готово  и любить, и  рожать….

Тревожный удар колокола раздался под утром. В синеве осеннего тумана Дашек, вызванный из дома,  увидел, как по Днепру в сторону Киева идут суда с вооруженными людьми.
— Кто такие, и куда путь держите? – раздался над водой его голос.
— Князь Ярослав с дружиной следует для встречи с братом Святополком… — раздался в ответ чей-то голос.
«Сколько же это судов ведет с собой  новгородский князь? И причем здесь Святополк,  он же в Турове? — думал Дашек, глядя на суровые и решительные  лица воинов. — Не иначе, как грядет война…» 
И не ошибся.

Войска встретились под Любечем.  И почти три месяца стояли друг перед другом на разных берегах Днепра. Никто не хотел начинать переправляться  через реку, уступая тем самым противнику преимущество в нанесении первого удара. К тому же, как уже понял Ярослав, Святополк признал себе на помощь печенегов – этих извечных противников отца.
Спровоцировал начало битвы воевода Святополка. Он выехал на берег и закричал:
— Почто приехали сюда, плотники, со своим хромым князем? (а князь Ярослав действительно хромал) Что вам дома не сиделось или жёнки до себя не допускали?  Там мы найдем, чем вас занять, будете рубить теперь нам терема да хоромы…
Этой же ночью, пока Святополк пировал со всей своей дружиной, возмущенные такими речами новгородцы,  тихо переплыли Днепр и пустили свои  суда вниз по течению, чтобы никто не думал даже о возможности  отступления.
На рассвете началась сеча, коей еще не видела эта земля. Кровь славян текла ручьями, делая  первый снег  красным. Печенеги стояли за озером и явно не спешили Святополку на помощь. Их тактика была понятно, дать славянам перебить друг друга, а потом добить оставшихся, чтобы самим войти в Киев.
К этому все и шло. Оттесненное к озеру,  войско Святополка ступило на тонкий еще лед и, не выдержав вооруженных людей, лед подломился. Множество воинов Святополка ушло под лед. Самому же князю удалось убежать в Польшу.
Вскоре Ярослав вошел в Киев.  Жители затаились,  окна теремов бояр и домов мастеровых были  наглухо закрыты ставнями, а ворота заперты на  крепкие засовы.  Никто не вышел встречать победителя. Народ словно предчувствовал, что все только ещё начинается.

Иосифу без труда удалось выгнать из дома еврейского раввина какого-то боярина вместе с его семьей, и он вольготно разместились в нем.  В доме было полно запасов еды и, после продолжительного перехода из Новгорода, Иосиф  почувствовал себя на седьмом небе.

А в это время  перед очами князя Ярослава предстал ученик колдуна Первуш.
— Почему народ не вышел меня встречать? Что скажешь? — начал вопрошать его Ярослав.
Первуш замер, прислушиваясь к  снежным ветрам, что выли за стеной.
— Боятся варваров… Им тут, поди такое про них наговорили. Для того, чтобы успокоить народ, отослал бы ты их, князь, подальше. Пусть воюют для тебя, например,  Константинополь. Окупишь ты,  этим легким походом все свои издержки…
— Ступай…  Я подумаю. Однако, если ты…
— Не я… Я лишь сосуд, который наполняется другим. Тем, перед кем ты сам когда-нибудь склонишь свои колени, как это делал ранее отец твой князь Владимир в те года, когда Новгород был его вотчиной.
И Первуш, довольный собой, вышел. Он уже знал, что сказанное им цепко засело в голове князя, что тот уже вскоре начнет рисовать в своём воображении несметные сокровища, которые можно будет захватить в Царьграде…
Все так и случилось. Вскоре по городу пронесся слух, что воины Ярослава собираются в поход на греческую Византию.

В один из дней, на  улице, священник Александр случайно встретил своего давнего попутчика Неждана.
— Неждан… Рад тебя видеть! Как ты?
— В поход собираюсь с княжеской дружиной, — ответил тот,  не раскрывая своего нового имени.
— Неужели и вправду решился князь  на сей поступок  в тот момент, когда земля наша и сама стала носителем христианского веры.
— По мне  все веры от бесов, — произнес в ответ бывший дружинник. — За исключение, разве что иудаизма… А теперь, Александр, извини, мне  нужно спешить…
Он быстрым шагом направился в сторону пристани, а Александр какое-то время провожал его взглядом.

Ближе к вечеру князю Ярославу сообщили, что его хочет видеть какой-то христианский  священник.
— Пусть войдет, — сказал князь, не прекращая трапезы.
Александр вошел и застыл в ожидании, когда князь обратит на него своё внимание.
Ярослав повернулся к нему лицом.
— Почто не преклонил колени перед великим князем? — сурово произнес он.
— Отцом твоим, великим князем Киевским Владимиром, сие было мне дозволено и пока никем не отменено…
— Так я отменю… На колени, кем бы ты не был…
— Можешь сразу приказывать казнить, колени  преклоняю лишь пред Богом. А тебе скажу… Зря ты, князь, войско своё разделил. По весне тебе придется оставить Киев. Святополк собирается вернуться сюда с войском польского короля…
— Откуда знаешь об этом?
— Птицы рассказали…
— Птицы, говоришь, — и тут уст князя коснулся улыбка. — Хорошо, раз отец мой тебя признавал, то и я послушаю. Ах, Болеслав, вот ведь польская лиса, не иначе, как руками Святополка прибрать к себе желает наши земли, не иначе…
— Однако, для тебя, князь, — продолжил Александр, — еще ничего не потеряно. Советую тебе нынче же вернуться в Новгород, дождаться, когда поляки сами  вскоре оставят эти земли и ты ударишь снова, вот тогда твой удар будет для Святополка смертельным…
— Я тебя услышал… Хотя перед тобой совсем другое мне вещали…
— Не ошибусь, предположив, что из Новгорода с тобой сюда вернулся ученик колдуна Первуш, называющий  себя слугой князя Поднебесного.  Он был здесь ранее, пытаясь князя Владимира очаровать. Князь не казнил его по моей лишь просьбе, так как он брат мне…
— И твой брат, выходит, что в противном стане. Ты его пожалел, а вот он тебя  точно не пожалеет. А в чем, кстати, его интерес, почему он хочет направить меня на Константинополь?
— Вера христианская ему и его учителю, как кость в горле.
— Понятно.  Ступай со своим богом,  а я разъезды  по путям пошлю, чтобы дозором им стоять и не пропустить подхода поляков.  Тебе поверю и оставлю Киев, чтобы вновь сюда вернуться по весне…
  — Поверишь, так пройдет совсем немного времени, как все земли племен славянских окажется под твоим началом.  И ты даже сможешь снова отобрать у Польши червенские города. А то, что касается Константинополя?  Твой сын Владимир попытается совершить такой поход, но его суда будут истреблены греческим огнем, а оставшиеся поглотит море…
— Молчи,  пророк и более ни слова никому… У меня у самого голова уже кругом пошла от твоих пророчеств. А теперь ступай…
Александр, чуть склонив голову, вышел из княжеских палат.
— Эй, кто есть рядом? — крикнул князь, подзывая к себе гридня, стоявшего за дверью.
Тот вошел.
— Кликни мне воеводу…
— Он, великий князь  на пристани, суда к походу готовит… — начал дружинник.
— Так поспеши… Скажи, что здесь он нужен.

Пройдет совсем немного времени и слова христианского священника подтвердятся. Когда поляки оставили-таки наши земли, то, на берегах реки Альты, там, где когда-то был  подло  убит князь Борис, произошла  решающая битва между братьями Ярославом и Святополком.
И вновь кровь славянская текла ручьями, напояя собой, проснувшуюся по весне, землю.
И вот тут-то, не иначе, как вмешалось Божественное провидение. В какой-то момент битвы Святополк почувствовал, что силы оставили его, что он не может даже сидеть. Воины положили его на носилках, а он, словно безумный, постоянно кричал им:
— Бегите быстрее, он гонится за мной…
— Кто гонится-то, князь? — вопрошал его воевода, видя, что погоня давно отстала.
— Брат мой, Борис…
— Так он же… — начал свой ответ воевода, но замолк, справедливо полагая, что его князь впал в тяжелую душевную болезнь.
А когда воины увидели своего князя на носилках, то решили, что он убит…  И   сами оставили поле боя.
Святополк  вскоре умер, причем, в жутких мучениях. А летописец набрался смелости,  назвав его для будущих поколений «окаянным» и даже сравнил с библейским Каином…
В знак благодарности Творцу за свои победы, Ярослав  поставил  новый храм, наделив его землей да угодьями.  Он же стал и первым монастырем будущей Белоруссии, в котором грамотные монахи занялись перепиской книг, закладывая тем самым начало распространению книжного дела.
И еще… В Новгороде, по приказанию князя Ярослава, было устроено училище для мальчиков, которых должны были воспитать для несения Слова Божьего… Об этом в своё время мечтал ещё великий князь Владимир.  И теперь его мечту решил осуществить Ярослав.  Князь попросил Александра лично заняться духовным окормлением этих детей. Священник согласился.  Вскоре несколько судов с  мальчиками на борту отправились  в Новгород, где когда-то родился и провел юношеские годы сам Александр.

Иосиф, узнав о том, что какие-то суда направляются в Новгород, появился на пристани и, увидев на одном из них Александра, стал подниматься на его борт.
— Александр, вот радость какая, что тебя я нынче встретил. Слышал я, что твой путь лежит в Новгород?
— Верно.
— Возьми меня на борт. В пути, дней через пять, ты встретишь остров где еще великой княгиней Ольгой погост был поставлен… Там девушку мне нужно взять, законную женой своей хочу её я сделать…
— Дело доброе затеял ты, Неждан. Уж так и быть, мы там пристанем…

Ранним утром следующего дня караван из трех судов отплыл от Киева. Правда, мы чуть было не забыли упомянуть, что среди его пассажиров был и Первуш – этот самый ученик колдуна, который уже возненавидел своего брата, вновь оказавшегося в любимчиках у очередного киевского князя. Но в этот раз он ехал под чужой личиной, преобразив себя и выдавая за купца. Уж больно не хотелось ему видеть торжество младшего брата, а потому он всю дорогу почти не поднимался на палубу.
Но вот и остров, а точнее  отстроенный град Болотный, вытянувшийся вдоль реки Болотни.  Более двух десятков домов служивого люда, несколько торговых лавок, пристань, постоялый двор и арестантская изба.
Александр, окруженный, подростками, сошел на берег. Увидев такое большое число детишек разных возрастов, направляющихся в Новгород, Татьяна, как истинная хозяйка,  постаралась накормить их всласть пирогами, да еще и с собой в дорогу надавала гостинцев.
Дашек, впервые встретившийся с христианским священником, да к тому же еще и славянином, по настоянию Татьяны, попросил Александра окрестить уже взрослую Ладу в христианской вере. Татьяна хотела окрестить и Андрея, но тут Дашек, тайно исповедующий Пятибожие, сказал, что сын уже взрослый и сам должен сделать свой выбор. Татьяна согласно промолчала.

В ночь  накануне крещения Лады  у Дашека с Александром состоялся доверительный разговор.
— Ты, ответь мне, Александр, вот на какой вопрос, — начал первым воевода. — Видел я тут несколько лет назад такого же христианского епископа, прибывшего на нашу землю из древнего Рима. Он окрестил тогда нашу дочь. Но, ни тепла, ни любви собой не явил. Вот и выходит, что вера ваша щедро ложью пересыпана, а ваш Бог не в силах защищать своих слуг, раз они в кольчугах даже спят? Но и это не самое главное из того, что меня действительно волнует… Такое ощущение, что вы с ним соревнуетесь: кто больше овец в своё стадо наберет…
— Ты прав, воевода… и замечания твои в чем-то справедливы. И все даже действительно идет к тому, что очень скоро произойдет трагическое разделение веры христианской на два удела и пройдет это разделение по сердцу нашего народа, уже принявшего в себя Христа.
— Что же вы там не поделите? — задал новый вопрос Дашек.
— Если бы все касались лишь попытки приписать Риму только некоего  «первенства чести», а то ведь они  уже отстаивают идею о своей  избранности и высшей единоличной власти во всей Церкви.
— А уступить слабо?
— Уступить, говоришь? Так ведь дадим им палец, они всю руку попытаются оттяпать…
— То, что они чересчур воинственные, тому я и сам свидетель…
— Так если бы только дух был воинственен…  Их епископы  лично  участвуют в войнах,  оскверняя свои руки кровью часто невинно убиенных. А наличие наложниц у священства.  Обо всём это можно говорить бесконечно… А вот ты, Дашек, что исповедуешь?
— Я просто живу по совести… Но и у меня есть тот, кто мне помогает… И это началось с самого моего сиротского детства. Помню, как с такими же малыми, как и сам,  ушли на рыбалку и остались там на ночь. Пошел дождь, мы быстро соорудили шалаш и все под него забрались. В золе запекли, пойманную и обмазанную в глине, рыбу. Наелись до отвала и заснули. На рассвете я выполз из шалаша первым и пошел проверить донные снасти… Вдруг вижу по небе, над самым полем, что простиралось на противоположном берегу… человек летит. Я рот от удивления раскрыл, все поверить в такое не мог, а он перелетел реку и сел на дерево, что на моем берегу стояло,  смотрит на меня и  улыбается.
— Что, Дашек,  — вдруг обращается он ко мне. —  Не веришь, что человек летать способен? Ладно, когда-нить и сам воспаришь, а пока спеши домой, в большой город тебя сегодня повезут. Многое на своем веку повидаешь, но помни, что твои внуки хлебнут настоящего горя и увидят море крови… Сказал он мне это и улетел.
— И больше ты его не видел?  — задал воеводе вопрос священник.
— Видел, хотя сразу и не вспомнил… Он меня недавно из болота вывел, когда я уже понял, что более не увижу своих любимых… Его здесь называют Вечным дедом…
— А может, Дашек, тебе все это просто поблазнилось. В детстве после сна еще не отошел, а на болоте от страха…
— Не поблазнилось… Одно знаю точно, что он всегда придет мне на помощь…
Они  какое-то время сидели молча, а вскоре и вовсе отправились спать.

Утром Александр предложил Саре окрестить и её младенца. Но тут заупрямился,  приехавший с ним, Иосиф, сказав, что его сын примет веру через обрезание, чем немного удивил Александра после чего вынужден был, наконец-то, открыться ему в том, что он иудей… 
Сара лишь  молчаливо склонила голову, она всё еще надеялась, что вернувшийся на остров, Иосиф возьмет её себе в жены.
Единственный, кто не отходил от судов и подолгу общался с подростками, был  Глазко, который  ужё даже интересовался, как далеко отстоит Новгород от земель литвинов.   
Ранним утром  он призвал к разговору отца и мать, которым поведал о своём желании найти  Улу… Татьяна, понимая, что сын от своего не отступиться, запричитала. Однако Дашек, неожиданно для жены,  дал ему на это путешествие свое благословение…
В этот же день суда продолжили свой путь в Новгород.

Через несколько дней стал готовиться к возвращению в Киев и Иосиф, но вдруг встретил явное нежелание Сары уезжать с острова. И он даже поднял было на нее руку, да в это время к ним  заглянула Татьяна и, увидев, что Сара в слезах, выгнала бывшего дружинника на улицу. 
— Где прохлаждался все это время, туда и возвращайся, — сказала она, выйдя вслед за ним. — А мы уж тут, как-нибудь, сами твоего сына воспитаем. Без тебя сохранили, без тебя и на ноги поднимем…
— Мы бы в Киев съездили, чтобы там дом родителей Сары продать, а потом всё одно  мы бы сюда вернулись…
— Ты Неждан,  воистину, как оборотень. С какой стороны ветер подует, под тех и стелешься.  Был Неждан, сегодня вот Иосиф, а завтра станешь греком или поляком, а то и турком… лишь бы жизнь свою сохранить. Да вот только пустая она у тебя, жизнь-то твоя,  зряшная.
О, как тут взвился бывший дружинник. И памятуя все то, чему успел научить его ученик колдуна, он задался целью отомстить Татьяне некогда не допустившей его до себя, а ныне ещё и оскорбившая.
И действительно, через несколько дней крепкой еще женщиной, неожиданно овладела слабость. Первой почувствовала беду, как ни странно, именно Ладушка, которая буквально не отходила от матери и даже спать укладывалась с этого момента только  рядом с её постелью, очевидно  предчувствуя скорое прощание…
Видя, что его искусство, уложило-таки женщину в постель, довольный собою Иосиф  покинул остров и с попутным судном направился в Киев.

Через месяц Татьяны не стало.
Хозяйство в доме воеводы приняла на себя Сара. Лада, с потерей матери, словно преобразилась, как-то сразу стала более взрослой и теперь  была помощницей у Сары,  занимаясь с Аароном.
Оборвалась какая-то струночка в душе и у Дашека. В последнее время он стал корить себя за то, что отступился от любимой некогда женщины и что именно из-за этого лихоманка смогла одолеть такую мужественную женщину, как Татьяна, которую после отъезда любимых детей, очевидно, уже ничего  более на этом свете не удерживало…

Мы же, вслед за Иосифом, вернемся в Киев. Не успел он переступить порог дома родителей Сары, как был сбит с ног крепким ударом кулака. Когда открыл глаза, то увидел, что сидит связанным, а вокруг стоят несколько рослых иудеев.
—  Отец, он очнулся, — произнес один из них.
Из гостиной комнаты вышел старик-еврей по имени  Соломон.
— Так это ты, смерд, объявил себя хозяином дома моего брата и назвался мужем моей племянницы Сары?
Иосиф  согласно кивнул головой, понимая, что отпираться бесполезно.
— Где девочка? Что ты с ней сделал? — продолжать вопрошать его старик Соломон.
— Я спас её, когда судно, на котором был ваш брат и вся его семья, была убита людьми воеводы Добрыни, — начал свой рассказ Иосиф. — А до погрома был несколько лет начальником охраны нашего молельного дома, зовут меня Иосиф Горский, спросите всех, меня тут знают…
— Некого спрашивать… А те, кто из евреев уцелел не скажут ничего, так как сами приняли веру христианскую с целью спасения своих жизней. Так, что не повезло тебе, Иосиф Горский. Теперь будешь сидеть в подвале, как пес шелудивый на цепи и на хлебе с водой пока не скажешь где Сара, и   пока мы её не найдем и не вернем в свой дом.
Иосиф вынужден был всё рассказать  про остров и поселок Болотный, но всё равно остался сидеть на цепи в подвале дома, который он уже считал своим…

Вскоре небольшое торговое судно остановилось у причала острова. Соломон сам был на том судне. Здесь я допущу небольшое отступление. Дело в том, что в его семье были лишь мальчики, а он всегда хотел иметь дочь  и всегда относился к Саре, как к собственной дочери. Именно это заставило старика-еврея отправиться в трудный и опасный путь по Днепру.  И вскоре он увидел  свою любимую девочку…
Правда, Сара была уже не той девочкой, что он помнил. Она возросла и расцвела, как дивный прекрасный цветок, набравшийся соков жизни и сама уже была способна сеять семена новой жизни.
Соломон, который несколько дней исподволь наблюдал за жизнью в Болотном, вскоре предстал перед своей племянницей.
— Дядя Соломон! Вот уж не думала, что когда-нибудь вас снова увижу… — воскликнула молодая девушка, бросившись к старику на грудь. 
И слезы радости брызнули из глаз старого еврея.
— Девочка моя, как ты? Что случилось, и почему ты оказалась здесь, в этом болотистом краю? — начал допытываться Соломон, внимательно вслушиваясь в неторопливые ответы девушки.   А уж когда он услышал о том, что Иосиф  силой взял её, то сжались кулаки Соломона и он уже понял, что не простит Горскому того, что он сделал с его племянницей.
После этого разговора Сара показала дяде своего сына  Аарона.  И вновь старик прослезился, увидев удивительной красоты мальчика.
— А теперь, дочка моя, собирайся, мы возвращаемся в Киев, — начал, растроганный старик.
  — Я не поеду в Киев, дядя. Не могу! Там каждый камень будет напоминать мне о гибели родных родителей. А здесь я нужна воеводе Дашеку, который принял меня и поддержал в трудную минуту, когда я была оставлена Иосифом. Теперь ему самому нужна помощь.  А тебя, дядя, до отъезда  я хочу просить совершить  обряд обрезание над моим  Аароном…
Утром следующего дня Соломон,  который, как и его погибший брат, был раввином, совершил торжественное обрезание младенцу. Потом он какое-то время беседовал с Дашеком. О чем была та беседа,  мы не ведаем. Правда, на следующее утро, немного успокоенный старик, трогательно распрощавшись с Сарой и, нежно поцеловав Аарона, отплыл со своими сыновьями  в Киев, где готов был собственными руками растерзать Иосифа…

В это самое время  Александр с детишками, благополучно достиг Новгорода. Здание для учебы подростков книжному разумению было уже для них подготовлено. Об этом заблаговременно позаботились, оставленные в городе, люди князя Ярослава. Более того, помимо изрядного содержания, князь оставил для охраны подростков несколько  своих верных и опытных гридней. А через год сам приехал, чтобы посмотреть, как обстоят дела с его школой и был рад всем увиденному.  И ещё, перед своим отъездом, князь  тогда встретился с колдуном.
— Князь Ярослав пожаловал, не иначе, чтобы, как и его отец, воздать хвалу тому, кому мы служим?
— Ты ошибся, колдун, как впрочем, постоянно ошибался и тот, кого ты послал вместе со мной в Киев…
— Зачем же ты тогда ко мне пришел?
— Хочу понять… Я некогда велел казнить волхвов, что волновали мой народ в годину неурожайную. А их соумышленников посадил в тюрьмы.  Затем, поучая народ свой, сказывал им, что голод происходит не от чародейства тех или иных людей, а лишь как следствие кары Божией…  Теперь же понимаю, что неправ был, став им судьей, казнил, забыв о том, что мой отец князь Владимир  сам некогда отменил смертную казнь…
— И что, князь, ты хочешь услышать от меня?
— Что было истинной причиной того голода?  Ты должен это знать…
— Скажу, раз спрашиваешь. Причиной голода было желание части бояр настроить народ против тебя и власти Киева над нами…
— То есть, урожай был просто припрятан, а виновниками были названы волхвы, которые оказались правы, когда говорили, что причина голода в некоей бабе, скрывающей жито и иное изобилие в своём  непомерном брюхе…  То есть, образно, но точно.  Что же им  не хватало? Я и так выполнил перед градом сим  все свои обещания…
— Известно, князь, что аппетит всегда приходит во время еды… — ответил колдун.

После отъезда князя  в Новгороде началась новая жизнь, в которую батюшка Александр  окунулся с головой. Здесь нужно заметить, что к тому времени его родной отец уже умер, а в его бывшем родовом гнезде поселилась какая-то  дальняя родственница, следовательно, ничто уже не удерживало его в родном доме. И он стал жить вместе со своими воспитанниками.  Вскоре подле него собрались знатоки иностранных  языков и книжного делания. И закипела работа по подготовке  будущих служителей и продолжателей учения Иисуса Христа.
Со временем, выстроенные рядом строения, обнесут высокой каменной стеной, и та школа вместе с деревянной церковью и жилыми постройками стала еще одним новым монастырем, а Александр, приняв монашеский сан, стал его настоятелем…

Мы же вернемся в Киев, куда  уже прибыло судно на борту, которого находился еврейский раввин. 
Кстати, столица княжества, благодаря мощным каменным городским стенам, новым храмам  и обилию теремов,  изрядно изменилась. Грекам, ставшими частыми гостями града и чьи суда стояли на Днепре, нравилось его расположение на высоких холмах и  своеобразная лепота зданий.

Ранним утром  следующего дня Иосиф  был разбужен, и поднят из подвала.
Соломон  восседал в кресле, вокруг  него расположились уважаемые  иудеи, чьё совещательное слово сегодня должно было решить судьбу насильника.
— Иосиф, — начал Соломон. — Мы нашли-таки того, кто помнит, как ты стал начальником охраны нашего молельного дома и узнали о том, что ты в детстве был обрезан, хотя и воспитывался язычниками. Это воспитание тебя самого сделало животным, когда ты воспользовался беззащитностью моей племянницы Сары и овладел ею силой, а теперь ещё и бросил на произвол судьбы, прибежав в Киев с целью продажи дома её отца и  моего родного брата. Что можешь ты сказать нам в свое оправдание, хотя мне лично оно не нужно…
— Я спас ей жизнь… — начал Иосиф.
— Чтобы затем лишь невинности это дитё? — задал вопрос один из присутствующих иудеев.
— Я никого не убивал, — продолжил бывший дружинник, — а потому вы не имеет права на  родовую месть…
— Ты только посмотри, отец, он, оказывается, знает право… — вступил в диалог один из сыновей Соломона.  — Увечье, которое ты нанес нашей сестре и последующие побои,  вот, что дает нам право отомстить тебе.
Услышав про побои, присутствующие иудеи вздрогнули.
— Какие будут предложения, братья?  — задал вопрос Соломон, обращаясь к присутствующим.
— Забросать камнями… — таков был согласный вердикт.
В это время двери нижнего этажа стали сотрясаться от ударов, а вскоре и вовсе распахнулись. В дом, в поисках  некоего дружинника, нанесшего урон боярину и выгнавшего его из этого дома,  ворвались княжеские люди.
Поднявшись на второй этаж, они увидели сцену суда, творимую над  связанным человеком. Однако, поднявшийся вслед за ними, пострадавший  боярин опознал в связанном человеке своего обидчика…  И вот  Иосифу  уже крутят руки княжеские люди.

Соломону пришлось лишь развести руками, когда он понял, что  пока не может привести приговор собственного суда в исполнение. И он, будучи достаточно мудрым, решил обождать благоприятного момента и даже пришел на слушание судебного дела Иосифа, которого почему-то все упорно называли княжеским дружинником по имени Неждан…
Обиженный им боярин, требовал сурового суда над лихоимцем. И поскольку тот боярин  при  выдворении из терема, был побит, то судья постановил наказать виновника вирой в размере 40 гривен, учитывая положение и звание им обиженного боярина.
Таких денег у бывшего дружинника, естественно, что не было. И вот тогда Соломон выступил со встречным предложением. Он согласился оплатить боярину долг виновника, но не мог просто так позволить тому оставаться в доме его родного брата и наследницы дома – его племянницы Сары,  опекуном, которой он является.
Боярин тут же предложил Соломону выкупить у него дом. И они сошлись на тех самых 40 гривен… Таким образом, Соломон, уступив дом, получил право на распоряжение жизнью Иосифа-Неждана, не истратив при этом собственных денег.
Не трудно заметить, что судьба Иосифа вновь оказалась в руках старого иудейского раввина.

Теперь ещё несколько слов о самой Саре… Она выполнила своё обещание и, воспитывая собственного сына, вместе с Ладой усердно помогала Дашеку в ведении хозяйства. 
Вскоре рыжая красавица  Лада влюбилась в одного из дружинников по имени Петр. Тот был из смолян и уже не молод. Однако его основательность во всяком делании, неторопливость и спокойность в суждениях буквально покорили молодую девушку. И свадьбу сыграли…
Это была вторая, после  Ольгерда и Гинтаре, свадьба на острове и в городке Болотном.   Лада оставила себе фамилию Дашека, и через год  ее первенец, окрещенный в христианской вере, стал называться Владимиром Воеводиным. 

После свадьбы Лады, Сара, как и обещала, отправилась в Киев на поиски дяди и Иосифа, которого продолжала любить… Такое вот уродилось влюбчивое создание…  И уже в  Киеве, от одного из  двоюродных братьев, Сара  узнает о том, что дядя уже полгода, как отошел в мир иной. Естественно, что Сару интересуется и судьбой Иосифа. И тут она узнает, что дядя сохранил ему жизнь, но… продал в рабство, чтобы хоть как-то окупить свои расходы, те самые 40 гривен, что были присуждены судом к уплате  за побитого Иосифом боярина.  И родственник, по поручению дяди, передал Саре,  вырученное за дом, серебро.  Делать нечего,  пришлось молодой женщине вместе с Аароном Горским, а Сара дала мальчику фамилию отца, снова добираться  до острова потому, как она все еще надеялась на то, что Иосиф  непременно вернется именно туда…

Раз уж мы  вспомнили  про Ольгерда с его женой Гинтаре, которые приехали на остров вместе с Дашеком после его путешествия к берегам Балтийского моря, то сообщим вам,  что у  них   было  уже трое сыновей: Юстас, Эдгар и Олег, которых  здесь все звали не иначе, как литвинами, а их родителей  уже  уважительно величали, как  Литвиновы. 
Таким образом,  три семьи  Воеводиных, Горских и Литвиновых, теперь уже  официально, стали родоначальниками града Болотный.

И еще. Сара, перед своим отъездом из Киева, узнала, что Иосиф  был продан какому-то богатому греческому купцу и тот увез его с собой в Константинополь…  Давайте же и мы заглянем в этот  величественный град, чтобы узнать что-либо о судьбе Иосифа Горского.
Благодаря колоссальным по масштабам тех времён строительным работам, росту населения, а также развитию торговли и ремёсел, Константинополь в начале XI столетия превратился в крупнейший город Европы и Ближнего Востока. Ему была уготована роль этакого политического, духовного и экономического центра обширной Византийской империи, история  которой также была наполнена бурными политическими событиями: народными восстаниями и дворцовыми интригами, убийствами императоров и сменами правящих династий. И в этой борьбе за власть,  наравне с аристократией, армией и купечеством, как бы странным это не показалось, активно участвовало и духовенство.
Итак, вскоре Иосиф увидел своими глазами  город из белого камня и величественных храмов, о котором много слышал.  А когда его, вместе с десятком иных рабов,  вывезенных из Киева, вывели  на торговую площадь Константинополя, то звон золотых монет, которые передавались тут горстями, драгоценности и предметы быта, выставленные на продажу, цвета  колышущихся облачений и звучащий шелест различных языков и наречий  настолько убаюкивали его слух,  что бывшему дружиннику показалось, что  он,  из корабельного трюма,  попал прямо в цветущий рай,  куда некогда Ной вывез каждой твари по паре.  Но при этом он успел заметить и разительный контраст между бедностью городских низов, не стыдящихся здесь просить подаяние и богатством аристократии, которые передвигались по городу непременно на роскошных носилках и в сопровождении охраны.
В тот день Иосиф был продан. Продан, как вещь… Его, рослого, сильного и явно породистого, купил один из аристократов как раз с целью того, чтобы он и нес носилки своего  нового хозяина, а для начала просто выпорол, что было своего рода предупреждением о недопустимости даже самой мысли о побеге…
Кстати, в Константинополе, Иосиф, на всякий случай,  снова назвался Нежданом и сто раз пожалел, что уехал в Киев, погнавшись, явно с целью наживы,  за тем, что ему не принадлежало. И ещё… Каждую ночь, зело уставший, таская весь день носилки с тучным господином, он вспоминал Линду, которая некогда стала его первой женщиной,  уже понимая, что Ула его дочь, а не Дашека. И,  конечно же свой теплый дом, поставленный им самим на острове, нежную и кроткую Сару, а также  сына Аарона, явно не понимая, вернется ли он когда-нибудь домой.
Этот метущийся евреянин по имени Неждан-Иосиф, однажды, во время  рыночных торгов своего господина с богатым еврейским купцом, явил перед ним свое знание  иудейского языка, чем несколько удивил  неуступчивого торговца. Господин на это не обратил внимания, а торговец это заметил и сообщил своим соплеменникам о том, что  неизвестный иудей,  кем-то продан в рабство.
Затем еще целый год Неждан-Иосиф жил вместе с рабами, которые, кроме выносливости, не обладали или не стремились являть некие свои особые способностями. Они, более-менее, сносно справляясь с кругом своих конкретных обязанностей, будь то работа с носилками господина или содержание животных, господских зданий, а также работа в поле на обширных плантациях хозяина и, казалось,  что они смирились со своей участью. В будни их кормили хлебом, овсяной или чечевичной похлебкой, а в праздники  давали кружку пива и  кусок гусятины.

Однажды, к ногам Неждана-Иосифа упала скомканная тряпица, а некто легким кивком головы дал ему понять, что её необходимо поднять, что наш бывший дружинник незаметно и сделал. А вернувшись в дом господина своего и, удалившись якобы по нужде, он прочитал текст, содержащийся на ней. Неизвестный интересовался его происхождением и именами родителей. Для ответа, Неждан-Иосиф даже сделал небольшой разрез на ладони и найденным пером птицы, кровью нацарапал  о том, что он сын киевского иудея и ростовщика Горского…
Через два дня, проходя той же дорогой, он увидел того, кто бросил для него сей кусок тряпицы,  и сделал тоже самое… А потом еще почти целый год жил надеждой того, что эта тряпица, когда-нибудь, снова сделает его свободным. Однако время шло, а в его жизни ничего не менялось.  И вот уже надежда на спасение стала  оставлять его.

Неожиданно произошло следующее. Его белая,  опаленная солнцем, кожа, рост, крепость мускулов и выносливость   попали в поле зрения  изнеженной  младшей дочери господина и вскоре, неожиданно для себя, он стал носить её носилки.
Явная проницательность ума иудея дала ему возможность понять, что эти изменения в его жизни не случайны и он, неожиданно для остальных рабов, вдруг начал более внимательно относится к своей внешности. Более того,  в нем вновь ожили, уже порядком подзабытые,  смутные чувства   вожделенного волнения при  одном лишь появлении юной дочери хозяина. Собственный возраст, а уж тем более выносливость его не беспокоили, он хорошо запомнил уроки ученика колдуна  и помнил составы тех трав и  магические заклинания, которые дряхлых старцев превращали в ненасытных любовников.
И когда,  в поисках  необходимых трав, он снова увидел на рыночной площади  того самого незнакомца и очередной кусочек скомканной ткани, упавшей подле его ног, он поначалу, даже не захотел его поднимать, так как предвкушение скорой любовной встречи с юной девушкой уже полностью завладели его сознанием.  Но всё же поднял, более из любопытства…
На новой тряпице было всего несколько слов: «Потерпи,  брат Иосиф, скоро мы тебя вызволим из неволи…»  Прочитав эти слова после натруженного дня, Неждан-Иосиф посчитал возможным выбросить ту тряпицу, что и сделал, не зная того, что некто её поднял и через надсмотрщика передал  управляющему, а тот, в свою очередь, хозяину. Понять того, кто это сделал было не трудно,   уже многие стали замечать некоторую заносчивость Неждана-Иосифа и связывали это в первую очередь  с возможной тайной связью невольника из Киева с молодой госпожой.
Мы забыли сказать, что текст в той записке был написан на непонятном  хозяину языке, и он  вызвал к себе Неждана-Иосифа,  чтобы тот объяснил ему  содержание текста.  Неждан сообщил ему о том, что записка адресована некоему  иудею по имени  Иосиф, которого обещают вскоре вызволить из неволи.   Услышав это имя,  господин никак не связал  обещание,  адресованное  некоему иудею Иосифу, со своим рабом Нежданом, а потому  и не придал  тексту на тряпице никакого значения.

Здесь мы с вами на некоторое время вернемся в Новгород, где волею судеб и по решению великого князя Ярослава оказался священник Александр и, тайно вернувшийся в город, ученик колдуна  Первуш.   Тут нужно сделать признание о том, что   Первуш уже давно не считал себя учеником и сам ждал  того момента, когда он заменит Новгородского колдуна.
Оба брата в один из дней  нечаянно встретились на городском рынке.
—  Всё тешите народ сакральностью жертв?… — не сдержавшись, заметил Александр.
— Только не начинай здесь  свою проповедь… Не вы ли уже заполонили эти земли своими щенками-последователями, нацепив им на шеи железные кресты…  Да и ты сам возвращался бы поскорее в Киев. Нам здесь вдвоем,  определенно, будет тесно…
Невольным свидетелем этой короткой беседы стал Глазко  Воеводин, сын Дашека. Ему  вскоре предстояло решить к кому их них обратиться за помощью в своём рискованном путешествии, которое он хотел совершить с целью поиска родной сестры Улы.
В это время старый колдун был при смерти. И он, поначалу, даже возликовал, когда вернулся Первуш, который один мог продлить дни его пребывания на земле, потому, как мог найти для него юношу без порока… Его кровь, а более его живительные, то есть божественные энергии, должны были в очередной раз поднять с постели и вернуть колдуна к  активной жизни. Но, если до захода солнца, он не выпьет молодой крови, то силы окончательно оставят его. Правда, при этом, он немного побаивался своего ученика, а именно его желания, как можно скорее занять его место…
Нечаянная встреча с братом подсказала ученику колдуна,  что искать жертвенного агнца нужно  в его монастыре.  Точнее не в самом монастыре, а рядом, ища того, кто уже понял, что сей путь жертвенного служения не для него, что его более манят вольготная жизнь, сытный стол и юные девы.
Ближе к вечеру Первуш начал прогуливаться под стенами монастыря.  Ну, а на ловца, как известно, и зверь бежит. Вскоре он увидел,  как через дыру в монастырском заборе с явным усердием  протискивается один из монастырских учеников.
А там… слово за слово, и вот уже этот отрок, очарованный словами ученика колдуна, послушно идет за ним по пятам. Вслед увязался  ещё и  пес, которого монастырский послушник пытался отогнать, но Первуш ловко перехватил, поднявшуюся на пса, палку  и даже бросил псу ломоть хлеба, после чего тот, виляя хвостом, побрел за ними.
Ну, а далее свершилось то,  о чем часто стараются не писать. Мальчик был действительно принесен в жертву. Правда, его кровь выпил сам Первуш, а своему учителю он поднес кубок с кровью бродячего пса…
Утром известие о смерти колдуна мгновенно пронеслось по городу. А далее перефразируя известную классическую фраза, скажем так: «Колдун умер! Да здравствует, колдун!»
Уже к концу дня с подарками для нового колдуна выстроилась огромная очередь новгородцев. Все спешили его задобрить. Какое-то время в той очереди стоял и Глазко, всё еще желающий получить помощи или совета, но когда понял, что той очереди нет ни конца и ни края, он  вернулся в город и вскоре подошел к монастырским воротам.

Александр с радостью принял  сына воеводы и внимательно выслушал.
— Путь твой будет не легок. Сестру встретишь, но и сам окажешься перед необходимостью выбора…
— Какого выбора? — уточнил Глазко.
— Взять ли в руки оружие, чтобы вернуться на свои земли уже завоевателем…
— Если ты знаешь, что это произойдет, то почему же не упредил об этом  моего отца? — воскликнул сын воеводы.
— До сей поры и не знал,  — произнес в ответ настоятель монастыря. — Вот задался вопросом о твоей судьбе и  неожиданно получил сей ответ.  Так, что ты решишь, Глазко? Вернешься домой, чтобы помогать отцу?  Или, все же, пойдешь в этот нелегкий и опасный путь?
— Хочу увидеть Улу. Во сне её вижу, словно и ей помощь моя нужна…
— Выбор твой для меня ясен. Через два дня торговый караван к берегам Балтийского моря пойдет. Попробую договориться, чтобы они тебя взяли с собой…
— Век не забуду вашей помощи, — начал Глазко.
— И благодарить рано, да и не меня следует благодарить…
— Я понял, о чем, точнее о ком вы хотите мне сказать…
Александр, услышав такой ответ, улыбнулся.
— А теперь ступай отдыхать,  чадо, ночь уже на дворе.
Чуть свет, проснувшись от звука колокола, Глазко вышел на крыльцо и увидел, как люди, большей частью очень молодые, в черном облачении потянулись в свой храм. Он пошел им вслед и вскоре впервые увидел то, что называлось церковным действом.  Более того со всех сторон на него глядели просветленные лики иконных святых, которым здесь поклонялись. Они словно бы радовались его приходу и встречи с ним. Через некоторое время слова молитв уже пленили его внимание, а братское пение подхватывало и унесло куда-то вверх и не отпускало до конца службы.
Александр, невольно обратив внимание на сосредоточенный лик сына воеводы,  вновь улыбнулся, не иначе, что он уже снова что-то понял о судьбе этого метущегося странника…
Глазко  вышел из стен монастыря ровно через три месяца, но  уже окрещенным в христианской вере и в черном облачении инока.  Теперь он был готов ехать на берега Балтийского моря в поисках сестры, но  уже христианским миссионером.
Александр проводил молодого инока до пристани и долго смотрел вслед торговому судну, что  увозило его собрата в, неведомые для него, земли.
И пока он будет добираться до берегов сурового и студеного моря, мы с вами снова вернемся в томный и роскошный Константинополь, чтобы узнать нечто новое о судьбе Иосифа…

Всё тот же раб, некогда пристыженный Иосифом и, в результате, сделавший его посмешищем перед остальными рабами, уже не первый раз под покровом ночи, прокрадывался за Иосифом, чтобы найти возможность разоблачить его тайный сговор с юной дочерью своего господина.
Иосиф, действительно, уже несколько раз встречался с юной госпожой и однажды, пересилив страх быть пойманным,  даже переспал с ней. И теперь его раздирали противоречия. С одной стороны он слышал её постоянные призывы придти к ней в ночи, а с другой…  им все ещё владело чувство вины перед Сарой… Но желание некоего послабления жизни в неволе перевешивало то чувство бесстыдства, которое он уже сотворил и к которому его начинает  постоянно влечь…
Но было еще нечто, чего не знал и сам Иосиф… Скажем так, о его плотской неутомимости дочка господина поведала своей матери. Та, более из любопытства, предложила сделать следующее.
Вечером следующего дня, Иосиф, будучи принят юной госпожой,  удивился количеству вина, которое было подано к столу, и не стал  отказывать себе в удовольствии. Когда он изрядно выпил и завалился в постель, то вместо дочери господина рядом оказалась его жена. Иосиф не заметил подмены…
Рано утром он был разбужен  молодой госпожой и выпровожен из спальни. А вместо него в спальню вошла жена господина. Её глаза сияли так, что и без слов стало понятно, что испытала женщина в ту ночь…
И завертелась карусель порока. Иосиф теперь был обласкан обеими женщина, более того ему обещали несказанные блаженства и даже  вскоре сделали  одним из управляющих.
Но и, оскорбленный им, раб, сумел-таки увидеть то, что хотел. И поспешил к хозяину, но свою беду наткнулся на Неждана, а  утром его нашли утонувшим в бассейне.
Постепенно мысль о Линде, Саре и о своих детях отошла на задний план, а вскоре он и вовсе стал забывать об  их существовании, смиряясь с тем, что никогда более не сможет вернуться на свою родину.
Но тут, в его жизнь, вмешались иудеи. Один из них был банкиром и  постоянно снабжал дом этого  аристократа денежными ссудами. Долг на тот день был слишком велик… И вдруг банкир потребовал его срочного погашения… Но для этого аристократу пришлось бы продать свой  роскошный дом, более похожий на дворец. Что делать?
Неожиданно иудей  заговорил о своём согласии на погашение долга, а взамен попросил  всего лишь… одного раба.
—  Которого? — удивленно спрашивает господин.
— Русича… Того, которого ты знаешь под именем Неждан, — отвечает  ему банкир.
— И за него ты простишь мне весь долг? —  всё еще не понимая, что стоит за этой сделкой, снова вопрошает аристократ.
— Да, вот бумаги и все твои долговые рассрочки…
— Чем же он тебе так дорог?
— Он родственник великого князя Киевского,  — тут банкир явно схитрил. — Его свобода откроет мне торговые пути на север и даст послабления в торговли на тех обширных землях, а, значит, вскоре принесет мне несметную прибыль…
— Так я и сам могу…
— Можешь, но сначала отдашь мне свой дом, потом займешь у меня же деньги на экспедицию в те земли и если не погибнешь в пути, то, может быть, сумеешь, вернувшись, отдать мне свой новый долг и опять остаться без денег…
— Хорошо, я согласен отдать тебе этого раба… — произнес грек и его руки потянулись за своими долговыми обязательствами.

Так Неждан-Иосиф Горский, неожиданно для себя, оказался свободным гражданином и был принят иудеями Константинополя в свою семью. Через год  иудеи его оженили…  Они же не знали о том, что на родине у него осталась Сара и его сын Аарон, а  Иосиф об этом промолчал  и, в результате,  стал зятем богатого иудейского торговца, занимающегося производством шёлковых тканей… Но здесь, не иначе, как лукавый снова сыграл с Нежданом-Иосифом злую шутку. В те годы  покраска текстильных изделий или, так называемая,  «еврейская краска» славилась далеко за пределами Византии. А в Константинополе существовала большая купеческая колония русичей. И кто-то из них предложил Иосифу целое состояние за то, чтобы  он разведал и выдал им технологию изготовления этой самой еврейской краски. Иосиф, недолго думая, согласился, надеясь, что ему удастся эта задача. И вскоре он действительно передал  «рецепты»   её изготовления, но купец, с которым он вел переговоры, обманул простака, оставив без денег. А вскоре об этой торговой сделке  узнали и сами иудеи,  и Иосиф с позором был изгнан из их общины. Таким образом, он, будучи теперь свободным, стал нищим. И, вынужденно, вспомнив, про Сару и сына Аарона, взмолился, пожалуй, что впервые в своей жизни Господу Богу, прося Его помощи в желании возвращения на родину. 

Мы же вернемся пока на остров.  Его,  за двадцать с небольшим лет, княжеские   междоусобия почти не коснулись. Как это могло случиться?  Есть такая старинная народная пословица: не было счастья, да несчастье помогло… Так, что же случилось?
Однажды, при досмотре одного из  судов, дружинниками воеводы Дашека на его борту было обнаружено большое количество пороха. Попытались выяснить, куда и для чего его везут,  завязалась перебранка, за ней потасовка, а затем и вовсе перестрелка. В результате, от шальной пули, судно взлетело на воздух, затем вспыхнул причал,  за ним и сторожевой острог и все остальные строения расположенные на острове…  И вскоре, как некогда, со стороны реки всем теперь были  видны лишь  остовы сгоревших строений  бывшего погоста… Это и спасло жителей Болотного, так как  городок, спрятавшийся за лесным остовом  острова, таким образом, стал  никому не видимым, вследствие этого, не подвергся  ни нападению со стороны воинов  князя Всеслава во время  его грабительского похода на Азов, ни иными лихими или служивыми  людьми…
Дашек, уже с седой головой, какое-то время  все порывался восстановить пристань и продолжить собирать дань, но понял, что власть в Киеве меняется с такой быстротой, что уже становится непонятно под чьи именем собирать эту проездную виру. И тогда он сосредоточил все свои силы на охране подхода к Днепру со стороны литвинов.  С двух сторон  реки Болотня были выстроены мощные наносные земляные укрепления, в которых, по замыслу Дашека, должны были увязнуть выпущенные по ним ядра.  Более того, он перекрыл реку системой шлюзов. Река,  естественно, разлилась, создавая для потенциального ворога, видимость озера, который мог не ведать, что под водой болотная топь…
В свободное от забот время, Дашек часто грустил по сыну. И даже однажды вдруг обратился с просительными словами о его сохранении к Вечному деду. И в эту же ночь увидел сына – уже зрелым и статным мужем, бредущим по берегу моря… И поутру даже возблагодарил Небо и Вечного деда за этот нечаянный подарок.

Осенью того же года он  дюже занемог. Вот и сегодня Дашек почти весь день пролежал с закрытыми глазами, а когда открыл и увидел Ольгерда, то жестом руки подозвал его к себе.  Когда тот склонился над ним, Дашек, еле шевеля губами, поведал ему про закопанное  им золото под корнями языческого дуба. Вот тогда-то и понял его друг и помощник, на какие именно деньги возводился Болотный, с помощью какого золота строились укрепления, приобретались пушки и собственные суда, а также оказывалась  нуждающимся людям помощь…
Дашек вдруг увидел  свою жену Татьяну, что неведомым ему образом появилась в его спальне и подсела к  изголовью. И тогда он, понимая, что его собственная смерть уже близка, попросил Ольгерда призвать и Ладу.  Молодая женщина, будучи вновь беременной,  не заставила себя ждать и тут же вместе с сыном Владимиром поспешила к постели умирающего отца.  Еще какое-то время Дашек созерцал их. И был искренне рад тому, что в его семью вновь вернулся мир.  Он протянул к ним свои руки, а затем его душа, вместе с душой Татьяны, воспарили в небо.

На сороковой день, когда совершалось поминовения воеводы,  Ольгерд  задумался о своей предстоящей поездке в Киев, где ему должно было быть представленным  великому князю для получения от него разрешения на  дальнейшую управу  крепостью и городом Болотным. Но, неожиданно, на пороге своего дома увидел  заросшего, оборванного и седого Иосифа.
Вышедшая на порог, вслед за ним Сара, увидев отца своего ребенка, обомлела и упала в обморок, но была вовремя подхвачена сильными руками  возмужавшего Аарона.


Глава VII.
И СНОВА БРАТ НА БРАТА ПОШЕЛ

1054 год. Великий князь Ярослав лежал на смертном ложе. У его изголовья стоял митрополит и всё киевское священство, да вызванный из Новгорода  уже белоголовый Александр, ставший, если вы помните,  настоятелем тамошнего монастыря. Чуть поодаль стояли бояре, воеводы и городские старцы, а перед самим князем высились, словно высеченные из  стволов мощных и кряжистых дубов, его сыновья.
Князь  какое-то время внимательно всматривался в их лики  и вскоре произнес им то, что считал  зело важным, а именно:
— Отхожу уже я от этого света, дети мои! — начал он, чуть шевеля губами. — Да будет между вами любовь: вы – родные братья, дети одного отца и одной матери. Если будете жить в любви и согласии между собой, то Бог будет с вами и покорит вам врагов ваших. Если будете жить в ненависти, распрях и спорах, то и сами погибнете, и погубите землю отцов ваших и дедов, которую приобрели они  большой  кровью. Живите мирно; слушайте брат брата. Назначаю Киев старшему сыну моему и брату вашему Изяславу. Слушайте его, как слушали меня; пусть он будет вам вместо отца. Святославу даю Чернигов, Всеволоду – Переяславль, Игорю – Владимир-Волынский, а Вячеславу – Смоленск.  И еще… Изяслав, если кто захочет обидеть брата твоего, то помогай правому…
Десять последующих лет сыновья жили в мире и согласии, отменив с общего согласия, родовую месть. Более того, эти года назывались даже триумвиратом Ярославичей… Это еще не было единым государством  в нашем привычном понимании. Хотя нужно признать, что общие понятия, изустные предания, характерные привычки народа и новые христианские воззрения, определяемые теперь единой церковью, плюс, развивающееся книжное дело и градостроительство, – все это невольно вело к единению, ранее разбросанного  славянского народа между собой.
И еще несколько слова о так называемых княжеских уделах, а точнее о земле, которая стала камнем преткновения и источником, как могущества, богатства, так и причиной последующих кровопролитных войн за неё. 
В начале XI столетии все земли принадлежали уже правящему  княжескому роду,  и делилась по числу членов этого рода на так называемые уделы. И когда умирал великий князь, то не его сын, а старший за ним брат занимал Киевский престол и становился великим князем, а оставленный им удел переходил в руки следующего за ним, по старшинству, брату. И так далее.  При этом, важно заметить, что сыновья тех князей, что умирали, не достигнув великокняжеского престола, навсегда лишались права на него. Такие князья назывались изгоями… Сколько же бед и  раздоров произошло от них, а уж сколько крови было через это пролито,  один Бог знает. 

В 1054 году, в год смерти великого князя Ярослава,  как и предрекал Александр, произошел великий церковный раскол. И там, как оказалось, забыли слова Спасителя о христианской братской любви и веротерпимости. Погрязнув в  борьбе за верховенство власти,  в  институтах христианской церкви брат на брата пошел…
Так что же все-таки произошло в Константинополе?
16 июля 1054 года в соборе Святой Софии папские легаты, прибывшие в Константинополь, неожиданно для всех, публично объявили о низложении   Патриарха Керулария и о его отлучении от Церкви.
В ответ на это Патриарх Константинопольский предал анафеме  самих  римских легатов.
Как говорится, обменялись взаимной несогласицей.
Покинув Константинополь, папские легаты отправились в Рим окружным путём. Среди прочих городов они посетили и Киев, где были приняты великим князем Изяславом и духовенством с подобающими почестями. Ведь они еще не знало о произошедшем в Константинополе разделении, а легаты им об этом не спешили поведать…  После этого  папские легаты изъявили желание посетить северные области наших земель.  При прощании у великого князя кто-то вдруг  вспомнил про остров, за которым есть короткий путь к Балтийскому морю… И вскоре судно с папскими прелатами в сопровождении княжеских дружинников  отправилось в далекую экспедицию.
Сделав первую остановку на острове, далее, к берегам студеного моря  в качестве лоцмана на их судно, был поставлен  новый воевода города Болотный – Ольгерд…

По весне обрушилась на земли Киевского княжества настоящая чума в лице половцев, которые оказались еще более хищным народом, чем печенеги. Разбив свои шатры в степях у реки Дон, они  на степных конях, подобно вихрю, врывались в пределы наших княжеств, пленяя и уводя в рабство тысячи невольников. Необходимость борьбы с ними, казалось бы, должна была объединить родных братьев, однако же, всё пошло не совсем так, как нам бы того хотелось.
И одна из причин тому была следующая. Наделяя своих сыновей землями, покойный Ярослав  ничего не дал своему внуку Ростиславу, сыну Владимира. Того самого Владимира, который по предсказанию священника Александра ходил-таки воевать Константинополь и чей поход окончился неудачно. Тот Владимир, который умер еще при жизни Ярослава и о сыне которого Ярослав перед смертью по какой-то причине не вспомнил…
И вот теперь он, собрав лихих молодцов в Новгороде, дошел аж до Азовского моря, где напал на Тьмутараканскую область, выгнав оттуда своего двоюродного брата,  и сам занял тот престол, хотя прожил после этого не более двух лет. 
Однако вольность Ростислава имела своё трагическое продолжение, породив ответную цепную реакцию, а именно:  Всеслав, князь полоцкий, уже в свою очередь, нападает на Новгород, грабит там Софийский собор и тоже забирает большое число жителей в полон.
Изяслав, объединившись с братьями, разбивает войско Всеслава, а его самого вместе с двумя сыновьями сажает в темницу, но тем самым обрекает свои земли на новые опустошительные набеги…
С этого момента и начался, невидимый ранее, грабеж, творимый  уже половцами.  Славян тогда тысячами уводили  в полон,   а их города и села обезлюдили настолько, что создавалось впечатление, что на этих землях все вымерли…

Ольгерд вел судно с папскими легатами к  берегам родной Балтии, а из услышанных на судне  разговоров, неожиданно понял, что  эти земли  уже давно попали в круг  интересов католических миссий Европы, так как  ещё в 1009 году  уже дотошно были описаны  миссией  католического архиепископа Бруно  Кверфуртского.
Здесь, пожалуй, что нужно несколько слов сказать об этом самом миссионере.  Бруно Кверфуртский – был потомком прусского графа и приближенный германского императора Оттона III.  Папа Римский  Сильвестр II, сделав  его архиепископом, благословил на миссионерскую деятельность  на землях языческой Польши.   
Любопытно, но факт, что ранее, а именно в 1007 году этот же самый  Бруно Кверфуртский  посещал Киев, где имел возможность  лично встретится с великим князем Владимиром Святославичем после чего  отправится крестить печенегов и пробыл в их землях чуть меньше года.  Мы не ведаем, чего именно он успел там добиться, но, в результате той миссии между печенегами и князем Владимиром на некоторое время установился мир…
Зимой 1009 года, после встречи с, хорошо знакомым нам, епископом Адальбертом на границе литвинов с русичами,  его  обоз настигнут неизвестные.  Сам он будет обезглавлен, а его спутники повешены.
По свидетельству хроники Саксонского анналиста вину на его смерть почему-то возложили на брата короля пруссов. Предположительным основанием  было то, что чуть ранее  епископ Бруно Кверфуртский  окрестил в христианскую веру этого самого короля Пруссов Нетимера и членов его семьи, вместе с приближенными, что вызвало явный  и бурный протест брата короля.   Но почему же  тогда  сей епископ  был убит  не  при  возвращении в Пруссию, а на пути  в Киев?
Предположительный ответ мог быть таков.  Дело в том, что епископ Адальберт и Бруно Кверфуртский были  хорошо знакомы, так как  Бруно проходил у него своё обучение.
И монах Микелло, выдававший себя за Адальберта, понял это  при первой же  своей встречи с Бруно Кверфуртским, а тот, не иначе, как возмущенный тем, что самозванец дискредитирует важное дело просвещения язычников, лично поспешил сообщить о подмене  посланца  Папы Римского, направившись в Киев.  И по дороге, скорее всего, был убит людьми монаха Микелло, который  убирал, таким образом,  опасного для себя  свидетеля,  а значит, теперь единолично  мог продолжать властвовать на этих  обширных землях,  считая себя, ко всему прочему, ещё и тайным агентом воеводы Добрыни…
Кстати сказать, Бруно Кверфуртский, впоследствии,  был причислен к лику святых и стал  первым апостолом  Пруссии. Заканчивая, добавлю, что именно он впервые упомянул в своих бумагах слово Литва…
 
Литва была и целью Глазко, который, помимо миссионерских трудов, направлялся туда в поисках своей сестры Улы.  Но пока, что он шел по землям княжества жемойтов, именуемого, как Летува. Причем, шел, как миссионер, и в иноческом звании, и с новым именем… Матфей.
Местные  народы принимали  его разному. Он видел их и добродушными и обходительными, а иногда удивлялся разительным переменам, когда на его глазах, эти же самые люди вдруг становились суровыми, замкнутыми и даже чрезвычайно жестокими, защищаясь от незваных гостей.
У них его поразило ещё и то, что во время захоронения человека  рядом с ним хоронили и его коня (сожженного или не сожженного, или его часть: голову, шкуру и копыта). А дополнительно обязательно клали и предметы конского снаряжения.  А знатные (местные князья) сжигались обязательно вместе с любимыми предметами и рабами. Загробную жизнь, как понял Матфей,   эти  люди  представляли себе, как продолжение настоящей.
Были у них и жрецы, называемые вайделотами, а также жрицы (вайделотки), которые приносили своим богам жертвы. Чаще всего это были животные, но иногда и люди…

В один из вечеров, трое неизвестных схватили самого  Глазко-Матфея и бросили в яму, после чего три дня держали без воды и пищи.
Однажды кто-то заглянул сверху и какое-то время внимательно его разглядывал, а ближе к вечере инока вытащили из ямы, тщательно вымыли и хорошо накормили. После чего, завязав глаза, куда-то повели… Когда под ногами стали попадаться ветвистые коренья, он понял, что его привели в лес. По запаху можно было понять, что он сосновый. Потом было три ступени вверх и вот он уже внутри какого-то сооружения.
Повязку сняли и сопровождавшие его люди, чуть склонившись перед кем-то, кого он еще не видел, а потом ушли,  оставив его одного.
Пахло благовониями. Но не теми, к запаху, которого уже привык Матфей, проведя какое-то время в монастыре у отца Александра. Этот запах явно расслаблял, убаюкивал.  После трех дней, проведенных Матфеем в яме, ему хотелось уже просто лечь и погрузиться в сладостный сон благо, что перед ним стояла широкая, убранная шкурами  кровать.
Жрица Аидас (Эхо), находясь у него за спиной, какое-то время  внимательно разглядывала русича из-за  занавески с нанизанными  крупными янтарными камнями. Она выждала того моменты, когда ноги этого церковника начали подгибаться,  и он  медленно опустился на колени.
Подойдя сзади, она положила свои ладони на его плечи.
Инок вздохнул, он уже понимал, чьи это могут быть руки и что предстоит впереди.
А руки уже заскользили по его груди.
Матфей начал молиться.
— Немедленно прекрати, — вскоре раздался вскоре ее властный голос, очевидно, привыкший повелевать.
Она еще не понимала, что именно происходит, но, чувствовала, что что-то явно мешает ей продолжить начатое.
— Уступи, наполни меня своим семенем и тогда я облегчу завтра твою смерть так, что ты даже не почувствуешь того огня, который будет гореть у тебя под ногами.
— Если Господь поможет мне справиться с твоим искушением, тогда я завтра не буду чувствовать и того огня, что будет гореть под моими ногами… — спокойно ответил  незнакомке благообразный инок.
— Господь? Это ты говоришь про того милого и безобидного Странника, что был распят на кресте? Как он спасет тебя, если не смог спасти себя, сойдя с креста? Скольким  детям  вы уже донес эту историю и стольких же сделал заложниками своего Учителя, обрекая  и их на смерть за вашу веру.
— Тебе осталось лишь дождаться утра, чтобы увидеть, кто из нас прав. Но победить я смогу лишь сохранив свою чистоту Христа ради…
Жрица ничего  ему на это не ответила. Она вышла на улицу и, пройдя несколько метров, оказалась на небольшой возвышенности, с которой открывался вид на море.
И тогда она, прошу не забывать, что ее имя означает эхо, подняла вверху обе руки и стали ждать то, что поведает ей ветер, носящийся над водой.
Что именно она услышала мы того не ведаем, но инок был  снова брошен в яму.
Один из  молодых людей, что сопровождал его, был  после этого отправлен  к жрице по ее же указанию.  И, неожиданно для себя,  провел с ней незабываемую ночь, которая стала  для него и последней. Юноша был умерщвлен, а жрица стала готовиться к принесению жертвы, которая была назначена на утро нового дня. И очень желала увидеть поединок огня и того молодого христианина, который  посмел отказаться от соития с нею…

То, что произошло дальше можно отнести лишь к мифу. И все же есть старинные записи, которые свидетельствовали, что огонь не причинил вреда христианскому миссионеру, что привело в шок всех тех, кто пришел для участия в принесении жертвы их богам. Лишь его подрясник был слегка опален. А вот глаза, его бездонные глаза которые увидела жрица после того, как Матфея подвели к ней, её буквально  поразили. В них  была запредельная глубина и спокойствие, а затем Аидас вдруг почувствовала внутреннее тепло, которое исходило от пленника, а вслед за теплом, которое, не иначе, как  отогрело ее сердце, она вдруг почувствовала любовь и готовность саму себя посвятить вере его Учителя… В результате  целых три последующих месяца каждый вечер Аидас внимательно слушала рассказы Матфея об Иисусе Христе, а перед расставанием Матфей тайно  окрестил её в христианскую веру. И жрица отпустила его нести по своей земле слово Божие, а главное продолжать поиск своей сестры.
Еще два месяца понадобилось Матфею, чтобы  путь миссионера привел его на искомые им земли литвинов.
Там люди преимущественно занимались звероловством, рыболовством, пчеловодством и крайне редко земледелием,  так как земля было для этого недостаточно пригодна. Зато охотно занимались разведением лошадей, которых они даже употребляли себе  в пищу.
Узнал Матфей и о торговых сношениях литвинов в частности с поселениями Полоцкого княжества,  где они меняли шкуры, меха, рыбу  и воск на металлические изделия и оружие, которое им было необходимо для защиты своих земель от соседей.
Среди литовцев нашего миссионера заинтересовали те, кто являл собой зачатки сословий. Преимущественно это были роды, владевшие многочисленной челядью рабов из числа военнопленных и которые  сами избирали для себя местного кунигаса (князя) и доверяли ему вершить суд.
Эти князья и члены их семей  слушали Матфея внимательно, но по мере его рассказов о жизни, смерти, а так же о  последующем воскрешении Иисуса Христа, он стал замечать появление улыбок на их лицах и понимал, что они воспринимали его проповеди, как сказки или, что точнее, как этакие легенды для детишек и не более, потому, что  с того света, а они это знали точно,  никто из смертных, да еще во плоти, никогда  не возвращался…

Ночью, в одном из прибрежных поселений на него, уже отходящего ко сну,  снова навалились трое неизвестных.  Матфей был связан и с мешком на голове заброшен на круп коня. Неизвестные действовали молча, также молчком  куда-то долго его везли.
Когда с головы Матфея был снят холщовый мешок, то он увидел перед собой незнакомца, облаченного в католическую сутану.
— Кто позволил тебе, смерд, дерзать проповедовать на землях, которые окормляются мною, посланцем великого Рима епископом Адальбертом?  — начал свое обращение к Матфею монах Микелло.
— Я имел честь лично видеть епископа Адальберта, когда он окрестил в католическую веру мою сестру, — начал свой ответ Матфей. — Этот епископ был достоин всяческого уважения и отличался глубиной знаний.  Правда, он  уже тогда был преклонного возраста и вы совершенно на него не похожи… Так, что пригласите самого епископа  или же отпустите меня, так как я, будучи миссионером, несу в мир, так же, как и вы,  христианское учение и слово Божие…
Продолжать разговор, будучи разоблаченным, монах Микелло не стал и приказал своим приближенным посадить инока под замок.

Сей дерзкий монах, пожалуй, что был единственным, кто не знал о чуде неопалимого огня, которое было совершено и которое уже разнеслось по земле литвинов. Более того, оно достигло ушей Улы, которая сама была христианкой. А уже когда она, чуть позже, узнала о том, что какой-то христианин-миссионер томиться под замком у епископа Адальберта, то приехала к нему  в сопровождении дружины.
Монах и лже-епископ Микелло быстро сообразил, кого именно ищет дочь литовского князя и приказал своим людям вывести ей другого своего пленника.
Ула сошла с коня и подошла к нему.
— Христос Воскресе! — произнесла она.
Тот явно был обескуражен таким непривычным и незнакомым ему приветствием и лишь склонил голову перед знатной женщиной.
И вдруг Ула услышала  слабый голос,  донесшийся откуда-то из глубины строения.
— Воистину Воскресе!
— Приведите человека, чей голос я только что услышала,  — потребовала Ула. — И не смейте больше играть со мной. Или вы не знаете кто я?
Делать нечего, пришлось монаху самому выводить к ней этого миссионера. Более того, Микелло уже пожалел, что не приказал убить его сразу, так как  тот  знал теперь его тайну.
Если честно, то Ула сразу не признала в Матфее своего брата. Но была довольна уже тем, что смогла освободить их темничных оков своего брата во Христе.
— Он мой гость и едет с нами, — сказал она, садясь на свою лошадь.
Так, Глазко-Матфей, который сразу признал Улу, вскоре оказался в замке ее отца князя Видимонта

Старый князь литвинов был при смерти.  Он на два года пережил свою дочь и мать Улы – Линду. И, по сути, в тот момент заправляла всем в княжестве Ула.
Глазко, нареченный при крещении Матфеем, удивлялся тому, как его любимая сестра преобразилась, став волевой, решительной и смелой женщиной, оставаясь при этом необычайно красивой.  К ней часто сватались, но старый князь искал ей лучшую партию,  а в результате  Ула все еще оставалась девственной, что и объясняло ее неувядающую красоту и молодость лика.
В один из дней, Матфей был приглашен к княгине для беседы.
Ула сидела в большой дубовом кресле, покрытом шкурой медведя. Напротив было установлено и кресло для гостя, а также стоял стол со сладостями и медовухой, как понял Матфей, когда пригубил из предложенного ему кубка.
— Я ведь так и не узнала, как вас звать? — начала разговор Ула.
— Если вы имеете ввиду имя, которым я был наречен в монастыре Новгорода, то величайте меня Матфеем, по имени одного из учеников Иисуса Христа и евангелиста.
— Хорошо! А теперь, Матфей, скажите мне, это о вас ходит легенда, как о человеке, которого не тронул огонь жертвенного костра?
— Вы же сами сказали, что это… легенда, — ответил Матфей,  и улыбка чуть тронула его уста.
—  Вот и не верь после этого в чудеса христианской веры, — продолжала разговор Ула, словно не слышала ответа инока, сохраненного Божественной любовью для продолжения своей миссии. — Так, что бы вы мне поведали о Христе из того, чего я сама не знаю?
— Думаю, что об Учителе нашем вы сами все знаете, а вот о том, что происходило на острове  за  то время, что вы живете здесь, думаю, вам будет узнать интересно…
— Вам довелось побывать на острове? Вот радость-то какая…
— Ула, родная сестра моя, я понимаю, что вырос, но неужели я так изменился, что ты до сих пор не узнала  во мне своего Глазко?
И тут,  поняв, что перед ней стоит ее брат, эта волевая женщина тут же обняла своего гостя, благодаря Бога за сей нечаянный подарок, а Глазко поблагодарил её за своё спасение.
Однако же предполагаемого застолья по такому случаю не случилось, так как Ула получила сообщение, что к их берегу пристал корабль с  папскими легатами,  что добрались до этих  мест из Киева.  И теперь  хозяйке замка предстояло принимать их.
Этим и воспользовался Матфей, который решил пройтись на пристань, чтобы узнать новости из стольного града.    Каково же было его удивление и несказанная радость от встречи с Ольгердом, который  и провел этот  корабль на земли литвинов.
И пока Ула принимала гостей, Матфей с Ольгердом  праздновали свою встречу на корабле.  Ну, а отпраздновав, уже поговорили всерьез. От Ольгерда, который несколько раз был невольным свидетелем разговоров своих путников,  Матфей узнал о начавшемся  расколе христианской церкви, и о том, что покинув Константинополь, эти самые папские легаты отправились в Рим окружным путём, чтобы оповестить там об отлучении всех восточных иерархов. И уже успели побывать в Киеве, где, как и на подвластных им землях, с разрешения правящих князей  имелись латинские монастыри и действовали латинские миссионеры. И вот теперь они приехали на земли балтов, чтобы узнать, как идет процесс христианизации язычников здесь и подготовить посланцев Папы Римского к  своему скорому и неминуемому  воцарению на  этих землях.
Известия, полученные Матфеем от Ольгерда о начале неминуемого раскола,  серьезно встревожили инока,  и он, при очередной встрече,  рассказал об этом сестре.
— Римскому Папе и Константинопольскому патриарху  встретиться  бы лицом к лицу, а  вместо этого, как я понимаю, началась затянувшаяся переписка и обмен делегациями, где все сводилось, к взаимным и явно запоздалым упрекам, а по-сути, просто к проявленной гордыни с обоих сторон,  — мудро рассуждала Ула. —  И, конечно же,  в желании верховенства власти… Ты должен помнить известный постулат, когда допущение принимается без должных доказательств, а люди действуют по принципу: разделяй и властвуй.  Вот тебе и скрытая тактика разжигания и использования вражды между частями того, что было ранее неделимым. Интересно, а как же Киев отреагирует на известие о расколе?
— Думаю, что Киевские князья будут продолжать поддерживать дипломатические отношения с Римом, тем более, что почти во всех княжествах уже существуют латинские храмы, а значит, мы  проявим веротерпимость. А вот то, что касается нашего духовенства?  Про антикатолические высказывания я  уже слышал в Новгороде,  — продолжал  Матфей. — Правда, тогда они были без резких выражений и укоризны.  К тому же, в Киеве  всё  низшее духовенство следует целиком за своими учителями-греками. Поэтому думаю, что если власть и явит веротерпимость, то  наш народ этого долго ещё не поймет. Он лишь начал забывать о таком понятии, как Пятибожие, а тут новый нарыв, когда, не дай Бог, братьев во Христе начнут  стравлять  друг с  другом.
— Брат, а что им в укор ставят? — поинтересовалась Ула  у Матфея.
— Всего и не перечислишь… Из того, что мирянам более понятно, например, брадобритие у латинян и обязательное безбрачие всего их духовенства. Или  ношение католическими епископами перстней на пальцах рук. А более, хождение католических священников на войну и осквернение своих рук кровью убитых. Я уже не говорю о  наличии у католических епископов жён и  наложниц у священников. Добавим сюда несоблюдение священниками Великого поста, ядение  ими мяса с кровью, а монахами свиного сала… Грустно и то, что они изображают Крест Господень на мраморных плитах в своих церквах и  все, кому не лень, топчут его ногами…
— По мне, так един Бог им судия за грехи… И если бы только земные Владыки оступались, так ведь за ними стоят народы, вверившие им свои души, да и тела для спасения… — согласно заключили Ула  и добавила.
— Пожалуй, сестра, ты права.  Чуть не забыл, на пристани я встретил Ольгерда… Он здесь, как лоцман. Завтра я его  к  тебе  приведу,  — ответил Матфей.

На следующий день  Ольгерд  вместе с сыном был принят Улой. Она одарила юношу подарками и после этого начала разговор.
—  Ольгерд,  расскажи, как там  наши старики? —  неожиданно просит его Ула.
— Грустные это будут для тебя новости, княжна.  Уже более десяти лет прошло с тех пор, как  умерла твоя мать и прекрасная женщина Татьяна, а через год ушел за ней и  Дашек. Правда твоя сестренка Лада родила  подряд двух мальчиков, которые теперь продолжат род   Воеводиных.
Он еще какое-то время рассказывал ей о преобразованиях, которые произошли на острове, но Улу уже ждали дела. Через Ольгерда она одарила  подарками всех,  о ком помнила, и кого любила. Подарки к вечеру были перенесены на его судно. Затем Ула дала  Ольгерду людей для сопровождения и рабов, которым предстояло тянуть его судно против течения и они же потом  должны  будут остаться в его полной власти…
Распрощавшись с Глазко-Матфеем, Ольгерд  с сыном на рассвете нового дня, не пожелав наведываться на родину,  отплыли в сторону  своего  дома,  к своей семье.

Мы же, вслед за ним и сами  вернемся к событиям, которые происходили  в Киеве.
Как показало время, Папа Римский лишь пообещал  вмешаться в разбор возникшей ситуации на Руси.  И  пока он собирался явить  свою помощь, она пришла  от Польского короля, который всегда имел свой территориальный интерес к нашим землям.
  И  вот уже вместе с войском польским  князь Изяслав в 1077  снова  вернулся себе Киев. 
Не столько против брата, как против поляков, поднимаются на защиту Киева, а значит  и против Изяслава его же родные  братья – Святослав и Всеволод. И Изяслав вместе с поляками вновь вынужден оставить Киев, а великим князем становится Святослав…

Людская молва устами странников донесла до острова вести и том, что после его смерти, Изяслав, примирившись с Владимиром, вернулся в Киев, но тут им уже вместе пришлось вести борьбу с племянником – Олегом Святославовичем,  призвавшим себе в помощь половцев…
Та, воистину, великая сеча произошла близ Чернигова. Олег был разбит и спасся бегством, но в этой битве погиб великий князь Изяслав. Таким образом, княжить в Киеве, не по своей воле, теперь пришлось его набожному брату Всеволоду… Правил он недолго, а в  последние дни перед смертью князь даже пытался примирить между собой уже своих племянников, что добивались все новых для себя областей…
Об этом жителям  острова  поведал один из торговцев, добавив, что простой народ искренне надеялся, что после смерти князя Всеволода власть в княжестве перейдет к его сыну Владимиру Всеволодовичу Мономаху, которого народ любил  за его доброту. Однако, сам Владимир, желая соблюсти  установленный порядок старшинства, призвал на княжение в Киев Святополка Изяславича,  уехав в Чернигов…. А когда на наши земли снова, словно въедливая саранча, насели половцы, то, несмотря на советы старейшин Киева призвать в помощь дружины братьев, Святополк выступил в поход один.  Уж очень ему хотелось скорой, а главное, собственной победы. И, естественно, славы… Но потерпел бесславное поражение…
И вот еще, о чем рассказал тот торговый гость. Оказывается, что  в 1097 году, по предложению князя Владимира Мономаха,  в Любеч  были созваны все князья и главы городов. И там князь Владимир, якобы сказал следующие слова:  «Зачем губим мы собственную землю, ссорясь между собой, в то время,  как половцы разоряют ее, радуясь нашим усобицам и раздорам? Если станем жить согласно праву и общими силами блюсти порядок на земле, то никто не сможет нас  впредь одолеть…»
— И, что же, согласились с ним князья? — поинтересовался кто-то из жителей острова у проезжего торговца.
— Согласились, однако, скоро лишь сказки сказываются, да не скоро такие дела делаются…

Глава VIII.
ПОЛОЦКОЕ КНЯЖЕСТВО

В это самое время на полоцкую землю ступила  нога  молодого миссионера Матфея. Одна из причин тому было то,  что Ула,  по настоянию своего умирающего отца,  наконец-то согласилась выйти замуж.  Мы еще вернемся к её дальнейшей судьбе, а пока, вслед за Матфеем отправимся узнать новый народ,  которому он искренне желал поведать об   Иисусе Христе.  Он, правда, не знал того, что эти земли уже познали Христа… Однако, не будем забегать наперед, пусть все идет своим чередом.

Итак, Полоцкое княжество. То самое, что  легло в основу фундамента будущего нового государственного образования с названием Беларусь.
Существующее письменное упоминание о Полоцком княжестве связано с именем Фродо Первого – одного из  сынов короля Хадинга из династии Скьёльдунгов. Историю подвигов этого варяга  в 5 веке изложил в «Деяниях данов» датский историк XII столетия Саксон Грамматик. В них рассказывается о том, как пройдя земли прибалтийских племен, Фродо неожиданно вышел к богатому и хорошо укрепленному славянскому городу Полоцку.  В той книге есть глава "Не сила города берёт", в которой повествуется, как конунг (юный отпрыск верховного правителя) Фродо Первый  хитростью взял город, окруженный крепостной стеной, которая казалась недоступной викингам.
Что же там тогда произошло?
Вот уже целый месяц, как длилась осада незнакомой крепости, которую никак не ожидали увидеть на этих землях  наемники  Фродо. Пройдя,  словно разрезая масло, через череду поселений  языческих балтов, Фродо на берегу Западной Двины вдруг увидел,  воздвигнутое  мощное фортификационное сооружение. Нечто подобное ему доводилось видеть лишь во время набегов на  земли Британии.  Хотя их  крепости были более уязвимы.  Предложения о сдаче крепости им так и не поступило. И началась длительная осада. Однако, если принять во внимание, что близилась осень с ее дождями, то Фродо не зная, что ему делать, в какой-то момент  даже решил оставить сей неприступный город.
Но тут ему сообщили, что в глухой лесной чаще его разведчики нашли старую колдунью, и теперь спрашивали, что с ней делать: сжечь или утопить?
— Приведите её ко мне, - приказал сын короля.
Старуха, которую ввели к его шатер,  была ужасна на вид, хотя такой он её себе и представлял.
— Расскажешь, что это за город и как мне его взять, оставлю тебя в живых, — начал Фродо.
— Накормишь, и дашь испить живой крови, так и быть, останешься в живых, —  сказала в ответ старуха.
Фродо минуту обдумывал свои последующие действия.
— Дайте ей  еду с моего стола, и зарежьте жеребенка, а  его кровь слейте и принесите старухе, — прозвучал  его приказ, адресованный тем, кто стерег колдунью.
Когда старуха насытилась, то попросила, чтобы её оставили с Фродом для разговора наедине.
Бесстрашный сын датских королей согласился и на это.
И в тот момент, когда все вышли он вдруг увидел преображение старухи. Она стала столь молода и свежа, что Фродо мгновенно возжелал  и тут же взял её… Правда к концу сего соития он вдруг почувствовал, что силы оставили его, что ноги не слушаются, а рука не может удержать меча.
— Что ты со мной сделала? — еле шевеля губами,  спросил он.
 — Сейчас ты умрешь для того, чтобы взять этот город.
— Но ведь я…
— Только предупреди своих доверенных людей, чтобы они не торопились сжигать твое тело пока не зайдет четвертая луна…  Запомни, пока не зайдет четвертая луна. А затем ты убьешь дракона в его логове, и завладеешь всеми его сокровищами… — произнесла  колдунья, вновь оказавшаяся в облике старухи,  и после этого, рассмеявшись, исчезла…
— Эй, кто-нибудь, на помощь! — воскликнул Фродо.  Он успел передать своему помощнику слова колдуньи о том, чтобы на виду крепости и ее защитников устроили  его пышные похороны, но, чтобы  не спешили предавать тело огню…
Последовавшее за этим известие о смерти  молодого и смелого конунга подняло на ноги весь лагерь варягов. Его воины были обескуражены неожиданной смертью, кто-то даже бросился в лес искать колдунью…  Другие взялись сооружать погребальный курган.
Естественно, что вождь города Веспасий возликовал и даже  преждевременно начал праздновать свою победу. И все три  дня, что варяги оплакивали своего вожака, Веспасий,  приказывал открывать винные погреба и  предавался со своим окружением  неуемному веселью…
На  исходе третьей луны Фродо открыл глаза и, почувствовав в себе силу, легко поднялся со смертного одра и сам же возглавил вылазку,  своих ликующих воинов. Он же отрубил голову и ничего не понимающему и, обессиленному от пьянства, вождю Веспасию… Вот еще одна  назидательная история о так называемом «троянском коне»…
Почти год Фродо прожил на этих землях, пока не заскучал и начал подумывать о походе против короля Швеции…
Эта и все последующие истории, связанные с Полоцком,  очень противоречивы и наполнены мистическим  событиями. Кто-то смело предполагает, что  когда-то «Полоцкое море» было частью Балтийского, что только  это может хоть как-то объяснить наличие в 5 веке  на этих землях неприступной каменной крепости из белого камня.
После описанных нами событий,  упоминание о Полоцке мы находим уже в "Повести временных лет", где  в  862 году  при  управлении  варягами древнеславянскими городами  был обозначен и Полоцк. Таким образом, как можно понять, город и его окрестные земли  оказались тогда тоже  под началом  рода Рюриковичей.
Однако, расположение города было столь притягательным, что, согласно Никоновской летописи, киевский князь Аскольд в 872 году захватил Полоцк.
А чуть позже,  в 980 году уже  Новгородский князь Владимир Святославич, идя на Киев,  разоряет Полоцк, и как мы уже сказали, убивает княжившего там Рогволода, а затем насильно берет себе в жёны его дочь Рогнеду, а главное,  он присоединяет город к своим владениям.
Теперь давайте обратим свое внимание уже на церковные летописи. Так, например, согласно Лаврентьевской летописи около 987 года после неудачного покушения Рогнеды на  жизнь мужа и великого князя Владимир, о чем мы вам уже рассказывали, по настоянию бояр, было решено восстановить Полоцкое княжество и передать его под управление сына Владимира и Рогнеды -  Изяславля. И сам город назвали Изяславль в честь сына Владимира. После чего Изяславль несколько лет был столицей  Полоцкого княжества, где малолетний сын Владимира правил под началом своей матери и регентши Рогнеды Рогволодовны.
Позже, подросший Изяслав отстроил и разрушенный  отцом Полоцк, правда, перенеся при этом город на более высокое и неприступное место, где в Западную Двину впадала река  Полота. Но самым важным было то, что Изяслав не только заново отстроил Полоцк, сделав его своей столицей, но и положил начало новой династии полоцких князей.
А вскоре здесь неожиданно появляется исландский викинг и христианин Торвальд Кодранссон с грамотой «полномочного представителя Византии на землях  русичей и на всей территории  Восточной Балтики».
Любопытно, что это был не греческий епископ, а исландский викинг. Но вот чем исландский викинг сумел покорить константинопольского императора Василия II и патриарха Николая II, чтобы получить из их рук грамоту на своё представительство в  землях Полоцка, Новгорода и Пскова?
История свидетельствует о том, что  чуть ранее юный Торвальд, очарованный проповедями немецкого епископа Фридриха отправляется вслед за ним в Исландию, где тот учредил и открыл первую христианскую церковь.
Вернувшись домой, и, будучи чрезвычайно воодушевленным, Торвальд начинает ратовать за христианство среди своих сородичей-язычников. Когда их терпение иссякло, они решились побить повредившегося, как они понимали, умом, Торвальда. В начавшейся драке, а она вскоре приобрела довольно-таки жестокий характер, Торвальд, защищаясь, вынужденно убивает двух своих соплеменников и ему приходиться бежать, куда глаза глядят.
С этого момента начинаются его странствия по миру. И везде, где бы он ни был, он начинает проповедовать христианскую веру. После десяти лет путешествия,  он оказывается в Константинополе.  Далее его рассказы о языческих землях и племенах заинтересовывают кого-то из знати,  и вот он уже стоит перед императором Василием II и патриархом Николем II Хрисовергом. Энтузиазм молодости, блеск в глазах молодого путешественника-миссионера, плюс хорошая и образная память нравятся земному и небесному Владыкам Византийской империи и на  вопрос, чего бы он хотел, Торвальд просит разрешения  стать посланником христианской церкви на землях того сурового языческого мира…
А далее…  В  986 году Торвальд  уже вместе со своим  юным соратником Стевниром Торгильссоном, двигаясь через Кенугард (Киев) по Непру (Днепру), прибыл в Полоцк, где, согласуясь с волей правящего князя, ими была построена церковь и даже открыт монастырь святого Иоанна Крестителя.  А  к 1000 году он уже  окрестил, в водах реки Полоты,  весь люд Полоцка, включая княжескую семью и всю их родню.
Замечу, что в это время Полоцкая земля занимала значительные территории на Северо-Западе, располагаясь в бассейнах рек Западная Двина,  Березина и Неман, что обеспечивало  жителям удобную транспортировку своих товаров  от берегов  Балтийского до Черного морей. Процветанию Полоцкого  княжества способствовало и то, что там рано овладели  железоделательным производством, сырьём для которого в изобилии служили местные болотные и озёрные руды, что позволяло Полоцкому княжеству вести впоследствии активную борьбу с Киевом за гегемонию в Северо-Западных земель.
Тут нам важно понять и то, что империя Рюриковичей с ее центром в Киеве не была тогда единым и централизованным государством. Это всё же было скорее формальное объединение крупных феодалов-родственников вокруг великого князя. Они объединялись лишь с целью отпора набегам внешних врагов и часто даже воевали друг с другом за перераспределение земель и последующего сбора с них дани.   Свидетельством тому является, например, то, что возмужавший сын Изяслава, — Брячислав  начал неоднократные попытки присоединения к Полоцку земель, лежащих между Западной Двиной и  судоходной Десной.   Однако, в 1044 году князь Брячислав  умирает и продолжателем объединения, а точнее насильственного присоединения новых земель становится его  сын -   князь Всеслав. 
Кто был его матерью того никто не ведает, но известно, что рождение сына было связанно с неким обрядом тайного заклинания, а свидетельством участия в этом темных сил явилось огромное родимое пятно на  голове младенца Всеслава.
Когда он в возрасте семи лет явил страстное желание владеть оружием, монастырский старец сказал, что сей отрок будет  зело немилостив, проливая чужую кровь…

Именно в этот момент в Полоцк и вошел  инок Матфей. Он застал церковь, построенную Торвальдом в полном запустении, а в монастыре святого Иоанна Крестителя лишь одного монаха, да и то древнего старика,  и понял, что не иначе, как Промыслом Божиим он вовремя достиг этих земель, чтобы возродить в них христианскую жизнь.
И начал с того, что собирал вокруг себя сирот, лишившихся своих родителей по причине бесконечных усобиц. А затем, накормив и приодев их, они вместе стали разгребать завалы в церкви и в монастыре, в котором теперь все вместе и жили. Там же  Матфей учил  их и  грамоте…
Однажды монах, взяв с собой несколько подростков, на двух санях отправился  с ними в лес за дровами.  И когда сани были уже почти полностью загружены сушняком, на взгорке появился крупный волк.
Испуганные подростки окружили Матфея, а тот уже, сняв со спины лук, прежде, чем  выпустить стрелу в зверя, читал обережную молитву, вверяя  жизнь детишек в руци Божии.
Потом был мощный прыжок, но полет зверя внезапно оборвался, словно бы волк наткнулся на невидимую стену. И, чуть потягивая переднюю лапу,  хищник скрылся в лесной чаще.
Матфей, опустил лук, так  и не выстрелив.

Еще через два дня, прямо во время богослужения, княжеские дружинники вытащили Матфея из  монастырской церкви  и  привели  в княжеские палаты.
— Кто такой? — был первый вопрос князя Всеслава.
— Инок новгородского монастыря, посланный нести слово Божие на этих землях. Несколько лет находился у литвинов, теперь, не иначе, как по воле Божией, оказался в ваших землях.
— Выходит, ты лазутчик, — начал князь,  внимательно вглядываясь в монаха.
—    Вряд ли лазутчик стал  бы разгребать  дерьмо, которым завалено то, что было святыней для вашего деда  великого князя Изяслава и его матери Рогнеды…
— Молва сказывает, что  ты ищешь в монастыре клад, зарытый перед смертью  святым Торвальдом…
— Если действительно таковой клад  существует,  то он сам и откроется, если будет на то воля Божия.
— Если ты такой умный, то скажи мне, стану ли я великим князем Киевским?
Матфей лишь на несколько секунд замер, очевидно, взывая к Богу и вскоре  начал свой ответ.
— Станешь, ли ты великим князем Киевским? Станешь, но сначала придется тебе посидеть в киевских подвалах. После чего народ киевский сам захочет, чтобы ты стал у них князем, но княжение то будет недолгим и ты, вернувшись сюда, своими руками довершишь распад Полоцкого княжества…
—  Глупец! Я сделаю его самым мощным княжеством…
—  Сделаешь, — согласно промолвил Матфей. — Вот только сыновья твои перегрызутся, деля земли, а в результате княжество твое распадется на части и могущества своего лишится.
Всеслав велел отпустить монаха.
Но Матфей успел заметить, как исказилось лицо Всеслава, не иначе, как от боли, после нетерпеливого взмаха руки. И инок понял, кого именно они встретила на днях в лесу.
 Когда Матфей вышел из  ворот княжеского посада, то увидел стайку своих помощников, что в тревоге ожидали инока, заменившего им отца. Радость той встречи была удивительной. Они ликовали, буквально повиснув на нем.
Из окна терема наблюдал за этим князь Всеслав и вдруг понял, что его собственные дети никогда не встречали его с такой радостью и любовью, и тут он задумался над словами этого монаха, который предвещает скорую кровавую свару между его сыновьями за дележ  земель Полоцкого княжества.

В 1054, через десять лет после этого разговора,  умирает правитель Киевской Руси Ярослав Мудрый, и государством стали править трое его сыновей: Изяслав, Святослав и Всеволод. 
Всеслав отлично поладил с Ярославичами и даже в 1060 году совместно с ними сходил в военный поход против кочевников-тюрков.
Но впоследствии их отношения резко испортились. Из-за чего возник конфликт, история умалчивает. 
А произошло тогда то, что во время этого похода против кочевников, желая удивить  киевских князей, Всеслав, на их глазах неожиданно обернулся  крупным волком и  стремглав  бросился под ноги лошадей тюрков. Началась общая паника. Боевой строй противника был сломлен, и войско Ярославичей одержало  тогда явную победу.
А вот то,  что киевские князья увидели,  их явно  насторожило, потому, как  все они были христианского вероисповедания. После чего Изяслав, Святослав и Всеволод пожелали дистанцироваться от последующего общения с князем-оборотнем.
Всеслав, посчитавший, что победа над кочевниками была его личной заслугой,   сильно обиделся на Ярославичей. А вскоре и вовсе,  собрав армию,  пошел войной уже на Киевскую Русь.
Примечательно, что и этому событию предшествовали прямо-таки мистические события.  Например, церковные летописи зафиксировали, что в 1063 году протекающая около Новгорода река  пять дней текла вспять, что расценили это как дурное предзнаменование.
Второе знамение произошло спустя 2 года. В небе на западе появилась огромная звезда с красными лучами. Она на протяжении семи суток всходила каждый вечер и сияла до рассвета.
«Эта звезда была как бы кровавая, предвещая крови пролитье», — записано в  тех же летописях.
Вслед за этим случилось и третье знамение, а именно — солнечное затмение. Об этом уже читаем  в «Повести временных лет», где сказано следующее: «Солнце изменилось и не стало светлым, но было как месяц, о таком солнце невежды говорят, что оно объедено».
Конечно же, от этого перечня знаковых явлений уже не ждали ничего хорошего. Но и это еще не все. Вскоре после затмения рыбаки на реке Сетомль выловили неводом  неведомое существо. Это явно был ребенок, но более похожий на  уродливую зверюшку. Более того, как отмечали церковники, на том месте, где у человеческого детеныша должен быть божественный лик, располагалось срамное место.
 Рыбаки, перекрестившись, выкинули ту зверюшку обратно в реку. Но известие о той ужасной находке уже понеслось по городам и весям и тоже посчиталось всеми предвестником несчастья.
И вскоре началось…
В 1065 году Всеслав со своим войском  разграбил окрестности Киева,  затем совершил набег на Псков, который продержал в осаде, но не взял, а в 1067 году на берегу реки Черехи он разбил войско Новгородского князя Мстислава Изяславича и занял Новгород, который  был почти им полностью сожжён. Часть его горожан была взята в плен, а с Новгородского Софийского собора  Всеслав приказал  снять колокола. Эти колокола, иконы и  вся утварь новгородских церквей были увезены в Полоцк. Таким образом, Всеслав давал понять Ярославичам о равенстве Полоцка с Киевом и Новгородом.
Опять же, весной 1067 года Всеслав  занял Новогрудок.
Против него, походом на Минск, совместно выступили Изяслав Киевский, Святослав Черниговский и Всеволод Переяславский.
Войска Ярославичей и Всеслава сошлись на реке Немиге. Согласно  историкам, воины неделю стояли в глубоком снегу друг  против друга, в конце концов, Всеслав атаковал, но потерпел поражение и бежал, сумев прорваться сквозь строй войска Ярославичей, уйдя в Полоцк.  Ярославичи не стали тогда снаряжать за ним погоню, а начали грабить южную часть Полоцких земель.
Однако же и в этой битве Всеслав вновь показал свою сущность князя-оборотня, о чем была даже сделано упоминание  в летописях под названием «Слово о полку Игореве», о том, как в полночь лютым зверем прискакал Всеслав к реке Немиге.
Спустя четыре месяца братья Ярославичи пригласили Всеслава на переговоры, при этом, целовав крест, обещали, что не сделают ему зла. В районе Орши, около слияния реки Оршицы, Всеслав вместе с двумя своими сыновьями в лодке переплыл Днепр для переговоров с ними. Кончилось все тем, что Всеслава и двух его сыновей, привезли в Киев, где посадили в «поруб» (тюрьму без дверей, построенную вокруг заключённого), в котором он просидел более четырнадцати месяцев. И у князя было довольно времени, чтобы вспомнить предсказание Матфея.
Однако буквально через год началось очередное нашествие половцев уже под водительством хана Шаракана. Его войска  разбили Ярославичей в битве на Альте.
Князь Изяслав, как мы сказали выше,  вынужден был бежать  из Киева и тут народ киевский, неожиданно, как и предсказал монах, выпускает Всеслава из темницы и  просит его стать киевским князем.
Семь  последующих месяцев длилось  княжение Всеслава в Киеве.
Когда  же князь Изяслав вернулся с польскою подмогою, Всеслав  вынужден был оставить Киев и  вернуться  в  родной Полоцк.
Первое, что он сделал, велел привести к нему того самого инока.
И вот  Матфей снова стоит перед очами князя.
— Проси у меня, что хочешь, —  начал князь, как только Матфей переступил порог. — Все твои пророчества сбылись. Одного лишь хочу спросить, что сделать, чтобы сохранить Полоцкое княжество?
— Не мною, князь, история вершится, я лишь могу ее отслеживать и, если Господь позволит, то и  предвосхищать некоторые события, — начал свой ответ Матфей.  — Но ты, князь, опоздал. Что-либо исправить уже поздно, Изяслав скоро придет сюда со своим войском.  Много крови прольется, иногда тебе удастся выигрывать некоторые битвы, но Полоцкому княжеству, в конце концом,  придется признать над собою власть Киева.
И действительно,  вскоре,  овладев Киевом, Изяслав, снова ставший великим князем  Киевским,  изгнал Всеслава из Полоцка и посадил там своего сына Мстислава, правда, вскоре умершего и заменённого  его братом  Святополком.
По одной из версий, Всеслав бежал к Финскому заливу и, собрав войско из племен вожан (водь), появился у стен Новгорода, но был разбит.
Лишь в 1071 году Всеслав  овладел  своим Полоцком и удерживался в нем до 1083 года. В этот период его земли назывались уже, как Полоцкая Русь.
Примерно в это же время умирает и Матфей. Князь сам присутствует при его погребении рядом с останками Торвальда Кодранссона, которые до этого были  торжественно и с песнопениями перенесены на территорию монастыря.
Забегая чуть вперед, скажу, что после смерти Всеслава Брячиславича в 1101 году его сыновья разделили-таки княжество на уделы (Полоцкий, Минский, Витебский, Друцкий, Изяславякий и Логойский).  Окончательно сформировавшиеся к этому времени княжества на территории будущей Белоруссии явились, как мы уже говорили, фундаментом ее будущей  государственности.
Полоцкое же княжество, территория которого превосходила своими размерами большую часть королевств Западной Европы и где на протяжении ряда веков существовала  непоколебимая династийная традиция, стало  своего рода образчиком такого управления. И в этой связи, период с IX по конец XII века в исторической литературе, часто упоминается, как «полоцкий» с чем сложно не согласиться.
Правда, мы чуть не упустили одну историю, которая имеет свое продолжение. Так получилось, что еще при жизни Матфея, к воротам, возрожденного им к жизни монастыря святого Иоанна Крестителя,  кто-то подложил сверток. Когда его раскрыли, то в нем обнаружили грудного младенца. Матфей нашел кормилицу, окрестил малютку именем родного отца и в результате воспитал, как сына. По крайней мере, юноша всегда считал Матфея своим родным отцом. А когда мальчик стал в меру смышлёным и рассудительным, то Матфей поведал  ему о своем родном острове…
В один из дней накануне Нового года и  нового XII века на острове появился статный подросток, назвавший себя приемным сыном Матфея с именем памятным на острове - Дашек…
В память о Дашеке и об  усопшем Глазко-Матфее наши герои подняли чащи с вином. Помин был грустным, молчаливым. Нечаянный гость присматривался к тем, кто сидел за столом, а те в свою очередь, хотели понять, кто же приехал на остров и что от него можно ждать.

Глава IX.
РАСЦВЕТ И ПАДЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ

Наступивший XII век ознаменовал себя рядом воистину грандиозных,  для мировой истории, событий.  Начнем с укрепление системы государственного управления королем Генрихом I, которое завершилось кровопролитной гражданской войной 1135-1154 годов в Англии.
В этом столетии уже Германский король и император Священной Римский империи Генрих V  завершил борьбу с папством за инвеституру путем заключением  Вормсского конкордата. Поясним, что инвеститура – это конфликт между папским престолом и престолом Священной Римский империи. Это,  длившееся около пятидесяти лет противостояние, существенно ослабило верховную власть династийных императоров в Священной Римский империи, зато значительно усилило власть  князей и аббатов на местах. Не трудно заметить, что попыткам централизации  и укрепления светской власти, в первую очередь, противилась церковь. То есть, не давая  права полной власти королям, сама римская церковь оставляла право на такую власть за собой.
Римская церковь также благословила крестовый поход (1147-1149), который   возглавили французский король Людовик VII и император Священной Римский империи немецкий король Конрад III. Формальным поводом послужил захват турками-сельджуками Эдессы.
А последующая осада  и захват Иерусалима (1187) египетским султаном Салах-ад-Дин послужил поводом для следующего крестового похода (1189—1192).
И тогда задаешься простым вопросом: Спаситель лично предсказал своим ученикам о том, что последует неминуемое падение Иерусалима, да такое, что от города не останется камня на камне по причине  предания Христа израильтянами на распятие.  Тогда сами крестовые поход с целью освобождения Иерусалима становятся, как бы, мягко говоря, богоборческими. Или Папы Римские таким образом показывали миру, что они правовернее Бога?
Теперь обозначим и то, что в XII веке, тем или иным образом, перекликалось с событиями, которые происходило в это же время на наших землях, а именно:
В 1198 году состоялся очередной, но уже Северный крестовый поход провозглашенный Папой Римским Целестином. Тогда епископ Бертольд с войском крестоносцев (форма — белый плащ с чёрным крестом), пришел на Западную Двину, чтобы принудительно крестить ливов и, что важнее, обложить их данью.
Теперь попробуем во всем этом разобраться.
Напомним о том, что в Любече (1097), князья, договорившись жить согласно праву и общими силами блюсти порядок на земле, занялись также и перераспределением земель отцовской волости. При этом, князь Владимир Всеволодович добровольно уступил Черниговскую землю сыновьям Святослава: Олегу, Давиду и Ярославу.  Не забыл он и про внуков Владимира – Володаря и Василька Ростиславичей, бывшими князьями-изгоями, передав им во владения города Перемышль и Теребовль. 
И потом, целовав крест, поклялись они все вместе, что впредь, если кто из князей восстанет на другого, то против него князья восстанут сообща, и с ними будет честной крест…
Но не прошло и месяца, как в Киеве уже начало затеиваться ужасное злодеяние.
Сыну Святослава Давиду Игоревичу, получившему в удел Владимир-Волынский, показалось этих земель недостаточно. И он решился оговорить перед князем Святополком - Василька Ростиславича, сказав, что будто бы тот в сговоре с князем Владимиром Мономахом хотят вернуть себя  киевские и волынские земли, а затем поделить их между собой.
Подозрительный Святополк Давиду поверил. И вскоре, закованный в двойные оковы, Василек был выведен перед боярами и жителями Киева с обвинением в том, что Василько с Владимиром якобы хотели погубить Святополка и захватить город.
 Общее мнение киевлян озвучил  один из городских старцев.
— Тебе, князь, — начал он, — следует себя беречь. И коли Давид сказал правду, пусть Василько примет казнь. Если же сказал неправду Давид, то его самого Бог накажет…
Святополк заколебался и, не зная, как ему поступить, ушел в терем, где его дожидался Давид.
— Если отпустишь его, то уже не княжить тебе в Киеве, да и мне… — увидев сомнения на лице князя, начал  выговаривать Давид Святополку.
Все последующее свершилось в десяти верстах от Киева в небольшом городишке с названием Белгород. Связанного Василька конюхи Святополка и Давида повалили на землю, однако он успел заметить человека, что точил нож и догадался о той участи, что его ожидала.  Ему на грудь положили широкую доску, и на нее уселось два человека. Мало того, что сперло дыхание, так у Василька  в груди затрещали кости.
Пастух Святополков с первого раза от волнения не попал в глаз, а порезал лицо. Алая кровь  мгновенно окропила белую рубаху. Затем последовали еще два удара, после чего оба глаза были вырезаны.
Василько лежал словно мертвый. Его и приняли за мертвого и, положив на повозку, повезли во Владимир.  В городке под названием Воздвижье, его решили переодеть и снятую окровавленную рубашку дали выстирать местной попадье.
Та, выстирав рубашку, снова обрядила в нее тело молодого князя и дала волю слезам, оплакивая его, как невинно  убиенного.
И вдруг он пришел в себя, попросил воды, а испив, сказал:
— Почто ты, мать, надела на меня другую рубаху? Пусть бы я умер в своей окровавленной сорочке и в ней предстал пред Богом…
Узнав, что несчастный все еще жив, Давид приказал увеличить его охрану.
Однако, благодаря благочестивой попадье, молва о том, что князь лишь ослеплен, пошла гулять по миру. Дошли эти известия и до князя Владимира Мономаха. Горько плакал князь, а потом решился отправить письма всем тем, с кем вместе  целовал крест честной, отметив в своем послании, что не было еще на нашей земле такого зла ни при дедах, ни при отцах наших.
Возмутились этим вероломством князья, после чего приехали к Святополку  их доверенные послы с требованием от него отчета о содеянном грехе.
— Почто ты бросил среди нас нож (то есть почто начал среди нас новую распрю)? Для чего ослепил брата своего?  Объясни нам, какая была на нём вина? —  звучали в палатах киевских грозные слова возмущенных княжеских посланцев.
Святополк решил свалить всю вину на Давида.
— Давид сказал мне, что Василько брата моего погубил, что хочет и меня погубить, а земли мои себе в удел забрать, что он и Владимир хотят овладеть не только Киевской землей, но  и всей Волынской. А свою землю я, видит Бог,  обязан защищать… Да и не я ослепил Василька, а Давид, который и увез его к себе…
— А вот тут, князь, ты лукавишь. Василько был ослеплен  не в Давидовом граде, а на твоей земле.
Святополк уже хотел было бежать из города. Однако в дело вмешались киевляне. Они послали вдову Всеволода, жившую в Киеве и митрополита Николая к князю Владимиру Мономаху.
— Умоляем тебя, князь, тебя и братьев твоих, а также иных князей и их посланцев, — начала княгиня.  — Не губите землю нашу. Новая война между вами лишь половцев потешит и  они придут сюда снова, видя, что мы ослаблены новой  кровавой междоусобицей…
Послушал Владимир княгиню, которую чтил, как родную мать и митрополита, согласившись начать переговоры, которые закончились следующим условием: Святополк должен будет сам пойти на Давида Игоревича, взять его в плен или выгнать со своих земель.
Естественно, что об этом вскоре узнал  и сам Давид. И первым делом, решил помириться с Васильком, послав к нему своих людей, которые должны были всю вину за случившееся переложить на Святополка.
Выслушал ослепленный князь посланцев Давида и неожиданно ответил им следующими словами:
— Краем уха слышал я, что Давид  намерен  заручиться поддержкой поляков. Я действительно много зла принес им, мстя за отечество мое. Скажу вам даже больше. Собирался я  по весне в поход с целью завоевания всей Польши. А затем и до дунайских болгаров намеревался добраться  затем  чтобы заселить те пустынные земли пленниками.  Ну, а вслед за этим, сообща со Святославом и Владимиром, пошел бы на половцев, где достиг бы славы или голову сложил. Иной мысли у меня и не было. А потому, клянусь Богом, что не хотел сделать я ни малейшего зла ни Святополку, ни Давиду…  ни иным моим братьям.
Однако, на помощь Васильку неожиданно пришел его брат Володарь и сам осадил Давида в городке Бужске. Давиду пришлось снова лгать, перекладываю всю вину за случившееся с Васильком на великого князя Святополка.
— Бог ведает, кто из вас виноват, — сказал ему в ответ Володарь и потребовал, чтобы Давид отпустил Василька.
Делать нечего, пришлось Давиду отпустить своего пленника.
Однако, с началом весны,  Володарь и Василько, объединив свои силы,  напали-таки на Давида, желая отомстить ему за его жестокость. Для начала они сожгли дотла город Всеволож, умертвив всех его жителей. Затем, осадив Владимир, потребовали от его жителей, чтобы они сами выдали им всех тех, кто участвовал в пленении и жестоком обращении с Василько. Жители собрались на вече и сказали Давиду, чтобы тот  выполнил волю нападающих, иначе они пригрозили, что сами отворят  городские ворота…
Давиду пришлось предать всех требуемых людей. Их сначала повесили, а затем еще и расстреляли стрелами.
После этого Володарь и Василько, удовлетворенные местью, удалились в свои вотчины.
Однако, как свидетельствуют летописцы, Давид не избежал-таки беды. Его земли вскоре захватил Святополк.   Давиду пришлось бежать в Польшу. Однако, ослепленный победой,  Святополк  решился на новое вероломство, пожелав захватить в придачу  Перемышль и Теребовль.
Слепой Василько появился на поле боя, держа в  руках крест.
  — Святополк, вот крест на котором ты клялся. Сначала ты отнял у меня зрение, а теперь хочешь отнять у меня и саму жизнь?  Так пусть же этот крест нас рассудит…
Началась упорная и кровопролитная битва. Вскоре Святополк обратился в бегство. Володарь и Василько гнали его людей до границ своих вотчин и далее не стали преследовать, разумно решив, что довлеет им стать на меже своей…
А вероломство и властолюбие, как Святополка, так и Давида продолжались  и далее,  уже  с участием венгров и половцев. В конечном итоге в последующих битвах оба потерпели поражение.

Владимир, которого величали Мономахом, поскольку его мать была дочерью греческого императора Константина Мономаха, и ряд других князей  в августе 1100 года снова решили собраться уже в Вятичеве, где Святополк, Мономах и Святославичи заключили новый союз, после чего вызвали на эту встречу и Давида, где объявили тому свое соборное решение:
— Вот что говорят тебе братья твои: не хотим оставлять тебе Владимирской области за то, что произвел между нами вражду. Другого зла мы тебе не причиним. Даем тебе в удел города Бужск и Острог, Дубно и Черторижск, а Мономах ещё добавил от себя лично 200 гривен.
Казалось бы, что снова обо всем договорились…
Однако, длившееся годами разделение земли на уделы сильно ослабило и само Киевское княжества. Власть удельных князей уже не имела большой силы. Народ, видя постоянные ссоры князей, старался сам участвовать в решении важных вопросов особенно в отношении тех князей, которые производили эти самые смуты.
Такие народные сходы по наиболее   судьбоносным решениям в управлении государственными делами, получили название Вече, а с усилением роли нового класса – боярства и  ослабления княжеской власти, о чем мы уже сказали, значение вечевого схода постоянно возрастало. Например, дошло и до  того, что новгородцы даже не захотели пустить к себе на княжение сына Святополка, а полоцкие бояре просто выгоняли неугодных им князей.

Ну, а по весне   простому люду вновь напомнили о себе половцы.
Последующие походы Святополка и Владимира на половцев заставили принять в них участие и жителей Болотного. Помимо нескольких дружинников на войну провожали сына престарелых Сары и Иосифа – Аарона, детей Ольгерда и Гинтаре – Юстаса, Эдгара и Олега, которые и сами уже стали к этому времени отцами семейств. Вместе с ними ушел воевать и приемный сын Матфея – Дашек.
Принятие решения идти на половцев весной было трудным, не хотелось отрывать людей и лошадей от весенних полевых работ.
Решающим стало слово князя Владимира.
— Дивлюсь я тому, что о будущих посевах печетесь. И не думаете о том, что когда  начнет крестьянин урожай тот собирать, то  придет половчанин. Убьет мужика, заберет и лошадь, и жену и детей, да  и урожай его, а всё остальное предаст огню…»
Согласилась с ним дружина брата его Святополка, а сам князь сказал, обращаясь к Владимиру.
— Великое дело сделаешь ты нашей земле. Готов я идти с тобой на половцев.
Историки  пишут, что  впервые военные рати, по распоряжению князей, сопровождались христианскими священниками, которые одушевляли воином своим пением. Со множеством пленных вернулись тогда наши воины из последнего похода. Одних только ханов перебили числом более двух десятков, взяли их скот, верблюдом и кибитки с рухлядью, не считая немереное число рабов.

Целыми и невредимыми вернулись на остров из  того похода все болотчане.  По этой  нечаянной радости был устроен на острове и великий праздник.
На следующей день заснула, и не проснулась Сара. Видимо и держалась-то на земле лишь по причине того, что молила Всевышнего о сохранении жизни ее любимому и единственному сыну – Аарону, а дождавшись, успокоилась и вверила свою душу небу.
Старик Иосиф во время похорон все время плакал, да и не просто плакал, а стенал так, что эти вопли были хорошо слышны всем на острове.  Похоронив ее по иудейскому обычаю, утром следующего дня  он ушел на болота и более никто его не видел. Последующие поиски старика не увенчались успехом.
Продолжать род Горских теперь предстояло Аарону.  Искать себе жену он отправился в Киев, где нашлись люди, которые  ещё помнили и Сару и  Иосифа.
Через три месяца Аарон с молодой женой по имени Йона (голубь) вернулись на остров, хотя  Аарон имел возможность остаться в доме  завидной и богатой невесты. Еще через месяц стало понятно, что девушка ждет от него ребенка.
А через некоторое время  уже старик Ольгерд стал передавать молодому Аарону и бразды правления в Болотном.

Половчане вновь напали на наши земли по весне 1111 года, когда в христианской стране был Великий пост. Стар и мал молились в церквах, а рати уже собирались в поход.
На берегу реки Ворсклы  перед боем все воины  торжественно целовали крест, словно бы готовясь к смерти. Вскоре войска вышли к Дону. И только там воины обрядились в броню, которую возили за собою на  возах. А уже после этого выдвинулись в степь.
Историки сказывали, что со времен  великого князя Святослава русичи не заходили так далеко. И с ходу на рассвете 24 марта  атаковали,  спящего и явно не ожидавшего их, противника. Битва было предельно отчаянная и зело кровопролитная. Князья своим примером воодушевляли воинов. Слава об этой победе в день Благовещения,  с быстротой молнии облетела земли Киевского и соседних княжеств. После этого жестокого поражения половцы какое-то время уже не смели помышлять о наших землях.

Когда через два года умирает князь Святополк, то киевляне на своем Вече решили предложить княжение в Киеве Владимиру Мономаху. Но тот долго медлил с ответом. Причина тому была ясна: он не хотел нарушать старшинства. Однако эта медлительность некоторыми была воспринята, как слабость и в Киеве начались беспорядки. Разгромили двор Путяты – любимца покойного князя, взялись за жидов, которых стали грабить и убивать из-за  их чрезмерного лихоимства.
Здесь нужно сказать, что в том погроме погибли родители Йоны…

Князь Владимир прибыл в Киев, когда там уже начали грабить монастыри. По одной из версий беспорядки были организованы детьми Святославича, но увидев  великую радость,  с которой киевляне встретили Мономаха, они на время затаились.
Новый князь оказался человеком чрезвычайно деятельным. Он с одинаковым интересом вникал, как в дела великокняжеские, так и в церковные. Более того, не один раз  в дремучем лесу он лицом к лицу с рогатиной или в с копьем в руках выходил на поединок с диким зверем.
В этот период его правления не то, что половцы, но на время затихла и княжеская междоусобица.
Он, как пишут летописцы, оказался и правдивым, и добрым, и внимательным и набожным, но при необходимости, становился и зело воинственным.  Раз уж мы упомянули о смутах, то их князь Владимир всегда старался умиротворить и развести соседей мирным путем через взаимные уступки. Но если кто-то из князей упорствовал, то было, что Владимир  даже лишал его земельного удела. А главное, что верша суд, никогда не давал слабого в обиду сильному и богатому. Он даже дополнил   законы Русской Правды (первый сборник законов, составленный при правлении князя Ярослава), постановив, чтобы заимодавцы не брали большой лихвы (процентов) с должников.
А то, что касается его исключительной набожности и почитания вопросов веры об этом свидетельствует поучение, которое он написал своим детям  и с фрагментом из которого мы с вами познакомимся.
«Послушайте меня; если не всё примете, то хоть половину. Если вам Бог смягчит сердце, пролейте слезы о грехах своих, говоря: «Как блудницу, разбойника и мытаря помиловал ты, так и нас, грешных, помилуй». И в церкви то делайте и ложась. Не пропускайте ни одной ночи, - если можете, поклонитесь до земли; если вам занеможется, то трижды. Не забывайте этого, не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и молитвой человек побеждает дьявола, и что нагрешит за день, то этим человек избавляется. Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «Господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, - нежели думать безлепицу, ездя.
Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите, и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце своё, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей.
Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости не имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а заутра в гробу; все это, что ты нам дал, не наше, но твое, поручил нам это на несколько дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим.
На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас.
Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, - то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте им власти над собой. А вот вам и основа всему: страх божий имейте превыше всего…

Владимир Мономах умер в возрасте 73 лет. Его тело было погребено рядом с отцом в соборе Святой Софии.
Летописцы особо отметили, что «был он братолюбец и нищелюб, и добрый страдалец за землю Русскую», а при погребении весь народ плакал по нём, как дети плачут от отцу или матери…
Но самое главное заключалось в том, что этот князь был воистину велик, так как сумел-таки собрать-таки под своё начало чуть ли не всю землю Киевской Руси, раздать её в  уделы (Киевский, Новгородский, Смоленский, Суздальский, Переяславский, Волынский и Полоцкий) своим сыновьям. На период его смерти лишь два удела не принадлежали роду Мономахов – Черниговский и Червенский (который позже стал называться Галицией).

А теперь посмотрим на то, что происходило в это время на Полоцкой земле. Первое известие о приезде на полоцкую землю греческого епископа Мина упоминается в летописях 1105 года. Из знати его первой поддержала лишь внучка князя Всеслава Чародея, которая стала первой женщиной на Руси, построившая на свои средства два монастыря, и чуть позже даже стала  игуменьей одного из них (святого Спаса в Полоцке), а после своей смерти была канонизирована в святые.
В этот период в самом  Полоцке уже действовал монастырь святого Иоанна Крестителя, основателем которого, как вы помните, был Торвальд и которым при жизни управлял Матфей, а также  Борисоглебский монастырь (князья Борис и Глеб – первые восточнославянские святые) на реке Бельчица в окрестностях Полоцка.
Первое впечатление  епископа Полоцкой епархии Мины были следующими: «на игрищах людей многое множество, а в церквах во время службы «мало их обретается» и второе: «люди, исполняя внешние обряды святой церкви, сохраняют обычаи и суеверия своих отцов и дедов».
Он был прав. На землях Киевской Руси ещё долгое время было «двоеверие». Более того, православная церковь сама стала часто  наполнять языческую форму  христианским  содержание. И  вот почему. Слишком  уж велико и трепетно было памятное всем религиозное чувство   простого народа.  Их  чистая вера тогда покоились на моментах осознания хрупкости  собственной жизни, слабости огня, который может в любом момент погаснуть от легкого дуновения ветра,  на предчувствиях о грядущем и  на голосе совести, упрекающем  каждого человека за плохие поступки, а также, что очень важно,  на чувстве долга перед своим родом,  лишившись которого людское общество медленно, но верно стало бы превращаться в стадо диких зверей. Потому-то добрые дела всегда  считались непременным условие любой жизни. Это желание быть и всегда оставаться человеком и  безграничная  любовь к природе, Богом созданной,  лежали  в основе религии, которая называлась  тогда Пятибожием.

 Узнав о смерти Владимира Мономаха, собрав войско, именно Полоцкое княжество, с целью расширения своих вотчин,  первым напало на земли, принадлежавшие Киеву.
В 1127 году новый киевский князь Мстислав Владимирович послал огромное войско, которое в ответ опустошило Полоцк, заставив уже половчан покориться его власти.  Но те не долго подчинялись Киеву, и в  1129 году Мстислав вновь пришлось вести свои дружины в Полоцк,  где  он первым делом собрал и, как говорится,  гуртом выслал  всех полоцких князей в Византию, посадив их  связанными на одно судно и спустив по реке… Может быть надеялся, что половцы захватят то судно, но в любом случае больше о тех  половецких князьях нигде в летописях не упоминалось.
В самом же Полоцке князь Мстислав  посадил княжить своего сына Изяслава. Однако, правление сына Мстислава в Полоцке продолжалось  лишь три года.
Уже в 1132 году в Полоцке снова появился представитель рода Рюриковичей, который был поддержан народом и знатью. Это был  Василько Святославич.  А вот уже после его смерти началась действительно жестокая борьба за Полоцк между представителями трёх линий уже потомков Всеслава  из Витебской, Минской и Друцкой земель.
Здесь нужно признаться, что с этого времени все остальные сведения о правителях Полоцка носят лишь фрагментарный характер, а вскоре  и вовсе из летописей тех лет практически пропадают. В это время Полоцкое княжество  ослабло настолько, что часть полоцких городов на востоке княжества временно отошло к Смоленскому княжеству. Это был первый звоночек того, что теперь эти земли станут разменной монетой, и борьба за них будет длиться несколько веков, но обо всем этом в  свое время.

 А теперь буквально два слова о том, что касается Менеска (Минска). Его изначально выгодное географическое положение стало причиной неоднократных походов на сей град  в последующие годы этого столетия (1119, 1159, 1160, 1161 годах), что каждый раз заставляло  оставшихся в живых жителей отстраивать его практически заново.
Таким образом, можно заметить, что недолго  на землях Киевского княжества продержались мир да благодать.  После смерти князя Мстислава, который и умом и нравом походил на своего отца, начался новый период усобиц.  Сначала Ольговичи (Всеволод и Игорь) захватывают Киевский удел.  После чего начинается упорная и долгая борьба за Киев уже между князем Изяславом Мстиславовичем и суздальским князем Юрием Долгоруким, в результате чего Киев неоднократно переходил из рук в руки.
Когда не стало их обоих, то борьбу продолжили уже их сыновья: против Мстислава Изяславича выступил Андрей Суздальский. Когда он взял Киев, то несколько дней жег и грабил город. Пощады не было ни женщинам, ни старикам, ни детям.  Так суздальцы отомстили киевлянам за то, что те перебили людей, пришедших в Киев с Юрием…
Бывало, что в Болотном даже не знали, кто  ныне сидит в Киеве.  Надо заметить и то, что вслед за усобицей на земли наши пришли неурожай и повальные болезни. Южнорусские области (Переславская, Киевская, Черниговская) вскоре заметно обезлюдили. Ну, а так как мира и согласия между князьями уже не было, то не смогли они давать совместный отпор  и половцам.

Будучи по делам  в  Киеве, Аарон  по возвращении рассказывал о своей поездке на общем сходе жителей Болотного.
— А еще я обратил внимание на то, что, оставшиеся после разорения люди, лишившиеся и дома, и лошади, вынуждены, чтобы не умереть с голоду,  теперь сами идти в наём к более богатым. Таких стали называть «закупами». А некоторые так просто продают себя вместе с чадами малыми в «кабалу», кто на несколько лет, а кто-то даже и на всю оставшуюся жизнь…
— Господи, милостив буди нам, грешным!  — произнес, перекрестившись, его сын Федор.
— Воистину, спаси и сохрани, — сказал старший сын Ольгерда — Юстас, который был на острове тысяцким.
 Аарон  продолжил свой рассказ. 
— Эти люди теперь называются  в Киеве холопами и, как  рабы, работают на земле своего господина, получая за это долю со сбора урожая.
— То-то я стал замечать, что за последний год  простой люд целыми семьями всё чаще уходит  на север, — заметил Олег Литвинов. — И действительно, слава Богу, что мы тут живем, как у Христа за пазухой.
— Не сглазить бы, — промолвила престарелая Лада, чьи некогда рыжие кудряшки уже давно стали седыми в окружении двух своих уже изрядно возмужавших сыновей Владимира и Бориса Воеводиных.
— Насчет, не сглазить бы, — откликнулся Аарон. — Какой только неписанной красоты не видел я в церквях и монастырях  Киевских с иконами греческого письма. И еще видел я книги,  по которым можно читать нашу историю и вести церковные службы. Получил я добро и на строительство на острове небольшой деревянной церкви. Договорился и о том, что мы отправим Дашека в Киев для обучения церковному делу, чтобы он продолжил дело своего отца Матфея. А как осилим сие строительство, то он к нам  уже священником  вернется…
Присутствующие согласно переглянулись, а Дашек, не ожидая такого к себе внимания,  весь зарделся, как красная девица.  Правда, некоторые из жителей Болотного не ожидали,  что иудей Аарон вдруг станет хлопотать перед киевским начальством о строительстве на острове христианской церкви.
«Не иначе, как и с того света молиться за своего любимого сына Сара» — думали они.  Или же Аарон хотел лично заручиться поддержкой Бога для спасения собственной семьи, так как уже люди поговаривали о том, что Олег Литвинов в его отсутствие по ночам, как тать, пробирался в покои его жены…

Насчет красоты церквей.  Действительно, при Ярославле Мудром в 1037 году был заложен Киевский Софийский собор - один из самых замечательных памятников архитектуры того времени. Грандиозный храм, наполненный светом и украшенный яркими фресками с мозаикой, смотрится монументальным и одновременно торжественным,  производя  неизгладимое  впечатление на современников.
Надо сказать, что в Киеве во второй половине XI и в XII столетии  было  уже немало и  иных пышных каменных дворцов. Так, например, были отстроены или еще только строились  новые церкви и монастыри, в том числе Михайловский, Дмитриевский и Янчин. Высилась  по-прежнему Десятинная Златоверхая церковь - усыпальница князей - со своими саркофагами из мрамора, где были погребены княгиня Ольга, князья: Ярополк, Олег и Владимир Святославичи, да  и многие, последующие за ними…

Однако же,  пора вернуться к иным и более  тревожным событиям этого столетия, которые произошли в  Новгороде, о котором мы уже неоднократно упоминали в связи с двумя братьями: Первушем и Александром. Первуш, как вы помните, стал колдуном, а Александр настоятелем монастыря, оставаясь, после раскола,  в подчинении греческой церкви.
Оба были уже в годах, и оба имели своих сторонников, которыми стали  новгородцы, по-сути, разделившиеся на две примерно равные части.
Но сначала немного о самом Новгороде на рубеже XII столетия. Тем более, что с ним будет связано ещё не мало трагических страниц  в нашей истории.
Новгород, по своим размерам был подобен  Киеву  и Смоленску. Он находился в двух верстах от истока реки Волхова из озера Ильменя. Река же делила город на две части: на торговую (восточный берег) и Софийскую (западный). И, конечно же, главной частью был детинец, расположенный, как вы уже догадались на Софийской стороне, и обнесенный уже каменными стенами с башнями. В детинце (или кремле), жил князь со своей дружиной и Новгородский владыка (архиепископ). Там же красовался и Софийский собор.
На торговой стороне размещались непосредственно торжища, рынки и лавки. Центром этой части города была обширная площадь с  вечевой башней, окруженная церквами, а также торговыми домами готов, немцев и прочих иноземцев.
Соединялись две части города мостом.
Расцвет Новгороду принесло его удачное расположение. По Волхову, например, легко было спуститься в Ладожское озера, а далее, уже по Неве,  и в Балтийское море. Одновременно, уже по рекам можно было пройти к верховьям Днепра и Волги, которые, как мы уже говорили и были единственными  путями, как для торгового, так и военного люда, так как прокладывать дороги через леса да  гнать гати по болотам, в годину усобиц  было просто некому.
Иностранцы везли в Новгород шерстяные ткани, вина, стекло, а им продавали  меха, кожу, сало, лен.
А с юга в Новгород везли зерно и хлеб уже по Днепру.
Жизнь в городе, суд и решение об участии в войнах определись решением Вече, на нём же избирали посадников, тысяцких, устанавливали подати и повинности. Даже церковных Владык для Новгорода избирало Вече.
Главным же лицом в городе был посадник, он был посредником между князем и народом, созывал Вече и заверял принятые решения своей печатью. Да и князей  новгородцы не очень-то и жаловали, но бывали времена, когда Новгород нуждался в храбрых и воинственных князьях.
Такая ситуация сложилась, когда суздальский князь Андрей (Боголюбский), завладев Киевом, решился подчинить своей власти и Новгород. Зимой 1170 года под стенами города объявилась рать  под началом сына Андрея Боголюбского – Мстислава и состоявшая из суздальцев, смолян, рязанцев и половчан.
Молва уже давно донесла до жителей Новгорода о той жестокости, злодействах и насилии, которые творили воины Мстислава, о разоренных церквах и поруганных святынях, а потому новгородцы поклялись умереть за свою святую Софию и за свою вольность. И защищались они мужественно, но перевес войск противника был очевиден, казалось уже, что Новгороду приходит конец.
Кликнули колдуна.  Первуш несколько дней «шаманил» на центральной торговой площади, а на самом деле  усердно собирал жертву для умилостивления своего бога.
И все эти дни в своем монастырском храме молился уже престарелый отец Александр.
В ночь накануне субботы  Новгородский Владыка Иоанн услышал  вроде, как женский голос: «Идите на Ильину улицу, в церковь Спаса, возьмите икону Пресвятой Богородицы, вознесите её на стену, и Богородица спасет Новгород».
Утром следующего дня в Спасской церкви Владыка, неожиданно для себя,  увидел отца Александра. И еще, что удивило архиепископа так это  то, что Александр на коленях молился именно перед той самой иконой Пресвятой Богородицы.
— Отец, настоятель, — обратился к Александру Владыка, — если ты помолился, то дозволь нам взять эту икону, чтобы пройти с ней крестным ходом…
Батюшка поднялся с колен и сделал шаг в сторону, давая возможность келейникам Владыки взять икону с аналоя. Но икона,  словно плита мраморная, оказалась им не под силу.
Владыка призвал двух своих дородных протодьяконов, чтобы те подняли с аналоя икону, но не далась она и им.
Архиепископ сам попытался взять её в руки, но понял, что не дается икона и ему.
— Отец, настоятель, — уже, словно о чем-то догадываясь, обращается Владыка в батюшке Александру и рассказывает ему о своем откровении во сне. — Помоги мне, может быть, тебя дастся в руки образ Заступницы нашей.
Отец Александр,  чуть склонив голову перед Владыкой, вновь подошел к иконе, медленно опустился перед ней на колени,  словно испрашивая ее благословения, а затем поднялся и легко принял икону в свои руки…
Народ, уже столпившийся в церкви, ахнул от удивления.
А затем Владыка, отец Александр с иконой в руках и весь православный люд с песнопениями взошли  на  крепостную стену. И вдруг она из стрел противника угодила прямо в лик иконы,  и слёзы закапали из глаз Богородицы.
Отец Александр и сам вдруг почувствовал резкую боль, отозвавшуюся в его сердце.
Владыка уже даже пожалел, что поднял сюда икону и  решил даже, что послышались ему те слова,  и хотел уже приказать отнести икону назад. Однако отец Александр вдруг  обратил его внимание на то, что в этот момент происходило под стенами крепости, а именно, нападавшие на них воины, вдруг начали биться друг с другом,  а в стане врага и вовсе началось общее смятение…
Новгородское ополчение тут же вышло из крепости и одержало блестящую победу, полонив такое число врагов, когда, как писали летописцы, «десяток суздальцев отдавали за одну гривну».
Мстислав, оставив на поле боя своё войско, бежал, но его лютость  ему же и отозвалась. Ведь бежать приходилось по землям, которые он же обобрал и пограбил, а потому негде было ему взять  хлеба для пропитания и его воины умирали от голода и болезней…
Однако, в следующий год в Новгороде был неурожайным, а хлеб шел в город через земли суздальцев… И пришлось уже новгородцам добиваться милости Андрея Боголюбского.

Тут нам следует сказать, что в ближайшем окружении князя Андрея Боголюбского находился средний сын Ольгерда – Эдгар.  Он, в свое время,  повоевав, втянулся в военное ремесло и  несколько лет тому назад ушел из дома. Второй причиной тому было то, что во время родов умерла его жена, так и не успев разродиться сыном. Погоревав на их могилке, Эдгар ушел в Киев. А там,  хорошо знающий язык литвинов, на котором дома часто говорили его родители, он вскоре стал княжеским толмачем (официальным переводчиком).
И так случилось, что именно Эдгар стал свидетелем гибели князя Андрея Боголюбского, который имел много врагов среди князей и бояр, даже  из числа своего ближайшего окружения. Хотя  понять некоторых и можно, ведь князь был чрезвычайно суров и строг, мог предать смерти за любую провинность или непослушание.  И вот когда за какую-то провинность был казнен его родственник по линии жены, то брат казненного – боярин Кучкович решил отомстить.
Одним из участников заговора был ключник Анбал из инородцев… Его  беспричинное, казалось бы,  беспокойство последних дней бросилось в глаза Эдгару,  и тот даже хотел поговорить об этом с князем, то князь был  в тот вечер не в духе…
Ночью, заговорщики, взяв в руки оружие, приблизились к  княжескому терему. Однако идти дальше побоялись. Видя их слабину, боярин Кучкович, повел их к погребу, где хранился мед и вина, напоил и снова подвел  уже к дверям спальни и те, будучи пьяны,  буквально забарабанили в дверь.
Князь бросился к своему мечу, но его на месте не оказалось.
— Что же ты наделал, Анбал? — в сердцах воскликнул князь, когда заговорщики уже  ввались в выломанную дверь.
Двух или трех из них князь, будучи достаточно сильным, сбил с ног, но был сражен ударами мечей и копий остальных злодеев.
— Нечестивцы, — произнес, обливаясь кровью, Андрей Боголюбский. — Что я вам сделал? За что вы проливаете мою кровь?
И после этих слов упал на землю.
Заговорщики уже стали спускаться вниз, когда услышали стон еще живого князя и испугались.
— Добейте его, —  уже кричал боярин Кучкович. — А не то мы все погибнем.
Последним словами князя Андрея Боголюбского были: «Господи, в руки твои предаю дух мой!»
Затем, пользуясь, что в тереме никого более не было, злодеи, не заметив  Эдгара, долго в ту ночь просидевшего в княжеской библиотеке, там же над книгами и заснувшего, забрали все найденное золото и драгоценности, а тело убитого князя бросили в огороде.
Лишь через полгода Эдгару удалось добраться до острова. Услышав  рассказ Эдгара о смерти князя Андрея, его старший брат Юстас, будучи предводителем ополчения Болотного и Аарон решили, что Эдгару, благо, что его ничего не держало на острове, следует немедленно оправиться в Киев, чтобы  поведать там  обстоятельства убийства князя Боголюбского.

В то время, когда на юге Киевской Руси продолжались  бесконечные усобицы между князьями, а в Новгороде ссоры и распри на вечевых сходах, на землях Ростовско-Суздальской области вокруг образовавшихся монастырей вскоре появляются и новые поселения, которые  через какое-то время превращались в многолюдные торговые города такие, как: Москва, Юрьев, Переяславль-Залесский, Дмитров…
Таким образом, сей, казалось бы,  изначально финский край, стал постепенно заселяться целыми семьями тех, кто,  спасаясь от усобиц и   степных кочевников, поднимались сюда с земель  раздробленного на мелкие уделы и, к сожалению, гибнущего в огне  усобиц Киевского княжества.

Накануне Нового 1200 года на острове появился Дашек, который был  уже в черной рясе священнослужителя с нареченным, при рукоположении в сан пресвитера церковного, именем апостола Петра. Весть о его приезде мгновенно облетела Болотный, и вот уже собрались перед его очами представители трех родов основателей Болотного: Глазко Воеводин с дочерью Анной;  уже старик Аарон Горский с сыном Иосифом, названным так в память о муже Сары;  сыновья покойных Ольгерда и Гинтаре: Юстас и Олег Литвиновы, со своими женами и детьми. У Юстаса подрастала дочь Мария и сын Глеб, а у Олега – сын Иоанн, да сыновья Лады – Владимир и Борис.
Все, поочередно, подходят  под его благословение.  Молодой священник и смущался, и краснел, но благословил всех, а они, уже в свою очередь, повели его к новой, пусть и небольшой, но с любовью ими срубленной церкви.
А вечером  закатили праздничный ужин,  и подняли чаши не только по случаю Нового года и начала нового столетия, но и в связи с приездом на остров  приемного сына Матфея и своего священника Петра.
В самый разгар веселья, неожиданно  распахнулась дверь и на пороге показалась, занесенная снегом, фигура Эдгара с какой-то молодой девушкой…
Что тут скажешь, кроме одного, жизнь на нашем острове, не смотря ни на что,  продолжается…
И в заключение этой части повествования ещё несколько обобщающих слов о  былой славе княжества Киевская Русь, точнее о граде Киеве и тех земель, что лежали некогда в сфере его непосредственного влияния или по-соседству.
Известно, что русская историография рассматривала сей вопрос в  исторической последовательности, а именно:  призвание славянами варягов на Северо-Западную Русь, затем варяжская династия правдами и неправдами переселяется в Киев, подчиняя себе все соседние земли. Со временем, великокняжеская власть, не без моря крови и гор золота, передается  уже славянскому князю в город Владимир, а из Владимирского княжества выкристаллизовывается  град Московия, ставший  затем  Москвой и центром земли Русской. О том, что было далее, чуть ниже. А пока нас интересует социально-политическое и экономическое развитие, формировавшихся веками, славянских княжеств. В период с X по XIV века было ещё до конца не понятно, какой же из социально-политических и экономических типов развития этих княжеств,  станет  доминирующим  не только  и не столько для Руси,  сколько для  будущности Белоруссии.
В двух словах  напомним о каждом из них. 
Киев, далее ссылаемся на историков, имел своё специфическое устройство управления. Оно заключалась в следующем: в нём преобладало правление  местной древле-племенной славянской аристократии, именуемой в те века боярством и пришлой аристократией варягов, которые пришли на эти земли вслед за потомками Рюрика. Причем, киевское  боярство было очень мощным, богатым и хорошо оснащенным для ведения боевых действий и великий князь часто от него зависел.  А явно положительным было  то, что эти земли были очень плодородными, и верховные князья, имея с неё хорошую дань, часто закрывали глаза на боярскую вольность.
Еще одним фактором зависимого положения великого Киевского князя являлось то, что на Любечском соборе князей (1097) Киев не получил собственной княжеской династии, а в результате постоянно менялся и  сам великий князь, и его дружина уже со своими, приезжающими вслед за ним,  боярами, которые постоянно вступали в конфронтацию с местным боярством, а те  использовали право Киевского Вече,  которое им, скажем честно, умело управлялось. Иногда борьба местного боярства с пришлым даже заканчивалась убийством великого князя и изгнанием его  боярской дружины. И как пишут историки… за сто лет на киевском престоле сменилось несколько десятков великих князей… В этой сумятице,  Киев, как мать городов русичей, медленно, но верно, начинал терять свои главенствующие позиции. Иногда великие князья, получив (отвоевав) киевский стол, даже не приезжали туда, оставаясь в своих уделах, а вместо себя посылали на княжение в Киев  своих  сыновей или доверенных  бояр.
Далее идет Галицко-Волынского княжество. Оно также характеризовалось постоянной борьбой, но уже местных  мощных княжеских кланов друг с другом, а чаще  с собственными князьями, имевшими поддержку лишь в своих вотчинных городах-столицах.  Одновременно эти земли находись и под воздействием  внешнего противника, которым являлись Венгрия, Румыния  и Польша, что определяло и  косвенное участие этих земель в Европейской политике,  точнее, в процессах, происходивших на южно-восточных границах Европы.
Затем  Полоцкое и Смоленское княжества.
Полоцкое княжество  с первых шагов выделялось своей обособленностью. Там правили не Рюриковичи, а потомки другого варяга по имени Рогволод, положившего начало новой династии, называвшейся, как «Рогволодовы внуки». Именно Полоцкое княжество первым выделилось из состава Киевской Руси.  Нежеланию их князей жить под управлением Рюриковичей способствовало то, что  их  земли  стратегически выгодно  прикрывались  непроходимыми лесами, тянувшимися  аж до земель  литвинов  и латгалов, а значит, и меньше всего  могло подвергаться возможности нападения воинствующих соседей.
Аналогично было и со Смоленским княжеством.
В основе обоих княжеств лежала структура некоего подобия федеративного устройства, и так было до тех пор,  пока  эти княжества не стали дробиться на более мелкие,  в результате чего они оба вскоре окажутся  под властью Великого княжества Литовского.  Более подробно об этом мы расскажем  в следующей главе.
Ещё одним типом возможного развития будущей государственности русичей  мог бы стать пример городов Новгород и Псков.  В этих двух городах было подобие народной республики, правда,  под управлением  сильного князя,  который мог быть не только защитником Новгорода, но и человеком, способным разрешать  вечные  правовые споры горожан.
Например, горделиво провозглашая  себя «Господин Великий Новгород»,  – этот город,  принимая  на себя функции великого князя,  по соборной воле Новгородского Вече, имел право самостоятельно приглашать к себе князя, а при желании, и изгонять.  Но имея самую большую территорию, из-за сурового климата, там была очень низкая плотность населения.
Далее все активнее начинает заявлять о себе Владимиро-Суздальское княжество земли которого были также велики, как и Новгородские. Но там сконцентрировались  большие людские ресурсы славян, спасающиеся здесь  от  родственных усобиц варягов, а  более от  набегов половцев с юга. Именно они, чтобы выжить, переселяясь, начинали  отвоевывать у  непроходимых лесов земли,  отстраиваясь и занимаясь на них земледелием.
Наличие больших людских масс, быстро привело к появлению здесь новых поселений и даже городов, а значит, и к необходимости введения на землях этого княжества  четкой субординации и  строгого подчинения центральной власти.  Ценой тому было следующее: вместо  вольных русичей и свободных общинников здесь они становились уже, зависимыми от князя, смердами. Но, чтобы не оказаться на невольничьем рынке или не быть убитыми, люди добровольно шли на это.  И еще, именно Владимиро-Суздальский князь первым на Руси стал именовать себя Государем (господином, хозяином). И первым, к кому стали так обращаться, был князь Андрей Боголюбский.
И, как следствие,  киевские бояре начинают активно искать дружбу с Владимиро-Суздальским княжеством. Казалось бы, почему? Все дело в том, что сам Киев к этому времени начинает обрастать уделами с крупными городами, которые сами становились центрами торговли и ремесла и, а также имели свои мощные крепостные сооружения. Это были такие города, как:  Туров, Вышгород, Белгород, Торчинск. И  удельные князья этих городов не очень-то спешили отправлять преданные лично им дружины  на помощь Киеву при очередном нападении, например, половцев,  оставляя их для защиты своих собственных  городов и земель. Здесь, как не сложно заметить,  собственные  интересы удельных князей часто  не совпадали с интересами великих  князей Киева.
Когда из состава Киевского княжества вышел  Туров,   то это уже явно свидетельствовало о начале развала, собранного потом и кровью, государственного образования, которое получило  название Киевской и Новгородская Русь.
Именно поэтому-то Киев и стал искать дружбы с Владимиро-Суздальским княжеством, которое, как мы уже сказали,  к этому времени, вольно или невольно стало центром сосредоточения огромных людских ресурсов, полностью находившихся под властью Владимирского князя, который мог быстро собрать  необходимое  количество войска, чтобы  выступить в помощь Киеву или  любому другому княжеству, если находился с ним в дружеском союзе.
Правда, значение Киева падало и по иной причине. Ранее, когда  Киев был столицей, то  концентрировал вокруг себя и всю торговлю потому, что туда  со всего княжества съезжался торговый люд, равно, как и торговые люди, что  приплывали с товарами по Днепру,  а значит,  неминуемо останавливающиеся в Киеве, невольно расширяя его торговлю и увеличивая доходы.
Но время показало, что можно вести обмен продуктами натурального хозяйства и с соседними  городами и даже княжествами, минуя отдаленный Киев, а также  избегая издержек и опасностей  этого пути, а также поборов уже в самой столице.  И торговые люди поняли, что это  значительно выгоднее.
В результате,  социально-политическое, экономическое и культурное развитие, родовой язык и даже вера  Киева стали, по большей части, определяться пограничными с ним государствами и народами, приходившими сюда, как правило,  не без корысти и с мечем, как с  запада,  так с востока и юга… 

Глава X.
КОГДА ЗАДРОЖАЛА ЗЕМЛЯ

Утро нового дня ознаменовалось и началом XIII века, который  принес на наши земли  новое нашествие…
Здесь мы сделаем одно небольшое уточнение. Ранее во всех учебниках истории всё то, что после этого происходило на протяжении почти двух столетий на наших землях,  называлось  татаро-монгольским (позже монголо-татарским) игом. Вот по поводу татар нужно сделать одно важное упреждение. На стороне монгольских войск действительно воевали отряды со всех подвластных им территорий, в частности, татары.  Но какие?  Доподлинно известно, что «татары» – это название одного из племен, кочевавших по Междуречью, в далекой от нас, Монголии. Его воины являли собой образцы отчаянной храбрости, в результате чего Тимучин  (основатель и первый великий хан Монгольской империи) сначала,  оценив мужество этих воинов, по монгольскому обычаю их имя увековечил,  не исключено также что именем «татары», впоследствии, даже стали называться какие-то особо отличившиеся части монгольского войска, однако,  незадолго до своей кончины, по какой-то, одному ему известной, причине,  приказал вырезать весь их род, как говорится, под корень, что и было сделано. 
Поэтому некоторая часть наших будущих земель почти два века находились под ханским сапогом  великой Монгольской империи, которая в те времена, искренне считала, что её власть от Бога и  возжелала подчинить себе весь  мир. Пострадали от этого монгольского ига все, начиная  с Китая и заканчивая нами. И последнее, эти татарские племена не имели никакого отношения к тем татарам, чьи племена осели на землях, граничащих с  княжествами  Владимирской Руси по руслу  реки Волги.

А теперь немного о самой Монголии. В  марте 1206 года у истока реки Онон собрался курултай (собрание), где некто Темучин был избран великим ханом с титулом Чингисхан. Там же было провозглашено о создание Великого монгольского государства, всё устройство которого с этого момента подчинялось главной цели — священной войне с империей Цзинь (нынешний Китай).
Кто же такой этот Темичун?  Это очень интересный вопрос. Если принять во внимание, что монголы в своей основе были небольшого роста, широкоплечими, коренастыми  и с большими головами, которые они брили, то появление среди них хана Темичуна — человека огромного роста, с широким лбом и длинной бородой — было чем-то необычным для среды его соплеменников. К тому же он был мужественным и чрезвычайно жестоким. Тому свидетельствует хотя бы тот факт, что когда после смерти его отца, некоторые из подчиненных ему ханов захотели обособиться, по-сути,  поднимая мятеж,  Тимичун их разбил,  полонил, а затем в семидесяти котлах сварил главных зачинщиков на глазах всего народа. Естественно, что после этого, оставшиеся ханы решили добровольно подчиниться власти Тимичуна. Вскоре, из-за необычно высокого роста, его стали называть посланником небес, а кто-то и вовсе, спустившегося с небес богом.
Этот Темичун  и собрал всех оставшихся в живых ханов (князей), где поклялся им в том, что и сам будет делить с ними всё горькое и сладкое в их последующей жизни.
Легенда гласит, что на этой  встрече неожиданно явился волхв, который  пророчески возвестил о том, что Бог отдает Темичину власть над всею землей и, что с этого момента он должен именоваться  только Чингисханом, то есть,  великим ханом, добавив, что «как на небе существует одно солнце, так на земле должен быть один властелин, а все другие независимые властители и государства, не признавая его власти, тем самым оскорбляют волю неба,  и должны быть наказаны».
И действительности, очень быстро  устранив возможных противников, задобрив и приобретя союзников, получив  необходимые материальные средства для оснащения  огромной армии, Чингисхан начал войну.  Не прошло и года, как вся среднеазиатская степь, северный Китай, Бухара безоговорочно признают над собой власть Чингисхана. Далее, его войска,  обогнув южный берег Каспийского моря, вошли на Кавказ и в Грузию,  после чего вплотную подошли к половецким степям. И вот тут-то и начинался роковой для нас период, истинной причиной чему стало непомерная жадность  и чрезмерная гордыня князя Мстислава, а впрочем читайте сами…
В 1223 году, когда князь Мстислав Удалой (Удатный) был в Галиче, туда неожиданно явился главный половецкий хан Котян Сутоевич в сопровождении еще нескольких  своих подручных  ханов.
Никогда ранее не видел  князь половцев в таком смятении, а когда те стали смиренно и с поклонами  одаривать князя щедрыми дарами и просить Мстислава о помощи, он понял, что все это неспроста.
— Что привело вас ко мне?  — спросил князь Мстислав Удалой  хана Котяна.
— Страшный враг пришел из-за моря и начал разорять наши земли. Их полчища несметны, они храбры и никому не дают пощады…
— Как они себя называют? — снова спросил князь.
— Монголы. Они уже победили кавказские народы, а если одолеют нас, то придут и на ваши земли. Помогите нам…
Мстислав Удалой сказал, что ему нужно  ехать  в Киев и просить князя Мстислава Романовича собирать князей на совет.
И вскоре понеслись по всем княжествам гонцы с тревожной вестью.  Кто захотел из князей,  тот приехал и также был щедро одарен подарками половцев. Им дарили лошадей, верблюдов и  юных невольниц. Один их ханов даже принял христианскую веру, чтобы расположить к себе прибывших князей.
«С чего бы эти щедрые подарки и кто же такие на самом деле эти монголы?» — начали задаваться этим вопросом уже  князья.
Киевский князь Мстислав Романович нашел описания монголов,  сделанные неким иностранным путешественником,  и читал их собравшимся князьям:
— Их широкие, смуглые и скуластые лица с небольшими узкими глазами казались  отвратительными и даже страшными. Более того, жаренное мясо и даже жидкую кашу из проса, монголы  часто ели нечистыми руками, обтирая их о свои штаны, сапоги или о траву.  Их любимым напитком был кумыс (лошадиное молоко) – этот кисломолочный напиток, который  обладает чуть ли не волшебным общеукрепляющим средством и рецепт его изготовления  кочевники хранят в тайне.
И еще, что удивило иностранцев, — продолжал Мстислав Романович  — и многое объясняет  в их молниеносном перемещении на огромные  расстояния — они не имеют городов или каких-либо поселений, как у нас, а владея большими стадами, постоянно перекочевывают с одного пастбища на другое,  живя в круглых юртах (кибитках), сплетенных из хвороста и покрытых войлоком. В холодное время посередине такой юрты разводился костер,   дым от него уходил в отверстие наверху.  Такие юрты, что также подметили путешественники, легко разбирались и перевозились на телегах.
Теперь два слово о мужчинах, что вам должно быть интересно, — заканчивал  князь Мстислав. —  Я бы сказал, что мы будем иметь дело с уникальной  боевой машиной, где каждый кочевник  с детства не расставался с конем, то есть, он опытный  всадник, к тому же  охотник, прекрасно стреляющий и не связанный с землей, как наши воины. А это означает, что они легко поднимаются в очередной поход, оставляя свой скот на попечение женщин и подростков.  И вот теперь нам  вместе предстоит решать, вступать ли в войну  с этим неведомым  еще врагом или нет? — сказал князь Мстислав Романович, откладывая в сторону  рукописный свиток.
Князья призадумались. Вопрос был действительно важным и касался всех княжеств Киевской и Новгородской земли. Хотя, конечно же, можно бы и переждать, дав монголом повоевать с половцами, а там, глядишь, измотав себя, они вернуться к своим семьям, а  половцам, в результате, на долгие годы  будет не до  наших земель.
Казалось бы разумно. Словно бы предчувствуя такой поворот событий,  главный половецкий хан Котян больше всего  начал обхаживать   князя Мстислава Удалого, подогревая молодого и горделивого  князя разговорами о возможной  его скорой и личной победы над монголами.  Победе,  о которой будут говорить во все века.
Вот после чего,  на очередном княжеском совете,  князем Мстиславом Удалым была произнесена  лукавая фраза, оставшаяся в летописях: «Если мы сейчас  не поможем половцам, то половцы пристанут к врагам, и сила их станет больше…»
В конце концов,  именно честолюбие  Мстислава Удалого, а также дорогие подарки князьям и послужили причиной принятия  решения, что лучше встретить врага на чужой земле, чем на своей.
По весне потянулись к Киеву со всех сторон  воины. Кто на ладьях, кто  на конях, иные пешими. Летописцы сказывали, что Днепр  был  весь покрыт судами так, что  по ним можно было перейти с одного берега на другой.

От Болотного было  велено выставить  воинов.  Юрий и Данил Воеводины уже были в годах, но решили выступить со своими  сыновьями Василиском и Андреем. Остальных добрали из числа дружинников и поселян.
Марк Горский, как  помощник  уже престарелого старосты Олега Литвинова  остался в городе. Вместо него с дружинниками ушел Иоанн –  молодой сын  Олега Литвинова.
Глеб Литвинов,  сам ставший, после смерти отца Петра, священником,  всех благословил и, сделав нательные обереги с образом Пресвятой Богородицы,  повесил их на шею каждому.
— Братья мои! —  произнес он при расставании, —  вот, что хотел бы сказать я  вам перед этим походом. Сегодня, пожалуй, что впервые после долгого времени, наши князья решились всем миром отстоять наши земли. Поговаривают, что те, кто идет сюда, зело люты… Могу лишь предположить, что сие наказание для нас идет не иначе, как по попущению Божиему. Может быть,  большая беда впервые заставит нас вновь объединиться под единым началом, которое имеется у супостата монгольского, который  уже чуть не половину мира подчинил своей власти. Если мы объединимся, то и выстоим, а если каждый будет в свою сторону одеяло тянуть, то все и поляжем на поле той брани. А потому я решил, что сам с вами пойду, чтобы было кому вас там поддержать и кому прочитать молитву на отход души от тела в случае, не дай Бог,  приближения смертного часа…
Вскоре сила собралась большая, и войска наши  выдвинулись в поход.
Монголы, узнав, что против них идет войско русичей, разумно выслали им навстречу своих послов.
— Слышали мы, что вы, наслушавшись половцев, идете против нас,  — начал важный монгол. —  Не на вас мы пришли, а по воле Божией, пришли мы на холопов наших, на поганых половцев, что вас своими подарками очаровали, а вы уже и забыли сколько зла они вам сотворили.  Возьмите с нами мир. А побегут  к вам половцы — добивайте их и богатство  их себе берите…
Но, в предвкушении скорой своей победы, горделивый князь Мстислав Удатный приказал побить тех послов.
В устье Днепра наши дружины ждало уже второе посольство монголов.
— Видим мы, что вы послушались половцев, послов наших побили и продолжаете идти против нас. Теперь пусть Бог нас рассудит…
Услышав такие речи, Киевский князь Мстислав Романович, посоветовавшись, тех послов не сей раз велел отпустить, не причинив им   телесного вреда.
Когда разнеслась весть о том, что сторожевой отряд набрел на монголов, то  Мстислав Удалой и молодой князь Даниил Романович Волынский переправились через Днепр, нагнали  тот сторожевой отряд и, разбив его, забрали себе множество рогатого скота, который обыкновенно водили за собою монголы. Этот первый успех, пусть и незначительный,  воодушевил, а более вскружил голову тщеславного князя.

Вскоре наши войска полностью переправились через Днепр и далее почти десять дней шли по степи.  Тут надо сказать, что лето в тот год было зело знойным. Солнце палило немилосердно,  и Господь, какой уж день дождя не давал,  отчего земля под ногами  трескалась, а трава и  леса  вокруг горели.
Дойдя до реки с названием Калка, наши войска, наконец-то, на противоположной стороне увидели стан противника.
Первые ряды просто замерли, остальные, не понимая причины остановки, напирали.  Всюду, куда только доставал взгляд  земля буквально колыхалась от движения  огромных людских масс  и скота, а от множества пылающих костров, на которых готовилась еда, рябило в глазах. Рев скота перемешивался с  незнакомым говором, который издали более походил на  протяжный рык  гигантского зверя.
Киевский князь Мстислав Романович решил встать лагерем  на каменистом возвышении, неподалеку от реки, откуда хорошо просматривалась вся местность, повелев окружить свой стан валом и кольями, сделав его, таким образом,  непреступным для конницы. Небольшой отряд,  в который вошли люди из Болотного,  отправили на заготовку леса для строительства оборонительных укреплений.  Вместе с ними  ушел в лес и священник Глеб Литвинов.
И вновь, князь Мстислав Удалой вместе с князем Даниилом Волынским  решили не дожидаться,  когда  противник сам начнет переправу и   ранним утром следующего дня, даже не предупредив  князя Мстиславу Романовичу,  вместе с половцами начали переправу через реку.
Как  только выкатилось из-за леса жаркое солнце,  начался   бой, за которым с высоты каменной гряды  внимательно наблюдал князь Мстислав Романович со своими  приближенными.
Они видели то,  как юный князь Волынский Даниил  на могучем жеребце мчался во главе своей рати, как рубился, и как был ранен стрелой, но в пылу начавшегося противостояния, продолжал биться.
И то, как всколыхнулась, опаленная солнцем, древняя степь, как монголы, словно волки, начали обходить дружину  Даниила, беря его в кольцо. Где-то замешкался Мстислав Удалой и, не видя помоги, первыми дрогнули и побежали половецкие полки, в результате чего монголы всей своей силой  навалились на передовые ряды войска князя Мстислава Удалого, разваливая его строй и производя изрядное смятение.   Всё, замешанное на диком ржании коней, криках живых и стонах раненных, перемешалось так, что было уже не понять, где свои, а где чужие.
Разгоряченный боем, молодой князь Даниил повернул своего коня к реке, но лишь стоило ему  припасть губами к воде, как она окрасилась кровавым цветом. Только тогда и понял князь, что ранен. А тут, увидев, что князь поворотил к реке, многие  расценили это, как знак к отступлению. И первым бросился в воду  князь Мстислав Удалой.
Монголы гнали их рати, почитай, до самого Днепра. И посеченных наших воинов, среди которых было шесть князей,  в той стычке было не счесть. А те, кто успели перебраться через Днепр, изрубили и сами сожгли все лодки, чтобы затруднить монголом погоню за ними.
В  результате, князь Мстислав Романович все еще стоявший на взгорке, понял, что оказался в окружении  несметного числа противника в полном одиночестве.
В это время как раз подошли новые телеги с кольями. На первой сидел Даниил Воеводин.  Он ещё не ведали всего того, что произошло на рассвете. Но привезенные ими колья оказались очень кстати, так как князь Мстислав Романович, не пожелав бежать, принял решение принять смерть в бою, если на то будет воля Божия и велел укреплять  свой стан. В результате,  Даниил был оставлен для работ по укреплению  оборонительных укреплений.
Два дня  оставшемуся войску  удавалось отбиваться от превосходящих сил монголов.  И тогда противник пустился на хитрость.  Их посредник из числа бродников (этнически смешанное население Нижнего Дона) клялся и даже крест целовал, что  монголы отпустят всех за выкуп.
Ктевский князь им поверил, понимая, что отбиться от превосходящего его врага, все одно не удастся, а в результате  жестоко поплатился за свою доверчивость…
На рассвете следующего дня, не дождавшись телег,  вышли из леса, отправленные на заготовку кольев дровосеки из Болотного.
То, что они увидели,  повергло их в шок. Завладев укреплением, монгольские воины безжалостно перебили всех ратников, а самого князя Мстислава Романовича с его приближенными, связанных по рукам и ногам,  положив на землю, накрыли горбылем, а сами пировали, сидя, на тех досках, вдавив  живых  людей в  сыру землю.

Рассказывая о битве на Калке (16 июня 1224 год) летописец размышляет о причинах того поражения: «Совершилось это с нами за грехи наши. Бог наслал на нас неразумие; людей погибло без числа. И были вопль и стоны, и печаль по всем городам и волостям…»
Возможно, что  так. Но вот ведь, что любопытно. Не дойдя до Киева верст ста, монгольское войско неожиданно развернулось и ушло в степь. Не иначе, как Бог,  преподав жестокий урок, решил на этот раз сохранить жизнь на наших землях. Но для чего именно? И смогли ли эти потери вразумить князей? Оказалось, что нет. Вскоре снова начались бесконечные ссоры, смуты и усобицы уже между чернигово-северскими и смоленскими князьями за Киев, так как великий князь Киевский Мстислав Романович погиб в той битве.

На остров наши ратники вернулись с поникшими головами, виня себя в том, что не смогли уберечь Даниила Воеводина.
Три дня в Болотном справляли поминки по убиенным воинам. А главное, что справляли заочно, так как найти тело Даниила, да и остальных дружинников в нагромождении порубанных и пострелянных ратников, а тем более,  привезти их  на остров оказалось невозможно, потому, как  монголы с тех мест не уходили, еще долго продолжая праздновать свою победу.
Тем, как шел ход поединка на Калке,  более всего интересовался Олег Литвинов. Как старшина Болотного, он тяжело переживал утрату близких ему людей,  а потому, снова и снова расспрашивал отца Глеба о подробностях той битвы.
— Сначала мы горделиво отлупцевали монгольских послов, — вспоминал священник. — И хотя они сказали, что не собираются идти на наши земли,  мы им не поверили. Тогда они снова нас встретили уже в устье Днепра и снова предложили замириться. Но наши князья горделивыми  больно оказались, каждый искал своей  личной победы и, естественно, что собственных же и выгод. Думаю, что битва на Калке  это только начало.  Монгол прознал про наши земли и про то, что здесь  каждый князь в свою дуду играет и под свою только дудку пляшет,  а  потому  надо ждать ужасных для  всех нас потрясений…
Так все и произошло. Сначала  на небе была  вновь явлена огромная звезда (комета),  видом, как заостренное копье, а вслед за ней пришла на нашу землю засуха, который из стариков никто не помнил, когда густые облака дыма от лесных пожаров застили небо так, что и солнечный луч не мог пробиться к земле, в птицы так просто  мертвыми падали на землю.
Вслед за этим весь юг содрогнулся от серии мощных землетрясений, да таких, что рассекаясь, разваливаясь на куски каменные церкви.
А десять дней спустя произошло солнечное затмение, во время которого  по небу носились огненные облака. Многие тогда подумали, что пришел конец света.

Коснулась беда и Новгорода, где был страшный голод и мор, да последующий пожар полностью  сначала опустошил, а потом и выжег весь город практически дотла.
И никто даже предложить не мог, что настоящая  беда была еще впереди.
 
        Глава XI.
       КРЕСТОНОСЦЫ

Для начала заметим, что земли и люди пространного Прибалтийского края, впрямую не имели отношения к территориям, которые впоследствии отошли к землям будущего государства под названием Беларусь. Но то, что происходило там,  имело прямое отношение к тому, как именно шло образование  нашего государства.
А для этого мы снова буквально в двух словах  вернемся в IX век, в тот период истории, который предшествовал времени   начала  этого повествования, хотя  он  по сию пору освящен лишь всевозможными версиями и гипотезами.
Так, что же это было за время? Разрозненные племена литвинов еще долго не составили бы сильного княжества, если бы тому не поспособствовали исторические обстоятельства. Их периодические столкновения ограничивались лишь разорением приграничных селений ради грабежа и поиска добычи. Но с конца XII века на границах литвинов появился более существенный и грозный враг.  Им оказались  немцы.
По одной из версий, в 1158 году во время сильной бури на берег моря в районе устья Западной Двины было выброшено судно с немецкими купцами на борту. Оставшиеся в живых купцы тут же завели меновую торговлю с местными жителями, а увидев, что это выгодно, вскоре вернулись сюда, да и не одни, устроив даже склады для своих товаров, договорившись об  этом с Полоцким князем…

Как пишут историки,  к концу XII века восточные берега Балтийского моря оставались тогда последним не христианизированным уголком Европы. И вот уже по сведениям от тех самых купцов, в 1193 году Папа Римский (Целестин III) против прибалтийских язычников объявил крестовый поход.  Немцы пришли на эти земли  под знаменами римско-католической веры, заручившись при этом поддержкой своих воинов-крестоносцев, которые уже изрядно наследили по всему миру  бесславными и кровавыми крестовыми походами на восток. И вот теперь они решили попытать счастья на западных границах земель балтов.  Заметим, что речь идет о Тевтонском Ордене (Орден святой Марии). Для этой цели они получили от Папы право меча на еретиков, то есть неоспоримое право казнить по своему усмотрению любого непослушного, с их точки зрения, еретика, а также применять против них вооруженную силу с целью достижения поставленных перед собою целей.
Казалось бы, а как же христианская любовь?
Крещение туземцев-язычников, как  тогда литвинов называли немцы, а точнее  обращение этих и соседних с ними народностей в рабство, естественно, что вызывало их решительный протест. Мало того, что крестоносцы нещадно грабили, так еще резали крестьян, топили рыбаков и похищали  юных дев.  Когда литвины попытались, было, защищаться, крестоносцы  начали убивать их сотнями, сжигая дотла целые поселения. Именно для этих целей, желая послужить «делу веры», из Германии непрестанно прибывали  все новые и новые рыцари. Спохватился  тогда полоцкий князь, да было поздно…

А началось все действительно с  опрометчивого  поступка  полоцкого князя Владимира, который по своей простоте и доверчивости сам уступил пришельцам земли Ливонии (территорию  Эстляндии и Лифляндии, а затем уже земель  современных Эстонии и Латвии).  Хотя, лучше обо всем этом  поведать чуть подробнее, так как нас непременно должна заинтересовать история и самого Полоцкого княжества этого столетия.
Исходя из сведений Генриха Латвийского о сношениях князя Владимира с будущим ливонским епископом Мейнхардом можно предполагать, что Владимир в Полоцке вокняжился около 1184 года. В иных источниках сведения о нём полностью отсутствуют, а потому основным  источник информации о Владимире Полоцком остаются  «Хроники Ливонии»  Генриха Латвийского, который называет его Woldemaro de Ploceke (Вольдемар Полоцкий) и даже именует не иначе, как великим королём Полоцка. Умели же в те времена угождать, умышленно  возводя князей до уровня королей, чтобы потешить их самолюбие, после чего из такого князя можно уже веревки вить, что  и случилось.
Еще в самом начале своего правления, обласканный витиеватой речь странствующего Римского монаха-католика и миссионера Мейнхарда фон Зегеберга, князь Владимир Полоцкий  неожиданно позволяет ему проповедовать в подвластной Полоцку земле ливов, живших тогда в низовьях реки Западная Двина. Получил согласие, тот быстро учредил Икскюльское епископство, затем построил церковь, а следом за ней и замок, после чего основал и возглавил уже ливонскую епархию (1186).
Как говорится, дали лишь  палец, а в результате очень быстро и всей руки лишились потому, что  когда местные ливы отказались выплачивать епископу  церковную десятину (одноразовое отделение в пользу религиозной общины десятой части, как военной добычи, так и урожая)  это послужило поводом для появления в устье Двины воинов-крестоносцев Тевтонского Ордена.
Мало того, закрепляя свою власть на землях ливов в 1201 году, опять же  в устье Двины, немцы на деньги любекских купцов начинает строить город. Он получил название Рига, а через год  выделяются обширные земли для   нового   Ордена уже рыцарей Меченосцев («Братьев рыцарей Христа в Ливонии»), предназначенный  сугубо для обращения в католическую веру  народов  чудских  и леттских краев.
Вскоре, князь Владимир Полоцкий  уже понял,  что фактически  утерял контроль над ливами, что внешняя торговля Полоцка, зависимая от речной двинской артерии, оказалась под угрозой, а также  заметно уменьшилось  поступление дани от вассалов Полоцка в низовьях Западной Двины,  И в 1203 году  он собрал войско, чтобы повести  его в поход на  Орден, правда,  потерпел поражение.
В 1206 году к князю Владимиру  прибыло посольство уже от самих ливов. Послы жаловались на немцев, что те не держат мира, нападают на них, грабят и даже убивают, а главное — заставляют их принимать новую веру.  Смириться с этим  князю, находящемуся под юрисдикцией Константинопольской церкви, было  уже нельзя. И Владимир рассылает по всей Полоцкой земле приказ о сборе армии для большого похода на немцев. Более того, князь намеревался  на кораблях и плотах спуститься до строящейся Риги и захватить город,  выбив оттуда немцев.
Каким-то образом о посольстве ливов узнал Рижский епископ, который  снова обратился за помощью к братьям-рыцарям. В результате, когда войско князя Владимира подошло и осадило город-крепость Гольм, то за спиною  у Владимира  неожиданно оказались крестоносцы, прибывшие из Германии, а также  он узнает о высадившемся на берег войске датского короля Вольдемара, что явно изменяло  соотношения сил и полоцкий  князь  Владимира снова  вынужден был отступить, в результате чего  уже вся Ливония оказалась под властью крестоносцев, что, практически лишало Полоцк возможности торговли, так как устье Двины теперь  контролировали немцы. 
Всё это и заставило князя Владимира пойти на значительные уступки, а именно:  князь, признал  фактическое владение рижским епископом землей ливов, а  в свою очередь получил лишь право на свободную  торговлю  по Двине и на совместную охрану  с крестоносцами  водных торговых путей.

Скажем, честно, не густо. А потому, когда в  1216 к Владимиру Полоцкому с просьбой обратились уже эсты, предлагая ему идти с войском на Ригу, он  с нескрываемой радостью начал собирать новую армию, приглашая к участию в походе князей из Полоцка, Минска, Литвы, Смоленска, Витебска и Друцка. Летописцы пишут, что ему удалось собрать большое войско, но, лишь взойдя на корабль, Владимир неожиданно умирает. И уже через год все владения Полоцка в низовьях Западной Двины оказались захваченными немецкими  крестоносцами.

А  мы пока снова обратим свои взоры на град Владимир, где после смерти князя Всеволода Большое гнездо его сын Юрий  принял княжение в Ростово-Суздальской земле, которая до сего времени  не страдала от усобиц и половецких разорений.  И везде, где  появлялись  мастеровые люди, под  началом князя Юрия начинали возводиться новые города и поселения, строились церкви и монастыри. Причем, наш народ уже сам прекрасно владел искусством храмового строительства и иконописного мастерства. А рукописи, уцелевшие от той эпохи, показывали, что искусство переписывания духовной литературы достигло у них высочайшего изящества.  Те книги писались на пергаменте (писчий материал из телячьей кожи) со строгой геометричностью буквиц и слитным написанием букв в строке. Особое внимание уделялось украшением книг миниатюрами, заставкам и концовкам, а также их переплетам с использованием драгоценных камней, парчи, золота и серебра. Более того, в Ростове местный  владыка Кирилл даже основал книгохранилище, где под его руководством  сочинения собирались и переписывались с греческого языка.  Не менее важным для процветания этих земель было открытие  школ при княжеских дворах и монастырях, в которых преподавалось письмо, чтение, греческий и латинский язык, а также нотная грамота.
Одновременно с этим князь Юрий умело расширял свои владения, двигаясь вверх по Волге.  При слиянии рек Оки и Волги  он основал Нижний Новгород.  Воистину это был период настоящего благостояния на землях  названных, как  Восточная Русь.

В  1236 году  уже выросшая дочь батюшки Глеба и Елены – София, с раннего детства проникнувшись христианской верой, стала  первой помощницей у родителей. Когда молва донесла до острова  о том, что в городе Суздале княжна черниговская и дочь князя Михаила Всеволодовича – Ефросинья завела училище для девиц, где их учили грамоте, письму и церковному пению, то захотелось и ей пройти то обучение. Батюшка Глеб её благословил, но, из-за преклонного возраста, сопровождать дочь  до Суздаля взялась матушка Елена.
Величественный город  встретил гостей  колокольным перезвоном.  Подходило время начинала утренней службы.  Елена с дочерью, перекрестившись, вошли в ворота  Ризоположенского монастыря, куда как раз и принимали незамужних девиц.  Во время богослужения,  матушка словно бы забыл обо всем на свете. Столь чудно было пение, столь величественно шел ход самой службы. И, первое, что её немного удивило, так это проповедь, которую стала читать молодая монашка.
— Чему  вы удивляетесь, что ропщите, не иначе, как позабыли слова Господа: —  были её начальные слова. —   Если презрите Мои постановления, то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа. Да моровую язву, доколе не истребит она вас с земли. Да язвы те будут великими и болезни злые…   Или забыли уже, что попустил Господь жителям Новгорода, где был страшный голод и мор, а последующий пожар  выжег весь город  дотла.
Тут молодая проповедница на минуту смолкла, обхватила голову руками и закрыла глаза.
Прихожане замерли, они, очевидно, знали, что последует за этим…
— Вижу… — тихо произнесла монахиня, не открывая глаз, — как несметные полчища монголов снова врываются в наши города, поджигают дома, убивают и угоняют в плен людей, как земля и реки наши напояются кровью невинных женщин, детей и стариков.
Услышав эти слова все, крестясь, опустились на колени.
— За что нам сие, Господи? – чуть шевеля губами, словно бы разговаривая с Богом, вопрошает монахиня.
— Матушка, кто это прозорливица? — спросила Елена, женщину, стоявшую рядом с ним на коленях.
— Это сестра Ефросиния, дочь князя Михаила Черниговского.
«Значит, нам к ней…»! —  подумала Елена.

Казалось бы, о каком новом  нашествии монгол на  наши земли  могла идти речь,  если они  только что её покинули, о чём могла предупреждать Ефросиния Суздальская?
Мы ведали,  что после смерти  Чингисхана (1222) великим ханом был провозглашен Угедей – его сын. Но не ведали того, что не иначе, как опьяненный  рассказами своего брата Субудая, который и добился победы на Калке,  великий хан Угедей  отправил уже своего племянника Батыя с огромным полчищем  для покорения ещё не ведомых им народов, что жили севернее и западнее Каспийского моря.
Ровно через полгода после той проповеди  поздней осенью 1237 года Батый  обратил в пепел столицу болгар, живших на Волге, а затем через леса  прошел быстрыми рейдами и не только разграбил, но и сжег целый ряд городов древнерусских княжеств в бассейне Волги и Оки,  включая Пронск и Белгород. 
Их стратегия и тактика везде и всегда оставалась неизменной. Более того, — это войско было связано единой задачей, единой волею и целью, а главное имело единое управление, которое требовало неукоснительного выполнения поставленных задач, в отличие от наших князей, где каждый норовил покомандовать самостоятельно.
Да будет вам известно, например, что даже собственные беглецы предавались там  смерти. Если из «десятка», «сотни» или даже «тысячи» несколько человек билось храбро, а остальные осторожничали, то весь остаток также безжалостно предавался смерти, что невольно заставляло остальных биться отчаянно.
Интересно и то, что передовые отряда, например, не занимались грабежом, их задача заключалась в том, чтобы убить, как можно больше врагов. А уже, шедшее им вслед, основная часть войска грабила и безжалостно уничтожала всё, что встречало на своем пути.
Или, например, если передовой отряд видел, что противник силен, то делал вид, что отступает, заманивая  противника в засаду. Обман, коварство и жестокость считались у них позволительными. И ещё, если пленников было слишком много, то их просто разводили по «десяткам» (первичная боевая единица), а уже там им просто рубили  головы топорами. Из захваченных в живых оставляли лишь тех, кто мог быть им полезен в знании неведомого им ремесла, а также молодых и сильных, которых  они забирали для продажи в рабство.
И вот теперь, хочется задать вопрос: зачем Батыю вообще понадобился этот поход на Русь? Подчинив себе земли  Волжской Булгарии, он и так приобрел  обширнейшей и богатый улус, в котором мог  спокойно провести остаток жизни сам и все его отпрыски, тем более, что  ожидать для себя высшей власти он  не надеялся так, как в Каракоруме ему  уже была уготована лишь роль почетного императора, когда решения за него принимали бы другие, а он лишь молчаливо склонял голову в знак согласия. К тому же,  за его спиной стояла стая молодых и голодных царевичей, также мечтающих о славе полководцев и завоевателей чужих земель.  Возможно, что он сам понял о том, что каждый его очередной поход может стать для него лично последним, а значит,    он должен будет запомниться на века…

Ранней зимой 1237 года Батый уничтожает Рязань и  все  города этого княжества и вот  его войска  оказываются уже на границе Владимиро-Суздальской княжества и первый город, который подвергся их нападению  был Суздаль.

Монахини, по настоятельной просьбе Ефросинии, остались в своём монастыре, что был окружен невысокой оградой и молились. Согласно ее пророчеству, архангелы должны защитить их монастырь. Так  всё и случилось: хотите, верьте, а хотите – нет, но монголы, полностью разграбив город и убив почти всех его жителей, уходя на Владимир,  обошли  стоявший на их пути монастырь, словно бы его и не было вовсе. Что еще больше убедило юную Софию в правильности, выбранного для нее, родителями пути. Вскоре, она сама добровольно принимает постриг с именем Ольга.

Когда  начался штурм уже Владимира, то епископ Митрофан, великая княгиня и супруга Юрия с дочерью и внуками заперлись в соборной церкви.  Монголы подожгли её и все погибли, задохнувшись в дыму. После чего двери были взломаны,  и начался небывалый доселе грабеж: забирали драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, ризы с икон, с мертвых священников срывали богатые облачения, а с женщин дорогое убранство и украшения…
К февралю монголы уже овладели четырнадцатью городами, не считая городищ, слобод и деревень.
Великий князь Юрий в это время с войском стоял на реке Сити, и когда до него дошла весть о разгромленном Владимире и смерти его жены и детей, мужественный князь, не стесняясь  слёз, опустился на колени.
— За что, Господи? Неужто пришел для меня конец Твоему милосердию? Лучше мне умереть, чем жить после всего, что случилось. Ради чего мне теперь жить?
Вскоре великий князь догнал войско монголов и вступил с ними в неравный бой, где и погиб, отчаянно сражаясь.

Эта победа открыла монголам выход на Новгород о богатстве которого они уже были наслышаны. И вот уже горят Волок-Ламский, Тверь, а впереди Торжок, который оборонялся почти две недели, но, не дождавшись подмоги, был сдан, после чего все его жители были истреблены.

До Новгорода оставалось не более ста верст…
И снова, монгольское войско  неожиданно повернуло назад.  Казалось бы, почему? По одной из версий причиной тому было ранее весеннее половодье, а Новгородская земля, как вы знаете, изобилует реками и озерами, что явно затрудняло бы переправу многочисленного монгольского конного войска. Правда, они и ранее преодолевали водную гладь, имея для этого большие кожаные мешки, которые набивались сеном или в них клали  одежду, затем сгоняли лошадей в воду и к их хвостам привязывали те мешки, а уже затем на них, как на плотах, и сами переправлялись на противоположную сторону… Но одно дело летом, а  тут  ранняя весна с  мощным течением разлившихся рек. Понятно, что такой способ переправы был опасен. Плюс к этому наличие вязких и непроходимых болот, которые практически было невозможно обойти.
Именно это и спасло Псков и Новгород от монгольской чумы, как и большую часть тех земель, что впоследствии отойдет к новому образованию, которым станет Беларусь.
На обратном пути, монголы неожиданно столкнулись с упорным сопротивлением небольшого городка под названием Козельск, входящим в число городов Черниговского княжества. Жители,  которого, узнав о приближении монголов, собрались на соборной площади.
— Братья, — взывал к народу городской староста. — Аль мы не положим жизни свои за нашего молодого князя. Глядишь,  за то и на земле славу приобретем и на небе венцы небесные получим…
После чего единогласно решили, что лучше умереть в бою, чем самим открыть врагу ворота своего города. Несколько последующих дней  они достойно держали оборону Козельска. И даже после того, как монголы разрушили городские стены и ворвались в город, то все, от мала до велика, отчаянно бились с ними кто на ножах, кто с вилами, топорами или косами… Княжеская дружина во главе с князем Василием  смело и неожиданно для врага вышла из города и сама  напала на неприятеля, перебив более 4 тысяч воинов, хотя вся там и полегла… После этого боя Козельск был прозван Батыем самым «злым» городом. 
Чудом оставшиеся в живых после ухода монголов, нашли-таки  тело своего молодого князя, который будучи сбитым с коня,  и тяжело раненным, просто захлебнул  в  чужой крови…
Историки пишут, что после битвы у стен Козельска, Батый принял решение повернуть  назад в половецкие степи. Уж больно непредсказуемым показался ему этот народ и сама возможность его дальнейшего беспрепятственного похода по этим землям.

Узнав о гибели Юрия, следующий за ним по старшинству брат – Ярослав Всеволодович приехал княжить во Владимир.
После монгольского погрома грустное зрелище представляли собою земли Владимирского княжества. Вместо городов – груды дымящихся развалин, все колодцы заполнены трупами и повсюду полное запустение. Единицы, уцелевшие от погромов, возвращаясь на свои земли, а начиная возрождать жизнь заново, каждый раз оглядываясь, смотря, нет ли за спиной очередного ворога.
Князь Ярослав оказался деятельным и распорядительным, к тому  же ещё обладал и твердым нравом. Для начала он приказал повсеместно похоронить останки убитых, чтобы предотвратить  распространение возможной заразы и первым же делом восстановил на местах правосудие, в котором сейчас так нуждалась земля и люди, пытаясь таким образом приостановить начавшееся повсеместно мародерство.
Но было и еще нечто, что его волновало и как-то поутру, он призвал к себе воеводу.
— Послушай меня воевода внимательно. Тебе необходимо снарядить судно, набрать команду из отчаянных и храбрых воинов, которым нужно будет пробраться к берегам Балтии, где стать моими соглядатаями. Пусть вызнают в Ливонских землях все планы этих католических святош, особенно немецких рыцарей, которые прикрывают свои плащи католическими крестами. Все, о чём  прознаешь, будешь сообщать с верным человеком моему сыну князю Александру, который сейчас в Новгороде, чтобы и он знал о том, что ему ждать  от этих беспокойных  соседей в ближайшее время…
— Дозволь слово молвить, великий князь, — начал воевода.
— Слушаю тебя.
— Я тут перебирал бумаги воеводы Добрыни…
— И что в них? — вопрошал князь Ярослав.
— Нашел значительные суммы, которые выплачивались из казны некоему епископу Адальберту… — продолжал свой рассказ воевода.
— Не хочешь ли ты сказать, что сей католический епископ был на нашем содержании?
— Об этом самом, великий князь. Более того, из бумаг вызнал я и то, что воевода Добрыня сам, под видом торговца, совершал поезду к  берегам Балтийского моря. И то, что он  шел  туда неким коротким путем…
— Вызнал, что это за путь?
— Да, князь! В пяти днях ходу от Киева на Днепре есть остров, который скрывает городище  бывшее погостом ещё  со времен правления великой княгини Ольги и который стоит на реке Болотне, впадающей там в Днепр…
— Загляни туда и сам всё вызнай…

В начале осени 1239 года к острову пристало обычное торговое судно.
Купец, назвавшийся его хозяином, расплачивался за помощь в перетаскивании судна в русло Болотни и  за постой своей  команды зело щедро.
А поздно вечером он же о чем-то долго беседовал с братьями Воеводиными.
Поняв, что имеют дело с посланцем великого князя, отправляющегося для каких-то особых дел к берегам Балтии, все вместе решали, кто пойдет с судном в качестве лоцмана и переводчика одновременно.
 Таким человеком мог быть только  сын покойного Олега Литвинова — Иоанн.  Он знал язык литвинов и, к  тому же,  не был  женат.
Иоанна пригласили для беседы. Узнав в чем нужна помощь, он сам вызвался идти с этой тайной экспедицией. Юстас, который уже был в таком переходе, лежал, сваленный болезнью,  однако же, познакомил Иоанна с составленными его отцом,  лоциями, а утром батюшка Глеб благословил служилых людей на отъезд…

Теперь мы вернемся к берегам Балтийского моря, куда и отправлялась эта тайная экспедиция. В описываемом нами столетии, уже порабощенные немцами, ливы практически полностью утратили свою самостоятельность. К тому же, пытаясь оказать немцам военное сопротивление, их численность сократилась настолько, что  на эти земли тут же стали переселяться латыши. Пройдет несколько десятилетий и язык  ливов полностью вытеснит язык латышей, а пока…
Еще месяц ушел на то, чтобы  участникам тайной экспедиции, уже как сплавщикам леса, удалось-таки дойти до Балтийского моря. Здесь очень помогло знание Иоанном языка литвинов и, конечно же, серебро, которого у них было в достатке.
Там Иоанн вызвался совершить дерзкую поездку в Ригу, где  узнал о том, что против новгородцев, этих врагов римско-католической церкви и лично Папы,  в начале следующего (1241) года готовится крестовый поход. И, что для  этой цели  будут  даже объединены силы   крестоносцев: Тевтонского Орден  и Ордена Меченосцев, которых Папа Римский обещал наградить ими же захваченными землями…
После возвращения,  полученные известия обсудили,  и  Иоанн был отправлен в Новгород, где должен был предупредить обо всем услышанном князя Александра.
Для Пскова и Новгорода сей временной отрезок времени был  достаточно сложным. После уступки полоцким князем властолюбивым немцам  Ливонии, они обратили свои взоры уже на  западную окраину наших земель. Становилось понятным, что призвание на эти земли крестоносцев, было осуществлено не столько с целью окрестить  балтийских язычников в католическую веру, а  более с целью обратить в свою веру тех, кто уже присягнул греческой вере, то есть тех, кто уже впустил Иисуса в свои жизни,  а затем прибрать к своим рукам  не столько их души, сколько  их земли.

Здесь нужно сделать важное добавление о том, что в начале XIII века и Псков и Новгород перестали считать себя Русью. К ней они теперь относили лишь земли Владимирского и Киевского княжеств. Более того и  нынешние отношения их между собою выстраивались крайне неровно. По мере необходимости, они могли быть, как союзниками и партнерами,  так и противниками.
В 1228 году псковичи, например,  вообще разорвали союз с Новгородом и заключили его с Орденом Меченосцев,  после чего великий князь Ярослав даже объявил Пскову войну, подвергнув город  военной и экономической блокаде. Закончилось все новым возобновлением  союзного договора с Новгородом.
И еще, Псков, по крайней мере,  часть его  боярской и зажиточной торговой  знати во главе с местным князем уже видели своё будущее  под скипетром католического Рима, но верх тогда взяла православная группировка, и князь был изгнан из города. Но когда войска Ордена меченосцев подошли к городу, то псковичи, по крайней мере, те, кто ещё оставался сторонником князя, открыли им ворота своего города-крепости. После  Пскова крестоносцы взяли Изборск и Копорьев, отрезав тем самым большую часть территории,  которая относилась к  владениям новгородцев, что не могло их не взволновать.
В это самое время   Папа Римский своей  уже  очередной буллой правом на захват Новгорода благословил  ещё и  шведов.  Казалось бы, причем тут  шведы? Здесь камнем преткновения стала Финляндия, где кроме насильственного насаждения западного католичества, истинной целью Римский церкви было обладание  и её обширными территориями.   
Однако, знав о маршруте продвижении шведов, молодой князь Александр успел опередить их в устье Ижоры, где они бросили якоря своих судов и,  раскинув шатры, расслабленно отдыхали после  морского перехода.
Рубились новгородские молодцы отменно и враг бежал. Однако праздник победы был омрачен известием, что князя Александра сначала незаслуженно обидели, умалив его роль в той победе, а потом и вовсе изгнали из Новгорода, сказав, что более в его помощи не нуждаются. 
И Александр ушел  в Переславль…

А в это самое время (1239) монголы,  словно чума, снова совершают  свой  очередной набег уже на территории южных княжеств бывшей Киевской Руси. Батый начал с Переяславля, который разграбил  и разрушил до основания. Затем осадил  красавец Чернигов. Город, стоявший на высоком берегу Десны,  то есть, имея хорошую позицию и отчаянно защищаясь, все одно  был взят и полностью сожжен.
На пути монголов теперь оставался  лишь Киев.
Вскоре огромное полчище монголов обложило город со всех сторон. Летописцы пишут, что от рева быков и верблюдов, от ржания нескольких сот тысяч лошадей, да гортанных криков самих монгольских воинов, жители города при разговоре едва могли слышать друг друга.
Так случилось, что самого великого князя в Киеве тогда не было,  и защита Киева легла на плечи воеводы Дмитрия. Когда сегодня мы рассказываем о той битве за Киев, то даже перелистывая страницы летописи, все одно  не до конца понятно, откуда у нашего народа бралась  тогда сила и мужество, чтобы, не щадя живота своего,  отстаивать бывшую столицу.  Свидетельством тому  служит и тот факт, что, пожалуй,  впервые, сам Батый, удивленный воинской доблестью и личным мужеством воеводы Дмитрия после взятия города даровал ему жизнь…
Древний христианский город с его изумительными храмами, включая и Печорскую лавру, был разрушен  до основания.  Понимая, что ждет остальные княжества, воевода Дмитрий при первой же возможности указал Батыю на земли более богатой соседней Венгрии.  Да, согрешал, но что оставалось делать, если вся столица  Киевской Руси и так  уже была разрушена и сожжена, а на восстановления даже небольшого града требовалось десяток лет.  Как бы это не показалось странным, но Батый прислушался к словам воеводы русичей и вскоре повел свое войско к границам Венгрии, разграбив, правда, по пути наши города: Каменец, Владимир, Галич и ряд иных.
И вот уже весть о разгроме Киева и о том, что  огромное войско Батыя идет к границам Венгрии,  навела страх на все Западные королевства.
Весной 1241 года монголы перешел Карпаты, и сначала разбили войско венгерского короля, затем разгромили  отряды польских князей и вскоре оказался в Силезии. Путь на Германию был открыт.  Спасли тогда немцев  войска чешского короля.  Потерпев своё первое и серьезное поражение,  уже явно  обессиленные битвами, монголы отхлынули  на восток.
Европа оказалась, таким образом, спасена, а вот весь последующий гнет монгольской орды приняла на себя  уже Владимирская Русь, а точнее и часть того народа, и чьи земли, со временем, и станут Белоруссией.

Иоанн в это время добрался до Новгорода с тревожным известием для князя Александра о том, что крестоносцы,  захватив Псков, вместе с покоренными ими чудью и эстами готовятся выдвинуться на Новгород.
 Ему ответили, что князь в Переяславле, но когда новгородцы  прознали от Иоанна о надвигающейся на них опасности, то сами срочно послали посольство во Владимир просить  у киевского князя Ярослава возвращения им на княжение  Александра. Тот, занятый восстановлением Владимира,  предложил им на княжение  своего следующего сына Андрея.  Новгородцы заупрямились...
— Сами Александра изгнали, сами  и просите о возвращении, — ответил им в ответ великий князь. — А теперь ступайте у нас у самих тут дел невпроворот.

А небольшие отряды немцы уже грабят купеческие обозы в окрестностях Новгорода, наносят ущерб торговле…
Просить от имени горожан о возвращении Александра в Новгород взялся владыка Новгородский Спиридон. Князь Александр не стал противиться и первым делом силами своей дружины и Новгородского городового полка подошел к Пскову. Вместе со всему шел и Иоанн Литвинов…
Ворота на этот раз им открыла другая часть псковичей, которые ратовали за православие против католицизма. Говорят, что князь Александр был предельно решительным и для начала, утверждать не стану, он перевешал  в Пскове  всех изменников. Как вы уже понимаете, это были люди разных сословий, явно или тайно исповедовавших католическую веру.  А затем, дождавшись подхода войска суздальского во главе с князем Андреем (брат Александра) они  вместе освобождает Изборс и Капорье, где рыцари оставили лишь небольшие гарнизоны, так как не предполагали, что новгородцы сами пойдут на них войной.  И тут, князь Александр, вернув себе своё,  отпускает уже  дружинников  в разбой на  землях, занятых эстами, то есть позволяет им заниматься мародерством, пополняя свои обозы награбленным и запасами снеди.

Так случилось, что основные силы Ордена в это время находились за многие километры от  Новгорода,  а те, кого Орден  сумел противопоставить Александру, включая воинов из числа  чуди и эстов,  выдвинулись им навстречу.
Иоанн, как знавший языки,  был высланный  в разведу.  Вскоре он обнаружил рыцарей числом до  50, включая и сотню  тех, кто составлял  их сопровождение.
Утром следующего дня новгородцы уже встречали крестоносцев  вблизи  Чудского озера, воды которого высвободились ото льда, а значит,  и лишали немцев возможности  совершения какого-либо обходного маневра. А с противоположной стороны новгородское  войско прикрывал сосновый  лес, где князь разместил резервные войска.
Видя это,  немцы оставалось лишь, выстроившись  колонной и ощетинившись пиками,  образовать построение, имевшее название «острая колонна».
Несколько попыток прорвать строй, закованных в броню,   конных немецких рыцарей, ощетинившихся пиками,  не увенчались успехом.   Новгородцы  стали нести большие потери.   
Тогда Иоанн Литвинов  выпряг  лошадь, а затем, развернув,    тяжелую и  нагруженную фуражом,  телегу, с несколькими мужиками,  взявшись за оглобли,  быстро набирая скорость по стылой еще земле, словно тараном врезался  в бок  немецкой колоны.  Лошади невольно, шарахнулись в стороны,  ломая строй, чем и воспользовались новгородцы, устремившись в образовавшийся проход.  Следуя  примеру Иоанна, также  поступили и с остальными телегами… А, вскоре, одержали  в этом бою победу.   

Ливонская хроника, которой нет оснований не доверять,  пишет, что в том бою погибло  двадцать рыцарей,  и шесть рыцарей было   взято в плен.  Чудь и эстов не считали, так как ночью они просто сбежали с поля боя, почуяв для себя серьезную опасность.
Однако эта  небольшая битва, в которой двадцать рыцарей было убито, а шестеро взято в плен, получила большой  политический резонанс. На целых десять лет был заключен мир  с  Орденом, который  отказался от всех недавних завоеваний и уступил новгородцам часть Латгалии.
Узнав о победе сына, князь Ярослав велел отслужить благодарственные молебны, а сам неожиданно для всех  отправился к хану Батыю, который все ещё стоял великим станом на берегу Волги, где  им была  заложена первоначальная столица, именованная Белой, а по западноевропейским источникам, — Золотой Ордой, ставшей его постоянной ханской ставкой. И ездил туда дважды. Он даже посетил  столицу Монгольской империи — Каракорум. Но, по возвращению домой, тяжело  заболел и вскоре умер. Если принять во внимание, что тело князя каким-то образом все посинело, то было высказано разумное предположение, что Ярослав был там отравлен.
Практически одновременно в волжской Орде был убит второй из трех самых влиятельных  князей — 67-летний Михаил Всеволодович Черниговский, по легенде отказавшийся пройти обряд языческого поклонения, а возможно и по той причине, что Батый не смог простить ему  потерь под Козельском.

Новгород все равно продолжал оставаться для немцев лакомым куском. Новый  Папа Римский (Иннокентий IV),  уяснив, преподанный  немцам,  урок,  уже не грозил новыми войнами, а стал пытаться подчинить себе наши земли путем льстивых убеждений, а подчас и откровенной ложью.  Первое такое посольство во главе с кардиналами Гальдом и Гемонтом в 1251 году предстало перед князем Александром.
— Пошто прибыли, али забыли уже мои слова о том, что кто с мечом  к нам придет, тот от меча и погибнет? — спросил их князь.
— Прибыли мы к тебе князь по слову отца твоего Ярослава, который перед самой своей смертью изъявил монаху Плато Карпини желание подчиниться вместе со всем своим народом престолу Римскому…
— Я об этом ничего не слышал.
— Нам вестимо, что  дети  русичей почитают родителей и всегда выполняют  посмертную волю своих отцов.  Теперь посмертную волю великого князя и отца  надлежит выполнить и тебе, князь. И поверь, что лишь смерть, а нам известно, что твой отец был отравлен, помешала выполнения им своего решения.
— Откуда вам известно об отравлении князя? Или кто-то из вас сам был в это время в Монголии? Или же вы пытаетесь сейчас выдать желаемое за действительность? А может, быть вы сами участвовали в том заговоре?
Кардиналы молчали.
— Тогда слушайте мои слова. Если бы отец мой и великий князь воистину согласился бы подчинить мой народ престолу Римскому, то вряд ли после этого мы могли бы победить ваших рыцарей, когда я лично просил Бога рассудить наш с вами спор за эти земли. А потому, как Господь отказался быть на вашей стороне, то нет  и мне веры словам вашим. Предлагаю вам как можно скорее покинуть земли  наши раз и навсегда…

И если земли Северной Руси остались далее  непокоренными немецкими крестоносцам, то все восточные, западно-восточные и южные княжества были опустошены и выплачивали дань монголами. Более того, ханские сановники уже вели перепись всех оставшихся в живых на землях бывшего Киевского княжества, от земледельца до боярина, налагая на каждого поголовную дань. А князьям вообще было велено являть себя в Орду с сыновьями и богатыми дарами, выказывая этим свою полную покорность монголам.
Вскоре, Батый вызывает  к себе  новгородского князя.  Александр, взяв с собой брата Андрея, приехал в кочевую столицу Батыя, называемую у нас Волжской Ордой. И они увидели тысячи телег,  на которых перевозились кибитки, стада верблюдом и  волов,  огромные табуны лошадей и отары овец. Все это жило, двигалось, нещадно орало…
Хан Батый встретил их в разрисованной войлочной палатке, сидя на золотом возвышении более похожем на постель. По его правую руку сидели мужчины, а по левую – женщины. Это были жены, братья, сыновья и сановники хана Батыя.
После обмена несколькими фразами и, поняв, что князь явно умен по сравнению с иными князьями, Батый, неожиданно для Александра, направляет его в Большую Орду, давая мудрому русичу самому увидеть те необозримые территории и народы, которые он уже покорил. В ходе того тяжелого и длительного перехода наши князья поняли то, что за жестоким варварством, перемешанном с безвкусной пышностью и  неопрятностью, как в еде, так и в одежде, у этого народа была невероятная сплоченность, безусловное повиновение старшим и удивительная выносливость. А главное это, что с этим народом, считавшим себя обладателями всей вселенной,  можно-таки  ужиться лишь при  условии  раболепного им поклонения.
Александр и Андрей вернулись из Каракорума целыми и невредимыми. Андрей получил в княжение Владимир, а Александр – Киев, правда, в него сам не поехал, а посадил там своего наместника.
Вместе с их возвращением на родные земли произошло то, с чем народу было трудно смириться, а именно. Монголы  упраздняли само понятие Вече,  так как им было удобнее вести дела по сбору дани, например, с поставленным ими князем, чем с народным сходом, которое постоянно может менять свое  мнение, а значит, и решение.
А тут еще взорвался Новгород, жителей которого  обложили постыдную данью монголам, которые их даже не покорили.  И тогда князь Александр,  который некогда сам был защитником независимости Новгорода, уже чувствуя  своё старейшинство и силу, которая теперь стояла за ним,  неожиданно и жестоко наказывает новгородцев, обрезая носы и выкалывая глаза, тем боярам, которые  были  ярыми противниками  уплаты дани.
В числе виновников, как бы грустно это не прозвучало, оказался и сын Олега Литвинова - Иоанн, который остался жить в Новгороде, где, как признанный всеми герой, женился на боярской дочери и они успели даже родить сына, названным именем Антанас. После проведенных нам ним экзекуций у него не выдержало сердце… Его жена Елизавета с  пятилетним сыном решилась везти тело своего мужа на  его родину – в  Болотный.

Позже, опять же с целью подавления возможных волнений,  князь Александр, на которого ранее чуть не молился народ, привел в Новгород и самих монголов. То есть, мало того, что  славяне сами резали друг друга, так еще привели поганых…   В результате, новгородцы вынуждены были уступить. Правда, обещая выделять-таки дань, они не хотели видеть в своем городе монгольских сборщиков, этих «басурманы», как их тогда в народе прозвали. На  том и договорились, что собирать дань будут сами и передавать князю, а уже тот пусть везет её в Орду.

Кстати сказать, в это время в самой Золотой Орде, в связи со смертью Батыя (1255),  произошел свой  переворот. Сначала  сына и наследника власти Батыя – Сартака убивает его собственный дядя Берке, который  объявляет  ханом себя, а  вступив во власть сбор дани с княжеств,  вверяет  собирать, назначенному им,  наместнику Улагчи.
Возвращаясь из очередной  поездки в Золотую Орду,  в 1263 году  князь Александр, тяжело заболев,  останавливается в Нижнем Новгороде,  где принимает монашескую схиму и вскоре умирает, так ни разу  и, не заехав в Киев,  который получил в своё княжение.

Таким образом, ближе к концу XIII века  некогда крупные княжества, такие, как:  Киевское,  Полоцкое, Туровское и Пинское, Галицое и Волынское, а также Черниговское  внутри себя рассыпались, словно карточный домик на множество удельных княжеств. Естественно, что  территории этих княжеств стали  привлекать внимание польских и венгерских королей, а также литовских князей и половецких ханов. А некогда  могущественный Полоцк уже не мог сам ничего контролировать, так как большая часть подвластных ему земель теперь полностью попал под власть немецких крестоносцев.

Болотный, не иначе, как волею Провидения до сего времени не подвергся разгрому отрядами монголов по причине свой скрытности на Днепре  и невозможности подхода к нему по берегу в связи с нескончаемыми непроходимыми топкими болотами в тех землях.  Однако то, что иногда на пустынном, казалось бы, острове останавливаются суда, не могло вечно остаться  незамеченным.
Вот и сейчас к острову причалило судно, на котором Елизавета привезла из Новгорода  тело своего мужа  Иоанна. И эта  вынужденная остановка, так уж получилось, не могла остаться без внимания некоторых членов экипажа. Казалось бы, что молодая баба с ребенком, да ещё  и покойником будут делать на пустынном берегу?

Поминальная трапеза было очень скромной. Каждый, сидящий за столом, услышав рассказ Елизаветы о подвигах Иоанна Литвинова,   и подробности о его смерти,  был оглушен не столько хладным, сколько жестоким отношением князя Александра к тому, кто, рискуя своей жизнью, помог спасти Новгород.
В это время со стороны улицы раздался удар сторожевого колокола. Все, кто мог держать оружие, выскочили из домов, где дружинники  Болотного уже сражались на саблях с десятком неизвестных. Потом до утра досчитывали своих раненных и чужих убитых.
Утром братья Воеводины  допрашивали  пленного.
— Чьи будете и куда путь держали?
— Мы люди князя Андрея Владимирского, брата Александра, того, что в Новгороде княжит. Везли товар  в Киев, да черт тут нас попутал, глядим, баба молодая с ребенком, да еще и с покойником к берегу велит нам пристать, вот и решились проводить её немного, как бы что с ней не случилось…
— Что же вы  ночи-то  дожидались, чтобы ее  провожать?
— Судно надо было  сначала поставить, то да сё…
— Понятно. Теперь слушай наше решение. Товар ваш мы конфискуем, судно забираем, а деньги,  вырученные за товар, пойдут семьях тех, кого вы успели поубивать или ранить.  Так как время сейчас тревожное, а вы напали на княжеский погост, то и выпустить тебя  живыми мы не станем,  дабы  других  за собой не привел…   Прости нас, но мы вас к себе не звали. Захочешь исповедоваться перед смертью, призовем священника.
Пленный лишь согласно опустил голову.
Когда утром его выводили из острога,  сын покойного Иоанна неожиданно вышел из толпы жителей Болотного и  вдруг, подойдя к плененному, протянул ему кусок хлеба, отчего у отца Глеба, видя проявленное к пленному  сострадание,  кольнуло в сердце.  И хотя Елизавета тут же подхватила сына и отошла  с ним в сторону, тот пленный и мальчик еще какое-то время обменивались взглядами.
И батюшка Глеб уже понял, что Господь привел  в  Болотный того, кто сможет продолжить его дело.
Видел эту сцену и Вечный дед, который после длительного перерыва снова показался на острове и, скорее всего, не случайно.
Болотный, как мы уже сказали, отгороженный от большой беды, медленно, но верно, зализывал свои раны. Сначала отпели и похоронили Иоанна с теми жителями, что погибли от рук нападавших, а по осени сыграли свадьбы Василиска и  Андрея  Воеводиных.
После чего, всю длинную зиму священник посвятил юному отроку Антанасу, готовя себе достойную смену, а по весне сам сопроводил его в Киев для последующего обучения и поставления в священный сан.
Через пять лет  молодой священник переступил порог храма в Болотном.
За эти же годы, батюшка Глеб, уже повидавший стольные города иных княжеств и, словно бы,  предчувствуя большую беду, теперь хотел обезопасить и своих пасомых от нежданного ворога, с какой бы стороны он не вышел к Болотному, а поэтому,  как только очередная зима вступала в свои права, то все, от мала до велика, отправлялись на  заготовку камня и строевого леса, чтобы по первой воде  сплавлять тот лес  в Болотный,  где  была   начаться великая по тем временам  постройка  нового и хорошо укрепленного города.
По весне, как только сошел снег,  стало видно, что везде, где только было можно, уже лежали, привезенные санным путем, глыбы камней,  который начали  ломать и подвозить  еще с осени.  А как только прошел ледоход, то стали спускать по воде и, заготовленный для строительства, лес. И вот уже серые бревна лежат высокими грядами, подсыхая, по берегам Болотни.
И так пять лет подряд.
Вместе с  травой, что пробилась, как всегда неожиданно и густо, на воздух вышел и отец Глеб.  Последнее время он служил уже редко, сказывался и преклонный возраст, и болезни, а потому  уже ближе к пасхальному богослужению он передал свой приход молодому священнику  Антанасу Литвинову.  Когда тот поинтересовался почему столь много сил и времени батюшка отдает строительству нового города, то услышал о том, что у каждого человека, кем бы он ни был, должен быть своей хорошо защищенный угол, который укрепляет в каждом из нас веру в незыблемость  бытия и в то, что до конца своей жизни,  никто и никогда не выгонит его со двора, даже когда иссякнут его силы. И о том,  что у  каждого человека  должна оставаться надежда на то, что и смерть свою он встретит в покое и в окружении  детей, которым, умирая,  оставит непоколебимую уверенность уже в их завтрашнем дне.
С того дня, как отец Антанас в сослужении с батюшкой Глебом  освятил начало закладки церкви и верхнего града, прошло уже три месяца.  Болотный  менялся буквально на глазах.  Молодые строили новый град для себя, с целью оберега уже своих семей, наделяя свои палаты невиданной ранее красотой и объемами горниц, а  новый храм, возводимый в честь святого Петра,  поражал величественностью.
Кто-то подкатил батюшке кругляк, и  он присел
От ударов по камню, у него заложило уши, а белая мгновенно пыль покрыла его черное облачение. Он видел, что уже  поднялись стены новых теремов на противоположном и высоком берегу, разглядывал шатры и кровли строений, а также видел то, как напрягаясь, лошади,  когда тянули на волокушках, глыбы, уже обработанного, белого камня.
Работали и стар и млад, помогая кто, чем мог.
А рядом уже дымились костры, женщины подвозили котлы с едой для всех работников.  Вкушали из общего котла попеременно, черпая ложками рассыпчатую гречу, запивая ее горячим мясным отваром. На столе лежала печеная репа, хлеб, квас, моченые яблоки. Мясо лежало отдельно на протвинях,  и каждый мог брать его сколько пожелает.
Мальчишки, похватав куски, уже гонялись друг за другом…
Жизнь продолжалась.
Старик-священник уже видел и то, что  соборный труд в деле строительства нового Болотного объединил людей и то, что град растет буквально на глазах, а это означало то, что он  уже сделал то, ради чего Господь все еще оставлял его на земле.
Вечером, после молитвы, он поужинал вместе с женой Еленой. И вдруг, нечаянно, заметил ее глубокие морщины на шее и,  чуть запавший рот,  той, кто скрасил его дни по возвращении в Болотный.
«Знать и ей пришел срок увядания», — подумал он.
Вечером, уже на ложе, он неожиданно огладил ее по голове,  от чего она вдруг вздрогнула, а затем заплакала, словно бы догадываясь, что он с ней прощается.
— Прости меня, если чем обидел, — произнес он, чуть шевеля губами.
— Господь простит, прости и ты меня, Глебушка…
— Через сорок дней после моего погребения поезжай  к игуменье Ольге.  Пусть  наша ладушка  возьмет тебя в  свой монастырь
Утром уже все знали, что батюшка отошел в мир иной…
Ровно через сорок дней, после поминовения мужа Елена, благословясь у отца Антанаса, отправилась в дальний путь. И, если судить по хроникам, более в Болотный она  уже не вернулась, очевидно, оставшись в том монастыре с дочерью.

И еще, чуть не забыл.  Кстати, раз мы столкнулись с разбойными людьми, обозначившими себя служивыми князя Андрея, то два слова о нем. Этот молодой князь, вернувшись с Александром Невским из Орды и получив в удел Владимир,  не хотел постоянно чувствовать себя  подневольным, даже не брату, а более монголам, которые требовали себе, как мы уже сказали, раболепного поклонения. И даже притом, что они не насиловали, как говорят историки, нашей веры и не обращали внимания на образ жизни покоренных им народов, все одно, ощущение нахождения  в неволе,  долгое время не оставляло Андрея. Именно с этой целью он венчался на дочери Даниила Галицкого, зная, что этот князь еще не кланялся Батыю, не признавал себя его данником и искал средства избежать этой тяжелой и несправедливой повинности.
Понятно, что мир не без завистливых людей, а потому очень скоро  помыслы князя Андрея становятся известны в Золотой Орде и вскоре он узнает, что лично против него  вышел в поход один из военачальников Батыя – хан Неврюй во главе с карательным корпусом.  Андрей попытался, было,  бежать и снова был выдан кем-то из ближнего своего окружения,  а потому  под Переславлем его уже ждала засада, где его дружина была почти полностью перебита.
Воины Неврюя  опустошили и сожгли Владимир, а затем, словно горох,  рассыпаясь по земле, истребляя людей и все, что двигалось, сжигая  жилища, показывая этим, что за вину князя  теперь будет расплачиваться его народ.
Андрей с остатком дружины поспешил в Новгород, но там его не приняли.  Чувствуя себя изгнанником на родной земле,  он вместе с женой через Псков и Колывань (Ревель) уходит в Швецию и более что-либо существенного о нём  не известно. Однако, в 1256 году он неожиданно вернулся и был принят братом Александром, а тот помирил  его с ханом, выхлопотав ему в удел Суздаль…


        Глава XII.
      КНЯЗЬ ДАНИИЛ ГАЛИЦКИЙ И ДРУГИЕ

Для начала напомним, что Галицко-Волынское княжество под началом представителей династии Рюриковичей было одним из самых больших княжеств периода распада на юго-западе Киевской Руси. Его земли простирались в бассейнах рек Сан, Западный Буг и верховьев Днестра. Княжество граничило на востоке с  Турово-Пинским и Киевским княжествами, на юге — с Золотой Ордой, на юго-западе — с Венгерским королевством, на западе — с Польским королевством, а на севере — с Тевтонским Орденом и Полоцким княжеством.
В 1250 году Дмитрий Галицкий стал  достаточно сильным  и уверенным в себе князем,  хорошо усвоившим  повадки монголов.  Он не желал идти  им на поклон, как это делал князь Александр и неожиданно начинает искать себе союзников  в лице Папы Римского (Иннокентия IV), надеясь на его помощь в защите своих земель от монголов.
У Папы Римского, как вы понимаете, были свои цели: подчинить себе все церкви наших будущих земель, а поэтому,  через присланного архиепископа (главу католического духовенства в Южной Руси)  он обещает Дмитрию Галицкому королевский венец и сохранность обрядов греческой церкви…
И вдруг в Галиче появились  послы Батыя с  безоговорочным требованием отдать им город.
Опечалился Даниил, понимая, что дождаться скорой помощи Рима ему уже не удастся, а потому  решился  он тогда ехать к Батыю сам.
Тот встретил его милостиво и даже не заставил выполнять тех обычаев, которые могли бы оскорбить его христианское чувство. Его попросили лишь поклониться хану и его жене, да пригубить кумыс из чаши которую ему передали из рук хана. После этого о Данииле на какое-то время вообще забыли. 25 дней провел он в Золотой Орде, внимательно всматриваясь в образ жизни монголов, и вдруг узнает, что Батый отдает ему все его земли в «потомственное владение» и то, что он может ехать домой.  Не иначе, как люди хана  приглядывали за этим строптивым, но умным князем и Батый решил сохранить ему жизнь. Но первые три дня пути Даниил все ещё ждал, что его догонят и убьют…
Лишь на пороге своего дома Даниил вздохнул свободно. Увидев своего князя живым, люди несказанно обрадовались. Однако же, после возвращения из Орды, Даниила словно бы подменили. Он вдруг  неожиданно для окружающих соглашается на коронование.  Не иначе, как князь хорошо оценил силы Орды. 
А поэтому в  январе 1254 году, как утверждают историки, Даниил Галицкий был коронован в Дрогичине. Более того, в момент коронования,  ему даже объявляют, что Папа  Римский (Иннокентий IV)  уже объявил крестовый поход против Орды, призвав к участию в нём  христиан Богемии, Моравии, Сербии и Померании, а также  католиков Прибалтики, в числе которых с начала 1251 года была и Литва во главе с князем Миндовгом, о котором мы подробно расскажем чуть позже.
Однако, Даниил уклонился тогда от прямого обещания воссоединения церквей, и призыв к крестовому походу тоже остался лишь декларацией.
И еще два слова, о Данииле Галицком.  Не случайно же я сказал о том, что он был одним из самых умных людей того времени и который давно уже понял, что ни королевский венец, ни Папа Римский не спасут его народ и земли от очередного монгольского нашествия, а потому вскоре и вовсе удалил того архиепископа из Галиции.  А вот венец  «Короля Руссов» серьезно увеличили его вес и влияние, которого не имел даже князь Александр Невский.  Более того, этот политик  берет своей второй женой  племянницу великого князя литовского Миндовга. Не иначе, как в качестве приданного, он получает от него город Новогрудок, а главное заключается в том, что с 1254 года на какое-то время  утихла и многолетняя приграничная борьба Даниила  с литовцами.
Однако,  Даниил Галицкий так и не получил   желаемой ему помощи в объединении наших земель и в организации совместного похода на Батыя, а ведь в тот период истории почти вся южная часть земель  была в его власти. В результате князь Даниил снова вынужден был смирить себя перед монголами. Ему даже по воле хана пришлось повоевать вместе с его воинами Литву, затем собственными же руками и, опять-таки, по указанию монголов разрушать выстроенные им же укрепления, а именно: стены Львова, Стожка, Кременца и Луцка,  после чего у него просто пропала надежда на освобождение своих земель от монгольского владычества. Трудно сказать, как он пережил и это унижение, и эти потрясения. Правда, летописец пишет, что со временем ему удалось загладить следы монгольского погрома и привести свои земли вновь в цветущее состояние, не иначе, как сказалось природная мудрость и любовь к родному отечеству.
Князь Даниил Галицкий и «Король Руссов», а точнее, как записал летописец, этот  «добрый страдалец за землю Русскую»  умер в 1264 году.
А теперь обратим своё внимание на север. Там, после смерти князя Александра Невского его же собственные сыновья начали кровавый и драматичный спор за великое княжение. Первым, по примеру отца, начал приводить на наши земли все новые и новые полчища монголов (1282, 1294) его сын Андрей, обращая все в тлен и прах, опустошая всё то, что только начало давать ростки новой жизни,  да и сам родовой порядок.
Это был период, когда все земли распределялись только ханами Золотой Орды, они же миловали и карали, давая или лишая князей земли,  власти и даже жизни. Тот, кто успевал первым оговорить соседнего князя, тот и получал его земли. Сила и отвага уже не ценились, так как за ставленником монголов стояли их же рати. И каждый раз верх брал князь-политик, часто с холодным сердцем и расчетливым, а я бы сказал, с лукавым  умом.
В эти времена в народе появляются такие понятия, как  княжества Красной, Белой и Черной Руси. Что мы знаем об этом?
К Красной Руси, как я понял, относились земли княжеств, расположенные на западе (территории современной Украины и востока Польши), которые с 1240 года  находились под номинальной властью Золотой Орды.
Чёрной Русью стали  называть все земли, находившиеся под властью Великого княжества Литовского (позже Речи Посполитой).
Белой Русью, по ряду суждений, обозначались земли, находившиеся под властью московских князей, а далее царей. Хотя в народе, например, Белой Русью называли все земли, которые не попали  тогда  под  гнет Золотой Орды.  Например, на  карте немецкого учёного Себастиана Мюнстера (1550)  Белой Русью также обозначены территории  в границах рек Днепра, Дисны и Сейма.   А вот это уже более интересно, так как именно на этих землях, впоследствии и станет образовываться новый этнос, который и станет величаться белорусами:  высокими, белокурыми и голубоглазыми.   И последнее, княжескую чехарду, которую устроили монголы в конце XIII столетия на наших землях, не могли не заметить  литовцы, которые к этому времени тоже почувствовали в себе достаточно сил, а главное, вкус к власти.  К тому же,  как известно, объявленные Золотой Ордой  великие князья уже не спешили переезжать в Киев или во Владимир, а оставались в своих родовых землях.  Это означало, что земли  Полоцкого,  Туровско-Пинского,  а также Смоленского княжеств, а  частично  на  этих территориях  и воскреснет из пепла будущая Белоруссия, на тот момент, не имея властного князя,  защитника  и единого хозяина,  являлись, как бы,  ничейной землей. В результате, земли русичей и то, что уже называлось Киевской и Новгородской Русью,  стали  негласно делить между собой Литва и Орда.
Орда, в меньше степени,  из-за  наличия на этих землях  обширнейших болот, губительные топи которых, да непроходимые леса и возвышенности,  большое число рек и озер, оказались просто  непроходимыми для  монгольской  конницы.
И вот войска литовских князей стоят уже под стенами Пскова и Новгорода, они хозяйничают на  бескрайних землях Галича и Волыни, их передовые отряды  высматривают подступы к Смоленску, они же запалили и древний город  Тверь,  после чего  тверской князь сам едет в Литву, присягать Гедимину…
Но обо всем этом чуть позже и подробнее,  а для начала обратимся к истории рождения будущего нового восточноевропейского государства, которое стало называться Великим княжеством Литовским и которое постепенно подмяло под себя все  земли княжеств Красной, Черной и Белой Руси.


    Глава XIII.
           ВЕЛИКОЕ  КНЯЖЕСТВО ЛИТОВСКОЕ

Дозвольте напомнить, что задача летописцев тех времен  заключалась в том, чтобы подробно пересказать о том или ином событии (сражении), не давая ему  личностных оценок, а задача историков заключалась в том, чтобы  грамотно, и как можно более полно, и я бы добавил, образно, перевести тот летописный текст на  современный язык, чтобы  можно было сделать  его достоянием ученых, да и просто всех тех, кто интересуется нашей историей.
А пока в монастырских палатах стоит благоговейная тишина. Слышен лишь скрип перьев, которые писцы  обмакивают в густые чернила, после чего начинают старательно выводить буквицы, а буквицы складываются в слова, повествующие о том, что  в сей же миг становится уже историей…

А теперь, пожалуй, что пора вернуться на земли Верхнего Понеманье, где уже со второй половины  предыдущего столетия начали разворачиваться события, которые и положили начало образования Литовской державы.
Как  же здесь много гипотез и версий. Одни утверждают, что Геродот в своих трудах относит эти земли к местам  обитания кельтов, другие говорят об итальянских корнях и о великом переселении на эти северные земли, в поисках места собственного спасения,  части  знатных  фамилий Рима во время начавшейся войны между Юлием Цезарем и Помпеем.  Я так  слышал не менее  интересную версию о том,  что один из  князей-словенов, приглашенный  на эти земли княжить,  совершил удивительный переход в Индию,  и вернулся оттуда с индийской принцессой и  то, что город-крепость Вильно (изначально, как вольный) из белого камня  был построен для них, прибывшим  из похода  индийским архитектором,  отсюда, кстати, и  истоки санскрита, ставшего для литвинов родственным языком.
Возможно, что это всего лишь любопытные версии.

Как утверждают историки, в 1201 году Рига и Орден меченосцев занялись завоеванием и порабощением местного населения, под видом просвещения христианством.  Через тридцать лет постоянные стычки поляков и пруссов привели к тому, что  польский  князь Конрад Мазовецкий пригласил на свои земли рыцарей Тевтонского Ордена. Происходило это следующим образом: послы Конрада предложили магистру Ордена Хелмскую  область с условием, что рыцари станут защищать польские владения от язычников-пруссов. Более того, император Фридрих даже согласился передать тевтонам и все земли, какие они отвоюют у пруссов…
В 1231 году на Висле появились первые суда крестоносцев, которые шаг за шагом продвигались по землям пруссов, выстраивая на местах своих побед грозные и неприступные немецкие замки. А это означало, что следом за воинами на эти земли потянулись и колонисты…  Уцелевшие прусы начали искать спасение на землях литвинов.
Но когда крестоносцы, опустошив  земли пруссов, решили поживиться ещё и на землях соседей, то получили мощный отпор от литовского князя Миндовга, который согласно   Густынской летописи,  был первым князем, претендующим на роль отца-основателя новой державы, который  «прия веру Христову от Востока» со своими боярами вокняжается в Новогрудке.
Что мы знаем о нем? О его рождении практически ничего  неизвестно, поэтому можно смело предложить, что он родился на рубеже XII-XIII веков. Историки ссылаются на то, что его отец был богатым и влиятельным человеком, а еще на то, что с самого детства юный Миндовг хорошо владел оружием и не раз ходил в походы на соседей, что дает основание для  смелого предположения о том, что его отцом мог быть знатный варяг, который был не прочь овладевать, завоеванными  ими,  женщинами.  Иначе, с чего бы это, если не скандинавские гены,  стать  ему, по мере взросления,  профессиональным воином и даже будущим стратегом, как полагают историки.
Его взросление совпало с тем временем, когда  на севере Балтики появился Ливонский Орден, подгребавший  под себе эти земли, а  по ряду княжеств юга прошлась монгольская конница, грабя и сжигая города, беря в полон его жителей.   То есть, настал тот лукавый момент, когда сосед  мог спокойно нападать на соседа  и присоединять себе его земли, без каких-либо последствий, чем молодой воин и промышлял, становясь известным  и даже любимым в народе, потому, что делился награбленным со своими земляками.
И тогда, по одной из версий,  жители  Новогрудка, дабы избежать возможного собственного разорения от сметливого и отважного воина,  неожиданно приглашают его к себе на княжение. И хотя он был неизвестного рода, по крайней мере, он мог их защитить. Возможно, что после этого и была пущена в народ молва, что новый князь, якобы,  из зажиточного рода и,  что его отец был некогда  могущественным властелином, не имеющим себе равных. 
Миндвонг, став князем, не стал перечить летописцам и доказал, что их выбор был правильным, когда очень быстро присоединил к Новогрудку все окрестные земли, забрав даже то, что принадлежало его родственникам, положив тем самым начало для построения будущего Великого княжества Литовского с Новогрудком, как его столицей. 
Возрастающее значение и богатство Новогрудка вскоре становится  предметом не столько зависти, как тревоги для соседей.
В 1249 году знакомый нам князь Галицко-Волынский  Даниил предпринимает свой первый поход с целью завоевания града Новогрудка и его земель.  Воистину он тогда не предполагал, что эта война затянется на целых пять лет,  и что в неё ввяжутся князь Жемайтии  Викинт и Ливонский Орден.

Жемайтия… Мы впервые сталкиваемся с этим словом. Кто же они? 
Жемайтия, ранее Жмудь, — это название территории между низовьями Немана и Виндавой (современная Вента). Название можно дословно перевести как «нижняя земля», в отличие от Аукштайтии — «верхней земли». Жмудью также называлось, обитавшее здесь, литовское племя. Достоверная история Жмуди началась с XIII века, со времени появления в их соседстве немцев, и была наполнена, главным образом, известиями о  борьбе населения этих земель с  этими самыми немцами. И вот их князь Викинт неожиданно вступил в борьбу против соседа.
Тогда, чтобы не воевать на три фронта, Миндовг объявляет о том, что принимает католичество, тем самым  пытаясь снять угрозу нападения на свои земли со стороны Ливонского Ордена.    Для этого, ещё в начале 1250 года, он, через Ригу,  отправил своих послов к Папе Римскому (Иннокентию IV), чтобы получить его личное согласие на своё крещение,  после чего Ливонский Орден вынужден был прекратить воевать с Миндовгом и даже стал оказывать ему поддержку в войне против князя Даниила Галицкого.
В июле 1253 года Миндовг был коронован королём Литвы. Таким образом,  установилась прямая связь между Миндовгом и папским престолом, полностью независимая от Ливонского Ордена, что явно не нравилось Ордену, но они были вынуждены делать вид, то рады тому, что Миндовг был окрещен в католической вере.
Откуда Риму да и им самим было знать, что Миндовг очень быстро вновь решит обратиться к язычеству, а для получения прощения  ему пришлось даже тайно побывать на землях  Жемайтии, где находилось известное и почитаемое всеми  литовское святилище Ромува.
Прежде, чем он туда доберется, расскажем в двух словах о том, что же представляло собой это, как его сейчас называют, языческое верование.
Ромува – это  религия местных земледельцев. Она, в отличие от Христианства  и веры варягов,  исповедующих  культ Одина и загробной жизни с ним наиболее храбрых воинов, вобрала в себя все то, что связано с  культом  неприкосновенности, любви  и преклонения  перед Землей, точнее, с  обожествлением Природы, изначально созданной и переданной Богом в дар и на сохранение человеку. 
Итак, Миндовг. Он добрался до святилища под вечер. И теперь шел, прикрывая лицо плащом от встречных путников. За ним, чуть поодаль, шли  его верные люди. Все делалось тайно, тем более, что шли по землям, которые Миндвог уже передал Ордену в качестве, оговоренной с Папой Римским, цены за свою коронацию.
На подступах к входу в пещеру горели костры, а у самого входа висели факелы, которые предстояло брать с собой, каждому допущенному в святилище. 
Миндовг остановился у одного из костров и застыл в ожидании. Его люди были чуть поодаль. Рядом никого не было, словно специально некто убрал возможных свидетелей того, что сейчас предстояло сделать тому, кто,  будучи христианином, посмел прийти к святилищу Божества Природы.
Костер угасал, словно уступал место, проснувшейся  заре. Луна еще раз бросила свой взгляд на гостя и  вскоре растаяла.
У входа появилась стройная, утонченная и словно так же, способная в любой миг растаять, фигура юной помощницы жриц. Они обменялись молчаливыми взглядами, и Миндовг понял, что может вступить под своды святилища.
Жриц было трое. Они являли собой образы трех богинь Ромува: Габию (богиню огня, хранительницу домашнего очага),  Лайму (богиню рождения и судьбы, сопровождающую человека всю его жизнь) и  Жяминю (богиню, снабжающая человека необходимыми ему жизненными силами, мать).
Сначала Миндовг удивился тому, что все три жрицы были очень молоды и даже засомневался в том, надо ли ему, было, вообще добраться сюда с риском для жизни. Но, приглядевшись повнимательнее, чуть не ужаснулся, так как  теперь их лица оказались в глубоких морщинах, которые  избороздили их, ещё минуту  назад, цветущие лики.
— Что забыл здесь христианский король Миндовг? — первой обратилась к нему Габия.
— Веру  своих отцов и матерей…
— Как можно забыть то, что наполняет наши сердца сызмальства? — вопрошает  его уже  Лайма.
— Хочу попросить прощения за то, что поклонился иному Отцу.
— Отец у нас Один, ты поклонился Сыну, то не беда. Беда в другом, что наши земли и поля, саму природу-мать копытами коней пинает тот, кто не познал любви Творца, а от Его  лица чужую кровь повсюду проливает, — произнесла  уже старуха Жяминь.
— Вы, как я разумею, про Ливонский Орден говорите… Они уже повсюду, как псы цепные, что словно сорвавшись с цепей,  теперь по землям нашим рыскают добычу…
— Добыча,  о которой говоришь ты – души народа твоего, — снова промолвила Габия.
— О том я ведаю и снова возвращаюсь к вере отцов и дедов наших.
—  Ступай же, Миндовг,   ты прощен Отцом,  и  мы будем за тебя теперь молиться… — произнесла Лайма и бросила что-то в жертвенник.  После чего поднявшийся дым скрыл всех трех жриц.

Князь вышел из пещеры и увидел у догорающего костра согбенную фигурку женщины.
Он подошел.   Она обернулся и снова вздрогнул король Миндовг.
— Ула?  Не может быть, тебя ведь давно похоронили,  — воскликнул король.
— Как видишь, ещё жива твоя первая жена,  хотя и выгляжу  полной развалиной.
— Но ты сама…— все еще не веря своим глазам, говорил Миндовг.
— Ушла сама, согласна тут с тобою. Ушла, чтобы  не видеть мне побед твоих, а более той крови братьев наших, что на лице и на одежде  ты приносил в наш дом.
— Я думал за измены  мои,  ты не смогла, не захотела быть со мною.
— Пустое те измены были, ты изменил не мне, себе, когда, пусть и на время, чужую веру променял ты на свою.
— Так надо было, чтобы нам всем выжить…
— Я знаю…
— Ты прости меня
— Уже давно простила и здесь молилась лишь за тебя и сына. Ну, а теперь ступай… И знай, что времени тебе осталось очень мало для того, чтобы закончить жизнь свою  достойно…
Ула поднялась, и также растворилась, окутанная дымом от внезапно вновь вспыхнувшего  огня, уже казавшего потухнувшим,  костра.

Это действительно была Ула,  но не  дочь  нашей Линды, а уже ее внучка, которую  назвали этим же именем,  и  о которой  ещё в детстве говорили, что именно на ней сбудется некогда  изреченное пророчество Вечного деда, который сказал, что в роду Линды родиться тот, кому суждено будет  стать  женой первого князя Великого княжества Литовского.   
Так что же случилось дальше? 
Оставаясь в душе закоренелым язычником, Миндовг собрал большое полчище, и вторгся (1259) в Курляндию, где разгромил все имеющиеся там рыцарские владения. Эту победу литвины отпраздновали особенно торжественно, то есть, сожжением всех пленных рыцарей, принеся их в жертву уже своим богам. А затем началась и настоящая вакханалия: христиан повсеместно убивали  или забирали в неволю, а их дома и церкви грабили, а затем все предавалось огню.
Этой политической уловкой,  после короля Миндовга,  будут пользоваться многие литовские князья, периодически меняя своё и государственное вероисповедание.
Теперь  ещё  несколько слов по поводу  Жемайтии, так как именно оттуда, ровно через год, по указанию  князя Тройняты   пришли те, кто совершили  подлое  и жестокое убийство короля Миндовга.  Однако  и  жмудский князь ненадолго пережил убиенного, так как  вскоре и сам был убит  приближенными Миндовга, таким образом, отомстившими  за своего князя.
Победа в дальнейшей борьбе за верховную власть  досталась дальновидному и жестокому сыну Миндовга — Войшелку, который в ходе ряда насильственных действий, а также дипломатических уловок, занимает королевский трон отца. Именно ему удается заложить ядро дальнейшей державы, которая медленно, но верно обрастала, как балтийскими, так и восточно-словенскими землями русичей. Причем, вхождение этих земель, на автономных началах,  в состав княжества Литовского, как пишут историки, было добровольным и часто через брачные союзы. Предположим, что всё так и было… Войшелк был первым сыном Миндовга, а его матерью была, как мы уже сказали, Ула.  Понятно, что детство сына короля Литвы было не слишком радостным и наполненным любовью. Отец-воин не расставался с мечом и был постоянно в походах против соседей, в раннем детстве он лишается и своей защиты – любимой матери, которая ушла, посвятив себя жреческому служению, а потому,  Войшелк вырос хотя и умным, но памятозлобивыми.
Дальнейшая судьба Войшелка не менее любопытна. Незадолго до своей смерти, словно предчувствуя ее, Миндовг расскажет сыну о своей встрече с его матерью. И, конечно же,  Войшелк поедет на ее поиски.  О том,  что они встречались,  можно судить хотя бы по тому, что в том же году (1254) Войшелк  заключил мир с галицко-волынскими князьями  и даже передал Новгородское княжество Роману Даниловичу, а  сам  ушел  в Полонинский монастырь  на Волыни, чтобы познать веру христианского Учителя,  и где принял постриг под именем Лавриш.
После трёх лет жизни в Полонинском монастыре, он отправится в паломничество на гору Афон, а потом, когда вернулся домой, то вместе с несколькими монахами собственноручно выстроил на Немане монастырь, какой позже будет называться  его именем Лавришевским. Однако, когда галицко-волынские князья в 1258, нарушив мирный договор, вновь напали на земли Литвы, он уйдет из монастыря и, объединившись со своим двоюродным братом Товтивилом, захватит Романа Даниловича и, убив его, опять станет новгородским князем. Первым князем в монашеском облачении, который будет  подло убит во время пира, по случаю окончания противостояния, сыном князя Даниила Галицкого — Львом. Грустно, но факт!
Однако же, то, что было  заложено  в конце XIII века Миндовгом и его сыном,  дало свои всходы лишь в начале XIV века, когда под власть Литвы перешли княжества Полоцкое, Витебское и Менское.  Основу же будущего Великого  княжества Литовского стали составлять три княжества: Литва, Жемойтия и Русь (исключительно на землях Поднепровья). 
Позже  началось  то, что  ученые мужи назвали    ассимиляцией, когда  между  народами княжеств  новой державы, невольно,  стали  завязываться более тесные  торговые и родственные  отношения, когда на освоение новых или пустынных земель приезжали или привозили семьи из соседних княжеств, равно, как беженцев-погорельцев, так как военные действия, в той или иной форме, никогда не прекращались хотя бы потому, что  литвины  продолжали воевать с Тевтонским Орденом, и эта  местная война часто носила партизанский характер.
Вскоре новая федерация княжеств Литвы, Жемайтии и Руси более, чем вдвое увеличила свои территории в основном за счет присоединения восточных и южных земель.  А вот со жмудской знатью новому великому князю Витеню пришлось вести долгую и напряженную борьбу.  Жемайтии очень хотелось стать не просто одной из автономных территорией, а административным центром нового государственного образования, что объяснялось ими наличием у них основных святынь балтов.
Вот тогда-то князь Витень, с целью укрепления собственной власти, вводит свой герб и державную печать, которую теперь были вынуждены признавать местные князья и что явно укрепило централизацию его личной власти. 
Укрепление этой власти занимался и приемник Витеня на литовском княжении князь Гедимин, который, укрепляя границы своего государства, начал возводить крепкие замки, а чтобы   Жемайтия с Новогородком перестали бороться за право главенства, он основывает и новую столицу — Вильно (будущий Вильнюс), которая становится  единым общегосударственным центром.
Оставаясь язычником, Гедимин оба раза брал себе жен православных и своим детям разрешал  вступать в браки с христианами, и даже креститься, приобретая тем самым себе через эти браки надежных союзников в своей борьбе с крестоносцами.  Если, например,  он строил в каком-либо поселении или городе православный храм, то не разорял   при  этом священных для литвинов  заповедных мест. 

В это же самое время,  в палатах у митрополита Киевского Фиогноста, в ожидании Владыки, шел неторопливый разговор его приближенных.
— Гедимин усиливает себя за счет наших земель. И еще неизвестно, где он остановится…
— Согласен, зело настырный  этот литвин.
— Однако, думается мне, что с Ордой он не сговорится. Да и не станет…
— Он и с немцем сговариваться тоже, как я разую, не собирается.
— Литва стала сильной, но им немца не одолеть. Тот весь в броне.
— Без нас, вестимо, не одолеть Гединиму  немца.
— Да, согласен, а тут еще католики поджимают.
В палаты вошел Фиогност и все пошли  к нему под благословение.
— За то небольшое время, что нахожусь среди вас, — начал  митрополит, — мне удалось найти смышленых иереев и добрых монахов среди Печерской братии. Хотя многие и по сию пору норовят и литургию сокращать по своему усмотрению, и увлекаться лживыми учениями, а то и крестить без погружения, а лишь обливанием… Грустно все это было узнавать…  Когда же мы поймем, что чин церковный в первую очередь призван мыслить о Творце и обязывает нас вести своих пасомых путем спасения, предначертанного нашим учителем Иисусом Христом. И в первую очередь это касается не только бояр и воевод, а и самого князя. У нас же здесь творится полный произвол и безначалие.  Пораздавал великий князь Гедимин города и земли своим приближенным и они уже сами мнят себя богами, пусть и земными, а потому позволяют себя вмешиваться в дела святительские. А пугать таковых отлучением от  православной церкви тоже не резон, они тут же обращают свои взоры к латинянам.
— А  может, Владыка, тебе самому из Киева в Литву переехать? Пусть на время, чтобы почувствовали твою власть…
— Москва загундосит…
— То же мне пуп земли… В лесной глуши задумали новый Константинополь  возвести. Год другой и Орда сотрет с лица земли сей град, а затем утвердит  великий стол в Твери или в Суздале.
— Все в руках Божьих… Я вас сюда затем собрал, чтобы сообщить, что послы великого князя Владимирского к Рождеству  прибудут в Киев.
— Что хотят? 
— Вроде бы моего благословения на очередное строительство в Москве.
— Что же они его раньше-то не испрашивали?
— Думаю, что московита более интересует с кем я сегодня. С Литвой или с ними.
— И, что скажешь им, Владыка?
— Пусть и дальше строят, уповая на помощь и защиту Бога. А нам важнее помочь православным Литвы, чтобы постепенно суметь их неуемную силу наполнить духом  православия, а главное не дать хозяйничать там католикам. И если не самого Гидемина, то хотя бы его наследников обратить в нашу веру, чтобы иметь там опору для освященного православия и возможного последующего союза Литвы с Киевской Русью, как единого государства.   А Москва?  За самочиние, пусть и далее  сама разгребает свои проблемами…

А теперь на некоторое время снова вернемся в Литву, где следуя своему предшественнику Витовту, очередной великий князь Гидемин неожиданно вступил в союз  с Ригой и поддерживал её в борьбе против  Ливонского Ордена.  И это притом, что на его территории уже было два католических монастыря, что и давало Киеву  повод подумать, а не готовиться ли Гедемин к принятию католического крещения?
Вскоре легаты Рима сами  появились в Риге для встречи с князем.
Гидемину доложили о том, что католики просят принять их.
— Я их не приглашал, но если они приехали встретиться с архиепископом рижским, то пусть едут…
— Они говорят, что у них есть письмо к вам, князь,  —  ответил кто-то из приближенных князя.
— Хорошо, пусть войдут…
Легаты вошли.
— Слушаю вас, отцы святой Римский церкви, с чем пожаловали?
— Великий князь, мы проделали этот трудный и опасный путь, чтобы обсудить с вами вопросы введения христианства в вашем княжестве.
— И кто  просил вас совершать сей путь? — недоумевал князь.
— Письмо нашего собрата, монаха Бертольда.
— Причем здесь тогда я, а впрочем,  дайте мне самому посмотреть на это письмо.
Один из легатов смиренно подал князю свиток.
— Что вижу я?  Никто  не приказывал ему  этого писать. И если брат Бертольд сие написал, то пусть и ответственность за это целиком ложиться на его  голову.
Легаты  с недоумением переглянулись, а князь Гидемин продолжал.
— Если я и имел бы  желание окреститься, то принял бы такое крещение лишь от самого дьявола. Я действительно говорил, что буду почитать Папу, но  как отца потому, что он старше меня. Как и всех иных: стариков и даже архиепископа рижского, я почитаю, как отцов, а сверстников своих люблю, как братьев, а тех моложе кто меня, как сыновей. Так в чем моя вина? Да, я говорил, что позволю католикам молиться по традициям католической веры,  а русичам по обычаям их греческой веры. Сам же молюсь Богу по нашему древнему обычаю, ведь мы с вами почитаем одного Бога?
— Вы, князь, хотите нас заверить, что строительство храмов и монастырей… лишь тонкий политический манок, чтобы удержать в своих руках власть над людьми, исповедующих самые разные веры.
— Чтобы каждый из нас не исповедовал, мы все равно остаемся братьями и детьми одного Отца.
— А не боитесь, что брат на брата пойдет? — спросил Гидемина один из легатов.
— Если только вы сами  не перестанете раскачивать лодку,  в которой мы все вместе находимся…

Этот собиратель земель славян и литвинов  при осаде одного из замков,  погибает в бою против тевтонских рыцарей. Его тело было отвезено в Вильно и там, на глазах всего города,  предано огню (по древнему обычаю литвинов в парадной одежде и в полном вооружении, вместе с любимым слугой, конем, с тремя плененными им немецкими рыцарями,  и частью военной добычи).
Единственно, что не успел Гидемин, так это назначить себе приемника.  А тут, воспользовавшись смертью князя и возможностью дробления княжества на части, как вотчины  для каждого из  семи его детей, одновременно проявили интерес к землям княжества Литовского польский король и два немецких Ордена.

Следующими, кому также удалось не допустить раздела и даже расширить территории, ставшего великим, литовского княжества, стали  братья Ольгерд и Кейстут (сыновья по матери), которые  совместно правили в 50-70 годы XIV столетия. Не смотря на то, что они управляли вдвоём, им удалось сохранить целостность в государстве, не начав друг с другом  войну за власть, остальным, то есть, - меньшим братьям, пришлось принять этот тандем.
Как они смогли этого добиться? Например, они разделили между собой сферы внешней и военной политики.  Кейстут в основном занимался вопросами противостояния Тевтонскому и Ливонскому Орденам, а также полякам и венграм,  Ольгерд же подбирал  ослабленные восточные и юго-восточные княжества.  И итогом его деятельности стало присоединение к Великому Княжеству Литовскому, Волыни, Подолья, Киевщины, а так же городов, Брагина, Мозыря и почти всех  земель Черниговско-Северского княжества.
Здесь  мне показалось особенно интересным, –   и Гидемин и  впоследствии Ольгерд стремились к созданию на своих землях  единой великокняжеской православной митрополии, что было крайне актуально, так как это было время  полного упадка Византийской империи на Востоке, которую со всех сторон теснили турки. Но такому положению дел, естественно, тут же воспротивился католический Рим. И Польше, как ближайшему соседу, опять же, обещая поддержку  было поручено «огнем и мечом» провести принудительную про католическую переориентацию нового Великого княжества Литовского. 
Когда в 1377 году умер  князь Ольгерд, по одной из версий, принявший перед смертью  монашескую схиму,  в великом княжестве Литовском началась  распря  между его сыном  Ягайло и  братом Ольгерда — Кейстутом. Так только  до Кейстута дошли вести о том, что Ягайло имеет тайные сношения с крестоносцами,  дядя мгновенно захватил Вильно и завладел великокняжеским престолом, а племяннику оставил в удел Витебское княжество.  Ягайла делает вид, что соглашается и предлагает встретиться, чтобы  все  по-родственному обсудить, а сам, заманив его вместе с сыном Витовтом в Крево, заковывает Кейстута в железо, а вскоре и вовсе умертвляет.  Возможно, что та же участь ждала и Витовта, но его жена, имевшая возможность посещать супруга в темнице, принесла ему одежду служанки и, обманув таким образом стражу,  Витовту удалось бежать из заключения.
Но у кого ему было  искать помощи?  Всё у тех же крестоносцев.  И те уже собирают войско, чтобы  начать войну против Ягайло.
Когда же  Витовту донесли, что за его  спиной крестоносцы тайно планируют захват всех земель  Литвы, то он пошел на соглашение с Ягайло. Как-никак, в  жилах обоих текла кровь одних и тех же предков. Таким образом, Ягайло вскоре становится королем польским, а Витовт  великим князем Литовским, присоединив к своим территориям Островским соглашением (1392) всю Волынь, Луцк и Владимир-Волынский.

       

          Глава XIV.
                МОСКОВИЯ

Согласен, что мы как-то упустили героев нашего повествования… Но вначале несколько слов о ситуации в Москве. После смерти младшего сына  Александра Невского – Даниила Московского,  усилением отстроенного им града занимались его сыновья Юрий и Иван, которые к этому времени уже неоднократно побывали в Золотой Орде и богатыми подарками снискали милость хана Узбека,  и тот даже дал Юрию свои полки, когда тот пошел опустошать тверскую землю, а после Твери  подчинился себе ещё и Новгород, а затем построил в устье Невы крепость Орешек (теперь Шлиссельбург), чтобы с ее помощью ему обороняться от шведов. Но князь Юрий тут же был кем-то из завистников обвинен перед ханом Узбеком в том, что взяв с Твери дань, не отправил ее в Орду. Юрий был вызван к хану и оттуда уже не вернулся.
После чего хан Узбек передает княжение Московское брату Юрия – Ивану Калите (калита – то есть «кошель»), который пообещал хану, что теперь самолично будет собирать всю дань и отвозить ее в Орду. 
С этого момента для Московского княжества  начался период его возвышения, когда стали  процветать ремесла и торговля, а в устье реки Молога собиралась знаменитая ярмарка, на которую съезжались торговцы со всех сторон. Калита беспощадно казнил воров и разбойников и в Москву перестали бояться приезжать. А, так как росла торговля и промыслы, то росли и доходы московского князя от пошлин, собираемых с купцов. Правда, некоторые из историков, намекали, что часть собранной Калитой дани для Орды, оставалась у него, что и помогло так быстро возвыситься Москве, не иначе, что намекая, таким образом, Калите на бесславный конец его брата Юрия.
Князь Иван, не обращая ни на что внимания, выстраивает кроме внутреннего хорошо укрепленного Кремля, еще и посад, обнесенный крепкою дубовой стеной. Но и это еще не все. Так как Киев  опустел и часто подвергался набегам, то митрополиты, хотя и считались киевскими, но жили уже во Владимире. Но когда Иван Калита выстроил в Москве первую каменную церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, то митрополит Феогност и следующие за ним митрополиты местом своего постоянного пребывания также  избрали Москву.
Таким образом,  Москва, которая, не по дням, а по часам, обрастала городами и весями,  явно становилась  опасным соперником Великому княжеству Литовскому,  да и лукавой Орде с  её ханами, постоянно свергающими друг друга,  и для большого числа царевичей, которые самостоятельно совершали  дерзкие набеги на наши земли с целью личного обогащения, и это не смотря на то, что Иван Калита постоянно сам привозил в Орду собранную им  дань.

В Москву в это время, в один из женских монастырей,  была переведена  из Суздаля,  изрядно поседевшая и постаревшая за эти годы,  Ольга, точнее,  теперь уже  игуменья и настоятельница московского монастыря.
Накануне Рождества Христова послушница сообщила ей, что ее спрашивает  священник  Антанас из Болотного с мальчиком.
 После окончания молитвенного чина, она вышла к порогу.
Священник и Олег подошли к  матушке. Она взяла благословение у священника, а мальчик у нее, после чего она провела гостей на свою половину.
— Прошу тебя, матушка игуменья, прими сына убиенного в Новгороде Иоанна Литвинова к себе, ему знания нужны, ум у него рассудительный и цепкий, что ему в Болотном делать. Возьми его судьбу в свои руки…   
Ольга движением руки попросила Олега подойти поближе, и какое-то время внимательно вглядывалась в лик мальчика.
— Как  же он на своего деда похож, — тихо произнесла она, после того, как отрок принял от нее благословение. — Оставляй…  А кто сейчас в Болотном  из родоначальников-то?
— У Марка Горского родился мальчик.  Он на радостях  почти месяц с берега не уходил, все ждал, что Господь пошлет ему раввина для обрезания сына, а перед самым  моим отъездом сюда  вдруг согласился, чтобы  я его сына окрестили в православной вере.
— И в честь кого назвали?
— Соломоном, естественно.  Это же Горские, как иначе…
Матушка Ольга улыбнулась, а  батюшка продолжил.
— Из Литвиновых на острове остался лишь этот вот отрок. Да, чуть не забыл, в роду  Воеводиных  теперь  Борис и Владимир сыновья  братьев Василиска  и Андрея.
— Ты не сказал еще про Елену Воеводину…
— Она была замужем  за  жителем Болотного,  он плотник хороший.   Да не уберегли её, умерла по болезни, никого после себя не оставив.
Услышав это, матушка игуменья перекрестилась. 
— Упокой, Господи, душу рабы Твоей Елены… — и, тяжело  вздохнув, добавила, — Что же это я вам даже чаю с дороги не предложила, а ну присаживайтесь к столу…
Погостив еще три дня, а точнее практически не выходя из монастырского храма, выстаивая вместе с сыном все службы, Антанас  отправился в обратный путь на Болотный, оставив Олега на попечении  игуменьи Ольги.
 
Нужно заметить, что в этот период истории над землями Московского княжества нависли собственные угрозы: то пожары, то голод, то повальные болезни, а тут ещё и появление на дорогах лихих людей, а вместе с ними  сопутствующее воровство, разбой и  пьянство.
Когда юный Олег вместе с матушкой игуменьей выехали во Владимир на престольный праздник (чествование святого, именем которого названа церковь), то подверглись  разбойничьему нападению. Не побоялись те лихие люди и  Бога, когда снимали с матушки Ольги ее золотой крест и обыскивали дорожный сундучок, а затем, забрав лошадь, скрылись в лесу.
Слава Богу, что следом через какое-то время проследовал княжеский обоз,  и сам князь Иван Калита стал свидетелем этого безбожного проступка, а потому предложил игуменье Ольге  место в карете, а сам ехал до Владимира верхом на лошади, посадив перед собой Олега
И уже во Владимире случилось так, что Калита и далее  не отпускал отрока от себя и тот  даже стоял с ним рядом во время всего богослужения, которое проводил местный епископ Серапион.   А  епископ, зная о том, что князь Московский присутствует на службе, сам вышел на солею для произнесения праздничной проповеди.
— Казалось бы,  сегодня у нас  престольный праздник, а мы скорбим. И вместе с матерью, которая скорбит о больном сыне своем, скорблю и я, грешный отец ваш, видя вас  болящих делами беззаконными. Уже сколько лет сеял я семена  божественной любви, сострадания и милосердия, но вижу, что те семена не принесли свой плод.  А в результате, чего только мы не навлекли на себя и на свои земли? Каких только не понесли мы наказаний от Бога? Не наши города ли были  порушены? Не наши ли отцы, браться и сыновья остались лежать на поле брани с лихим монголом? Наконец, не наши ли храмы и церкви были им сожжены, священные сосуды осквернены, тела священников и монахов выброшены на съедение птицам, а жены и дети малые уведены в полон? А все оставшиеся в живых, не порабощены ли рабством от этих иноплеменников, обложивших каждого из нас обременительным налогом?  Мы сегодня и хлеба то не имеем в достатке, не говоря о том, что наесться им всласть. Так что же довело нас до этого, ведь вроде и работать можем и Бога ведаем?  Кто-то скажет: по грехам нашим…  А я скажу, что виною тому отсутствие  любви к родной земле и крепости в сердцах князей и воевод наших.  Иначе не бежали бы они с поля брани, укрывших в своих крепостях и соглашаясь расплачиваться с монголом богатством земли и  результатами трудов рук наших,  вследствие чего стали мы все посмешищем в  глазах неверных.   А самое важно в том, что  мы все отвернулись от Бога, не веря  более в Его заступничество и силу, а лишь полагаясь на себя и свое скудоумие.  Мне известно, что многие, разуверившись, вновь вернулись к языческим обычаям и к вере в волхование, ожидая  хлеба не от Бога, а от суеверного чародейства…
Чуть позже после скромной трапезы князь Иван остался с епископом наедине.
— Правильно ты все сказал, Владыка Серапион, не побоялся даже моего присутствия. Вот только я тебе отвечу словами  митрополита нашего Кирилла II, который на вашем же соборе, здесь во Владимире, не так давно говорил, что если мирянин согрешит, то даст ответ Богу за одну свою душу. А вот если согрешает твой собрат священник и этим соблазняет многих, то примет осуждение и за их души. Не митрополит  ли взывал к вам, говоря, не работайте плоти, отстаньте от пьянства и объедения, прекратите тяжбы, ссоры и вражду между собою, а  более ложных книг из праздного любопытства  не читайте, еретиков уклоняйтесь, а чародеев бегайте, говорящим не от божественных писания заграждайте уста… Ну и так далее…
— Прости меня,  великий князь…
— Прощение у Бога проси, а людям неси Слово Божие по той лишь хотя бы причине, что много книг и ценных рукописей погибло в огне сгоревших храмов и монастырей. Умная книга стала на вес золота и практически недоступна даже для князей, а наши сношения с Византией  стало крайне затруднительны. Уже не один караван с книгами монголом перехвачен. Да и самой Византии, как я понимаю жить осталось недолго. Полагаю, что пора  нам к преемственности готовится, а не рядить, кто из нас и в чем виноват…
Владыка согласно кивнул головой.
— Сам посуди, кроме нас, ведь,  и некому, а то католики только и ждут, что мы их призовем на свои земли.
После встречи с епископом Серапионом, князь пожелал поговорить и с игуменьей Ольгой.
— Матушка, игуменья, поведай мне, что знаешь об отроке.
И Ольга подробно рассказала то, что знала и про род Литвиновых, и про подвиг его родителя Иоанна в Новгороде и про то, как он оказался у нее.
— А что еще за ним знаешь? — задал второй вопрос князь.
— Что душа у него чистая и сердце любящие, христианское. Читать его на латинском и греческом местный священник обучила,  церковный устав он от меня досконально знает, а  литовским он с самого детства владел… Я так понимаю, что ты, великий князь,  его к себе забрать хочешь?
— Все верно ты, матушка,  поняла. Хочу воспитать его, а со временем советчика из него доброго сделаю для детей своих… А то монахов много, а царедворцев толковых не стало…
— Воля твоя.
— Будем считать, что договорились.
Из Владимира  отрок Олег  возвращался в Москву уже  в княжеском возке.

Великокняжеское достоинство со времен правления Калиты упрочилось за московским княжеством. А еще важнее, что ханское доверие Орды после смерти Калиты перешло к его сыновьям: Симеону, прозванному Гордым за то, что относился к удельным князьям свысока.
Что тут сказать? Симеон, не иначе, как за свою гордость, а более, как судил народ, за участие в сговоре против Тверского князя Александра, который вместе с сыном Федором погибли  в Орде,  вскоре и сам был наказан  заболеванием моровой чумой,  от которой погиб и сам, его  сыновья и младший брат, включая  московского митрополита.
Почему-то именно тогда же по землям Руси прокатилась молва о том, что наш мир не есть творение божие, а видимый нами мир – и есть лишь зло и  порождение дьявола.
— А как же свет? —  спросите вы.  Его, по убеждению гностиков, пожрал беснующийся мрак, поглотивший все земное. А тот божественный свет, который  заключен в плоти каждого жаждет своего освобождения. И надобно, мол, высвободить свет из телесного плена путем разрушения плоти и, погубив, таким образом, весь тварный мир…  То есть, логика братоубийственной бойни для гностиков была проста и очевидна: убивая друг друга, люди сотворяют благо…
Это учение, обсуждаемое в те времена  по монастырям, называлась «Маркионова ересь»,  в которой  доказывалось, что тело Христово было эфирным, призрачным, а значит, что никаких мук Он испытывать не мог…
Батюшка Антанас, выслушав соображения, появившегося в Болотном странника в монашеском облачении,  какое-то время молчал.
— А как же слезы, которые  стекают по лику в те самые моменты, когда мы  всего лишь представляем себе всю ту боль, которую принял за нас, грешных, Иисус, будучи пригвождаем к кресту? Скажешь самовнушение? — размышлял священник — Вряд ли… Вечно обманывать себя невозможно, просто надоест.  Прости, брат, но принять твои слова о возможном сговоре Творца с дьяволом я не могу.
— Положим, а тогда, как  ты понимаешь то, что каждому из нас уже все заранее предначертано: спастись или погибнуть. Как же тогда быть с тем, что вы называете свободной волею  выбора каждого? —  вопрошал странник.
— Она, брат,  не в выборе, что сегодня человеку  есть или на чем, нынче, мягче спать. Свобода выбора в том, что ты выбираешь или ты с Богом,  или… с лукавым.
— Отче Антанас, согласись, что в споре, например,  Московии  и княжества Литовского не обойтись без  вынужденного убийств князей и захватов  их земель, ведь это   способствуют объединению, а, значит, расширению и укреплению владений кого-то из них, а значит и к  лучшей жизни для победителей?
— Монголу Чингиз-хану, какой-то старик предсказал, что быть тому властелином мира… Он и поверил, неся в мир смерть. А теперь представь, что было бы, захвати он весь мир? Правил бы голой и бесплодной  пустыней, пропитанной кровью погубленных народов.  И если он был богом, так почему не жив по сих пор, почему Орда сама потонула в крови  потомков, бьющихся за его престол?  Такие же задачи пытались решить и другие великие полководцы… А по мне так: где родился, там и пригодился. Принимай со смирением то, что тебе дал Господь и благодари Его за это, сохраняй мир на своей земле, возделывай почву и довольствуйся ее плодами, продолжай свой род и люби тех, кто рядом, ибо каждый из них  Божие творение… Туда с собой все равно ничего не возьмешь, все остается тут и людям…  И последнее. Положим, что Господь действительно открыл тебе истину или наделил неким талантом, необходимым для укрепления твоего рода или семьи. Зачем же, скажи на милость, выходить на площадь и кричать об этом всему миру, являя этим свою гордыню?   Вскоре ты уже видишь, как к тебе тянутся те, кто еще не способен ни принять этой истины, ни осмыслить, но  уже готовы  горою стоять за тебя,  и даже убить всякого, кто мыслит иначе. Ты, брат, подумай об этом.  А теперь отдыхай,  поутру, если не согласен со мной, то  ступай дальше.  И, пусть Бог будет тебе судьей…
Этот разговор в ночи сильно расстроил старика-священника, он чувствовал, что грядут какие-то тревожные события, но помочь сам чему-либо уже не мог, его время прошло,  и  то, что свой крест он пронес достойно.
Через три дня тело любимого священника Антанаса было предано земле и Болотный, на какое-то время, словно осиротел.

Княжение  в Москве после смерти Симеона Гордого перешло к  Ивану Ивановичу Красному. Красный, как пишут летописцы от слова красивый, но были и иные имена-прозвища у этого князя:  милостивый и кроткий.  Князь Иван особенно не вникал в государственные дела, предоставив, как он говорил, всё воле Божией, отчего Московское княжество очень быстро ослабло, а соседи, например, Рязанское княжество, заметно  усилило свое влияние и мощь. Более того, нешуточные распри внутри московской боярской верхушки за главенство, привели к тому, что часть бояр  отъехала на службу к рязанскому князю. Под угрозой находилось и получение великокняжеского ярлыка, так как на него в Орде претендовал одновременно с рязанским и нижегородско-суздальский князь Константин Васильевич.
 Уж не ведаю, кто в это время молился о сохранении Московского княжества, но через пять лет на княжеском престоле оказался десятилетний сын  Ивана Ивановича Красного Дмитрий.  И вот тут-то и сказалась промыслительность Ивана Калиты, некогда прибравшего к своим рукам и воспитавшего мудрого советчика и царедворца Олега, который теперь стал домашним воспитателем  юного княжича. А его официальным опекуном и фактическим верховным правителем Московского княжества стал  митрополит Алексий.
Это был тот период жизни столицы, когда велась борьба Москвы с Тверью, так как тверской князь Михаил не желал быть подручником московского князя, да еще к тому же и столь юного, а потому требовал невмешательства Москвы в дела своей обширной и, граничащей со столицей, вотчины. А для пущей убедительности привлек к себе в союзники князя соседней Литвы Ольгерда,  который был женат на сестре тверского князя.
Тверской князь Михаил дважды приводил литвина с войском к стенам Москвы, но оба раза не смог взять каменный Кремль. А когда литвины уходили, то  московский князь  посылал уже свои войска разорять в отместку  земли Тверского княжества..
После чего тверской князь Михаил решил добиться для себя милости в Золотой Орде, но там за несколько лет до этого (1357) уже побывал  митрополит Алексий, и монголы еще помнили, что он  вылечил глазную болезнь  ханши Тайдулы, а потому ярлык на власть снова остался тогда у Москвы.
Хотя в самой Москве  было  известно, что дни ордынского правления сочтены, что ханы там постоянно свергают друг друга, что их сыновья убивают своих отцов, чтобы завладеть престолом. Но тут случилось то, что было ещё пагубнее для нас. Некоторые ханы стали  править самостоятельно и случалось так, что ярлык уже приходилось просить у двух, а то и трех  враждебных друг к другу ханов, а, значит, что и подарков нужно теперь было везти в Орду в три раза больше.
А тут ещё в Нижнем Новгороде убили ханского посла и побили его охрану, творившую всякие насилия.
В этот переломный момент власть в Орде принадлежала Мамаю — главному визирю,  который узурпировал законную власть чингизов, и  который был зол на то, что князь Дмитрий ранее не оделял его подарками, а поэтому позволял своим приближенным грабить земли подручных московского князя.
В 1376 году воины Мамая даже напали на Нижний Новгород и перебили всю рать, что была выслана им навстречу. Как это случилось? Как и всегда на Руси. После быстрого перехода, наши войска остановились на берегу реки Пьяны и решили отдохнуть, предполагая, что монголы ещё далеко. День был знойный и тогда в ход пошло «лекарство от кручины»… В конце концов,  все напились, а в результате бесславно погибли.
После победы на Пьяни, монголы разорили и пожгли нижегородские и рязанские земли.
Но на следующий год ситуация изменилась и уже московские  ратники, выстроившись на берегу реки Воже, сначала сделали вид, что отходят, видя, превосходящие силы противника,  а когда монголы переправились через  реку, то ударили по ним с трех сторон, кого убив, а кого утопив,  взяв после победы множество шатров, телег, кибиток и прочего добра.
Мало кто тогда понимал, что битва при Воже была, как бы прологом предстоящей битве при Куликовом поле, но не будем забегать вперед, так как всему свое время.
После победы русичей на Воже,  Мамаю стало понятно, что почти  все  князья этих земель уже вышли из-под его повиновения, что приводило его в гнев, а главное лишало его дани, которая была ему необходима, чтобы удерживать свою собственную власть.
— Я возьму всю русскую землю, разрушу их церкви, веру их на свою переложу, прикажу поклоняться лишь Магомету… — кричал он в гневе.
— Мы раньше не трогали их веры… — робко произнес кто-то из приближенных.
— Вот поэтому-то они и перестали кланяться нам. Нет, там, где были их церкви, там я велю воздвигнуть минареты, я посажу своих сборщиков налогов по всем городам, а всех  их князей перебью, перетоплю, как щенков беспородных…
В это время в золотом шатре Мамая находился и князь Рязанский Олег, который вел с ним тайные переговоры. И понятно, что услышав эти слова, в первую очередь испугался за свои земли, так путь на Москве лежал через них.
— Великий хан и владыка Монголии, а почему бы тебе не взять себе в союзники Литву, которая готова будет поделить с тобой обширные земли Московии? — начал Олег. — Ты бы ударил по нему с юга, Литва с запада, а я  со своими войском ударю оттуда, откуда он и не ждет – с востока…
И сам же одновременно отправляет послание Дмитрию, сообщая об опасности.

— Он пишет, что  наша рука  ещё высока, чтобы ты, князь, бодрствовал и мужался!» — читал сие послание дьячок уже в палатах великого князя Дмитрия в присутствии митрополита Алексия и своего воспитателя Олега.
— Что скажите, отцы? — обратился к ним за советом великий князь.
— Пошлем посла с дарами, откупаться дешевле, чем вести войну, авось все обойдется, — начал митрополит.
— Что скажешь ты, Олег Литвинов?
— Пусть послы выезжают, согласен, а рать всё одно начнем собирать. Думаю, что  время дипломатических переговоров прошло,  и вопрос с походом на нас уже  решен.  Не ошибусь, предположив, что  Мамай, закусив удила,  на этот раз сам поведет к нам свои войска. Мне так интересно другое, откуда князь Олег о том  наперед прознал. Не иначе, как сам в Орде сидит и  за свои земли  печется более, чем о тебе великий князь...

Князь Дмитрий, помолившись, послал к Мамаю посольство с данью и одновременно разослал гонцов по всем градам и  волостям, чтобы слали отовсюду к Москве войска.
И вот уже вся северная Русь пришла в единое движение, чего испокон века еще не было, словно всё проснулись от тяжкого и зыбкого сна забвения с надеждой на освобождении наших земель от монгольского ига.
Мамай дарам не был рад, ему показалось, что их мало… И тот час же повелел собирать свои войска.
А тут еще умирает митрополит Алексий, которому  незадолго до смерти удалось перенести кафедру митрополита Киевского и всея Руси  в Москву и который практически до последних дней своей жизни правил княжеством. 
Митрополитом становится болгарин Киприан, у которого с Москвой не складываются  отношения, так как за ним стоят литвины,  под властью которых уже Киев, Полоцк и многие другие города и, которые видят в Киприане своего сторонника.  Более того, князю Дмитрию докладывают, что Мамай заключил с Литвой договор о том, что в случае начала войны, Литва ударит москвичам в спину.  Того же, под угрозой разорения, Мамай  требует и от рязанского князя Олега.  Налицо политический кризис, так как вокруг Москвы складывается кольцо  серьезных врагов.

Когда князю Дмитрию доложили, что войска Мамая двинулись на Москву,  царедворец Олег отвез князя Дмитрия в Троицкую обитель, к  молитвеннику Сергию Радонежскому.
Их приняли в трапезной. Ели молча. На входе в обитель, Дмитрий заприметил двух рослых монахов, явно из бывших ратников. Поинтересовался ими у Сергия.  Пересвета и Ослябия призвали в трапезную.
Пока ожидали их прихода, Сергий куда-то вышел, а вернулся,  уже держа в руках схимы с нашитыми крестами.
— Пойдете с князем, — тихо сказал инокам Сергий и те согласно склонили головы. — Носите сие вместо шлемов, это вам доспех нетленный вместо тленного. А если пострадаете, то  уже, как доблестные  воины Христовы.
Затем Сергий благословил князя Дмитрия на поход и окропил всех присутствующих святой водой.
— Господь будет тебе, князь, первый помощник и заступник. Он этих супостатов низложит. Победа будет за нами.  И она прославит тебя на века!

Уже в дороге, чуть придя в себя от услышанного, князь обратиться к своему советнику.
— Как тебе этот старец?
— Немногословен, что хорошо. Уверенностью от него веет и теплом…
— Тепло исходящее от него я и сам почувствовал. Вот кому бы быть митрополитом у нас…
— Мне известно, что покойный Алексий предлагал ему старшинство, а он отказался.
— Выходит, что действительно зело свят…

Когда в июле 1380 года объединенные полки князя Дмитрия Ивановича были собраны под  Коломной, где ему сообщили, что Мамай  уже стоит за Доном и ожидает подхода войск союзников.
— Не иначе, как литовцев ждет?
— Скорее всего, великий князь,  — отозвался царедворец.
— А где князь рязанский? — уже вопрошает великий князь.
— Плутает, как заяц, шлет весточки всем подряд, не зная кого теперь ему больше опасаться.
— Сам виноват, — с грустью в голосе произнес Дмитрий.

В начале августа, найдя проводников из торговых людей, которые хорошо знали эти места, сводное войско  князя Дмитрия выступило в поход.
И, как писали летописцы, стоило лишь нашим ратям перейти Оку, как земля разразилась плачем жен, потому, как  боевые действия войск в степи,  всегда были чреваты огромными потерями.
Благодаря сухой и солнечной  погоде,  войско князя Дмитрия вскоре подошла к Дону.  Перед лицом князя предстали посланные в разведку люди из передового отряда. Они сообщили о том, что войско  Мамая пересчитать  им оказалось  невозможным.
Присутствующие князья потупили взоры.
— Честная смерть лучше позорной смерти, — произнес Дмитрий, обращаясь к  князьям и своим советникам. — Уж лучше нам было не начинать похода против безбожных монголов и далее откупаться  великой данью, чем пришедши сюда и ничего не сделавши, вернуться назад,  потешив  этим Мамая.
— Разреши, великий князь, слово молвить, — начал царедворец Литвинов.
Дмитрий согласно кивнул головой.
— Нам бы нам переправиться на тот берег, как можно скорее, чтобы ни у кого не было и мысли о возвращении назад.
— Пожалуй, что ты прав, — молвил в ответ князь Дмитрий. — А то, что их тьма… Подвижник Сергий обещал нам помощь Бога  и Пресвятой Богородицы, а главное, сказал он,  не в силе Бог, а в правде.  А  правда  была и будет на нашей стороне. Это наша земля,  и мы за нее бьемся,  ничего лишнего себе не желая.

8 сентября  1380 года наши рати перешли через Дон  в месте впадения в него реки Непрядвы. Здесь и встали, тем самым защитив себя с тыла водой.
Место то было хорошо залешено (заросшее лесом) и изрядно пересечено оврагами и  балками, так же поросших лесом. А в центре находилась  проплешина, то есть  большое поле  с трех сторон огороженное этим самым лесным массивом, за которым начиналась  степь.
Вы спросите,  почему Мамай должен бы пойти именно здесь? Просто здесь был брод,  через который только и можно было перевести на противоположный берег Дона огромное войско монголов, а ближайший такой брод был за две сотни верст.

На рассвете, объезжая свои позиции князь Дмитрий увидел, что Волынский князь Дмитрий Боброк — внук литовского князя Гидемина, перешедший на службу к  московскому князю,  — лежит, припав ухом к земле.
— Поведай мне, что слышишь, воевода? — остановив коня, спрашивает князь.
— Земля  гудит…
— Значит идут. Что же, пусть идут, встретим, а далее, как Богу угодно, так всё и будет…
Как все было рассчитано, так и случилось, когда рассеялся утренний туман, передовые отряды Мамая неожиданно увидели перед собой сторожевой полк  московского войска и на ходу стали перестраиваться, подтягивая конницу и тылы.
Первыми начали монгольские лучники. Вот уж когда можно было бы сказать, что солнце померкло, но наши войска не отвечали, терпеливо стояли, прикрывая себя и своих коней щитами от массированного лучного обстрела.
Когда вперед помчалась легкая монгольская кавалерия, сторожевой полк выступил,  было, им навстречу и даже вступил в бой, правда,  через некоторое время,  развернувшись, сделал вид, что отступает, а затем и вовсе, разделившись, ушел на края поля, открывая тем самым  легкой коннице монголов основные силы наших войск - тяжелую конницу,  которая формировалась только из бояр и каждый такой всадник  был сродни  европейскому рыцарю,  который приводил на бой конных членов своей семьи, родственников и слуг (боевых холопов). 
В это время князь Дмитрий, уже сняв с себя княжеское облачение,   встал вместе со всеми в общий строй.
Воеводы попытались было его удержать.
 — Братья мои, милые, я хочу общую чашу с вами испить. Умру, так умру вместе с вами, а жив останусь, – опять же вместе с вами буду!
А потом пришло время и  Пересвета,  который на всем скаку сшибся копьями с  великаном монгольским  Телебеем и оба упали на землю мертвыми.
Грянули тут трубы,  и начался  лютый бой.
И в какой-то момент  монголы неожиданно дрогнули, а затем и вовсе побежали, бросая оружие и возы с добром, что уже успели награбить.
Олег долго искал  великого князя. Нашел, увидел, что его броня вся побита и измята от ударов сабель, но на теле не было раны, а упал князь лишь когда монголы побежали, просто от усталости и перенапряжения сил.
Ещё целых восемь дней стояли наши рати на поле брани, подбирая и оказывая помощь раненым и погребая  убитых.
Литовское войско, узнав, что монголы разбиты, поспешно повернуло назад.
Как писал Лев Николай Гумилев («Эхо Куликовской битвы»): «На Куликово поле пришли рати московские, Владимирские, суздальские и т.д., а ушли рати русских, отправившихся жить в Москву, Владимир и Суздаль. Это было начало сознания ими себя, как единой целостности...»
Таким образом,  день 8 сентября 1380 года стал днем рождения нового государства – Московского царства, которое позже назовут  Россией, а затем и Российской империей.
Вскоре, такими же объединительными факторами  станут и для будущей Беларуси события  грядущих лет, но всему свой час.

Как показало время, радоваться этой победе было рано. Вернувшийся поверженным,  Мамай был убит Токтомышем – ханом, кочевавшим за Уралом, который послал князю Дмитрию сообщение о том, что он победил их общего врага –  Мамая. 
Вскоре князь Дмитрий принимал в Москве уже его посольство, а затем и проводил их с богатыми дарами, но  Токтомышу этого оказалось мало, он, как и старуха из сказки А.С. Пушкина о золотой рыбке, вкусив власть, хотел теперь властвовать над всеми  нашими землями.
И ровно через год, вот ведь иуда, рязанский князь снова ведет уже его войска на Москву.   Делать нечего, пришлось князю Дмитрию вновь начинать собирать рати. Он едет для этой цели в Кострому, затем в Ростов…
А монголы, ведомые предателем, уже у стен беззащитной Москвы. Москвичи и оставленный гарнизон смогли бы до возвращения  своего князя спокойно обороняться, да рязанский князь Олег обольстил их словами, что монголы никого не тронут, выйдите только к нему с поклоном и дарами…
Те поверили лукавым речам, отворили двери Кремля и вышли…  Летописец пишет, что их всех тут же и порубили, да еще и конями втаптывали в землю. А потом монголы  врывались в соборы московские, срывали золотые и серебряные ризы с икон,  грабили купцов, и насиловали их дочерей и жен. Что не разграбили, то сожгли и, насытившись, отошли от горевшей Москвы, разоряя  затем Юрьев, Звенигород, Дмитров, Можайск и иные грады.
Это был тяжелый удар по князю, осмелившемуся выступить против Орды. А тут еще постоянная вражда с Тверью и Рязанью. И вдруг пришло известие, что лихие люди из Новгорода разграбили Кострому, напали на Нижний Новгород, что они хватают, оставшихся в живых,  людей и продают  их в рабство.
В добавок к этому, от сильных засух начался еще и падеж скота.
Князь Дмитрий Иванович умер в 1389 году. После его смерти царедворец Олег Литвинов, получивший при жизни Дмитрия  княжеский титул и большое селение под Москвой, уехал туда и прожил там несколько лет, предаваясь чтению и записям воспоминаний, изредка, по приглашению, выезжая в Москву на какие-либо торжества. А когда почувствовал, что становится уже совсем старым, особенно  для потех,  снарядил небольшое судно и поехал  к себе на родину в Болотный.

Олег Литвинов возвращался домой и думал о тех несметных силах, которые, часто не по своей воле, но не иначе, как Промыслом Божиим,  оказывались втянутыми в круговерть борьбы за эти земли.
Что же в них было такого, что тянуло сюда варягов севера и крестоносцев запада, степных кочевников востока и  воинов кичливого юга. И, ведь, кто бы не приходил, все лишь только жгли, грабили, убивали и забирали  оставшихся в живых полон.
А сожженные и порушенные города через какое-то время вновь, каким-то чудом, поднимались из пепла руин, доказывая этим свое земное первородство, уступать которое не собирались никому.
Знать, не простыми были те места и эти земли. Ведь там,  где несколько лет назад была выжженная пустыня, вновь стоят пристани, добротные дома и величественные хоромы. И корабли купцов  русичей  снова везут свои товары на Запад и Восток, удивляя всех тем, что этот простоватый «Ванька-встанька», оказывается,  все еще живуч…

Мы хорошо знаем историю Радзивиллов и Сапег, с замиранием сердца читаем о том, как  правили короли  Польши, Англии и Франции, однако же, размах и величие страстей, настоящих трагедий, которые сопровождали события нашей истории не менее драматичны и познавательны.  Здесь судьба всего лишь одной семьи,  каким-то непонятным еще образом,  вовлекает в свою сферу множество иных воль, переиначивает уже чужие судьбы,  неожиданно ставя  всех перед серьезным  жизненным  испытанием, мерилом и судьей которого,  является Творец.

Когда судно  пристало к острову и четверо верных слуг разгружали багаж, уже убеленный сединами, князь Олег вышел к истоку Болотни  и  неожиданно увидел сгоревшие останки некогда, с любовью выстроенного, городка…
А потому первую ночь  он ночевал на судне. На рассвете князь  с двумя верными слугами отправился на поиски укрепленного дома  на таинственном острове в непроходимом  болоте, о котором ему рассказывали и даже показывали во времена его отрочества, того самого, которое строилось еще во времена Дашека и Татьяны. Памятью, слава Богу, он обладал отменной и вскоре сумел найти скрытую тропу, а затем и сам остров, и был несказанно рад, что на нем теплилась жизнь. Он  застал там не более двух десятков человек,  узнав среди них  потомков Воеводиных – Бориса  и Владимира, а также юного потомка Горских – Адама.
Они и поведали Олегу  о том, что  Болотный подвергся нападению одного из отрядов  литовского князя Витовта, который направлялся в Киев.  И то, что, защищая свой дом, потерял руку Владимир Воеводин…

Царедворец Олег и сам хорошо  знал  об итогах  той битве литовца в союзе с ханом Токтамышем,  знал, что они  хотели захватить земли Золотой Орды и,  как писали летописцы: «победить царя ногайцев Темирь Кутлуя, взять  царство его и разделить  богатство и имение его …»
Армия Витовта тогда была наголову разбита, а первыми, как обычно,  с поля боя бежали войска Тохтамыша, который и уговорил Витовта на этот поход и сам же бросил, хотя чуть позже приехал просить у него убежища.
Это поражение на Ворскле явно ухудшило внешнеполитические позиции Великого княжества Литовского, поставило под сомнения и  претензии Витовта на роль объединителя восточнославянских земель.  Пока же Великое княжество Литовское явно находилось  на гребне своего могущества. Хотя угроза его существованию все ещё продолжала исходить, но пока что не с востока, а с севера, где всё ещё находился могущественный Тевтонский Орден. В войне с ним и предстояло Витовту определить, сумеет ли он остаться великим князем, а Великое княжество Литовское сохранит  ли своё существование и могущество. Но это будет уже в следующем веке.

А пока  князь Олег  сидел у могилок своей матушки  и  отца,    которые когда-то направили его на непростой путь служения великому князю Дмитрию Ивановичу.
И в заключение этой главы еще два слова о Московском княжестве, точнее уже о будущем царстве Московии. После той памятной победы на Куликовском поле, Русь еще целых сто лет будет выплачивать дань Степи (Орде, Сараю). Но мы столь подробно рассказывали о его становлении, чтобы было понятно, какие именно  противоборствующие княжества (государства и королевства), начиная с XV века,  будут далее разыгрывать карту земель будущего государства Беларусь,  а это значит, что грядущие  войны между Польшей и  Литвой,  Литвы и России, а также Литвы, в союзе с Польшей, опять же  против России, затем Франции и Германии против России…  будут преследовать своими целями последующие  переделы границ наших земель, когда каждый очередной победитель, считая, что выполняет некую, предначертанную ему божественную миссию, будет стараться  не забыть при этом, урвать себе кусок пожирней. Вот только боль и горечь потерь от этих побед  снова ляжет на плечи простого народа, эти плодородные земли населяющего и с любовью обихаживающего.
               
          Глава XV.
            ВСЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ…

Прежде, чем  мы вернемся в разграбленный и сожженный  литвинами Болотный, мы, по традиции, бросим свой беглый взгляд на события, что происходили в XV веке  в Европе,  а главное на то, что для нас будет  важным в объяснении того, как именно исподволь закладывались основы будущего государственного образования с названием Беларусь.
Это столетие было очень характерным для нашей истории. Например, кроме того, что была открыта Америка, изобретен клавесин и первый книгопечатный станок,   Констанцским собором был приговорён к сожжению на костре чешский проповедник Ян Гус по обвинению в ереси, которая заключалась в том, что он хотел лишь, чтобы Слово Божие было напечатано на  родных языках каждого из народов. Или, в  отбитом у англичан Реймсе короновался на французский престол Карл VII, а знамя над его головой во время церемонии держала девушка-воин Жанна д’Арк, которая вскоре также была заживо сожжена на костре уже французскими католиками. А это значит, что,  не смотря на всё ещё продолжающийся раскол среди  католической верхушки, их религиозная экспансия с новой силой  начинает заявлять о своих правах  нести Слово Божие на наши земли только со своих уст, посягая, при этом, не только на души  народов, сколько на их земли.

Ничего этого ещё не ведали в сожженном литовцами Болотном, где оставшимся в живых вместе с князем Олегом предстояло ещё пережить зиму, а она была морозной. Зато это позволяло охотникам  спокойно передвигаться через болота  в поисках лесной живности. И, конечно же, все, кто был в силе, всю зиму валили и перетаскивали лес для возведения новых домов. 
Хорошо и то, что некий запас продуктов, еще со времени родоначальницы Татьяны, упокой, Господи, ее душу,  каждый год по осени, как говорится, на крайний случай, заносился в этот дом-крепость, заменяя собой предыдущие запасы, и когда действительно настал этот крайний случай, это  дало возможность всем  им дожить до весны.
И как только земля проснулась, весело застучали топоры.
В возведении первого дома  для князя, как старшего в роду и по званию,  участвовали все,  где каждый помогал,  чем мог. Старик-царедворец поначалу было отнекивался, говоря, что ему и на болотном острове хорошо живется, но уговорили тем, что дом тот в любом случае будет для  всех последующих воевод. И строили его, вкладывая всю свою любовь и радость, что выжили и что пережили трудную зиму, радовались и тому, что трое из оставшихся в живых женщин  вскоре должны были родить городу новых жителей. Одна из них была женой Владимира Воеводина. И три последующих дома рубили уже для них. Затем свои дома получили Борис Воеводин и Адам Горский. Как только  въехали в них, то  князь призвал их к себе.

— Что, родные мои, теперь пришло и ваше время искать себе жёнок, дабы фамилии свои сохранить на следующие века, — начал, седовласый Олег Литвинов.
— Так жинка Владимира через месяц родит… Вот и будет в нашем роду пополнение, — ответил Борис.
— Предположим, а  сам-то что хочешь делать? —  вопрошает его Ольг.
— Если честно, то хочу, как и ты, княже,  разные земли повидать и послужить кому-либо из великих князей…
— И что ты предложить им сможешь? — уже с интересом продолжал разговор князь.
— Меня отец Глеб  научил ивриту и арабскому, а  твой отец еще при жизни литовскому языку… К тому же,  я и мечом научился владеть изрядно… 
— Тогда, для начала,  станешь в Болотном моим помощником,  если увижу, что справляешься, то займешь моё место, а там посмотрим, куда тебя  судьбу закинет. Согласен?
Борис кивнул головой.
— Теперь ты, Адам, что имеешь мне сказать насчет твоей женитьбы?
— Раз уж так дело стало, то я с сегодняшнего дня стану Тору читать и просить Бога, чтобы Он мне послал жену иудейку.
— И с тобою  всё понятно… Ступайте.

После того, Адам и Борис покинули дом Олега, тот вызвал к себе верных слуг, что  не захотели оставить своего господина во время службы в Москве и приехали с ним в Болотный.
— Слушайте меня внимательно. Я тут недавно набрел на одежду, очевидно, что убиенных в стычке литвинов. Посмотрите, кому она из вас подойдет, потом почистите и подлатайте. Затем возьмете мое судно и встанете у острова для сбора податей для Великого княжества Литовского, но не усердствуйте шибко и берите лишь то, что сами дадут, а главное выискивайте там девушек иудейского колена… Затем по предлогом  опасности заражения от черной смерти (чумы) без лишних разговоров снимите таковую  с судна и доставьте  ко мне…  Ступайте!

А далее случилось то, о чем и не чаяли.  Один из отроков, оставшихся в живых,  неожиданно принес матери золотую монету, а та, взяв её, вместе с сыном, пошла к князю.
И вот они уже вместе стоят у священного дуба, который даже  будучи мертвым, все еще крепко держался корнями за землю. Ан, нет, одна из ветвей некогда кряжистого великана распустила зеленные листья. А уже среди корней,  они увидели, поднятый не иначе, как самой землей, кованый сундук полный тех самых золотых монет и иных драгоценностей, положенных сюда некогда Дашеком.  И князь Олег  понял, что Болотному дается  Богом ещё одна жизнь.

А ещё через неделю, снятая с судна,  юная и плачущая Соломея  стояла перед князем Олегом Литвиновым.   Туда же призвали и Адама. Тот, лишь увидев девушку, упал на колени.
— Я знал, читая Тору, что Бог услышит мои молитвы.
Князю с трудом  удалось сдерживать улыбку.
Потом Адам встал и стал внимательно рассматривать девушку. И чтобы вы думали, он узрел, что она в положении.
— Так она же, — начал он.
— Беременная, сам вижу, — произнес старик-царедворец. — Я так думаю, что Богу было виднее, кого к нам на остров присылать.  К тому же сегодня  у нас каждое дитё на вес золота, если мы не хотим чтобы Болотный просто вымер.  Пусть родит, всем миром выходим. А за это время вы друг к другу присмотритесь, глядишь и слюбитесь. И тогда второй ребенок будет уже твой.
Адам  вынужден был согласно кивнуть головой.

Литовцы приплыли  в  Болотный конце лета, когда уже более двадцати домов горделиво  обозначили собою оба берега Болотни, соединенные канатной переправой и  новая деревянная церковь, цоколь которой был выложен камнем, а стены венчали вертикально поставленные и подогнанные друг к другу сосновые стволы.
Олег, будучи уже в преклонном возрасте, узнав  о приближении с западной стороны неизвестного судна,  встречал незваных гостей, сидя в кресле и в богатых одеждах, а по  бокам стояли его слуги, снова переодетые в  одежды литвинов, а потому, у  вышедшего на берег, литовского воеводы, создалось впечатление, что они встретили еще одно восточное пограничное поселение Великого княжества Литовского.
Царедворец, хорошо зная о том, что происходит и кто правит Великим княжеством Литовским, в первую очередь, поинтересовался здоровьем  князя Витовта и  затем спросил, коронован ли уже великий князь?  А в ответ услышал, что ещё нет. После чего, прибывшие на судне,  приняли их за своих и далее  вели себя в Болотном уже, как у себя дома.  Им выделили нижний этаж  княжеского дома, а прислуживали им Борис и Адам,  хорошо знавшие язык и нравы гостей.
И надо же такому случиться, что один из литовцев, будучи не иначе, как хорошим воином и охотником, осматривая окрестности, случайно наткнулся на тот самый остров на болоте, куда Адам, в целях безопасности,  отвел Соломию, которая уже три месяца, как разрешилась дочкой,  которую они назвали Сарой.  И, естественно, что  тот литовец  тут же  взял ее силой, но никому из своих товарищей об этом не сказал, не иначе, что она ему сильно приглянулась, а затем  еще два дня, то есть до отплытия судна,  навещал юную красавицу. Ничего не сказала и Соломея про случившееся  Адаму, принесшему ей  еды, так как боялась исполнения  угрозы своего  убиения  тем литвином, который, если честно, ей уже даже  начал нравиться…

Так с чем, собственно, приехало то судно в Болотный?
Дело в том, что в начале этого столетия восточноевропейский регион, стараниями Папы Римского  начинает объединяется под эгидой Польского королевства,  а всё из-за того, что  военный  союз  Витовта с Токтомышем (1399) привел к  их жестокому  поражению  от войска Золотой Орды, и, что, соответственно, отодвинуло  Великое княжество Литовское  в деле централизации власти под своим началом, как бы на второй план, чего собственно и добивалась Римская Церковь. 
Тогда  Витовт  на своих землях срочно вводит  новые административные единицы – воеводства, куда если не сам, то его  доверенные люди  назначали своих наместников, добиваясь от них  последующего личного послушания князю.  И вот, добравшись до Болотного, один из таких  посланцев  и должен был  решить вопрос с княжеским  ставленником для этого поселения, названного теперь в их бумагах, как  Paistas (Болото)
И тут Олег, которого сочли за местного князя,  чуть слукавив и, сославшись на свой преклонный возраст,   просит передать бразды правления городом  своему сыну – Борису.  В придачу  к этому он выложил на стол три кошеля с золотом из клада Дашека, что явно умилостивило посланца Витовта,  и тот дал Борису соответствующие бумаги: и на управление этими землями,  и на сбор и передачу налогов для Вильно – столицы княжества Литовского.  Таким образом, Борис Воеводин, стал с этого дня  князем… Борисом Литвиновым…

На следующий день литовское судно вошло в воды Днепра и взяло путь на Киев.  И  какое-то время все спокойно жили, продолжая обустраиваться, пока  в начале зимы  не поняли, что Соломея скоро  снова станет матерью, а потому все поздравляли Адама, который был этим удивлен более всех.
И вот он  стоит перед князем Олегом и Борисом.
— Это не я, — начал он.
— Что не ты? — уточнил князь.
— Соломея…  мы с ней ещё ни разу даже не поцеловались.
— Очень интересно, — вступил в разговор уже Борис. — Кто же тот пострел, который и тут поспел?
— Не знаю…
Пришлось пригласить  женщину.
— Кто отец  твоего будущего ребенка? — прямо спросил ее Борис.
Соломея молчала.
— Первый родился рыженьким, не иначе, как его отцом  был кто-то из монголоидов, а  этот-то от кого будет? — продолжал допытываться воевода.
— Он меня силой взял, — начала Соломея.
— Как он мог  взять силой, если Адам  тебя на болоте спрятал?  — уточнил уже сам князь.
— Он там меня и нашел.
— Да кто он-то?  — добивался ответа Борис.
— Литвин…
Борису  лишь осталось развести руками.
— Все, что Бог не делает, все к лучшему… — снова произнес  князь Олег,  уже знакомую фразу,  и добавил. — Пусть все и дальше считают Адама  отцом этого ребенка. Раз не смог сам  дитя  ей заделать, то будет воспитывать чужого, а то слишком долго раскачиваешься.
Иудею  пришлось согласно кивнуть головой.
 — И жить теперь будете вместе… — добавил Борис, уже на правах воеводы.
Адаму снова пришлось согласно кивнуть головой.

Прошло двадцать лет.
Давно уже предали земле князя Олега из рода Литвиновых.  Но в памяти, оставших из родов Литвиновых, Воеводиных и Горских, все еще звучали его слова, сказанные им незадолго до смерти.
— Помните, что все мы смертные. А потому заранее думайте о тех, кто продолжит ваш род и дело после вас. Занимайтесь этим неустанно и то, что посеете, что взрастите, то и пожнете на старости лет.  Так и во всем остальном. Особенно в том, что касается Болотного. Чем больше будет созидать, тем крепче и надежнее будет ваша власть. Будете лениться, да спать… проспите не только царство Божие, но и сей град, кровью предков наших омытый. И помните, что все, так или иначе,  связано. Перетянешь в одном месте, прореху получишись там, где и не ждал. Всякого приходящего, принимайте с миром, но разузнай и его искренние помыслы,  дабы врага лютого  не нажить в последующем. В любом случае, никому до конца не верьте. Особенно Литве и тем, кто будет прибывать оттуда. Мягко стелят, да жестко спать будет.  Бережно храните  верительные грамоты великих князей русичей, коим многие из нас служили, сохраняйте их. И помните, что власть Литвы не вечная, ибо они на чужие земли позарились, пользуясь тем, что московиты ныне Ордой повязаны…
И еще, не дайте нашим людям ослабнуть духовно. Так уж случилось, что после  батюшки  Антанаса Бог не дал нам своего молитвенника. Знаю, что скоро прибудет сюда посланец из Киева. Какой он, не ведаю, но прошу… души свои не открывайте никому. В чем должно каяться, в том кайтесь, но вглубь помыслов своих никого не впускайте, мигом, как ягненка, повяжут и на заклание отдадут за грехи собственные…
Помните и  о том, что сегодня зло и добро уже не живут друг без друга, когда в противоборстве своем разрушают не только  все земное, но и души наши. Но есть и иное притворство, внешнее, когда каждый считает, что убивая брата во Христе, творит правое дело, берегитесь этого  духовного ослепления.

Дождавшись, когда наконец-то из Киева прибыл новый священник – отец Онуфрий,  Борис Литвинов, оставив за себя брата Владимира, решился поглядеть сам  на Вильно, о котором уже много слышал.

Итак, Вильно. Верхний замок, где высились три башни, будучи окружённым  стеной и валом, удивил Бориса своей красотой и мощью. Вниз вели две галереи к Нижнему замку, занимавшему долину Свенторога с широким, все опоясывающим, земляным валом. В самом замке был великокняжеский дворец, включающий в себя множество каменных и деревянных зданий, часть которых была увенчана башнями. Там же был  обширный двор и большой сад.  Борис с первого же взгляда влюбился в этот город-крепость.   Известно, что в письменных источниках город Вильно  впервые упоминается в первой четверти XIV века, когда он стал резиденцией великих князей литовских и столицей Великого княжества Литовского: в письме на латинском языке, датированном 25 января 1323 года князь Гедимин впервые назвал  Вильно своим стольным городом.

Борис вернулся в Болотный буквально на несколько дней в конце весны и уже во главе собственной дружины. И первым же делом начал расхваливать Вильно, который он уже считал,  чуть ли не своим домом.
— По легенде, — рассказывал он собравшимся жителям Болотного, — великий князь литовский Гедимин отправился из Троков на охоту в леса, окружавшие их святыню – долину  Святого Рога.  После удачной охоты он  остался  там и заночевать. И вдруг во сне он  видит  огромного железного волка на горе, который выл так, как может только выть целая стая волков.  Утром  великий князь попросил  местного жреца растолковать  ему тот сон. Тот  объяснил, что железный волк означает неприступный замок и город, который здесь заложит Гедимин. Город тот станет столицей всех литовских земель, а вой волков означает славу, которая распространится по всему миру благодаря достоинствам и храбрости  жителей этого славного города.
Всю ночь Борис проговорил с братом, рассказывая ему о своих странствиях и о том, что  хочет остаться в Вильно,  так как  им, двум медведям, будет тесно в Болотном. И еще сказал, что берет с собой  сына Игоря.

На рассвете  гребцы, взмахнув веслами,  повели его судно в сторону Балтийского моря.
Провожать  Литвиновых вышел отец Онуфрий, а также Владимир Воеводин с рослыми  сыновьями Георгием и Симеоном.
Рядом с ними  стоял и Адам с двумя с детьми  Марком и девочкой по имени Татьяна.  Рядом с ними была и беременная Соломея.   Уже весь Болотный знал, что и к этому детенышу Адам также не имеет  отношения.  К тому же уже поговаривали, что Соломея уж очень часто ходит к новому  батюшке помогать тому по хозяйству…

На время отсутствия Бориса  Литвинова глава городской администрации оставался его брат Владимир Воеводин.  Он, хотя  и потерял руку, но и одной был еще  способен со всеми делами управляться. Да и сыновья помогали.
Бумажным делопроизводством занимался Адам, который был у него и старостой и секретарем.
По весне, разродившись девочкой, тайно, не попрощавшись даже с мужем, Соломея покинула Болотный. Несчастному иудею долго горевать и рвать на голове волосы не довелось, нужно было поднимать малютку, хотя в этом ему охотно помогали уже подросшие дети: Марк и Татьяна.
Словно рок какой-то навис над  иудейским родом Горских, начиная с Неждана, что ни у кого в нём пока  не складывались нормально судьбы.

Жизнь же в самом  Болотном на протяжении двух  последующих десятилетий потекла  относительно спокойно. За весной вступало в свои права лето,  затяжные и холодые дожди, предваряли осень, а опавшие листья были предшественниками зим. Город медленно, но верно отстраивался заново. Звон колоколов на храме святого Петра поднимал к утренней службе, в воскресные дни творили пиры по случаю рождения нового жителя города. А когда кто-то осиротел, то собирались гуртом, чтобы вспомнить о покойном добрым словом.
Появились в Болотном и свои купцы. Провожали первые обозы с товаром чуть ли не со слезами, а потом пообвыклись и отпускали родных уже без опаски, вверяя их судьбы и обозы с товаром в руци Божии.  А те, возвращаясь, рассказывали о том, как же великая Русь, о чудных названиях встречавшихся им племен: чудь да самоядь, древняя лопь…
Те же, кто приезжал с запада, рассказывали о богатых базарах Вильно, а лабазах полных сукна и бархата, украшений из жемчуга и яшмы, бирюзы и серебра, а также обилие шуб из сибирских соболей, куниц и горностае, не говоря уже про вина, стекло и книги…
Сидели и рядили, пока не оплывала свеча.
А однажды, один из проезжих купцов, рассказал о том, как где-то в заволжских непроходимых лесах увидели, как в озере, где остановились, чтобы взять водицы, стоит под водой целый город с резными домами и белыми церквями, да такой неописуемой красоты, что и словами не передать. И что, якобы Господь, сохраняет его,  таким образом, от инородцев и басурманов поганых.  А еще сказывали, что московиты зовут к себе всех обиженных и обездоленных переселяться на их земли,  и наново свои жизни начинать…
— А как же монгол? — спросил кто-то.
— Так московит стал другом хана Узбека… — раздался в ответ  чей-то голос.
— По мне, так от добра добра не ищут… Нам пока не на что жаловаться…

В Вильно, Борис Литвинов купил  себе небольшой дом, где и стал жить с сыном, который оказался способным к владению языкам. И Борис даже купил ему должность в  тутошной иностранной коллегии.
Их собственное положение, да и многое иное в мировой истории,  изменилось лишь после Грюнвальдской битвы.
Дело в том, Борис Литвинов оказался в Вильно в тот самый момент, когда там собралась вся знать литовская и многие князья с северных окраин, с целью  заключения  Виленско-Радомской унии (союза) балто-славянских племен с целью противостояния крестоносцам Тевтонского Ордена. 
Борис стал присутствовать на всех переговорах, представляясь воеводой  Болотного и держа сына рядом.  Однажды, когда срочно понадобился человек, знающий  языки, Борис представил князю своего сына Игоря.  Смышленого  и рослого  юношу тут же включили в группу сопровождения  князя Витовта, отправляющегося  в Польшу для координации  их совместных действий с королем Польским Ягайло.
А теперь, пока Игорь направляется в Польшу, расскажем о том, что же это была за битва и, что ей предшествовало.

В   литовской историографии эта битва названа, как  Жальгирисская, а в летописи 1446 года, ещё и как  Дубровенская, в обоих случаях по привязкам к ближайшим крупным приграничным поселениям. В мировой же истории она обозначена, как Грюнвальдская битва, которая произошла  15 июля 1410 года на землях между деревнями  Грюнвальд и Танненберг  размером около четырех квадратных  километров,  окруженных по периметру с трех сторон лесом, а с четвертой водами реки Струмень.
Против  католического Ордена неожиданно выступил Союз Королевства Польского под предводительством короля Владислава II Ягайло вкупе с войсками великого князя литовского Витовта, а также при участии полков Смоленского княжества, отдельных частей из Орды и даже сарацинов (бедуины, арабы).
Что же там такое происходило, кто, а главное, какие цели в этом противостоянии преследовал? 
Для начала,  ещё раз напомним, что разногласия между Польшей и Тевтонским Орденом начались с того, что в XIII веке   в Польше появился некий немецкий рыцарь, который  предложил королю помощь крестоносцев в борьбе теперь уже с   литвинами, тогда еще язычниками. Король знал  о славных крестовых походах,  и  выделил ему замок Добжинь, в котором очень быстро образовался новый Орден крестоносцев  «Рыцари Христа Добжиньской земли».  И это, уже  в последующие века, давало  крестоносцам право появляться там,  когда им было угодно, ссылаясь на то, что замок принадлежит им по указу, подписанному королем, хотя первоначальный Орден уже давно перестал существовать.
Закончилась эта история тем, что Польша была вынуждена за этот замок начать с рыцарями воевать. Польша проиграла и, заключив, позорный для нее мир,  была вынуждена уступить Ордену,  придачу к замку, ещё и земли всего Восточного Поморья. А в результате, часть   прибрежной торговли  вместо поляков стала теперь контролироваться немцами.
Вот так  рыцари Ордена отплатили полякам злом и вероломством,  городами и замками,  обращенными в груду развалин и поселениями, преданными огню…  Более того,  рыцари,  утверждаясь  в своем превосходстве и гордыне, не очень-то теперь считаясь и с самим Папой Римским. И  теперь их интересны и алчность сосредоточились на землях  литвинов и иных балтов.
А что касаемо народа, который таким образом оказался под властью немцев, то только за ропот   его теперь и огнем пожигали и мечом  нещадно секли, и в воде топили…  Ложась спать, литвины  не были уверены, что не проснуться в  невольничьих оковах или от пылающей кровли над головой.  Хотя они были справными и храбрыми воинами, да куда им тягаться с конными рыцарями, закованными в броню, а  потому, всё более и более желали они покинуть родную землю и бежать хоть на край земли, но только подальше от немцев.  Оставшиеся же пытались  искать защиты у  великого князя.
Они тогда еще не понимали, что на их землях свило гнездо то, что являло собой особого рода  мощь, опирающуюся на католическую религию и  карающий меч их крестоносцев. В  результате религия покрывала насилие, а насилием насаждалась новая религия. Но и это еще не всё. Если же кто-то  из князей (государей) осмеливался поднять руку на Орден, пытаясь призвать его к порядку и ответственности, то на него тут же  обрушивалась вся мощь христианских стран, рассматривающих такого рода поступки, как действия, направленные против Креста Господня. Вот тогда рыцарство уже всех стран  выступало такому Ордену на помощь…

После того, как Тевтонским Орденом были стерты с лица земли все прусские племена, о чем мы уже рассказывали, подобная  же судьба ждала   теперь земли Польши и Литвы.
И  вот тут-то оба брата Витовт и Ягайло вместе  стали, исподволь  готовиться, к решающей битве. Повсеместно отбирали коней и доспехи,    обучали ратному делу оруженосцев, мелкопоместную шляхту  и княжеских слуг.  В кузницах теперь  с раннего утра и до поздней ночи звучал стук молота. Уже бывалые бойцы доставали и чистили свои  панцири,  проверяли и смазывали луки, оковывали колеса повозок, да готовили съестной припас.
По весне к месту общего  сбора ручейками потекли повозки с провиантом, а рядом топало пешее воинство небольших городов и поселений часто с рогатинами и косами.  Эти ручейки,  соединяясь, затем вливались  в общий строй королевских войск,  вооруженных уже бердышами и секирами, образуя собой живую полноводную и мощную реку, обрамленную колышущимся лесом копий с разноцветными знаменами и пробивающую себе путь среди полей и лесов. Более того, каждая рать,  будь то с польской  или литовской стороны, отдельные княжества, принявшие их сторону,  или какой-то богатый вельможа, несла свою собственную хоругвь (знамя) с изображением родового герба. 
Историки утверждают, что стороны  объединенного войска Польши и Литвы  шло чуть более  пятнадцати тысяч, которые, сохраняя боевой порядок,  останавливалось лишь на отдых.
Изначально поляки планировали, если не  захватить штурмом Мариенбург (место нахождения  ставки великого магистра Тевтонского Ордена)  то хотя бы взять город в осаду, вынудив немцев к переговорам.
Понимая это, крестоносцы выдвинулись навстречу войскам польского короля Ягайло и литовского князя Витовта, выставив против них около десяти тысяч конных,  точнее, около пятисот рыцарей, а остальные были их подручными, а также наемники,  собранные крестоносцами из разных земель.

Перейдя вброд реку Струмень, польские и литовские войска остановились для регонсценировки местности.  Впереди  были видны леса Грюнвальда, а чуть поодаль соломенные крыши Танненберга.  Туда же сразу  были отправлены  гонцы, с целью  разведать местонахождение немцев.
Ближе к вечеру узнали, что кто-то захватил  Дубровенск, устроив там настоящую резню,  полностью разорив и осквернив местный храм. По одной из версий это были  ордынцы,   которых   хан Токтомышем   дал в помощь князю Витовту  в знак благодарности за то, что тот предоставил   в его  пользование  свой Лидский замок.

Когда утром над Грюнвальдом и Танненбергом поднялся столб пыли, оповещающий о подходе конницы крестоносцев, поляки служили мессу (церковную службу).
Видя это, крестоносцы, будучи сами христианами, вынуждены были дождаться её окончания, а пока занялись осмотром позиции, понимая, что место для боя, а тем более конного,  очень неудачное, так как вытянувшийся прямоугольный кусок земли, был в нескольких местах,   прорезаем  крутыми оврагами и небольшими лесными массивами. 
Сразу по окончании мессы, когда оруженосцы облачали короля Ягайло в блестящие доспехи, ему сообщили, что какой-то рыцарь принес  от магистра Тевтонского Ордена два меча  для него самого и князя Витовта.
Ягайло призвал  к себе двоюродного брата.
— Смотри, — начал Ягайло, показывая Витовту на лежавшие мечи, — немец прислал их нам, давая понять, что нам даже защищаться от него нечем. Я понимаю, если бы он вызывал нас на поединок, это было бы достойно по отношению к королю.
— Что будем делать? — спросил его Витовт.
— Выдвигаемся…
— А мечи? — еще раз спросил Витовт.
— Возьмем с собой…

Далее случилось так, что передовые полки  войска Витовта оказалось как раз напротив  конных рыцарей-крестоносцев.  С  высоты опушки, озирая лежавшую перед ними лесистую низменность, крестоносцы могли видеть  лишь не более двух десятков хоругвей и решили, что и есть королевское войско.  И так, как  им была хорошо видна  пурпурная хоругвь польского  королевства,   магистр Ордена Ульрих дал приказ  коннице к началу боя  и через час, справившись с этими полками,  рыцари  со своими слугами, вместо того, чтобы вернуться и восстановить строй, вдруг понеслись  грабить литовские обозы.  Когда они,обгоняя друг друга, ворвались в низину, то вместо обозов  увидели выстроенную и готовую  к бою основную часть войска литвинов, да еще вкупе с русичами и ордынцами.  И им невольно пришлось вступить в бой. Но разливные луга в низине у реки Струмень  оказались гибельными для  закованных в броню рослых коней и самих рыцарей в тяжелом облачении.   Когда их копыта стали вязнуть, лошади встали…  В этот момент  воздух огласился ревов труб и пищалок, а из леса, словно стая черных птиц бросилась  на них легкая конница литвинов. И вот  рыцарей  уже  крюками стягивают с седел, бросая под  ноги своих же коней. На каждого из  них тут же набрасывается десяток пеших, - этих  «диких» и «необузданных», как их называли немцы,  литвинов чуть ли не в звериных шкурах.  Их, искаженные ненавистью лица,  становятся последним, что видят затухающие взоры,  поверженных на землю, рыцарей-крестоносцев.   Буквально через пару  часов  почти вся немецкая конница  была безжалостно вырезана.
Воодушевленный победой, Витовт неожиданно сам выдвинулся навстречу  войску крестоносцев, которые, как он посчитал,  теперь лишились своей основной ударной наступательной силы.  Но когда перевес сил стал явно на  стороне литвинов, то магистр  ввел  в бой свой резерв и вот уже элитная  немецкая конница, находящаяся в резерве,  пошла в лобовое столкновение от чего чаша весов этой победы вновь заколебалась. Конница  стала теснить  рати  Витовта,  его воинов  рубили мечами и секирами, крушили бердышами, затаптывали копытами…  И тогда оставшиеся части  литовского войска  начали отступать.
Более того, зашедшие с фланга,  рыцари повалили на землю королевская хоругвь  войска Польского. А это была уже настоящая беда, ибо все  могли подумать, что немец победил,  и тогда неизвестно чем бы закончилась та битва.  Лишь усилиями легендарных польских рыцарей Завиша  Черного  и Зындрана  из Машковиц полякам  удалось то знамя  отбить,  поднять вновь и восстановить уже общее наступление.
И если у немцев все резервы в тот момент уже окончились, то у поляков  еще оставалась почти треть соединенного войска во главе с королем  Ягайло.  Именно польские тяжелые копья  остановили элитную  конницу немцев, а затем в  бой была брошена свежая  польская конница,  которая буквально сметала на своем пути  фланги,  уже изрядно уставшего,  основного войска крестоносцев.  И началась  тогда жестокая битва, которой еще не видела наша земля.  После того, как были переломаны копья и  раскрошены щиты,  обе стороны  схватились за мечи и секиры. И вот уже затрещали шлемы под ударами мечей, тяжелыми  топорами разваливали наплечники и панцири, а упавших  на землю затаптывали копытами коней…
В этот момент само небо огласилось глухими раскатами грома.
Оставшиеся в живых немцы, по своему обычаю, встали в огромный круг. Польско-литовские воины взяли их в кольцо и стали медленно его стягивать. А затем  в дело пошли железные чекан (холодное оружие с коротким древком и основным ударным элементом в виде клюва и молотком на обухе),   секиры, а также косы и рогатины простого люда.
Именно в этот момент погиб  магистр Ордена фон Юнгинген, великий комтур Ордена (заместитель великого магистра) Куно Лихтенштейн и с ними  более двухсот рыцарей.
Через три дня после битвы  войска Ягайло и Витовта подошли к  стенам  Мариенбурга. Но брать самую мощную крепость в Европе с толстенными стенами и высокими башнями, с системой рвов и бойниц, без осадной артиллерии и отдохнувшего войска, было просто невозможно.
На глазах  магистра Ордена  король Ягайло и князь Витовт бросают на землю,  присланные им и уже обагренные кровью его рыцарей, мечи.

Историки пишут, что представители двадцати двух народов сражались в той битве на стороне немецких рыцарей, многие из которых теперь, преклоняя колени, стояли  перед Ягайлом и Витовтом, моля их  о своей пощаде.
Вскоре  братьям сообщили о том, что погоня захватила большой обоз Тевтонского Ордена,  в котором было большое число повозок, нагруженных цепями для поляков и литвинов, а также бочками с вином, заранее приготовленными для победного пиршества крестоносцев.
Вино пришлось кстати победителям.
Утром следующего дня в шатре Ягайло состоялся совет, так как решили всё же выяснить, кто именно разграбил Дубровенск. Витовт ещё накануне поручил выяснить это Игорю Воеводину.  А основной причиной тому был разрушенный и оскверненный местный храм, что по понятиям того времени, даже во время войны, было  настоящим  кощунством.   И он приготовился слушать юношу, который ему нравился своей исполнительностью.  Игорь Литвинов прежде чем что-то сказать, достал  и, развернув плат, молча положил перед Ягайло изогнутый дамасский клинок.
Ягайло бросил взгляд на Витовта.
— Я сам накажу виновных…
— Тебе что-то нужно для этого? — спросил Ягайло у брата.
— Твоих арбалетчиков…
Король Польши благосклонно склонил голову.
Утром следующего дня, когда воины Токтомыша вышли к реке и начали переправу с противоположного высокого берега по ним  ударили арбалетчики. Тех, кто попытался повернуть назад, встретил  прямой пушечный залп орудий Витовта…  И вскоре все забыли, что в составе войска Витовта были  ордынцы Токтомыша. А ему самому сказали, что они без разрешения князя выдвинулись пограбить  Дубровенск и там,  столкнувшись с силами крупного гарнизона, попав  в западню, были перебиты…
Поляки  и литвины ушли, заключив в итоге с крестоносцами перемирие, а сам Орден после этой битвы, восстановить своё было могущество уже не смог,  и  вскоре его войско просто перестало существовать.

Победив на Грюнвальде, Витовт спас княжество Литовское от возможного уничтожения и сохранил Жемайтию,  избавившись  от постоянной угрозы со стороны Тевтонского Ордена.  По Городельской унии (1413) о союзе между Польшей и Литвой, Витовт  также  получил Подолье (земли в верховьях средней части Днепра).
После этой победы князь Витовт не остановился и продолжал заниматься дальнейшим укреплением и расширением Великого Княжества Литовского. Ему за время своего правления удалось присоединить к себе обширные территории, на востоке. Сюда вошли Орловские, Калужские, Курские, Тульские и даже Смоленские земли,  а в результате были передвинуты  границы с Московским княжеством  к востоку (в районе Можайска). А на юге он присоединил к себе земли Нижней Подолии (земли между нижним течением Днестра и Днепра).
При Витовте Великое Княжество Литовское стало самым могущественным и большим государством в Восточной Европе. Его территория действительно простиралась от Балтийского до Чёрного моря.
Великий князь Витовт очень хотел, чтобы именно Великое княжество Литовское было форпостом в Восточной Европе, однако этому препятствовал  Папа Римский, а значит и  Польша.
И ещё о том, что касается Жмуди… Тот же Констанцский собор, который приговорил чеха Яна Гуса к сожжению на костре по обвинению в ереси, в порядке арбитражного суда несколько лет  решал и вопросы спора между Великим княжеством Литовским и Тевтонским Орденом по поводу земель Жмуди и сопредельных к ним территорий.  И  лишь в 1422 году Орден официально отказался от претензий на Жемайтию.
В 1430 году Витовт умирает, так и не будучи коронованным. Но ни до, ни после его смерти   Великое княжество Литовское  не обладало такой силой и могуществом.

Игорь Литвинов, как один из приближенных людей  Витовта после его смерти уже собирался, было, вернуться к отцу, не ведая того, что еще во время похода на Тевтонский Орден  был замечем королем Ягайло, который, зная, что Игорь православного вероисповедания,  посоветовал своему младшему брату Свидригайло Ольгердовичу взять его к себе на службу, когда тот стал великим князем литвинов. Причиной тому было то, что большая часть земель, которые вошли на тот момент в состав Великого княжества Литовского, была  заселена славянами.  И в результате, с появлением в свите Свидригайло явного христианина, очень скоро  возросла и политическая роль феодалов православного вероисповедания.
В августе 1431 года,  Свидригайло, уже сам призвав на помощь тевтонских рыцарей,  начинает войну за независимость  Литвы уже от… Польши.  После ряда кровавых стычек  Польское правительство вынуждено было согласиться с фактической независимостью Великого княжества Литовского от польской короны.  Но с этим,  как это обычно бывает, не желала мириться католическая аристократия (паны и шляхта),  и вскоре против князя  Свидригайло Ольгердовича был заключен  тайный  сговор. В ночь на 1 сентября 1432 года лишь случай, да ещё и смелость  Игоря Литвинова предотвращают попытку убиения князя,  и он   с верными людьми сопровождает его в Полоцк.
Заговорщики сажают на виленский престол Сигизмунда Кейстутовича, а в результате собранная Витовтом великая держава очень быстро распадается на две части: Великое княжество Руссов и Великое княжество Литовское. А причина тому, как вы уже вероятно догадались –  непримиримые религиозные противоречия. Именно из-за желания религиозного главенства на этих землях, не удавалось уравнять в политических, а более, в  экономических правах католическую и православную знать.
Свидригайло, будучи в Полоцке,  начинает военные действия с целью возвращения себе престола. В решающей битве у Вилькомира в 1435 году он потерпел поражение. Такими же неудачными для него оказались два последующих военные похода (1437, 1440). Таким образом, четырехлетняя гражданская война окончилась без какого-либо ощутимого результата.  Правда, этим военным  противостоянием  воспользовалась жемайты, которые  ещё более обособились,  претендуя на отдельное самостоятельное княжество.
Вскоре и польский ставленник  Сугизмунд, не сумевший сохранить в своём подчинение  эти земли,  также насильственно отлучается от власти.

На период с 1440 по 1492 год великокняжеский  Виленский престол занимает Казимир Ягайлович…  Хотя, что значит занимает? Его, как младшего брата покойного короля, в возрасте тринадцати лет, спешно и в ночи, в сопровождении конного отряда рыцарей срочно привозят в Вильно, чтобы сделать наместником Великого княжества Литовского и тем самым упрочить подчинение Литвы Короне Польской.
Но литовцы сумели убедить юного Казимира, что быть великим князем престижнее, чем наместником короля.  И на рассвете, в день святых апостолов Петра и Павла, когда все поляки еще спали, Казимир был объявлен великим князем литовским… Так, де-факто, свершился еще один смелый шаг по возрождению независимости Великого княжества Литовского от польского протектората.  Более того, в тексте присяги на верность, которую зачитывал Казимир, были слова о том, что он никогда не отдаст Польше ни Волыни, ни Подолья, ни Киева… И никто тогда ещё не ведал, что этот простодушный и доверчивый, слабый и нервный отрок уже через семь лет станет не только могущественным великим князем литовским, но и… королем польским.
Любопытно и то, что весной 1443 года, неожиданно для всех верховенство Казимира признает  свергнутый князь Свидригайло Ольгердович после чего ему пожизненно оставлен титул великого князя литовского и Волынское княжество, где он и умирает в 1452 году. Верным ему до смертного часа оставался лишь Игорь - сын воеводы Бориса Литвинова, который, год назад похоронил своего отца, а теперь ему предстоит  похоронить  и великого литовского князя.  После чего,  он, посетив мигилу отца в Вильно, принимает решение о возвращении  в  Болотный.

Как же теперь стали складываться отношения Великого княжества Литовского  с Московией.
В 1444 году уже подросший великий князь литовский Казимир становится ещё и королем Польским, а в  1449 году  им был заключен   сугубо важный договор  с  великий князем Василием II. Он назывался «Великим актом раздела Руси между Москвою и Вильно».
Заметьте, разговор шел о разделе земель Руси…  И в те времена все это отлично понимали. Так вот, московит брал на себя обязательством «не вступать в вотчину Казимира (Смоленск, Любутск, Мценск) и во все окраинные места». В свою очередь и Казимир отказывался от всех притязаний на Новгород и Псков. Там же было оговорено, что если новгородцы или псковичи предложат Казимиру принять их в свое подданство, то король не должен на это соглашаться. А если они нагрубят великому князю московскому, то и Казимиру за них не вступаться…

Города Новгорода и Пскова уже более двухсот лет являлись яблоком раздора в отношениях Литвы и Московского государства. Многие великие князья литовские  ранее неоднократно предлагали этим городам своё покровительство, которое отвергалось тогда новгородцами лишь по причине иной веры князей Гедеминовичей.  Но в этом столетии ситуация немного изменилась. Например, опасаясь полностью попасть под власть Москвы, знатные люди сих городов сами часто задумывались о присоединении себя  к Великому княжеству Литовскому. 
 А в это время, с целью сохранения  территориальной целостности своих земель, Казимир, неожиданно для знати,  сменяет власть монархии на монархию парламентского типа.  И   Литвой начинает управлять Рада, включающая в свой состав первые должностные лица: канцлера, воевод и католических епископов всех княжеств, давая им возможность почувствовать и себя вершителями судеб Великого княжества Литовского.
Правда, в этот период Рада была все же совещательным органом, но так как князь Казимир был еще и королем польским, а значит, вынужден был часто и надолго отлучаться из княжества, то Рада постепенно забирала под свою власть управление литовским княжеством… Осталось лишь понять, с какой целью Казимир это сделал?

А в то время на Болотном,  сын покойного Адама,  Давид  оглашал, полученный с оказией, «Привилей» Казимира,  то есть законодательный акт, который юридически закрепил право феодалов на земельную собственность и даже предоставлял им право суда над своими подданными, а также регламентировал для всего государства прядок приобретения земель, должностей и чинов…
Неожиданно отворилась дверь, и через порог переступил Игорь Литвинов, а это, кроме всеобщей радости по поводу возвращения, князя, означало, что   феодальное право и право суда  могут теперь перейти к нему.
И все бы ничего, за исключением одной оказии…  Адам, еще до своей смерти, а точнее, сразу после славной победы в Грюнвальде,  послал  в Вильно бумаги с просьбой к великому князю  наградить их старосту  Владимира Воеводина за его неустанные хлопоты по возрождению сожженного русичами, тут он чуть покривил душой, пограничного городка Paistas (Болотный). А затем покривил душой второй раз,  когда  вписал  туда для солидности, что их староста Владимир Воеводин еще и  герой, потерявший  руку в Грюндвальдской битвы.
Как это ни странно, но бумага дошла до канцелярии великого князя Литовского. Там,  после расспросов кто-то вспомнил о том, что воевода  из Paistas действительно был советником князя Витовта, что и решило дело в пользу города, куда за подписью великого князя были направлены бумаги,  сообщающие о том, что  Владимир Воеводин из града Paistas, потерявший руку в Грюндвальдской битве,   произведен в рыцари с правом возведения собственного замка для коих целей из казны ему выделены соответствующие суммы  компенсации за полученное на войне увечье,  и в течение трех последующих лет  его земли освобождались от сборов любых налогов.
Что называется, не ждали.
Да и бумага  пришла, когда сам Владимир Воеводин был уже погребен.
Теперь уже Давид искренне надеялся, что вернувшийся Игорь Литвинов, увидев  эти бумаги, сам разберется с сыновьями Владимира Воеводина.

А теперь насчет замка…  Кто-то вспомнил о том самом укрепленном доме, что стоял на острове в болоте. И сообща решили, что именно на том месте они станут ставить и родовой замок, благо, что средства на это им выделили. По весне на острове в болоте они начали закладывать уже каменный замок, да такой, чтобы при случае, в нем могли схорониться все жители Болотного.
А так как он строился среди непроходимых болот, то и опасность его взятия и разрушения была невелика, так как подойти к нему с осадными орудиями можно было лишь зимой, да и то в крепкие морозы, а зимой на судах к Болотному не подойти… Так, что все жители города знали, что строят свое безопасное будущее. Кстати, на строительство замка и его оборудование ушли не только средства, что им выделили в Вильно, но и почти все оставшиеся запасы клада Дашека.  Но это уже никого не пугало, так как  жители были рады тому, что у них появилась  реальная надежда выжить в эти непростые годы.
Теперь о том, что касается рыцарства.  В один из дней Игорь Литвинов  сообщает всем, что  воеводство остается  роду Воеводиных, то есть сыновьям покойного дяди – Георгию и Симеону. И о том, что сам вскоре женится, оставив за собой выстроенный замок.  Через год на свет появился мальчик, названный в честь великого князя при  котором служил  Игорь Литвинов – Витовтом.

И вновь, на целых тридцать лет, никто не посягал на земли и люд Болотного, хотя кругом творилось такое, от чего волосы дыбом поднимались.
Например, проезжавшие мимо купцы передавали о том, как погибла Византия, о том, что когда рвы у стен Константинополя  наполнились  доверху убитыми,  через проломы в стенах  турки шли  по трупам своих воинов, а чтобы избавиться от позорного плена император Константин сам бросился в толпу янычар и вскоре  храбро пал.  А  далее… сорок тысяч жителей было вырезано, а оставшиеся были  уведены в рабство. Два дня султан Магомет II  позволил  своим воинам грабить, насиловать и жечь.  И вот,  уже по воле султана, великолепный Софийский собор  обращен в мечеть и вместо крестов на куполах появились  магометанские полумесяцы, которые там и  по сию пору.
Или о том, как на Новгород,  который попытался сохранить свою вольную жизнь,  уже в какой раз вышло войско московское.  В конце концов, более полусотни мятежных бояр и купцов были схвачены и под пыткой поведали обо всех истинных зачинщиках той измены, в числе которых был и новгородский владыка, которого великий князь в результате отправил в заточение в Чудов монастырь.  В общей сложности, около ста человек были казнены, а их земли были переданы в великокняжеское владение.
Гордые и богатые новгородцы возжелали тогда откреститься от христианской веры своих отцов, да заодно и от власти Московской. Вот после чего московские рати основательно и беспощадно покосили тогда сию ересь.   А ко всему прочему  моровые поветрия  обрушились на их земли, чем не наказание Божье за сей грех отступничества.   Вот, что писал  тогда новгородский летописец: «Жито стояло на нивах, и некому было жать, ели коней, псов, кошек и кротов... От века над нами того не было...»
А то, что касается крутых и даже иногда жестоких мер  государей,  будь то московские или литовские, то их решения были простыми  и ясными:  если не мы их, то  они нас…  И с этим всем  приходилось соглашаться.


     Глава XVI.
                ЧИСТИЛИЩЕ

Предварю эту главку словами церковных историков, повествующих о том, что уже многие десятилетия по всему Ближнему Востоку и далее, от Нила и до Инда, словно бич Божий, обрушилась погибель на православное христианство. Начиная с конца XIII века,  погибли в жуткой резне  почти все христианские общины Армении и Сирии, Дамаска, Антиохии и Эдессы, Тира и Сидона, Газы и Акры. Разрушены древние церкви в Грузии. В Иране принят ислам. Уже практически выкорчевана христианская веру у кочевников-монголов, стали забывать о ней в Китае и в Индии. Бесконечные церковные споры склонили даже кесарей гибнущей Византии к принятию унии с Римом. Лишь горсть монахов на горе Афон все еще сохраняло истинное православие…
Что знали о вере жители Болотного сказать трудно. Скорее всего,  что-то о христианстве, так как на острове в разное время появлялись православные священники.  И,  даже возможно о великом расколе, который  разделил  людей, помимо их воли,  на два непримиримых лагеря
Что они знали об иудаизме?  Ещё меньше, так как об этом  своим детям  рассказать могли  лишь Иосиф и Сара.   
Некоторые жители Болотного  имели лишь  косвенное представление и о католицизме, так  как  католические прелаты   загоняли их в  свою веру под угрозой жизни.
Были на острове и те, кто помнил  ещё веру предков — Пятибожье, но их становилось все меньше и меньше.
Таким образом,  на Болотном жили люди, скажем так, разных  вероисповеданий, но они об этом как-то не задумывались. Времена  были тяжелыми, им надо было трудиться и защищаться, и они хорошо знали, что сообща это было делать   легче и успешнее. 

А в это самое время в Европе уже пытались уладить все несогласия  христианской церкви после ее  разделения. С этой целью, в итальянской Флоренции  в 1439 году состоялась встреча  высшего духовенства восточной и западной церквей.
Мир, правда,  не заладился с первого же дня,  императору и Папе (Евгений IV) приходилось даже сдерживать духовенство. Историки  говорят, что в ход был пущены и подкуп, и угрозы. В конце концов,  греки согласились признать, что Святой Дух исходил, как от Отца, так и от Сына…  А помимо этого согласны они были  даже считать, что кроме рая и ада, есть еще и некое чистилище, где грешные души очищаются в преддверии перехода в рай.  Главное в том, что католики добились признания греками того, что Папа Римский действительно наместник Христа и глава всей христианской церкви и, что византийский патриарх должен подчиняться ему…
Византийцы, подписывая это соглашение (унию), пошли  на это, искренне ожидая реальной военной помощи от Папы, то есть, ради собственного спасения, которого, как показало время, так и не дождались от католического Рима.
А теперь начинается самое интересное и это касалось уже Руси.
Когда митрополит Исидор (грек), вернувшись с Флорентийского собора, при огромном стечении народа в Успенском монастыре Москвы,  неожиданно повелел нести перед собой латинский крест, то народ заволновался. А когда в конце службы он громогласно зачитал грамоту Флорентийского собора, то великий князь Василий II    велегласно  назвал его «латинским прелестником»,   и даже велел посадить под стражу, как отступника от православия.  Божией ли милостью,  не ведаю, но Исидор успел сбежать в Рим. 
Понять князя Василия  II можно, он продолжал собирать земли в одно целое, продолжая политику князя  Дмитрия, названного Донским, когда тот перенес патриарший престол в Москву и  теперь новый виток противостояния  христианских церквей  ему был совершенно не нужен.
 К тому же, княжество Московское только начало выправляться после небывалой засухи (1430),  от голода и повальных болезней, а тут ещё и церковные сумятицы. По его указанию быстро собрали собор русских епископов.
— Что  в недоумении замерли, святые отцы, словно вас в раскорячку поставили? — начал великий князь. — Какую веру исповедовали, той и держитесь. По каким книгам служили, по тем и далее служите…
В результате, ничтоже сумняшеся, соборно,  уния во Флоренции была признана, как отступление от православия, а затем, епископы сами  же, а почему бы и нет,  поставили себе митрополита. 
Что взять с варваров?  А духовенство, не иначе, как  списало сей грех  явного неповиновения соборному решению Церкви на волю великого князя… 
Так, на Руси появился свой  первый митрополит. Им стал Иона. И с этого года собственного митрополита  московское духовенство избирало теперь само,   никого не спрашивая, причем, только из числа русичей.   Их церковь  была поименована, как автокефальная. То есть само возглавленная и автономно независимая, какой и осталась по сей день, создав искусительный прецедент для иных церквей… Польской, Грузинской, Сербской, Болгарской и прочих.  Как говорится, разделяй и властвуй. Но это всё еще впереди, а пока…
Когда уже новый князь Иван Васильевич внезапно  овдовел, то  из Рима в Москву прибыло посольство. Кардинал Виссарион (поборник Флорентийского единства) в своем письме предлагал Ивану Васильевичу руку Софии Палеолог – племянницы последнего византийского императора, которая, после падения Константинополя, чудом нашла убежище в Риме. Папа Римский Павел II, задумав брак Софии с великим князем Московии,  хотел таким образом восстановить Флорентийское соединение церквей и надеялся найти в лице русского государя  мощного союзника. 
Но тут возмутился наш митрополит. Ему было известно, что повсюду, куда бы ни шла Софья, перед ней папский кардинал нес латинский крыж (крест).
— Папскому послу не только входить в город с крестом, но даже и подъехать близко не подобает, — воскликнул он, входя в княжеские палаты.
— Ну, крест, так он и в Африке крест… Что ты так заволновался-то? — спрашивает его князь Иван.
— Буде ты почтишь его, я, твой отец духовный, вон из города удалюсь.
— Он лишь Софьюшку сопровождает, а крест перед ней, как оберег…  — уговаривает митрополита князь.
— И видеть его даже не хочу…
— Не приходи, я тебя неволить не могу… — продолжал князь.
— Знай, великий князь, кто чужую веру чтит, тот над своей ругается…
— Хорошо, уговорил, — далее князь обратился к одному из гридней. — Сходи к Федьке Фрязину, скажи, что великий князь приказал крыж католический спрятать в сани и не дразнить им народ православный…
12 ноября 1472 года совершилось бракосочетание и целых три месяца римское посольство пребывало в Москве. А когда посол попытался поговорить с князем о соединении церквей, тот отослал его к митрополиту, а тот свел его со своим  книжником Никитой Поповичем для того, чтобы тот состязался с легатом и Никита посла того переспорил. Правда,  потом католик оправдывался, ссылаясь на то, что у него не было необходимых для спора книг.
Вот уж насмешил…

Правда, никто тогда всерьез не предполагал, что в этом церковном венчании кто-то из московского духовенства увидит  возможность объявить, что  главным защитником восточного христианства  с сего момента становится  московский государь, так как вместе с рукой Софии, он, якобы,  наследовал и права Палеологов, а, значит и  православная церковь Московского патриархата объявляется легитимной.
Однако, чтобы у вас не сложилось  впечатления, будто бы православие, наследовав Византийские права и обязанности несения в мир Слово и Учение Христа  никогда, в отличие от католиков, не оступалось, было всегда белым и пушистым, скажем сразу,  — притом, что наш народ  был очень набожным, то в самих церковных деяниях  было  много смут и даже случаев фанатизма, что приводило иногда к изрядной жестокости церковников, как по отношению, к оступившемуся, собрату, так и к народу, что за ним слепо следовал.

  Однако же, пора вернуться и к страницам самой истории.
Иностранцев на наших землях всегда поражало обилие церквей. Их множество объяснялось разными обстоятельствами.
Например,  в Новгороде каждая улица кузнецов или кожевников, печников или оружейников ставила свою церковь и только в неё они ходили всей своей семьей и, следовательно,  всей своей улицей.  Были еще церкви, которые ставились в один день («обыденные), когда, например, приближался мор или враг, то жители всем миром в один день должны были поставить церковь святому этого дня и если успевали до захода солнца завершить строительство установкой креста, то, как правило, беда это  селение обходила стороной. Еще церкви ставились «обетные», когда, например,  купец перед дорогой на торги в чужеземную страну просил у Бога помощи, на спасение себя и товара, обещая в случае удачной торговли и возвращения домой, поставить за это часовенку, что, как правило, и делал.
Казалось бы, радоваться надо, да где взять толковых попов для ведения службы в тех храмах. Об этом сетовали еще великие князья в годы становления христианства на наших землях.
После падения Византии, которая готовила для нас священников-греков,  все вдруг поняли, что наше духовенство в своей основе было, мягко говоря, невежественным и зело ленивым, а потому и само часто не разумело Священного писания.  Для них даже писались книги,   подробно описывающие церковные службы  воскресных  и праздничных  дней, а также,  соответствующие этим службам,  тексты  духовных и нравственных поучений. Иногда  попам  даже запрещалось читать проповеди, дабы не сбивать народ с толку,  а в результате, посещая церковь, строго соблюдая посты и усердно молясь, христиане  мало что понимали о ходе самой службы,  а тем более не ведали истинного смысла учения Христова о необходимости милосердии и любви к ближнему,  о нестяжании и сострадании к тем, кто рядом.
Но народ не скотина, которую каждый день можно  кормить одной травой и у него, естественно, начинают возникать вопросы.  Если на эти вопросы не отвечают в церкви, а «своемыслие» в делах веры считалось и считается греховным, что тогда делать человеку с умом и чутким сердцем,  ведь наук тогда еще не разумели и полезно-общественных дел не творили. Да, что говорить о простом человеке, если даже думным  боярам не позволялось «высокоумничать»? 
Ну, а свято место, как говорят в народе, пусто не бывает. И тогда на наши земли пришли лжеучителя, которые, казалось бы, вели  подвижническую жизнь и  строго соблюдали  посты, но  почему-то древние письмена Ветхого Завета ставили  превыше Нового Завета,  отвергали  почитание икон и даже монашество. Одновременно с этим они говорили, что не нужно от недостойных священников принимать крещение или отпущение грехов, что можно вообще им не каяться, а право учить вере должны иметь все миряне.  Говорили они это красиво и вдохновенно, увлекая многих, особенно из числа высшего духовенства, а также   лиц княжеских  да боярских родов. И многие им поверили.
Теперь об этом же, но чуть подробнее и уже в лицах.

Напомним, что слово «монах» происходит от греческого «монос» — то есть один. Лишь тот настоящий монах, кто одолел искушения и соблазны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и остался один, то есть наедине с Богом, — таково свято-отеческое толкование монашества. Ибо:  если не умрешь для мира — не родишься для Бога. 

Во Млевский монастырь Тверского княжества в начале осени с  торгов  вернулся обоз с товаром. Один из монахов успел заметить, как возница передал нечто монастырскому писцу…
За небольшим деревянным столом при свече сидел  монах и что-то писал. Скрип гусиного пера от нажима хорошо слышался в ночи. Раздавшийся вдруг стук и распахнувшаяся вслед за этим дверь заставили писца оторваться от своего труда.
В его келью вошел человек в  монашеском облачении.
— Фома, ты почто по сию пору не спишь? — спросил его писец.
— Сам-то отчего не сомкнул своих глаз? — буркнул тот ему в ответ.
— Новости от Новгородской братии поступили. Надобно к утру ответ отписать...
— Поделишься сокровенным?
— Без благословения игумена? Снова, брат, на грех меня толкаешь? — бросил гостю писец.
— Не первый раз, поди. Если мы друг друга выручать впредь не станем, то оба можем сгинуть...
— Твоя правда, Фома! Чую, втягивают нас в дворцовые перевороты. Как бы нам всем своих голов не лишиться.
— Так новгородские же вроде не с царем воюют. У них чисто церковный интерес.
— В чем же тогда этот интерес? Или ты сам не видел давеча, как попы Дионисий с Алексием во время богослужения пляски бесовские за престолом устроили, а после иконы старинные штанами своими протирали?
Возникла томительная пауза. И писец снова начал тот тревожный разговор.
— Чую, что ересь Новгородская уже и в нашем монастыре гнездо свила...
— Это ты о чем?
— Сам будто бы не догадываешься? Как бы нам пособниками тому не стать...
— Ты меня словами-то не убаюкивай, — уже более жестко ответил ночной гость, подходя к столу. — Письма новгородские ложь на стол. Посмотреть мне их надобно.

И пока он внимал  тем новгородским письмам, два слово о том, что происходило  тогда на Руси.
Времена царствования Иоанна III, как утверждают церковные историки, лишь укрепили уже формирующееся державное сознание и национальное единство Руси  святынями христианской веры. Однако же столь ревностное стремление к объединению народа не могло остаться без противления со стороны антиправославных сил. Ибо живучей оказалась затаившаяся ересь. «...Се врази Твои возшемуша и ненавидяща Тя воздвигоша главу»... 
Ни для кого не секрет, что в ожидании политического лидера иудеи отвергли истинного Христа, пришедшего в мир с проповедью покаяния и любви. Оклеветав Спасителя перед Римской властью, они, как вы знаете, добились и его смертного приговора. Но распятый Христос оказался для богоборцев еще страшнее. Христианство стало стремительно завоевывать весь мир, отодвигая мечту о мировом господстве иудейского народа все дальше и дальше. Вот тогда-то христианам и была объявлена настоящая война. Естественно, что вести ее открыто они не могли — не хватало сил. А потому оружием в этой борьбе стали всевозможные еретические учения, разрушавшие христианство изнутри.
Вот тут-то наш народ, через отвержение искушений и соблазнов вероотступничества, еще раз и должен был явить миру свою преданность, ставшим родными, христианским святыням.
Как-то в  Новгород из Киева в свите брата киевского князя Симеона — Михаила Александровича (Олельковича) прибыли и приглашенные новгородцами иноземные купцы. Был среди них и некто Схария, замеченный тем, что был уж слишком разносторонне образован, хорошо разбирался в естественных науках, а наиболее научен был всякому чародейству и чернокнижию, звездозаконию и астрологии... Вот ему-то и удалось быстро совратить с пути истинного богопознания двух молодых  иереев — Дионисия и Алексия... Так в Новгороде было положено начало некой тайной организации. Вскоре, в числе ее сторонников оказался даже настоятель Софийского собора протопоп Гавриил. А сам купец Схария бесследно исчез. Вероятно, что он вообще купцом никогда и не был. И скрылся-то так ловко и вовремя, что перестал привлекать к себе внимание народа и властей. 
Прошло несколько лет и в 1480 году Великий князь Московский Иоанн III  неожиданно перевел в Москву этих самых Дионисия и Алексия. Их образованность и внешнее благочестие обеспечили им высокое назначение. Так ересь прописалась и в Москве.
В помещении одной из порубежных застав  сидели двое в черном. Один  из них был знакомым нам монах по имени Фома, пытавший у писца новгородские письма. Второй был старше, и Фома явно вещал для него.
— Поначалу все письма предводителя новгородских еретиков — Юрьевского архимандрита Кассиана втайне по ночам читали... А три дня назад какой-то купец от него в наш монастырь приехал. Однако же, явно не нашего рода, хотя и говорит красиво да складно. А через день настоятель наш вдруг возьми да скажи, что Христос, мол, сам себя назвал Богом. И смотрит на братию, кто как себя поведет. А купец тот в сторонке стоит и лишь улыбается.
— Не иначе как сам Схария в вашем монастыре скрывается.
Старец в черном сделал какой-то знак, и молодой послушник тут же оказался рядом.
— Велите седлать лошадей. Выезжаем в Троицко-Млевский монастырь.
И когда тот отошел выполнять поручение, обратился уже к Фоме:
— Ты сам-то в монастырь уже не возвращайся, скачи сразу в Москву. Теперь там этот змеиный клубок себе убежище свил. Где же это было видано, чтобы волк в архипастырские одежды рядился. Если не искоренится этот второй Иуда, то мало-помалу отступничество овладеет всей страной.
— Люди готовы! — доложил подошедший к ним послушник.
— Тогда в дорогу и с Богом! — сказал старец и все, встав, перекрестились...
И в мгновение ока сей конный отряд скрылся в ночи.

  В ту пору ревностным сторонником сей ереси в Москве стал всесильный дьяк Посольского приказа Феодор Курицын с братом Иоанном Волком. Протопоп Алексей, назначенный настоятелем в Успенский собор Кремля, как вы понимаете, имел свободный доступ к Иоанну III, а потому бороться с ними было делом практически непосильным. По Москве даже ходили слухи, что их власть над Иоанном III основывается на чародействе. 
В это же самое время на новгородскую кафедру был поставлен архимандрит Московского и Чудова монастыря, ревностный поборник христианской веры, преподобный Геннадий — муж «сановитый, мудрый и добродетельный». Вскоре по прибытии к пастве он и открыл существование сего тайного еретического общества, о чем и донес великому князю и митрополиту, а сам приступил к розыску. А посему в Новгороде еретики сразу же присмирели, но в Москве ересь продолжала укрепляться — «с диким нечестием и страшными мерзостями разврата» по словам церковного историка. Более того, тайным приверженцем ереси стал митрополит Московский Зосима...
Как же такое вообще могло произойти?  Оказывается еретики заприметили его еще давно, когда он был архимандритом Семеновского монастыря, и указали на него Иоанну III через того же протопопа Алексея,  как на «самого достойного» преемника не ко времени почившего митрополита Геронтия. Однако же новый митрополит был откровенно предан обжорству и плотским страстям.  И когда вино делало его более откровенным, то он вслух высказывал соблазнительные и богохульные мысли подобно тому, что апостольские и церковные уставы — вздор, а кресты и иконы — все одно что болваны... 
Вот против него-то и восстал со святой ревностью некий подвижник Иосиф Волоцкий. В обличении еретиков им было написано шестнадцать «Слов», известных под общим названием «Просветитель». Пользу принесли и собранные исследования сего вопроса новым новгородским архиепископом Геннадием. На соборе 1494 года эти два подвижника веры добились того, что Зосима был лишен кафедры за ересь, разврат, пьянство и кощунство.
Однако, до полного искоренения ереси было еще далеко. Более того, к ее покровителям неожиданно присоединилась княгиня Елена, невестка Иоанна III и мать наследника престола малолетнего царевича Дмитрия. А это было уже самым тревожным моментом для церковной, да и государственной власти. 
Этот вид ереси был опасен еще и потом, что напоминает идеологию государственного разрушения и ставил своей целью изменение форм общественного бытия и мироощущение народа. 
Странности этой секты были замечены с самого начала. Еретики, например, очень  тщательно выбирали кандидатуры для своей вербовки, как в среде высшего духовенства, так и в административных структурах. Причем членам секты под угрозой смерти запрещалось свидетельствовать где-либо о своем тайном членстве. На народе они обязаны были вести образ жизни сугубо христианский. Именно это показное благочестие стало причиной возвышения многих из них.
Вот тогда и возникла угроза возможной  иудеизации Руси,  потому, что в течение почти двух лет еретики находились на волосок от того, чтобы получить «своего» великого князя. Однако, чаша весов, как вы знаете, имеет свойство склоняться то в одну, то в другую сторону. В 1500 году опала наконец-то постигла Феодора Курицына, а через два года под стражу попали и сама Елена с Дмитрием.  Так что, если кого  тогда и казнили, то не за веру, а более за попытку захвата государственной власти. Преступление же против государства и государя признавалось по ту пору одновременно и преступлением церковным, религиозным, направленным против промыслительного устроения земли нашей.

Иоанн III сам вызвал к себе преподобного Иосифа Волоцкого и теперь негромко беседовал с ним.
— Прости меня, отче... — смиренно начал  Иоанн. — Должен сознаться тебе, что еретики и меня старались привлечь на свою сторону. И про новгородских еретиков знал да все ждал чего-то... А потому и зело нагрешил, когда пустил их пособников в стольный град.
— Мне ли тебя прощать? — отвечает ему преподобный.
— Нет, отче, пожалуйста, прости меня, — снова просит царь и вдруг опускается перед монахом на колени. — Митрополит меня простил, прости и ты...
— Государь! — возразил Иосиф, помогая подняться тому с колен. — В этом прощении нет тебе никакой пользы, если ты на словах просишь его, а делом не ревнуешь о православной вере... Надобно бы разыскать тех еретиков.
— Государь, говоришь…
— И не просто государь, а государь всея Руси…
— Этому быть пригоже, — соглашается с ним Иоанн. — А насчет еретиков…  Непременно велю послать по всем городам соответствующие приказы. Однако, как писано: нет ли греха казнить их?
— Тебя к этому никто не неволит. Пусть будет спокойна твоя совесть. А сей вопрос доверим решать соборному духовенству.
— Вот и ладно! — согласно кивает Иоанн.
— А тебе хочу сказать нечто важное.  Государь — есть слуга Божий. И в эти обязанности, как мне думается, входит и стремление к «симфонии властей» — светской и церковной, основанной на их совместном религиозном служении и разделении конкретных обязанностей.
— Симфонии властей, говоришь? Добро сказано. Я подумаю над твоими словами. Так простил ли ты меня, отче?
— Един Господь Бог тебе судья. Ему и будем служить вместе... А теперь давай помолимся.
И оба опустились на колени.

Где набрался этой ереси отец Онуфрий, что был настоятелем храма в Болотне, того никто не ведает, но то, что под свою задницу  постоянно клал  одну из икон, увидел его келейник и сын Давида Горского о чем и поведал отцу, а тот Воеводиным.
На всякий случай, Онуфрия посадили под домашний арест, хотя он и грозился предать всех анафеме. А по весне отправили в Киев с сопроводительным письмом, поведав и об отношении к иконам и о том, что до женщин был зело падок…   И вскоре в Болотном забыли о том, что когда-то здесь был сей поп. 

В конце этого столетия, когда  завершался процесс становления единого Русского государства, политика московских князей была направлена  на присоединение к себе всех своих бывших земель,  что  неизбежно должно было продолжить соперничество с Великим княжеством Литовским. Этому способствовало еще и то, что на этих землях уже давно сформировалась промосковская, а точнее православная феодальная оппозиция  великому  князю литвинов, что вполне естественно, а следствием тому стали  порубежные войны, когда на протяжении ряда лет пограничные города переходили из рук в руки, а посольства литвинов и Московского княжества едва успевали обмениваться жалобами на действия князей-погромщиков с обеих сторон. И пока шли  обоюдные опустошения земель и соответственно обмен грамотами протеста, польский король и великий князь литовский Казимир скончался (1492).
После смерти  Казимира династический союз Польши и Литвы естественным образом распался.  Александр Казимирович стал только великим князем литовским, а польский престол достался Яну Ольбрахту. Кроме этого, в самой Литве великий князь столкнулся с влиятельной оппозицией, которая хотела видеть на престоле Литвы не его, а князя Семёна Олельковича Слуцкого…
В этот период своего княжения,  Александр, будучи, как пишут историки, по натуре мягким и легко поддающимся чужому влиянию, издает свой первый привелий (1492) по которому власть в княжестве, неожиданно для всех,  распределяется между великим князем и великокняжеской Радой.  Именно с этого момента  «господарь» отныне обязан осуществлять свою деятельность только по согласованию с Радою. То есть, вести дипломатические отношения только коллегиально, ничего своею волею не отменять и без согласия её членов не делать назначения на государственные должности или смещать с них, а главное, что  распоряжаться финансами великий князь мог лишь под контролем Рады. Но  главным критерием, при назначении в Раду, по воле князя, стали являться особые, желательно военные, заслуги кандидата перед княжеством и его управленческие способности. Таким образом,  в состав Рады вошли представители 50 знатных родов. А уже к концу века был образован и другой орган высшей государственной власти Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского – Сойм (Сейм), который занимался исключительно вопросами уний и выборами великих князей.
Таким образом, феодальная знать вобрала в свои руки будущее трех союзных княжеств, которые теперь были разделены ими на воеводства и поветы. На землях же будущего белорусского государства в конце этого столетия были образованы Витебское и Полоцкое воеводства, чуть позже Минское.
Во главе местной власти  теперь стояли воеводы, а во главе администрации города – войты,  а главами поветов  стали  старосты.
Постепенно складывалась и система судебных органов. Она была двухступенчатая. Были суды для населения и сословные суды для шляхты. Как мы уже отметили, это были привилегированные сословия.  А кроме высшей судебной инстанции – великокняжеского суда, был еще суд панов Рады и Сейма, а также Трибунал Великого княжества Литовского.
И еще, в конце этого века основной великокняжеского войска являлось всеобщее ополчение, так называемое «посполитное решенье», а военнообязанными становились все мужчины, имевшие в своей собственности землю. Шляхтич за неимением годных для службы ратников, отправлялся на военную службу сам. А главнокомандующим войска Великого княжества Литовского с этого времени становился гетман.
Города стали выполнять функции административного, военного и ремесленно-торгового центров. Внешней торговлей занималось  теперь купечество, которое именовалось «гостями».
Однако наличие такого могучего соседа, как Великое княжество Московское ощутимо влияло и на события в Литве, потому, что на службу в Москву «вышло» ряд крупных русских  князей со своими уделами, которые затем  присоединялись к  землям Московии.
И снова, обращаю ваше внимание, что политика московских князей в отношении западного соседа, как писали церковные летописцы, базировалась исключительно на защите народа, исповедующего  христианское православие. Это политика  сохраниться и в последующих столетиях… Хорошо  это или плохо, будем смотреть,  а пока в Москве, неожиданно, появляется литовское посольство, появлению которого предшествовал  разговора Александра со своим канцлером.
О чем был тот разговор? Заметим, что канцлер даже прервал беседу короля с кем-то из шляхтичей, обсуждавших с ним подготовку очередного празднества.
— Дело  неотложное, государь!
Александру ничего не оставалось сделать, как отправить собеседника за дверь. Он сел в кресло, показывая, что готов выслушать своего канцлера.
— Государь, ты знаешь, что уже двести пятьдесят лет идет кровавая борьба межу потомками и наследниками славного Миндовга и московскими князьями за господство над всею славянской Русью. Нам удалось при  великих князьях Ольгерде и  Витовте расширить наши пределы до Курска и Можайска. Все знают, что литовские воины черпали своими шеломами воду Южного Буга и даже Черного моря… Но ты знаешь и то, что в последние десятилетия московиты непрестанно оттесняют наши границы все дальше и дальше на запад. А на днях так просто напали на Мценск, город сожгли, взяв в плен  наместника, шляхту,  да и многих иных людей…
— И что ты мне предлагаешь?
— На вчерашней встрече панов было принято решение предложить Ивану брачный союз, чтобы склонить к уступкам…
— Так Иван женат…
— Тебя хотим женить, государь на  одной из его дочерей.
— Что ты несешь?…
— Не спеши судить нас, государь. Для начала замечу,  что его старшая дочь, действительно хороша. Но дело не только в этом. Важно, что в ней течет кровь византийских императоров. Её мать, надеюсь, ты помнишь, Софья Палеолог и племянница последнего императора Византии Константина Палеолога, который погиб, защищая свою столицу. А вот отец Софьи – Фома успел добраться до Рима и преподнести Папе Пию II бесценный подарок – голову апостола Андрея, которая теперь храниться в церкви Святого Петра, что в Риме.  Более того, как нам стало известно, сам Папа желал бы этим брачным союзом подчинить себе Восточную церковь…
— Елена, воспитанная матерью, думаю, что проявит приверженность греческой вере? К тому же, ты сам знаешь, что есть указ Рады о повсеместном прекращении строительства новых православных храмов на наших землях и о запрете  их реставрации или ремонта по ветхости, который  даже я,  при всем своем желании, отменить  не смогу. И,  что мне тогда  делать прикажешь?
— Конечно же,  это может создать для нас некоторые трудности… 
— И потом,  не будем забывать, что на этот брак  есть воля твоего отца великого князя Казимира, который понимал важность такого рода родственных отношений между властителями…
— Так говоришь, что она красива?
— Глаз не оторвать…

И вот уже от имени Великого князя  литовского Александра, старший посол зачитывает его  обращение к московскому государю.
— Дал Бог, что мы приняли с тобой любовь и братство, как отцы наши имели, но мы хотим ещё лучших отношений с тобою. Если Богу будет угодно, дал бы ты за нас свою дочь, чтобы мы были с тобой в вечной дружбе и родственной связи теперь и навеки.
— Услышали мы ваши речь, — отвечает великий князь Иван III.  — И с Божью помощь хотим такого сближения с вашим великим князем. А впрочем, как Бог захочет, так дело и будет.
До этой свадьбы Ивану III  удалось  уладить государственные дела, в результате чего город Вязьма, а также князья Одоевские, Воротынские и Белёвские вместе со своими вотчинами отошли к Москве.
Впервые в грамоте Александру титул Ивана III  неожиданно был обозначен уже следующим образом: «Божией милостью, государь всея Руси и великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Тверской, Югорский, Болгарский и иных», что заставило изрядно пошуметь польский Сейм и литовскую Раду…
Если быть честными, то помыслы Ивана III были также очень прозаичными, а именно: соединить воедино Западную Русь и Литву с Московским государством, постепенно превращая его в Российскую империю и присекая непрестанные войны,  в которых потомки славян воюют между собой?  И  он  очень надеялся, что свадьба Елены поможет в решении этого вопроса.
Затем, получив от князя Александра письменное обещание, не принуждать к католичеству дочь,  Иван  III призвал на беседу уже Елену.
— Дьяк посольского приказа вчера сказал мне, что сам Господь Бог возлагает на тебя миссию стать столпом православия в землях литвинов, где живут тысячи наших единоверцев, а главное людей родственных нам по происхождению…  Вот только более ста лет наступает на западные  земли латинская вера, сиречь католицизм. С Ягайло тогда все началось. Дело ведь не только в великих князьях, всё их окружение рьяные католики,  эти перевертыши, забывшие кто они по крови… Их религиозный фанатизм самое страшное, что есть на свете… И я хорошо представляю какой костью в их горле ты станешь, и какое принуждение тебе придется выдержать, отстаивая свою веру.  Это и будет, дочка, твой долг перед Богом, перед Москвою, отечеством твоим и перед нами, твоими родителями.  А теперь подойди к столу.
Елена сделало несколько шагов, и увидела на столешнице карту с названием: Русско-Литовское государство с землями, которые тянулись с Балтийского до берегов Черного моря.
Иван показал дочери земли Киевские.
— Вот Киев, вот Волынь, вот земли Черниговские и Смоленские, — говорил и показывал на карте государь всея Руси и великий князь. — Далее, на северо-западе земли Витебские и Полоцкие… Запомни, что всё это земли славянские, земли русичей, а ныне русские. Дальше на запад идут, так же русские  города Брест, Гродно, Новогрудок, которые в свое время защищал своими ратями ещё  князь Владимир Мономах. И лишь на севере, по берегам реки Вилии и размещалось то, что собственно и было землей литвинов. А то, что они сумели объединить наши земли, то я так думаю, что это, не иначе, как Божественный промысел, когда эти земли, таким образом,  сохранились в то время, как земля наша и люди ратные были обессилены монголом, а затем и Ордой… Можно согласиться, что ядром нового Великого литовского княжества стали земли, названные Черной Русью, а именно: Полесье, Брест, Могилев и Минск…  А вот Киев, Волынь, Полоцк, Витебск и Смоленск и по сию пору соединены с Вильно лишь на бумагах, так как литвины и сами знают, что это земли Руси. Иначе бы они не называли себя Великим княжеством Литовским и Русским. А потому помни об этом, дочка. Помни и то, что славянское начало и наша вера пустили здесь глубокие корни,  а народ, который сейчас живет на этих землях в большинстве своём присягал на верность греческой церкви.  Вот к нему ты и едешь, им ты и станешь опорой и надеждой… И последнее. К латинской божнице не ходить даже под страхом смерти, а ходить  тебе только к своей церкви…

После совершения службы в Успенском соборе Кремля, как пишут историки, Иван III подозвал к боковым дверям собора литовских панов, со слезами на глазах, благословив Елену, передал им дочь.
Вскоре поезд княжны выехал из Кремля. Путешествие предстояло хотя и длинным, но весьма торжественным. На всем пути будущую великую княгиню одаривали вниманием и подарками.
От Полоцка потянулись дремучие леса, занесенные снегом, а сама местность становилась все более холмистой. Елена впервые смогла  увидеть необозримые просторы родной земли, реки и озера, скованные льдом, а главное  счастливые лица людей, которые видели в ней свою будущую заступницу.
А послы, что ехали чуть впереди, уже были обеспокоены вопросами будущего венчания в Вильно. И чтобы унять возможную свару в самом соборе, венчание происходило следующим образом: католический епископ Табор венчал Александра, а отец Фома – Елену, стоявших рядом. Правда,  поговаривали, что московский поп всячески старался перекричать католического епископа.
О том, как проходила первая брачная ночь тут же отписали в Москву, а вскоре посольский дьяк  уже читал то послание государю:
«В спальне ихней во всех углах  воткнуты стрелы, а перед кроватью стоит кадка полная пшеницы с горящими свечами. Повсюду,  вперемежку на полу и лавках,  лежали сдобные калачи с соболями, а на лавках стояли ещё оловянники с медом. Над дверью и по окнам висели кресты, сам видел, как латинские, так и православные, а постель покоилась, как мне сказывали, на двадцати семи ржаных снопах. Но и это еще не все. Туда же принесли жаренного петуха, а вслед за ним в спальню ввели  и молодых… Жена тысяцкого в шубе, вывороченной наружу осыпала их хмелем, а дружки и свахи скармливали молодых тем жареным петухом. И еще… Всю ночь конюший Александра ездил на своем жеребце под окнами с обнаженным мечом… Поутру молодых проводили в мыльню, а затем принесли им в  постель каши…»
В этом месте Иван III  прервал послание и сказал:
— Как были мы все язычниками, так  по сию пору и остались ими.  А вера католическая или, как и у нас, православная, лишь узнаваемая ширма, как для  западного, так и восточного мира…
Дьяк посольский вынужденно кивнул головой в знак своего согласия.

В это самое время Елена, по приглашению митрополита Макария посещала церковь святого Николая, которая существовала ещё со времен князя Гедимина. И в данный момент внимательно слушали рассказ митрополита.
— Мне и самому трудно понять поступки, которые совершались великими князьями,  а главное их мотивацию. Взять хотя бы князя Ольгерда, который был покровителем христианства. Он ведь воздвигнул храм в Вильно, две церкви – Благовещенскую и Свято-Духовскую в Витебске, но,  тем не менее, по настоянию жрецов повелел казнить за принятие греческой веры двух литвинов из числа своих приближенных слуг. Их звали Куклей и Михлей, которые наотрез отказались брить свои бороды и есть мясо в великий пост. Их сначала уговаривали, затем мучили пытками, а в итоге, казнили. Вскоре такая же участь постигла и их последователя –  княжеского слугу Нежило. Наша церковь причислила их к лику святых под именами: Антония, Иоанна и Евстафия… И их святые мощи погребены в этом  храме. Так вот, возвращаясь к вопросу о причинах, побудивших Ольгерда сделать такую уступку жрецам. Думаю, что сие носило сугубо политический смысл, а потому будь, дочка внимательна к каждому произнесенному тобою слову. Иногда можно и даже нужно промолчать, проявлять видимость смирения и терпимость. Просто помни, что Господь в твоем сердце и Он ведает твои истинные помыслы и твою любовь, так что береги себя…
— А насчет Ольгерда, владыка… Я как-то беседовала с мужем, и он сказал мне вдруг  слова, которые, как я понимаю,  можно отнести и к каждому из литовских князей…
—  И что же он тебе сказал, княгиня?
— О том, что, видимо, Человек был создан в последний день, когда небесный Владыка уже, очевидно, устал. А посему, он подобен Луне, то есть, как и она, каждый имеет свою неосвященную сторону, которую никому и никогда не показывает…
— Могу лишь сказать, что твой муж и наш князь достаточно мудр, хотя всем своим видом показывает нам, что он далек и от политики, и от вопросов веры.
— Владыка, я  на днях еду  с ним в Гродно, что бы вы мне посоветовали там посмотреть?
— Каложский монастырь. Там братия бедствует, взяла бы ты их под свою высокую руку. А то, что едешь с Александром это очень хорошо, пусть люди видят тебя и ощущают на себе твое милосердия и сострадание к ним. А потому, поезжай с Богом.
Елена опустилась перед Владыкой на колени для получения его благословения.

Через несколько дней великокняжеский поезд в сопровождении сотни рыцарей выехал из Вильно. Александр в дороге много рассказывал, а Елена внимательно  внимала его словам, а когда муж замолкал, то смотрела  на  окружающую их природу,  на живописные дубравы и могильные курганы, - эти вечно немые свидетели далеко прошлого  этих земель.
Они прошли Троки, выстроенные ещё  Гедимином. Елену удивил величественный замок, стоявший на острове посередине озера, а вокруг было ещё несколько других озер на которых находились кухни, конюшни, бани… и все острова были соединены между собой мостами…  На одном из них Елена увидела купол небольшой церкви. Князь Витовт построил для своей супругу Иулиании, которую потомки величали христианской святой.
После небольшого отдыха путь великокняжеского поезда лежал вдоль Немана, на берегах которого стояли большей частью уже порушенные замки – свидетели жестоких боев за эти земли с крестоносцами.
Зато молва о проезде великого князя и княгини вывела на дорогу жителей небольших поселений.
Но вот и Гродно,  стоявший на  высоком берегу реки, который показался Елене до боли знакомым. А вот и тот самый Коложский монастырь, о котором говорил ей митрополит.
— Если мне память не изменяет, — рассказывал уже  Александр. — Его история связана с Псковом. Это было ещё во времена князя Витовта, когда более десяти тысяч пленных псковичей  из пригорода с названием Коложе сами выстроили  для себя деревянную церковь. Но триста лет тому назад крестоносцы сожгли город, замок , все храмы, включая и эту церковь. Последующие поколения тех псковичей  выстроили свою церковь заново. Но через двадцать лет вслед за  крестоносцами пришли монголы и все повторилось. А потом снова пришли литвины и уже остались здесь. И замок и церкви были выстроены снова. Неожиданно, когда их уже не ждали,   в очередной раз пришли тевтонские рыцари, и снова все порушили и снова всё пожгли…  Но коложане свою церковь отстроили в очередной раз… А со временем она стала основой их монастыря.  Могу лишь удивляться такой настойчивости псковичей и их потомков, да и всех иных русичей, что,  будучи в неволе, так  являли и берегли свою веру…. Ты можешь зайти к ним, если хочешь…
И пока князь занимался рассмотрением жалоб, княгиня отправилась в монастырь. Она подошла под благословение к игумену и передала ему одну из икон, что привезла с собой ещё из Москвы и кошелек с серебром, но правда задала всего лишь один вопрос, а почему монастырь в таком запущенном состоянии. И от игумена узнала о существовании в литовском княжестве Указа польского короля Казимира о запрещении возобновлять и поддерживать старые, а также строить новые православные храмы…
Лишь теперь она поняла смысл ответа Александра сопровождавшим её послам в день приезда в Вильно. Когда они сказали, что для великой княгини следует поставить церковь греческого закона, то им ответили, что в Вильно есть церковь Пречистой Девы Марии. И, что если  великая княгиня изволит ее посещать, то мешать ей не станут…
Зная, что за ней приглядывают, она не стала более задерживаться и, ещё раз взяв благословение, вернулась в замок наместника, где их принимали.

К лету 1495 года Елена уже объехала вместе с Александром и земли  восточной части княжества. Первым они посетили Минск, который её очаровал. Они тогда остановились в замке, что был расположен при впадении реки Немиги в Свислочь и  жили в доме, который назывался митрополичьим подворьем и имел живописные окрестности. Там, чуть позже стараниями великой княгини был устроен Вознесенский монастырь и восстановлен кафедральный собор. Тогда же произошло и настоящее чудо, а именно, в это самое время во время ордынского набега на Киев одна из киевских чудотворных икон каким-то образом оказалась в водах Днепра и поднялась вверх по течению, а затем по реке Свислочь доплыла до Минска, где и пристала к берегу.
В августе 1500 года при участии самой Елены она была принята из воды и крестным ходом была внесена в церковь Рождества Богородицы.  И это необычайное событие привязало сердце великой княгини к  красавцу Минску.
А тут ещё, кто-то поведал ей древнюю легенду, связанную с появлением самого города…
Но сначала два слова о том, что есть в справочной литературе. А именно, в старинных источниках упоминается некая древняя легенда о былинном богатыре Менеске, как об основателе будущего города с названием Менеск.  Во втором случае упоминается уже  под тем же именем  мельник и знахарь, который не таил своей связи с темными силами,  перемалывая камни в муку и устраивая у себя на мельнице дикие оргии…
Так, что же было поведано Елене?  Возможно, что следующее…
Однажды сын князя племени дреговичей (дрыгва – болото) во время охоты, преследуя лань,  забрел в чужие и далекие земли, где на берегу реки неожиданно повстречал столь же юную  и красивую девушку, принадлежавшую к роду  племени кривичей.  Юноша влюбился в неё с первого взгляда. После чего его выезды на охоту стали более частыми и продолжительными, а причиной тому было то, что он приезжал на тоже место реки в надежде ещё раз увидеть ту, что пленила его сердце.
Тот юноша был крепким и рослым, смелым и находчивым, а главное, что он обладал недюжей силой и считался в племени настоящим богатырем, способным чуть ли не  вырывать из земли молодые деревья с корнем.
Ещё один раз судьба дала ему возможность увидеть девушку и открыться ей, сообщив, что он сын князя дреговичей и что её не следует его бояться.
Девушке юноша тоже приглянулся, но когда она сказала своим родителям о том, что встретила сына князя их воинствующего соседа, то ей было запрещено  так далеко отдаляться от дома, а тем более одной гулять на берегу той реки.
Еще несколько раз забирался в эти земли юноша в надежде увидеть, полюбившуюся ему девушку, но она не приходила. Наступила осень. Когда  он в очередной раз приехал на берег реки и понял, что  до наступления тепла девушка вряд вновь появиться здесь,  то   решил выстроить для неё на берегу  деревянный   терем, в котором  она могла бы отдыхать,  когда вновь придет сюда весной. Да такой красоты, какой был  в Турове у его отца.
Сказано – сделано. Всю осень и зиму наш влюбленный юноша,  исчезая из дома,  валил и на себе перетаскивал на берег реки стволы могучих сосен,  рубил и с любовью выкладывал каждое очередное звено  сруба будущего терема, вырезал  в нём оконца и настилал полы, а когда выложил печь,  затем, отменно владея  плотницким инструментом, занялся внутренней отделкой и изготовлением  предметов обихода.
  А потом ждал весны…
Когда, придя на берег, девушка увидела красавец терем и стоявшего на противоположном берегу реки юношу,  о котором она и сама часто вспоминала, то ангел небесный в тот же миг поразил и её сердце стрелой любви…
Теперь  она  уже сама стремилась увидеть его и искала  любой возможности, чтобы  ускользнуть из дома. Это не могло остаться незамеченным и, расспросив няньку, что занималась воспитанием дочери, князь понял, что она вновь встречается с сыном воинствующего соседа и тогда он приказал своим людям схватить юношу и бросить в яму.
Выполнить это приказание оказалось невозможным, так как юноша был действительно настоящим богатырем. Разбросав, присланных за ним воинов, он неожиданно сам предстал перед князем кривичей и при всём честном народе  объявил ему,  что он любит его дочь и просит отдать её ему в жены…
Вместо ответа князь приказал заковать его в железо и бросить в глубокую яму, а своей дочери велел забыть о нём, так как уже договорился отдать ее на следующий день замуж за богатого соседнего князя, хотя и старика…
А далее, как и в каждой  легенде…  Юная красавица бросилась с  вершины того, построенного для неё,  терема на сыру землю и выпорхнула ее душа из тела, обернулась утицей и опустилась  на воду речной заводи.
Почувствовал беду,  юноша разорвал крепкие оковы, метнул тяжелые цепи, которыми его опоясывали, а терем княжеский порушил  до основания, сгубив тем самым и князя, и всю его родню, готовивших скорую свадьбу дочери. 
Когда богатырь вернулся к выстроенному им терему,  то  увидел распростертое на земле тело любимой, а затем услышал   протяжный плач утицы.   И  понял он,  в чьем облике его любовь  покой обрела.
Запрудил он тогда для своей красавицы русло реки,  выстроил уже для утицы хоромы со спаленками и,  вдобавок, поставил на ней мельницу, чтобы было чем и себя занять. И еще, сказывали  люди,  что слышали, как он, сидя на берегу,  с кем-то разговаривал,  в ответ звучало чудное пение…
Правда, кто-то утверждал, что он связался он с нечистой силою, потому, как получая муку, вместо зерна молол камни речные. То брешут от зависти.  Правда в том,  что неожиданно для всех,   занялся наш богатырь знахарством и  не только утицу соблюдал, но и многих из простого люда  от смерти спас. Имя того юноши было Менеск
Прошло какое-то время, на осиротелой мельнице появились, гонимые  междуусобицей  люди, которые заселились в этих местах.  Вскоре   терем тот оброс  новыми строениями. А когда старые люди  рассказали тем поселенцам  о том, кто и как построил  этот терем, то люди, в память о  богатыре,  решили назвать  своё  поселение Менеском…

Однако вернемся к той поездке. Проезжая через города Полоцк и Витебск, а особенно, через сельские поселения, Елена обращала внимание на то, что они мало чем отличались от того, что она видела у себя на родине: жилища крестьян выглядели бедными. Но  если ранее они были действительно свободными, имели общинное устройство и самоуправление, а главное были подсудны лишь князю и государю, то сейчас они большей частью стали подданными того или иного землевладельца (тяглые и челядь невольная), а их наказанием, согласно великокняжеской грамоте,  стала плеть… Но  даже при этом в памяти народа  сохранялись  праздники седой старины, одним из которых на землях Белой Руси  был, почитаемый и любимый всеми,  праздник  Купалы.
Ради него, Елена  даже попросила мужа задержать княжеский поезд на ночь, а затем увлекла его за собой в поле, где уже был вбит в землю кол,  обложенный хворостом  и наверху которого был привязан сноп.  Звучали песни, кто-то обегал костер непременно три раза, а другие уже через него прыгали. 
Александру сказали, что женатые и вдовы лишались возможности прыгать через очистительный огонь этого праздника, посвященного смене весны летом. Зато указали на то, как из леса выводили, окруженную подругами  и полностью обнаженную  Деву-Купалу с венками в руках.
— Эти венки,  —  объясняла ему уже Елена,  —  и решают судьбы девушек: если венок долго не вянет, то жить ей весело и богато, а иначе не видать ей счастья.
Сказала она и улыбнулась…
— А твой венок долго не вял? — спросил ее Александр.
— Долго, — ответила она. — А теперь, если ты хочешь, то мы можем пойти в лес в поисках перунова цвета…
— Я слышал об этом цветке…  Тому, кто его найдет откроются все тайны природы и даже злые духи будут поклоняться ему…  Но мне и так все поклоняются и к тому же у меня  уже есть ты… 

Утром княжеский поезд  продолжил движение, но неожиданно остановился. Оказывается,  пропускали ужа,  проползавшего через дорогу…
—У нас ужей никогда не убивают, — пояснял жене  Александр. — Иногда малые дети даже едят с ними из одной плошки. А в долине Свенторога рядом с жилищем жреца  есть и  отдельное помещение для ужей…   Мы их почитаем с древних времен, как и русичи, огонь, например. Вас удивляет, например, то, что когда вспыхивает пожар, то у нас никто не спешит его тушить. Более его, его даже приветствуют  хлебом и солью… Но если пожар не унимается, то лишь тогда приглашали чаровниц… Они, раздевших донага, обегают несколько раз строения, охваченные пожаром, произнося свои заклинания…  и огонь  часто отступает.

Какую-то часть последующего пути они шли на судах, так как решили, что к Киеву поплывут по Днепру.
Уже во время плавания, Елена задалась новым вопросом.
— Почему земли, которые на две трети состоят из славянских племен и на которых проживают русичи, вы все называете Литвой?
— Полностью эти земли называются Великим княжеством всё Литовское, и Жемайтское и многих  земель русичей, а Литва – это, более, обиходное название. Хотя в этом есть  и дань уважение тому народу, который это княжество действительно сделал великим – к литвинам.  Одновременно с этим, я не умоляю великую роль русичей. Когда мы с тобой были в Турове, то местный епископ дал мне ознакомиться со сказаниями о ваших походах  на половцев, о том, как закладывались основы  Минска и какова была роль Полоцка, об истории его Софийского собора. И вот, что я заметил, даже тогда, когда славяне были уже христианским народом, все равно они чтили и являли послушание своим вещим сказителям, а более – волхвам.  Их капища я иногда встречал на своем пути. А то, что касалось  литвинов. Это было действительно храброе и знаменитое племя. Есть основания считать, что их прародителями являются римляне, оказавшиеся на этих землях более полутора тысяч лет назад…
— То есть, еще в первые века после Рождества Христова? — уточнила Елена.
— Да! По крайней мере,  об этом свидетельствует народная молва. Но есть и еще одно свидетельство тому. Мы с тобой проехали уже более половины наших земель. Неужели ты сама не восторгалась удивительными замками и садами, планировками городов, их утонченной архитектурой, как в храмовом строении, так и в жилых зданиях. И во всем этом ощущается то, что мы называем европейской культурой.
— Если бы только не войны…  Тогда, мой муж, ты смог бы оценить простоту и одновременно  удивительную красоту и нашего зодчества, устремленного к Небу. И хотя нас называют медвежьим углом, а чаще и просто варварами, нам тоже знакома латынь и письменность,  наши храмы и терема уже давно носят свой отличный от Византии архитектурный стиль, а в орнаментах облачения заключена сила самой природы, которая дает нам возможность жить, трудиться и защищать свою землю.
Неожиданно беседа была прервана. Князю сообщили, что впереди неизвестная пристань и есть возможность пополнить запасы воды и еды.
А далее…  Снова,  не иначе, как Божий промысел, заставил причалить их судно к пристани с названием Paistas (Болотный).

Юрий - сын воеводы   Симеона Воеводина, а теперь и сам ставший воеводой, разместил Великого князя Александра и княгиню Елену  в выстроенном замке на болоте.
Этого захотел сам Александр, ему  почему-то очень  хотелось увидеть… русалок. Оказывается,  князь  любил красивые предания и легенды особенно о том, как молодые девушки, обманутые или с отчаяния, бросаясь в реку, превращались в русалок. Он слышал, что в лучные ночи они все собираются на болотах, а уже после встречи с водяным,  отправляются в воды рек и озер соблазнять молодых юношей своей красотой, убаюкивая пением и, схватив в объятия, забирать с собой под воду…
К тому же  на дворе в ту ночь была полная луна.
Княгиня уже спала и не слышала того, как чей-то голос жалостливо и с плачем просил о помощи. Но зато это услышал Александр. Ему казалось, что наконец-то  исполнится его давняя мечта узреть настоящую русалку.
Он  тихо вышел из спальни и, спустившись вниз, пройдя мимо охраны, вышел из замка и пошел на  чарующий звук.
И вскоре действительно увидел… Жалицу. Красота ее была неземной, а вот слезы на глазах в тот же миг подвели князя к мысли, что необходимо выслушать и  помочь сей деве в ее беде. Он же не знал, что этот плач и есть настоящее зло…  Ибо жалеть утопленницу нельзя, иначе она присосется к душе человека и высосет её всю до последней капли.
Князь уже сделал было, шаг, второй, третий… И вдруг понял, что уже не волен над собою, что досужее любопытство сейчас приведет его к погибели, но сделать  с собою уже ничего не мог, еще пару шагов и он окажется в трясине.
— Чур! Чур его! Пращур, скажи ей, чтобы она оставила князя в покое…  — раздался за спиной Александра чей-то  юный голос.
И наваждение в тот же миг исчезло.
Великий князь обернулся и увидел перед собой мальчика лет десяти.
— Никому не рассказывай о том, что здесь видел, — говорит, обращаясь к нему,  Александр,  и они вместе вернулись в замок.
Какое-то время им вслед шел  Вечный  Дед, который уже знал, что сей  смелый поступок отрока уже определил его дальнейшую судьбу.
Утром Великий князь узнал о том, что его спаситель из литвин, что его прапрадед прибыл на эти земли с воеводой Добрыней, выполняя некую тайную миссию Великого князя Святослава. Узнал и то, что его дед был приближенным князя Витовта и даже участвовал с ним в Грюнвальдском сражении, более того, был советником и правой рукой еще одного великого князя литовского   Свидригайло Ольгердович, да и  отрока  величают именем князя Витовта…
Великий князь призвал к себе воеводу.
Юрий Воеводин вошел в замок и низко склонился голову.
— Где его родители?
— Они погибли, когда он только появился на свет. Наша вина, не уследили того, как несколько лихих людей проникли в замок…  А потому, уже после того, как похоронили его родителей, мы сами назвали его именем отца, а о его  заслугах и предках вы уже знаете.
— Слушай тогда мою волю, воевода. Его род,  как я понял,  славно служил литовским князьям. Теперь пришла пора послужить и их  сыну Витовту. Сегодня ночью он спас мне жизнь,  и я хочу воздать ему должное. За мальчика не беспокойся, он будет у нас с великой княжной, как родной. Не обидим… А если хочешь, то вместе  с женой будете жить  у меня в Вильно…
— Спасибо, Великий князь за предложение и за Витовта. Вверяю его вам, а то, что  касаемо Вильно… Здесь могилки  наших предков.  Я уж  тут останусь, чтобы было кому за ними,  да за этим городком приглядывать.
Через некоторое время князю сообщили, что судно готово к отплытию. Вслед за Александром  и Еленой, на борт взошел и  юный Витовт.
На второй день пути мальчик  был приглашен к князю на беседу. Там же присутствовала и Елена.
— Витовт, — первым начал Александр. — Мне княгиня сказала, что ты назвался  ей белорусцем.  Что это за название такое странное?
— Но ведь мы же  уже, как бы и не русичи теперь… — начал отрок.
— И не литвины, — поддержала его Елена.
— Давайте тогда попытаемся вместе разобраться, кто же ты, Витовт, если  не русич и не литвин? — поддержал разговор Александр, обращаясь  к отроку. — Что ты знаешь об истории этого места?
— Изначально,  — начал ответ Витовт, — на нашем острове проживали три рода. Это были славяне,  иудеи и  литвины.  Последующий род  славян, который стал именоваться уже русичами  шел от Воеводиных, а литвины стали называться Литвиновыми. Иудеи Горские всегда были на вспомогательных ролях, но  без них ничего не обходилось и не решалось. И вот,  чтобы в будущем не оспаривать верховенство чьего-либо рода,  мы совместно решили, что все будем называться белорусцами.
— Но почему именно белорусцы? Ведь испокон веков княжества этих земель обозначались их месторасположением, а не национальной принадлежностью людей их населяющих? 
— Я уже задавала этот вопрос Витовту, — вступила в разговор Елена. — Оказывается,  уже более века, как эти территории,  я имею ввиду Полоцк, Витебск, Оршу  и Могилев в народе называют землями Белой Руси.  Твои земли, великий князь, что на западе,  называются Черной Русью, а те, что на юго-западе - Красной…
— Любопытно… — уже более заинтересованно произнес Александр.  — Почему же наши земли  вдруг стали черными?
— Люди, говоря о них, считали,  что они непредсказуемы и опасные, а главное, что именно оттуда  к нам часто приходит смерть…
— Возможно, что они правы. А Красная Русь? Эти-то земли,  чем провинились?
— Как я поняла,  в борьбе  за эти  богатые земли с вами, а также  с поляками,  да и между самими  удельными князьями, было пролито  уж очень много крови…
— Могу согласиться  и с этим,  но вы-то,  почему белые?   Белая Русь, если рассматривать эти  словенские земли  по остаточному  делению, тогда уж следует отнести к землям  Московского княжества…
— Не совсем так, Великий князь, — вновь вступил в беседу юноша. — В народе к землям Белой Руси отнесли все те земли, которых практически не коснулись  копыта монгольских коней, — отвечал, рассуждая Витовт. — То есть, те места и их жителей, которых, как мы понимаем,  Бог сохранил…
— Это интересно, — подхватила беседу Елена,  — Думаю, что вас  Бог действительно сохранил и оберегает для какой-то одному Ему известной цели…
— Опять вы про Бога… — ответил жене Александр. — Но не стану сегодня с вами  спорить. По крайней мере,  здесь  ваш  Бог сохранил мне жизнь,  и мы обрели Витовта,  обучением которого  займемся по возвращении в Вильно…

Еще три месяца  польский король и литовский князь Александр, его жена княгиня Елена и Витовт были в пути, пока не добрались до Польши и не посетили древний Краков.
По дороге в Литву, в Торуне у супружеской четы состоялась встреча с  ученым Николаем Коперником. Елена сразу обратила внимание на аскетичный облик молодого ученого, который, как им уже рассказали, после Краковского университета, совершенствовал свои знания в Италии, где изучал право, математику и экономику, а в последние годы увлекся астрономией. Вот о новациях в познании мироздания, он и попытался  при той встрече  поведать Александру и Елене.
— Суть моего открытия заключается в следующем,  — начал тридцатилетний ученый. — Я, называя строение мироздания, гелиоцентрическим,  отношу к центру мира – Солнце, а наша Земля является одной из планет, которые вращаются вокруг него, заметьте, что каждая по своей орбите, что полностью отрицает геоцентрическую систему Вселенной, разработанной Птоломеем, который ставил в центр всего  Землю…
— Но как же этому поверить, — неожиданно произнесла Елена, — если мои глаза говорят мне как раз о том, что именно Солнце вращается вокруг Земли…
— Всё дело в том, княгиня, — начал свой ответ Коперник, — что Земля не только оборачивается вокруг Солнца за 365 суток, но одновременно с этим, она вращается ещё и вокруг своей собственной оси, что и определяет смену дня и ночи…
Что тут скажешь, понятно, что для Елены, да и для самого Александра услышанное было неслыханной дерзостью, да и немного затруднительным для понимания.  Но, уже садясь в свой экипаж, король Польский и великий князь Литовский сказал, отзываясь о Копернике, что сей ученый несомненно обладает гениальностью, граничащую с сумасшествием…
В Вильно  королевский поезд добирался  уже к весне 1502 года.

Княгиня Елена и не ведала тогда, что все это время московский государь только и твердил повсюду,  что его дочь нудят к чужой вере, хотя сама дочь в своих письмах разуверяла его в обратном, но Иван Васильевич,  словно не слышал доводов собственной дочери,  продолжая посылать ей письма.
— Пиши, — диктовал он посольскому дьячку.  — Дошел до меня слух, что муж твой нудит тебя и иных людей отступить от веры греческой. Ты в этом мужа не слушай, до крови, до смерти в этом деле пострадай…
— Может, про кровь не нужно? — спрашивает его взволнованный дьячок.
—  Молчи, дурак. Пиши дальше…  К Римскому закону не приступай, чтобы от Бога душою не погибнуть, а от нас и всего православного христианства не быть в проклятии, и сраму от иных вер православию не делай. Ответь нам обо всем этом, правда ли то, и мы тогда к мужу твоему пошлем, зачем он делает против своего слова и обещания.
— Кого пошлем-то, государь?
— Войско своё пошлем, а ты уже подумал, что тебя пошлём для вразумления? 
И, не дождавшись ответа, Иван III начинает собирать войска. И тогда начинаешь задумываться, действительно ли политика московских князей в отношении западного соседа базировалась исключительно на защите русского народа, исповедующего  православие?  Равно, как и интересы католических миссий? О народе ли они думали или о новых разделах  наших земель.
Начавшаяся война с Литвой была для Москвы удачной. Благодаря засаде на речке Ведроше, наша рать под началом князя Данилы Щени нанесла литовцам крупное поражение. Литовский гетман, князь Острожский вместе с рядом воевод попали в плен. Следующая победа была под Мстиславлем. В начавшуюся войну пожелали вмешаться ливонские рыцари, но ситуация не изменилась,  и князь Александр запросил мира…
Венгерский король и Папа Римский неожиданно вступились за Литву, также рекомендуя заключение «вечного» мира.
Прибывшим послам  государь Иван III ответил так.
— О каких отчинах королевских и землях польских и литовских вы говорите? Отчина эта – земля славянская, а Киев, Смоленск и иные города – давнее наше достояние.  Хотите вечного мира – отдавайте нам Киев и Смоленск…
Вечного мира не получилось, но послам удалось заключить перемирие на целых шесть лет.
И чем удачнее шли внешние дела, чем могучее становился Иван III, тем смелее стремился он к тому, чтобы упрочить своё положение внутри государства и своё единовластие, чему до поры мешали права удельных князей. Следовательно, очередной задачей великого князя было  упразднение уделов. Те, из родовитых князей кто попытался защищать свои права и земли были заключены в темницы, где и умерли. Остальные добровольно соглашались на роль бояр-вотчинников, которые если умирали, то отказывали свои земли по завещанию московскому великому государю.  Так,  через кровь и боль, сколачивалось в одно целое и крепло русское государство.
И вот уже московский государь Иван III стоит перед решением  задач единообразия в управлении и в судопроизводстве. 
До упразднения уделов князья сами правили и следили за порядками на своих землях, ставя на это своих «мужей», то есть бояр и их дружинников, поручая им творить суд и расправу. Жалованье им не платилось, а потому он кормились поборами с жителей и судебными пошлинами. Очень часто «Корм» и поборы обращались в «посулы» и взятки.
Государь приказал дьяку Владимиру Гусев составить свод судебных законов и в 1479 году «Судебник» был издан. Он устранял самосуд и самоуправство, которые ранее  допускались в своде законов Русской Правды (сборник правовых норм Ярослава Мудрого), зато суровость нового судебника была запредельной, в нем допускались пытки и телесные наказания, а также смертная казнь, чего  не было в Русской Правде. Вора, например, попавшегося на краже первый раз публично пороли кнутом, а за вторую кражу он подвергался смертной казни. Так же смертная  казнь полагалась за разбой, душегубство, святотатство и… ябедничество. Иногда в тяжбах, когда не удавалось принять ту или иную сторону, дело разрешалось поединком. Бились на палицах, но не до убийства. Победивший поединок выигрывал и тяжбу. Больные, старые и женщины имели возможность нанимать бойца.
И еще, особенно важным  при Иване Васильевиче было «испомещение» боярских детей (обедневших потомков бояр). Им раздавалась землю в пожизненное пользование, но при условии, что они обязывались нести военную службу. Их даже могли награждать за службу новыми землями (поместьями). Так начинал формироваться  уже новый класс «помещиков», которые верой и правдой  далее служили государю. И служили усердно, так как уйти теперь на Руси было просто некуда, если только бежать в Литву. Постепенно установился обычай целовать руку государю, кланяться ему в землю, называть себя рабом государевым.
В 1505 году государь всея Руси Иван III умирает… По завещанию все его пять сыновей: Василий, Юрий, Дмитрий, Симеон и Андрей получили свои наделы,  и государем московским становится — Василий, как старший брат. Причем младшие братья уже не имели права называться государями и обязывались под присягой держать великого князя господином, а в случае смерти старшего брата младшие должны были подчиняться сыну умершего, как своему господину. Таким образом, на Руси устанавливался новый порядок престолонаследования от отца к сыну.
Василий III во всем следовал отцу. Но если отец, еще иногда советовался с боярами, то Василий III бояр не миловал, за что был и не любим ими. Однажды князь Василий Хомский решился «высокоумничать» и тут же угодил в тюрьму. Митрополит Варлаам чем-то не угодил государю, и был тут же свергнут. Смертных казней при нем не было, но всех  приближенных  государь держал в постоянном страхе. 
Но главную  свою задачу Василий видел в завершении начатого отцом дела упразднения уделов.
Сначала  государь без боя взял Псков и, сняв их вечевой колокол,    созвал  к себе  лучших людей Пскова, которым сообщил, что отныне они вместе с семьями будут жить в Москве, а взамен их в Псков будет переселено столько же семей из московских земель.
И не помогли тогда ни горькие слезы, ни молитвы.  «Совершилось пленение, — как писал летописец, — не от иноверных людей, но от своих единоверцев».  Многие тогда мужи и жены постриглись в монастырях, лишь бы не уходить из родной земли.
Еще через несколько лет Василий III завладел Рязанью. С этого времени не осталось более в восточных землях Руси независимых княжеских  уделов. Но оставалась еще Литва, а точнее Киев и Смоленск, которые отец Василия считал исконно русскими.

И надо же такому случиться, что вскоре (1506) умирает король Польский  и князь Литовский Александр, не оставив наследников…  Хотя,  многие заметили, что  рядом с гробом князя стоял знатный и богатый рыцарь по имени Витовт, который поддерживал под руку, убитую горем,  великую княгиню Елену. 
Ещё два слова о великой княгине. Её брак, вопреки ожиданиям, не привел ни к примирению Москвы и Литвы, ни к их объединению, а стал лишь поводом новых  раздоров и несогласий. После смерти Елены борьба за  Полоцк, Мстиславль, Оршу, Рогачев, Гомель и Витебск продолжалась еще десятилетиям. Эти и другие города  непрестанно  разрушались и сжигались. Их земли, ставшие причиной раздоров, вновь и вновь орошались кровью воинов, а жителей, которых не перебили, снова забирали  в рабство. Но доставалось не только им. Тучи сгустились и над иудеями, которые промышляли тогда  предосудительным и  запрещенным для христианских купцов, ростовщичеством и торговлей спиртным.  Правда,  с целью собственной защиты, мудрые евреи широко давали в долг великим князьям, вельможам и панам…  Когда  король и великий князь Александр оказался в трудной финансовой ситуации, то, чтобы не возвращать иудеям их деньги,  он  разрешил эту проблему разом: в 1495 году все евреи были изгнаны с его земель, а их имущество было поделено между христианами. Такое, кстати сказать, происходило во все времена,  и во многих государствах.
Именно тогда евреи осели в приграничных районах Польши, а большая часть в землях будущей Белоруссии. Хорошо это или плохо,  узнаем чуть позже.


            Глава XVII.
      
               ОТРЕЗВЛЕНИЕ

Как-то незаметно мы с вами подошли к событиям  XVI века,  века не менее интересного, так как это был период феерического взлета того, что было названо эпохой Возрождения и столетием великих географический открытий,  а так же время начала Реформации и Протестантизма в католической Церкви.  А  самое главное – это столетие  было  временем  бесконечных войн  за новые переделы земли.
Но сначала продолжим наше повествование о  днях  правления на Руси  великого князя Василия III, который, узнав о смерти Александра,  тут же списывается со своей сестрой Еленой,  предлагая ей уговорить литовцев избрать его своим государем.
Это был очень дерзкий ход, который помог бы разом покончить счеты Москвы с Литвой, через присоединение княжеств Литовского, Русского и Жемайтское, но он не успел осуществиться. Елена отписала, что князем литовским и королем польским уже признан брат Александра Сигизмунд I, который начал с того, что потребовал от Василия возврата земель, захваченных его отцом Иваном III.
Вскоре, московскому государю сообщают о том, что его сестру – вдовствующую королеву Елену, обвинив в попытке побега, чуть ли не волосы вытащили из православного храма, где она молилась. Её под охраной поместили в один из личных замков, где она, будучи православной так и не была коронована, и где она жила, поддерживаемая  Витовтом, единственно близким для неё человеком. 
Она могла бы быть коронована, но лишь при одной  уступке, – приняв католичество.
При одной из встреч с епископом Войтехом Табором, который получил от Папы Римского право казнить любого еретика без суда и следствия, Елена его спросила:
— Если вы так любите Бога, то зачем же обижать и чинить насилие над божьими созданиями?
— Вы кого имеете в виду?
— Людьми, которые хранят любовь к Творцу в своих сердцах и часто даже не разумеют различий  греческой и католической веры.
— Твои слова, государыня свидетельствуют о том, что  ты и сама еретичка…
— Считайте, что хотите, это ваше право.  Мне же отец строго-настрого повелел сохранять родительскую веру…
Дальше-больше: накопленные ею за годы супружества сокровища, а это более десятка сундуков с золотом и серебром, редкими камнями и жемчугом, большими и малыми золотыми блюдами были переданы ею на хранение Ордену миноритов (Римско-католический нищенствующий Орден монахов францисканцев).
Почему им? Просто православные монастыри и храмы, как в Литве, так и в Польше часто становились жертвами грабежей. А минориты терпимо относились к жене Александра по той лишь причине, что король был покровителем этого Ордена. Теперь, когда  ситуация изменилась,  сокровища нужно было обязательно вывезти, тем более, что обсуждался вопрос ее возвращения в Москву. Но когда княжеский обоз прибыл в монастырь, Елена неожиданно увидела там виленского воеводу Николая Радзивилла в сопровождении четырех панов.   Делать нечего, пришлось попросить монахов  загрузить её обоз  сундуками с сокровищами в их присутствии. Однако, когда Елена добралась до своего замка, то в сундуках вместо сокровищ оказались лишь камни, обернутые соломой… И королева поняла, что своих сокровищ ей уже более никогда не видать. 
Последующие душевные волнения и нервное напряжение подточили физические силы этой удивительной и кроткой женщины.  Она умерла в возрасте 35 лет, по одной из версии, будучи отравленной ключником. Король Сигизмунд, как пишут историки,  отреагировал на известие о смерти Елены позитивно, заметив в письме к Краковскому епископу, что «её кончина избавила государство от многих забот». 
Каких забот? Представьте себе, что Елена, вернувшись на родину, присоединила бы к Москве все свои земельные владения, а это были обширные земли в Виленском и Трокском воеводствах, около Гродно и Менеска.  Теперь добавьте к тому  земли в восточной части княжества, в том числе замки в Могилеве, Мстиславле и  в Чечерске…
Князь Василий, несмотря на зимнюю пору, срочно направил воинский отряд  для охраны Елены при ее возвращении в Москву… Но они прибыли слишком поздно.
А вот выяснение истинной причин смерти дочери Ивана III и последующие за этим  взаимные пререкания и обвинения обернулись волной  новых  войн  между  Русским  и Литовским  княжествами, что помешало Витовту приехать в Болотный сразу после похорон  княгини Елены, заменившей ему родную мать.
Фитиль к началу этой войны, как пишут историки,  поджег сам Сигизмунд I, который придя к власти, первым делом отстранил  от участия в управлении делами литовского княжества  первого советника и любимца Александра  — князя Михаила Глинского, человека очень образованного по тому времени, хорошо знающего военное дело, но, правда,  и  очень честолюбивого. После чего князь Глинский удалился в свои владения, где и начал тайную переписку с московским государем Василием, обещая поднять восстание…
Москва решила использовать эту ситуацию и тут же отправляет в Литву свои рати. Королю Сигизмунду, чтобы не потерять то, что имел, пришлось срочно заключать «вечный» мир, правда,  он  потребовал выдачи ему князя Глинского, чтобы казнить его вместе с сообщниками.
Василий III не торопился с его выдачей и искал лишь повода для возобновления военных действий. Потом, неожиданно был  перехвачен  гонец, а из писем, что он вез, узнали о том, что крымские татары делают набеги на южные области Московского государства по просьбе…  короля Сигизмунда. Этого было достаточно, чтобы послать королю «складную» грамоту, то есть объявить новую войну (1512).
И еще, Василию III очень хотелось вернуть  в состав Московского княжества Смоленск.
Последующих походов и неудачных осад города было  несколько. Взять город не удавалось.  Лишь в 1514 году после тайных переговоров князя Глинского с жителями Смоленска, которые так и не дождались помощи от Литвы, они  сдались  на милость государя Московского.  А далее случилось следующее. Когда князь Глинский узнал, что наместником в Смоленске назначен не он, а князь Василий Шуйский, то его кипучая обида, уже на московского государя, привела к повторной измене. Правда его новые тайные переговоры стали известны  и он был перехвачен на пути в Литву. А когда при нем обнаружились еще и грамоты Сигизмунда, то он был отправлен в Москву.
Однако, вскоре Василию III пришлось испить и горькую чащу  поражения. Одно из них и самое крупное  происходило на наших землях под Оршей. По стечению обстоятельств, эта битва произошла равно через сто лет после Куликовской битвы, то есть 8 сентября 1514 года в ходе, так называемой,  «Смоленской войны.
Остановимся на ней чуть подробнее.
В ней вновь приняли участие жители Болотного.  Одними из   ратников, которые по мобилизационным листам выставлялись поветам, оказались сам воевода  Юрий Воеводин с сыновьями  Георгием и Ясько, которые уже был женатыми.  С ними был  Протасий - сын  Леонида Воеводина,  который сам  не смог принять участия в битве, так как накануне  был  изрядно помят медведем на охоте. Оруженосцем воеводы взяли Арика сына Давида Горского, да  с ним  еще два десятка жителей Болотного хорошо экипированных.
Конечно же,  провожали их  не без стенаний. К тому же сам воевода был уже в годах. Однако, он  решил, что не оставит сыновей  в той, чужой для них, войне без отеческого присмотра. Сам, словно бы предчувствуя что-то, уже давно прикупил им достойное для защиты в бою снаряжение.
В городе из лиц мужского пола осталось лишь полсотни хозяйских людей под началом Леонида Воеводина, да  сын Арика Горского  - Иосиф. Юноше в тот год исполнилось лишь 12 лет, он и сам рвался на ту войну, но воевода сумел разглядеть в нем  талант к рисованию, а потому оставил  Иосифа в Болотном в помощь раненному Леониду Воеводину.

Через месяц судно с наемниками пристало к причалу Болотного.  Ими оказались поляки. А так как все местное население общалось  друг с другом на чуждом для них языке, то, они основательно пограбили  город, который посчитали  вражеским,  и учинили насилие над его женщинами.  Успев отправить часть женщин  с детьми в  замок, защищая Болотный, погибает Леонид Воеводин.  Иосифу  удалось  успеть переплыть  на противоположный берег, а далее по знакомым ему тропам, уйти вверх в   густые лесные массивы, где у него  были места уединения, куда он уходил, чтобы любоваться  красотой  и богатством природы, а главное - рисовать.
Не обнаружив замок,  поляки, войдя в воды Днепра, поплыли далее

Однако же, пора вернуться и к самой битве под Оршей, где со стороны московитов было выставлено около 20 тысяч ратников.
И все началось с того, что после взятия Смоленска, московские рати сделали авантюрную попытку  захватить в придачу и Оршу. Однако, там сидел сильный гарнизон наемников и рассчитывать на поддержку жителей не приходилось. Тогда московские войска разбились на разгонные (разведывательные) отряды и стали тупо грабить окрестности, а заодно заниматься разведкой, так как уже было известно, что польско-литовское войско выступило против них в поход.
Все началось со стычек разгонных отрядов, которые, скажем честно, увлеклись мародерством  и  прозевали момент переправы крупного польско-литовского войска через Днепр, и теперь вынуждены были  отступать. 
Иван Челядин – конюший (маршал) великого государя Московии со своим корпусом приостановил  разгром разведывательных отрядов и дал им возможность соединиться с основными частями.
К утру войска выстроились  на большом поле и, как пишут историки, стояли друг против друга.  И хотя русские занимали более выгодную позицию, за спиной польско-литовского войска был лес, в котором  ими были укрыты  пушки (бомбарды) и люди пушечного боя.
По центру  польско-литовского войска стояла тяжелая пехота, укрывшаяся ростовыми щитами, и при них было с десяток пушек.  А уже за ними расположилась фаланга  тяжелой конницы.
Отряд из Болотного оказались на правом фланге.

Поляки начали с пушечного боя. И вот  уже ядра размазывают в кашу московских ратников полка правой руки. Неожиданно, очевидно, не выдержав плотного убойного огня,   пошли в бой войска князя Голица.  И завязалась безжалостная сеча.
А тут, как обычно, сказалась извечная гордыня  князей. А именно:  увидев, что Голица вступил в сражение без приказа, князь Челяднин не поддержал его. Когда же литвины напали на самого Челяднина, то Голица, уже  в свою очередь, не пришел к нему на помощь. Вскоре все войска и вовсе перемешались. Дошло до того, что кони давали пеших.  Сказывали, что шум того боя был слышан за несколько верст.
Под видом отступления литвины обратились в бегство и в результате  полк левой руки московитов, бросившийся их преследовать, оказался прямо напротив  артиллерийской засады. Огонь засадных пушек поляков, с очень маленькой дистанции заставил русских бежать в обратную сторону.
Дождавшись этого момента,  в бой была брошена  тяжелая польская элитная конница, которая  рассекала боевые порядки    уже дрогнувших корпусов московитов.   И вот уже их гонят, рубят,  топят в речках и в заболоченных оврагах…
Правый фланг, где были ратники из Болотного, вместе со всеми бросился в погоню. Но вот рубить своих  братьев у воеводы  Юрия Литвинова не поднялась рука,  а в результате  он  сам был сбит с коня  пикой того псковского ополченца, которого пожалел.  За минуту до этого с коня был сбит и Арик Горский, а подскочивший   Георгий Литвинов  не задумываясь, отрубил  тому пскопскому ратнику голову, но  и сам был убит  выстрелом из арбалета.
Ясько всего этого не видел, так как увлекся погоней.
Арик перед глазами которого все и произошло,  начал искренне  стенать, вопрошая у Бога,  за что люди, которые даже ничего не знают друг о друге,  с такой жестокостью убивают себе подобных?
Кончилось все тем, что в плен к  Сигизмунду, за исключением тех, кто были убиты,  попали  почти все воеводы московского государства.
Узнав о поражении войска государя Василия III  в Смоленске началась паника. И, как следствие паники – измена. Возглавил пролитовское движение ни кто иной, как   епископ Смоленский Варсонофий, выслав к Сигизмунду гонца и сообщая ему, что Смоленск уже фактически под его властью и ворота ему будут открыты. Однако случилось так, что и этого гонца перехватили. Князь Шуйский, будучи в Смоленске наместником государя,  тут же повязал всю верхушку заговорщиков.
Когда польско-литовское войско, уверенное  в том, что Смоленск будет взят без боя, подошло к стенам города, то Шуйский приказал повесить на их глазах всех заговорщиков. В живых оставили, но пожизненно сослали в далекий северный монастырь, лишь епископа Варсонофия, где тот и умер в заточении.
Увидев это,  поляки штурмовать Смоленск не решились, но город осадили. А так как они не имели осадных орудий, то осада затягивалась,  и вскоре в войске  Сигизмунда начался мор. Пришлось возвращаться домой,  а чтобы предать значимость своей победы под Оршей, пусть даже без взятия Смоленска,  польский король и великий князь Литовский велел возить по Европе, закованных в цепи, словно диких зверей плененных московских бояр и долго не соглашался на предложения Василия III об их обмене. 

Ясько и Протасий Воеводины, да  Арик  Горский были единственными, кто вернулся в Болотный с этой битвы, живыми.  Они же привезли тела воеводы Юрия Литвинова  и его сына Георгия, а также останки тех, кого сумели обнаружить,  чтобы похоронить  на родной земле. И, конечно же,  узнали о том погроме, что учинили в их отсутствии поляки. Братьев Юрия  и Леонида Воеводина, а также сына Юрия - Георгия Воеводина похоронили в одной могиле.
Протасий Воеводин, который по общему согласию стал главой города, ушел в замок, чтобы побеседовать с матерью  и предложить ей и далее жить в замке на правах хозяйки.
После поминальной трапезы между Ясько  и Протасием Воеводиными, при участии Арика Горского,  произошел недолгий разговор.
— И далее будем оставаться пушечным мясом? — начал Ясько, лишившийся отца и старшего брата.
— Знать бы еще за что воевали… — подал голос Горский.
— А я бы уточнил, за кого воевали? — отозвался Протасий, потерявший отца.
— Согласен, и вот, что интересно… — продолжил беседу Ясько. — Призвали нас на войну литвины, а вся победа досталась полякам… Нам  же лишь трупы родных и близких оставили.  Не кажется ли вам, что здесь что-то не так?
— Давно кажется, вот  только  сами-то мы кто? Иже и не русичи, вроде, хотя и бумаги имеем о благородном праве, и не литвины, потому, как стали ими опять же, хитростью… — произнес Протасий
— Не назовись князь Олег литвином, то и нас бы никого на свете уже не осталось,  порубили бы всех,  а матерей и сестер наших  в полон забрали… — добавил к сказанному, Арик.
— Господи, ты хоть нас не оставляй… — произнес Ясько.
— Давайте еще по одной за помин души убиенных, — произнес Протасий, разливая жидность по чаркам, — и спать. Все одно, как ни поверни, невесть кто мы…

Что тут скажешь,  если  быть предельно честными,  то воевал наш  народ  тогда, к сожалению, не за свои национальные интересы и не свою будущую землю, а  за интересы Королевства Польского и Великого княжества Литовского,  а сама победа в той битве принадлежала даже не литовцам,  а полякам.
И еще. Литва – к этому периоду истории, была уже настоящим феодальным государством, в основе которого лежала жесткая эксплуатация  зависимого населения с целью отъема  его прибавочного продукта в виде феодальной ренты. Кстати сказать, за счет этой ренты, собственно, и снаряжалось войско, которое должно было этот интерес литвинов защищать. Для этой цели, а это уже интересно, существовали посполитные рушенья (пописы),  в которых указывалось, с какой местности, кто и сколько должен был поставлять  вооруженного люда.
Но это не касалось тех, кто трудился на земле. Их не привлекали к участию в боевых действиях, по крайней мере, пока.   Для них настоящей трагедией стало то,  что вольные русичи, проживающие на этих землях,  их  дома  и семьи, а главное,  их жизни  решением  литовской Рады стали принадлежать совершенно чуждым им  иноземным людям по той лишь причине, что они силой  захватили земли будущей Белоруссии и стали считать себя на них полновластными  хозяевами. 

По весне Болотный наполнился детским криком, потому что сразу несколько женщин, включая и жену Протасия  родили мальчиков. Воевода назвал своего сына Винсентас.
Ближе к лету  в Болотный прибыло  судно,  на котором в сопровождении охраны плыл один их придворных Полоцкого епископа чтец и поэт Микола Гусовский со своим отцом.
Уже за трапезой Ясько Литвинов узнал о том, что виленским воеводой Николаем Радзивилом им было дано поручение разыскать необычного тура, который водятся где-то в этих землях. И даже показали  рисунок его возможного вида.
Ясько  быстро куда-то вышел, а потом принес рисунок зубра, сделанный Иосифом. На нем, благодарю таланту юноши, то  животное выглядело словно живое.
Призвали и самого Иосифа и пообещали ему много денег, если он покажет, где  видел этого зверя. Юноша, не подозревая беды,  согласился на рассвете отвести гостей в лес.
Следующее утро было пасмурным, словно природа оплакивала кого-то. Но вот и заветная поляна, куда уже несколько лет поднимался Иосиф, чтобы полюбоваться диковинными зверями.
Микола Гусовский был поражен и увиденным заповедным местом,  и этими необычными зверями.
Тут из-за спины юноши раздался громкий выстрел и один из красавцев  зубров стал медленно заваливаться на землю.
Иосиф обернулся и увидел странное и еще дымящееся  оружие в руках отца Миколы, который, как  оказалось,  был профессиональным охотником. То, что происходило дальше, трепетная натура художника уже не мог вынести и, с глазами полными слез,  Иосиф бросился домой. 
И действительно, откуда ему было знать, что зверя убили  для того, чтобы затем сделать из него  чучело. А сам Микола Гусовский лично присутствовал на охоте, чтобы  затем воспеть  и этого необычного зверя, и саму  охоту на него в  своей героической поэме.
Еще несколько дней пока гости занимались изготовлением чучела, Иосиф не выходил на улицу, хотя обещанный кошель с золотыми монетами, был оставлен на крыльце его дома.  Пару раз к нему  приходил Гусовский и подолгу внимательно рассматривал рисунки юноши.
Под вечер к Иосифу зашел  Протасий.
— Как ты?
— Видеть их не хочу. Мы с этим зубром  уже три года дружили, он же был  почти ручной, а потому они и подпустили нас так близко…
— Завтра на рассвете они уедут, а  ты поешь, я тут тебе принес кое-что…

На рассвете,  ещё с вечера предварительно погрузив чучело, судно отплыло.   На пустынном берегу, провожая судно, скрывшееся в тумане,  уже что-то зная,  стоял Вечный дед.
 Утром хватились Иосифа.   Младшая сестра Иосифа Татьяна, якобы, слышала какую-то возню в  комнате брата, но выйти и посмотреть побоялась…

Через месяц  Иосиф уже был в Вильно. Его умение рисовать очаровало епископа Эразма Циолека, он сразу понял, какой дорогой подарок привез ему Гусовский, который не отпускал,  похищенного им  талантливого юношу, от себя уже не на шаг.
Виленскому воеводе чучело зубра понравилось,  и вскоре экспедиция в Рим с подарком для Папы  Льва X отправилась в путь.  Иосиф был включен в эту поездку, как художник, который должен был запечатлеть  момент передачи чучела в дар Римскому понтифику, а  Микола все время, что они были в пути,  продолжал усовершенствовать свою поэму.

Однажды он отлучился, и Иосиф прочел несколько страниц им сочиненного текста. Когда Микола вернулся, то был несколько ошарашен  словами, которыми его встретил его спутник.
— И не стыдно тебе такую брехню  сочинять.
— Да  кто таков, чтобы учить меня? Вот велю… — мгновенно взорвался Микола.
— Вели, вот только что ты потом епископу скажет?  Или ты сам напишешь  картину нашей встречи с Папой?  — и тут же, на память  Иосиф процитировал несколько строк поэмы.
«Что ни скажи, а охотничьи тропы известны мне с детства,
Труд, и заботы, и бремя нелегкое жизни…»
— И что?
— А то, что это и есть брехня…  Ты даже не представляешь о чем пишешь, а впрочем,  откуда тебе знать про мир  живого леса, который тебе неведом. Вам лишь дрова нужны, чтобы  согреться, да тушами звериными чрево свое насытить…  Да ты и в лес-то  впервые в жизни забрел со мной. А лес… Он же Божий. И каждое творение, включая последнюю букашку или муравья,   выполняет свою  только, ему присущую роль и задачу, только при этом непременном условии  мир  становится гармоничным. Это предначертано и для людей иначе мы сами собственный мир погубим. Вот о чем нужно писать…
— Если уж ты у нас такой умный… сядь и напиши, а я пока узнаю, сколько нам еще плыть.
Иосиф какое-то мгновение ещё сомневался, но потом решительно присел к  раскладному столику и взял в руки перо.
Когда Микола вернулся, то на столе уже лежало несколько исписанных листов. Он взял один из них и прочитал:

Древний наш мир изучал я по книгам славянским
Грамотам руссов, написанным греческой буквой.
Вязь алфавита народом для собственной пользы
Взята у греков. Отеческих говоров звуки
К буквам чужим он подладил, оставшись собою.
Многие страны с глубокой своей стариною
Так же, как разные виды редчайших животных,
В грамотах этих старинных описаны точно.
Но, вероятно, нигде не осталось подобного зверя,
Лишь под Полночной звездой их судьба сохранила.
Плиний оставил свои описания зубра и тура:
«В девственных рощах на севере водится бык,— говорит он.
Зверя сильней и свирепее нет, чем вскормленный,
Травами наших владений сей царь над зверями».
Люди на родине нашей уверены: в мире подлунном
Слава о нем не прошла и нигде он неведом»

— Молодец, кое-что, конечно, подправить надо, например, не травами наших владений, а литовских и даже лучше польских… Но, в целом, неплохо. Ты, Иосиф еще почитай и посмотри,  может,  где  ещё нужны дополнительные вставки.
— Микола, разве дело в тех или иных вставках? Дело в народе, в который, как в шкуру редкого зверя вцепились наемники, которые на деле сами хуже зверей. Образ запутавшегося в сетях, зубра, это образ нашего народа, неужели ты этого не понимаешь?
— Это ты про иудеев?
— Про всех… Мне бабка говорила, что родина человека там, где он родился, а все остальное, память и сказания, а так же вера   – это и есть сослагательные вехи успеха его жизни. И еще запомни крепко, что я не раб, а тем более твой…
— Договорились… Только ты уж посмотри, что бы еще такого добавить в мою поэму.
Иосиф, улыбаясь, согласно кивнул головой.

Когда караван из Вильно добрался до Апеннинского полуострова, там царила чума. Путешественники пережидали ее в одном из монастырей, а когда все же добрались до Рима, то выяснилось, что Папа при смерти. Всем стало уже не до чучела…
Однако эта поездка  все же сблизила Миколу Гусовского и Иосифа Горского,  который предложил юноше  поехать  с ним в Польшу и пожить в Кракове. Иосиф, некогда возненавидевший польских наемников, согласился лишь по той причине, что от Кракова легче добраться до Вильно, надеясь оттуда вернуться домой.   
Однако, до своего отъезда в Болотный Иосиф успевает увидеть успех Миколы после  того, как в Кракове (1523)  была напечатана его поэма «Поэма о зубре», посвященная  польской королеве Боне Сфорца, которая и дала средства на печать этого произведения.
Напечатана, да вы ослышались, к этому времени уже были изобретены печатные станки.  Первый ручной типографский станок применил Иоганн Гутенберг в середине 1440-х годов. Считается, что в основу его изобретения легли аналогичные механизмы винного пресса и пресса бумагоделательного производства.  Печатный станок  представлял собой механический пресс, с помощью которого изображение (как правило, текст) переносился на бумагу или иной материал посредством красочной печатной формы.  Это изобретения Гутенберга очень скоро распространились по всей Европе. Естественно, что оно было и в Вильно, куда, покинув Польшу,   вскоре добрался и Иосиф.
А там его ждал  новый  и неожиданный поворот жизненных коллизий.

Бургомистр Вильно Якуб Бабич, к которому с просьбой о временной работе обратился Иосиф, привел его в свой дом, где была расположена небольшая типография. Иосиф впервые в своей жизни держал в руках настоящую книгу. Ближе к вечеру, бургомистр  познакомил  Иосифа  с печатником, которого звали… Франциск Скорина, и которому в это время очень  были нужны  гравюры для печатания его новых книг.
Так произошла эта встреча, которая переросла в  крепкую доверительную дружбу.  Франциск, как более старший и опытный, мгновенно разглядел в юноше человека незаурядного таланта и отменного  художественного вкуса. Иосифу также пришелся по душе его земляк, так как Сорина родился в семье полоцкого купца.  А так как оба  исповедовали христианство, то эта вера их объединяла. Более того, Иосиф, знакомясь с Библией,  напечатанной Скориной, был потрясен этой проникновенной книгой с удивительными предисловиями, написанными самим Франциском.
И вскоре закипела их совместная работа. Они начали работать над «Малой подорожной книжкой». Она включала в себя сборник религиозных (например, «Псалтирь») и светских произведений, календарь пасхальных праздников, даты затмений Солнца и Луны. И была в первую очередь предназначена тем, кто много путешествует: от купцов до воинов. А в конце 1525 года они издают «Апостол».  Далее, с подарочными экземплярами ранее напечатанной Библией, и с последними книгами, они, по рекомендации состоятельного виленского купца Богдана Онкова,  выезжают в столицу Московского государства.
Хочу обратить ваше внимание на то, что это происходило почти за тридцать с лишним лет до того времени, как русский первопечатник Иван Федоров напечатает в Москве  свой первый «Апостол». И любопытно то, что  Иван Федоров, как и Франциск Скорина, как, кстати, и  Николай Коперник, а также такие представители литовской шляхты, как Сапеги, Свирские, Гольшанские, сыгравшие большую роль в деле преображения наших земель,    закончили Краковский университет, основанный еще Казимиром Великим в 1364.  Однако его смерть привела Университет в упадок.  Учебный процесс вновь возобновляется    только через тридцать лет и то лишь по причине того, что жена Ягайло – королева Ядвига передала на его восстановление все свои драгоценности  и  сама ходатайствовала об этом перед Папой Римским . В 1400 году по решению короля Владислава Ягайло  Краковский Университет вновь открыл свои двери и стал часто  именоваться уже Ягеллонский Университет.
Однако, вернемся к нашим книгопечатникам. Путь до столицы Московского государства был не близким,  к тому же они ехали в торговом купеческой  обозе, что более безопасно, так как было известно, что о том, что лихие люди Новгородские не прочь были пограбить особенно тех, кто вел торги с  немилой им Москвой.
Пока наши герои добирались до Москвы, там,  в одиночестве, печалился государь всея Руси Василий III. Почему в одиночестве?  Его жена Соломония Сабурова, не сумев родить детей и наследников, была насильно пострижена и отправлена им в монастырь.
А затем, кто-то посоветовал ему жениться на племяннице князя Михаила Глинского, которая быстро привнесла в московской двор иноземные обычаи и понятия. И даже сам государь, в угоду жене,  неожиданно для всего православного люда сбривает  бороду, что было не только делом непристойным, но и греховным для благочестивого человека, если принять во внимание, что безбородых, то есть, людей с таким изъяном,  даже не отпевала церковь.
И тут Василий III  впервые столкнулся с сильным противником и духовным обличителем своим поступкам. Это был афонский монах Максим Грек, который был последователем  итальянского монаха Джироламо Савонаролы (Флоренция) и, который  в своих проповедях пламенно обличал роскошь и безнравственность сильных мира сего. А в Москву он приехал по приглашению государя и великого князя  с целью разобрать и привести в порядок собрание греческих рукописей и для части из них сделать перевод.
Очень скоро он втянулся в дела и споры, которые тогда волновали умы людей. И вот, что его больше всего удивило, что, казалось бы,  набожные русские люди жили совсем не по-христиански, а  распущенная нравственность духовенства и монашествующих часто прикрывалась лишь внешней набожностью. Например,  они могли весь постный день не есть мяса, но готовы были упиваться вином, при этом, не милуя бедных подручников, нищих и сирот... И тогда Максим Грек начинает писать обличительные послания, которые вскоре попали на глаза Василию III. И государь велел духовному собору строго осудить неблагодарного грека.
Кончилось все тем, что Максима Грека осудили за то, что он общался с крамольными боярами, за оскорбительные для государя и церкви послания, ещё за то, что портил  священные книги, якобы вымарывая в них отдельные строки или делая ложные переводы с греческого, а также за волхование… И в результате, заковав в кандалы, бросили в одну из ям Тверского Отрочь-монастыря, где он и умер.
Эта история рассказана нами не случайно, потому, что очень скоро и сам Скорина окажется в подобном положении. Однако, обо всем по порядку,  тем более, что он ещё не добрался до Москвы…

Иосиф, который  кроме  своих воспоминаний о Болотном, рассказал Скорине и о том, как бы похищен, и своей  нечаянной поездке в Рим, а уже затем он более интересовался жизнью самого Скорины, от которого узнал, что его окрестили в детстве греческим обрядом с наречением имени Георгий. С этого момента Иосиф обращался к нему лишь, как к Егору, чтобы не ломать язык именем Франциск.
Сегодня многие пытаются объявить сей факт ошибкой, так как Полоцк в то время был уже под рукою литовских князей. Всё верно. Только не забывайте, что в это время  Литва активно  занималась укреплением границ своего разросшегося княжества, и им не было дела до веры, которую исповедовали на захваченных ими землях,  которые к тому же постоянно переходили из рук в руки.  Да и католические миссионеры в ходе постоянных войн вряд ли могли, да и хотели,  заниматься массовым перекрещиванием народов под звуки  залпов пушек. 
То, есть, кто в какой вере родился, в той  пока и пребывал.
К тому же, Скорина родился в очень непростой исторический период в истории нашей будущей страны, когда  его народу пришлось испытать страдания, выпавшие на долю очень немногих  иных народов. Не раз многочисленные силы неприятеля проходили через эти земли, грабя и сжигая все, что только могло гореть и даже казалось, что народ будущей Беларуси очень скоро  исчезнет навсегда. Но они выстояли, выжили, и произошло это  в том числе  благодаря тому, что когда-то сделал  первый восточнославянский, первопечатник.
Заметим и то, что во второй половине XIV века Полоцком, где родился Скорина, правил князь Андрей, который  перешёл на службу в Московское княжество, заключив договоры с великим князем Дмитрием Ивановичем и с Владимиром Андреевичем Серпуховским. В московских документах Андрей именовался «великим князем» и  был одним из достойных правителей в истории Полотчины.  К тому же, что подтверждают историки, он активно  поддерживал правившего тогда митрополита Киевского Киприана в деле  сохранения на этих земля  православия. 
Тогда откуда же появилось имя Франциск?
Объяснение может быть простым. В противном случае он не смог бы попасть на обучение в Краковский университет. И старик-священник, что его окрестил в православной вере, благословил юношу  назваться Франциском (католическое имя), зная, что истинная вера Скорины в Бога  зело велика, а там, как говорится в пословице, пусть хоть горшком называют, лишь бы в печь не попасть.
После окончания учебы в Кракове, Скорина приезжает в Италию, чтобы сдать экзамен для получения степени доктора медицины на  одноименном факультете в Падуе.  Подтверждением тому был неоспоримый документ – актовая запись университета, датированная 1512 годом. Читаем: «…прибыл некий весьма учёный бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдалённых стран, возможно, за четыре тысячи миль и более от этого славного города, для того, чтобы увеличить славу и блеск Падуи, а также процветающего собрания философов гимназии и святой нашей Коллегии. Он обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться милостью божьей испытаниям в области медицины при этой святой Коллегии. Если, Ваши превосходительства, позволите, то представлю его самого. Молодой человек и вышеупомянутый доктор носит имя господина Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка, русин…» 
И в конце маленькая приписка – русин…
Ох, уж эти дотошные итальянцы, действительно русин (русич), как и все его предки.
За годы учебы в Падуанском университете Франциск  значительно расширил свои познания и не только о тайнах человеческого тела и  характерных болезнях, но также  ещё и о невидимом мире человеческого разума и  его душе. А те многие часы, что  он проводил у анатомического стола, глядя на бездыханное мертвое тело, которое ему предстояло расчленить на составные части, утвердили  его в мысли, что человек пришел в мир не только для того, чтобы есть, пить и удовлетворять свои плотские страсти и желания,  а для того,  чтобы он  овладел ещё и духовным ценностям, которые являются пропуском в ту  жизнь, что  называется вечной… 
И это  резко изменило приоритеты его жизни.
Однако вернемся к самим героям этой главки.
— Потому я  и увлекся издательским делом… — продолжал свой рассказ Скорина, когда торговый караван уже приближался  к границам Московского государства. —   За время обучения я понял, какие глубинные знания содержатся в   книгах,  особенно в Библии. Некогда древние ученые и пророки доверили книгам Божественную мудрость, и  сегодня я хочу донести  мудрость, которая была открыта мне,  всему молодому поколению человечества.  И  когда народ познает что есть Истина,  он сможет начать жить по другому, без страха и отчаяния…    А потому, каждая книга для меня  сродни выношенному и выпестованному мною ребенку, а главное, что  эти книги умеют  доходчиво и доверительно рассказывать о мире, который нас окружает, о природе и о Боге.
— Егорий, а почему ты решил рассказать миру именно о Боге? Разве церковь не занимается этим же?
— Потому, что Бог - эта тайна за семью печатями. И церковники никого к ней не допускают. Они посадили Бога в золотую клетку и теперь возят по городам и странам, показывая его толпе простолюдинов за деньги. И самое смешное, что и  греки, и католики пытаются убедить всех, что только Бог, сидящий в их клетке, - настоящий…

Ещё несколько дней пути и вот Скорина и Горский уже в Москве. Один из экземпляров «Малой подорожной книги» каким-то образом попался на глаза государыне Елене Глинской, которая и до этого склоняла Государя к принятию иноземных обычаев и понятий. Она настолько увлеклась книгой, что  даже велела пригласить для беседы издателя.
Вскоре Франциск  был представлен государыне и даже имел честь подарить ей свой экземпляр «Апостола».
И уже не следующей седмице о Франциске Скорине и его книгах с восторгом заговорили в Москве. 
Несколько экземпляров книг,  с целью знакомства,  затребовал и настоятель Успенского собора Кремля.  Но стоило ему  в заглавии прочитать, что сия «бивлия (Библия) руска должна служить «богу ко чти и людям к доброму научению»,  то есть, что авторы рассматривают не только строго богослужебное и конфессиональное предназначение Библии, но и возможность ее использования, как просветительской  книги с попытками её самочинного толкования, что было в России под строжайшим  запретом, то обомлел от  ереси, завезенной в страну.   
Уже на следующий день собрался совет  духовенства и им были предложены для знакомства книги приезжего иностранца.
Далее, перелистывая страницы уже  «Псалтири» они узрели, что и она посвящена «людям простым к пожитку и по розмножению добрых обычаем».  И последнее, что их просто насторожило, это было предисловие к книге «Притчи Соломона», которые рассматривались, как способ «познания самого себя».
Можно сказать лишь, слава Богу, что Скорину и Иосифа Горского не заковали в кандалы, чтобы остаток жизни они провели в каземате какого-либо монастыря. Очевидно, что не сама Глинская, а какой-то умный и влиятельный вельможа по ее просьбе, сам прочитав эти  книги,  за «иностранцев»   вступился.  А потому церковным судом было принято решение  только в отношении книг:  книги еретические надлежит изъять и сжечь, а иностранца-издателя  немедленно  выдворить с земель  государства.
И  все книги действительно сожгли на костре.
В результате Скорина и Иосиф лишились и книг, и средств, которые надеялись  за них выручить.
После возвращение из Москвы на Франциска Скорину набрасываются кредиторы, потом следует его арест из-за каких-то неувязок с получением наследства покойного брата, а далее, как снежный ком… умирает его жена, оставив на руках  Франциска малолетнего сына.
Иосиф, понимая, что помочь Франциску ничем более не сможет, распрощавшись с добрым наставником и вечным странником, как он его  называл,  стал искать возможность  для  своего возвращения домой.
И в заключение о Франциске. Есть предположение, что книгами Скорины заинтересовался идеолог немецких протестантов Мартин Лютер, который уже перевел Библию на немецкий язык.  Иначе для чего тогда Франциск в 1525 году выезжал в германский город Виттенберг. Возможно, что и прекращение  деятельности  виленской типографии Скорины, которое последовало вслед за этой поездкой,  связано как раз с тем, что Франциск продал  её в Германию, чтобы окончательно рассчитаться со всеми кредиторами и  заодно дать возможность Лютеру печать его Библию на  родном немецком языке. Но это всего лишь версия.

В 1530 году на свет появился наследник  государя всея Руси и великого князя Василия III, который был наречен Иоанном. Потом в народе долго ходила молва, что в тот момент по всей русской земле прокатился страшный гром, и молния зело сверкала, и земля содрогалась…
Еще через два года у государя родился второй сын – Юрий.
А еще через год на охоте государь занемог. Уже в Москве он попросил, чтобы ему принесли маленького Иоанна, которого он благословил, а потом изъявил желание о своём монашеском постриге. И, несмотря на то, что правая рука уже не двигалась, а язык онемел, митрополит успел совершить постриг и государь Василий скончался, как Варлаам.
Утром большой кремлевский колокол возвестил Москве о кончине великого князя.

В этот самый день в Болотный приехал Иосиф, который более десяти лет  провел в странствиях.
Первым его увидел  старший и, уже изрядно  располневший, брат Марк. Он  сразу же потащил Иосифа к себе в дом, чтобы познакомить со своей  семьей. Женщина, которая стала его женой   величали Матреной. Она была славянских корней, крепкой и пышной, от неё веяло  земным спокойствием и уверенностью, что так не хватало самому Марку. 
Своего ребенка они  назвали Исааком.  Иосиф видел, что его брат счастлив, хотя и понимал, что эта рукастая русская женщина не иначе, как сама женила на себе Марка.
 Потом Марк повел его  к деду, а по дороге сообщил и о том, что за время его отсутствия вышла замуж и их младшая сестра Татьяна. Её муж оказался торговым человеком. Однажды, плывя по Днепру, его судно остановилось у острова. Необходимо было починить треснувшую мачту, которая пострадала накануне от сильной бури.  Его люди пошли в лес, чтобы найти подходящее дерево, а в результате увидели целый городок, хорошо укрытый от чужих глаз.
Протасию Воеводину как главе города, пришлось принять торговых людей. Так вот одному из них – Иакову, уже зрелому мужчине и опытному торговцу сразу же приглянулась Татьяна, которая помогая принимать гостей, накрывала на стол.
И, конечно же, на обратном пути, Иаков снова и уже специально  остановил свое судно на острове, и после трапезы одарил Татьяну красивым заморским платком. После чего воевода уже сам присматривал за девушкой, чтобы и её, не дай Бог, не увезли куда-либо.
Еще через год, торговец, по согласованию с Воеводиным открывает в Болотном свою торговую лавку. Более того, просит его, чтобы за время его отсутствия ему поставил дом и оставляет на строительство денег.
И снова приезжает с богатыми подарками для Татьяны уже ранней осенью следующего года, когда дом был полностью подведен под крышу и готов для проживания.  Вот тогда-то он и попросил у Соломона руки  его дочери Татьяны, обязуясь, что будет и жить теперь в Болотном.
И свадьбу сыграли. А по весне, когда Татьяна родила ему красавицу девочку, которую назвали Дина, он уехал за товарами в Киев и более не вернулся. Торговый караван, в составе которого было и судно Иакова,  подвергся нападению крымских татар. И как сложилась его судьба   и жив ли он, мы  того не ведаем.

Но вот и встреча Иосифа с дедом. Старик Давид уже не надеялся, что когда-то увидит сына, которого выходил и взрастил сам. От пролитых по ночам слез его глаза уже почти ничего не видели, он редко выходил на улицу, и даже создавалось впечатление, что он просил у Бога смерти. Очевидно, что устал ждать от Него какого-либо вразумительного ответа о судьбе внука.
И вдруг что-то произошло, чему он еще не успел дать определение, взор словно бы просветлел, какая-то короста, что спеленала глаза, словно бы отвалилась… И еще он услышал шаги, а это означало, что кто-то поднимается в его комнату.
В открывающийся дверной проем первым ворвался луч солнечного света, а уже на его фоне возникла и фигура того, кого Господь послал иудею, чтобы скрасить радостью его  последние дни.
Иосиф опустился перед отцом на колени и тот руками, еще не веря в чудо, стал ощупывать голову и лицо сына…
Весь день Давид не отпускал Иосифа от себя, внимательно слушая  рассказы об удивительных странствиях сына. А потом принял в дар  книгу с его собственными рисунками. Это была знакомая нам   «Малая подорожная книга».

И лишь на следующий день всю историю своих похождений Иосиф уже рассказывал жителям Болотного, собравшимся в доме воеводы, которому он подарил книгу, выполненную  Егорием Скориной и им. Этой книгой был «Апостол».
После событий этих двух дней, он выбрал время, чтобы навестить Татьяну.
Сестра  встретила его приветливо, хотя и выглядела немного уставшей. Дочери шел уже третий годик и очаровательнее создания Иосиф в своей жизни еще не видел. Он не утерпел, пошел домой, а когда вскоре вернулся с бумагой,  то сразу же стал рисовать их портрет…
Татьяна с младенцем на получившемся рисунке были необычно одухотворенными и словно бы вечными, такими, как бывают только  святые, некогда уверовавшие и пронесшие эту веру и любовь к Творцу, не смотря ни на какие невзгоды.  Этой верой светились их глаза, эта вера была в  величественной статике осанки и в  наличии  ангелов, словно спустившихся с небес, что узреть эти божественные создания.
Когда Марк увидел, сделанный братом портрет, то упал на колени,  не сразу поняв, что на нем изображена не Богородица, а  его сестра с дочерью.
— Иосиф, — начал Марк, — тебе нужно иконы писать, а не книги разукрашивать. Я слышал от проезжих купцов, что в Москве есть  чернец Андрей Рублев. Он самый известный в московской школе иконописи. Тебе бы туда прибиться с твоим-то талантом к живому рисованию.
— Боязно снова в Москву возвращаться… Там ведь чуть не угодил и сразу на костер или в яму.
— Так будь хитрее. Не являй себя художником, а иди к ним, как бы  в  подмастерье, кисти им мой, краски смешивай, а сам учись исподволь.

Через месяц похоронили Давида. И лишь  спустя какое-то время   Иосиф, по настоянию брата, направился-таки в сторону Москвы.
Весь первый день  он провел в Спасском соборе Андрониковского монастыря, с нескрываемым душевным  трепетом, рассматривая фрески Андрея Рублева.  Там же  несколько  лет растирал краски, не смея являть себя талантливым живописцем. Хотя в келье, в которую он был поселен, позволял себе по ночам  выстраивать живописные композиции различных сцен из библейских сюжетов.
Прошло десять лет после чего, набравшись смелости,  Иосиф  пошел на вольные хлеба по городам Руси. Первое время брался поновлять и реставрировать то, что было сделано до него, а когда снискал известность, то брался и за работу по росписи новых храмов.  Вскоре  имя  иконописца Иосифа Горского стало известно  в столице.

 В тот год государю Ивану Васильевичу исполнилось 17 лет.
Здесь в двух словах нужно поведать вам предысторию его взросления. Я бы даже сказал трагического взросления будущего царя и великого князя всея  Руси Иоанна (Грозного).
Почему трагического?  А, впрочем, читайте сами.
— А посему, приказываю, послужите княгине моей и сыну моему, великому князю Ивану.  Берегите государство русское и весь народ христианский  от всех  недугов, наипаче, от бессерменства, и от латинства и от своих сильных людей, — тихо, с трудом и все же  стараясь четко произносить каждое слово, — говорил умирающий князь Василий Иванович, перебирая глазами тех, кто стоял рядом с его постелью.
Но вот взгляд его остановился на дяде жены – Михаиле Глинском.
— Ты, князь Михайло, за моего сына великого князя Ивана, за мою великую княгиню Елену и за моего сына князя Юрия кровь свою проливал. Так будь же первым советником великой княгине…
Не успели государя похоронить, как некто уже попытался посадить на трон московский  младшего Юрия. Пришлось великой княгине  отправить  сына под надзором в заключение.
Да и Глинский был уже не очень нужен Елене,  у которой очень скоро появился новый фаворит – молодой князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский.  В конце концов,  Глинский снова оказывается в той же камере, в которой и сидел при Василии III. Там же он умер.
А самому Ивану тогда исполнилось лишь четыре года.
Первая потеря, которую  будущий царь  ощутил лично,  было заключение под стражу его любимого дяди князя Старицкого, обвиненного в попытке бежать в Литву.
Затем, московскими смутами решил воспользоваться польский король Сигизмунд, желая вернуть себе  отнятые у него ранее земли. Началась война, но своей цели поляк так и не достигнул – Смоленск снова остался за московитами. И мир вновь был заключен на тех же условиях.
Когда  великая княгиня была отравлена, Ивану исполнилось только восемь лет. Единственным, кто оставался верен ребенку – была его няня Аграфена, да и ту вскоре высылают в отделенный монастырь.
Следующий, кто искренне привязался к отроку, и эта привязанность была взаимной,  был молодой  боярин Воронцов. И вот уже Воронцова на глазах Ивана избивают в кровь и высылают из Москвы.
Подрастающий Иван вскоре понимает, что становится игрушкой в руках людей, которые его не любят, а все плохое, что делалось в тот период в государстве,  делалось ими  от имени юного государя.
В 13 лет он сделал первую попытку ослабить хватку бояр. И неожиданно для всех приказал схватить князя Андрея Шуйского – главу боярской думы – и заключить в темницу, что было и сделано.
Бояре поняли, что молодой сокол начал расправлять свои крылья.  А тут  еще Глинские которые тут же сгруппировались вокруг Ивана и последовали ссылка за ссылкой. Теперь уже они мстили за князя Михайло. Одних ссылали, других казнили и даже резали языки за худые слова против молодого государя.
И все это снова  творилась на глазах Иван и его именем.
Когда государю исполнилось 17 лет, он, призвав к себе митрополита,  сказал, что хочет жениться, но обязательно только на своей.
Почему только на своей? На его глазах был пример отца, который широко осуждался, как среди бояр, так и  в народе. А впрочем, вот слова  самого Ивана, сохраненные летописцами.
— Если я возьму себя в жены из чужой земли, — рассуждал Иван, — и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет, потому хочу жениться в своем государстве, у кого Бог даст, по твоему, Владыка, благословению.
Там же летописец написал, что от таких слов, митрополит даже прослезился.
С целью выбора невесты, были собраны девицы со всего государства. Выбор юного царя пал на Анастасию – дочь умершего окольничего (устраивающий путь и стан для государя)  Романа Захарьина-Кошкина.
Свадьбу сыграли, но особой радости от нее государь не испытал и он от всех закрылся. Глинские, по-прежнему,  управляли государством именем Ивана, а наместники творили за его землях беззаконие, насилие и неправду.
Нужно было ещё что-то, что могло бы усилить роль молодого государя. В этом  сплелись интересы царской и духовных властей (митрополит Филофей). В начале XVI века все большее распространение получает признание и идея божественного происхождения власти государя. Одним из первых об этом заговорил Иосиф Волоцкий еще при государе Иван III.
Мысль о том, что самодержец обязан во всем подчиняться Богу и его установлениям, а значит, что и самому духовенству, была осуществлена в 1547, когда  в Успенском соборе Московского Кремля состоялась торжественная церемония венчания, чин которой был составлен  самим митрополитом. Он же возложил на Ивана знаки царского достоинства: крест Животворящего Древа, бармы и шапку Мономаха. Более того, Иван Васильевич был помазан миром, а затем митрополит благословил царя.
Таким образом, теперь уже царь Иоанн IV Васильевич стал первым русским государем, при венчании которого на царство над ним было совершено вторичное церковное таинство миропомазания для последующего его богоугодного управления народом и царством. И молодой царь хорошо понимал связанную с этим величину его религиозной ответственности  перед народом и своей страной — как «игумен всея Руси», коим он сам себя стал называть.
Неожиданно в Москве вспыхивает  восстание. А началось все с того, что  во время сильной бури, в  одной из церквей вспыхнул пожар. Пока искали батюшку, пока он искал ключи, огонь охватил всю церковь, а все остальное сделал сильный порыв ветра…  В результате  огонь перекинулся на Кремль, где сгорел верх соборной церкви и почти все дворцовые здания, а когда огонь добрался до пороховых складов, то большая часть уже самой столицы мгновенно обратилась в пепел.
Митрополит Макарий, что молился в это время в соборе, чуть не задохнулся от дыма и спасся через тайный подземный ход. От того пожарища погибло около двух тысяч человек, включая детишек малых.
А народ уже выискивал виновников. И их взгляд упал на Глинских, кто-то даже вспомнил, что княгиня Анна Глинская увлекалась волхованием, вынимая человечьи сердца и положив их в воду, той водой, везде,  где по Москве проезжала,  вслед за собой кропила…
Юрия Глинского смерть застала в Успенском соборе, где он попытался скрыться.  Мгновенно был  разграблен его двор и перебиты все его люди. А потом народ бросился к царскому дворцу в селе Воробьево, что стояло на Воробьевых горах с требованием выдать и бабку государя – Анну Глинскую.
И вот тут-то Иван IV Васильевич второй раз проявил решительность,  приказав разогнать толпу выстрелами,  после чего волнения  вскоре прекратились.

Необходимо  было отстраивать  сгоревшее. Расписывать заново отремонтированный свод соборной церкви поручили иноку Феодосию, который взял Иосифа себе в подручные.
Через полгода работу закончили. Приехал царь, но что-то ему в том своде не приглянулось. Но вот что именно?
Феодосий, который был значительно старше Ивана, не сдержался, считая свою работу добротно выполненной. И за  это своё несогласие  был тут же отправлен в монастырский каземат.   
— Исправить сие сможешь? — спросил  царь Иосифа.
— Чтобы вы хотели там увидеть, государь? — спросил, в свою очередь,  Ивана Горский.
— Бога…
Иосиф склонил голову.
— Приеду посмотреть через месяц… — сказал царь и вышел из собора.
Иосиф остался в соборе один. Он лег на спину и устремил свой взгляд на свод… И лежал так, внимательно вглядываясь в то, как солнечные лучи, в течение дня, высвечивали те или иные пространства собора.
Иван, как и сказал, приехал ровно через месяц. Он оставил Иосифа и сопровождающих на крыльце и в собор вошел один. Что он ожидал увидеть, не ведаю, но его ум подсказывал, что что-то изменилось в этом соборе, что он стал ему неожиданно ближе и дороже, но вот что именно?
И тут он дошел до того места, которое венчает собой свод. И стал медленно, очень медленно поднимать голову. А когда поднял и устремил свой взгляд ввысь, то застыл…
С высоты свода  на него внимательно созерцал лик  Божий.
Молодой царь от такой неожиданности, а более, не иначе, как от осознания какой-то своей собственной вины, попытался, было,  сначала даже прикрыть своё лицо руками.
И все те годы, что он провел в полном одиночестве, не имея родительской любви и находясь в руках тех, кто, имея хладное сердце, его, еще малое дитя,  просто ненавидел, прошли перед ним, как один миг.
Вдруг он почувствовал тепло, которое исходило сверху, оно обволакивало и одновременно согревало, а главное успокаивало и вселяло надежду.   В сей миг  государь понял, что все эти годы именно Господь не оставлял его свой любовью и вниманием. Именно Творец, с рождения, стал для него  заботливым Отцом.  Именно с Ним, Иван возвеличится, а если и сам станет отцом для  всего своего народа, то будет великим  царем, о  котором узнает весь мир.
Я бы даже сказал, что, не иначе, как преображенным вышел Иван из соборного храма.
И первым кого он увидел, был Иосиф.
— Молодец! Поедешь со мной, — сказал он Горскому и сам усадил его в свою карету.
Когда царь  уехал, то все церковники поспешили в собор, чтобы увидеть тот необычный свод. Но ничего особенного не увидели и не уразумели, что могло так изменить лик молодого государя.  Не увидели, потому, что не верили в саму возможность увидеть там Бога…
А  государь  увидел.

Весь тот день, повелев хорошо разместить иконописца,  царь провел с женой, а утром своих советников попросил собрать перед собою со всей земли русской людей, избранных народом на земский собор.
В последующий же воскресный день, после обедни (богослужение) в соборе, он вышел из Кремля вместе со всем духовенством, а главное с боярскими родами и дружиной на Лобное место.
И после совершенного там молебна, царь обратился к митрополиту, а более, ко всему избранному народу, с речью:
— Молю тебя, святый Владыка, будь мой пособник и наставник. Знаю, что ты добрых дел и любви делатель. Ведаешь сам, что я после отца моего остался четырех лет, а после смерти матери – восьми; родственники обо мне не заботились; сильные бояре и вельможи не радели обо мне, властвовали, как хотели и сами себе саны и почести давали именем моим. Много корысти, хищений и обид творили; я же по моей молодости и беспомощности, словно глухой, не слышал, как немой, не имел слова обличения против них. О, нечестивые лихоимцы и хищники, и судьи неправедные! Какой ответ теперь дадите нам за то, что много из-за вас пролито слез и крови? Я чист от сей крови; вы же ждите воздаяние на неё…
Затем, поклонившись на четыре стороны, обратился к народу.
— Люди Божии, дарованные нам Богом, молю вас ради Бога и любви к нам!... Теперь нам ваших обид, разорений и налогов исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, неправд бояр моих и властей, безсудства, лихоимства и сребролюбия. Молю вас, отпустите друг другу вражду и тягости, кроме разве очень больших дел. В этих делах и в новых,  я сам буду вам, насколько можно, судья и оборона; буду неправду уничтожать,  и похищенное возвращать.

И ведь действительно какое-то время на Руси народу стало жить легче. К тому же, даже иностранные гости подмечали, что Иван не пристрастен к вину и охотам, что верен своей жене.
Чуть позже (1551) царь собрал в Москве все духовенство и мирских чиновников, чтобы обратиться с речью уже к ним. И речь та была для них явно нелицеприятной.
— По церквам совершают службы не по уставу, — начал молодой царь.  — Божественные книги писцы пишут с неправильных переводов и не исправляют их. Ученики учатся церковной грамоте небрежно. В монастырях некоторые постригаются не для душевного спасения, а ради покоя телесного, бражничают, не по-монашески живут. Просфорницы над просфорами наговаривают (волхвуют). В церквах громко разговаривают, ссорятся, иногда говорят непристойные речи, а чтецы часто пьяны. Случается, что попы и дьяконы служат в нетрезвом виде. А слабость и нерадение у иных православных дошла до того, что люди в тридцать лет и старше бреют головы и бороды себе и одежды иноверных земель носят, так что трудно в нем даже признать христианина. Иные крестное знамение не по существу кладут на себя, лживо клянутся именем Божиим, лаются без зазору (без стыда); даже у иноверцев не творится такого бесчинства. И как только Бог терпит наше бесстрашие?
А кроме этих вопросов на том соборе было обращено внимание на другие бесчинства и суеверия. Особенно порицанию подверглись скоморохи со своими бесовскими играми, танцами да со срамными прибаутками. И то, что по селам ходят, часто полностью обнаженными,  пророки и пророчицы с распущенными волосами, уча народ, что есть можно и чего нельзя, и что делать…
Однако, при всем добром желании, решить названные проблемы было сложно потому, что не хватало грамотных священников для разрастающегося числа строившихся храмов и церквей. Да и где брать добрые переводы? Где выискивать боголюбовых и богобоязненных старост, которые могли бы блюсти в церквах  чистоту и порядок?  Или  умных священников?  А те, что были, как в своё время писал Максим Грек, «по чернилам только взглядом бродили, силы же и смысла писанного не разумели». К этому несчастью добавилось еще двухвековое рабство монгольское, которое приучило народ унижаться, лукавить, обманывать, а чтобы выжить, то еще и воровать.

            Глава XVIII.
                РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ

Прежде чем мы более внимательно коснемся истории образования Речи Посполитой, скажем еще о нескольких  важных событиях, что произошли на землях Руси и о том зле, что  допекало  царя Ивана IV  хуже Батыева разорения. Это были «казанцы», что постоянно нападали на наши земли, разоряя, сжигая и убивая все живое, целыми толпами, словно скот,  угоняя русских людей с целью продажи восточным купцам.
Два года ходил молодой московский царь на Казань и лишь в третий раз, после лютых боев и большого числа погибших, одолел-таки  безбожных агарян. После той победы многие казанские князья крестились и вошли в число московских бояр.
В память покорения Казани (1552) был заложен у стен Кремля храм Покрова Богородицы (позже названный  Собором Василия Блаженного).  Историки пишут,  что он удачно вобрала в себя традиции, как русского, так и европейского храмового зодчества. Не исключено, что в ее строительстве участвовал русский зодчий (Постник Яковлев) и кто-то из зарубежных  мастеров, приглашенных Иваном IV.  Таким образом, государь, видимо, хотел посмотреть,  чья же сторона  возьмет верх…   В результате получилось весьма своеобразное и даже затейливое сооружение (1561), расписывать которое было поручено Иосифу на что у Горского ушло еще два года жизни. Царь, до окончания работ,  ни разу в храм не пришел. Может быть,  боялся, что не увидит более Бога  после того, как по его приказу все защитники Казани были убиты без какого-либо милосердия, а в плен взяли лишь женщин и детей.
И вот этот день настал. Так случилось, что Иосифу в тот же день исполнилось 60 лет. И единственная награда, которую он хотел испросить у Ивана IV Васильевича, так это разрешение  проведать родных.
Царь вышел после осмотра храма потрясенный. Что он там увидел, что услышал того никто не ведает. Но то, что он был бледнее, чем обычно, Иосиф заметил.
— Что хочешь за свою работу? — тихо спросил он, подойдя к иконописцу.
— Отпусти родных проведать,  великий князь…
— Всего-то?
Иосиф тихо склонил голову.
— Завтра поедешь… — ответил царь и, развернувшись, ушел к толпе сопровождавших его вельмож и бояр.
Все следующую ночь Горский не спал, представлял, как вернется домой,  кто его встретит…

Утром подали карету. Она была вместительной, хотя особых вещей у самого Горского не было. Единственный, кто все эти годы был рядом с ним – сирота по имени Кирилл, которого Иосиф взял себе в помощники за сметливый ум. Его же сам и обучал, а так как голос у мальчика был удивительно красивым, то просил за него у царя и Иван позволил ему петь на клиросе часто рядом с собой.  Вот его-то иконописец и собирался забрать с собой в Болотный.
 Кто-то из приближенных передал  Иосифу на дорогу кошель с золотом. И они, еще раз окинув взглядом дворцовое здание, сели в карету.
Ближе к вечере, кучер сообщил, что их нагоняют всадники. Иосиф велел Кириллу залезть в багажный ящик под сидением и передал ему туда, на всякий случай,  тот самый кошель с золотом, а сам продолжал сидеть, понимая, что не иначе,  как приближается его погибель.
Через несколько минут всадники догнали экипаж и выстрелом из пистоли, убили кучера. Затем, остановив карету, двое влезли в экипаж, где один сразу схватил художника за руки, а второй достал нож… Нож, было последнее, что увидел Иосиф.
Когда Горский чуть пришел в себя, то услышал, как  Кирилл стучится в днище сидения. Он чуть отвалился набок, давая возможность отроку вылезти. Тот вылез и застыл, увидел, что учитель весь в крови и с выколотыми глазами.
Почти весь год понадобилось им, чтобы добраться до Болотного. Слава Богу, что исполнители государева указа не позарились на золото.  Когда по расчетам Иосифа они  на торговом  судне должны были оказаться в районе острова, то Кирилл увидел  на  берегу Днепра пристань с указанием, что здесь расположен град Paistas (Болото).
В городе, куда Кирилл привел Иосифа,  жизнь протекала мирно. Из тех, кто еще помнил Иосифа, в живых  был лишь  уже сам старик Арик – сын Марка и Матрены да  дочь Татьяны – Дина, которая и приняла Иосифа с Кириллом в свой дом.
Да ещё и седовласый Ясько Воеводин.
Главой городской администрации, а теперь он назывался войтом, стал  уже Всеволод - сын Протасия Воеводина.  Во время отъезда Иосифа он был еще ребенком,  слышал о нем  по той  причине, что  книга «Апостол», подаренная некогда Иосифом его отцу, была в их  доме.
Не хватало лишь  Витовта Литвинова, который в этот момент был в Вильно и  лишь один продолжал  род   Литвиновых.
Вельможный пан  Витовт Литвинов вернулся  в Болотный, практически вместе с очередным великокняжеским посланником, который сообщил  жителям Болотного, что с этого момента они являются гражданами  Речи Посполитой,  объединившей Польшу и Литву в единое государство.
Как это произошло и с какой целью?  Для начала напомним, что в 1569 году Великое княжество Литовское имело почти двухсотлетний опыт попеременного сожительства с Польшей на основе нескольких династических уний. И чем больше обострялись отношения Вильно с Москвой, тем сильнее были её чаяния к объединению с Польским королевством.
Обстановка к тому времени действительно была крайне напряженной. C попеременным успехом,  московиты воевали со шведами за выход к Европе через Балтийское море. Шведы не могли взять крепость Орешек, а войска Ивана IV – Выборг. Правда взяли Нарву, Нейгауз, Дерпт и еще с десяток городов,  после чего ливонцы решили отдать себя под власть польского короля. И вот уже поляки делят между собой Курляндию, Ревель и остров Эзель, а это означало, что по договору 1561 года защищать земли Ливонии, а, следовательно,  и участвовать Польше в войне с России придется. Одновременно с Москвой особый интерес к землям  соседней Ливонии проявляла и сама Литва, а тут еще и захват Иваном IV Полоцка, который открывал ему прямой путь на столицу Литовского княжества.
Это и стало решающим моментом, чтобы сесть за стол переговоров. К тому же шляхту, отодвинутую на второй план  магнатами, имевшими уже неограниченную власть в Литве, привлекали привилегии польских шляхтичей. И если еще несколько лет назад с целью  устранения пропольского настроения были уравнены в своих правах православные феодалы и католические (1563) и даже введен сословный суд (1564), где главную роль играла шляхта, то положение государства к 1569 году вновь заставило задуматься о более тесном союзе с Польским королевством. 
Однако польский проект, ставивший своей целью подчинения княжества короне, столкнулся с жестким противлением, но это не помогло. Окончательно решение по новой унии было принято в Люблине, где и был подписан акт униии в той форме, которую предлагала Польша.
В соответствии с этим актом Польское королевство и Великой княжество Литовское объединялись в одно королевство – Речь Посполитую под властью одного государя и им был польский король и великий князь литовский с общим органом законодательной власти – сеймом, единой внешней политикой и денежной единицей.
Земли Ливонии объявлялись их совместным владением, земли будущей Украины и те, что были западнее Минска – отходили к Польше, а те, что восточнее Минска  – к Литве. И еще полякам разрешалось приобретать в собственность земли, в частности те, которые впоследствии станут также землями Белоруссии.
Что сохранила себе Литва? Небольшое собственное войско и судебную систему, административный аппарат и право печати. К тому же обе части нового государства имели, как и прежде самостоятельные названия и… языки. А если серьезно, то ничего, кроме иллюзии собственной безопасности.

Произошедшим объединением Литвы  и Польши, естественно, что озадачились и в Болотном. А главное там снова не могли теперь   понять, а кто ж, собственно,  теперь они?
Вы, очевидно, помните, что  князь Олег в свое время выдал себя за литовского князя, чтобы избежать нового погрома и сожжения  Болотного, что Воеводины стали литовскими  шляхтичами…  И не важно уже каким образом они этого добились, сохраняя жизни свои и жителей Болотного, хотя изначально все были греческого крещения и православного вероисповедания.  Да и не только они.  Взять хотя бы Полоцк, который уже и сам не успевал  понять, чей же он, в конце концов…
И вот уже в Болотном идет совет, как быть и  кому служить.
— Иосиф, ты из нас самый старший, тебе и первое слово, — начал Всеволод,  как воевода.
— Что же мне вам сказать, по своему иудейскому разумению? Некогда мой народ искал землю обетованную, чем это обернулось,  вы все знаете, рассеяны мы теперь по чужим землям и так же отовсюду гонимы. Был я в Польше и  Риме, но радости особой там не испытал. Воюют там за власть все кому не поподя, включая  церковников. Был в Москве, где в первый раз меня чуть на костре не сожгли, а во второй раз ослепили… А потому скажу, что всё зло, а также суета сует… И наша задача выбрать из двух зол меньшее.
— Согласен, — произнес Ясько Воеводин. — А вот, что скажет нам пан Витовт.
— Я  бы оставил всё, как есть, — начал Витовт,  — ничего не меняя. Время само все расставит по своим местам, как учит нас восточная мудрость. А то, что касается наших детей, то учил бы их  языкам польскому и литовскому, но первым делом русскому. Стяги будем иметь обоих держав: Руси и этой Речи Посполитой. Кто к нам сунется, тем для него и станем…
— А что с верой будет? — спросил уже подросший сын Протасия Воеводина Всеволод.
— Рядом с уже выстроенным православным храмом построим еще и католический костел. И если воспитанник Иосифа Кирилл не будет против, то отошлем его в Вильно, а лучше в Краков,  пусть там научиться кроме знакомого ему уже православного, ещё и католическому обряду  церковного служения. Чтобы, как говорится, на всякий случай, был у нас и свой поп, и  свой ксендз.  А насчет веры… Кто во что верит, тот пусть  верит  и дальше. С этим мы уже со дня основания живем, как отцы и деды наши. А вера, она ведь более в сердцах наших,  и являть ее особенно  не следует всяк сюда проходящим…
На том и сошлись.
И еще, что не менее важно.  Мы уже упомянули об ассимиляцией наших народов. Частично это так.  Но вместе с этим, о какой ассимиляции можно говорить, когда,  на примере Болотного, славянка  насилуется литвином,  иудейка  берется силой ордынцем, и уже литовка - русичем. И этот ряд можно продолжать и далее. И  в основном это была не породненная, а именно насильственная ассимиляция,  что свидетельствует о начале  повсеместного смешения народов и рас на нашей, Богом забытой, земле.
Так же и с языком. И насчет того, что тогда  язык был белорусским, я бы пока тоже говорить не стал.  Это,  как и с верой: кто в какой родился,  тот в той пока и пребывал.  У Литвы был свой, а на землях славян оставался еще свой  -  церковно-славянский  (старо-болгарский), которому и учили сызмальства. Хотя многие, особенно в крупных городах, начинали говорить на  языке литвинов. В свою очередь  поляки, покупавшие здесь земли, пытались как-то говорить с местными жителями, что вскоре породило понимаемый всеми языковый слэнг, нечто общее между разговорным языком  литвинов,  поляков и русичей.  Это был своего рода субстрат, который пока следовало бы именовать не белорусским языком, а скорее неким новым диалектом.  Но, это так,  мысли вслух.
Теперь  мы вынуждены вернуться на земли государства Московского, где  случилась измена князя Андрея Курбского, который ранее  показал отвагу ещё с битвы под Казанью и одержал несколько побед при разгроме Ливонии, и далее доблестно бы служил, но лишь одно поражение все разом изменило,  так как государь этим поражением зело прогневался. Кто-то успел нашептать Курбскому, что князь (потомок Владимира Мономаха) впал в немилость и один из лучших воевод, оставив жену и детей,  спешно ускакал в литовский город Вольмар.  Потом он какое-то время обменивался  взаимными письмами с великим князем, укоряя друг друга по той лишь причине, что государь крепко держался мысли, что для блага государства нужно быть самодержцем, не стесняя и не повязывая себя советниками, и чтобы бояре были только верными слугами и исполнителями его воли. Причем, казнить лиходеев и изменников Иван считал своим неотъемлемым правом…
Кстати сказать, данная переписка с князем Курбским лишь ещё больше укрепила государя, что во благо всей земли боярская крамола должна быть истреблена с корнем.
И вдруг, ранним декабрьским утром 1564 года на кремлевской площади появилось около сотни саней. Из дворца выносились вещи, иконы, а Успенском соборе в это время службу вел сам митрополит. Царь взял у него благословение, вышел из храма, сел в свои сани и уехал из Москвы.
Проехав село Коломенское,  санный  кортеж остановился в Александровской слободе.  А через несколько дней, застывшая в недоумении Москва получила грамоту, которая была оглашена повсюду.
«Царь и великий князь от великой жалости сердца, не желая их многих измен терпеть, покинул своё государство и поехал поселиться там, где ему, государю, Бог укажет».
И всё это в то время, когда вот-вот начнется война с Литвой, когда крымские татары  грозятся пойти на наши земли с юга. Народ, словно овцы, оставшиеся без пастыря, пришел в ужас. Он уже согласен, чтобы государь казнил всех лиходеев и изменников. И если не он, то они сами готовы были их истребить…   И когда в Москве от безначалия начались беспорядки и самосуды, то все духовенство и  бояре отправились в Александровскую слободу бить Ивану челом, умоляя его от всего народа вернуться на царство.
Вернувшись в Москву, царь перед собранием духовных лиц и сановников неожиданно стал рассуждать о значении верховной власти, а затем заявил о необходимости создания для себя особого отряда телохранителей – опричников, а все государство предложил поделить на опричнину и земщину. То есть,  города и земли,  которые принадлежали государю,  отходили теперь в опричнину, на доходы с них должен был содержаться царский двор и опричники, а все остальные города и земли станут составлять земщину. 
Как говорится, в таких случая, народ безмолвствовал.
Очень скоро Иван строит себе новый дворец в Москве и окружает его, словно крепость, высокой стеной, а затем принялся искоренять крамолу… И полилась тут боярская кровушка. Бояре были не ангелы, но многие были просто оговорены. Кто соседями, а кто родственниками, дабы угодить государю и, тем самым, сохранить свои жизни и собственное имущество, равно, как и земли, потому, что земли казненных отходили в  государеву опричнину.
А тут снова напомнила о себе ересь жидовствующих. И снова ее следы вели в Новгород и Псков. А началось все с того, что в Кремль явился неизвестный и поведал, что новгородцы хотят пойти под власть и веру польского короля и даже указал, что написанная ему грамота хранится за образом Богородицы в Софийском соборе.
В 1570 году государь с опричниками подошел к  Новгороду . Утром следующего дня на Волховском мосту, по традиции, государя  встречал Владыка Пимен со всем духовенством, с крестами и иконами.
Государь службу выстоял, а потом прошел в алтарь, где в указанном месте за иконой Богородицы действительно нашли те самые грамоты. Последующая расправа длилась, «грех наших ради», говорит летописец без перерыва несколько недель.
Менее досталось Пскову.  Следы той измены нашли и в Москве, где поставили 18 виселиц…
В довершение всего, ко  всем этим ужасам  сначала засуха сгубила весь урожай, а потом и  чумной мор начал косить людей. Не помогали  карантинные заставы, ни окуривание багажа  дымом полыни, ни то, что личные вещи, включая нательные крестики,  обмывали уксусом.  В самой столице стояли карантинные бараки и горели костры… Но это уже не могло помочь, так как мертвецами были завалены все дома и улицы.  С помощью крючков зачумленных и погибших от заразы просто выволакивали из домов, вывозили их за город и сбрасывали в большие ямы без отпевания и церковных обрядов. 
Только немного оправились от последствий чумы, как татарский хан Девлет-Гирей с войском подошел к Москве и уже  запылали  ее пригороды.
Позже Ивану IV доложили,  что когда пожар вспыхнул в южной части города, то в центре уже вовсю грабили, преданные и верные Девлету-Гирею воины.   Они вламывались в дома, лавки и кладовые, влезали в окна, срывали двери с петель. А то, что не могли захватить, уничтожали. Сей вспыхнувший от них огонь в мгновение ока взял в кольцо  несколько тысяч отборных воинов, за спиной которых были лишь каменные стены Кремля.  Часть из них задохнулась в дыму, а вторую и основную ожидала  более страшная смерть в  самом огне, поднявшимся многометровой стеной.
От носящегося в воздухе пепла  не стало видно солнца.  Колокола звонили, пока не расплавились и не стекли в землю. Рушились церкви и высокие здания. Вскоре взорвались каменные Китайгородские башни, где хранился порох. Под обломками погибло немеренное число простого люда.
В дыму и в пламени метались черные тени татарских воинов.  Под  их ногами в буквальном смысле горела земля,  так как в Москве выложенные поперек дорог толстые бревна являли собой бревенчатую мостовую.  Многие, нацепив свои драгоценности на руки, на ноги и на шею, бросались в реки и рвы, наполненные водой, и, спасаясь от огня, ныряя под воду.
Крики о помощи татар, попавших в огненную западню, доходили и надсадно резали слух хана Девлета-Гирея, разбившего свой лагерь на Воробьевских горах, но он ничем не мог помочь своим любимым воинам.
Он проклял этот день и этот город. Крымский хан  прекрасно понимал, что  не он сам и не русский царь Иван, а  именно всепожирающий огонь стал победителем в этой его, казалось бы, победоносной войне.  А это означало лишь, что зело силен  Бог русичей, что уступив город, а  не власть, они сумеют  и вновь выстроить  город, и собрать народ под  стягами с изображением своего Спасителя.
Более того, ем у успели сообщить, что его воины, столкнувшись с силой стихии, уже зримо пятятся назад. Многие даже стояли на коленях и, очевидно, просили у Бога московитов  пощады для себя.
И бояться,  действительно, было чего. Огненные шары,  как мячики, играючи, перебрасывались шальным ветром за сотню метров.  И, ударяясь обо что-либо, мгновенно рассыпались миллиардом искр, впивавшихся, как огненные осы, в строения и в одежду людей. Достаточно было одной лишь искры, чтобы ватные халаты татарских воинов, спасающие их от жары,  теперь сами, после нескольких минут тления, становились источником мгновенного воспламенения.  А  уж что делал  огонь на  улицах столицы, вырываясь, подобно таранам, из окон резных теремов! Он закручивался в вихре сумасшедшего танца, а потом вдруг уносился под небо,  чтобы упасть горящим камнем вниз и,  рассыпавшись огненным веером, пожирать все, что  только могло гореть.  А теперь примите  во внимание, что разговор шел о нескольких тысячах домов, домиков и подсобных строений, сотне деревянных церквей и монастырей, которые  теснились один подле другого только вокруг Кремля и на прилежащих улицах…
И  Великий хан Девлет-Гирей, который  не сумел войти в Кремль и заставить приползти к нему царя Ивана на коленях,  вынужден был дать приказ к отступлению, взяв, правда, в полон более пятидесяти тысяч человек.

Следующий 1572 год был високосным, в котором к февралю, по обычаю, прибавился 29-й день, накопившийся за четыре года от шестичасовых годичных остатков времени…  Своего рода набежавшие проценты для людей княжеского рода и дворянского звания. Казалось бы, всем радоваться надо, но в  народе сей день получил название Касьяна завистливого, злопамятного, немилостивого и скупого…  Очевидно, не случайно. Существовало даже поверье, что если Касьян, не дай Бог, на скотину взглянет, - скот валится, на дерево мимоходом посмотрит, - оно сохнуть начинает. То есть, на что он ни взглянет, - все на корню вянет. Потому в народе знали и помнили, что всякий високосный год тяжел, как на людей, так и на скотину…
А тут еще в Европе началась Реформация, эта продажная и блудливая девка, раскинувшая ноги перед простолюдинами, очаровавшая их упоительной ересью таких слов, как свобода, равенство и братство и, словно чума, заполонившая собою её Западную и Центральную части.  Этакое, общественно-политическое движение, номинально принявшее религиозную оболочку борьбы против католического учения и церкви и официально имевшее антифеодальный характер.  Но это была лишь видимая причина и вершина разрушительного айсберга, серьезно подмявшего под себя католический «Титаник»… Когда реформаторы наконец-то сорвали ореол святости с католической церкви, далее они ее уже просто громили, как крупного феодального собственника. Ведь не секрет, что проведение Реформации повсеместно сопровождалось секуляризацией (изъятием в пользу государства) церковного имущества, прежде всего огромной земельной собственности католической церкви, ее монастырей. Но и это было не главным. Реформацией хотели ослабить роль Церкви в управлении государствами с последующим захватом кукловодами реформации этой самой власти в самых государствах.
России, как пишут историки, Реформация не коснулась. Хотя здесь они немного лукавят, она на Руси тогда не удалась, скажем так…  Начнем с того, что в преддверии народных восстаний, руководимых тамошним образованным дворянством и охвативших Нидерланды, Швецию, Англию, Венгрию, Германию и Польшу, на небе, сначала ученые монахи, а затем и придворные астрономы, обнаружили неведомый ранее катаклизм, узрев в созвездии Кассиопеи новую и никогда прежде невиданную ярчайшую звезду.  Подобное визуальное наблюдение вспышки новой звезды в нашей Галактике, как известно, явление весьма редкое. В связи с чем, не касаясь сложных и специфических вопросов теории, царю и великому князю Ивану IV Васильевичу было доложено примерно следующее: некая белая карликовая звезда активно  поглощает вещество соседствующей с ней звезды, вступившей ранее в стадию звезды красного гиганта… 
На последующий вопрос Великого князя, что за сим последует, был получен научный ответ: поглощение соседа продолжится до тех пор, пока белый карлик сам не станет столь же массивным.  И когда его внутреннего давления больше не хватит, чтобы выдержать давление наружных слоев атмосферы, неминуемо последует звездный коллапс… Государь ученых мужей на кол не посадил, а велел и далее наблюдать за небосводом. И всерьез задумался о том, кому предназначено сие небесное знамение, кто тот самый белый карлик, посягающий на то, что ему не принадлежит изначально.
Прошло менее года, как  последовал новый доклад: то, о чем ученые астрономы предупреждали, свершилось: белый карлик взорвался-таки, а поглощенная им звезда вылетела, словно камень, пущенный из пращи, в сторону Земли… И то была не просто звезда, как вещали уже ученые мужи из монашеской братии, а нечто более похожее на наше Солнце, только значительно более старое, не иначе как энергетической сущностью которой и питался все это время сей белый карлик…  И сие грозило непредсказуемыми последствиями…
И тут Великий князь призадумался о целостности России, собранной воедино усилиями великих князей: Ивана Калиты,  Дмитрия Донского, Иоанна III…   Русь в преддверии небесного катаклизма вновь находилась как бы на перекрестке дорог, где сталкивались интересы мусульманского Юга, православного Востока и католического Запада. Уступка в любую сторону привела бы страну к разделу территории на «зоны влияния» с последующей утерей государственного, религиозного и национального единства, и Иоанн IV, при всей его крайности и вспыльчивости, это прекрасно понимал.   Хотя, просто земледелец, возделавший земли, которые впоследствии станут называться  землями Белоруссии,  вряд ли об этом ведал…

Однажды утром во время облачения государя его любимый опричник и личный помощник Малюта Скуратов сообщил  о массовое избиение гугенотов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея.
— Там по различным оценкам, в одну ночь погибло около 30 тысяч человек, — продолжал Скуратов.
Государь задумался, а затем, покачав головой,  произнес.
— За одну  только ночь христиане побили 30 тысяч гугенотов, а меня всё  за Новгород склоняют…
— Плюнь на них, государь.
— Ты мне лучше скажи, а кто такие эти гугеноты?
— Тоже ересь, как и наши жидовствующие, но только у католиков.
— Ты хочешь сказать, что это избиение гугенотов церковники учинили?
— Да,  кому ещё эти протестанты мешали? А всё эта Реформация, — сказал Малюта и  в сердцах плюнул на ковер.
— Вытри…
— Прости, государь, не сдержался.  Но я тебе, государь,  хотел о более важном сказать. О том, что у тебя под боком свило гнездо…
Иван напрягся.
— Не ходи кругами, говори…
— Так вот, среди панов и шляхты ходит, поддержанная Папой, идея совместными силами присоединить к Речи Посполитой и твоё царство…
— Хрен им, а не моё царство…
— Ты дослушай. Они хотят выставить на трон Речи Посполитой  твоего сына Федора.
— Льстецы… а с Федора глаз теперь не спускать.

В это самое время, чтобы ослабить хватку московского государя, Польша посылает свое посольство в блистательную Порту. Послы должны были растолковать султану бедственное положение московского царя, стоявшего, по мнению короля Сигизмунда-Августа, на краю гибели, и убедить Девлет-Гирея о необходимости завершить свой прошлогодний поход…
Вскоре Девлет-Гирейснова, под давление турок,  выступил-таки на Москву.
 И здесь лишь сила духа  военачальников и простых ратников, их смелость и смекалка помогли выиграть решительную битву за Москву, которая произошла  под Молодью (ныне Серпуховской район).
Практически  вопрос стоял тогда так - существовать ли  далее московскому государству. Да и второй раз позволить сжечь Москву как-то не особенно хотелось.
Москву, слава Богу, соборно отстояли. И если известия с западных границ государства московского не особенно радовали, то порадовали царя сообщения о завоевании огромных территорий на востоке.
Дело в том, что ещё в 1558 году государь Иван Васильевич подарил богатому промышленнику Григорию Строганову большие незаселенные территории земли по обе стороны реки Кама, дав им право призывать к себе на земли свободных людей, которые, приехав работать на Строгонова на двадцать лет освобождались от любых повинностей и налогов. Более того, он мог набирать свою собственную армию и ходить с ней войной на инородцев, живших, как по соседству, так и за Уральскими горами. И ставить новые города, облагая местное население данью (ясак). Когда сибирские ханы стали  сами нападать на строгановские поселения, Иван IV  выслал на помощь Строганову пушки… и даже сам за свой счет набрал добровольцев для борьбы с ханом Кучумом и сибирским царевичем Мухмет-Кулом.  Ватагу таких ратников привел на службу Строгоновым атаман Василий Тимофеев, по прозвищу Ермак. Вскоре после ряда стычек, где свое слово сказали пушки, Кучум бежал, вслед за ним был захвачен в плен и Махмет-Кула. После этого местные князьки стали приходить к Ермаку, принося ему свои дары.  И вскоре Строгановы отписали государю о том, что его ратники уже стоят на реках Иртыш и Обь.
 Однако радости от этих побед вскоре были омрачены. Против Москвы теперь выступил уже сам польский король Баторий, пообещавший Литве вернуть земли, отнятые у неё московитами.  К тому же, все еще продолжалась затяжная  война  Руси со Швецией.
В 1580 году Баторий берет Велиж, Усвят и Великие Луки.
В борьбе за  Полоцк погибает  верный государев слуга – Малюта Скуратов, а сам  Полоцк вскоре снова оказывается в руках поляков. В это же самое время шведы одерживают верх над русскими войсками в землях эстов.
Ивану пришлось самому  просить мира (1583), так и не сумев овладеть Балтийским побережьем.
Русь лишалась всех завоеваний, сделанных в результате войны, а также приморских балтийских городов (Копорья, Яма, Ивангорода), но в результате закончил своё существование и Ливонский Орден.
В свои 53 года  Иван  IV вдруг  сразу начал чувствовать себя стариком. Более того у него стало пухнуть тело. Выйдя однажды на крыльцо, он увидел на небе  комету, о которое ему говорили ранее, и теперь принял ее появление, как знамение собственной смерти.
Волхвы, которых по приказу царя свезли со всей Руси,  должны были сказать выздоровеет ли царь. А  тот, то каялся, по падал духом, то раздавал щедрые милости, то освобождал заключенных…  Когда он вдруг начинал чувствовать себя лучше, то приказывал носить себя в кресле. Любил посещать и свою сокровищницу, где подолгу оставался один, глядя на богатство, которого уже не взять было с собою на тот свет.
В тот день (17 марта), когда он в очередной  раз почувствовал себя лучше, то повелел казнить всех волхвов, которые предсказывали его смерть на следующий день (18 марта).
На следующий день после купания,  он неожиданно опрокинулся на кровать.  Митрополиту пришлось читать молитвы пострижения уже над бездыханным телом.
Вот и не верь после этого волхвам.
Мы, правда, не рассказывали более подробно о взятии им Казани, Астрахани и Сибири, по той лишь причине, что  эти земли не связаны со становлением будущего государства Белоруссии.

А теперь снова вернемся к событиям в Речи Посполитой, где наряду с католичеством, православием и  протестантами появились еще и некие униаты.
Кто же они? И что это за церковь, которую назвали «холопской»?
Как мы уже не раз говорили, на протяжении ряда веков, кто в какой вере был  крещен, тот ту веру и исповедовал. Но, когда произошло объединение поляков и литовцев через создание Речи Посполитой, то встал вопрос о главенстве вер. И тогда часть православных, точнее говоря часть православных священников,  решилась пойти на компромисс. Они согласились признать над собою общее католическое руководство, оставляя за собой право служить и совершать обряды по книгам греческого канона. Католическая церковь на эту церковную унию согласилась, а потому и церковь та стала называться униатской.
С попами-иудами все было понятно, а народ-то кто спрашивал? Да и не простой народ, а ту же самую шляхту, которая уже исповедовала православие и по числу своих единомышленников на наших землях  превышала даже число  людей католического вероисповедания. 
И тогда униаты, зная, что за их спиной стоят польские короли, их чиновники и вельможи, а также польско-католическая шляхта, стали добиваться прав на своё признание  силою. И вот уже в  христианских храмах потекла первая кровь.
А далее… Латинские католические обычаи и обряды  очень быстро проникли в унию и стали постепенно вытеснять особенности, принятые ею от Восточной Православной Церкви.   Явное видоизменение церковной обрядности в унии побудило многих более видных униатов, точнее панов-магнатов,  перейти сразу в римо-католичество латинского обряда, а значит лишить и самих униатов средств к привычному роскошному существованию.  Таким образом очень скоро униатство стало религией простого народа, который часто вообще мало что понимал в разнице того или иного вероучения.
Для католического Рима это была, пусть и не очень большая, но победа.  Однако, победив в малом, католицизм  сам подпал под колесо Реформации, в частности под идеи протестантизма, которые обрели  на наших землях могущественных покровителей в лице крупных панов и шляхты из числа католиков, недовольных всемогуществом своих епископов. 
+ Историки пишут, что наибольшее распространение на землях Великого княжества Литовского приобрел кальвинизм, который сумел быстро создать более 50 общин со своими выстроенными храмами, обустроив при них школы, приюты и типографии. Крупнейшими из них стали  центры кальвинизма в Бресте и в Витебске, являющиеся образчиками толерантности в своих княжествах, что привело к тому, что там  сгруппировались крупные ученые, писатели и книгоиздатели, а также ряд проповедников. Есть мнение, что некоторые из них стали в ряд со знаменитыми европейскими мыслителями. Но когда эти ученые вдруг  начали осуждать крепостничество, то крупные феодалы, естественно, что  быстро отошли от такой Реформации.
Борьбу с реформацией вел и Ватикан, который сделал свою ставку на Орден иезуитов.  А сейчас чуть-чуть назад в историю, чтобы узнать судьбу одного человека, который чуть было не изменил весь христианский мир.  Это Игнатий де Лойола, основатель «Общества Иисуса», родившийся  в 1491  в Испании.
Весь 1523 год он провёл в Иерусалиме, исследуя «пути Иисуса». По возвращении он учился в Барселоне, потом в городе Алькала. Сложные отношения с появившейся святой инквизицией (он даже просидел несколько дней в тюрьме) заставили его покинуть Алькала и отправиться в Саламанку, а затем в Париж, где он учился в Сорбонне. Ему в это время было 37 лет.
В конце 1536 года он с группой товарищей отправился в Рим и в ноябре 1537 года поступил на службу церкви.  Теперь ему оставалось решить для себя самый важный вопрос, что делать с сотоварищами?  Расстаться? Или объединиться в новый, созданный ими же, монашеский Орден, а значит, принять на себя ответственность за упадок в Римско-католической Церкви. И они решили не расставаться, а вскоре написали и проект устава своего Ордена. После встречи с Папой Римским и длительными переговорами с ним  один на один, устав Ордена  иезуитов был утвержден и Игнатий стал его настоятелем.
К 1565 году этот Орден  насчитывал  уже 2000 членов, которые несли по всему миру свое учение и сыграли большую роль в контрреформации (движение, имевшее своей целью восстановить престиж Римско-католической Церкви и христианской веры), а также активно занимались наукой, образованием и миссионерской деятельностью. Члены Общества Иисуса наряду с тремя традиционными обетами (бедности, послушания и целомудрия) дают и четвёртый — послушания Папе Римскому «в вопросах миссий». Девизом Ордена является фраза «Ad majorem Dei gloriam» («К вящей славе Божией»).
И это их сугубо личное послушание Папе Римскому, как можно понять, и давало его членам неограниченные возможности и даже власть «вязать и решать» именем Папы. 
С этой целью, члены Общества, число которых стремительно росло, были разосланы по всему миру: в христианскую Европу, взбудораженную различными движениями реформации, а также в земли, открытые испанцами и португальцами. Кто-то отправился в Индию, другой в Японию и в Китай, другие в Бразилию,  в Конго и Мавританию.
Вскоре иезуиты появились и в столице Великого княжества Литовского, где идеологом Контрреформации стал католический теолог и писатель Петр Скарга. Он же, чуть позже стал первым ректором Виленского Университета и придворным проповедником у короля Сигизмунда III Ваза.
Как это произошло?  Скарга был интересен  королю тем, что в своих ярких проповедях обличал пороки магнатов и шляхты, ратуя за ограничения власти Сейма и расширения полномочий короля, что не могло ему не нравиться.  И вскоре этому проповеднику удалось посредством   яркой проповеди привлечь к себе интеллектуальную  элиту Вильно и светочей его богословской науки. Молодым  писателям, например, он дал возможность  издавать свои книги, уже как писателям Ордена. Он же покрыл наши земли сетью образовательных иезуитских коллегиумов, что не могло остаться незамеченным в народе.
Таким образом, этот преобразованный католицизм вскоре начал вытеснять протестантские секты и в конце этого столетия Контрреформация на землях Великого княжества Литовского победила.
А теперь о том, что почти неизвестно.
Так случилось, что один из иезуитов, по пути из Вильно в Киев, пристал на своем судне к пристани Болотного. По одной из версий это был глава Ордена иезуитов – генерал (черный Папа), посетивший Вильно с проверкой.   И остановился-то  по причине того, что заболел его личный и любимый слуга, а так как болезнь была для сопровождающих генерала им неведомой, то уже готовились  к скорой смерти молодого юноши и необходимости предания его земле. 
Правда,  воеводе Болотного и шляхтичу Всеволоду Воеводину они представились купцами. Затем внимательно осмотрелись кругом, обратив внимание на два храма.
— Служба идет в обоих храма? — спросил воеводу генерал Ордена.
— По мере необходимости. Городок наш, как сами видите, мал, но кто бы и какую  веру  не исповедовал, найдет свою церковь.
— И как уживаются между собой священники? — снова вопрошал генерал иезуитов.
— В полном мире и согласии, — ответил воевода, улыбнувшись.
—  Вы это серьезно?
— Вполне… Просто у нас на острове один священник и он христианин, который служит в обоих храмах с учетом особенностей богослужения, а также совершения таинств и обрядов  каждого из христианских вероучений.
Настало очередь улыбнуться гостю.
— То есть он  сначала с католиками встречает Рождество Христово, а затем и с православными? Очень интересно. Познакомьте меня с ним, — просит генерал.
— Обязательно…
И вскоре генерал  увидел Кирилла.
— Он же ещё совсем юный… — невольно вырвалось у иезуита. — А впрочем, именно таким Господь Себя и являет, таких любит и наставляет, а главное дает им силы нести сей непростой крест. И они отвечают ему своей неподдельной верой и  чистой любовью… Как же я рад за вас… Вот как оказывается можно жить всем в любви и согласии, славя одного Бога и не раздирая Христа между конфессиями, и не устраивая Реформаций, удаляясь от Создателя и друг от друга,  все далее и далее в горделивом протестантизме...
Когда Кирилл, узнав про умирающего юношу,  то сразу прошел к больному. 

Ближе к рассвету  Кирилл, а также, не иначе,  как чудом выздоровевший юноша-слуга,  неожиданно предстали перед глазами изумленного генерала иезуитов.
Потом  генерал и Кирилл  всё утро о чем-то доверительно разговаривали. Перед отъездом генерал иезуитов подарил Кириллу Плащаницу, а тот, в знак признательности и понимания, вручил ему  книгу «Апостол» Франциска Скорины.
Спросите, как же можно было отдать почти семейную реликвию? Просто Кирилл, обладая талантом и усердием,  уже сам сделал себе рабочий список с этой книги, которую и использовал во время службы. А книга Егория (Франциска) Скорины, как он и хотел,  пошла дальше по миру,  рассказывая о Боге устами полными любви и словами понятными простым людям.

Через три месяца, в ночь на 25 декабря  молодой отец Кирилл действительно встречал Рождество Христово с теми несколькими католиками, что жили в Болотном, а в ночь на 7 января уже с православными  вновь переживал волнующие минуты Его прихода в мир. 
Хотя радовались и в первый и во второй раз все жители Болотного вместе. Ведь глупо ворчать и с раздражением закрывать окна и двери, если рядом  к твоим соседям в гости уже пришел Господь…
Кстати, мы с вами, нечаянно,  оказались уже в XVII столети


               
       Глава XIX.
      ДОРОГИ, КОТОРЫЕ ВЫБИРАЛИ ЗА НАС


Давно известно,  что история любого  народа,  не цепь случайных или роковых событий, а намеренное и поступательное движение, ставящее своей целью   выживание и последующее сохранение собственного рода. И если   в основе  борьбы за жизнь   не учитываются духовно-нравственные скрепы, то есть, если народ забывает об этом, равно, как и о Творце, то рано или поздно для него наступает собственный апокалипсис. 
И ещё. В пепле непрекращающихся войн на  земле родилось уже не одно поколение людей полных решимости  жестоко мстить  и не только возвращать себе, отвоеванные у них ранее  земли, но и постараться прибирать к своим рукам земли не только врага, но и соседа.

На рубеже  начала  нового XVII столетия в  благодушной Европе появился  стиль барокко, называемым «причудливым», «странным», «склонным к излишествам», а точнее,    «p;rola barroca» , что дословно означается, как «жемчужина с пороком», точнее, пожалуй, что и не назовешь, если принять во внимание, что он разрушительно противостоял  традиционному классицизму.
Более полезным изобретением для человечества в этом столетии,  я бы назвал барометр (1644; Торричелли).   О, если бы этот инструмент, кроме погодных катаклизмом, мог бы так же точно предсказывать смятения и протуберанцы, связанные с вхождением во власть в каждом отдельно взятом княжестве, то образовавшаяся, в результате союза королевства Польского и Великого княжества Литовского,  — Речь Посполитая  — могла бы избежать множества потерь, как недвижимых, так и людских,  когда  на державу,  одно за другим посыпались, тяжелые бедствия: война со шведами, затем с русскими,  а, в добавок,  ещё и с турками, затем череда внутренних смут и шляхетское неповиновение, отчаянный казачий бунт Богдана Хмельницкого и клановые переделы земель  между  панами-магнатами,  что не могло не  привести к распылению мощи Речи Посполитой, что в конечном итоге стало фатальным для государства, когда оно стало подвергаться ударам  объединенных сил своих могучих соседей.
Обо всем это чуть ниже, а пока напомним,  что с момента образования  Речи Посполитой, на  карте  европейского континента появилось новое и могучее государство, что не могло остаться не замеченным  его соседями.  Завершившаяся перемирием,  Ливонская война   Речи Посполитой с Московским княжеством  практически не изменила  границ, хотя идея присоединения земель самого Московского княжества к землям Речи Посполитой была в умах многих польских магнатов и шляхты, что позволило бы объединенному союзу Польши и Литвы стать действительно могучим и, пожалуй, что единственным лидером на этом  крупном отрезке евроазиатского пространства.
Вступивший во власть короля Польского и княжества Литовского Сигизмунд III    (1566-1632) известен был тем, что стал основателем династии Ваза, которая сменила династию Ягеллонов, а также  правителем, который способствовал расширению католицизма за наших землях, поддержал Брестскую  церковную унию и, начав очередную  войну с Москвой, вернул в состав своего княжества  Смоленск с его землями.  Более того, он  даже имел возможность посадить на московский престол своего сына Владислава.
Что этому предшествовало?  Мы уже говорил о дипломатических  намеках  с предложением   трона  Речи Посполитой   сначала Ивану IV  и даже (тайное) его сыну Федору, что  не увенчалось успехом.   После смерти Ивана Грозного и  длительной череды открытых междоусобий, когда к власти, как пишут историки,  по своему хотению  пришел род Годуновых, севших на русский престол, вновь  стали происходить необъяснимые явления.  Например, люди  вдруг явно видели на небе  по два солнца и по две луны,  ужасные бури стали валить не только  могучие деревья, но и колокольни, а  над землей снова появился хвост роковой кометы.   И, как следствие,  последовавшая  за этим смерть  юного царевича Дмитрия (младшего сына Ивана Грозного), в убиении которого был обвинен царь Борис Годунов.   И вдруг,   на южных окраинах Руси  заговорили, что царевич Дмитрий якобы не погиб, а  жив. 
Тот, кто выдавал себя за царевича Дмитрия,  в 1601 году оказался в Кракове, где принял католичество, а затем,  на встрече с папой Римским,  пообещал ему,  что если займет царский престол, то и на всю русскую землю распространит католицизм.
Польский король Сигизмунд III открыто не стал поддерживать Лжедмитрия, но разрешил шляхте по доброй воле вступать в армию этого самозванца.
После смерти Бориса Годунова  на престол входит его сын Федор.  И вот уже во время принесения войсками присяги новому царю из рядов  вдруг раздаются крики о том, что недолго царствовать  Борисовым детям, что Дмитрий Иванович скоро придет на Москву. 
Так все же  Дмитрий Иванович?  Или, как утверждают церковники,  вор и беглый монах  Гришка-расстрига, а точнее бывший холоп бояр Романовых Григорий Отрепьев, принявший постриг в Чудовом монастыре и бывший  секретарем  у самого Патриарха Иова.  Тогда, чего ему не хватало?
Однако людская молва о том, что невинный царевич Дмитрий жив,  привела к тому,  что многие города Московского государства   были готовы с радостью признать его настоящим царевичем и наследником престола. 
Понять народ  можно, по  порушенным  городам и сожженным весям после  голода и мора,  страх на жителей и купцов наводили шайки  жестоких разбойников, которые оскверняли церкви, забирали  съестные запасы, а главное с особой жестокостью мучили людей.   
К тому же лихоимство, неправосудие и всякого рода иное насилие творили и сами воеводы.  Прибавьте к этому следующее: после времен правления Ивана Грозного выросло поколение  бояр всего боящееся, безынициативное и инертное, которое мало думало о сохранении земли и спасении родного Отечества, а более пеклось о своих собственных нуждах. Богомольная мать Михаила Федоровича (инокиня Марфа), говоря о московском люде,  дала им точное определение: «измалодушествовались». 
И вот уже перед войском Лжедмитрия, более с надеждой на лучшую жизнь, начинают  раскрывать свои ворота города и крепости земли русичей.
Естественно, что  выборные в земскую думу бояре  задаются вопросом: так был или не был убит царевич Дмитрий и действительно ли это он идет на Москву со своим войском?
Сановный боярин Василий Шуйский, который в своё время  лично засвидетельствовал смерть царевича Дмитрия,  неожиданно признает в Григории Отрепьеве наследника престола Дмитрия Ивановича… 
После этого, желая иметь на престоле законного наследника,  началось сильное  брожение умов и  народные волнения по всей Руси. Вскоре и в самой Москве  ударили в колокола,  и вот уже разъяренная толпа бросилась в Кремль вязать род Годуновых. 
В итоге, в июне 1605 года самозванец был помазан на царство. Что же привнес он с собой  в Москву?  Для начала он  открыл границы и повел борьбу с житейской вековой  обрядностью нашего народа. Для чего сам стал одеваться в иноземное платье, любил танцевать, а главное восхвалять все иноземное.  Правда,  не спешил выполнить своё обещание Папе Римскому ввести католицизм на Руси, ограничившись тем, что   объявил полную веротерпимость.
Не вернул он и, обещанного крестьянам, Юрьева дня (День памяти Георгия Победоносца, когда крестьянин раз в год мог уйти от своего помещика к другому),  зато увеличил время поиска беглого холопа  до 6 лет, явно заигрывая с помещиками.
 Очень быстро всем стало понятным,  — бояр и народ в очередной раз просто обманули.  Зато поляки, руками Лжедмитрия I не только вернули себе Смоленское княжество, но и по-сути захватили Москву (1610-1612).
Вот тогда-то князь Василий Шуйский, единожды солгавший, когда признал  в Лжедмитрии сына Ивана Грозного, решил сам же и спасти государство. Для этого он выпустил из узилищ  преступников, которые по его указке начали крушить  в Москве все иноземное, грабя и убивая  польских  шляхтичей. 
И вот по городу  уже летит новая молва,  что Дмитрий, дескать,  и не царевич даже, а   ряженый  поляк, которого научили говорить по-русски…  В ту же ночь Гришка Отрепьев был убит. А уже затем Шуйский вооружил призывами к борьбе с поляками и сам народ. Вскоре объединенными силами народного ополчения под руководством князя Дмитрия Пожарского и купца Козьмы  Минина поляков изгнали из Кремля, а затем и с земель Московского государства.   Последующая за этим попытка московитов  вернуть себе и Смоленск не увенчалась успехом,  и границы между соседями до поры оставались прежними.

В 1610 году  боярин Шуйский и сам был свергнут, а власть в государстве перешла в руки бояр, которые уже согласны были признать  польского королевича своим царем.  Этот небольшой период в истории Руси был назван Семибоярщиной.
В результате,  под Смоленском ими и был заключен  мир  с королём Сигизмундом по которому уже не Лжедмитрий, а польский королевич Владислав  был официально признан русским царем. Последующий за этим запрос бояр отправить Владислава в Москву и обратить его в православие,  встретил  резкий отказ его отца.  Вместо этого Сигизмунд предложил себя в качестве регента-правителя России. Такое неприемлемое уже боярами предложение привело вновь к враждебным действиям обоих сторон.  После чего, какое-то время страной управляло то самое боярское правительство королевича Владислава, но в октябре  1612 года и оно  было низложено, а царём был избран семнадцатилетний Михаил Федорович Романов (1613). 
Казалось бы, с  какой стати мы снова и снова рассказываем вам о событиях, связанных с Московским государством? Почему важно об этом говорить,  и  какое  это имеет отношение к истории Белоруссии?
Отвечу так. Всякое противоборство Речи Посполитой и Москвы  начиналось с того, что по нашим землям волнами прокатывались войска, то польско-литовские, то московитов с сопутствующими этому разрушениями, грабежом, пожарами и насилием над мирными жителями, причем,  с обеих сторон. И так чуть ли не каждый год…   
А теперь вернемся к тем, кто более всего страдал от этих порубежных войн,  и кого на землях Речи Посполитой называли тогда «челядью невольной», то есть к мирным землепашцам, а точнее к  нашим, закабаленным  литвинами,  предкам, которые к этому временному периоду истории за право пользоваться и получать урожай  с собственного надела земли вынуждены были отрабатывать «барщину» на землях   литовских феодалов.
Очевидная доходность такого вида земельной практики привела к необходимости проведения на подвластных Литве  землях аграрной реформы, которая еще при правлении короля Сигизмунда II получила название «Устава на волоки». Именно «волока»  (площадь земли размером 21,36 гектара)  становится с этого момента мерой землеизмерения и основной единицей обложения налогом и  повинностями.  Основной из которых была барщина (еженедельная работа в хозяйстве феодала), далее  —  чинш (денежная повинность крестьян), и дякло (дарение господину и епископу гусей, кур, яиц, масла, грибов и ягод).
И если аграрная реформа привела к явному увеличению панских доходов, то одновременно  и окончательно привязала крестьян к земле,  закабаляя их личной зависимостью от феодала.
Чтобы навеки закрепить свою  вотчинную власть, крупные феодалы уже в период правления Сигизмунда  III проводят через Сейм ряд Статутов Великого княжества Литовского в которых, как мы уже говорили,  право собственности на землю признается только за панами-феодалами.  А если крестьянин, по самым разным причинам бежал,  то был установлен 20-ти летний срок их сыска и возвращения пану. То есть не  трудно заметить, что  эти Статуты юридически закабалили всё  вольное крестьянство, проживавшее на наших  землях, в рамках  формировавшегося в Речи Посполитой крепостного права.
И вот ведь, что любопытно…   Именно в это же примерно время,  на Руси царь Борис  Годунов, нуждаясь  в опоре служилого сословия,  уже издал  аналогичный закон, отменивший, как мы уже сказали Юрьев день и лишавший  крестьян права перехода с земли одного владельца на землю другого. С этого момента все крестьяне (холопы) Московского государства также обязаны были навсегда оставаться в повиновении своим помещикам и вотчинникам.
Так,  потомки некогда вольных славян на землях,  ушедших под власть Речи Посполитой, неожиданно стали подневольными, что не могло не вызвать волну народного негодования.
Несколько иначе, а точнее менее напряженно, происходил  процесс закабаления на землях  восточной части будущей Белоруссии потому, что господские хозяйства здесь имели не земледельческий, а преимущественно промысловый характер.  Но и это не отменяло  разного рода выплат, как шкурами зверей, рыбой, медом,  так и изделиями  ремесленничества или  деньгами (рубли).

В Болотном, с недавнего времени, все экономические, имущественные и социально-политические права  жителей  определялись, так называемым, Магдебургским правом.
Два слова о нём. По магдебургскому праву жители Болотного, как и иных городов,  освобождались от феодальных повинностей, которые заменялись для них единым ежегодным денежным налогом. При этом, они  теперь сами выбирали себе орган городской власти (магистрат), суд, а также могли создавать объединения ремесленников (цеха). Кстати, первым, кто получил такое право,  —  был Брест (1390), а к первой половине описываемого нами столетия его получили все более-менее значительные города, что впоследствии станут костяком или, что точнее,  цементирующим началом будущего образования под названием Беларусь.

Вскоре в  Болотный,  после многих лет отсутствия,  вернулся князь Витовт.   Я так понимаю,  что  в любом случае королю Сигизмунду самому было выгодно иметь на этом отрезке его земель опытного в ратном деле рыцаря, а потому он отпустил Витовта в этот, хоть и болотный, но важный в стратегическом отношении,  край.
Дома  вельможного пана Витовта Литвинова встретили настороженно. Тех, кто его знал лично,  уже давно приняла земля. С трудом вспомнил о нем слепой Иосиф Горский. Знали о его существовании и потомки Воеводиных.  Но теперь Витовт Литвинов  был не только князем у русских, но  и паном литовским,  то есть их господином, что было закреплено  особым Указом короля Польского Сигизмунда.
Естественно, что первыми, кого Витовт  к себе приблизил, были    Воеводины.
Это  глава города Всеволод Воеводин и  Ясько Воеводин с  сыновьями  Збышеком  и Юрандом, а также   Сару  внучку  Дины сестры Иосифа  Горского.
Поначалу, благо, что денег у   вельможного пана  Витовта было достаточно, они  выстроили  усыпальницы для всех ушедших из жизни представителей трех родов основателей Болотного: Литвиновых, Воеводиных и Горских, куда, после сопутствующих молитв уже  отца Кирилла,  торжественно перенесли их останки.
Затем Витовт выделил средства для строительства новых  и  каменных храмов для  жителей православного и католического вероисповедания.
И пока те храмы строились,  на противоположном и высоком берегу  вновь стали возрождать  город. Строительство велось под неусыпным наблюдением Витовта, потому, очень скоро стало заметно, что по всему периметру город начал  напоминать собою мощную и хорошо укрепленную крепость.
Через два года, освятив церкви,  новый князь  занялся восстановлением  уже  изрядно разрушенного и оставленного после смерти  матери  того самого замка, что когда-то  был выстроен  на острове в болоте, и где прошло всё его детство.  И к осени уже въехал в него сам.
Так уж случилось, а точнее на всё воля Божия,  но жителей Болотного все эти три года вхождения Витовта во власть, не тревожили ни из Вильно, ни какие-либо иные  посягатели  на его земли.  И он даже немного заскучал, а потому часто поднимался на верхнюю площадку своего замка и оглядывал  свою родную  и любимую землю погребенную под снегом или покрытую тоскливым и белым, как саван,  густым туманом, а теперь вот заливаемую весенними дождями.
Витовт ждал  весны. Никто  из его окружения не знал, с чем именно это связано, но когда  князь пригласил к себе Ясько, то  всё и прояснилось.  Оказывается, наш князь влюбился в Сару, что помогала  старику Иосифу Горскому в ведении документации магистрата.  Витовт и видел-то её один раз, когда посещал здание магистрата на предмет строительства нового. А потом всю зиму только и думал  про юную помощницу магистра, замечая, как  каждый раз начинало биться его сердце.
И вот  Ясько, уже как сват,  в доме у Иосифа. Старик-еврей  долго вспоминал про то, как король Польский и Великий князь Литовский Александр со своей женой Еленой,   ночевали в  их замке.  О том,  как  юный Витовт спас жизнь короля,  про то,   как Александр  забрал его в собой в Вильно. Кто бы мог подумать, что юноша, со временем,  сам станет  князем, что будет богат, знатен  и вхож  во дворец  короля. А теперь он  здесь, уже, как вельможный пан  и просит руки  Сары… 
Позвали Сару, а когда она пришла, то Иосиф сказал ей, что князь  Витовт просит её руки. Та в слёзы. Оказалось, что ей мил  младший сын Ясько – Збышек.
Что делать?  А  главное, как отказать князю?
На следующий день  Иосиф, в сопровождении отца Кирилла,  пришел в замок.
Витовт принял их тепло,  хотя и  понимал, что появление иудея в сопровождении священников  несет с собой, не иначе, как  мотивированный отказ, облаченный в уважительную форму. И оказался прав.
— Витовт, сынок! — начал Иосиф. — Испокон веков жизнь на этом острове держалась на трех фамилиях, о чем ты собственно, знаешь и без меня. Мы уже давно вросли в эту землю, здесь покоится прах наших предков.  Я бы сказал, что мы здесь, одновременно и  три кита,  на которых покоится, политая нашим потом и кровью, земля.  Выдав за тебя Сару, навсегда канет в лету  и предастся  забвению род  иудеев Горских, так как  твои дети станут уже  литвинами, а у меня, прости,   своих детей нет.
— Я тебя услышал, старик. Хотя должен напомнить о том, как некогда Олег Литвинов, не думая о последствиях, сделает Бориса Воеводина своим сыном Борисом Литвиновым, пресекая этим род Литвиновых… Ну,  да ладно об этом.   Мне тоже хотелось бы иметь наследника и продолжателя рода…
— Тебе,  решать, господин…
— Оставим… Так получилось, что за нас с тобой уже все решено Всевышним.  Сегодня ночью  мне пришло известие, что королевич Владислав снова призывает меня в Вильно. Збышек  и Юранд поедут со мной, как мои оруженосцы. А ты за время моего отсутствия найти для Сары достойного иудея, а если не найдешь,  вернувшись  живым,  возьму её за себя…
Старик Иосиф согласно кивнул  седой головой, понимая, что сам он уже вряд ли поживет до этого момента и увидит то,  чем всё это закончится, к тому же ему ещё  предстоял серьезный разговор с самой  Сарой.

Утром следующего дня вельможный пан Витовт, взяв с собой  молодых шляхтичей Збышека и Юранда, как своих личных оруженосцев, а также  десяток молодых и крепких  мужчин  Болотного, на случай, если в дороге придется от кого-то защищаться, на  своём судне отплыл в сторону Вильно.
Через  три недели Витовт  уже входил в палаты королевича Владислава.
— Я рад видеть тебя,  Витовт, —  начал Владислав, подзывая князя к себе.  — Рад, что ты  сразу откликнулся и, надеюсь, что побудешь с нами какое-то время. Потом сможешь  отъехать в  свой замок, он дожидается тебя все это время, но знай, что очень скоро  ты  будешь  мне нужен.
— Чем я могу быть полезен вам, мой господин?
— Ты, как я  знаю, верно  служил при двух королях  Польши и Великих князьях Литовских, а главное при великий княгине Елене и хорошо знаешь особенности характеров и нравов наших народов.  Так вот,  мне нужен твой совет….
— Совет?  Он отныне  ваш, и навсегда… 
— Тогда слушай меня внимательно. На днях из-под Смоленска вернулись гетман Ходкевич и канцлер Лев Сапега, которые вели там от моего имени переговоры с московским князьями и боярами.
— Что  московиты просят? — поинтересовался Витовт.
— Об освобождении митрополита Филарета…
— Так уступите…
— Нет, тут всё сложнее. Филарет до своего пострига занимал крупные государственные должности, но во время правления Ивана Грозного впал в немилость и был силой, пострижен в монахи. Он и его жена Ксения, ставшая в монашестве  Марфой.   Затем, наш неудачный ставленник на московский престол освободил Филарета из монастырской ссылки и сделал  митрополитом Ростовским. А вскоре  в Тушинском лагере Дмитрия  он был наречен Патриархом всея Руси, хотя сам продолжал считать себя пленником уже Дмитрия. В 1610 году его каким-то  непонятным образом отбили,  и он вернулся в Москву, где  стал ярым противником Шуйского и сторонником семибоярщины. Более того, он даже не возражал, чтобы я стал царем, но поставил непременным условием принятие мною православия.  Затем он вместе с посольством московских бояр, участвовал в переговорах под Смоленском с моим отцом Сигизмундом, где  своим упорством  в принятии мною православия, вывел его из терпения  и  тот приказал его арестовать…
— Выходит, что вы сам сделали Филарета мучеником, а таких на Руси зело любят и почитают. Но мне думается, что дело не только в этом. Ты, мой господин, очевидно, не  ведаешь, что этот   самый Филарет  отец  нынешнего  московского государя Михаила!
— Не может быть… Так вот почему они так упорно за него просят… Тогда мне тем более обидно, что за освобождение Филарета они готовы идти на большие территориальные уступки, а меня словно и не существует. Сами же сначала признали меня своим царем,  а теперь  даже не желают вознаградить меня за утрату царского достоинства.
— Что вы хотите от славян, для них своя рубашка всегда была ближе к телу, — произнес Витовт.
— Очевидно, ты прав.  А что ты знаешь  о самом царе Михаиле?
— Немного. От природы он добр, но воспитанный при монастыре, имеет несколько меланхолический нрав, говорят, что не одарен в знаниях, хотя ум имеет ясный, а когда вступил на престол, то едва умел читать…
— И он ещё вздумал со мной тягаться? — воскликнул польский королевич.

Здесь уместно заметить, что Владислав, который был примерно одного возраста с царем Московским Михаилом,  однако же, уже успел попутешествовать по Европе, был хорошо образован и много читал, свободно общался по-немецки, по-итальянски и даже знал латынь, а также интересовался живописью и музыкой. 
Однако вернемся к прерванному диалогу.

—  Михаил Федорович, — продолжал Витовт, — насколько мне известно, был посажен на царство не по своей воле, а волею собора, то есть с  участием земской силы, они и по сию пору его главные советчики.
— Пусть так. У меня есть сведения, что  сейчас он ищет денег, что его казна пуста, а значит,  ему  не на что содержать свою армию. Это ли не прекрасный шанс напомнить им о себе, предложить им то, что не может дать им  свой царь.
— Тебе решать, мой господин, а меня от баталий уволь, зело стар уже.  Советом, если спросишь,  всегда помогу,  а молодых и отчаянных гетманов у тебя и  без меня хватает.
— Не зря, выходит, я тебя вытащил из твоего болотного края. Но не спеши возвращаться…
Витовт согласно склонил голову.
И если ему было совершенно безразлично, что за время его отсутствия  изменилось в придворной жизни литовского княжества, то Збышек и Юранд погрузились в нее с головой и вскоре заметили, как вокруг королевича вьётся  светская знать. В основном это были богатые рыцари, но более  вассалы из числа молодой шляхты. Они  буквально смотрели  в рот   своего сюзерена, часто невпопад смеялись, а то вдруг пытались вставить, как им казалось,  удачное словцо, в надежде на его милость в получении от него даров и  всевозможных льгот.
Через две недели Витовт,  отпущенный Владиславом,  взял своих  оруженосцев  и отправился навестить свой замок, подаренный ему королевой и великой княгиней Еленой.
Когда Збышек и Юранд, сопровождающие верхом  закрытую коляску подъехали к поднятому мосту,  то с высоты сторожевой башни раздался голос одного из охранников.
 — Кто такие?
— Ваш господин, князь Витовт…
Охрана,  увидев на шляхтичах великолепные панцири и блестящие наплечники, вытканные по краям золотом,  уже и сама догадаться, что в коляске едет если не сам хозяин замка, то какой-то знатный вельможа,  заскрипели цепи и подъемный мост стал медленно опускать, а затем распахнулись и ворота.
Когда коляска и оруженосцы Витовта подъехали к господскому дому, то на крыльцо уже высыпала вся прислуга.
Витовт вышел и огляделся, затем обратил свой взгляд на склонившуюся в поклоне прислугу, чтобы увидеть знакомые лица.
— Рад видеть тебя, старая лиса, — обратился князь к старику-управляющему. — Прикажи  зажечь  камин в моей спальне, и подберите комнаты моим людям.
Витовт стал подниматься по ступеням, а слуги уже бросились исполнять приказание господина: одни, пропустив Витовта, прошли вслед за ним, а другие  бросились  снимать с коляски дорожные рундуки и  иную поклажу, чтобы внести  их в господский дом.
 Через некоторое время Збышека и Юранда пригласили в залу, где был накрыт стол. Видно, что все делалось наспех, так как никто не ожидал приезда хозяина, а потому прямо в зале стояли корзины с вином и фруктами, а молодые девушки уже вносили блюда с дымящейся яичницей,  щедро обложенной домашними колбасками и ветчинную нарезку с зеленью.
Вошел князь и сел в торце стола, показав Збышеку и Юранду  места с двух сторон от себя. И молодые люди двинулись к столу,  а лишь сев, сразу же и за обе щеки, стали уплетать сочные  колбаска.
Витовт улыбнулся, затем показал, что можно наливать вино. А сам подвинул к себе серебряную чашу с грецкими орехами и начал раскалывать их, сжимая в ладони.
Затем, выпив бокал сладкого ароматного вина, хозяин замка вышел из-за стола, прихватив лишь часть сладкого  яблочного пирога, оставив своих оруженосцев далее трапезничать самостоятельно.
Однако ему не спалось, да и кровать оказалась недостаточно просушенной,   вскоре он вышел на открытую площадку замка. Светало,  а вскоре и вовсе  стали проступать  знакомые очертания  местности.  Он смотрел на зубчатые стены своего замка, которые тянулись над скальным обрывом, на  фортификационные сооружения и дома, хозяйственные постройки и сады, что укрывались от ветров стенами замка, а также на поля, что раскинулись за этими же  стенами, но уже с другой стороны… 
Но вот, что интересно, всё  это почем-то уже не казалось  ему  такими  притягательными, как ранее. Что-то, очевидно, изменилось в нём самом, потому, как замок в Болотном стал роднее и ближе,  и князь даже подумывал, что зря он вообще вернулся в Вильно, но, что сделано, то сделано.
Половину дня он просидел с управляющим, который докладывал о доходах и расходах его  имения, потом они спустились в подвалы, где Витовту были показы съестные запасы и хранящиеся вина. Больше всего его расстроило то, что  было изрядно  запущено оружие, порох явно был сырым,  и в случае нападения обороняться было бы нечем, но что взять со старика…

После завтрака Збышек и Юранд  были отправлены в оружейную, чтобы привести в порядок оружие и боеприпасы.
— Уж не воевать ли собрался наш пан?  Но с кем? — задал вопрос Збышек, когда увидел большое подвальное помещение,  заваленное всевозможным оружием и броней.
— Займись делом, брат. Тут работы дня на три не меньше. В любом случае князь прав, в таком виде всё оставлять нельзя…
— Тогда нужно было взять сюда всех  наших людей, — снова подал голос  Збышек.
— Князь знает, что делает… — скупо обронил в ответ Юранд.
И братья, засучив рукава, принялись за дело.
Прискакавший через несколько дней, оставленный  им в Вильно доверенный человек, поведал Витовту о том, что Владислав издал грамоту ко всем жителям Московского государства, напоминая им о том, что его выбрали на царский престол всей землей, и, что теперь, достигнув совершеннолетнего возраста, он идет добывать Московского государство, как данное ему от Бога. При этом он обещал, что не будет разорять православных церквей и раздавать вотчин своим людям, а принесет на земли московитов лишь щедрые милости…
А далее послушаем историков.
9 сентября 1618 года царем Михаилом Федоровичем был собран Земский собор всех чинов Московского государства, который единодушно поведал, что согласен стоять за веру православную и, если придется им сидеть с царем в осаде, то будут сидеть не щадя своего живота…
В октябре того же года,   уже изрядно вкусив власть поляков в Смутное время и, возненавидев все совершенные ими неправды, войско московское и народ отстояли свою столицу.
Полякам, в лице канцлера Льва Сапеги пришлось идти на переговоры и услышать следующее:
«Вы нам не дали королевича, когда мы его избрали. Бог свидетель,  мы долго его ждали. Потом от вас произошло кровопролитие  и тогда мы выбрали себе другого царя, целовали ему крест, он теперь венчан царским венцом,  и мы от него не отступим…»
В декабре 1618 года было подписано Деулинское перемирие на 14 лет и 6 месяцев.
Московское государство много теряло от этого мира, но ясно дало понять, что Польше  никогда более не посадить на московский престол королевича Владислава.

Весной следующего года Витовт был вновь приглашен во дворец.
— Рад лицезреть тебя, мой господин, в добром здравии, — начал князь.
Владислав, остановил его речь поднятием своей руки.
— Тебе предстоит важная миссия, — начал он.
— Слушаю тебя внимательно, мой господин…
— Будешь сопровождать в Москву  моего узника Филарета. Это было одним из условий нашего мирного договора. И на какое-то время ты останешься в Москве моим послом. Хочу с твоей помощью понять этот  непредсказуемый народ:  чем он дышит, чем живет, и на что  он все-таки надеется…
Витовт склонил в согласии свою седую голову. 
Уже в замке им было решено, что на время его отсутствия приглядывать за хозяйством  замка останется  Юранд, а молодой Збышек поедет вместе с ним в Москву.
И уже через два дня посольский поезд  Витовта, выдвинулся на восток.
Первый день Витовт и митрополит Филарет ехали молча, изредка бросая друг на друга изучающие взгляды.
Под вечер Филарет попросил дозволения почитать вечернее правило и  несколько удивился, когда во время произнесения им Символа Веры, его главный стражник неожиданно перекрестился.
И уже ближе к ночи, Филарет снова обратился к Витовту.
— Я видел, как вы перекрестились…
— Все верно, я окрещен в православной вере с детства. Мальчиком был взят на воспитание княжной Еленой, дочерью  вашего покойного государя Ивана III  и служил ей до последнего ее вздоха.
— Вот даже как… Но, как же   вы тогда можете служить католическому королю?
— Он же меня не спрашивал, какой я веры, а главное, что служа ему,  я спасаю  жизни жителей своего владения – града Болотного. И пока я служу Владиславу, никто его не разорит, не ограбит и не сожжет.
— Я вас понимаю…  А если…
— Если придут русские?
Филарет кивнул головой.
— Если они не начнут грабить и мучить моих людей, то приму их с  братской любовью и миром. Да и обережная грамота у меня сохранилась, подписанная еще великими московскими князьями…
— Выходит, что, как бы обоим государям служите? — уточнял Филарет.
—  Вроде того… — ответил Витовт.
— А если предстоит выбирать?
— Господь вразумит…
— Пожалуй, что тут вы правы…
Далее они почти не общались, а  более пребывали в размышлениях о неисповедимости путей  христианских судеб.
Уже на землях Московского государства они неожиданно подверглись нападению крупной шайки разбойников. Витовт умело руководил своими людьми при обороне, но силы были неравны… Последнее, что запомнил Витовт это то, что он принял на себя выстрел, предназначенный московскому митрополиту.
Он очнулся уже в кельи какого-то монастыря.
Рядом сидел  с перевязанным плечом Збышек, который также был ранен в том поединке с лихими людьми. Он и рассказал Витовту, что, оставшись вдвоём,  они  спаслись  буквально чудом, так как в последний момент неожиданно показались вооруженные люди, направленные царем Михаил для встречи и сопровождения Филарета до Москвы. И  добавил, что именно Филарет настоял на том, чтобы всех погибших в поединке литвинов похоронили,  а нас, ради спасения, завезли в этот монастырь и попросили сделать все для нашего выздоровления. 
Оправившиеся после ранений, Витовт и Збышек прибыли в стольный град как раз в тот  самый момент, когда  митрополит Филарет  посвящался в Патриархи.
И вот они оба, выстояв огромную очередь, подходят для целования креста к новому Патриарху Московскому и всея Руси.
А далее, все, как в сказке: Витовта, как польского посла и князя поселяют в, достойные сана, хоромах, выделяют средства для содержания, так как их деньги были похищены во время нападения, и через два дня они уже были представлены царю Михаилу Федоровичу, рядом с которым стоял, спасенный ими, Патриарх Филарет.
Теперь Витовт имел возможность сам лицезреть Михаила,  и тот ему явно понравился. К тому же,  он  имел возможность лично убедиться и в мудрости, которая оказалась присуща этому молодому царю.
На фразу кого-то из окружения:  «Надеюсь, что Бог откроет царю глаза, как это было при царе Иване Васильевиче»,   Михаил Федорович мгновенно отреагировал словами:
— Вы разве не знаете, что московские медведи в первый год на зверя не нападают, а начинают охотиться только с летами…
А затем, Витовт   в течение года  внимательно и с интересом наблюдал за тем, как  работает невиданный доселе тандем, когда главой духовенства стал отец главы государства и то, что патриарху оказывалась одинаковая честь, как и царю.
Когда Витовт в очередной раз прибыл ко двору, чтобы сообщить о том, что  королевич Владислав отзывает его в Вильно, то, неожиданно для себя,  получил  из рук  Михаил Федоровича царский именной указ о том, что земли града Болотный даны князю Витовту Литвинову и его роду,  как жалованные  царем вотчины, в пожизненное владение.
А это означало лишь  то, что окрепший царь уже сам не исключает возможности ещё вернуть себя законные  земли русичей, а пока ему предстояло разобраться с тем, что происходило в Новгороде и с его землями, которые вот-вот станут частью Шведского королевства.
Дело в том, что жители Новгорода и ещё ряда городов  в Смутное время уже поторопились присягнуть на верность  шведскому королевичу Филиппу, думая, что именно он станет царем всея Руси. Однако и соглашаться на присоединение к Швеции они не спешили.  Договорились, что  отправят  посольство для убеждения и московских бояр признать царем королевича Филиппа. Однако, взамен этого новгородцы попросили Михаила Федоровича простить им то, что они невольно целовали крест иноземный и умоляли его заступиться за Новгород.  Царь их простил.
Посольство привезло с собой в Новгород тайную грамоту от Михаила Федоровича, где говорилось, что он обнадеживает их свой милостью. Но, как всегда нашелся иуда (думный дьяк Третьяков) который уведомил шведского наместника о случившемся.  Всех послов тут же посадили под стражу и  долго мучили голодом да холодом.
Однако, положение Швеции было в тот момент не менее сложным, так как она сама находилась в военном противостоянии  с Данией и часть её войск стояли у границ Польши.
Тогда Англия, добиваясь для себя от Москвы выгод в торговле, решила выступить посредником в примирении русского царя со шведским королем. Не добившись уступок в землях, а лишь получив щедрые денежные отступные, шведы согласились подписать вечный мир, вернув русским Новгород, Порхов, Старую Руссу, Ладогу, Гдов и Сумерскую волость, а они уступали приморский край с городами Иван-город, Копорье, Орешек и Корелу с уездами. Не трудно заметить, что таким образом,  Русь теряла выход к морю, но появлялась возможность сосредоточить все силы на борьбе с Речью Посполитой.
И вот тогда-то  московские бояре  решили идти вековым путем, то есть через подкуп турок, подстрекая их начать войну с Польшей и тем самым отвлечь на себя внимание Польши.  Турки  брали дары, но с войной явно медлили.
Витовт встретился с королевичем Владиславом  уже в Кракове, где подробно рассказал королевичу о том, чему сам был свидетелем.
— С приходом Филарета были заменены все должностные лица во всех ведомствах, что тут же привело к пресечению злоупотреблений и установлению порядка в управлении государством, что уже к концу года дало свой результат: денег в казне стало в два раза больше, — подробно рассказывал Витовт. — Кроме этого, там была сделана полная опись  государственного имущества. И еще, царская грамота запрещала теперь воеводам и приказным людям брать посулы и гонять людей на свои работы. Особое внимание я хотел бы обратить на то, что царь Михаил установил  сбор с доходов таможен и  питейных кабаков. Одновременно с этим уже Патриарх восстановил работу типографии, основанную ещё при Иване Грозном и теперь печатает там бесплатные книги, которые рассылаются по церквам, монастырям и торговым лавкам по себестоимости, а в Сибирь и вообще отсылаются бесплатно…
— В Сибирь, говоришь? — уже более заинтересованно произнес Владислав.
— Да и на этот факт хочу обратить ваше внимание: при расстроенном состоянии Московского государства важным источником пополнения финансов стала именно Сибирь. В последнее время царь щедро раздает шкуры соболей везде, где нужно было что-то платить или дарить…
— Я уже слышал о шкурах соболей и черно-бурых лисиц, которые  появились в Турции…   — промолвил королевич.
— Они могут себе это позволить, продвигаясь на восток и при каждом очередном захвате новых земель, строя там остроги и облагая туземцев ясаком…  Не уступает сыну и сам Филарет, воздвигает  там же православные церкви и монастыри…
— И все равно, поди,  все воруют… — продолжал размышлять польский  королевич.
— Не скажите, за вторую, а иногда и за первую кражу теперь отсекают руку, а за разбой стали казнить смертью… Но не это самое главное, о чем я хотел бы вас сказать. За границей, думаю, что в Англии,  казной было куплено 10 000 мушкетов с фитилями. Кроме этого в Голландии закупили порох и ядра…
— А вот это уже совсем другое дело… Не иначе, как снова к войне готовятся… Но с кем? С нами или со шведами?
— Думаю, что с обоими…
— Спасибо тебе, князь,  за службу… Проси теперь, что хочешь…
— Изволь, скажу. Яви  милость,  прикажи  выправить грамоты на владение  моим градом и  землями  Болотного  на имя Збышека Литвинова. Он,  пусть  и незаконный, но мой сын. А замок, подаренный мне княгиней Еленой,  прошу тебя, мой господин, принять от меня в свою личную собственность.
— Это в моей власти, но с одним условием…
— Слушаю…
— Пан Збышек должен будет поклясться мне в верности… 
— В этом не сомневайтесь.
  Королевич оценил сей жест доброй воли и уже на следующий день все необходимые официальные документы на имя пана Збышека Литвинова и на его собственность – град  Paistas (Болото) с прилегающими землями,  были подготовлены, подписаны  и вручены Витовту.
Збышек, ещё ничего не знающий об этом уговоре, умчался в замок, чтобы срочно вернуть оттуда  своего старшего брата Юранда.
Король Владислав тепло распрощался со стариком Витовтом, понимая, что время неумолимо и то, что он скоро лишится этого доброго рыцаря и мудрого советчика.  Замок Витота  король Владислав в дар не принял, оставляя его для будущих  наследников Литвинова, на что он искренне надеялся,  а вот  судно с командой, для возвращения в Болотный,  ему подарил.
Через день это судно уже направилось к родным берегам.
В пути Витовту неожиданно стало плохо. Он призвал к себе  верных оруженосцев и сказал им,  где лежит пакет, который им предстоит открыть в случае его смерти, от чего, Збышек и Юранд явно приуныли…
На следующий день, в ночи, душа князя Витовта отошла в мир иной, а уже к вечеру следующего дня  судно с его телом пристало к берегу в Болотном.
Тело вельможного пана сразу же перенесли в храм, где батюшка  Кирилл всю ночь читал по нём Псалтирь.
Утром все жители города собрались на  похоронах.  Служба длилась долго, батюшка Кирилл  читал молитвы медленно и с глазами полными слез, словно вспоминая всё, что знал об удивительной жизни этого русича, некогда  спасшего  жизнь польского короля и много иных памятных дел.
Потом была поминальная трапеза.
Завещание Витовта открыли утром следующего дня.  Из него все узнали, что согласно воле покойного вельможного пана,  Збышек Воеводин, теперь уже, как Збышек Литвинов,  сам становится паном, а значит,  хозяином   замка со  всеми окрестными землями. И то, что шляхтич Всеволод Воеводин направляется управляющим замка Витовта в Литву,  и то, что    брат Збышека  шляхтич Юранд Воеводин будет с этого времени главной Болотного.
Отец Збышека и Юранда Ясько был явно доволен таким поворотом в судьбе своих сыновей, но более радовался  старик Иосиф, видя, как все боголепно образуется,  а значит,   пришло  время и самому  подготовиться к смерти.
Перед отъездом в Литву у шляхтича Всеволода Воеводина состоялся разговор с паном Збышеком Литвиновым.
— Всеволод, хотелось бы расстаться миром. Ты сам знаешь, что мы все время были, как одна семья. Замок там хороший, доход достойный.  Принимай в свои руки бразды правления, а через год я приеду и передам замок уже  в полное  владение твоей семье.  Мне он не нужен, да и  Болотный мне ближе. Так, что осталось только за малым… Найди там себе невесту по душе, а я приеду, чтобы помочь устроить вашу свадьбу…
Остался довольный тем, как разрешились события в Болотном и отец Кирилл, которого некогда привез в Болотный  Иосиф Горский. Их, как вы помните,  некогда свела судьба,  да так, видно, крепко, что вскоре они оба померли, причем,  в один день…
Вас, вероятно, интересует еще судьба Сары? После того, как Иосиф  передал ей слова князя Витовта, сказанные перед своим отъездом, она уехала в Киев и вернулась на остров через год уже с мужем и ребенком. Это  был мальчик, которого они назвали Моисеем.
Прошло ещё десять лет. Лет, прямо скажем, не сахарных. Это срок  немалый, особенно, когда события сменяются с быстротой полета мысли. А если принять, что за каждым изменением хода правления,  стоят люди,  кровно этим задетые и судьбами обделенные, бывшие некогда властными, а ставшие, в один миг, подвластными, просыпавшиеся по утрам, не ведая, какая власть на дворе и проживет ли он этот новый день…
После смерти Патриарха Филарета, царь Михаил Федорович решился-таки  воплотить в жизнь свой давний замысел – вернуть земли, потерянные его предками в Смутное время.  И лучшим поводом для начала военных действия стала смерть короля Сигизмунда III, который умер  чуть ранее Филарета. И московиты, зная, что смерть короля всегда вызывает брожение умов и раздоры среди его подданных и даже непременные  беспорядками, решили этим воспользоваться.
Русское войско пересекло восточную границу Речи Посполитой в октябре 1632 года и взяло в осаду Смоленск, который московиты  уступили поляка под конец русско-польских войн Смутного времени.
В войне, которая  теперь была названа Смоленской (1632—1634) уже король Владислав IV Ваз смог не только снять осаду Смоленска но и окружить русскую армию,  вынудив её сдаться.  Последовавший за тем благоприятный для Польши Поляновский мир, который, в основном, подтвердил границы, существовавшие до войны. Плюс к этому, Московское царство вдобавок наконец-то согласилось выплатить Владиславу отступные в размере в 20 000 рублей за его официальный отказ от всех претензий на московский трон.
Многие историки утверждают, что Владислав был чрезвычайно амбициозен и мечтал достичь большой славы при помощи новых завоеваний. И кроме захвата русского трон  помышлял  и о  завоевание всей Оттоманской империи. Далее, чтобы защитить свои позиции на Балтике король даже заложил верфи, чтобы построить флот Речи Посполитой. В его планах был также захват Силезии, Ливонии и присоединение герцогства Прусского.  Но тут, все его замыслы  встретили серьёзную помеху  в лице польского Сейма, который  жестко контролировал королевскую власть и каждый раз умерял династические амбиции Владислава. Магнаты и шляхта прозорливо смотрела на милитаристские устремления Владислава,  как на средство усиления личных позиций короля и, как правило, отказывались финансировать  эти походы, а также подписывать декларации об объявлении войн, считая, что это распыляет мощь Речи Посполитой.
Король Владислав IV Ваза умер в 1648 году в преддверии  крупнейшего казачьего восстания против польского владычества, которое, кто бы мог тогда подумать, положило начало конца Золотого века Речи Посполитой…

А пока, в Болотном ждали возвращения из Вильно пана Збышека, который уехал туда на похороны короля Владислава.  Он вернулся, когда первый мороз уже сковал землю.  Рассказал о том, как встречался там с Всеволодом Воеводиным  и о том, что, одобрил его предстоящий брак и, как и обещал, передал  свой родовой замок в его полное  владение.
 На следующий же день в Болотном началось еще одно свадебное действо, участниками  которого были братья Збышек  и  Юранд.
Здесь следует заметить, что невольно ставшие хозяевами земли,  братья Воеводины продолжали вести простую и неприхотливую жизнь, что позволило им быть здоровыми и закаленными, привычными, как к ратному делу, так и к труду на земле. 
Невеста Юранда была из семьи зажиточного купца, которая проживала на землях беспокойного юга, а сейчас перебиралась в относительно  спокойные земли Московского государства, но судно задержалось здесь из-за какой-то поломки  и остались в Болотном, который им приглянулся. Уже через три месяца они въехали в свой дом… И вот теперь  их единственная  дочка Анна становится женой шляхтича и главы  города.
Сваты появились на пороге их дома в полдень. Старик Ясько держал в руках  каравай хлеба и бутыль, а  за его  спиной стояли  сыновья Збышек и Юранд.
  Оставив Юранда у порога,  Ясько и Збышек вошли в чистую половину дома, окинув взглядом убранную залу и,  увидев в красном углу икону,  перекрестился.
— Мы охотники на куницу светлоокую, — первым начал отец жениха.  — Люди сказывают, что она  сховалась в вашем доме.
После этих слов  пан Збышек  передал родителям девушки  каравай хлеба.
— А вам какая куница приглянулась? — приняв хлеб, спросил хозяин. — Если  только свою вам отдать, а то она мне уже изрядно надоела, да и молью изрядно поедена…
Гости улыбнулись, а затем увидели и  мать, которая ввела в гостиную  дочь.
 Анне было уже двадцать лет. Она была рослой, с большой косой и с роскошной грудью, что не могло ускользнуть от сватов.
Оглядев невесту,  Збышек пригласил в дом и Юранда.
— Показывай, — говорит Ясько старшему сыну, — какую, из двух куниц будем брать?
Жених, у которого перехватило дыхание, показал пальцем на Анну.
— Согласна ли ты, дочка, взять этого жениха себе в жены?  — спрашивает дочь уже купец.
Анна молча подошла к рослому Юранду, какое-то время внимательно смотрела ему в глаза, от чего он даже пошел красными пятнами, а затем улыбнулась и сунула ему за пояс вышитый ею платок, что означало ее согласие.
Тогда хозяйка дома повязала сватам через плечо рушники, а потом отдарила их своим хлебом…
Однако, скоро лишь сказка сказывается, но не скоро свадьба строиться.
Через несколько дней  состоялись уже заручины, где всё  повторилось снова: и разговор про куницу и повязывание полотенцами.
Только на этот раз сваты принесли в дом невесты уже дорогие подарки.
Жениха и невесту посадили в красный угол,  предварительно расстелив там шубу медведя, которого завалил сам Юранд.  После чего, вышедшие из соседней комнаты подруги невесты затянули  жалостные песни. Гости вместе с хозяевами выпили по рюмке и уговорились о дне свадьбы.
В назначенный день уже весь город собрался у дома невесты.
И вдруг, кто бы мог подумать, Сара,  одетая в вывороченную наизнанку  ту самую меховую шубу, верхом на вилах, трижды  проскакала вокруг квашни с караваем хлеба, разбрасывая вдобавок зерно.
Затем те вилы обдали водой из горшка, переломили и выбросили.
В это время  затрубили в охотничий рожок…   И вот уже молодые соседские парни разыгрывали похищение невесты.
Путь им преграждает   пан Збышек, смело сражаясь с ними  деревянной саблей…
Тут появляется  и Юранд с отцом и давай,  что есть силы,  барабанить в закрытые двери, требуя, чтобы их впустили в дом.
Дверь отворилась, и отец  невесты стал вести с ним переговоры,  а мать в это время подала жениху  миску с водой и овсом.
Жених сделал вид, что собирается её испить, а сам мгновенно перебрасывает через голову. И пока миска летит,  Збышек своей деревянной саблей разбивает её под одобрительный крик гостей.
 Затем наступает черед  женщин. Мать Анны с одной стороны и Сара со стороны жениха, наступают ногами на дверной порог. В руках  у них  горящие свечи, которые они воссоединяют, чтобы обе свечи загорелись единым пламенем, символизируя этим последующее объединение двух родов.
Затем женщины троекратно поцеловались и прошли в дом, а за ним и гости,   где увидели невесту,  сидящую за столом с младшим братом и жениха, который стоял перед ними и снова выдавал себя охотником  за куницей, но мальчик требовал от его достойного выкупа.  И, получив его, а это был богато украшенный нож, он,  обрадованный таким подарком,  залез с ним под стол,  а жених сел рядом с невестой.
После этого, женщины  подошли уже к Анне и стали медленно расплетать её косу. А как расплели, то предложи  ей надеть на голову убор замужней женщины,  но Аннушка, как её научили,  трижды бросала его перед собой.
Во   время  этого действия  Ясько раздавал всем гостям по куску, разрезанного на части,  ритуального хлеба.
Но вот  с убором замужней женщины  закончено и Аннушку  усаживают в повозку, бросая ей в ноги связанную черную курицу.  Юранд трижды обходит эту повозку,  слегка обозначая удар кнута по  спине невесты, и  приговаривает:
— Оставь, люба моя, всё отцовское, прими мое…
И вот уже тронулся свадебные поезд к дому  жениха,  но проехали лишь до берега, где  всем пришлось ещё  на лодках  перебираться на противоположный берег Болотни, где  стоял дом Юранда.
Уже там невесту сажают в красный угол, палочкой снимают с ее головы покрывало и бросают его в огонь печи.
Начинается  общая трапеза с питием хлебной водки и пением свадебных песен.
Свахи в это время уже стелют молодым постель, которые вскоре лягут вместе на соломе и с мешком зерна в головах. Затем  женщины невесту разденут и, внимательно осмотрев, наденут на нее чистую рубаху.
Замечу, что если жених вдруг окажется неспособным выполнить свой супружеский долг, по самым разным причинам, то невеста  повелит ему привести дружка.  И пан Збышек, намекая на это, под веселый смех толпы, уже стоит под дверью их спальни.
Через какое-то время окровавленную рубашку невесты показывают пану и  гостям,  после чего   Збышек велит отправить в дом невесты  бутылку, к которой прикреплена  кисть  красной рябины.
— Теперь ваш черед, пан Збышек привести в свой замок панночку, а нам  добрую госпожу,   — произносит, дерзко улыбаясь, Сара и толпа заливается  веселым смехом.
Ох уж эта Сара, она словно бы догадывалась о чувствах  Збышека.   Да и ему, что уж таить, нравилась Сара. Но,  для сохранение родов,  каждому из них пришлось идти на жертвы. В результате, Сара получила мужа, которого не любила, а Збышек власть, к которой не стремился…

На следующий день на попутном судне в Болотном появилось сразу два священника. Один был православным  и его звали отец Марк, а второй – польский ксендз Калик.
Через неделю они поделили Болотный на право — и левобережный, где каждый, заняв свой храм,  стал полноправным владыкой…  А затем, по требованию святых отцов, началось великое переселение народов: все православные Болотного обязаны теперь были  перебраться на правый берег, а все семьи католиков — на левый.
Пан Збышек лишь развел руками. Более того, зная его, как рыцаря Польской короны, ксендз  первым делом пришел к нему в замок  с рядом требований, начиная с  его личной исповеди…
Могу лишь предположить, что в  Болотном, как и во всей Речи Посполитой,  в тот год  также закончился  и их Золотой век…


               
       Глава XX.
       ЧЕТВЕРТАЯ СИЛА

В 1638 году произошли события, которое  положили начало крупным изменениям,  казалось бы, уже устоявшихся границ на сопредельных землях Юга Руси. Точнее,  границ Речи Посполитой и Центральной Руси. А началось все с того,  лихие люди на Дону сначала, в надежде на крупный выкуп, пленили, ехавшего в Москву  турецкого посланника, а не получив выкуп,  предприняли внезапный штурм и взяли у турок… Азов.
Затем, чтобы заручиться поддержкой Москвы, они известили царя, что лично объявляют начало войны Турции с целью… освобождения христианских пленных.
   Царь Михаил Федорович их пожурил, но сказал, чтобы они не сдавали Азов. Он понял, что пока Речь Посполитая ослаблена, можно было бы возобновить начатое при Иване Грозном, овладение Крымом,  после чего  он предложил донцам охранять уже свои границы от татарских набегов потому, что крымский царевич Сафа-Гирей стал жестоко мстить  приграничным поселениям за Азов.  И тогда донцы неожиданно просят московского государя принять Азов под свою власть. То есть произошло то, чего Михаил Федорович, казалось бы, и добивался, но… 
В Москве  мгновенно собрали Собор, из людей «добрых и умных, с кем о том деле говорить можно» и задали им вопрос: воевать ли нам в сей час с султаном или мириться, а значит,  отдать Азов?   Посылать ли туда московских воевод или нет, учитывая, что донцы люди вольные и слушать их не станут? 
Тут чей-то лукавый ум предложил собрать со всего государства охочих до войны людей и выставить их против нечестивых басурман,  как бы по собственной воле.
Такова была мысль и сказка…
Чем же там всё обернулось? В то время, как в Азов к донцам потянулись со всех концов Руси свободные, точнее беглые, и  обиженные служивые, в Москве уже принимали  очередного турецкого посла,  заверив его, что казаки Азов непременно вернут, а нет, так царь повелит тех воров побить…   
Казаки перехватили  одну из царских грамот. Естественно, что их возмутило то, что  в ней они были названы ворами.  После чего они решили строить свою дальнейшую судьбу уже  сами.
А царь Михаил Федорович Романов, пораженный смертельной водянкой,  в 1645 году умирает, не ведая того, что невольно выпустил из бутылки джина, который сам  вскоре восхотел поцарствовать на землях  всего Юга. 
В это время на Руси  начиналось тридцатилетнее царствование Алексея Михайловича, получившего прозвище «тишайшего»,  так как никто не мог превзойти его в строгости соблюдения постов, в стоянии на церковных службах и совершении  земных поклонов, которые  он клал тысячами. К тому же, новый царь отличался трезвостью и умеренностью в еде, хотя к его столу подавалось до семидесяти блюд. Ну и, конечно же, Алексей Михайлович был примерным семьянином, не ведая того, что за его спиной ближайшее окружение царя  немыслимо обогащалось. 
Проводя большую часть времени в храмах и в монастырях, царь практически не ведал своего народа и того, что у его народа давно  накипело.  И вскоре, казалось бы, богомольный люд  взорвался. Волнения начались в Москве.  Разгоряченный народ толпами врывался в дома боярской знати, замеченных в бесчинствах и притеснениях,  крушил  их терема, вскрывал замки,  а затем вытаскивал  и показывал народу, находившееся там золото, драгоценности, меха…  А нечестивцев, которых удавалось поймать, забивали до смерти палками… 
Если бы не  начавшийся в Москве пожар, то и неизвестно чем бы всё закончилось. После того, как оправились от пожара,  царь пообещал народу о введении справедливого  правосудия, а сам суд перешел исключительно в руки приказов.
Правда, вскоре появляется приказ Тайных дел, положивший начало и Тайной полиции. Именно тогда на Руси узаконилось страшное «государево слово и дело», когда доносивший,  часто на соседа,  в измене или в каком злоумышлении, объявлял, что за ним  стоит  «государево слово и дело». Именно в этих случаях назначался розыск,  и даже использовали пытки. И если человек под пытками ломался и признавал свою вину, то сосед-доносчик забирал  себе его дом.
Но надо сказать, что удача московского мятежа  дала повод к беспорядкам и даже к крупным восстаниям в Новгороде и Пскове. Там так же искренне считали, что царь ничего не знает, что всем управляют злые и жадные бояре, которые отпускают за море казну и хлеб в ущерб Русской земле… Так же ударили в набат и началась «гиль», когда стали грабить дворцы новгородских и псковских богачей…
Правда, нас эти земли уже менее интересуют потому, что в это же самое время настоящая война развернулась на южных окраинах Речи Посполитой, где свои права на  все её земли стало вдруг  заявлять казачество, вновь ссылаясь на утеснения там православных.

Так,  кто же  такие казаки? Казачество, как пишут историки, зародилось на окраинных (южных) землях в XV веке преимущественно из людей, как мы уже писали,  наказанных кнутом, либо по какой-то причине, обездоленных и бежавших туда в поисках лучшей жизни,  попов-расстриг и, допустивших крупную растрату,  служивого люда,   назвавших  себя вольным казачеством.
Изначально, это были люди преимущественно из Московского,  Литовского и Рязанского княжеств.  Со временем, уже из самых разных уголков Руси к ним стали стекаться те, кто и сам  искал подобной свободы. 
Далее, позволю предположить, что казаки на протяжении нескольких веков  ассимилировались с  местными жителями,  привнеся на эти земли то, что было самобытным и характерным для  них, а что-то переняли и  от них. Вскоре  на белом свете появился новый  локальный этнос,  — казаки. В них  соединился взрывчатый, как гремучая смесь,  нрав южан, непокорный и часто жестокий, характер северян, а также черты зело упрямого и суеверного  народа, как  из центральной, так и   восточной части  земель   Руси, которые в конце XVI века уже образовали несколько крупных  разбойничьих сообществ, как правило, в низовьях рек Днепра, Дона Яика и Волги. Почему именно в низовьях этих судоходных рек?  Чтобы грабить там  караваны торговых судов,  проплывавших по этим рекам.   
Затем, как мы уже знаем, московский царь Алексей Михайлович первым решил использовать этот вооруженный потенциал в собственных  целях, то есть дать этим вольным казакам официальный статус казачьего войска, но, посадив на жесткий и короткий поводок, то есть, хотел сделать  их сторожевыми псами южных окраин Руси.  Посадить на поводок не получилось, так как последующие попытки приведения их к единообразию  и порядку  мгновенно приводили к восстаниям казаков, которые последующими государями жестоко подавлялись. Но казаки, вошедшие во вкус власти,   уже видели себя во главе  настоящего казацкого государства на всей территории бывшей Киевской Руси, включая земли Поднепровья и Полесья, которые позже  будут отнесены к землям юго-восточной Белоруссии. Но для этого им нужно было вступить в военное противостояние, как минимум,  и с Крымским ханом, и с Речью Посполитой, и с Московским государем…
Первым  претендентом на  такое царствование стал Богдан Хмельницкий,  по одной из версий имевший наши корни.  То есть,  не исключено, что он родился на землях  одного из западных  княжеств, которые впоследствии будут  отнесены к землям Белоруссии.
Есть документальное свидетельство и о  том, что он был осужден за участие в набеге на имение польского подстаросты,   а  далее,  спасаясь от суда,  Богдан Хмельницкий бежал на приграничные земли, так называемого Дикого поля, назвавшись там сыном подстаросты, то есть  шляхтичем, что было привычным, так как казаки свой статус сами  приравняли к шляхте.   
Доказательством того, что  Хмельницкий не был родовитым шляхтичем,  является и сам образ его жизни. Судя по  документам,  будущий гетман читал мало, любил народную поэзию и народную музыку, сам играл на бандуре,  особенно любил веселое застолье, где был  радушным хозяином.  На его столе всегда была  простая  пища, из пития  он любил горилку и медовуху.   И еще. Лишь в  торжественные моменты Богдан Хмельницкий надевал на себя церемониальное облачение, в остальное же время одевался просто и  его образ жизни  ничем особо отличался от образа жизни рядовых казаков. Да и покои, казалось бы,  богатейшего гетмана Хмельницкого, по крайней мере,  он таким изображен на  всех исторических полотнах,  были обставлены простой мебелью. Предположить  о том, что в доме жил гетман,  можно был лишь по тому, что в  головах его кровати висел лук и сабля.  Так лук и сабля висели в головах кровати каждого казака…  Но это  всего лишь мысли вслух…

А теперь вернемся в Краков, куда   пан Збышек был спешно вызван новым королем Польши и Великого княжества Литовского  Яном II Казимиром,  —  единокровным братом и кузеном короля Владислава, не оставившего после себя наследников.
— Вот для чего, собственно, ты, пан Збышек,  приглашен  ко мне со своими людьми. Пришла чума,  откуда и не ждали. На юге наших владений, которые соседствуют с землями русичей,  живут странные люди, которые называют себя вольными  казаками. Король Владислав имел неосторожность признать эту вольницу и вот теперь они, используя нестроения  и народные волнения в  Речи Посполитой,    уже взяли Туров, Пинск и Мозырь, а сейчас идут на Гомель и Слуцк. Известно, что их  повсюду поддерживает население,  жестоко  притесняемое нашими панами, а люди некоего Богдана Хмельницкого обещают им создать  на наших землях своё собственное православное государство,   в котором все люди будут свободными… 
— Даже так…  И что я должен буду делать?
— Будешь при ставке  великого литовского гетмана Радзивилла, как мой личный представитель. Хочу, чтобы ты был  там моими глазами и ушами.  Я хорошо знал твоего отца, князя Витовта, знал, что его опыт высоко  ценил и покойный король Владислав.  Надеюсь, что ты, как и твой отец, будешь столь  же предан и мне…
Збышек  согласно преклонил колени.
Через неделю пан Збышек был уже в  ставке гетмана Радзивилла.
Радзивиллы…  Мы уже упоминали о них, а теперь ещё буквально два слова.  По одной их древних  легенд,  их род  происходит из высшего жреческого сословия языческой Литвы и начинается с Нарнимунта – сына  жреца Лиздейка. А далее, уже сын  Нарнимунта   – Сирпутис   женится на ярославской княжне. От этого брака был сын Войшунд крестившийся под именем Христиан, подписывавший впоследствии, вместе с отцом Виленско-Радомскую унию,  и у которого был  родной сын Радзивилл,  от которого, собственно, и пошел сей род.   Во времена,  о которых мы рассказываем,  это был уже один из самых богатейших родов Великого княжества Литовского, который в начале XVII столетия имел своё собственное войско из шляхты и  крепости (Слуцк, Несвиж, Биржи, Кейданы).
И вот, когда войско Богдана Хмельницкого вышло на Гомель и Слуцк, естественно, что это затрагивало  уже не только будущую судьбу Речи Посполитой, но и личные интересы гетмана Радзивилла  сменившего,  оказавшихся пленными казаками,  гетманов  Потоцкого и Каминского.
Пана Збышека быстро вели в курс  событий, предшествовавших началу боевых операций войска Речи Посполитой с  казачьим  войском  Богдана Хмельницкого. И вскоре он узнает, что не только московский царь желал сделать казаков своими цепными псами, на эти же грабли напоролся  и король Владислав, который  решился затеять войну с Турцией (1646) с использованием этих же самых казаков, которые и должны были спровоцировать её начало. Этой войной  он хотел в первую очередь упрочить своё собственное положение и с этой целью  даже выдал королевскую грамоту,  закрепляющую казацкие права и привилегии, а главное  – признающую за ними,  занимаемую ими территорию…   То есть те земли, что были за порогами Днепра и именовались, как Запорожская Сечь.  Узнав о переговорах короля с казаками, сейм воспротивился этому,  и король принуждён был отказаться от своих планов. 
Таким образом,  и царь московский, и король польский, вначале, наобещав поддержки и помощи, в последний момент  отвернулись от казаков, оказавшимися двурушникам, когда,  притворяясь преданными одной стороне, тайно действует в пользу враждебной. И тогда  запорожцы решили добиваться своих прав  и добывать себе земли силой… 
И вот уже в разные концы Речи Посполитой тайно отправляются агитаторы, которые и инициируют начальное освободительное движение местных жителей.  Вскоре повсюду запылали костелы, католические монастыри и усадьбы. А когда  на помощь и в защиту  восставшего населения выступило  казачье войско, то это восстание мгновенно  переросло в войну. В результате к осени 1648 года, как мы уже  сказали, в руках повстанцев оказались многие города, и  вот теперь они пытаются захватить Слуцк.
Вечером этого же дня, в палатке гетмана пан Збышек беседовал с  Радзивиллом о главаре казаков, называющего себя гетманом  Богданом Хмельницким.
— Мои люди поинтересовались всем, что можно было узнать о биографии этого самозванца, уж извините, что я его так называю, — начал Януш Радзивилл.  — Ему приписывают и обучение в иезуитском коллегиуме, и последующую службу королю и даже турецкий плен, где с галер его,  якобы,  выкупили родственники? Какие родственники? И откуда они могли взять необходимую  для этого сумму? Как-то это все неопределенно.  И вдруг мне сообщают о том, что в 1635 году  он получил  золотую саблю за храбрость, а главное  за спасение короля Владислава от русского плена во время одной из стычек под Москвой. Вы что-нибудь об этом знаете?
— Положим, насчет его храбрости я бы ещё и мог согласиться, — произносит уже Збышек.   — Но, насколько мне известно, будучи королевичем,  Владислав действительно участвовал в военных походах  против России, но это было, если мне память не изменяет,  в 1617—1618 годах, но никак не в 1635… А уже если говорить о стычках под Москвой, то можно вспомнить лишь переговорную миссию короля Сигизмунда, в которой он принимал участие под Смоленском, но войска московитов тогда были разбиты.
— Тут я с вами, пан Збышек, полностью согласен. Или еще одна история, что передается из уст в уста о том, что он успел даже повоевать на стороне французского кардинала Мазарини, когда,  якобы,  привел к крепости Дюнкерк двухтысячный отряд казаков…
—  Не исключаю, что может быть, какой-то другой Хмельницкий и воевал с наемными казаками во Франции.  А,  что у него с семьей?
— Там, как говорят, случилась трагедия, когда некий подстароста выпорол чуть ли не до смерти его сына и похитил молодую жену… И когда он понял, что его жалоба с просьбой о защите,  не была услышана ни судом, ни Польским Сеймом,  и даже королем, то он посмел прилюдно  сказать, что, имея саблю,  сам защитит свои права. И вскоре, после того, как  действительно  убил своего недруга и поджег  его имение, он и  оказался в Запорожье.  Собрав отряд головорезов,  Хмельницкий первым делом разгромил  наш  гарнизон и принудил к бегству черкасского реестрового полковника Станислава Юрского…. А затем, в союзе с перекопским мурзой Тугай-беем, Хмельницкий выигрывает битвы с войсками гетмана Потоцкого в верховьях речки Днепровой Каменки, затем его победой заканчивается сражение под Корсунью и битва под Пилявцами, где они разгромили наши войска, которые вышли на эти сражения, как на увеселительную прогулку…   В  результате на празднование победы запорожцев из Крыма прибыл,  ошеломленный этими успехами казаков,  перекопский  мурза  Тугай-бей.  И вскоре, под звон колоколов и пушечный бой,  состоялся и торжественный въезд Хмельницкого в Киев, но уже не как грабителя и захватчика польских земель, а как освободителя из неволи православного народа. Есть сведения, что для  встречи с этим освободителем в Киеве, проездом в Москву, останавливался   даже Иерусалимский патриарх Паисий…
— Вот уж, воистину, никто не хочет остаться без дармового куска, что турки, что греки, — произнес Збышек.
— Тут ты прав. Этот патриарх уцепился за идею создания на наших землях отдельного православного княжества, способного упразднить унию. Далее, Паисий даже согласился  передать письмо Хмельницкого московскому царю с просьбой «о принятии Войска Запорожского под высокую государеву руку» а  митрополит Коринфский Иоасаф сам препоясал  самочинного гетмана мечом, освящённым на Гробе Господнем в Иерусалиме.   
— Охренеть можно…
— Согласен. С этого момента заметно  изменилась и риторика Хмельницкого, который, вкусив прелесть победы, неожиданно стал называть себя единовладельцем и  даже чуть ли не самодержцем,  сказав, что воевал за неправду, а отныне пообещав, что станет впредь воевать лишь за веру православную…
— Значит,  уже  окончательно решил уйти под руку Московского царя… 
—  Не совсем… Главной  и тайной его целью является  желание  официально закрепить «казацкую автономию».  Но ведь, что любопытно,  он ищет  поддержку Москвы, а одновременно ведет переговоры и с королем Яном Казимиром. В своём письму ему он пишет, что согрешил, разбив наши войска, а теперь просит сменить королевский гнев на милость и даже готов встретиться, называя свои войска  войском королевской милости…
— Лукавит, сей самодержиц, ой, лукавит… — произнес пан Збышек.
— Скажу больше, письма с таким же содержанием были направлены им и  крымскому хану,  и  турецкому султану,  —  тут гетман сделал паузу, задумался, а вскоре продолжил.   —  Затем была жестокая Зборовская сеча, в которой в плен к туркам чуть не попал наш король Казимир.
— Вы сказали, что чуть не попал? — переспросил Радзивилла пан Збышек.
— Плен короля уже был неизбежен, но Хмельницкий  неожиданно сам остановил битву, и нам удалось увести  его в безопасное место.
— Вы хотите сказать, что Хмельницкий явил, таким образом, Казимиру  свою лояльность?
— О чём вы говорите, просто за его спиной Ян Казимир  уже сумел  договориться с турками и те, за хорошую сумму  отступных,  согласились снять осаду Збаража и Хмельницкому пришлось с этим примириться, потому-то и был дан приказ вернуть войска на исходные позиции.
— Возможно, что вы и правы, а что же было дальше?
— Мы воспользовались  этим моментом и стали собираться с новыми силами.  Вскоре, в местечке Берестечько наши войска вновь сошлись. Но как только под крымским ханом убили коня,  то татары бросились бежать. Поговаривали, что Хмельницкий хотел, было,  воротить хана, да и сам не вернулся, дав своим войскам повод подозревать его в измене…
— И что, гетман, вы намерены теперь  делать?
—Надеюсь, что  сумею разбить этот сброд, — произнес Радзивилл, вставая из-за стола и давая понять, что их разговор окончен. — Да, пан Збышек, чуть не забыл просить, вы лично желаете участвовать в этой битве?
— Непременно!
— Тогда  буду рад видеть вас под своими хоругвями. И мои люди заблаговременно предупредят  вас о времени  нашего выступления.
— Благодарю вас, гетман…
И вскоре, имея 10-тысячное войско,  литовский гетман Януш Радзивилл овладел Туровом, Мозырем, Бобруйском и Речицей, жестоко  расправляясь с участниками обороны этих городов, после чего его войска отошли с земель будущей Белоруссии на юг, где  они овладели Черниговом и взяли Киев.

А в это время в Москве (октябрь 1653)  был созван Земский собор, на котором вопрос о принятии Богдана Хмельницкого с войском запорожским в московское подданство был решён положительно.  Об этом в самом начале 1654 года донесли Хмельницкому,  предложив запорожцам самим выбрать кого-либо из четырёх государей: султана турецкого, хана крымского, короля польского или царя московского и отдаться в его подданство. Казаки, выслушав своего гетмана,  единодушно закричал: «Волим под царя московского, православного»…  Казалось, что Южная Русь наконец-то соединяется с единоверной и единокровной Москвой.
Весть о добровольном присоединении этих  земель к России была полной неожиданностью для правящих кругов Речи Посполитой.   А чем же отозвалось это «волим царя московского» для  нашего народа, что уже столько перестрадал в этой борьбе гетманов,  что мог бы и немного вздохнуть?  Чем? Новым катком,  не менее жестоким и мощным,  когда царь московский решил помочь  войскам Хмельницкого в его борьбе с  Речью Посполитой, но не на землях Юга, а вновь пойдя завоевывать    земли славян,  восстанавливая  их   древние владения. Те самые земли, где со временем образуется Белоруссия.
А началось всё с того, что царь Алексей Михайлович стал регулярно посещать святыни русичей.  И вот уже в конце весны в Москву собраны воеводы и бояре, к которым Патриарх Никон обратился  с проникновенной речью,  призывая на них благословение Божие и всех святых, а затем окропил всех ещё и святой водой.
Воеводы поклонились Патриарху в землю, обещая слушаться его учительских словес.
Затем,  к ним обратился государь.
—Вы уже все знаете о неправдах Польского короля и Великого князя Литовского, а значит, нам предстоит ответить ему за злое гонение на православную веру и за всякую обиду, нанесенную Московскому государстве…
И  в мае царь с воеводой Трубецким, а также в сопровождении дворцовых бояр и ратных людей выступил из Москвы. И это время по городам и весям Речи Посполитой уже тайно читали  царские грамоты о том, что война будет вестись лишь с целью обороны православия от «досадителей и разорителей святой восточной церкви».
Начавшаяся брань шла так успешно, что вскоре почти вся территория,  занятая  некогда Литвой, поклонилась московскому царю.  Но даже в такой сложной ситуации польские магнаты не спешили прийти на помощь литвинам. Почему? Просто их изначально не устраивало равноправное  положение Великого княжества Литовского в составе федеративного государства, каковым являлась Речь Посполитая. Поляки издавна мечтали добиться вхождения литовского княжества в состав Польши.
И вдруг, у русских появился нечаянный союзник в лице  шведского короля Карла Густава, который   неожиданно сам начал завоевывать земли Польши уже с запада.   
А то,  что касается  Литвы, а точнее части территорий наших будущих земель, то  за несколько лет своего владычества, царские воеводы окончательно опустошили захваченные ими   города, обращая обихоженные земли в пустыню,  а  православных, часто против их воли, переселяли вглубь Руси, чтобы было кому возрождать земли Сибири.  И как результат, на брошенных землях от разложившихся трупов, повсюду начались эпидемии и сопутствующий им губительный мор…

Город Болотный, слава Богу,  царские войска особо не  тронули, благодаря именной грамоте московского царя Михаила Федоровича,  как пожизненные вотчинные земли  рода князей Литвиновых. Сам Збышек  к тому времени уже вернулся домой, будучи  тяжелораненым в одной из битв, сражаясь плечом к плечу за Вильно с гетманом Радзивиллом.
Ухаживала за ним Сара. А далее… Збышек впервые в свой нелегкой жизни понял, ради чего он все эти годы жил и сражался, а Сара  наконец-то насладилась счастьем  настоящей любви с тем, кто был ей всегда мил и дорог.  Через год в доме пана Збышека  готовились окрестить его сына, названного Яном в  честь короля  Яна Казимира. Вопрос оставался лишь за малым: в какой вере крестить?  Потому, что  оба священника претендовали на честь  совершить сей церковный обряд.   И дело уже дошло  до их межличностных оскорблений и даже угроз.
Збышек поступил мудро, сказав, что для начала нужно дождаться окончания войны… 

Вездесущий Рим насторожил образовавшийся  тандем Швеции и Москвы,  в результате которого на католическую Речь Посполиту обрушилась мощь протестантской  Швеции и православных русичей.   И вдруг, что было неожиданным для Папы Римского, одним из самых рьяных поборников начала войны с протестантской Швецией стал  Патриарх Московский и вся Руси – Никон. И как тут не согласиться с мнением, что все войны этого, да и последующих столетий, носили  сугубо религиозный характер или прикрывались интересами веры. 
И вскоре московское войско уже вошло в Ливонию, захватив несколько городов.  Но, не сумев после двухмесячной осады взять Ригу,  русские войска вынуждены были покинуть эти земли.
Тогда-то, Польша, видя, что её потенциальные противники неожиданно рассорились, неожиданно сделала Алексею Михайловичу  заманчивое и лестное предложение, а именно: пообещала добровольно, естественно, что после смерти короля Яна Казимира,  посадить  его на польский престол, правда, с небольшой уступкой, сначала вернуть  все земли, отвоеванные русичами у Речи Посполитой. 
Доверчивый Алексей Михайлович с этим согласился, очевидно, подумав, что уступив в малом, он вскоре станет царствовать над всем.
Таким образом, по Виленскому договору, Москва  сама, одним росчерком пера,  лишила себя всего того, что уже было у неё в руках.
  Хитрость поляков заключалась ещё и в том, что сей договор не имел силы,  пока не был утвержден Сеймом, а с этим поляки умышленно тянули. Против этого решения выступило и католическое духовенство, которое заявило, что царь может стать королем только после того, как сам примет римскую веру.  Такого диктата Алексей Михайлович не выдержал, и вновь запылали приграничные с Московским государством города и поселения Речи Посполитой.
Однако же, вернемся ещё раз к Виленскому договору по которому  предполагалось поделить Запорожскую Сечь, названную уже Малороссией,  между Москвой и Польшей,  что мгновенно вызвал недоверие казаков уже и к московской власти. 
Богдан Хмельницкий был настолько раздосадован недальновидностью Алексея Михайловича, что от повышенной мнительности  и восприятия обычных ощущений, как ненормальных и болезненных (ипохондрия) вскоре умер, а его последователь и новый великий гетман Малороссии тут же заключил лакейский договор,  но не с Москвой, а  с Польшей, чем породил междоусобия и неурядицы уже в самой Запорожской Сечи.
Казаки, понимали, что московский царь,  ведет свои политические игры, но  добровольно  лечь под Польшу уже не собирались, справедливо считая это было бы самым ужасным для них бедствием.
И вот,  словно и не было виленского договора,   король Ян Казимир, неожиданно начав военные действия против московитов,  быстро вернул себе Вильно,  временно оставив за Москвой лишь Смоленщину и  Северские земли, а также Левобережье и Киев, которые также считались пока землям Московского государства.  После чего подписал  соглашение с московскими дипломатами о перемирии на тринадцать с половиной лет.

Видя явную слабость Москвы и её готовность идти на уступки,  Польша мгновенно   заключает мир со Швецией, сознательно уступив ей Ливонию.   Обезопасив себя этим договором,   Казимир  делает попытку отвоевать земли левого берега Днепра.  Однако казаки тут же призвали себе в помощь крымских татар,  которые,  разорив большое число приграничных польских  городков,  увели в полон более  ста тысяч человек.   Но изрядно досталось и самим казакам,  некогда цветущая Малороссия  претерпела изрядные опустошение,  став теперь гостью в горле, как  у поляков, так и  у великороссов, которые  теперь  и сами  стали бояться  доверять казакам.

Мы же,  на время,  вернемся в Болотный, так как  там появился гонец, который сообщил пану Збышеку, что его призывает  к себе король  Казимир. И через какое-то время, уже  будучи в летах, Збышек вместе с  подросшим сыном предстал перед  королем Польским, Великим князем Литовским, Прусским, Мазовецким, Ливонским, Смоленским, Черниговским, а также наследным королем Шведов, Готов и Вендов  — Яном II Казимиром.
Збышек сразу же  обратил внимание на то, что и король выглядит уставшим. Да и понятно, три войны, которые он провел,  став  королем,  явно давали о себе знать.
— Как назвал сына? — был первый вопрос Казимира, внимательно всматривающегося в лик мальчика.
— Яном, мой господин…
У короля не иначе, как слегка перехватило дыхание, он даже поднес руку к горлу, а потом, стараясь незаметно, смахнул выступившую слезу.
— Ян Литвинов…  — справившись с волнением, произнес король. — Какое прекрасное сочетание слов и звучание. Господи, когда же ты вразумишь мой народ, что нельзя впрягать в одну карету коня и трепетную лань…
— Это вы о нашем союзе с Польшей? — уточнил Збышек.
— Да, твою Литву я уподобил лани… Не хотелось бы, чтобы меня посчитали пророком, но верь мне, Збышек, если паны и шляхта польская не изменится, требуя себе всё больше и больше привилегий, то очень скоро Польша погибнет от вторжения иностранцев.
— Вы имеете в виду московитов?
— И Москву тоже. Она, как я понимаю, отторгнет у нас  все  древние земли русичей, да и саму Литву, возможно, что дойдет и  до Вислы…
— А кто ещё?
— Думаю, что Пруссия  захочет также вернуть себе  сначала все свои земли, а затем  займет и саму Польшу.
— Есть кто-то ещё в этой голодной своре? — задал свой очередной вопрос Збышек.
— Есть…  Австро-Венгрия, которая постарается оттяпать себе Краков и смежные королевства.
— Не радостную картину вы мне обрисовали, мой господин. Но, как же вы, что будет с вами?
—  Признаюсь тебе первому. Через несколько дней я отрекусь от трона, пусть затем, как пауки в одной банке,  наши паны съедают друг друга…
— Смогу ли я, мой господин, быть рядом  с вами после  вашего отречения?
— Благодарю за неожиданное предложение помощи, мой дорогой пан Збышек, но я надеюсь теперь лишь на помощь свыше.   А тебе  обещаю, что буду молиться за тебя, и твоего сына Яна…
— Благодарю вас, мой господин…
Казимир подозвал к себе Збышека вместе с сыном. И протянул своему рыцарю руку для поцелуя, а мальчика благословил, перекрестив его  кудрявую голову.  Уже позже, будучи сам при смерти вельможный пан Збышек узнает, что Ян Казимир  уехал в Париж, где получил аббатство Сен-Жермен-де-Пре, став его аббатом и умер спустя четыре года после своего отречения.

В начале января 1676 года уже в столице Московского государства средь бела дня неожиданно трижды зазвучал колокол Успенского собора.  Он возвестили московскому люду о смерти самого  «тишайшего» из царей. Правда существует версия, что и он, подобно Яну Казимиру, ушел в какой-то монастырь, надеясь, что его сокровенные молитвы помогут Московскому государства больше, чем пушки, а главное, что для этого не нужно будет губить свой собственный, данный ему в удел, народ.
Историки утверждают, что перед  этим он благословил на царство своего сына, приказал выпустить из тюрем всех узников, освободить из ссылки всех туда  сосланных и заплатить за всех тех, кто содержался в узилищах за личные долги…. И, причастившись Святых Тайн Христовых, пособоровался и  стал  спокойно ожидать своей кончины. 

А в  Речи Посполитой уже  шла борьба претендентов за освободившийся престол. Историки утверждают, что на бесчисленных  заседаниях Сейма противоборствующие стороны нередко выясняли отношения с помощью кулаков и даже  сабель.
Кто же представлял эти противоборствующие стороны? 
Это кланы богатейших магнатов Радзивиллов, Сапег, Пацов и Огинских.
И если 40-50 годы этого столетия были годами верховенства Радзивиллов, то с 1680 года и позже в Великом Литовском княжестве возвышается дом Сапегов.
На очень короткий срок магнатам Радзивиллам и Огинским удалось привести к власти и сделать новым королем Яна III Собеского,   хотя историки называют и вторую причину: жена польского гетмана Собеского  по имени Марыся лично встречалась с французским королем Людовиком XIV. Чем она его обольстила мы того не ведаем, но есть мнение, что  именно  французские деньги помогли её мужу стать монархом Речи Посполитой.
Придя к власти, Собеский решил продолжить боевые действия против Турции, не обращая внимания на то, что Людовик имел с ней союзный договор, а в результате родственники Марыси не получили при французском дворе ни ожидаемого признания, ни ранга «иностранных принцев». 
Не смотря на брюзжание жены,  это не останавливает монарха, желавшего раздвинуть границы Речи Посполитой до Черного моря. Ради этого, в 1686 году он предлагает Москве «Вечный мир», отказываясь от всех претензий на Киев, что, естественно, не понравилось ни панам, ни шляхте. А тут еще  начавшиеся свары в семье самого Собеского, когда сыновья исподволь уже начали борьбу за  будущую власть, становясь ставленниками той или иной иностранной державы, а Марыся, не обращая ни на кого внимания,  уже открыто торговала важными государственными должностями.

Мы же вернемся к клану Сапегов,  которые   в это время заняли важнейшие посты в литовском государстве: Ян  был великим  гетманом,  а Бенедикт – великим поскарбием (казначеем).
И вот, стремясь ограничить их власть,  уже при новом короле Польском и великом князе Литовском Августе II, Радзивиллы  в союзе с  Огинскими,  поднимают оппозиционное движение силами подвластной им шляхты, которая потребовала от короля, чтобы тот решил извечную проблему, а именно, уравнял в правах литовскую шляхту  с польской, а главное, чтобы по мере возможности ограничил власть клана Сапегов в распоряжении войском и финансами Великого княжества Литовского.
И пока король вникал в проблемы, на землях Литвы, а точнее на наших будущих землях,  началась настоящая гражданская война со всеми вытекающими последствиями. Она закончилась лишь в 1700 году сражением под Олькениками, в котором приняло участие свыше 20 тысяч шляхтичей с обеих сторон, и в котором Сапеги со своими сторонниками  потерпели  жестокое поражение.
Здесь важно отметить, что в отличие от своего предшественника, король Август II также желал военным путем увеличить свои владения. Но, как показало время, он думал не о расширении границ Речи Посполитой, а о землях своей родной Саксонии. Новые же его подданные, все эти, как он говорил, поляки,  литвины и русичи, а точнее предки наших будущих земель, виделись ему в качестве пушечного мяса, с помощью которого он  мечтал осуществить ужу свои грандиозные планы.   Его не беспокоило то, что страну лихорадило, что магнаты, как волки,   сцепились в шкуры друг друга, это ему было только на руку.   
И еще, думая о возможной войне со Швецией, Август II очень хотел  сделать своим союзником  молодого царя московского Петра I.  Тем более, что обстоятельства этому  благоприятствовали. Новый русский царь после того, как разгромил бунт четырех стрелецких полков, позволил себе немного передохнуть в Европе. 

О Петре I и об их встрече чуть позже и подробнее, а пока вернемся на несколько лет назад в Болотный, где в это же время возникла пря уже между священниками. Воспользовавшись тем, что в Москве начался новый церковный раскол, ксендз, через свою паству, начал переманивать православных к себе.
И вот после службы уже на переправе можно было слышать следующие суждения:
— Вы,  поди, и не слышали, что под Калугой какой-то женщине было видение, что надо бы все  ваши церковные книги сжечь потому, что в них напечатана ересь…
Православные переглянулись.
— И уже больше половины церквей стоят на Великой Руси без священников потому,  что  они антихристу присягнули,  и патриарх Никон отправил их в запрет…
Православные вздрогнули.
— Константинопольский  патриарх порицал, что в вашей церкви мужчины и женщины стоят вместе во время богослужения, а не раздельно…
— И что в этом страшного, если муж и жена, а также  брат и сестра вместе стоят? — спросила  кто-то из православных.
— Женщине следует безмолвствовать, — не унимался католический последыш, уже  чуть не брызгая слюной. — Когда вокруг нее только мужчины,  да ещё и разного возраста,  как ей тут   сохранить помыслы в чистоте?
— Понятно, у кого чего болит, тот о том и говорит, — произнес  в ответ  сторонник греческой веры.
— И что вы всё  ещё двумя перстами креститесь, или забыли о  том, что ваш патриарх предает таких проклятию?
— Это вы, видимо забыли, что некогда антиохийский патриарх Мелентий уже спорил по этому вопросу с арианами (отличное от христианства богословское учение). И вот тогда, желая убедить их в силе крестного знамения, он поднял руку, показывая  им сложенные вместе три перста, но ничего не произошло. А после этого он  поднял вверх руку с двумя перстами, пригнув третий, то тут же было явлено знамение – «огнь изыде»…
Подобного рода споры были не только с поборниками православной вера, а и среди самого священства, которые   приводили даже к потасовкам с кровопусканием.
Причиной многих раздоров были и грубые ошибки в печатных книгах. А кому сверять тексты церковных служебных книг с греческими первоисточниками,  когда  сами патриархи были  часто недостаточно образованы. Что же тогда говорить про переводчиков и переписчиков, многие из которые едва азбуку знали и не ведали что  буквы бывают согласными, гласными и двоегласными,  или  о восьми частях речи, знаниях про род,  времена, лица, наклонение  и залоги…
Хотя, Бог свидетель, старались  они добросовестно…
Или спорили по причине того, что на Востоке троеперстное изображение крестного знамения, а у нас двуперстное… Но ведь двуперстным сложением молились все наши древние подвижники, думаю, что они ведали, что творят.  И наложение патриархом Никоном проклятия на двуперстие в глазах многих верующих подразумевало и проклятие святых русской церкви, отказ от  собственных священных преданий.
Ещё покойный царь  Алексей Михайлович как-то  заметил патриарху о том, что не столь важно двумя или тремя перстами человек славит Иисуса Христа, главное, что он Его славит и стремиться жить по-божески. И, что все эти отличия, которые даже не известны простым верующим, несущественны, если в основном, как церковь, мы едины… К тому же,  речь идет не о протестантских нововведениях, а о том, чему предки придерживались издревле…
Несомненно,  одной из причин церковного раскола на Руси стала ещё и  неограниченная власть  патриарха Никона, который и себя, скажем прямо,  почитал часто Великим государем.  А главное, что,  не имея должного воспитания и образования,  а  точнее истинной веры,  Никон следовал не духу, а букве церковного устава, всерьез возомнив, что может стать  просветителем своего народа. 
Всё это не могло не привести к волнениям  среди  духовенства. По  монастырям уже пошли книги  «О Вере»  и грамоты с мистическими предсказаниями о скором конце света и появлении Антихриста.  Тех, у кого они были обнаружены,  сажались на цепь и мучились в церковных узилищах, в лучшем случае лишались своих приходов и ссылались на нищенскую жизнь.
За резкие выходки и постоянное вмешательство патриарха Никона в мирские дела бояре называли его зверем лютым, а то медведем или волком.
В какой-то момент произошло охлаждение к патриарху и со стороны царя Алексея Михайловича, до этого считавшего Никона своим самым близким другом и советчиком. И в результате, патриарх, впервые в отечественной истории,  собором Вселенских патриархов был низложен.
Правда,  и все противники никоновских исправлений стали почитаться раскольниками. Неожиданно для себя, они были преданы жестокой анафеме (отлучение христианина от общения с братьями и сестрами по вере и недопущение к церковным таинствам).
О, если бы Никон не был столь упрям, прямолинеен и горяч, то исправления «буквы» в церкви совершилось бы тихо, без церковных ям для священства и самосожжений нескольких тысяч  православных почисленных, как раскольников. А в результате, огромное число верующих, обвиненных в несогласии с никоновским исправлениями,  невольно и на целые столетия, стали не только противниками церковной власти, но и власти государственной, которая встала на сторону церкви.
А как же Болотный, спросите вы?
Пока же наших верующих эта беда не коснулась, так как эти земли в тот момент были под властью Великого Литовского княжества. Но, уже престарелому  пану Збышеку пришлось-таки вызвать к себе обоих священников.
— Что, святые отцы, поделить не можете? —  спросил их Збышек. — Чего вам не хватает?
Священники молчали и лишь бросали друг на друга испепеляющие взгляды.
— Что глазами зыркаете? — вновь обратился к ним вельможный пан. — Или вы, исповедуя единую веру, не братья во Христе?  Мне грустно видеть, сколько через ваши споры о вере сделалось распрей в наших людях. Еще несколько лет тому назад такого не было.
— Если бы этого не было угодно Богу, — начал ксендз, — то все люди всё видели и понимали бы всё одинаково, а раз сего не происходит, выходит, что и веры у нас разные…
— Лукавишь, отец. Разделение в вере произошло через людей, исповедующих принцип  — разделяй и властвуй. Бог  по своей великой любви, нас всех  терпит.  Но я не Бог, хотя всякая власть от Бога, а потому говорю вам: обоих сажаю в узилище…  А мы в посмотрим, к кому  из вас первому  Бог придет на помощь.

       Глава XXI.
        ОГОНЬ,   ВСЁ ИСПЕПЕЛЯЮЩИЙ


Посмотрим и мы, а пока вернемся снова на земли Московского государства, чтобы понять, как же царь Петр I пришел к власти.  И начнем с того момента, когда на царский престол взошел старший сын покойного царя Алексея Михайловича –  четырнадцатилетний Федор, страдающий неизлечимой болезнью ног. Его правление было, как пишут историки,  периодом господства приказного люда, а власть сосредоточилась в руках бояр и дьяков, находившихся в приближении к  молодому царю.
Внешняя политика при нём застопорилась в делах с Малороссией и в неприязненных отношениях с Турцией, а во внутренних делах все еще не утихало волнение, связанное с  церковным расколом. Историки пишут о повсеместном появлении  фанатиков, которые заводили пустыни и увлекали в них,  вслед за собой,  толпы доверчивого народа, поучая их не ходить в церкви, не креститься тремя перстами и ждать конца света. Наибольшее число таких пустынь появилось  на севере, на Дону и в Сибири. Воеводы приводили войска, чтобы их разгонять, а тем сами себя сжигали, оправдывая это примером христианских мучеников, которые не желали поклоняться идолам. Религиозный фанатизм, как показало время, стал самым страшным, как  тогда, так и поныне.
Но нас пока более интересуют иные вопросы, связанные с жизнь молодого царя. Оказывается, одним из наставников царя Федора  был выходец из наших земель – монах Симеон Полоцкий, прививший царю склонность ко всему польскому и научившим его свободно говорить на польском языке. Некоторые исследователи предполагают, что он знал и латынь. Но то, что Фёдор III Алексеевич интересовался европейской политикой подтверждено тем, что на заседании Боярской думы ему и боярам зачитывали составленные в Посольском приказе обзоры западной прессы (куранты).
Далее. Короткое царствование Фёдора Алексеевича ознаменовано и некоторыми важными реформами. В 1678 году проведена общая перепись населения, а, например,  в 1682  году было отменено,  парализующее армию, местничество, то есть был положен конец опасному обычаю бояр и дворян считаться с заслугами предков при занятии должности. Теперь главным критерием продвижения по службе стали личные способности и выслуга лет, а для сохранения памяти предков были введены родословные книги.
И еще… Продолжая репрессии против старообрядцев был сожжён с ближайшими сподвижниками протопоп Аввакум, по преданию, предсказавший близкую смерть царю, хотя об этом и так было хорошо известно боярам из ближнего окружении больного государя.
После шести годов правления царь Федор III  умер в возрасте 20 лет, не  сделав распоряжения относительно престолонаследия. А так как следующий за ним  царевич Иван тоже был болен,  то по благословению нового патриарха Иоакима на московский престол предложили возвести Петра,  сообщив народу, что умирающий Федор,  якобы, сам вложил державный скипетр в его ладонь… 
И этот полу-обман, не без участия некоторых бояр, вызвал волну протеста уже стрельцов (охранители царской особы).  Тогда, чтобы успокоить народ,  на царство венчали сразу двух царей: двух малолетних братьев Петра и Ивана. Однако же, восставшие стрельцы и на этом не успокоились а, вновь, ворвавшись в Кремль,  настояли на том, чтобы царевна Софья Алексеевна приняла на себя управление государством по причине малолетства её братьев.  Пришлось пойти и на это.
Что же представляла из себя Софья, если во главу такого государства поставили девицу, что было событием невиданным до того дня.
В доме Романовых, боясь греха соблазна, а также порчи,  царских дочерей держали на положении затворниц. И вдруг после смерти царя Алексея Михайловича они неожиданно очутились без всякого надзора, так как их сан не позволял никому из поданных им перечить. 
Софья, которая имела  незаурядный ум, неожиданно приблизилась к Федору и почти не отходила от него, когда царь  страдал своим недугом. И таким образом, она приучила бояр к своему постоянному присутствию в палатах Кремля. Более того, она имела возможность слышать все разговоры о государственных делах и при своем уме, могла давать иногда разумные советы Федору, а тот их озвучивал боярам. К тому же, из детей покойного государя она была старше всех по возрасту (25 лет), правда отличалась чрезмерной тучностью,  но это тогда считалось красотой в женщинах. И когда после смерти брата Федора, Софья вдруг поняла, что ей сейчас предстоит поздравлять Петра с избранием на царство, то это её всерьез возмутило.
И на Руси впервые произошел настоящий бунт,  к чему, собственно, народ и подтолкнули стрельцы.  А началось все с того, что во дворце кто-то вдруг возьми и крикни, что, мол, какой-то боярин чуть не задушил царевича Ивана.  Ударили в набат, стрельцы схватились за оружие и вместе с народом бросились в Кремль.
Далее, как пишут историки, вовремя затворить ворот Кремля не удалось. Стрельцы нападали на кучеров боярских  карет, перерубали ноги  лошадям, выискивали по углам прявшихся  от них бояр,  и тянули изменщиков за бороды, грозясь перебить, не смотря на увещания самого патриарха. А тех из бояр, кто посмел пригрозить стрельцам виселицей, живьем бросали на подставленные копья. Вслед за стрельцами взбунтовались и боярские холопы, которые смело бросились  вскрывать господские сундуки и рвать кабальные книги…
В этот самый момент, дабы явить свою власть,   царевна Софья призвала к себе выборных стрельцов и пообещала им денег от продажи имущества всех убиенных ими лиц и, добавив к этому  выплаты, за несколько лет  задолженного им жалования,  назвав их при этом «надворной пехотой»,  после чего стрельцы стали преданы Софье, хотя официально  на престоле был ещё Петр, а значит, что за ним стояла вся земля и народ, избравший его царем.

Неожиданно напомнили о себе  раскольники,  и тоже двинулись на Кремль. Началось новое смятение. Уже и сам патриарх боится выйти к народу. И тут Софья поняла, что не иначе, как готовится убийство патриарха, который был ей в этот момент ещё очень нужен. 
Вскоре представителей раскольников ввели в Грановитую палату, где на царском троне  восседала Софья в окружении царевен и думных бояр. Выслушали челобитную. Взволнованная услышанным, Софья воскликнула:
— Значит, выходит, что цари теперь не цари, архиереи не архиереи; мы такой хулы не хотим слышать и пойдем прочь из царства.
И вдруг в ответ один из раскольников произнес:
— Пора вам, государыня, давно в монастырь. Полно-де царством мутить. Нам бы здоровы были отцы наши государи, а без вас-де место пусто не будет!»
Этих слов оказалось достаточным, чтобы преданные Софье стрельцы, схватили всех раскольничьих учителей. Потом тому, кто оскорбил царевну, прилюдно на площади отрубили голову, а остальных сослали в ссылку. После чего, как пишут историки, раскольники на какое-то время притихли.

За эти годы в Болотном произошло несколько тревожных и грустных событий. Так, например, при  возвращении из Вильно, на судно вельможного пана Збышека напали лихие люди.  Судно отбили, но сам Збышек был тяжело ранен. Его чудом  усели довезти до Болотного,  и уложить в постель. На следующий день он покаялся и причастился у…  обоих священников.
Кстати сказать, публичного чуда их освобождения из узилища, которого все  жители Болотного ждали, не произошло, а потому пан Збышек, перед своим отъездом, сам выпустил  доморощенных «святош»  из затвора.  И вот теперь они вместе, поочередно и торопливо,  боясь, что вельможный пан с минуты на минуту отдаст Богу душу, читали над ним свои молитвы и совершали таинства.
Рядом с паном Збышеком  стояли приглашенные им Сара и их общий сын   – двенадцатилетний Ян Литвинов, –  будущий наследник и господин Болотного с его землями.
К сожалению, за год до этого ушел из жизни  брат Збышека – глава Болотного Юранд Воеводин.  Но его смерть имела иную причину. Поздней осенью пошла на болото и не вернулась его жена Анна.  Две недели поиска не увенчались успехом. И  тогда Юранд запил…    У него остался сын, названный в честь деда  Юрием.
Когда  оба священника покинули спальню, Збышек, чуть подняв руку, поманил Сару к себе. Она подошла.  Он,  взяв её ладонь в свою, да так и заснул в смерть с радостной улыбкой на лице. 
Чуть было не забыл, перед  церковными таинствами пан Збышека  явил Яну свою волю на то, чтобы Моисей (первый сын Сары, от её законного брака) был назначен секретарем Болотного.
Снова, как и несколько веков назад, во главе трех родов основателей Болотного оказались  почти ровесники:  литвин Ян Литвинов, русич  Юрий Воеводин и иудей Моисей Горский, которым  ещё предстояло пережить падение Речи Посполитой, выстоять и продолжить жизнь на этом островке нашей будущей земли, вобравшей  в себя, как в капле  дождя, все будущие и часто неоднозначные, перипетии этого сложного столетия.

Во времена правления Софьи,  ей удалось  заключить мир с Польшей (1680) и  прекратить долго длившуюся тяжбу за Малороссию. В качестве расплаты за него был поход войска Московского государства в Крым, куда было отправлено 112 000 войска и 350 пушек. Но поход оказался неудачным. 
К тому времени оба  царя (Иван и Петр) уже пришли в совершенный возраст.  Точнее, Иван уже был женат, но по своему малоумию  он не угрожал Софье потерей власти. И вдруг Софья  узнает о том, что и Петр, в тайне от нее, сочетался браком с Евдокией Лопухиной (дочь окольничего). Оказывается, что по русским понятиям каждый женатый человек  тогда уже считался совершеннолетним. И теперь Петр более не нуждался в опеке сестры. 
Софье, вошедшей во власть, оставалось теперь лишь убить брата. Но двое стрельцов, узнавших о заговоре, отправились в Преображенское,  и вот Петр в одной ночной сорочке бросился в конюшню, а затем, вскочив на коня, поскакал  в ближайший  лес.
Утром Софья узнает, что убить «медведицу с сыном» не удалось, а Петр от своего имени уже направляет грамоты во все стрелецкие полки, вызывая к себе всех полковников и начальников с десятью стрельцами для важного государственного дела.
Попытки Софьи примириться с Петром не увенчались успехом, к тому же на сторону Петра встал патриарх Иоаким. Вскоре  нескольких  бояр и стрельцов, приближенных к Софье, казнили при большом стечении народа, а Софье велено было отныне переселиться в Новодевичий монастырь без права выхода из него до конца жизни…
 С этого момента началась  и самостоятельная деятельность Петра, а вместе с этим  начался и новый поворот в жизни всего Московского государства.
Внимание молодого царя в тот первый год занимал Юг, и  он строит корабельную верфь в Воронеже, а затем  начинает походы на Азов.
Вскоре умирает его брат Иван, и в Москве заканчивается период двоевластия. За  это время  Петру удается одержать свою первую победу и взять Азов. И  он тут  же начинает отправлять своих поданных на учебу за границу. Собирается туда же и сам, но уже инкогнито…
Тот самый стрелец  (Ларион Елизарьев), что уже однажды предупредил Петра о заговоре,  а теперь уже пятисотенный стрелец, вновь предупреждает царя о новом заговоре… 

Народ смолк, когда увидел, что на Красной площади был установлен столп с железными спицами на которых были воткнуты головы очередных изменщиков, недовольных новыми порядками молодого  царя Петра. Кто-то бросился к монастырю смотреть жива ли Софья, но  Петр, приказав усилить караулы в Новодевичьем монастыре, уехал за границу присматриваться к иноземным обычаям.
Но не успел он уехать, как по рукам  стрельцов снова  пошло тайное письмо, якобы от Софьи,  в котором сказано, что надобно перебить всех немцев, что  понаехали в Москву и даже… убить царя за то, что «сложился с немцами».
На этот раз усмиряли стрельцов уже пушками. Царь срочно  вернулся в Москву и стал лично присутствовать при пытках стрельцов, желая выяснить,  есть ли в новом бунте личный интерес Софьи. Пыткам подвергли даже кормилицу и  её постельных девиц, а затем Петр допросил и  саму сестру.
По итогам допросов было казнено более 700 стрельцов. Летописцами было записано, что царь, сидя на коне,  смотрел на то, как рубили им головы.  Еще  195 человек были повешено прямо под окнами кельи царевны, а сама Софья вскоре была пострижена под именем Сусанны и отправлена в Александрову слободу, где томилась ещё пять лет под строгим надзором,  пока не умерла (1704).  Но это произойдет чуть позже, а пока…

В 1669 году Петр снова едет в Европе для  встречи с Августом II. Это объяснимо. Оба молоды (обоим чуть больше 25). Оба отменного роста и наделены от природы недюжей силой. Оба были не прочь изрядно выпить и  увлечься прекрасным полом.
Монархи действительно пировали не менее трех суток.  Выпили несколько бочек вина, перепортили, соревнуясь, кто сильнее, серебряную посуду и даже переломали несколько подков. А главное, казалось бы, шутя,  заключили тайный договор против Швеции.
Петр I охотно согласился на этот шаг, ибо начинал уже подумывать о том, как бы ему и самому пробиться к Балтийскому морю. Тем более, что дело, задуманное ими, на первый взгляд было несложным, так как Швеция, одна из могущественнейших европейских держав того времени, переживала, казалось бы, не лучшие времена. На шведском престоле тогда сидел юный король Карл XII, который большую часть своего времени отдавал не государственным делам, а забавам, играм и охоте.  Историки пишут, что его сумасбродные, а часто просто дикие выходки пугали жителей столицы. Да к тому же и возможные союзники Швеции — Англия с Голландией  были заняты другими проблемами: они готовились к борьбе за испанское наследство, так как бездетный испанский король Карл II находился в преклонном возрасте и весьма плачевном состоянии здоровья, чем и решили воспользоваться  король Август II и Петр I.
А в результате, в начале 1702 года, как говорится,  нежданно-негаданно,  шведские войска  сами вторглись на  территорию Великого княжества Литовского… 
Более того, король и магнаты в этой, как её назвали Северной войне,  сделали земли будущей Белоруссии  не только театром военных действий, но и  впервые стали активно использовать  собственное крестьянство, как пушечное мясо, в результате чего домой не вернулось несколько тысяч кормильцев.
Но здесь мы  чуть остановимся, так как нечаянно снова оказались в начале следующего столетия.

XVIII столетие стало временем  эпохи Просвещения,  которая была настолько ошеломляющей, что в очень короткий срок буквально смела все традиционные устои жизни, назвав,  всё, ранее считавшееся черным, – белым.  И, которая  уже нашими современниками,  была названа, как  одна из ключевых эпох в истории европейской культуры.
Казалось бы, почему? Потому, как  напрямую была связана с развитием научной, философской и общественной мысли, а также  с такими  новыми и привнесенным в свет понятиями, как рационализм и свободомыслие, что изрядно  поколебало  авторитет  аристократии, и  католической церкви,  а также  повлияло на все аспекты социальной, интеллектуальной и культурной жизни практически всех европейских государств в этом столетии. 
Знание, утверждали, например,  идеологи Просвещения, не должно быть больше исключительным владением некоторых посвящённых и привилегированных, а должно быть доступно всем и иметь практическую пользу. То есть, впервые в истории  человечества был поставлен вопрос о практическом использовании достижений науки в интересах общественного развития. Более того, знания становятся  предметом общественной коммуникации и даже общественных дискуссий, в основе которых часто лежала критика существовавших в то время традиционных институтов, обычаев и морали.   
Вскоре, мысли «просветителей», точнее Вольтера, Монтескью, Руссо и Дидро привели к кровавой революции в Англии (1688), а вскоре и в Великой французской революции (1789), а их тезисы о национальной независимости и правах человека были подхвачены и даже положены в основу американский Декларации независимости, в итоге, разделившие собственную страну на два враждебных лагеря.
Характерной просветительной идеей являлось также полное отрицание всякого божественного откровения, что в первую очередь коснулось христианства, которое стало повсеместно считаться первоисточником ошибок и суеверий. И очень скоро, чей-то лукавый ум предложил такое понятие, как «деизм», когда Богу оставляли лишь право на сотворение мира, а дальше Он уже ни во что, как бы, не вмешивался.  Таким образом, отрицая страх Божьего суда, руководством для людей в их нравственном поведении становится — уже понятие «папицизм», который превращает религию в естественную мораль,  заповеди которой являются одинаковыми для всех. И вот уже облегченно вздохнула Европа, которую достало влияние папства и то, как католическая церковь регламентировала  буквально каждый шаг человека, начиная от королей и заканчивая простыми  смертными пастухами.
Иезуиты — эти непримиримые защитники папского авторитета, на фоне роста конфликта между церковью и государством, в результате, были изгнаны почти из всех европейских стран.  Более того, в 1773 году  уже сам Папа Римский   (Климент XIV) постановил распустить Общество Иисуса. Лишь в России воистину гениальная Екатерина Великая хоть и была весьма близка к идеям Просвещения, однако же,  отказалась публиковать это папское «брево» о роспуске Общества Иисуса. 
Но всё это будет чуть позже, как и то, что  постулаты философии и науки эпохи Просвещения станут  рассматривать  более объективно, что приведет к выявлению  ряда явных и принципиальных  ошибок. К ним, например, относятся: невнимание и забвение  национальных традиций, непредсказуемость и опасность непредвиденных последствий, а также нереалистическая оценка и романтизация самих деятелей Просвещения и последующих великих революций, что косвенно породило такое опасное явление, как толитаризм…

Секретарь администрации Болотного, Горский, как и отец, названный Моисеем,  вернулся  из Вильно в конце лета, и в первую очередь посетил молодого пана Людвикаса  сына Яна Литвинова.
— Сказывай, Моисей, что в Великом Литовском княжестве нового?
— Реформы  административные начались по всем землям. Наконец-то создали Скарбовую (казначейскую) комиссию, которая сосредоточила в своих руках надзор за торговлей и путями сообщений. Поверишь ли, вельможный пан, через болота стали прокладывать тракты и ещё  задумали каналами соединять реки…
— Говоришь тракты через болота?  Пора и нам начать их возводить. Город разрастается, нужно будет ставить стороженные поселения ниже  по реке, чтобы уже не подпускать незваных гостей к Болотному.  Для начала, и сами пустим  вдоль берега реки  первый тракт.  Что еще?
— Правительство Речи Посполитой собирается вводить единую пошлину обязательную для всех, включая духовенство и шляхту, которые, как ты сам знаешь, ранее её не платили…
— В этом есть разумное решение.  Не иначе, как это и будет  способствовать  тому, чтобы сделать дороги и построить каналы.  А что с промышленностью в крупных городах?  — вновь поинтересовался вельможный пан у магистра Болотного.
— Слышал, — начал свой ответ Моисей, — что  появились  предприятия мануфактурного типа, потом еще стекольный заводы в Налибоках, это не считая  железоделательного в Вишнево.  И ещё говорят об открытии  в каждой вотчине  своих пивоварен. И в этой связи, я подумал, что может быть и нам у себя винокурню с пивоварней поставить?
— Не знаю, насчет последнего, а вот фабрику по изготовлению шелковых поясов я бы  поставил. У князей Радзивиллов  такие видел, уж больно они мне приглянулись.
— А потянем? — задался вопросом Моисей,   сам же ответил. — Вот если бы у нас была своя пивоварня, то на доходы от неё,  мы бы смогли и производство шелковых поясов осилить…
— Ох, Моисей… Ты уж если упрешься, то тебя не своротить… Ставь свою пивоварню, но чтобы через год была у меня и мастерская по производству шелковых поясов.
Вечером этого же дня Моисей уже рассказывал для всех жителей  Болотного о том, что поведал пану,  и об их совместных планах на ближайшее время.  Заодно немного рассказал о том, что в некоторых владениях барщину заменили  чиншем,  что часть крестьян, ставшая зажиточными,  имела теперь  право получить  собственные наделы пахотной земли, и сами становились её арендаторами.    А вот те  крестьяне, что не имели своих наделов,  — продолжал свой рассказ Моисей,  — теперь называются огородниками, — чем вызвал улыбку горожан.  — Эти самые огородники   могут, по собственному желанию  наниматься для обработки земли феодала или к зажиточному  крестьянину, ухаживать  за их скотом  или занимались перевозкой грузов, равно, как сплавом леса, дорожно-ремонтными или  строительными работами на землях  своего феодала.
В этих  рассказах, мудрый иудей умолчал лишь об одном:  непомерное увеличение обязанностей тяглового крестьянина приводило к частым случаям их побегов, а то и к поджогам усадеб феодалов.
И, чуть было не забыл,  Моисей привез указ о призыве  ратников Болотного на службу королю Польскому и Великому князю Литовскому для участия в войне со шведами. Одним из таких ратников, стал  молодой шляхтич Александр Воеводин, внук Юранда Воеводина, сам напросившийся в этот поход.

А теперь, буквально в двух словах, ещё раз напомним о войне, которая была названа историками, как Северная, о война, длившейся с 1700 по 1721 год между Швецией и коалицией североевропейских государств за обладание прибалтийскими землями.
Территориальные претензии России к Швеции включали прежде всего интерес к землям, которые были отторгнуты Швецией в Смутное время (1617), но также распространялись и на земли Ливонии, о подвластности которых Руси в XI - начале XIII вв. помнили по летописям и считали их древними «отчинами» русских государей. Однако возобновление войны с Речью Посполитой вынудило Россию вернуть Швеции все завоёванные земли.
Историки пишут,  что  поводом  для объявления этой войны, были указаны «неправды и обиды», в особенности личная обида 1697 года, когда Петра I, путешествующего по Европе, шведы холодно приняли в Риге…   Что тут скажешь,   лишь то,  что  молодость часто берет верх над мудростью.

Итоги сражения под Нарвой (1700) для российской стороны были катастрофическими. После этого поражения на несколько лет в Европе утвердилось мнение о полной небоеспособности  русской армии. Правда, будучи отброшенным  в район земель нынешнего Санкт-Петербурга, Петр принял решение о строительстве там нового порта и города в устье реки Невы — будущей столицы своей будущей империи.
Через год, воспользовавшись тем, что основные силы шведов приняли участие в сражениях в Саксонии и Речи Посполитой.  Петр I в 1701  уже сам приказал начать новое наступление на севере.   И уже в сентябре 1702 года русские войска под командованием Шереметьева осадили и через месяц взяли шведскую крепость Нотебург, а весной следующего года  после недельной осады была взята и крепость Ниеншанц. Таким образом, к начала 1703 в руках русских оказалось всё течение Невы.
К лету 1704 года  войска Петра вошли в Ливонию и осадили Дерпт.  Уже к  июлю, при личном участии царя,  крепость была взята.   А в конце лета  вторая группа его войск вошла в Эстляндию и осадила Нарву. Вскоре и эта крепость была взята. Успешный штурм крепостей безусловно продемонстрировал возросшее мастерство и оснащённость его армии.
В это же самое время шведские войска вторглись на польскую территорию и нанесли несколько крупных поражений армии Августа II после чего часть депутатов сайма посчитала  возможным низложить  Августа II в качестве короля Речи Посполитой,  и летом 1704 года новым королём был провозглашен шведский ставленник Станислав Лещинский.   Начался новый период двоевластия  уже на землях Речи Посполитой.

Вот и настало время познакомить вас со шляхтичем Александром, который  к  своим 23 годам был опытным  воином, вобравшим в себя весь  военный  опыт и жизненный уклад своего отца шляхтича Юрия Воеводина и рыцаря - деда  Юранда Воеводина.
Он не был женат, понимая, что жизнь рыцаря до определенного времени  принадлежит его господину, то есть королю Августу II.  А так, как Александр был высок, статен и изрядно силен, то по приезду в Вильно был зачислен в личную охрану короля.
Он прибыл в ставку  короля Августа II (Сильного) и буквально на следующий день был свидетелем тому,  как непонятно по какой причины,  шестерка (три пары) лошадей с закрытым со всех сторон рессорным четырехколесным  королевским экипажем, неожиданно понесла…   
Воеводин  мгновенно вскочил на своего коня и пустил его наперерез карете, в которой находился король.  Он  догнал  несущийся экипаж, в тот момент, когда,   напоровшись на кочку,  тот  не только потерял переднее колесо, но и лишился форейтора (управляющий передней парой).   Шляхтичу удалось перескочить на круп ведущего коренника, а затем и   остановить разгоряченных лошадей буквально в метре от   глубокого оврага, после чего он  распахнул дверцу королевского экипажа,  и  протянул руку  явно ошеломленному случившимся Августу.
— Кто таков? — был первый вопрос, который  король задал своему спасителю.
— Шляхтич Александр Воеводин,  родом из Болотного.
— Болотный? Не слышал  про такое воеводство. Но в любом случае с этого дня ты постоянно будешь при мне.
Воеводин склонил голову, а уже к вечеру они мерялись силой, разгибая подковы.
Неожиданно в шатер вошел рослый царь Московский Петр. Увидев покореженные подковы,  улыбнулся.
— Нам бы еще шведов, как эти подковы в бараний рог свернуть, — начал он, усаживаясь за королевский стол,  и тут же начал есть.
— Петр, —  произнес Август. — Позволь представить тебе этого шляхтича. Он сегодня удержал мой экипаж от падения с кручи. Его зовут Александр Воеводин…
—  Из словен?
Юрий согласно кивнул головой.
— Чьего роду?
— Предки начинали воеводами  ещё при  великом Киевском князе Святославе… 
— Даже так?  Послушай,  любезный Август. Отдай  мне этого славного рыцаря. И раз ему можно доверять, то пусть он будет нашим  связным, чтобы мне лишний раз для совета с тобой не мотаться из лагеря в лагерь…
— А с кем же мне  теперь силами меряться? — воскликнул польский король, показывая руками на погнутые подковы.
— Лучше со шведами… — произнес в ответ Петр I и сам же  громко засмеялся своей шутке, после чего наполнил вином уже три бокала.
Так Юрий Воеводин,  неожиданно для себя, оказался в лагере московского царя Петра.
И началась для Александра новая жизнь, разительно отличная от  всего того, чем он занимался все это время в Болотном. Близость к двум королям сразу, частое общение с ними по вечерам, привело к тому, что его стали привечать вельможи, находившиеся в армиях обоих государей. Кто-то старался сделать его своим союзником, одаривая богатым облачением, кто-то совал  в его карман кошель с  золотыми монетами, хлопоча за родственника, а кто-то, предлагая выпить,  пытаясь выведать планы военных компаний.  Он никому ничего не обещал, но внимательно слушал всё то, что ему  говорили, анализировал услышанное,  и вскоре заметил, что король Август стал принимать у себя неких тайных посланников. За одним из них он проследил и понял, что король ведет переговоры со шведами, о чем сказал при первой же возможности царю Петру,  с кем  уже подружился.

Как Воеводин предположил, так все и случилось. А именно: в августе 1706  года Август II втайне заключил мир со Швецией.  Его истинные причины до сих пор не ясны, ведь по этому договору он отказывался от польского престола в пользу Станислава Лещинского, разрывал союз с Россией и  даже обязывался выплатить контрибуцию на содержание шведской армии.    Тем не менее, не решаясь объявить о предательстве в присутствии русской армии под командование Меньшикова Август II вынужден был со своими войсками участвовать в сражении при Калише. Эта  битва закончилась полной победой русской армии и пленением шведского командующего, а  сражение стало крупнейшим с участием русской армии с начала войны. Но,  несмотря на блестящую победу, Петр вскоре остался в войне со Швецией в полном  одиночестве.
Правда,  приобрел себе верного и смышленого товарища, которым стал  Александр Воеводин, оставшийся в его лагере.

Весной следующего года стало известно, что   Карл XII вновь готовит свою главную армию, ранее  капитулировавшую в Саксонии, к походу на Россию.  И действительно, в  июне 1708 года  шведы двинулись в направлении Смоленска.
Когда Карл XII занял Могилев и захватил переправы через Днепр, то Петр I приказал  сжечь  дотла буквально все   поселения и опустошить все города на землях будущей Белоруссии, чтобы заставить шведов  передвигаться по голой местности и испытывать острый дефицит в провизии.  Вскоре шведам и самим  стало понятно, что их главным силам грозит  голодная смерть, а без тяжелой артиллерии осада или штурм укрепленного Смоленска выглядели бесперспективными. И шведы вынуждены были повернуть свои войска на юг. 
Когда  до Петра I  дошло словесное  известие о том, что гетман  войска Запорожского обеих сторон Днепра  Мазепа тайно перешел на сторону противника,   он отправил Воеводина к гетману,  как личного порученца  короля Августа II, который уже находился в союзе со шведами. Александр ехал туда с подделанным письмом от короля  в котором говорилось о необходимости оказания гетманом незамедлительной помощи голодающему  войску Карла XII, движущемуся в его сторону. 
Возможное предательство Мазепы было сильным ударом  для Петра I, который считал этого гетмана своим  личным другом, к тому же  они вместе  дважды воевали Азов.   Он и сейчас посылал к нему Воеводина лишь с целью,  чтобы тот лично убедился в том, что  этот стареющий гетман, которого за боевые заслуги Петр награждал орденом «Андрея Первозванного»,  действительно переметнулся на сторону его противников. Вскоре Меньшиков, а затем и Петр получил от Воеводина сообщение, что гетман готовит для шведов зимние квартиры в Северщине.  И  уже после этого Петр направляет гетману свое лично приглашение присоединиться к нему со своими  казаками под Стародубом. Однако гетман Мазепа отписывается, ссылаясь на болезненную немощь,  а  когда Меньшиков извещает его, что желает в ближайшее время лично проведать больного гетмана, то Мазепа  с приближенными к нему казаками  спешит найти  убежище  в лагере Карла.  А далее, уже Александр Воеводин  срочно скачет в ставку  к Меньшикову с сообщением о том, что гетман Мазепа в Батурине оставил для армии Карла значительный продуктовый запас  на предстоящую зиму. 
В  октябре 1708 года мобильные части русского войска под руководством Меншикова,  на три дня опередив авангард Карла XII,   вошли в Батурин. 
Когда шведская армия подошла к городу, то нашла там лишь пепелище.  Войска Петра I  сожгли город, уничтожили  там  всё, что не смогли забрать с собой.  Почти всю последующую зиму голодная шведская армия провела в походе, потеряв тысячи солдат ещё и из-за лютых морозов.   Но,  не смотря на это, король Карл XII  всё еще жаждал дать генеральное сражение.  И тут снова подсуетился гетман Мазепа, сообщив ему, что в крепости Полтава, собрано большое число военных припасов (пушечных ядер, свинца и пороха) на случай  войны с Крымом или с Турцией, и которые могли бы пригодиться шведам.  И тогда Карл направил свои войска на Полтаву.

С  апреля шведами началась осада, но взять крепость, несмотря на серьёзные потери (порядка 7 тысяч человек), шведы так и  не смогли.  К этому времени к Полтаве  подошел и Петр со своими основными войсками. Первым делом Меншиков  переправил подкрепление в осажденный город, а уже затем  начал искать сближения со шведской армией  для  генерального сражения.  Карл XI в это время ожидал  помощи.   Точнее  двигавшихся к Днепру войск  литовского гетмана Яна Сапеги (сторонника Станислава Лещинского),  а также самого Лещинский и   шести его шведских полков. Но те, узнав о подходе к Полтаве основных войск Петра,   мгновенно ретировались на западный берег Вислы,  что  окончательно перечеркнуло надежды Карла XII на помощь.
Ожидаемая всеми битва произошла в июле 1709 года. О ней, будучи участником этого события,  рассказывал молодому  вельможному пану Людвикасу Литвинову,  вернувшийся домой по случаю ранения в ногу,  Александр Воеводин.
— Для того, чтобы начать сближение наших армий,  мы осуществили переход на западный берег реки Ворсклы, что  севернее Полтавы, — начал Александр, передавая пану привезенные с собой карты местности, которые он подобрал в палатке разгромленных  шведов.
— Какими силами  к началу баталии обладали вы и шведы? — уточнял Людвикас, всматриваясь в карты, обозначающие позиции войск.
— У нас было около 50 тысяч человек и до 100 пушек, а у Карла 30 тысяч и пушки, которые обладали  ограниченным  запасом пороха.  Не знаю, на что Карл надеялся. На помощь? От поляков? Она никогда и ни к кому не приходила. От казаков? Мазепе удалось привести с собой не более десятка тысяч всадников. Да к тому же, так уж получилось, что мы вместе  с Меньшиковым предложили удачное место для будущего боя, где густой лесной массив препятствовал фланговому охвату и выводил войска шведов на построенные нами редуты, которые позволяли поражать противника, как с флангов, так и при лобовой атаке.  Захват одного такого редута сильно ослаблял армию Карла, в впереди их ждал второй, третий и последующий  ряды  наших фортификационных укреплений.  Сам бой был кровопролитным, но скучным, если честно, все решило тактически  грамотное решение расположения наших войск.
— И что Карл? — снова поинтересовался пан.
— Оставив свою армию, бежал вместе с Мазепой, потеряв в этой битве около 9 тысяч убитыми, оставив около 30 орудий, штандарты и королевскую казну…  Вскоре стало известно, что он перебрался к туркам в Османскую империю и  там подстрекал султана Ахмеда III пойти  войной на Петра…
— А что же теперь с Северным союзом?  — уже более заинтересованно интересовался Литвинов.
 — Знаю лишь то, что перед моим возвращением домой, Петр уже был в Торуни. Принимая во внимание, что королевская армия Швеции перестала существовать, он подписал новые союзные договора с Саксонией, а затем и с Данией, по которому те обещались объявить войну Швеции, а Петр должен был начать военные действия в Прибалтике и в Финляндии.
— Мазепа, ему-то что не хватало?  Почему пошел на измену? — продолжал допытываться  Людвикас  Литвинов.
— Власть – это зело тяжелое испытание и не всякий его выдерживает с честью.  Видимо, уж очень хотелось этому хитрому лису самому стать великим князем,  и чтобы более никакой над ним иной власти.  А ведь  был  дружен с московским царем, вместе воевали и вместе пили.  Был  отмечен  Петром высокими наградами и почетом, а в итоге предал царя. А вот то, что касается  непосредственных причин…  Для начала, кто-то нашептал Мазепе, что на место гетмана Малороссии метит  любимец Петра – Меньшиков. И этого оказалось достаточным, чтобы начать искать себе новых государей. Понимаешь, даже не попытавшись выяснить истины… Несколько раз в Москву с риском для жизни доставлялись сообщения о готовящейся измене Мазепы, но Петр никому не верил, а доносчиков даже казнил. Но когда уже я сообщил Меньшикову о том, что  Мазепа действительно ведет тайные переговоры со Станиславом Лещинским и Карлом XII, а также о том, что им  уже готовятся зимние квартиры для шведской армии,   лишь тогда Московский царь уверовал в измену своего друга. И вот ещё что. После того, как православная церковь официально передала Мазепу анафеме, Петр лично распорядился  изготовить специальный орден для него.
— И что это был за орден?
— «Орден Иуды»…
— Точнее не бывает. А что сам Мазепа, как человек из себя представлял? — продолжал интересоваться Литвинов.
— Могу сказать лишь то, что сам слышал от князя Меньшикова… И,  если мне память не изменяет, то было говорено так: «шибко предавался пороку блуда, начиная со времен своей молодости, когда сожительствовал с женой польского шляхтича и до старости, когда умудрился совратить свою крестницу Матрону»…
— А чем закончилась вся эта истории для  Мазепы? — задал Людвикас  следующий вопрос.
— Тому я был лично свидетель. Для начала Петр повелел избрать нового гетмана для  Малороссии. Им стал Иван Скороподский. Затем была совершена символическая казнь Мазепы…
— Это как же?
— При большом стечении народа, на площадь  было вынесено, набитое соломой,  чучело бывшего гетмана. Затем Меньшиков зачитал приговор о его преступлении, а также о том, что  сей гетман лишается гетманского уряда, чина тайного советника и ордена Андрея Первозванного. После чего с чучела была снята Андреевская лента. Затем чучело уже на веревке тащили по  улицам до места казни, где и повесили.
— А что стало с Запорожской Сечью? — задал ещё один вопрос вельможный пан явно заинтересованный услышанным.
— Там всё было более жестоким. После приказа Петра об истреблении этого гнезда бунтовщиков, Сечь была разрушена до основания. Около двухсот последователей Мазепы из числа атаманов и казаков было казнено, некоторых из повешенных на плотах пустили вниз по Днепру для вразумления и страха другим… Оставшиеся в живых, по царскому указу, были отстранены от всех работ и направлены на работы в Киево-Печерской крепости и для других укреплений в малороссийских городах. После измены Мазепы государь оставил также в Малороссии несколько драгунских полков с целью оперативного укрощения любого недовольства казаков, которым уже мало доверял. И ещё… Он повелел  возвращать беглых, что пытались укрыться в Малороссии, а с тех, кто их поддерживал и укрывал теперь стали брать деньги (5 рублей с семьи).
— Не прост московский царь, — произнес, после услышанного,  Людвикас Литвинов. — Если дружит, то верит и всячески  милует, а если с кем воюет, то уже не жалеет. Ну,  Бог с ним, с Петром.  Ты сам-то, Александр, чем собираешься заняться после  окончательного выздоровления? Не тянет более к сильным мира сего?
— Если не женюсь в ближайшее время, то поеду  в Московию. Меньшиков перед расставанием к себе в гости зазывал. Он город новый строит в устье Невы…
— Решай сам, ты свободный человек.

Воеводин еще не знал, что  в ходе  начавшейся военной кампании (1710) армии Петра удалось  взять семь прибалтийских крепостей в числе которых были: Выборг, Эльбинг, Рига, Дюнамюнде, Пернов, Кексгольм и Ревель. То есть,  им были полностью заняты давно вожделенные земли Эстляндии и Лифляндии.   Но энергичному Петру  не повезло в последующей военной компания уже против Турции, которая окончилась  для него полной неудачей. Более того,  Пётр, по его собственному признанию, сам едва избежал пленения и полного разгрома своей армии. В результате уступили  Турции Азов и Запорожье, разрушили укрепления Таганрога и  сами же  затопила свои корабли на Черном море,  снова потеряв выход в Азовское море.
Зато Петр  полностью отыгрался в своей последующей войне с Финляндией  (1714 —1721),  итоги которой породили, как пишут историки,    «Большую ненависть» у финнов. Судите сами:  страна подверглась многочисленным грабежам и насилию, как со стороны шведских, так и со стороны   войск Петра I, что, как ни странно, считалось закономерным в войнах всех столетий.
Думаю, что не меньшую ненависть у  трудолюбивых жителей земель  будущей Белоруссии вызвали и двадцать прошедших лет  Северной войны, а также,  сопутствующие ей,  повсеместные разрушения городов, голод и эпидемии.   Суди сами,  беспощадный огонь и разрушительные последствия той войны охватили  земли  Брест-Литовска, Гродно, Пинска, Минска и Полоцка, Витебска, Орши и Могилева.  И если  финны испытали горечь такой разорительной войны, пожалуй, что впервые, то,  что тогда говорить о нашем народе, на который уже несколько столетий подряд накатывались войны той или иной беспощадной и разорительной войны.

В январе 1720 года был заключен долгожданный мир Речи Посполитой с Россией.
Помирился и Петр с Августом. Московский царь после того, как они три дня вместе пили в Торуни,  простил Августу, ставшего Саксонским курфюрстом и свалившему всю вину  на своих министров,  измену и временный союз со шведами.  И  вновь заключил с ним оборонительный договор против  тех же шведов,  а ещё для защиты короля Августа,  оставил  немалую часть своих войск в Польше.
А вот,  что выиграло Великое княжество Литовское? Трудно сказать однозначно. Зато хорошо известно, что  общая численность населения  сократилась на 20 %, а на землях, прилегавших к основным театрам военных действий, сокращение населения достигало 40 %.  Это касалось как раз народа, который через пару столетий обретет свое имя и собственную  землю,  которую уже будет беречь,  и за которую  будет воевать.
Итак, с  окончанием  Северной  войны в Европе возникла новая мощная империя,  получившая название, как Российская. Она  стала иметь выход в Балтийское море и обладала на тот  период одной из самых мощных  армий и флотом.   
Идея объединения земель, оказавшихся после монгольского нашествия в составе Великого княжества Литовского и Польши унаследовалась теперь уже государем  новой Российской империей,  в которой, кстати сказать,   бывшие русичи (русины)  уже  повсеместно стали именоваться,  как русские.
И, естественно, что  теперь Российская империя стала  главным соперником Речи Посполитой в борьбе за земли,  на которых жил народ, который  и сам, если быть честными,  просыпаясь по утрам, уже не ведал,  чья на дворе власть,  и какому богу им  нынче кланяться.

В столицу  этой новой  империи, в  город Санкт-Петербург, расположенный в месте впадения реки Невы в Балтийское море  князем Меньшиковым, ставшим генерал-губернатором города,  был вызван Александр Воеводин, который так и не успел к этому времени обзавестись семьей.   
На улицах  северной столицы  нашего шляхтича удивляло все: от  шлагбаумов  с караулами, которые по приказу царя с одиннадцати вечера и до утра никого не пропускали в город кроме священника или доктора, спешивших на вызов и то,  как знатного вельможу или купца обязательно в дороге сопровождали с фонарями, а  главное, что на улицах везде была непривычная чистота, порядок и отсутствие на улицах скота.
Еще его заинтересовало  учреждение Петром ассамблей.  Напомню, что «Ассамблея» (по толкованию этого указа) – есть вольное собрание или съезд, который делается  не только для забавы, но более  для дела, где можно друг  друга увидеть  и переговорить по интересующему вопросу или услышать, что делается у других.    Для этой встречи, хозяин, письменно извещает, что в такой-то день в его дом могут съезжаться чиновные люди, дворяне и купцы, знатные приказные и начальные над мастеровыми, а также их жены и дети. Столы в тот день  накрывать в обязательном порядке не предполагалось, но хозяева сами пытались щеголять роскошью и угощением, зная, что  в любой момент может приехать сам государь.
И вот Воеводин  уже внимательно осматривает  каменный  дом   Меньшикова, где в этот вечер организовывалась очередная ассамблея. Он обошел комнаты, которые отводились сегодня под встречу гостей. Таких покоев было четыре. В одном танцевали,  во втором играли в шахматы и в карты, в третьем – курили и вели беседы мужчины, а в четвертом  беседовали и играли дамы, как правило, в фанты (от немецкого «залог», «заклад), в которой проигравший исполняет пожелание выигравшего.
И еще в центре одного из залов стоял кубок Великого Орла, который представлял из себя огромный сосуд, из которого заставляли пить за любое нарушение установленных общественных приличий.
Появление в доме Меньшикова  царя Петра всех заставило подняться со своих мест и пройти в приемный зал, где Петр уже начал рассказывать о том, что  в Москве, как и в Санкт-Петербурге,  по его распоряжению,  теперь будут  строить лишь каменные дома с фасадами на улицу и с вымощенной мостовой перед домом.  И что там, под страхом пени (штраф) также запрещается теперь сваливать нечистоты по улицам.
Присутствующие согласно закивали головами, а иностранцы заулыбались, понимая, как далеко еще этому городу до крупных Европейских городов, а Петр продолжал.
— Нынче мною велено по всем губерниям строить  дома для престарелых  и   госпитали  для увечных на  Северной войне, а также дома для приема незаконнорожденных, которые будут содержать по большей части от продаж свечей в церквах.
После этих слов иностранцы стали переглядываться. 
А Петр продолжал: 
—  Меня часто попрекают этой войной. Я же думаю так, что Северная война со шведом стала для нас  кровавой и весьма опасной школой.  Там, где ученики обыкновенно сидят по семи лет, мы, как  непонятливые школьники, засиделись  на целых три курса…   Однако ж,  эта школа,  слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно. Потому, что как такого полезного мира Россия ещё никогда не получала. Правда,  мы долго  его ждали, и  дождались…
Раздались  мощные крики «виват Россия»,  и над головами  гостей  вместе с подброшенными в воздух головными уборами офицеров,  были подняты  бокалы с вином.
Петр внимательно оглядывая собравшихся гостей, заметил то, как иностранные послы до того горделиво стоявшие, как правило, только в центре и спереди, на сей раз стояли стайками, укрывшись за спинами русских военных,   приближенных к Петру вельмож и купцов.   Не иначе, как иностранцы уже понимали, что перед ними  давно не недоросль, которым можно было исподволь управлять.
  Но вот  взгляд  Петра остановился на Меньшикове и на том самом богатыре, которого он повстречал в шатре короля Августа II и которого звали Александром  Воеводиным.  Петр тогда отдал его в подчинение Меньшикову и даже, если честно, то и  забыл про него, да Меньшиков сам  государю о нём недавно напомнил, перечисляя все то, что успел сотворить этот храбрый воин.  А потому Воеводин  и был сегодня вытребован на эту встречу в Санкт-Петербурге.
В конце той праздничной ассамблеи Меньшиков и Воеводин были приглашены к царю для аудиенции.
— Что скажешь, капитан, как тебе мой град? — начал Петр, удобно располагаясь в кресле и закуривая трубку.
— Не ожидал среди болотной хляби узреть столь величественные строения, — начал свой ответ Воеводин.
— Я и сам такого не ожидал… — произнес, чуть задумавшись,  Петр. — Сначала  заложили лишь крепость, которая огнем своих орудий должна была перекрывать фарватеры реки Невы и Большой Невки. Потом видим, что любо. Вот уже тогда нагнали крестьян  со всех окрестных поселений, а уже  они строили  дороги и казармы. Затем привезли сюда мастеровых, которые поставили церковь, гостиный двор и служебные строения. Видит Бог, увлеклись строительством.  Заложили тут же Галерную верфь, а когда стали застраивать центр города, то сразу же заложили  фундаменты инженерной  и артиллерийской школ.  Видя,  что строим всерьез и надолго,  бояре да купцы тоже  решили тряхнуть мошной, стали, словно соревнуясь, свои дома  рядом ставить.
— Государь,  — начал Воеводин.  — Я сегодня  наблюдал за плаванием твоих кораблей. И вот, что хочу сказать, принимая во внимание, что сильные бури изрядно мешают  их  плаванию  по Ладожскому озеру,  почему бы тебе, по примеру литвинов,  не построить канал, соединяющий, например,  Волхов с Невой? 
— Мысль  интересная, а с кем строить прикажешь?  — прочти не раздумывая, отозвался Петр.
— Для начала с теми войсками, что  возвращаются из Польши  дабы они не остались без пользы и не получали жалованье даром…
— Разумно…
— А потом, государь, сделай это важное государственное дело  подрядом, возложив небольшой денежный чинш на весь свой дворовый люд,  а посылку работников и провианта  поочередно на  губернские купеческие дворы…
— А почему бы и нет… Алексашка, приготовь указ чтобы канальное дело сделать подрядом…
Они ещё какое-то время проговорили  в результате чего, Петр уже  начал подумывать над тем, чтобы  поручить этому дотошному и сообразительному шляхтичу.
Мы же, пока они едут в Екатерингоф, расскажем то, что вообще мало кто знает.
Эта история  началась с того, что Меньшиков в ходе Северной войны,  взяв с собой Воеводина, отправился  куда-то под Оршу разыскивать  на наших будущих землях  своё родовое имение,  в котором тот, как оказалось,  появился на Божий свет. Но нашли лишь пепелище, да порушенный погост, что ужасно расстроило Меньшикова.
Александр Данилович, чтобы про него не говорили злые языки,  происходил из дворянского, пусть и не очень знатного,  рода,  проживавшего  на землях будущей Белоруссии,  тогда  ещё находившихся, говоря реальным языком,  под властью Литвы. И в возрасте 12 лет был взят в помощники  сыном женевского торговца Францем Лефортом, который решил попытать счастья на военной службе в далекой Московии.  По одной из версий, Алексашка чуть позже  был сознательно проигран им  Петру в карты,  и стал  потом у  царя  денщиком,  сумев в короткий срок обрести  дружбу, и  доверие молодого царя.
И всю дорогу, что они  теперь вместе   возвращались к своим войскам, ставший уже первым советником Петра, Меньшиков  ехал молча, вероятно вспоминая  то, как впервые увидел молодого царя,  и про то, что  он никогда не продавал пирогов с лотка,  о чем  любили позубоскалить, родовитые бояре,  невзлюбившие его за острой ум, прекрасную память и неуемную энергию, а также за необъяснимую близость с государем, у которого он был денщиком с 14 лет.
Ближе к вечеру, подъезжая к Витебску, Меньшиков по каким-то делам решил  заночевать  в городе, отправив Воеводина в полк одного.  В пути  и произошла важная и, как я уже понимаю, не случайная, встреча.
На одном из постоялых дворов Воеводин стал свидетелем того, как в сенном сарае совершалась  попытка насилия над молодой женщиной, а мимо этого шляхтич пройти не мог.  Правда,  в том поединке против трех неизвестных, Воеводин был тяжело ранен в ногу, но молодую женщину от позора и бесчестия спас, убив всех троих насильников, не ведая того, что  эта женщина  уже три года, как была в обозе  погибшего   на этих землях шведского воина-драгуна.  И, естественно, что временно обездвиженный,  Александр  не увидел и того, что происходило вслед за этим.
А произошло там следующее. Буквально через пару минут после этого поединка у  постоялого остановилась карета,  сопровождаемая эскортом кавалеристов, из которой вышел престарелый генерал русской армии Шереметев. Не обращая внимания на раненного,  истекающего кровью и лежавшего на земле шляхтича,  генерал, слегка перекусив,  приказал своим солдатам  забрать  молодую женщину с собой. 
  Как она потом окажется у Меньшикова, можно лишь предполагать.   Думаю, что любимчик Петра  впервые заметил её в прислугах у генерала лишь  в Мариенбурге (ныне территория Латвии).   А уже затем…  То ли там  был карточный проигрыш, то ли желание угодить любимцу Петра, то ли генерал и сам понял, что сил для плотских утех с  молодой женщиной  у него уже нет… 
Но  прежде чем Марта, ставшая после принятия православия Екатериной, окажется любовницей, а затем женой  царя и даже царицей, последовала не иначе, как череда полуправды. 
Сначала недоговаривать будет сама Марта (Екатерина), скрывая о своём  рождении  в одном из небольших поселений под Витебском. 
Потом,  когда  утверждала  о том, что  была замужем за  шведским драгуном Краузе, который на самом деле просто  силой взял ее на сеновале родного дом, а потом таскал за собой по полям сражений, что находит своё подтверждение в том,   что,  будучи уже любовницей, а потом и женой  Петра,  она спокойно переносила  все тяготы  участие в его военном  походе против Турции, даже будучи беременной.
Очевидно, что привирал и генерал Шереметев, рассказывая, что лишь взял опеку над  сироткой  из приюта пастора Глюка, когда тот с прихожанами пришел к генералу в Мариенбурге просить о каком вспомоществовании. Ведь не скажешь, что силой забрал женщину, спасенную литовским шляхтичем,   оставив его умирать,  истекающего кровью.
Вскоре Екатерина оказалась у Меньшикова.  А уже от Меньшикова, как вы все знаете, её забрал к себе Петр. И эта молодая  женщина,  теперь  была  его женой. 

Казалось бы, что Петр мог найти в этой простушке? Думается,  лишь  её, пусть и   отдаленная, внешняя схожесть с его собственной  матерью Наталией Нарышкиной. Такое часто бывает и сегодня, когда молодой человек, из памяти вытаскивает  образ,  сопряженный с воспоминаниями детства, а потом неосознанно ищет себе в жены женщину, похожую на этот образ.
И еще. Когда после  Полтавской битвы, кто-то из  тайных недругов царя, пустил слух, что в числе  шведских военнопленных, которых провели по Москве, находится  и пастор Глюк, то Меньшиков, на всякий случай,  тут же лично разыскал всех пленных, чьи фамилии пусть даже отдаленно напоминают фамилию Глюка,   собрал их  вместе,  и отправил под усиленным конвоем  в Сибирь,  откуда никто уже не вернулся живым…
И, последнее. Не исключено, что  усердно постарались и ученые мужи тех времен, когда, в первую очередь для Европы,  писали  официальную биографии первой в истории женщины Императрицы и Самодержицы Всероссийской,   придав  ей звучную иностранную фамилию, разыскав  несуществующих родственников и иные удобоваримые для восприятия  факты.   А то ведь, поначалу,  можно было совсем запутаться, когда место её рождения  приписывали себе и  Литва, и Латвия и,  даже,  Эстония…
А пока мы с вами вернемся в сад Екатерингофа…

Когда Екатерина  вошла в сад   то,  увидев  своего истинного спасителя Воеводина,   чуть обомлела, но быстро справившись с собой,  подошла к Петру.
— Здравствуй, любовь  моя! —  начал царь Петр, приветствуя жену. —  Хочу тебя обрадовать, на шелковую фабрику в Москву завезено из Китая тонкого шелку. Теперь могут брать учеников и выпускать шелковую ленту, парчу и иные шелковые изделия. А в Киеве повелел по твоей просьбе построить фабрику зеркал и хрустальной посуды, освободив  их основателей и работников от иной службы на два года. Надеюсь, что ты довольна…
— Довольна, мой государь!
— Позволь представить тебе и моего нового капитана лейб-гвардии Преображенского полка  — Александра Воеводина. Он с земель, которые всё еще под началом Речи Посполитой, но зело помог нам в прошедшей войне со шведами.  Я ему доверяю, а потому хочу поручить организацию  важного для нас дела  — поиска и промывки золотого песка в Сибири. Местный губернатор князь Гагарин доносит, что нашли сей песок на реке Гае.  Туда, в самом скором времени и отправится наш герой,   взяв с собой роту  вызвавшихся храбрецов,  наших рудных мастеров,  да шведских пленных инженеров, чтобы наладить на месте это новое для нас, но весьма  доходное  дело.
Воеводин согласно склонил голову, понимая, что домой в Болотный вернется уже не скоро.
А Петр продолжал, обращаясь к жене.
— Сегодня  уже никуда пойду, будем  отдыхать…  Скажи, всё  уже подготовлено к избранию  патриарха?
Екатерина, уже  с улыбкой, кивнула головой.
Какого патриарха? Здесь нужно сделать одно важное уточнение. В октябре 1700 года скончался патриарх Адриан.  Казалось бы, что по заведенному порядку церковники должны были избрать нового. Но Петр, который хорошо помнил пример патриарха Никона и, понимая, как высоко может поднять горделивую голову энергичный патриарх, решил более вовсе не избирать патриархов. Он уничтожает Патриарший приказ, а все церковные дела поручает вести, назначенному им блюстителю, поименовав его «экзархом патриаршего престола», а чуть позже  вместо Патриаршего восстанавливает Монастырский приказ,  в ведение которого поступили все монастырские вотчины с правом творить в них суды.   Заодно царь прошелся и по самим монастырям, начав с переписи всех монастырских вотчин, затем повелел изгнать из монастырей всех девиц, проживавших там под именем родственниц,   повелев выдать их замуж и впредь принимать в женские  монастыри  женщин, после достижения ими  сорокалетнего возраста.  Теперь в двух словах о монахах.  Им было  запрещено вмешиваться в управление монастырскими вотчинами, более того, им было запрещено иметь в кельях бумагу и чернила.  Те из  архиереев, что попытались, было,  подать голос протеста,  тут же заменяли малороссами, которые были более образованными и уже на собственной шкуре  хорошо знали,  что такое неповиновение  царской власти. 
 И ещё два слова об иезуитах, которые в одной из московских слобод основали свой монастырь, но были, как пишут историки,  замечены в совращении, поступивших к ним в обучение юношей.  Их всех Петр приказал срочно выпроводить  за границу.
А теперь вернемся снова в Екатерингоф,  куда уже собрались все любимцы Петра, который раз в год  устраивал забавы, связанные со всешутейшим и всепьянейшим церковным собором, избирая  себе нового шута-патриарха. 
Вот и сейчас, Воеводин увидел большую празднично украшенную залу,  в которой половина гостей изображала из себя церковников (певчих, дьяконов, попов), а кто-то, как понял Александр, даже играл роль самого царя. На аналое, вместо иконы,  был установлен портрет Бахуса (бог вина), которому каждый из присутствующих поклонялся, получая после этого от шутейного царя кубок, наполненный вином со словами:
— Пьянство Бахусово да будет с тобой.
Затем начал свою речь шутовской патриарх:
— Вином, яко лучшим и любезнейшим Бахусовым чрево своё яко бочку добре наполняю, тако всегда творю и тако учити врученных мне обещаю до конца моей жизни с помощью отца моего Бахуса. В нём же живём, а иногда и с места не двигаемся, а есть ли мы или нет, того не ведаем…
После этого последовало его облачение с произнесением символических выражений: «облачается в ризу неведения своего» и «да будут дрожащи руце твои».
Затем  тот, кто изображал царя,  начал лить  на голову новопоставленного патриарха вино, а затем возложил на его мокрую голову некое подобие  первосвященнической шапки с возгласом: «венец мглы Бахусовой возлагаю на главу твою, да не познаеши десницы твоей, во пьянстве твоем…»
И тут же все, включая Петра,  хором трижды  запели «Аксиос» (достоин) после чего распахнулись двери,  и все присутствующие были приглашены в соседнее залы, где столы ломились от закусок и вин.
Меньшиков подхватил слегка ошеломленного Воеводина под локоть и  тоже повел к столам.
— Ты, капитан, только не подумай чего худого. Эта комедия разыграна более для ублажения иностранного зрителя, который в большинстве своем протестанты. Петр  не уничтожает старинного духовного сословия, а хочет лишь,  чтобы церковники знали своё место и не лезли   управлять царями и государством. Государь наш, если не в походе, то и пост соблюдает,  и  в праздники церковные сам каждого встречного подарками одаривает.  А теперь отдыхай, Воеводин, ешь, пей, завтра с утра поедем спускать на воду новый корабль…  Вот это для Петра  будет  уже настоящим праздником. Если сегодня  потеряешь меня из виду, то ничего страшного, тебя найдут и проводят в твои покои, а утром поднимут… Теперь же давай выпьем за Императора Петра I и за твое новое назначение…
 А когда Меньшиков вскоре за чем-то отошел,  рядом с  Воеводиным оказалась хозяйка дворца – Екатерина.
— Слава Богу, что вы живы… —  негромко произнесла она.
— Слава Бога  за то, что Господь уберег тогда  и вас, — чуть шевеля губами,  произнес в ответ Воеводин.
— Может быть,  и не увидимся более, но только знайте,  что я буду молиться за благополучный исход вашей экспедиции в Сибирь…
В этот момент вернулся и Меньшиков.
— Опять ты весь табаком пропах…  — воскликнула Екатерина, обращаясь к нему.
— Так ведь и Петр Алексеевич курит… — вкрадчиво парировал Меньшиков.
Ничего на это не ответила Екатерина, а лишь ещё раз бросила взгляд на Воеводина и отошла к мужу, входившему в гостиную.
— Не иначе, как Екатерина на тебя глаз положила?
— Оставьте это, Александр Данилович, просто в ваше отсутствие я поведал ей свою грустную жизненную историю…
— Тогда уж будь любезен, поведай её  ещё раз и для меня, — произнес,  улыбаясь,  Меньшиков и стал наливать вино в их бокалы.

Утром следующего дня, после того, как был совершен церковный обряд освящения нового корабля, Воеводин  со вниманием слушал  взволнованную речь Петра. 
—  Никому из нас, братцы, и во сне не снилось лет тридцать назад,  что мы будем на этих землях плотничать, носить немецкую одежду, воздвигнем город в завоеванной нами стране, и доживем до того, что увидим своих сынов, воротившихся из чужих земель смышлеными,  и  до того, что меня и вас станут уважать чужие государи. История полагает колыбель всех наук в Греции, откуда они перешли в Италию, а из Италии распространились по остальной Европе, но по невежеству наших предков не проникли до нас. Теперь очередь наступает и нам; мне кажется, что со временем науки оставят своё местопребывание в Англии, Франции и Германии и  перейдут к нам.  Будем надеяться, что, может быть, на нашем веку мы пристыдим эти  образованные страны и вознесем русское имя на высшую ступень славы!
Когда корабль стал сниматься, загремели литавры и трубы, запалили из пушек крепости и адмиралтейства, потом начались поздравления, которые завершились грандиозной попойкой,  во время которой  корабельные мастера были допущены к столу и сидели рядом с царем,  а он  поднимал бокал за их здоровье…   

Через три дня экспедиционный обоз с ротой под началом  капитана  Александра Воеводина с  мастеровым людом и шведскими инженерами выдвинулся  в направление Сибири.  Мы с вами на это время снова вернемся в Болотный, где в это время игралась свадьба вельможного пана  Людвикаса Литвинова
Как это произошло?    Начнем этот рассказ с того, что ещё в 1557 году в семье Оршанского старосты, который  происходил из магнатского рода Сапег, родился мальчик, нареченный Львом Ивановичем Сапег, который в возрасте 70 лет достиг наивысшего поста в Великом  княжестве Литовском, став великим гетманом. Если современным языком, то военным министром и главнокомандующим.  Родившись в православной семье и впоследствии приняв католичество с  целью  успешного решения своих личных политических амбиций,  Лев Сапег  выступил объединителем православной и католических церквей.  Нам же важен тот факт, что большая часть  земель  будущей Белоруссии принадлежала  именно роду Сапег.
С  молодой Доротой  — праправнучкой  этого великого гетмана  — Ян Литвинов познакомился в Вильно, куда был приглашен  Сапегами, которые искали себе  тогда союзников для ведения борьбы с магнатами Радзивиллами. И несколько дней Ян провел в их доме, где и увидел это нежное и хрупкое создание. И там же сговорились отцы  о том, что через детей породнятся   старинными родами.
Дальнейший ход событий этого противостояния магнатов  уже переплетается с Северной войной, в которой Сапеги и их соратники перешли на сторону Карла XII. Кстати сказать, стремясь заручиться вниманием  шведского короля, Сапеги даже подняли тогда на борьбу с войсками Петра I своих крестьян, потеряв в результате около 2 тысяч убитыми.

Болотного, слава Богу, перипетии этой войны вновь почти не коснулись, за исключением, что изредка, проплывающие в Киев суда  русской армии, прочитав охранительные грамоты  данные московскими государями ещё  Збышеку  Литвинову и, показанные им секретарем управы Болотного Моисеем Горским.  Ознакомившись с бумагами, от них требовали лишь фураж для лошадей и провианта для солдат. А  сам пан Ян Литвинов  в время находился в Вильно, всячески оберегая   будущую невесту  сына от постоянных волнений тех лет, вызванных военным противостоянием не столько со шведами или  русскими, сколько панами между собой.

Когда в 1715 году Август II снова вернулся на трон с целью утвердить в Речи Посполитой абсолютную монархию, то часть шляхты опять выступила в защиту своих вольностей. С помощью войск Петра  удалось примирить шляхту с королем на «немом сейме» (1717) решение на котором принималось без обсуждения. Правда этот же сейм также  частично ограничил и власть короля,  сократив, например, количество русского регулярного войска в Польше и Литве. 
Лишь после этого Ян Литвинов с Доротой из рода Сапег,  смогли  выехать  в Болотный.   

Мы же, пока они  в дороге, ненадолго, вернемся к клану Радзивиллов,  один из которых – Кароль Станислав, присутствующий   на "немом" сейме, прекрасно понимал, какую опасность представляют принятые на нём  решения, но ничего поделать не мог.
Вдобавок,  к напряженной  политической  жизни добавилась и  личная трагедия — смерть его детей, которая окончательно подрывала его силы. Он будто  ясно чувствовал, как за его спиной с треском захлопнулась дверца ловушки, вырваться из которой уже не было сил ни ему, ни его стране…
Последней каплей стала страшная болезнь,  — оспа, от которой князь уже не оправился и умер в августе  1719 года,  после чего был погребен в фамильной усыпальнице в Несвиже. 
Историки часто пытались уточнить, почему  Кароль Радзивилл,  вслед за Сапегами, перешел на сторону шведов.  Чаще всего этот поступок объясняют  кровавыми  событиями, произошедшими  ранее, в июле 1705 года в Полоцке. Там  была учинена  жестокая расправа над униатскими священниками и монахами,   которую устроили по личному указанию  Петр I.  Более того, их убивали на ступенях  кафедрального  Софийского собора, некогда бывшего православным, а в те времена считавшийся униатской святыней, что буквально потрясло Кароля Станислава.  Ему также сообщили, что престарелого архимандрита Якуба  Кизиковского, которого князь знал лично, пытали всю ночь, добиваясь, чтобы тот выдал, где спрятаны соборные ценности, и лишь потом повесили.
Неприкрытая ненависть царя к тем, кого Радзивилл опекал много лет, послужила причиной его разочарования в Петре I. А если еще добавить, что царь превратил Софийский собор в пороховой склад и конюшню, то переход Кароля Станислава на сторону противника становится для многих  вполне оправданным.
Со стороны униатов, все выглядело действительно так. Но есть и иной взгляд на эти же события, когда, ранее, перешедшие в  униатство, бывшие православные священники также убивали своих православных собратьев га ступенях  того же самого Софийского собора, захватывая  его для себя.
И тогда получается, что Петр лишь отомстил за смерть православных, а порешил лишь жизни священников-изменников, отрекшихся от православия и данной ими клятвы служения под началом Московского патриарха. Причем, надо заметить, что ни один католический костел тогда не был тронут солдатами русской армии.  Казнили тех отступников за «иудин грех», который на Руси был тогда и сейчас неприемлем и непрощаемым.
Так,  что у каждой  лицевой истории есть свои изнанки и оборотные стороны.

А теперь пора бы вернуться и в Болотный, куда вельможный пан Ян Литвинов  привез невесту для своего молодого сына Людвикаса.   Они поселили невесту  в своём родовом замке на болоте и сами крайне  редко показывались на людях. Запас свежих продуктов поставлял им в замок сам  магистр Моисей Горский, он же рассказывал пану и  все новости.
Однажды Моисей в назначенный день не пришел, не было его и на следующее утро. И тогда Ян Литвинов  решил сам дойти до дома Горского и  узнать,  не случилось ли чего?
Оказалось, что  не просто случилось, а настоящая беда постигла Болотный.
Некое судно, под видом торгового,  причалило к пристани,  и люди с судна,    начали с того, что убили весь караульный наряд.  Затем  они, с целью грабежа и насилия,  разбежались по городу. Часть ворвались в магистрат и, застав там Моисея, повесили  иудея  на древнем ритуальном дубе, а затем,  основательно пограбив обе церкви, пожгли жилые дома, включая и дом Горского, а также увели к  себе на судно несколько   молодых женщин и девушек.
Литвинов, выслушав все это,  выслал оставшегося в живых подростка  ниже по реке, где стоял усиленный караул, с приказом, чтобы они вернулись в город на  судне. А потом, полностью снарядил его для ведения возможного боя и  даже затарил на дорогу  провиантом, Литвинов,  уточнив, как выглядели нападающие, после этого спустил судно на воды  Днепра и  направил его в  сторону Киева. 
Однако далеко им плыть не пришлось. Затарившись вином из погребов Моисея, разбойники в трех верстах от  Болотного, на  противоположном, пологом и песчаном берегу, предались пиршеству.
Дождались вечера, когда  хорошо был виден  костер на берегу, да и само судно разбойников, а главное, когда грабители и убивцы уже напились вдоволь,  Литвинов вновь пустил в ход пищаль с греческим огнем, оставленную  некогда  ещё великой княгиней Ольгой.  Первым же выстрелом,  они подожгли   судно разбойников, а оставшихся в живых добивали уже огнем из мушкетов, после того, как добрались до берега на  лодках.
К утру  ничего уже не могло сказать, что здесь ночью состоялась настоящая бойня, в которой  посчастливилось выжить пленницам.
Один из раненых  признался, что все нападавшие  из беглых, сумевших полгода тому назад захватить это судно.  И теперь они грабят торговые суда, убивая служивых и купеческий люд.
Выслушав, Литвинов приказал повесить его, установив виселицу прямо на пристани Болотного, а затем все вернулись в город, чтобы похоронить убиенных и помочь погорельцам и раненным.
У погибшего Моисея осталась беременная жена.  Она так тяжело переживала потерю мужа, что  молодая панночка Дорота сжалилась  над ней и забрала в замок, чтобы не оставлять  её  без своего внимания  пока та не разрешилась мальчиком, которого в память об убиенном, так же  нарекли Моисеем.  Вскоре пан дал судно и сопровождающих, чтобы женщину  отвезли в Киев для совершения над мальчиком обряда обрезания.
По осени  сыграли свадьбу Людвикаса и Дороты, у которой через девять месяцев тоже родился  мальчик,  чему особенно был рад  старик Ян, который понимал, что не иначе, как лишь по воле Бога,   Литвиновы обрели наследника.  Мальчика нарекли в память далеких предков Эдгаром.  И, словно бы успокоившись, отошел в мир иной и сам вельможный пан Ян Литвинов.

 В январе 1727 года, то есть почти через десять лет,  Александр Воеводин прибыл  в Санкт-Петербург, ещё не ведая причину своего вызова в столицу.
Здесь следует сказать, что дело, к которому  в Сибири его призвал Петр,  процветало. Горный инженер швед Брюгер сумел наладить  там работу нескольких золотых приисков. Поначалу губернатор Сибири князь Гагарин (бывший  ранее губернатором Москвы)  даже сам пару раз  привозил царю полученное  ими золото. Но со временем, а также пользуясь тем, что жил  вдали от государя, Гагарин стал злоупотреблять доверием царя, считая  себя независимым властителем всех тех земель, а значит,  позволял себе и взятки брать на откупе винных продаж, и жить чрезмерно роскошно, а главное, он бессовестно  расхищал казну, сбывая  часть  полученного золота в Китай,  после чего  по приказу Петра, за  вскрытое лихоимство,  был повешен.
И вот теперь  уже Воеводин прибыл в столицу, как я уже сказал, ещё не ведая того, что его здесь ждет. 
Императрица Екатерина, которая, как оказалось, и отозвала Александра из Сибири, приняла Воеводина, лежа в постели, ей нездоровилось.
— Благодарю тебя за службу, премьер-майор гвардии, — начала она. — Да, с сегодняшнего дня ты удостоен этого чина. Покойный государь Петр о тебе вспоминал, велел и мне не забывать. К тому же, перед смертью,  он попросил меня отписать  тебе земли, что я и сделала, присовокупив к этому  чин статского советника и орден «Андрея Первозванного»  за неоценимую помощь  в деле укрепления могущества нашего государства.  Петруша ведь после казни князя Гагарина  хотел тебя  сделать губернатором Сибири, да я с трудом его отговорила, понимая, что и не увидела бы тебя уже никогда более…
Воеводин медленно опустился перед государыней на колени.
— Если бы не лихоманка, что всерьез достала меня, я бы тебя от себя  сейчас  не отпустила…   Хотя ты, как я вижу, совсем  седой стал.  Понимаю, что не легко вам там приходилось,  а потому отпускаю тебя   домой… Завтра придешь за наградами, а от меня примешь еще и достаточную сумму средств для освоения полученных в дар земель, а теперь ступай, мой дорогой спаситель, что-то нездоровиться мне.

В апреле 1727 года императрица скончалась от абсцесса легкого. Статский  советник Александр Воеводин  ещё раз прибыл в столицу,  чтобы присутствовать на церемонии её торжественных похорон.
Единственное, чего не знала императрица,  и о чем сам Воеводин ей тогда не сказал, так это о том, что из Сибири он вернулся с молодой женой.  Оказывается, наш капитан  не побоялся взять  за себя младшую дочку из семьи князя Гагарина,  лишенного, как вы уже знаете, всех деревень, пожалованных ему Петром, равно, как и всех  средств к   существованию, да и самой жизни.  И еще, по имеющимся историческим сведениям, виселица с трупом повешенного князя Гагарина чуть ли не три года перевозилась с места на место с целью устрашения коррупционеров.

По возвращению четы Александра Воеводина в Болотный, там, за укрепленными стенами  верхнего города для них стали возводить первый каменный дом.  А  на  время  строительства  князь  Людвикас  Литвинов принимал  статского советника Александра с женой в своем замке.  Крепкий же  дом же самого Воеводина, построенный ещё  его дедом Юрандом Воеводиным, передали вдове Горского, куда она переехала с младенцем Моисеем, названым именем убиенного  отца.
Кроме этого, приехав домой, Александр  выделил большую сумму денежных средств для  строительства общественных мест  и  больницы и  а главное шлюза, который теперь мог бы сдерживать плавание незваных гостей по реке Болотне и  мощных бастионов с пушками,  как у шлюза, так и на пристани Днепра.   После чего он отправился с женой осматривать, подаренные ему,  уже императрицей Екатериной I,  земли и селения. 
Он снова вернулся в Болотный буквально за два месяца до ожидаемых женой  родов. И, в ожидании наследника или наследницы, Александр вечерами, раскуривая трубку, подаренную ему еще императором Петром, подолгу  беседовал с Людвикасом о тех событиях, что происходили в Речи Посполитой в его отсутствие, а более о  грядущих судьбах Великого княжества Литовского.
— После того, как в  1726 году Австро-Венгрия и Россия заключили против нас оборонительный союз —  начал Литвинов, — положение Речи Посполитой дополнилось новыми обстоятельствами. Теперь,   наши земли стали невольно разделять земли  этих двух  держав,   а  в случае войны мы должны  будем пропускать по ним войска союзников, а их победы или  поражения, как ты понимаешь, все одно  чреваты для нас новыми грабежами и пожарами…
— Ты прав,  хрен редьки не слаще,  — откликнулся Воеводин, вспомнив русскую пословицу. — Но что, например, стоит введенный вами закон единогласия, получивший название «Либерум вето» (свобода запрещения) по которому каждый депутат, посол сейма или сеймика, часто не подумавши,  мог высказывать своё несогласие с любым вносимым постановлением, что тут же приводило к закрытию заседания,  и отменяло все ранее принятые на нём постановления… Ведь теперь достаточно  просто подкупить любого пана, чтобы сорвать важные государственные решения. И это в то время, когда все вокруг разорено,  вотчинные города на ваших землях порушены и сожжены, а эпидемии их ещё и основательно опустошили. Казалось бы,  как нужна  сейчас сильная королевская  власть, которая смогла  бы обуздать своеволие шляхты и магнатов.
— Уж тебе ли, Александр,  не знать, что сильная королевская власть в Литве  в первую очередь не нужна самой России.   Для неё сохранение «вольностей панов», создающих предпосылки дворянской  анархии, будет залогом того, что нам  будет не до войны  с ними. И теперь Россия, как я вижу,  уже  постоянно требует  от нас гарантий свободы вероисповедания для православного населения Речи Посполитой, прав представителям их православного духовенства, наравне с католиками, занимать государственные посты и участвовать в работе сеймов, то есть, прав представлять  и отстаивать интересы православных перед польским правительством.
—   Скажу больше, в  вопросе о свободе вероисповедания Россия  будет выступать теперь уже вместе с Англией, Швецией и Голландией, которые требуют аналогичную  поддержку своим протестантским единоверцам, заполонившим и наши земли…

Тут важно отметить, что в этот период в Речи Посполитой правили два короля. И оба были законно избранными. Оба имели своих сторонников, тем самым разваливая целостность государства.
Статский советник Александр Воеводин и  вельможный пан Людвикас  Литвинов тогда и не ведали, что буквально через несколько лет  русские войска  уже императрицы Анна Иоанновны,  вновь перейдут установленные границы и   выйдут к Варшаве (1733).  После чего окажутся втянутыми  в свару за престол Речи Посполитой с Францией.  Каким-то образом в этот территориальный спор  будут  втянуты  войска Австро-Венгрии и Дании, Саксонии, Испании и Италии.. И лишь в ноябре 1738 года Россией будет подписан мир  с Францией  по которому Станислав Лещинский  откажется  от польского престола, хотя и  сохранит  титул короля и пожизненное владение Лотарингией, которая после его смерти должна была отойти к Франции.

В Болотном,  в  возрасте 12 лет,   подросший и зело смышленый Моисей, по протекции вельможного пана  Людвикаса  Литвинова,  был отправлен на учебу сначала в иезуитский коллегиум в Минске, а затем в Виленскую иезуитскую академию, которая имела статус университета.
И пока он учится,  мы снова обратим свой взор на Россию,  где началась череда, по сути,  уже своих насильственных государственных переворотов.

Сначала 12 летний император Петр II (сын казненного царем Петром I царевича Алексея), желая избавиться от опеки Меньшикова,  лишив его всех иностранных орденов, велит пересадить всю семью Меньшикова из карет на телеги и отправил в ссылку в Раненбург (село Слободское, подаренное Меньшикову Петром I, позднее уездный город Рязанского наместничества),  а чуть позже (1728) Верховный Тайный совет, обвинив Меньшикова в тайных  сношениях со Швецией, отправляет всю семью  в  сибирское поселение Березово,  лишив  всей собственности: наличного капитала, крепостных душ, драгоценностей и  даже столовой утвари...
Однако  Петр II и сам недолго правил, в 1730 году он заболел и умер. 
Оставалась законная наследница  — дочь Петра  — Елизавета. Однако члены Священного Синода и Тайного совета, плюс несколько особ  из генералитета и сената, которые сразу же после смерти Петра II собрались в Лефортовском дворце (Москва),   объявили, что завещание Екатерины I  якобы  подложное и, что надо  посадить на престол  законную  дочь   царя Ивана Алексеевича (брата Петра I)  – Анну Ивановну,  ныне вдовствующую герцогиню Курляндскую, предварительно поставив ей ряд условий, а именно: сохранить Тайный совет и без согласия с ним не начинать войны и не заключать мира, не отягощать подданных новыми налогами. Также не определять никого без согласия совета к управлению важными делами, не жаловать вотчин.  И так далее. Она подписала требуемый ими документ и  вскоре по России  пронеслось «Виват, императрица Анна Ивановна!»
Вступив в Москву,  новая императрица не сразу, но  смогла избавиться от опеки её верховников,  которые стерегли каждый её шаг.  Вскоре рядом с ней появились уж очень «сердобольные люди» и  вскоре при поддержке гвардейцев,  Анна Ивановна прилюдно разорвала  документ, подписанный её накануне вступления на царство, провозгласив, что желает быть «истинной матерью отечества и доставить своим подданным всевозможные милости».
Она тут же упраздняет Верховный Тайный совет, разогнав ее членов по отдаленным губерниям, причем, безвыездно.  Членов Священного Синода и ряд сенаторов почислила воеводами, а  некоторых даже   сослала, подобно Меньшикову,  в Березово или на Соловки.
Но, возведенная на высшую ступень могущества, Анна Ивановна, все одно оставалась, как говорили в народе, «квашней», так как была  и ленивой, и неряшливой, и злобной, да ещё и с недалеким  умом, окружившая себя  шутами (португальский жид Лякоста и итальянец Педрилло),  да  забавницами.   
А управлял Россией и императрицей почти во всё время её царствования  курляндский  герцог Бирон, который, будучи обер-камергером двора российской императрицы, а точнее,   любовником Анны,  воистину позволял себе делать с людьми и со страной то, что ему заблагорассудится. И не случайно время его жестокого правления стали называть «бироновщиной».

После её смерти императором становится малолетний сын Анны — Иван   регентом которого остается всё тот же Бирон. Но и года не прошло, как  он был свергнут.  Конечно же,   не Елизаветы Петровной, она  вообще никогда не помышляла о царствовании.  Организатором нового заговора снова оказался иностранец. На этот раз это был Жан-Арман де Листок (у нас Иван Иванович)  — медик немецко-французского происхождения, сумевший ещё ранее стать доверенным лицом Елизаветы Петровны, а до этого сосланный  в Казань  Петром I за страсть к любовным утехам. Именно оттуда его после смерти мужа вернула  Екатерина I, почислив в лейб-хирурги и назначив состоять при цесаревне Елизавете. Как говорится, назначили козла капусту стеречь… В итоге Листок, как её доверенное лицо,  не без участия шведов,  привел Елизавету к власти уже на штыках гренадеров Преображенского полка.   А Ивана, заточенного  в одиночное заключение,  в возрасте 24 лет   убивает его  охрана, когда якобы была совершена попытка его спасения из неволи.
Для нас важно то, что официальным наследником престола  Елизавета  назначает  внука Петра и сына своей старшей сестры Анны Петровны – герцога Карла-Петера Ульриха Голштинского, переименовав его в Петра Федоровича.  И она же,  выбрала  ему в жены немку Софию Августу Фредерику Антальт-Цербскую (будущую Екатерину II), которая нас более всего интересует во всей истории этого престолонаследия, так как именно Екатерина II будет непосредственным, вольным или невольным, но  соучастником гибели  Речи Посполитой и последующих  трех разделов всех  её земель. Но все это произойдет лишь через тридцать лет, и мы еще вернемся к Екатерине II, а пока  снова обратим свои взоры на  уже возмужавшего Моисея Горского.
Цепкий ум Моисея, ещё в период обучения в академии,  сначала заинтересовали физиократы, отстаивающие идеи о равенстве людей и критиковавшие крепостное право. Моисей ничего  ранее не знал о крепостной зависимости пока его новые друзья не стали возить его по  селениям, что располагались рядом с Вильно. Именно там он услышал, а потом и увидел что такое  крестьянский труд на земле, каковы условия их жизни, а главное,  что за этот тяжелый труд человек получал нищенскую плату.   
Но, как истинный иудей, он быстро понял, что  борьба за улучшение условий жизни крестьян, не его стезя. И  тогда он увлекся работами  церковного деятеля Георгия Конисского, который рассматривал первенство естественных наук и их роль в познание мира природы.  То есть, противопоставляя свою теорию церковному  учению о Божественном происхождении мира и человека. И  тут  Моисей  мудро решил не  спорить с церковниками, а лучше просто отойти в сторону…
Затем  ему вскружили голову французские просветители. Моисей захлебывался чтением их трудов, а вскоре и сам повсюду  стал говорить  о необходимости просвещения народных масс,  и об их равноправии с теми, кто утопал в богатстве. Но однажды его встретил какой-то старый иудей и спросил.
— Моисей, что я тебе сделал плохого? Почему ты хочешь сделать меня несчастным?
—  Отец, я наоборот, стремлюсь сделать тебя равным с теми, кто богат…
— Глупец, богатство богатых – это богатство твоего народа,  моё и моей семьи, да и твоё, в частности. Нам не хватило бы сокровищниц, чтобы держать его у себя и мы перераспределяем его по  сокровищницам королей и князей… А они наивно считают его своим… Пусть и дальше так считают. И пойми, если в мире не станет богатых и бедных, если у всех всё будет,  и люди  перестанут бороться за эти сокровища между собою, то и жизнь остановится…   
После  этой встречи, которая перевернула все сознание Моисея, он неожиданно для себя серьезно увлекся профессиональным театром  и даже  сам написал несколько пьес…   И если честно, то уже стал забывать, что некогда родился в Болотном. Лишь смерть матери заставила его вновь посетить родной уголок.
Он приехал на похороны  не один, а  с юной  девушкой и тоже актрисой по имени Дайна. К этому времени вот уже год, как умер его благодетель пан Людвикас Литвинов, а его сыну и новому хозяину  земель Болотного  пану Эдгару  было уже 16 лет. Он вместе с матерью Доротой  принял  Моисея  в своём замке, пригласив на эту встречу  Александра Воеводина с его семьей,  — женой и двумя подрастающими детьми  — Петром и Екатериной.
Моисей, чтобы показать значимость своего нового увлечение исполнил для них небольшую пьесу на библейский сюжет с песней и танцем.  Играл Моисей не ахти как, но вот игра его спутницы Дайны так  очаровала молодого пана Эдгара, что он тут  же попросил Воеводина построить театр и в Болотном. 
Воеводин  сделал вид, что согласится лишь при условии, что его директором станет Моисей.   Тот, недолго думая,   согласился на это предложение, понимая, что ему  практически дарят свой театр, к тому же он знал, что  его спутнице вскоре предстоит  рожать, а иного собственного крова над головой, кроме  родного дома,  у него не было.

Затем Моисей, оставив беременную девушку на попечение все той же Дороты, отправляется по  городам и весям, чтобы посмотреть на работу крепостных театров Слуцка, Шклова, Ружан, Могилева… Его внимание привлек Несвижский театр.  В отличие от остальных театральных площадок этот занимал отдельное специально выстроенное помещение,  при котором кроме театра работали вспомогательные школы: театральная, балетная и музыкальная. Его владельцем был Иероним Радзивилл, а так как память у Горского была отменная, то он тут же рассказал ему о том, что предки его  покровителя  покойного князя Людвикаса  Литвинова были доверенными лицами  короля  Яна II Казимира, а один из них  вместе с великим гетманом Литовским Радзивиллом усмирял взбунтовавшихся казаков Богдана Хмельницкого…  Это известие их в какой-то мере сблизило,  и Иероним Радзивилл даже согласился поставить пару пьес  Моисея в своем театре… 
И пока шла подготовка  этих пьес,  Горский  отправился в Слоним, где был создан центр театральной и музыкальной жизни,  и где он познакомился с Михаилом Казимиром Огинским. Тут Моисей и вовсе забыл про время, имея такого эрудированного собеседника, а также композитора, музыканта и поэта.
Очарованный этим меценатом,  Моисей,  отправился с постановками уже опер Огинского на плавающем театре по реке Щаре и далее по каналу, построенному по инициативе этого  талантливого мецената, да ещё  и  государственного деятеля.
И еще.  В пути,  Горского поразило мастерство местных умельцев, которые построили удивительной красоты костелы в Гродно (иезуитский) и Монастырский комплекс  Свято-Успенского монастыря в  Жировичах.  Как ему сказали,  некоторые их них   выполняли  сложные работы в Донском, Ново-Иерусалимском и Новодевичьем монастырях и даже  в помещениях Московского Кремля.
Россия,  надо признаться,  для многих талантливых людей, родившихся на наших будущих землях, как  ранее,  а также в нынешнем столетии,  да и позже, стала  если не родной матерью,  то смотрела на всех  ещё неоперившихся птенчиков с наших земель, как на приемных, которым требуется любовь, теплый кров и пища, а потому приложила немало трудов, чтобы их  природные таланты были отшлифованы в  университетах Москвы и Санкт-Петербурга. Именно там они впервые  встречались   друг с другом,  там обменивались  набросками своих  новых  произведений, там  они написали свои первые и, пожалуй, что самые знаменитые произведения. Среди них   был  Андрей (Ян) Белобоцкий и  Симеон Полоцкий, о котором мы уже упоминали, и который,  кроме воспитания царских детей,  организовал свою типографию и написал не только  «Букварь» для нашего народа, но и положил  начало основам современного стихосложения. Да и сама литература этого уходящего столетия перестает быть сугубо церковной и богословской, так как уже появились светские издатели и писатели, а также и  большое число литературных журналов в разных уголках наших земель, которые не только собирали и публиковали произведения устного народного творчества (легенды, предания и  сказки), но и стали  позволять себе печатание произведений, получивших затем названия, как демократическая сатира.

Моисей Горский вернулся в Болотный ровно через год,  а приехав, узнал  о том, что у него родился сын, а  для него построен театр.
Наречение  сына  Горского именем откладывали до его возвращения. Моисей,  недолго думая, перебрал в своей памяти всех своих предков и тоже остановился на родоначальнике, сказав, что назовет сына Иосифом.
Так, в Болотном, благодаря его величеству театру,  снова собрались все представители наследных родов Литвиновых, Воеводиных и Горских.

Вот теперь-то пришло время  напомнить вам и о Екатерине  II,  которая  пришла к власти тоже в ходе дворцового переворота (1762),  к тому же,  на деньги  Англии,  а её муж Петр III был  свергнут   опять же  с помощью гвардейских офицеров. 
Правда, новая императрица, к тому времени, уже хорошо усвоила простую истину, что усиление любого из соседних государств,   всегда сопряжено с опасностью для собственной страны, а потому считала, что «нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседей»
И тут надо заметить, что попытки окончательно расчленить Речь Посполитую принадлежат не России,  о чём часто и нудно твердят, а Австро-Венгрии и Пруссии, которые  эту идею монополизировали, пользуясь тем, что внутри самой Речи Посполитой обострилось противостояние кланов крупных  магнатов, искавших для себя поддержки, как   в  самой Австрии, так в Пруссии и уже в последнюю очередь… в России.
Да и самой России было тогда не до Речи Посполитой, так как  в 1768 году началась  её война с Турцией.  Этим и воспользовалась Австро-Венгрия, объявив о  том, что принимает сторону Турции, но согласна не выступать в войну, если Россия согласиться на раздел Речи Посполитой.
Что было делать Екатерине?
Но и это еще не все, в  марте 1790 года Речь Посполитая сама подписывает  договор с Пруссией, имевший явно антирусскую направленность.  Или, например, в это же время, решением сейма в Речи Посполитой вводилась наследственная монархия, ликвидировались конфедерации, что явно вело к ликвидации государственности Великого княжества Литовского. То есть, уже и Литва лишалась своей самостоятельности.  А такого рода усиление Польши, как вы понимаете, не входило  в планы России.
В 1772 году в Санкт-Петербурге между Австро-Венгрией, Пруссией и Россией был подписан трактат, согласно которому каждая из сторон должна была получить свою часть земель Речи Посполитой.   Казалось бы, событие обыденное, Россия и сама неоднократно ужималась то под  монголами, то под Литвой или  шведами, не говоря уже об участии самой Польши в трагических событиях царствования на Руси трех самозванцев под именами Лжедмитрия и поддерживаемых польской шляхтой.
Но вернемся к разделу земель Речи Посполитой, по которому  Россия   возвращала себе почти  все  свои бывшие восточные земли, входившие ныне в территорию Великого княжества Литовского, а главой избираемого сеймом, а отныне  монархом  в Речи Посполитой, по предложению России,  должен был стать  ставленник Екатерины  — Станислав Август Понятовский, которого императрица хорошо знала ещё с тех времен, когда он  был аккредитованным при дворе Екатерины еще в качестве посла Саксонии.

В Болотном все  ждали возвращения из Вильно  молодого пана  Эдгара  Литвинова с последними новостями.
И как только пан вернулся, то сначала пригласил к себе в замок Александра Воеводина, с которым и решил обсудить все услышанное в столице Великого Литовского княжества.
— Чувствую я,  что всех нас  очень скоро ждет великое разделение народов, но не по воле  народа, а супротив ей. Принятый тройственным союзом трактат о разделении наших земель  наконец-то заставил все сеймы  думать о стране в целом, а не о собственных амбициях. Для начала мы почти единогласно  исключили,  кому либо  использовать,  так называемое,  «Liberum veto», и создали постоянный совет во главе с нашим королем Станиславом Августом. Но, как ты понимаешь, деньги и власть, делают своё дело, часть магнатов, тайно продолжают выполнять советы своих  друзей, особенно из Франции, которая подогревает среди нас недовольство Россией, рассчитывая очевидно на свой интерес.  Другие вообще не хотят смириться с тем, что Литва лишалась своей самостоятельности, а наиболее решительные силы уже стали искать пути для сохранения княжества.
— И что решили?
— Для начала, что  увеличим армию до 100 тысяч человек,  ещё примем закон о расширении прав городов и с целью их развития, и с целью  укрепления на случай возможной обороны. А также думаем обложить налогом духовенство и шляхту, чтобы было,  где взять на это деньги.
— Для начала не так уж и плохо,   — произнес Воеводин.
— Наш Болотный, как я понимаю,  войдет в состав территорий Российского государства. Плохо это для нас будет или хорошо,  покажет время. Пока, что нам удавалось лавировать между этими двумя государствами, оставаясь  для всех своими…  И ещё, пока тебя тут не было, я уже было стал задумываться над вопрос, а для чего, собственно, мы этот театр завтра открывать будем?
— Пусть будет, может быть, этот театр  будем  самым  лучшим, что мы станем  потом вспоминать…   — произнес Эдгар Литвинов, о чем-то,  задумавшись.
— Я краем уха уже слышал, что и ты занят в постановке?
Эдгар слегка покраснел.
— Не иначе, как наш вельможный пан влюбился в актрису?
— Она тоже меня любит… — начал молодой пан.
— Брось, Эдгар.  Это не твоего поля ягода. К тому же, у  тебя в жизни еще таких красавиц будет столько, что  пальцев на руках не хватит.  Но то, что ей удалось тебя окрутить, говорит о том, что у неё есть на это талант. А вот, что будет с бедным Моисеем?  Не иначе, что она его бросит с ребенком на руках и умчится,  куда глаза глядят.  Это уже было неоднократно в истории их рода. Жаль будет Горского.  Хотя, после встречи с ним сегодня,  мне видится, что  Моисей всерьез помешался на своем театре.  Ему уже ничего больше и не надо в этой жизни, он даже  собирается через несколько дней отправиться со своими спектаклями в Варшаву, а потом и в Санкт-Петербург…
— А как же я? — чуть взволнованно спросил Эдгар
— Твою роль, как я понимаю, впредь будет играть он сам, — ответил Воеводин и разразился звонким смехом. 
— Но ведь Иосиф ещё  такой  крохотный, как же он будет без матери?  — продолжал размышлять Литвинов.
— Тогда  твоя матушка  Дорота   станет, как я уже понимаю,  для  него заботливой бабушкой…

На следующий день,  Эдгар, сославшись на нездоровье, не пришел для  участия  в открытии театра.  Моисей для вида  немного посетовал, но, чтобы не срывать премьеру и,  благо, что знал роль,  согласился играть оставленную для вельможного пана.  Естественно, что и все аплодисменты тоже достались ему.

Через день пан Эдгар сказал Моисею, чтобы он срочно собирался со своей труппой в дорогу, если хочет куда-то уехать,  так как по полученному им сообщению, к Болотному по реке приближается отряд шведов… Но при этом предложил матери с малюткой остаться в Болотном…
Утром  следующего  дня  специально подготовленные для него театральные кибитки покинули город, впервые уходя не по воде,  а берегом Днепра.  И, увозя с собой и первую любовь молодого пана, которая, подобно  лесной кукушке, подбросила-таки  ему своего ребенка.
Шведы, естественно, что не появились.  Но и Эдгар не выходил из замка несколько дней, а потом взял с собой Александра,  и  они  вместе отправились на охоту. Накануне пан от кого-то услышал древнюю историю про чучело зубра, и теперь  он  решил сам увидеть этого необыкновенного зверя.  Этот интерес разделил и Воеводин, так как живого зубра ему тоже видеть не доводилось.
На рассвете Эдгар  вместе с Александром и тремя сопровождающими их слугами, стали подниматься в сторону высоких  отрогов,  за которыми располагались обширные лесные массивы.
Проходив полдня и изрядно устав, охотники уже решили возвращаться, когда за спиной раздался треск сухого валежника. Они стали медленно оборачиваться. Необычное животное стояло в десятке метров от них,  но  очарованные  увиденным,  Эдгар, а тем более Воеводин, совершенно не хотели  его убивать.
Они  какое-то время так и стояли друг против друга.  Затем  зубр медленно повернулся и вскоре скрылся в лесу, словно его и не было.
— Удивляюсь тому, как гармонично устроен мир зверей, — начал Эдгар, когда они уже подходили к Болотному. — О, если бы и человек взял хоть что-то от  законов природы с её  вековым порядком.
— Для этого, нам всем сначала нужно научиться сохранять её и боготворить этот удивительный мир,  — отозвался Воеводин. — А пока, что мы только безжалостно грабим его, убивая зверей и уничтожая леса, ничего не давая взамен и не восполняя взятого…
— Говоря боготворить, уж не веру ли наших далеких предков ты имеешь в виду?
— И её тоже… Я внимательно прочитал, предлагаемый нам  в назидание, Новый Завет Учителя по имени Христос. Но там нет ни слово об отношении к Природе, созданной Богом.
— Тут ты не совсем прав, советник! Бог подарил нам природу: поля и реки, леса и зверей,  вверив всё  это на попечение  Адама, а значит, и каждого  из нас. Это наши сердца окаменели, раз мы видим в этой, Богом созданной, красоте и многообразии лишь  некий исходный продукт для удовлетворения собственных потребностей. Вот это действительно грустно…
— Согласен, но то о чем ты мне напомнил,  относится к Ветхому Завету, а в Новом Завете, точнее те, кто называют себя последователями Иисуса,  возводят в культ, как мне видится,  лишь самость человека. В результате,   некоторые  их них,  себя  уже  начинают считать богами… 

Прошло ещё несколько лет относительно спокойной жизни в Болотном.
Выросли, достигнув совершеннолетия,  дети Александра, подрастал и Иосиф Горский, который, выучившись от Дороты чтению,  почти не вылезал из панской библиотеки.  Правда,  лишь Эдгар Литвинов все еще оставался холостым.
Казалось бы, что сама история замерла на месте, но это было не так.

К тому времени Россия уже  завершила своё военные противостояния с Турцией, зато в огне пожаров запылала вся Франция от  начавшейся  в ней революции. 
В 1792 году Россия ввела свои войска на территорию Речи Посполитой. Мотивационный повод у России был самым что ни есть пристойным, а фактический протекторат России выразился, в частности, в том, что императрица Екатерина II при поддержке Пруссии принудила Станислава Понятовского, ставшего, не без решительной поддержки России, королем Польши и Великим князем Литовским, решить наконец-то  извечный «диссидентский вопрос», то есть православных и протестантов уравнять в равных правах с католиками.  Ответом консервативной шляхты стали «Барская конфедерация» и последовавшая за этим партизанская война против русских войск. Таким образом, польские католики с оружием в руках выразили нежелание урезать свои права и даже сидеть за одним столом с иноверцами.
Вспыхнувшее протестное восстание шляхты возглавил  уроженец Брестчины Андрей Тадеуш  Бонавернтура Костюшко.  Восставшие захватили Вильно, но вынуждены были остановиться, столкнувшись с неприятием их самим народом, который, по самым разным причинам,  в особенности православные, выразил свое согласие на  нахождение в составе России. 
Обещанной помощи от Франции восставшие тоже не получили, а потому в 1794 году  они вынуждены были сдать Варшаву  царским войскам под руководством А.В. Суворова, который, как пишут историки, сурово покарал бунтовщиков.  Хотя все относительно: русские не сажали, например, на кол, не вырезали языков и не ослепляли пленных, они  отправляли их в Сибирь,  на поселение. Некоторые из них,  включая и лидера восстания Костюшко, после смерти Екатерины,  будут  помилованы и вернутся  на родину.  К тому же будет принят и Манифест о свободе вероисповедания в Польше для католиков и православных.
Но это еще только будет, а пока… Поражение этого восстания  в  1794 году  положило и начало конца польско-литовского тандема, а государства, участвующие в разделе, определили новые границы. В результате Третьего раздела Россия получила литовские и польские земли к востоку от Буга и линии Немиров – Гродно. Пруссия приобрела территории, населенные этническими поляками, к западу от рек Пилицы, Вислы, Буга и Немана вместе с Варшавой (получившие название Южной Пруссии), а также земли в Западной Литве (Жемайтия).
Под власть Австро-Венгрии перешли Краков и часть Малой Польши между реками Пилицей, Вислой и Бугом, а также часть Подляшья и Мазовии.
Вывезенный в Гродно, король Станислав Август Понятовский сложил свои полномочия 25 ноября 1795 года.
Замечу, что  на отошедшей к  России  территории,  временно, были сохранены прежняя правовая система (Литовский статут), выборность судей и маршалков на сеймах, а также крепостное право. Но было и еще одно важное и не менее интересное событие,   что напрямую касалось  земель  нашего будущего  государства. Когда Екатерина  начала проводить в России реформу, упраздняя губернии и вводя  наместничества, состоялся её разговор с генерал-фельдмаршалом,  князем Потемкиным, который нам очень важен.

— Вижу, фельдмаршал, — начала Екатерина, увидев, входящего к ней Потемкина, — что победы и успехи тебя окружают. Прекрасен, как день, весел, как птица, блестишь, как светило и остроумней, чем когда-либо…
— Всё ради тебя…
— Знаю…  Посмотри, Гриша,  на  земли   Речи Посполитой, —  говорила Екатерина, вглядываясь в лежавшую на столе  карту,  — какой день голову ломаю, думая, как мне поименовать эти  земли  после раздела? 
Казалось бы, почему этот вопрос обращен именно к Потемкину?
Дело в том, что когда  ещё в 1772 году  часть литовских земель (точнее, земли губерний Витебской и Могилевской)   при первом разделе Речи Посполитой  отошли к России, то богатейшие и разбросанные вдоль берегов Днепра, земли графства Сапег, перешедшего, как вы знаете, на сторону шведов, были пожалованы императрицей Екатериной своему фавориту князю Потемкину.  Естественно, что и совет теперь она держала с ним.
— Что тебе тут сказать, матушка?  Таврическим ты меня уже нарекла,  возможно, что   стану ещё и  князем Белорусцевским…
— Каким  ещё  Белорусцевским?
— Население  этих земель себя  называют белорусцами, — ответил Потемкин, подходя к карте.
— С какой это такой  стати они себя так величают?
— Это обиходное выражение, а пошло оно ещё со времен монгольского завоевания наших земель. Так вот белорусцы – это то население, земли которых оказались монголами не тронутыми, то есть остались как бы чистыми, белыми… О землях тех  ещё  говорят, что это   земли Белой Руси.  Да ты, матушка, государыня, вспомни, как ранее себя патриарх-то наш величал:  московский и всея Великие, Малыя и Белыя Руси…
— Белая Русь, говоришь?  А что, красиво. Только пусть уж  будут белорусами, а не каким-то белорусцами,  язык можно сломать, выговаривая это слово.
Потемкин улыбнулся и чуть склонил голову, выражая этим своё полное согласие с волей  великой императрицы.
— Эй, кто там рядом? Пусть пригласят моего секретаря.
Какое-то время они стояли в ожидании, пока Потемкин снова не позволил  себе продолжить начатый разговор.
 — Хотя, скажу честно, несчастный там народ. Ленивый  только их  не имел. Они были и под поляками, и под литовцами, и под шведами,  и теперь вот под нашими  же московитами…   
Вошел, и склонился в поклоне, секретарь.
— Что встал, как пень. Беру  перо и бумагу, да пиши, что отныне все земли Литвы, которые отошли к нам по разделу Речи Посполитой именоваться будут  Белорусским наместничеством.  Завтра покажешь  подготовленные бумаги.
— Воля ваша, государыня…
После того, как секретарь  сделал необходимую запись,  то вновь склонился, и лишь после этого вышел.
 Возможно, что именно с  этого момента  наша земля, волею императрицы и самодержцы Всероссийской Екатерины  II,  официально стала именоваться Белорусским наместничеством с центром в Витебске.   
Однако же,  вернемся к окончанию её беседе с князем Потемкиным.
—  И ещё, Гриша, хочу сделать тебя главой всего Молдавского государства, что скажешь?
— За это спасибо, там тепло…
Это была последняя встреча Екатерины со своим бывшим фаворитом. Через год, в  пустынной степи по дороге из Ясс в Николаев,  Потемкин попросит остановить карету.
— Вот и все, — сказал он. — Некуда более ехать. Чувствую, что умираю. Выньте меня из коляски. Хочу умереть на чистом поле…

И последнее в этой главе.
В декабре 1796 года, после смерти Екатерины II к власти  пришел её сын Павел I. Кто-то из секретарей показал ему проект покойной матери с наименованием наших земель – Белорусским наместничеством.  Павел с этим спорить не стал,  правда, он тогда уже  решил  вновь вернуться  к  управлению Россией  не наместничествами, а  губерниями, а потому  наши земли впредь на картах России стали обозначаться, как Белорусская губерния
Следовательно, можно предположить, что именно с  начала  XIX века, весь народ, который  тогда жил на  землях Белорусской губернии, и стал  официально именоваться белорусским.
Для него начиналась новая жизнь.  Как она глянется, какой стороной обернется, что даст нашему народу?  Пока же,  ясно лишь одно: труждающемуся Господь воздаст по трудам его,  и сохранит род его, а у жирующего за чужой счет рано или подно, все отнимется. Причем, в тот момент,  когда он и ожидать этого не будет…  Что на это ответить? Поживем, увидим… 


     Глава XXI.
     ВОЙНА 1812 ГОДА


Итак, полюбившаяся  многим идея Речи Посполитой,  казалось бы,  навечно погребена в результате корыстолюбия и предательства своей же собственной знати,  чем и воспользовались соседние с ней государства.  А тем немногим, кому теперь  предстояло жить уже  на российской земле,  вновь приходилось вспоминать дедовские сказки и бабушкины предания о воинах богатырях, некогда спасших свой народ и свою землю от змея Горыныча. Но таких  былинных богатырей,  к сожалению, не оказалось у Речи Посполитой.   Кто-то может спросить, а как же  Костюшко?  Для начала замечу, что он закончил кадетский корпус в Варшаве, а завершал своё образование во Франции. То есть, был профессиональным военным.  В чине полковника Континентальной армии он участвовал в войне за независимость США. Уже как генерал-майора он состоял в армии Речи Посполитой.  После второго раздела страны Костюшко возглавил национальное восстание. Восстание было подавлено, а он сам был взят в плен.  После возвращения из ссылки в Сибири, он  эмигрирует в США, затем во Францию, а последний дни до самой смерти проводит в Швейцарии.   Да и поднятое им восстание против армии России было в первую очередь выгодно именно Франции,  с которой Костюшко многое связывало. Не исключено, что поступки   такого человека  могли определяться его авантюрным характером и личной выгодой, а не бескорыстной освободительной борьбой за свой народ и страну, а уж тем более за католическую веру. Вот только осталось понять, какой именно народ был для него своим?

Белорусскому же народу, уже познавшему  европейский стиль  жизни польской и литовской  знати в период правления им  панов и шляхты Речи Посполитой и,  перенявшему  многое из их   обихода,  потребовалось  время  на то, чтобы научиться общаться  с новыми хозяевами наших земель. Встал вопрос о языке. Разговорный  язык (сленг),  о котором мы уже упоминали, вобрал в себя отголоски старославянского, польского и литовского языков.   Кстати, русский академик Василий Севергин, путешествуя  и описывая  наши земли  (1802-1803), назвал   этот язык   «испорченным польским»,  чем он,  по сути,  тогда и являлся.
Уже  после раздела Речи Посполитой,  нашему  народу вновь предстояло  начинать обустраивать  свою будущую жизнь уже  по законам Российской империи,  то есть, кроме переориентации всей экономической и политической жизни, ему нужно было возвращаться к  культуре Российской империи  и к его языку.  В результате,  пусть и невольно,  начинается этакая филигранная отделка,  обогащающая, ставший  уже привычным, обиходный белорусский  язык,   путем прорастания  в нем знаковых элементов  издревле богатого русского языка.
Теперь к тому, что касалось сословной политики.  Правительство Павла I так же, как ранее и Екатерина II,  старалось, по мере возможности,  удовлетворить интересы местной шляхты, но  при непременном условии принесения ими клятвы верности,  после чего они могли получить  права российского дворянства.
А вот то, что касается вероисповедания, то здесь были свои проблемы. Например, Екатерина II своим  указом (1794), с целью укрепления на наших землях православия, вновь  вернула всех униатов, этих «блудных сынов», как она сказала,  в лоно Московского патриархата. Тогда, как пишут историки,   около 1,5 миллиона человек вернулось-таки в православие. Но, пришедший к власти Павел,  этими вопросами практически не интересовался, а потому,  многие униаты из числа «воссоединяемых»,  вновь  стали возвращаться, к уже привычной им, униатской церкви.

А на пороге был уже XIX век, который изрядно встряхнул весь мир распадом Священной Римской империи, колониальным войнами, гражданской войнов в США и образованием Германской империи, колониальным разделом Африки после того, как там были обнаружены богатейшие в мире золотоносные месторождения.
Но было еще нечто, что  было привнесено в Европу и, что буквально взорвало мир – это был «опиум», о котором ещё древние старики говорили, что  сей запретный плод сладок.
Опиум (лат. opium) — это сильнодействующий наркотик, получаемый из высушенного на солнце млечного сока, добываемого из недозрелых коробочек опийного мака. В традиционной китайской медицине, благодаря высокому содержанию морфиновых алкалоидов, он  использовался как сильное болеутоляющее средство.   После того, как началась неуёмная контрабанда опиума, в декабре 1839 года император Китая закрыл рынок своей страны всем коммерсантам из Англии и Индии.  Это привело к объявлению Великобританией, уже оценившей  непомерно  высокую цену  опия,   войны против Китая (1840).  И еще,   неожиданно в поддержку  опиумной войны Великобритании против Китая высказался президент Соединённых Штатов Америки. С чего бы это?

Непосредственно для Белоруссии этот век запомнился войной Наполеона с Россией.  В этой связи нам  пора возвращаться на нашу землю обетованную, а точнее, в град Болотный, который в начале XIX века также преображался в связи с промышленными революциями в Европе.
Так, например, по просьбе  стареющей Дороты, её сын  Эдгар Литвинов выстроил в Болотном небольшой  каменный завод и  установил там ткацкие станки. Уже через год, воспитанный Доротой, Иосиф Горский открыл при нём торговую лавку и  удачно  торговал изделиями из ткани. Правда, вскоре до Дороты дошли слухи, что юноша оказался очень влюбчивым и обрюхатил  одну местную красавицу,  что ставило его перед необходимостью  на ней женится.
Естественно, что Дорота относилась к Иосифу, как к собственному сыну, которого воспитала можно сказать с пеленок, и даже хотела найти для той девушки жениха,  чтобы замять эту пикантную ситуацию, но тут своё веское слово сказал Эдгар,  и вскоре Иосиф  повел ту девушку к церковному алтарю.
Сам  Эдгард, присягнув на верность государю Российскому и, принимая во внимание дарственную на град и земли Болотного, подаренную его роду царем Московским Федором Михайловичем,   был пожалован  правами российского дворянина с графским титулом.  А потому, если и выезжал теперь куда-либо, то в основном в Витебск, который был назначен стольным градом Белорусской губернии.  Именно там и состоялась его неожиданная встреча с Моисеем Горским, который выступал в это время в городе со своей труппой.
В тот вечер играли пьесу английского драматурга Шекспира «Отелло», а роль Дездемоны исполняла его первая любовь – Дайна.  Кто бы мог подумать, что уже взрослый мужчина с посеребренной  бородой вдруг не выдержит и на весь зал да еще во весь голос потребует, чтобы Отелло не мучил более Дездемону своими подозрениями, так как она невиновна перед ним…
Зал взорвался  смехом мужчин и стенаниями женщин, заполнивших театр.
Моисей вышел из-за кулис  на сцену,  и хотел было потребовать, чтобы никто  не смел более прерывать театральное действо… Но, узнав своего благодетеля, стушевался, а граф уже поднимался на сцену.
Когда  Эдгар  увидел глаза Дайны, её лицо тронутое первыми морщинками, которые пытались скрыть с помощью пудры, то понял, что это прекрасная женщина глубоко несчастна.
— Милая, прекрасная и очаровательная Дайна, помнишь ли ты меня? — произнес граф в полной тишине зала, опускаясь перед ней на колено.
— Да,  граф…
— Так знай, что граф  Эдгар, увидевший тебя некогда  назад на сцене своего замка, все так же любит тебя… И если ты свободна, то я предлагаю тебе свою руку и сердце…
— Я свободна, граф, — неожиданно для себя, произнесла она.
И тогда  Эдгар  подхватил Дайну  на руки,  и вместе с ней стал спускаться со сцены под  неистовые аплодисменты всего зала и явно ошеломленного Моисея,  лишившегося сегодня одной  из своих  лучших актрис и женщин.

Через месяц в Болотном играли свадьбу графа  Эдгара Литвинова с Дайной.   Ранним утром,  счастливый граф  приехал к дому,  в котором находилась его нареченная на коне. На нём была красная шапка и красный же плат опоясывал его грудь. Все жители Болотного вновь высыпали на улицу, чтобы увидеть то, как начинался некогда свадебный обряд у литовских рыцарей. А перед воротами  всадника уже встретила полыхающая огнем солома. Граф пришпоривает коня и тот легко  перескакивает через пылающую связку.  Уже во дворе  люди стали  бросать  горящие пучки соломы в коня, не давая князю подъехать к крыльцу. Но,  заранее прирученный конь, преодолевает и эту преграду. И вот  жених со склонённой головой уже входит в хату, где  молодых благословляют, и начинается свадебный пир.
Самой счастливой на этой свадьбе была престарелая графиня Дорота, дождавшаяся, наконец-то того, что ее сын стал мужем, а значит, будет и отцом.  Она успеет ещё подержать на руках своего внука – мальчика, рожденного от этого счастливого брака, и названного Юстасом.  После чего в одну из зимних ночей уснет со счастливой улыбкой на лице и более уже не проснется в этом мире, уйдя в иной, чтобы уже оттуда созерцать на тех, кого родила, воспитывала и любила.

Через десять лет,  возвращаясь из  поездки в Витебск,   граф Эдгар привез для своего сына учителя. Это был юноша из обедневшего шляхетского рода по имени Ян. Он окончил иезуитский коллегиум и уже несколько лет работал учителем и гувернером, одновременно, путешествуя по нашим землям. Как он встретился Ольгерду,  одному Богу известно, и вот теперь граф привез его в Болотный, чтобы тот заниматься образованием и воспитанием его  сына  Юстаса.  Граф заметил, что мальчик проникся к учителю доверием и остался  доволен своим выбором. Однажды, он, с целью пожелать сыну доброй ночи,  подошел к двери его спальни и услышал то, что перед сном Ян рассказывал Юстасу и  даже невольно сам заслушался этим рассказом.
О чем был тот рассказ? Читайте сами…
— У нашего пана, — начал свой рассказ Ян, — был ловчий, Симеоном звали; дом его стоял недалеко от имения, панщину он не отбывал, а вся его повинность была обходить леса, ходить с паном на охоту да добывать дичь, когда, прикажут, особенно, если там ожидают гостей или перед каким большим праздником.
Однажды приходит к нему эконом, стучит в окно и кричит:
— Симеон! Пан сказал, чтоб ты к воскресенью непременно принёс пару глухарей, две пары тетеревов и несколько куропаток, так не ленись, бери ружьё, моего выжлеца да иди на охоту.
Пришлось поспешать, ведь была уже среда.  Симеон зашёл в имение, взял ружьё, и отправился бродить по лесу. Не иначе, как в несчастливый час вышел он на охоту; ходил весь день, но видел лишь дятлов, что стучали на сухих соснах. Даже заночевал в лесу, прозяб весь, ибо была уже осень. На другой день ещё до восхода солнца опять начал бродить он по бору. Но напрасным был его труд — даже издали не видел он птиц, которых искал, лишь ветер шумел в деревьях.
По дороге присел он на колоду передохнуть и думает: «Быть беде; паны не поверят, что я старался изо всех сил; верно, заподозрят меня в лености; поклонился бы хоть злому духу, лишь бы только помог он мне на этот раз».
Едва так подумал, как, откуда ни возьмись, появился большой чёрный пёс, сел перед ним и уставился страшными глазами. Симеон зовёт его к себе, но пёс не трогается с места, а только глядит, как бешеный. Охватила ловчего тревога, дрожь пробежала по телу. И тут видит  он, как выходит из чащи человек, уже в преклонных годах, волосы сбиты в колтуны, висят густые брови, лицо сморщенное, будто от солнца и ветра, одежда длинная, до пят. Садится на колоду возле охотника и говорит такие слова:
— Вижу, торба твоя пуста и лицо хмурое; верно, охота не удалась?
— Два дня ходил по лесу даже выстрелить ни разу не удалось. Куда ж подевались все птицы? Приказано мне к воскресенью принести дичи, да где ж её взять? Ох, быть беде!
— Не тужи, — говорит ему незнакомец, — послушай моего совета и я помогу тебе: иди сегодня вечером на Лосиную гору, дороги тебе туда будет на целую ночь, ибо сам ведаешь, что эта гора отсюда не близко.  Подойдёшь к ней как раз на восходе солнца и увидишь, что склоны её покрыты змеями. Не пугайся, они не повредят тебе. ]Между ними встретишь Змеиного короля. Расстели перед ним белый платок, встань на колени и поклонись; он сбросит тебе на платок свою Золотую Корону и со всеми своими змеями отправится в зимние жилища. Главное,  идя ночью на Лосиную гору, не бойся ничего и ничему не удивляйся, иначе напрасны будут все твои труды.   Ну, а коли будет у тебя змеиная корона, то чёрный пёс, которого ты видишь перед собой, всегда, как только пойдёшь на охоту, встретит тебя в лесу и будет тебе проводником, и каждый раз настреляешь столько дичи, сколько захочешь. Главное — никогда в жизни не бойся ничего и ничему не удивляйся, ибо, если дрогнешь сердцем или духом, будешь несчастлив,  а главное, избегай сердечных чувств.  Сказавши это, он скрылся в чаще, а пёс побежал за ним.
Симеон вернулся домой, взял белый платок и с ружьём за плечами направился к Лосиной горе. Когда зашёл в дикие боры, уже опустился вечерний сумрак, всё темней становилось среди густых сосен и елей. А он идёт всё дальше и дальше вглубь лесов. Вокруг становилось всё темнее и темнее, вот уже и ночь. Глянул вверх, но сквозь ветви деревьев увидел на небе лишь несколько звёзд. Был он в тот час единственным человеком в лесном безлюдье, вокруг слышались лишь крики сов и филинов, да топот напуганного зверя. Но ему было не впервой бродить ночью по лесу, и дорога его не страшила.   В самую полночь окружили его жуткие страшилища. Видит он, как приближается к нему на задних лапах огромный медведь, рычит и уже хочет напасть; а вот стая волков, окружив, стоят, ощетинились, сверкают глазами и скалят окровавленные пасти. Но Симеон смело проходит мимо хищных зверей. И даже когда загородил ему дорогу великан, что был выше леса, и, вырвав огромную сосну, грозил ею, Симеон, понимая, что терять ему уже нечего, отважно шел  своей дорогой мимо всего этого.
Вот из-за облака показался месяц. И тут вдруг чудится ловчему, что выходит он из леса и будто бы видит вдалеке дворец, сверкающий золотом и серебром; идёт он к этим сказочным палатам через волшебный сад, где весна и лето будто бы  сошлись вместе,  где прекрасные цветы соседствуют со спеющими плодами. На дереве печальным голосом отзывается кукушка; запел соловей в кустах; послышались дивные голоса дроздов и скворцов, и сдаётся Симеону, что понимает он  их весёлые песни. Неожиданно окружили его девицы с венками на головах, танцуют и манят к себе. Но он проходит мимо всех этих чудес, не удивляясь и не обращая ни на что внимания.
И вот исчезли волшебные видения; подул осенний ветер; и увидел Симеон на востоке алеющее небо. Скоро взойдёт солнце, надо спешить к Лосиной горе.  Подходит он к назначенному месту и видит множество змей. Громко шипя, расползались они с его дороги. А вот уже и солнце начинает подыматься. Видит Симеон такую огромную змею, какую никогда не видел. Та ползёт гордо, а на голове у неё сверкает золото. Симеон достал из-за пазухи и расстелил перед нею белый платок, да и сам упал перед ней на колени. Змея скинула с головы корону на платок и поползла дальше, а за ней и остальные змеи — и вскоре все скрылись за горой. Симеон радостно разглядывал золотое сокровище, что походило на два блестящих листика, сросшихся концами.
Едва ловчий спустился с горы, как встречает его большой чёрный пёс, что сопровождал вчера незнакомца, заглядывает в глаза и будто говорит, чтоб шёл за ним. Пошёл он за проводником, тот остановился и взглядом показывает на дерево, а на нём глухари. Выстрелил Симеон и убил нескольких птиц. И вот уже несёт он домой глухарей, тетеревов и куропаток, а когда до хаты было рукой подать, пёс остался в поле, некоторое время провожал охотника взглядом, а потом пропал с глаз.
Пан похвалил ловчего за усердие и меткую стрельбу, а дворовые с экономом дивились его удаче — эвон, без собаки, а смог добыть столько дичи.
С той поры стал Симеон самым славным охотником. Чёрный пёс каждый раз встречал его, как только он входил в лес, и бил он столько разной дичи, что не только хватало для имения, но ещё и на продажу оставалось.
Вскоре по всей околице разнёсся слух, что Симеон — чаровник, что будто люди, рубившие в лесу дрова, видели при нём какого-то чёрного пса, который домой с ним не возвращался. Аким, что когда-то дружил с ним, подкрался однажды тихонько под окно его хаты, хотел разведать, что тот делает. Слышит, будто хозяин разговаривает с кем-то; заглянул в окно и видит, что Симеон ласкает чёрного пса — того самого, что всегда встречал его в лесу. Пёс глянул в окно кровавым оком и пропал, а Аким утёк со страху.
Вскоре уже вся волость судачила о том, что Симеону стрелять помогает дьявол, которого тот взял к себе в услужение, но пан лишь смеялся над этими слухами и не верил им.   А когда пан, бывал с Симеоном на охоте, то чёрного пса хоть и не видал, однако заметил, что дикие птицы сами летели к ловчему, и тот никогда не промахивался.
А  теперь, слушай самое интересно, — продолжал свой рассказ учитель.  —Жила в деревне неподалёку от нас молодая и пригожая девушка по имени Марыся. И была она дочкой очень набожных родителей. Многим она нравилась, и Симеон тоже положил на неё глаз. Надеясь на своё богатство да на панскую ласку, он был уверен, что Марыся достанется ему.
Однажды, когда шёл он на охоту, то увидел Марысю. На голове у неё был венок, и цветы так ей шли, что выглядела она весьма пригожей. Неподалёку от своей нивы собирала она землянику. Симеон подошёл к ней и попросил ягод. Не отказала ему девушка. Спрашивает ловчий, нравится ли он ей?
— Люди говорят, что ты чаруешь, — отвечает Марыся, — а я боюсь чаровников.
— О, нет, Марыся, ни на кого я чар не напускал и не знаю этого скверного ремесла.
— Коли правду говоришь, то есть у меня на шее  освященный крестик, он несёт в себе отпущение.  Поцелуй же мой крестик.
— Охотно, — отвечает ей Симеон.
Но едва поцеловал он крестик, как из травы подняла голову огромная змея Испугалась девушка, закричала. Симеон схватил камень и бросил в змею. Та зашипела и скрылась в траве.  И тут вдруг появился чёрный пёс. Он какое-то время полаял, а вскоре пропал.   Симеон проводил Марысю домой и оттуда вновь пошёл на охоту. Только уже не встретил его в лесу чёрный пёс.
Увидел он тетерева, выстрелил, но вместо птицы на землю упал гнилой пень. Испугался Симеон, возвратился домой, а в хате  множество змей. Шипя, ползут они под лавку и под печь. Заглянул в сундук, достал Корону Змеи, а она уже не золотая — всего лишь два пожухлых берёзовых листика. Остолбенел тут  ловчий, и не знает чего делать. Долго ещё преследовали змеи несчастного Симеона. Не только в доме не давали ему покоя, но и в гостях. Не раз, когда бывал он у соседей, в присутствии других людей появлялась перед ним неведомо откуда змея.
Такая вот история произошла с нашим ловчим. А теперь спать, а то князь нас с тобой завтра заругает… 
Ян затушил свечу и пошел в свою комнату. Рано утром он собирался пойти за грибами и решил лечь сегодня пораньше.

Рассвет был прекрасным, туман стелился ровно и птицы пели. Когда корзинка была уже полна, Ян неожиданно увидел стоявшего рядом старика.
—  Доброе утро, старче, —  произнес Ян.
—  Доброе утро, Ян, —  произнес в ответ Вечный дед.
—  Откуда вы меня знаете? —  удивился учитель.
—  Я много, что про тебя знаю.  Знаю, что ты любишь нашу землю и  пытаешься понять язык ее природы. Знаю, что уже давно ты собираешь рассказы стариков и народные повествования, которые с незапамятных времён переходят из уст в уста,  сохраняя историю земли, и отражая в них  характер  и чувства  нашего народа.  Знаю и то, что скоро судьба забросит тебя в далекие края и там, на берегу великой реки ты постигнешь язык поэзии, но истинную славу и народную память тебе принесут именно эти, собираемые тобой,  рассказы и предания… 
Через год, когда Ян уже стал забывать встречу со стариком,  граф  неожиданно призвал его к себе, поблагодарил за службу и неожиданно предложил поехать в Санкт-Петербург, чтобы  он продолжил там своё образование, сказав, что дает ему  денег на поездку и содержание…
На вопрос, чем вызван этот благородный поступок, князь ответил: «У вас, Ян, хорошо развита фантазия, но при этом,  вы  в каждом растении или твари  видите милосердие и промысел Божий. Теперь вам нужно научиться записывать услышанное,  с целью сохранения  устных  повествований, путем переноса их  на бумагу…
Ян не удивился, когда в ранним тумане,  при отходе его судна, он увидел, стоявшего на берегу,  того самого старика, что он встретил на болоте.

В 1826 году Ян Барщевский приедет в Санкт-Петербург. И вскоре станет преподавать в нескольких государственных учебных заведениях греческий и латинский язык, при этом,  почти не вылезая из библиотек, где занимался изучением литературы древних времен.  Через 20 лет он издаст своё главное в жизни произведение – книгу «Шляхтич Завальня», состоявшую из тех самых, уже литературно обработанных рассказов и повествований, которые  его современники назовут фантастическими…  Пусть так, хотя в них не было ничего фантастического. Просто Яну было попущено видеть своими глазами этот,  невидимый нам, грешным,  окружающий нас таинственный и волшебный мир…

Однако же, мы немного отвлеклись. Пора бы уже снова вернуться   в Болотный, в тот самый год, когда князь Эдгар  лишь только привез туда  для   юного князя  Юстаса учителя Яна Барщевского.   Причиной, возникших там раздоров,  стал Иосиф, который уже понял, что Дайна не только мать молодого княжича Юстаса, но и его родная мать, о чем он до этого времени не знал, считая своей матерью Дороту.  Лишь после  её смерти, чей-то лукавый ум подсказал Иосифу, что  теперь и сам  он имеет право называться  молодым графом…  И он уже даже начал подумывать, что его нынешняя жена ему неровня.  И это притом, что его собственному сыну, названному в память о дедушке Моисеем,  был всего лишь годик.
Что именно наговорил Иосиф своей молодой жене того никто не ведает, так как, потрясенная услышанным, она почти всю ночь не спала, а утром  следующего дня, пока муж ещё спал,  ушла на болото по ягоды, а там, скорее всего, задумавшись и, с затуманенным сознанием,  нечаянно  оступилась и утонула   в зыбучей трясине.
О случившемся графу  поведал  сын магистра города   Александра  Воеводина - Петр, сообщив также и о том,  что в ходе поиска была обнаружена корзинка с уже набранными  ягодами и завернутая в плат снедь, а это означало, что  девушка явно  не собиралась уйти из жизни,  к тому же, оставив дома собственного ребенка.
После чего граф   призвал  Иосифа к себе.
— Ты что же, паскудник, натворил? — начал  Эдгар. — Ты думаешь, что если Дайна твоя мать, то теперь тебе все позволительно?  Ошибаешься! Завтра на рассвете тебя проводят в Витебск, а далее будешь разыскивать своего отца Моисея. И не забывай, что по существующим сейчас законам, ты иудей по отцу. Вот и найди его. Он где-то в нашем наместничестве со своей театральной труппой. Денег тебе дадут на первое время, а там пусть отец думает, как  ты будешь жить дальше и чем заниматься.  Наберешься ума, вернешься.  Дом твоим останется, в крайнем случае,  в нем будет жить твой сын.
— Как же он без меня? — начал, было, Иосиф.
— Так же, как и ты все это время жил без своего отца Моисея…  Думаю, что найдутся добрые люди и не дадут сгинуть роду Горских. А теперь ступай с глаз моих, Петр Воеводин тебя завтра со своими людьми до  Витебска проводит…
— А можно мне с матерью попрощаться? — спросил Иосиф.
— С графиней…
— С графиней и супругой вашей… — повторил Горский.
— Я ей передам о твоей просьбе…  Ответ тебе сообщат, а теперь ступай с моих глаз долой.

Вечером, в дверь дома Иосифа постучались. 
— Открыто, — крикнул он и  посмотрел на стол, на котором стояла початая бутыль, но не убрал её.
Вошла Дайна, окинула тоскливым взглядом горницу, а затем вернулась к двери,  и отворила её вновь.
— Входите, — обратилась уже она к кому-то и  через мгновение в доме появились женщины. Кто-то из них направился  сразу к ребенку, а кто-то стал сразу прибирать и наводить порядок в доме.
Когда Иосиф увидел, что мальчика уже спеленали и выносят, то попытался было воспротивиться, но увидев взгляд матери, остался сидеть на лавке.
— Сына на воспитание возьмет Екатерина Воеводина. Бог ей своих  детей не дал, так что будет воспитывать твоего. Надеюсь, что наберешься ума в больших городах и не пропадешь под забором, я бы такого услышать о тебе не хотела. И еще… Прости меня за то, что сама оставила тебя когда-то, то была воля твоего отца… Но и своей вины не умаляю. Вот тебе от меня еще денег на дорогу и  на жизнь.  Покойная Дорота, упокой, Господи, её душу, мне о тебе много рассказать успела. Знаю, что не глуп,  но избалован. Выучишься в Вильно, а лучше поезжай с отцом в Краков или в Париж. Да и в  России сейчас иностранцев владеющих специальностями жалуют и дают хорошее содержание. Если устроишься, то при желании и сына рядом пристроишь, не все же ему в Болотном оставаться. 
— Спасибо, матушка… И помолись за меня, непутевого…
И тут Иосиф, уже всхлипывая,  бухнулся матери в ноги.
— Вставай, сынок. По бумагам, которые тебе передаст завтра утром Петр Воеводин  ты отпрыск графского рода, так что на колени  бухайся лишь перед Богом и государем. Помни об этом…
И она вышла.
Какое-то время Иосиф сидел в задумчивости. Потом протянул, было,  руку к бутыли, но передумал…  После чего подошел к зеркалу и внимательно вгляделся в него, а затем поставил  в печь котелок, чтобы  воды согреть и   привести себя в божеский вид  перед отъездом. 

Он застал Моисея с труппой в Кракове. Сказать, что Моисей был рад видеть сына, не могу.  Тот  даже сначала отнекивался, но после того, как юноша поведал ему то, что было в Болотном, вынужденно согласился его выслушать. Утверждать, что и Иосиф был обрадован увидеть  опухшего и сильно пьющего  человека, который был его родным  отцом,  тоже не стал бы.
Несколько дней они судили и рядили о его дальнейшей судьбе, думая, чем  лучше занять Иосифа, а потом остановили свой взор на Минске.   Почему Иосиф был отправлен отцом в Минск?   А в этом городе, пока ещё  полностью не отстроенному после всех  баталий и  череды  разделов Речи Посполитой, жил  хороший друг Иосифа,  который  тоже руководил передвижным  театром, а,  значит,  мог бы помочь сыну и с жильем, и с учением, так как Иосифу  необходима была  хорошая профессия.  Тут же Густаву Кребсу было написано сопроводительное письмо,  и утром Иосиф был  отправлен  в Минск, что очень обрадовало отца.

Чуть не забыл, в  1801 году  новый государь Александр I молчаливо согласившийся на устранение с престола собственного отца (Павла I),    убитого затем  заговорщиками,    уже сам начал проводить  очередную  реформу,  по которой  обширные земли Белорусской  губернии была  поделены им на Витебскую и Могилёвскую губернии, которые, соответственно,  вошли в состав Витебского и Могилёвского генерал-губернаторства.
 Как видите,  каждый новый государь кроил земли и судьбы белорусского народа по собственному разумению, а главное, резали буквально по живому и чуть ли не каждый год… 
Пока же Иосиф двигался в поисках  обретения своего  нового пристанища, и собственного дела,   мы вернемся к его отцу Моисею, который  в этот же самый момент ехал покорять своим талантом французский двор и его искушенных зрителей. Он уже давно мысленно представлял себя этот величественный город, стоявший на Сене, с его соборами и  изысканными зданиями,  просторными площадями и торговыми  лавками  полными  изумительных  иноземных  товаров и  лакомых  яств со всего света…  Когда же он  увидел  узкие улочки, где не прекращает течь  вода с отбросами, которая больше была похоже на жидкую и вонючую  грязь, а сам  городом,  окутанный смогом от  дыма, исходящего  из труб множества фабрик,  то был сильно разочарован в увиденном.
Но вот раздались удары колокола,  он последовал на этот звук и вскоре, миновав бедные кварталы,  вышел к центру города,  после чего слегка воспрял духом, так как увидел богатые дома, а главное большую  и богато разодетую толпу, что стояла  вокруг  собора Нотер-Дама  (Собор Парижской Богоматери),  возведённого   на месте  древнего гало-римского храма, посвященного Юпитеру.  Правда, как успел заметить  Моисей,  стены   собора настолько обветшали, что в тот день были задрапированы тканью. Более того,  большая часть  статуй  иудейских царей на западном фасаде  известного собора были  разрушены.   Чуть позже  Моисей  узнает, что во времена Французской революции толпа фанатиков, по невежеству своему,  приняла статуи  иудейских царей  за  изображения французских монархов.  Кстати сказать, тогда же была и разрушена крепость Бастилия, в которой испокон веков содержались все государственные преступники. Её даже сравняли с землей…  А ведь это были два  знака незыблемого могущества французской монархии: церковь и тюрьма. 
Итак,  Париж 1804 года.  Кто бы знал,  что  Моисей со своим театром нечаянно окажется  там  в день коронации Наполеона Бонапарта в императоры. И вот  он  со своей труппой влился в  толпу,   ликующих горожан. Откуда-то появились  жонглеры, шуты и дрессировщики, зазвучали звуки шарманки и вот уже над замершей толпой идет канатоходец.  Моисей мгновенно сориентировался и через некоторое время сам  в роли Зевса, на ходу импровизируя, воздает хвалу новому императору Франции.  Кто-то из его приближенных  императора эту сценку увидел и узнал, что сей театр прибыл в Париж из России.  На следующий день Моисею сообщили, что  он должен будет  повторить своё театральное представление  уже для самого Наполеона на сцене Парижской Оперы.  Услышав об этом, Моисей схватился за голову. Одно дело импровизировать для экзальтированной толпы, но  что показывать Наполеону и его окружению?  Он  размышлял над тем, какую из своих  пьес восстановить:  «Царь Ирод» или «Царь Максимилиан»?  Остановил свой выбор на пьесе «Царь Максимилиан» в которой  главный герой  решил предать веру предков ради иноземной  королевы  и даже убивает из-за этой страсти своего единственного сына, воспротивившегося браку отца с иноверной и лукавой женщиной.  Русский народ сразу  увидела  в этой пьесе  образ и судьбу великого Петра I,  но авторы,  чтобы не потерять головы, назвали  того царя Максимилианом.  Естественно, что и играть царя Моисей решил  сам. Оставалось лишь решить, кто будет играть  иностранную царицу. И  тут Моисей решил показать французскому двору свою новую  и юную пассию, актрису слабую, но зело привлекательную.  Тем более, что ей говорить ничего не придется, а лишь явить себя искушенным французам во всем своем обворожительном  великолепии.  И вся труппа принялась за работу, чтобы к утру  успеть пошить  костюму и построить декорации.
В назначенный час распахнулся занавес Парижской Оперы. Моисей из-за кулис видел, что император уже сидит в ложе.  Наполеон, честно говоря, с первого взгляда показался иудею невзрачным.   
Представление началось  со вчерашней импровизации с Зевсом и восхвалением  им нового императора Франции,  только уже с балетом и хором… Выждав, когда аплодисменты  утихли,  один из актеров труппы вышел в костюме Скорохода.
Скороход: Здравствуйте люди свободные и Богом не обделенные.
    Я прибыл к вам из земель зело  холодных и от народа голодного
  То есть из царства царя Максимилиана…
(Выжидает, пока умолкнет смех)
Что не хватает здесь…   царского трона?
Вы правы!  Поспешим  его  поставить,  а то, как бы и самому  головы  не лишится.
Он хлопает в ладоши и двое слуг выдвигают царский трон  в центр  сцены, а потом  Скороход неожиданно падает на пол и прислушивается.
Скороход: Слышу шаги,  не иначе, как идет сюда  сам  император Максимилиан…
На сцену  входит   Моисей  уже  в царском камзоле, при орденах и шапке, да со скипетром в руке.  Он  садится на трон.
Царь Максимилиан:  Ну, здравствуй, народ французский,  на скорый суд  шустрый.
(Зал взрывается гулом обмена мнений)
Скороход, ты не знаешь, куда наш  Аника-воин запропастился? Найди его,  и вели явиться  перед троном своего монарха.
Скороход: О, могучий государь,  грозный царь Максимилиан,  после твоего  вчерашнего обеда  на горшке  сидит Аника-воин,  так вести иль обождать пока просрётся?...
Моисей, слыша и видя реакцию зала,  уже не сомневался в том, что его гастроли в Париже пройдут успешно. И теперь сам ждал появления на сцене своей юной протеже. И вот она, в образе кумерической богини, как небесный ангел,  опускается на сцену. Окутанное лишь в прозрачную ткань тело юной  соблазнительницы  заставило  от восхищения ахнуть весь зал.
Да и сам император невольно сдвинулся вперед, чтобы получше разглядеть эту русскую диву.
А потом вся труппа была приглашена к Наполеону на прием. И всем  было заметно, что император не спускал глаз с  юной и обворожительной  актрисы.
Она и Моисей были представлены императору. Тот пообещал дать театру сопроводительные бумаги для беспрепятственного проезда по дорогам Франции и оказания ему всяческого содействия в организации постановок.  После этого Наполеон  казался  хитроумному  иудею  уже и статным, и величественным и даже в чем-то красивым… 

Через несколько дней труппа Моисея Горского отправилось в свое гастрольное путешествие по Франции, а мы вернемся уже в Минск, куда прибыл Иосиф с рекомендательным письмом от отца для директора театра Густава Кребса. Тот оказался небольшим и полным, этаким колобком, который, размахивая руками, на коротких ногах смешно  передвигался по сцене собственного театра и давал нагоняй актерам, которые выпивали всю ночь, и, как оказалось,  до сих пор не выучили своих  ролей для вечернего спектакля. А главного героя так выворачивало, что и думать было невозможно о том, что он сможет вечером выйти на сцену.
Когда Иосифу показалось, что директор театра немного успокоился, он передал Густаву Кребсу письмо от Моисея.  Тот прочитал письмо и запричитал.
— Мой дорогой Моисей, если бы ты знал, как мне тебя не хватает. Хороших актеров уже нет, драматургов и подавно, а зритель стал таким привередливым, что каждую неделю требует новую постановку… Кстати, Иосиф, ты играл в труппе отца?
— Нет, я вообще его практически не видел. Он появился дома, когда мне  был уже год и  затем снова пропал. А сейчас он,  скорее всего, уже в Париже…
— О,  Париж! Кто только не мечтал сыграть на его подмостках…— вздохнул  Кребс и тут же обратился к Иосифу. — А что ты вообще-то умеешь  делать?
— Деньги считать и вести бухгалтерию, знаю латинский и польский языки…
— То есть… ничего, — подытожил Густав,  взгрустнув.
— Ещё у меня зрительная память хорошая. Если что увижу, то уже запоминаю. Хоть ночью меня разбудите…
— Говоришь, память у тебя хорошая? Сейчас проверил, — произнес директор театра и сунул Иосифу исписанные листки своей новой пьесы. — Читай и запоминай…
Иосифу хватило нескольких минут, чтобы просмотреть текст,  и он вернул листы Кребсу.
— Ты хочешь сказать, что запомнил весь текст моей пьесы вот так, лишь увидев его?
Иосиф кивнул головой.
— Проверим, — произнес Густав, перебирая листы… Вот с этого места… Сцена четвертая. В саду.
— Уймись мой милый друг, ты что надумал? — начал  цитировать текст Иосиф. — До  свадьбы не задрать тебе подола юбки у меня. — Хочу увидеть только ножку, о, госпожа моя… — Всего лишь только ножку? — Да!  — Так ты,  теперь  обидеть норовишь меня?
— Постой, Иосиф,  — останавливает юношу Кребс. — Но таких фраз нет у меня…
— Действительно, нет! Я просто решил чуть подправил ваш текст…
— Каков стервец! Но молодец, весь в отца…  Вечером выйдешь на сцену и сыграешь этого влюбленного… 
С этого дня жизнь молодого Иосифа полностью преобразилась. Он стал не только одним из актеров  труппы Кребса, но и вел  финансовые дела театра. Какое-то время он отвечал на письма своей матери Дайны, сообщая ей, что учится и работает в театре, интересовался здоровьем сына.
И ещё,  в это самое время начинался, так называемый, золотой век русской поэзии, и именно Минск, нечаянно вобрал в себя лучшее, что появилось на землях Белоруссии в этом столетии.  Именно здесь  и в это  время, не иначе, как волею судеб,  очутился  Иосиф Горский, который, кроме пьес,  начал увлекаться  ещё и стихосложением. И этот круговорот  работы в  театре и любви к поэзии,   а главное, почитательницы его таланты, так закружили ему голову, что  вскоре он забыл обо всем на свете. Не совсем, конечно, он  серьезно увлекся одной из своих почитательниц, еще не ведая тогда, что она являлась дочкой губернатора Минска Добринского.
Буквально два слова о самом Добринском. Павел Михайлович родом из дворян Новороссийской губернии, участник русско-турецкой войны (битва при Очакове), который  в чине поручика вышел на государственную службу. В 1811 году  он был уже был вице-губернатором Вильно, а с мая 1812 губернатором Минска.  У него  было  5 сыновей и 6 дочерей… Одну из них звали Натальей. Вот она-то и стала предметом воздыханий нашего Иосифа.   И ему уже казалось, что весь мир прекрасен, пока в один из дней кто-то из труппы не сообщил, что французский император Наполеон, переправившись через Неман,  ведет свою армию  на Россию… 
Вот вам и «Змей Горыныч», а именно так окрестила  Наполеона православная церковь.   Хотя,  через какое-то время архиепископ Могилевский и Витебский Варлаам со всем своим клиром присягает французскому императору. Более того, часть шляхты, казалось бы, уже присягнувшая русской короне, неожиданно поверила в возможность  воскрешения Речи Посполитой и увидела в Наполеоне своего освободителя, который на захваченных землях начал восстанавливать  польское государство в форме Варшавского герцогства  и под короной саксонского короля.  Пока же,  после упорных боев с французами,  русская армия вынуждена была оставить земли центральной части Белорусской губернии (за исключением южных земель и Бобруйской крепости).  В июне 1812 года  войско Наполеона подошло к  Минску, ставшему тогда уже губернским городом.
Кстати, Минск, по какой-то  причине, явно приглянулся московским государям. Чуть ранее, в 1798  году город посетил  император Павел  вместе с великим князем наследником Александром Павловичем. А в  1802 году, уже будучи императором, Александр I и сам был здесь на балу, устроенном дворянством в зале дома Гейдукевича на углу Соборной площади и Школьного переулка.   
В начале этого столетия в Минске жило уже более 10 тысяч человек, а общее число зданий составляло около тысячи. Белорусские названия улиц, по большей части по требованию православного  духовенства, были заменены на русские: так площадь   Зборовой стала  Соборной, а улица  Францисканская   — Губернской, Бернардинская  — Монастырской, а  Доминиканская – Петропавловской. И так далее. То есть, в православной стране площади и улицы стали носить  православные наименования.
Говоря о том, что войско Наполеона подошло к Минску, нужно сделать уточнение, что после того, как французская армия заняла Вильно,  в нём  тут же создается Комиссия временного управления Великого княжества Литовского, которое распространило  свою юрисдикцию практически на всю Белорусскую губернию.
В своей основе, большая часть крестьянства какое-то время оставалась индифферентной к  начавшейся войне,  в ходе  которой французы обещали уничтожить крепостное право. Но когда массовое мародерство наполеоновских солдат стало зашкаливать, крестьяне вынуждены были уходить  с семьями в леса и вступить в партизанскую войну против мародеров,  невольно помогая этим русским войскам.  Но вернемся всё же к регулярным войскам.  Наполеон, стремясь  расчленить части русской  армии,  отправил маршала Даву с 50-ти тысячным корпусом на Минск. Там французы  должны  были преградить  дальнейший путь войскам князя Багратиона, ведущего свои части на соединение  с  первой русской армией.  Когда армия Багратиона была  уже у местечка Мир, разведка доложила, что  дальнейшее продвижение  опасно, так как у Минска уже стояли сильные неприятельские отряды, а это означало, что пробиться к городу будет практически невозможно. 
В это самое время губернатор Минска  принимал  срочные меры к отправке  из Минска ценного казенного имущества в Чернигов, как  в более безопасное место. Увидев, что  имущество вывозят, в городе началась паника, что в свою очередь помешало вывозу того самого имущества. Но казну  губернатору  спасти удалось, её вывезли сначала в Борисов, а потом в Речицу. 
Вслед за губернатором  из Минска в центральную Россию хлынуло и всё русское население.  В начавшейся суматохе   приказ командующего армией о сожжении запасов хлеба  исполнителям опоздал, и губернский провиантский магазин, находившийся в массе жилой застройки на Троицкой горе, попал в руки французов.
Что же касается  католической части населения, состоявших преимущественно из поляков и литовцев, то они и не думали бежать из  Минска, а  с радостью ожидали прибытия французов, видя в них своих будущих освободителей.
26 июня  маршалу Даву  и генералитету его войска  была оказана чуть ли не королевская  встреча, а в костеле было проведено торжественное богослужение  по случаю  успехов французских войск и освобождения Минска от «русского владычества».
Утром следующего дня Кребс собрал  всю свою труппу и сообщил им  свежие городские  новости, а именно о том, что сегодняшний день навсегда будет памятным в нашем городе, и то, что на труппе театра впервые выпало величайшее счастье участвовать в торжественном  празднике  – дне рождения героя века, Всемилостивейшего Императора и короля великого Наполеона…
Какое-то время в помещении театра стояла тишина.
— Франция давно мечтала о господстве на этих землях, вот и дождалась, — начал Иосиф. — Но  уж больно территории наши необозримые, а народ не предсказуемый. Так, что,  как бы ни подавился нами  этот Наполеон.
— Иосиф, мальчик мой, не иначе, как ты моей смерти желаешь, — воскликнул директор труппы. — Прошу, тебя, более не смей нигде так  говорить…
— Помолчать могу, но слагать  им панегирики (похвальное слово, облаченное в литературную форму), да ещё и читать их со сцену… Нет уж,  увольте…
— Они, оказывается, рыночную площадь уже переименовали в «Площадь Наполеона», — произнес  один из молодых рабочих сцены по имени Станислав. — Мол, если когда-нибудь прохожий спросит обывателя, или дети своих родителей, кто таков  этот Наполеон, то  в ответ им следует сказать, что он был великим императором французов, который  навеки  освободил поляков от рабства, а потому с этих пор он постоянно живет в наших сердцах…
— Я и тебя  услышал, а теперь прошу уже  вас  обоих помолчать… — произнес Кребс.
— Господин директора, — вновь подал голос Иосиф. — Знаете ли вы, что вчера в городе  бесследно пропало несколько десятков человек, и никто не знает, что с ними.
— И знать ничего не хочу…  Мне другое непонятно, тебе-то иудею, какое до них дело?...
— Так многие знатные и богатые иудеи как раз и пропали… — ответил ему уже Станислав.
— Все видели  на доме аптекаря Домбровского  транспарант,  на котором   нарисован бог времени, поднимающий умершую родину, против которой стоит Надежда, а над ними вензель Великого Наполеона, —  продолжал Иосиф. — Так вот, даже это не уберегло его от погрома в аптеке, а сам Домбровский со всей семьей куда-то пропал.
— Думаешь, что это дело рук мародеров? — задался вопросом директор театра.
— Вот это мы и  хотим узнать… — продолжил Иосиф.
— Будем считать, что я всего этого не слышал, — произнес Кребс и продолжил.  —    А теперь позвольте мне договорить. Итак, под конец зрелищ предполагается запуск на городом воздушной гондолы (шара), расписанной стихами, восхваляющими величие и мужество наших освободителей…  И,  конечно же,  самого Наполеона. А вечером в нашем театре состоится показ новой комедии в стихах под названием «Освобождение Литвы или Переправа через Неман»… А потому все слушайте внимательно, кто и что будет играть… Иосиф и Станислав,  вас это тоже касается…

Историки  утверждают, что по замыслу Наполеона,  именно Минск, как губернский город   должен был стать местом  центрального складирования провианта и сборного пункта французских больных, раненых и отставших.  Для чего из соседних городов нагнали мастеровой люд и  приступили к устройству складов для армейского провианта.  А в здании мужской православной гимназии  уже  устроили  госпиталь на 200 человек.  Под лазареты заняли также собор, Екатерининскую церковь, здания присутственных мест,  монастыри и даже острог.
Почти пустой Минск с середины лета 1812 года, как вы уже и сами догадались,  представлял  из себя  огромный лазарет.    
Театральной труппе Кребса, с целью поддержания морального духа раненных, было приказано показывать  французским солдатам театральные представления, в основном комедии.  Таким образом,  вся  трупа  вместе с Иосифом Горским  стала каждый день и поочередно выступать в зданиях, где были расположенные раненные и больные, а также  в зданиях размещения высшего офицерского состава. Иосиф согласился на этой по одной лишь причине, он изучал месторасположения высшего офицерского состава и искал среди французских офицеров того, кто мог бы знать что-либо о судьбе пропавших иудеев.

Спустя два месяца,  на земли Белоруссии въезжал еще один военный обоз в составе  которого была  театральная труппа, на этот раз труппа  Моисея Горского. Наполеон сам выбрал его для того, чтобы тот был свидетелем и глашатаем  его молниеносной победы над русскими. И сам одобрил его  пьесу, которая  должна будет показана Наполеону в  Московском Кремле…
Небольшой, но хорошо охраняемый обоз,  в котором находились два экипажа труппы Горского шел  вслед за армией  по направлению  Смоленск — Москва  под командованием капитана Эжена Коббо.   Правда,  войско давно уже ушло вперед,  и  капитану Эжену Коббо было даже известно о  грандиозной баталии при Бородино. Но груз, который было поручено сопровождать ему, был  настолько тяжел, что  даже породистые тяжеловозы с трудом везли  нагруженные телеги по этой пересеченной местности. 
Но и это еще не все. Его хорошо вооруженные и обученные солдаты уже несколько раз отражали атаки небольших отрядов русской конницы и  местных  крестьян-партизан, а в результате после каждой очередной стычки французам приходилось углубляться всё дальше в леса, то есть,  они были вынуждены, спасая обоз,  постоянно  уходить с намеченного им пути, заметая  тем самым свои следы в этом лесном массиве, пока не поняли, что просто заблудились.
Еще две последующие недели, двигаясь на восток, его солдаты валили  мелкий лес и кустарник, чтобы по проложенным лагам  буквально вытягивать  обозные телеги  из болотной жижи.
Так, что же за обоз сопровождали французы, если принять во внимание наличие в нём семи крытых груженных телег с укрепленными  большими колесами и которые везли лошади-тяжеловозы, отличавшиеся  массивным телосложением и крупными  мускулистыми ногами.
Всё дело в том,  что  даже сам капитан Эжен Коббо не знал, что именно находится на этих телегах, а в один из дней, в сердцах,  швырнул свою карту, показавшуюся ему  теперь бесполезной в огонь костра.
Внезапно  путь обозу  преградила водная гладь  озера,  которое,  они поначалу приняли  за широкий фарватер  реки.  Однако им надо было выполнять приказ и любой ценой доставить этот обоз в русскую столицу, а  это значит, что им было просто необходимо и как можно скорее перебираться на противоположную сторону.
Казалось бы, можно было сделать плоты и по частям, перевезти на противоположный берег содержание каждой телеги,  но трогать, то есть вскрывать их содержимое,  было нельзя под угрозой смерти. Тогда-то  у кого и возникла шальная мысль сделать  через реку насыпную переправу. Французы сунулись, было, за помощью к  крестьянам, стоявшей рядом деревни, но тех и след простыл. Не иначе, как они все попрятались на болоте.  Шумной и торжественной встречи освободителей, обещавших возродить на этих землях  Речь Посполитую и отменить крепостное право,  явно не получилось. И пришлось солдатикам в своих киверах самим начать таскать землю и песок, чтобы сделать эту самую переправу.
Двадцать дней изнурительной работы возниц и солдат охранения завершились с началом сезона дождей, так как пришла осень, а было выполнена лишь половина работ. 
Капитан Эжен уже укорял себя, что сразу не послал разведчиков в поисках  удобного, а главное  более узкого места для возможной переправы обоза. Единственное, что спасало, так это оставленные крестьянами избы,  в которых его солдатам можно было и высушить белье и выспаться.
В один из дней караульные привели местного  священника.  Пожилой батюшка исправно говорил на французском языке и поинтересовался, у французского капитана,  чем вызвана необходимость перегораживать их озеро?
— Это озеро?   — переспросил его капитан Эжен.
— Ледникового  происхождения, хотя и проточное… —  уточнил, проявив должное знание, батюшка.
— Но тут вокруг лишь болота…  — начал француз.  — Это опасно!
— Какой леший вас сюда занес,  — грустно произнес священник на русском языке, а продолжил  уже на французском.  —  Есть брод,  через который вы могли бы провести свой обоз, а я дам вам  хорошего проводника.
—  Мы заплатим,  щедро заплатим…—  начал капитан Эжен Коббо.
—  Мне денег не нужно, —  все также спокойно произнес батюшка.  — Просто мои прихожане устали сидеть на болоте, пережидая пока вы «вычерпаете своими киверами море»…
На следующий день обоз с проводником начал движение в обход озера.  Еще через несколько дней, проснувшись ранним утром, французы  вдруг обнаружили, что их обоза нет, как не было и  самого проводника.  И  быстро  поняли, что тяжелые нагруженные телеги вместе с лошадьми ночью, скорее всего,  опустились в бездонную болотную хлябь.
Капитану Эжену оставалось только застрелиться. В легкой растерянности был и Моисей со своими двумя обозными телегами…
Я понимаю, что вас всех интересует вопрос, а что именно было в том обозе?  Если принять во внимание, что на древках французских знамен были изображения орлов, подобных тем, что были на древках знамен римских легионов, то могу лишь предположить, что тот обоз вез… не иначе, как золотую статую Наполеона, которую предполагалось водрузить в русском Кремле,  этакий  зримый образ Наполеона-триумфатора, по подобию  золотых статуй  римских  Цезарей. Возможно, что подобная той, что была установлена на Вандомской площади в 1807 году в ознаменовании  победы Наполеона под Аустерлицем. А высоченная колонна была отлита из австрийских и русских пушек по образу колонны Траяна.
Еще десять дней, теряя солдат, что мгновенно исчезали в болотной жиже, капитан Эжен с  тремя оставшимися в живых солдатами выбрался на дорожный тракт и вскоре увидел всадника, скачущего по дороге в их сторону. Этим всадником оказался французский офицер связи. Он мчался в Париж с сообщением о том, что Наполеон оставляет сожженную Москву,  а заодно попросил капитана Эжена Коббо с его людьми  задержать, преследовавший его казачий разъезд…
Французы попытался, было,   остановить появившийся казачий разъезд, но  тем  самым лишь  погубили себя.  В результате Моисей и  его труппа были препровождены казаками в лагерь русской армии, где их,  с подозрением на шпионаж в пользу французов, посадили в арестантскую палатку с выставленной охраной.  А что актером  было сказать, если они действительно несколько лет гастролировали по Франции,  и с французской  же армией двигались в сторону Москвы…  А тут еще эта,  уже написанная Моисеем   и найденная при обыске,  пьеса про победу Наполеона…
Спас  от неминуемого расстрела Моисея, бывает же такое,   молодой штабной офицер  Александр Воеводин,  прискакавший в лагерь  с письменным приказом  из ставки фельдмаршала Кутузова  и  случайно увидевший то, как связанного Моисея уже конвоировали к месту приведения приговора. 
Вечером этого же дня в лагере русской армии была показана пьеса Моисея уже о великом русском герое  — фельдмаршале Кутузове, громившего французов… Еще несколько представлений было дано Моисеем для наступающих русских частей, после чего он  распускает свою труппу и отправляется в сторону  Минска на поиски собственного сына.  Он увидел Наполеона ещё только раз, уже поздней осенью, когда его армия отступала и представляла собой жалкий вид.

В середине ноября частями армии адмирала Чичагова Минск был занят русскими войсками. Со взятием  города французско-польское правление сразу же упразднилось. Большая часть лиц, принимавших участие во временном управлении, просто сбежали вслед за французами. 
Минск, куда вскоре  добирается Моисей,  после ухода войск Наполеона,  представлял картину полного разрушения: особенно пострадали казенные учреждения, православные церкви и  монастыри, где были лазареты и склады.
В городе едва нашлось десяток домов, в которых  ещё уцелели стекла и не были выбиты двери. В последние дни ноября через Минск проезжала возвращающаяся в Москву графиня М. А. Волкова. В своём письме к В. И. Ланской  она отмечает, что "...в этом городе все госпитали переполнены, дороги покрыты трупами, деревни околиц полны больными".
Жизнь в разрушенном и опустошенном городе   буквально замирает на несколько лет.
Моисей Горский  разыскал своего  старого друга и директора передвижного  театра Густава Кребса  в тот самый момент, когда тот  в полном одиночестве и в каком-то полуподвале,  поминал за упокой душу славного мальчика,  хорошо актера и счетовода Иосифа Горского…
— Зачем он только ввязался в эту чужую для нас войну? — причитал Кребс, наливая в стакан старого друга крепкое и пьянящее вино.  — Ну, выстрелил он в генерала, так  оставшиеся и сами через три дня  сдались наступающим  частям русской  армии…
— Никогда не думал, что мой мальчик может стать героем, — произнес Моисей, поднимая бокал с вином. — Я последние годы только и делал, что всем угождал.  И французам, и полякам, а  он сумел найти в себе мужество, чтобы бороться за  свой народ…  Матерь Божия, оказывается, я совсем не знал своего сына…
Почти месяц, каждый день, Моисей приходил и сидел у могилы сына, а потом распрощался со старым другом и поехал  в Болотный,  где узнал, что у него, оказывается,  есть внук (сын Иосифа) и продолжатель  линии Горских. И что этого мальчика тоже зовут… Моисей. И потом старик долго благодарил Бога за этот,  право же,  нечаянный для него, недостойного,  подарок судьбы. 

В начале декабря 1812 года на белорусской земли уже не оставалось регулярных французских войск.
Наполеон Бонапарт лишь на короткое время восстановил польское государство в форме Варшавского герцогства под короной саксонского короля.  Однако, после  разгрома  Наполеона в 1814  Россия, Пруссия и Австро-Венгрия вновь разделили  Польшу в следствии чего земли Царства Польского полностью отошли в России.
И ради чего, спрашивается, Наполеон пошел на Москву? Ведь есть свидетельства, что он планировал остановиться в Минске и уже там дождаться предложения о мире. Предложения не последовало. Он пошел на Москву. Там, стоя на Воробьёвых горах ещё надеялся, что ему принесут ключи от Москвы. Не дождался. А сидя в Кремле, искренне не понимал, что ему делать дальше с этими необозримыми просторами и таким самоотверженным, а по-сути непобедимым народом. И, бросая свою разгромленную армию, скрывая слезы и не понимая, как его победа неожиданно обернулась поражением, уже искренне жалел, что пошел войной на Александра. 
А что получила, собственно, сама  Белоруссия? Как всегда  — тысячи погибших, разрушенные города и деревни, потеря почти всего поголовья скота… Добавьте к этому сохраненное крепостного права и налоговый пресс.
Правда, поражение французов, как пишут историки, белорусским дворянством воспринималось, как собственное поражение. Думаю, что точнее сказать, потомками польского дворянства и литовской шляхты, теми, кто, спасая свои земли и жизни, уже однажды поклялись в верности Российской империи после упразднения Речи Посполитой, а теперь, не иначе, как  позабыли известное библейское изречение о том, что нет и не будет веры  единожды солгавшему…   


      Глава XXII.
      ИДЕИ РАВЕНСТВА И СВОБОДЫ

Свято место, как известно, пусто не бывает. На наши  благодатные земли вновь стали возвращаться те, кто их  перед войной покинул. Люди, родившиеся на  земле,  названной уже, как Белорусская, вновь возвращались  сюда из центральных районов России уже не только  со своими детьми, но  и с соседями, которые  тоже захотели своими глазами увидеть этот клочок рая на земле.  Вместе с крестьянами на наши земли пришли и общие для Российской империи позитивные процессы, которые неумолимо вели к возникновению новых и уже капиталистических отношений.
Еще до войны 1812 года на землях белорусской губернии действовали мануфактуры, а также предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья (суконные, сахарные, мукомольные), а через несколько лет после войны появились и первые предприятия на которых уже были задействована паровые двигатели. И если ранее большей частью, эти предприятия принадлежали местным панам и помещикам, то очень быстро стало увеличиваться число купеческих предприятий с использованием вольнонаемного труда.
Одновременно, Российское правительство реконструировало и усовершенствовало работу каналов (Березинский, Днепро-Бугский, Огинский), что способствовало росту городских поселений, а также занялось дорогами, которые способствовали улучшению торговли между уездами и с соседними губерниями России.
Правда, в  этническом плане чисто белорусское население, неожиданно, стало изменяться и в количественном соотношении даже  значительно уступать  еврейскому населению.   Неужели иудеи тоже поняли, что эти земли настоящий рай? Не совсем так, истинной причиной тому стало то, что уходило своими корнями еще во времена Екатерины II,  и было названо словом «черта оседлости». 
Немного о том, для кого же и с какой целью она была введена?
Итак, «черта оседлости»  касалась  сугубо иудеев, живших на территориях,  отошедших к Российской империи после первого раздела Польши (1772), и в пределах которой иудеям, законодательством Российской империи,  было разрешено проживать и торговать.  Именно тогда  иудеи были приписаны  к мещанскому и купеческому сословиям, и получили равные права с  представителями этих сословий в России. Лишь в  1782 г. для купцов Белоруссии было сделано исключение. Сенат разрешил им переезжать из города в город по коммерческим делам.  И вот уже, скажем так, зело оборотистые евреи-купцы из Белоруссии появились в Москве и в Смоленске. И как, следствие, появление конкурентов вызвало взрыв недовольства и жалобы властям со стороны местных купцов-христиан. Московские купцы тогда, да и после,  действительно  стремились устранить всех  торговых конкурентов, независимо от их происхождения, вероисповедания и сословной принадлежности. В результате чего, все купцы-евреи по распоряжению властей  вскоре были выселены из Москвы.  В дальнейшем, вопрос о разрешении евреям записываться в московское и смоленское купечество был рассмотрен «Советом государыни», который постановил, что  иудеи  могут пользоваться только правами гражданства в Белоруссии и в ряде южных регионов. То есть, придерживаться существовавшей в то время в России общей практики относительно ограничения прав всех купцов и мещан на передвижение по стране.  Это постановление приобрело силу закона после утверждения его указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года и  фактически положило начало созданию в России этой самой черты оседлости для иудеев.   
Иногда еврейских купцов утесняли на их же  собственной территории. Например,  в  1817 году на  должность  вице-губернатора Минска был назначен В.И. Гецевич. Этот, казалось бы, потомок литовского дворянского рода, а не прямой назначенец  России,  заботясь о развитии торговли в губернии,  неожиданно решил привлечь  в Минск стороннее купечество с целью «устранить в торговле явную еврейскую монополию».  Чуть позже за свои старания он   был пожалован в статские советники и стал даже Минским губернатором.  Но в памяти жителей Минска, да и белорусского народа,  губернатор Гецевич  более остался известен строительством в Минске каменного трехэтажного острога (тюрьмы), выстроенного в готическом стиле с четырьмя круглыми башнями по углам, который  вскоре  прозвали «острогом интеллектуалов», так как,  приставучие французские слова «свобода, равенство и братство»,  как ржа,  стали  медленно, но верно подрывать государственные устои всего общества, как в самой Белоруссии, так и в России.
Первой подняла голову обиженная шляхетская молодежь. Наслушавшись родителей о насильственной ликвидации Речи Посполитой, напитавшись идеями французской революции конца XVIII века,  они стали  собираться стайками и обсуждать способы восстановления своих социальных и национальных прав.  Вскоре эти разрозненные стайки стали сбиваться в стаи, выходя на связь с польскими и литовскими тайными обществами, где за словами высокой морали и духовности, активно пропагандировалось идеи равенства и свободы и, конечно же, возрождения Речи Посполитой.
Именно в это время  Моисей Горский  вновь приезжает  в Минск  уже со своим  повзрослевшим внуком, чтобы показать ему могилу отца    и не узнает преображенный город.  Более того,  ему становится известно, что властями принято решение о строительстве в Минске небольшого каменного театра, и  вместе с Кребсом они  погружаются  в хлопоты подготовительных работ…   
Молодой Моисей, предоставленный сам себе, быстро обзаводится друзьями. Ими, кроме прочих,  оказались студенты Виленского университета Адам Мицкевич и Томаш Зана, которые приехали в Минск с целью создания здесь филиала своего тайного союза с названием «Общество филоматов» (любителей наук) и Моисей младший их заинтересовал тем, что был родом из Болотного, а,  следовательно,  может стать организатором  там ещё одного  тайного сообщества.
Когда после разгона одной из сходок, Моисея младшего привели в полицию, то при нем оказалась  листовка  с призывом к свободе. Вот её-то  и показали Моисею старшему, когда тот  пришел вызволять сына из заключения.
— Посмотрите на него,  — начал Моисей свой разговор с начальником  отделения тайной полиции города Вильно. — Что этот мальчик может знать о свободе, равенстве и братстве? 
— При нём была найдена эта листовка… — услышал Моисей в ответ и увидел, показанную ему листовку.
— Всё верно,  кухарка  завернула в неё кусок пирога с капустой для моего внука…
— Вы хотите сказать, что эти листовки лежат в вашем доме? — уже заинтересованно вопрошает полицейский чин.
— Как же им не лежать в нашем доме, если я сам  же их и пишу… 
Так Моисей Горский, выдав себя за составителя листовок,  оказался  в том самом «остроге интеллектуалов», пожертвовав своей свободой, спасая  Моисея младшего.  Он и умер в остроге  буквально через несколько дней более от переживаний за будущую судьбу внука…
Моисей младший, оказавшейся  на свободе, вместо того, чтобы вернуться домой в Болотный,  вскоре связал  свою последующую жизнь с деятельностью  декабристов из числа офицеров. Их цели показались ему  весьма благородны: трудиться всеми силами на общую пользу,  общую, препятствовать всякому злу и искоренять социальные пороки, обличая косность и невежество народа, несправедливый суд, злоупотребления чиновников и бесчестные поступки частных лиц, лихоимство и казнокрадство, жестокое обращение с солдатами, неуважение к человеческому достоинству и несоблюдения прав личности, а также засилье иностранцев.   Однако же, среди основных целей было то, что тщательно скрывалось от непосвященных, а именно:  сношение с польскими тайными обществами с целью  последующего признания независимости Польши и передачи ей от России  следующих провинций, а именно: Литву, Подолию и Волынь, а также присоединение к Польше земель Малороссии. 
Но как же они собирались сей план осуществить?  — спросите вы.  В 1823 году ими планировался арест императора Александра I во время  планового посещения им Бобруйской крепости, после чего, заточив государя в узилище,  то есть,  взяв его в заложники,  они хотели предложить царю добровольное отречение, чтобы  установить в России республиканский строй. А если император откажется, то путём последующего цареубийства,  надеясь, что до этого не дойдет, совершить уже  военный переворот. 
Мстя за смерть деда,  Моисей Горский,  уже как  общественно-политический деятель, пострадавший от царских сатрапов и  член  общества «Военных друзей», по рекомендации Адама Мицкевича принимает непосредственное участие в  разработке этого самого плана. 
Очевидно, что следует рассказать и  об Адаме Мицкевиче, так как судьба Горского уже в очередной раз оказалась связана с этим человеком.  Известный ныне, как  великий  польский поэт,  Адам Мицкевич родился в 1798 году близ  Новогрудка, который уже несколько лет, как был присоединен к Российской империи. Его родители  были обедневшие шляхтичи. Вскоре после  ареста по делу о кружке филоматов в Вильно, он был освобожден (взят на поруки),  после чего ему было предложено  покинуть земли  Литовской губернии. Перебравшись в  Санкт-Петербург, он сблизился с декабристами, в числе друзей которых были поэты: А.С. Пушкин, А.А. Дельвиг, А.М. Янушкевич. И, параллельно  с посещением встреч будущих декабристов, он, имея таких друзей, и сам  баловался стихосложением. И когда, что-то не получалось,  одаренные друзья помогали ему подыскать нужную рифму или дарили  очередной сюжет для новой стихотворной оды.  Так, по вечерам, в совместных творческих муках, рождался будущий польский поэт…
Но почему польский, а не литовский, если принять во внимание, слова из его же стихов: «Отчизна милая, Литва…», а затем вехами его жизненного пути были обозначены такие города, как:  Санкт-Петербург, Одесса, Евпатория, Москва.  После чего он начинается путешествие по Европе, а себя неожиданно называет изгнанником, мечтающим вернуться в родное лоно.   Не касаясь поэтической славы поэта, попытаемся просто понять, собственно, кто  и за что  изгонял его из России?   Адам Мицкевич во время восстания декабристов на Сенатской площади жил не в Санкт-Петербурге, а  в Москве. И, в отличие от действительных участников общества декабристов,  не подвергался  судебным репрессиям и гонениям, хотя  находился под надзором полиции. Единственное, что ему не позволялось так это вернуться в Литву и Польшу, но тому  причиной  был официальный  запрет на посещением им этих губерний.  При этом он печатался в России (книга «Сонеты», 1826) и даже посвятил императору Николаю I свою поэму (1828) под названием «Конрад Валленрод».
Кстати, именно с ней он однажды приехал к Александру Сергеевичу Пушкину в Михайловское, зная, что тот после возвращения из ссылки был принят императором и то, что после этой приватной (без свидетелей) встречи, поэту гарантировалось личное высочайшее покровительство и освобождение от обычной цензуры.
Пушкин приезду Мицкевича обрадовался, но особых знаков внимания не проявил. К тому же, в это время,  все его мысли были заняты одной московской красавицей, 16-летней Натальей Гончаровой, в которую поэт влюбился  при их  первой встречи. Однако, он позволил Адаму после обеда поведать о сюжете своей новой поэмы.  Мицкевич предварил чтение рассказом о том, что в основе  сюжета лежит повествование о борьбе населения Литвы с крестоносцами. И, что главный персонаж, причем,  трагический герой и одинокий борец Конрад Валленрод,  добровольно переходит в стана врага, то есть жертвует своим  личным счастьем и  уважением  близких,  ради спасения своего народа.
— Он у тебя поляк или литовец? — было первое, что спросил Пушкин.
— Литовец,  — произнес Мицкевич, догадываясь, что именно может беспокоить Александра.
— Ну да, иначе, с чего бы ты решил посвятить  свою поэму  государю…  Так, что у тебя дальше с этим литовцем происходит?
— Он, мнимо отрекшийся от своей родины и ставший во главе Тевтонского ордена, своим коварством хочет привести этот  Орден к гибели… 
— То есть, как я понимаю, он проявляет этакое ложное  внешне смирение перед, оказавшимся сильнее, врагом. 
— Да…  Затем он пойдет к нему  на службу и  одновременно,  тайно,  будет действовать  против него. 
— Экий валленродизм (слегка переиначенная фамилия героя,  ныне обозначающая  борьбу путем измены и коварства)…
— Если не можешь победить врага, будучи львом, то превратись в лисицу, —  таков был ответ Мицкевича Пушкину.
— А я так понимаю, что единожды предавший,  предаст еще не раз,  — произнес в ответ Александр. —  Да и наш император не настолько глуп, чтобы не  понять  то, о чем в первую очередь, собственно твоя поэма. Скажи мне,  Адам,  почему ты сам так благоговеешь перед  поляками?  Я бы  еще мог тебя и таких, как ты, порабощенных с детства и не ведавших иной жизни,  если бы не конформизм  вашей же польской шляхты, которую ты воспеваешь и которая  готова идти  на любые соглашения даже с врагом собственной страны и народа, ради личной выгоды. Насколько я помню историю, они никогда не пришли Литве  на помощь в её  борьбе, как ты говоришь, с русским сатрапом.  Да и ранее с теми же крестоносцами, поработившими, кстати сказать, вас первыми еще в 14 веке…  И позже Польша никогда не желала для Великого княжества Литовского   подлинной свободы, даже когда вы были с ней в составе Речи Посполитой…  Что ты так очарован ими?
— Существует доктрина «польского мессианизма», согласно которой страдания Польши связаны с особым историческим призванием народа-мученика...
— Иудейская Польша вдруг стала народом, Христа ради, мучеником? Окстись, Адам, о чем ты говоришь.  Ортодоксальные иудеи не приняли Христа, распяли его на кресте и по сию пору он их главный противник…  И вообще я считаю, что нет никакой нужды противопоставлять  в своей поэзии русский и польский народы. А о волнениях в Литве? Так это древний славянский спор, который к полякам не имеет никакого отношения.  Кстати, я недавно написал стихотворение, которое ты еще не слышал…
— И как же оно называется?
—  «Клеветникам России»… Прочесть?
— Не стоит… Выходит, что зря я к тебе приехал… — начал заводиться Мицкевич. — И вправду люди говорят, что после встречи с Николаем ты стал другим, и этот твой интерес к личности Петра I и работа над поэмой «Полтава», не есть ли это…
— Что же ты остановился,  Адам, договаривай…  Лишь благодаря нашему давнему знакомству, я не вызываю тебя на дуэль, а предлагаю оставить эти разговоры и перейти, например,  к  бильярду. В нем, скажем так,  ты более профессионален…

А теперь на мгновение вернемся к вопросу об изгнания Мицкевича из России.    Всем  хорошо известно, что участники знаменитых событий восстания декабристов, за исключением пятерых казненных зачинщиков, были высланы в Сибирь.  Адама Мицкевича в их числе не было. И лишь через три года после этого  он неожиданно для всех выезжает из России в Европу.    А далее… Он посещает или  работает в Германии, Швейцарии, Италии, Париже и в Константинополе, где вскоре умирает от холеры.  То есть, «пилигрим» Мицкевич никогда даже не жил в Польше… И тогда не совсем понятно, почему он вдруг причислен к польским поэтам?  Очевидно лишь по той причине, что во Франции он пишет поэму «Пан Тадеуш» полную ностальгии по шляхетским нравам?
И последнее.  Адам Мицкевич,   явно обиженный на Пушкина,  уже,  будучи за границей,  напишет стихотворение  «Моим друзьям — москалям».  В нём он, сначала, как бы оправдывая себя, говорит, что призывает в своих произведениях к борьбе не с русским народом, а лишь с имперским гнетом, от которого страдают как поляки, так и русские, но правда, при этом считает возможным ещё раз, уже побольнее,  уколоть Пушкина и своих бывших друзей-поэтов, спрашивая,   остались ли русские поэты  верны своим свободолюбивым идеалам, и  далее  иронично вопрошает: «Может быть, кто-то из вас продал душу свою царю и сегодня на его пороге бьёт ему поклоны… Может быть, кто-то из вас продажным языком прославляет его триумф и радуется мучениям своих друзей…».
Оставлю это без собственных комментариев, замечу лишь, что вероятно не случайно украинский писатель,  поэт и публицист Иван Франко назовет Адама Мицкевича «Поэтом измены», а закончу эти размышления цитатой одного из последних стихотворений А.С. Пушкина («Он между нами жил»), которое в Париже передали Мицкевичу уже после того, как Пушкин умер в результате, полученного им тяжелого ранения на дуэли.
«Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом
Стихи свои в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос! Боже! Освяти
В нём сердце правдою Твоей и миром
И возврати ему…»

А сейчас вернемся же к нашим и более ранним  событиям. Сначала  в двух словах расскажем  о  крепости в Бобруйске, которая  была построена на берегу реки Березина в 1811 году с целью укрепления границ на западном направлении между Киевом и Ригой и которая сыграла важную роль в войне 1812 года. 
Первоначально  император Александр I посетил крепость в 1817 году, и дал указания по её усовершенствованию. В 1823 году он действительно должен был приехать сюда снова с целью осмотра выполненных работ и смотра войск. Именно тогда и планировался его захват несколькими офицерами 9-ой пехотной дивизии, которая располагались в Бобруйске.  Заранее узнав о планах заговорщиков, императором рисковать не стали и его приезд негласно, буквально в последний день,  перенесли. А когда стало понятно, что армия стала возможной силой заговора, а главное то, что в нем тайно участвует  польская шляхта, царь после доклада графа Аракчеева, приказал изобличить и арестовать  злоумышленников. 
Моисей  Горский был снова арестован и отправлен по этапу в Сибирь. Он вернулся в Болотный  только через тридцать лет, когда император Александр II помиловал всех декабристов.  Уже почти  старик, привез с собой жену  и сына  Аарона, которому  к тому времени исполнилось  20 лет. 
Хозяином земель Болотного, после смерти  Эдгара и Дайны,  стал  их сын и  князь Юстас Литвинов, который и сам, по примеру  деда,  привез себе  невесту из Вильно. Ею была красавица Ванда и тоже из древнего литовского рода Сапег.  И  теперь у  них был уже  двенадцатилетний  сын Витовт…
В Болотном жили сын и дочь Петра Воеводина: Павел и Елизавета.  Того самого Петра, который некогда спас от расстрела Моисея Горского во время войны 1812 года и который находился в ставке  фельдмаршала Кутузова до апреля 1813, когда русские войска вышли к Эльбе.
Как известно, в один из этих  апрельских дней  главнокомандующий простудился и слёг в небольшом городке Бунцлау (Пруссия, ныне территория Польши),  а на следующий день князя Кутузова уже  не стало.  Его тело  было забальзамировано и отправлено в Санкт-Петербург,  Сопровождать обоз с телом главнокомандующего, и было поручено Петру Воеводину.  Сей путь  через Познань, Ригу и  Нарву  занял больше месяца. Но, несмотря на такой запас времени,  сразу же  похоронить фельдмаршала в русской столице  не удалось: всё необходимое для погребения в Казанском соборе  подготовить не успели.  Ещё почти три недели уже полковник и личный порученец  Кутузова не отходил ни на шаг от гроба с телом главнокомандующего, который отвезли и поставили  посреди церкви в Троице-Сергиевой пустыни, что  в нескольких верстах от Петербурга. Лишь 13 июня 1813 года прощание с фельдмаршалом состоялись в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Через  сорок дней, после последнего церковного поминовения, Петр Воеводин испросил дозволения  покинуть армию и, уйдя в отставку, вернулся на родину.
В те годы самое крупное помещичье владение  на наших землях было у князя Любомирского. Франтишек Ксаверий,  как потомок польского рода Любомирских,   к тому году был уже генералом русской армии, предварительно приняв всей семьей русское подданство.  А то, что касается земель (9 городов, 179 сёл и более 100 тысяч «душ мужеска пола») то они достались ему по наследству от отца, который владел огромными землями в юго-восточной части Киевского воеводства.  А вот то, что касается  земель по соседству с Болотным и те, что  отходили уже к Витебской  губернии, то их  Любомирский  выкупил  сам, причем большую часть  у князя Потемкина, который получил их, как мы уже рассказывали,  в дар  от Екатерины II.
Став городским головой Болотного, Петр Воеводин неоднократно встречался с Любомирским и тот был очень рад, когда однажды,  Петр  попросил у него руки одной из своих дочерей.
Болотный в том столетии  стал уже важным транспортным узлом  и промышленным центром. Теперь вдоль  берега Болотни тянулась  железнодорожная колея, позволяющая осуществлять транспортные поставки, как летом, так и зимой, плюс наличие крупного речного порта со складскими помещениями, что способствовало торговли, а в  самом, разросшемся  городе,  работал  уже  химический  завод и три фабрики. 
Чуть не забыл сказать… Екатерина Воеводина, которая поднимала Моисея на ноги, узнав о его аресте и отправке по этапу в Сибирь, отправилась было к нему, но в Иркутске, сильно застудившись в дороге, слегла и уже не оправилась, умерев от воспаления легких. Там и была похоронена. Извещение о  кончине сестры  получил Петр, о чем и сообщил, вернувшемуся в Болотный,  Моисею и членам его семьи.
Аарону, проехавшему с отцом из Сибири почти через всю Россию, Болотный  не приглянулся. Его, наслушавшегося разговоров родителей и  их друзей, уже манила  Польша. Однако, Моисей, понимая, что сына не удержать, поставил лишь одно условие: сначала жениться и родить наследника, продолжателя рода Горских.  Для этого старик Горский вместе с сыном поехали просить  для него руки одной из дочерей  соседнего помещика и зажиточного купца  Сморгонского…  Тот некоторое время размышлял, но  тут свое веское слово сказала его жена Сара, который явно понравился сей молодой и симпатичный, а также хорошо физически развитый, юноша. Естественно, что Моисей утаил от них свое пребывание в Сибири, где и родился Аарон.  Осенью сыграли шумную свадьбу. Причем играли у родни невесты, где никто вообще не знал ничего о роде Горских. Там же Аарон и стал жить, а через месяц, когда молодая жена забеременела, Аарон  поцеловал жену и, пообещав ей, что скоро вернется, покинул их дом.
Не ведаю, каким образом, почти через пятнадцать последующих лет,  а точнее в 1830 году, накануне шляхетского восстания в Варшаве (тогда это было Царство Польское, отошедшее к России),  судьба-злодейка свела Аарона  с Адамом Ежи Чарторыйским, потомком княжеского рода Чарторыйских, которых в течение  ряда веков  не раз прочили в короли Польши.
Несколько слов о нём.   Адам был рожден, согласно молве, от связи его матери Изабеллы Флеминг с русским генералом Николаем Репниным, который был  послом Екатерины II в Речи Посполитой.  Ребенку от этого брака, воспитанному в ненависти к России,  дали образование в Англии. Когда он, ещё, будучи юношей, принял участие в восстании Костюшко, то был пленен. Екатерина II тогда лично приказала конфисковать  все владения Чарторыйских, но  результате длительных переговоров,  она согласилась отказаться от этих планов, если молодой  князь  Адам и его брат Константин, в качестве заложников,  приедут в Санкт-Петербург.  Что и случилось. А далее…  Адам  Чарторыйского  через какое-то время, неожиданно,  становится поверенным душевных тайн юного великого князя Александра I, более того,  между ними завязалась тесная дружба.  Затем, когда Александр становится императором,  последовало и вовсе неожиданное  для всех назначение  князя Адама Чарторыйского главой министерства иностранных дел. И мало кто тогда понимал, что  этот поляк и направлял через,  полностью доверявшего ему Александра,  всю внешнюю политику России в соответствии с интересами любимой им Польши. Хотя на словах это звучало, как поэтапное восстановление польско-литовского государства в тесном политическом союзе с  Россией…  Однако, как пишут историки, поражение России  в битве при  Аустерлиц, резко охладило  интерес императора к этому проекту и в 1810 году Чарторыйский, почувствовав, что интерес императора к нему также немного охладел, он покидает Санкт-Петербург…  И переезжает в Париж, где  начинает буквально  боготворить уже Наполеона.  Во Франции он с грустью переживет поражение своего кумира в войне 1812 года, а после этого и его отречение от власти (1814).
Когда князь Чарторыйский узнает, что  премьер-министр Великобритании  Артур Уэлсли Веллингтон, предложил, а английское правительство с одобрения всех союзных держав, поддержало решение сослать Наполеона как «пленника Европы» пожизненно за тридевять земель, на остров Святой Елены, под караул Англии и наблюдение комиссаров от России, Австро-Венгрии и Пруссии, то он решил оставшуюся жизнь положить на освобождение Наполеона с острова Елены, все еще видя только в нем  будущего императора Франции, а главное, освободителя Польши.
Его не пугало и то, что почти 3 тысячи солдат  были расставлены вдоль шестикилометровой каменной стены,  окружавшей плато с единственным  домом, в котором содержали бывшего императора. 
Вскоре Чарторыйский  узнает, что Наполеону  было позволительно гулять по ту сторону стены, спускаясь к морю, но  только в сопровождении английского офицера, притом, что существовала  и вторая цепь дозорных, которая оповещала внутренние посты сигнальными флажками обо всех перемещениях своего пленника. К тому же, с началом сумерек,  часовые сближались и  практически окружали   дом плотным кольцом,   чтобы никто не мог ни войти в него, ни выйти, а дежурный офицер по два раза в день  ещё и лично удостоверялся, что пленник на месте.
Чарторыйский уже знал и то, что попытки спасти Наполеона несколько раз разрабатывались самыми разными группами его сторонников, но всем им было хорошо известно, что в случае любой попытки  вооруженного освобождения Наполеона,  сопровождающим было приказано убить бывшего императора без промедления.
И тогда князь, счел  самым разумным похитить императора на  небольшом подводном судне, на котором можно попытаться незаметно  пройти под, стоявшими  на рейде, кораблями британской сторожевой эскадры, чтобы  всплыть практически у самого берега. А так как  на прогулке к морю императора сопровождает лишь один офицер, то убить  его  будет не сложно…   Когда  Чарторыйский узнал, что изготовлением подобного судна в США занимается  компания Р. Фултона, то князь сам приехал в Америку, где  сказал, что возглавляемая им группа  ученых из Франции, готова вложить необходимые средства для скорейшего завершения испытаний и продажи им  «Наутилуса» (так называется этот проект) для  своих научных подводных экспериментов…   А  пока судно проходило стадию  доводки и окончательных испытаний,  он согласился обождать…
Судно «Наутилус», в которое князь вложил почти всё свое состояние,  было уже на пути в Париж, когда  Чарторыйский  узнал о смерти Наполеона (в мае 1821 года). По одной из медицинских версий император Наполеон был постепенно отравлен мышьяком. Кто-то, как полагают историки,  выполнил это задание по приказу, пришедших к власти во Франции Бурбонов, панически боявшихся даже мысли, что соратники сумеют выкрасть Наполеона из  этого заточения…
Летом этого же года,   расстроенный неудачей, Чарторыйский  возвращается из Парижа в Вильно.   А  чуть ранее этого, на имя императора Александра I от него  придет  письмо,  в котором будут описаны следующие,  известные тогда лишь только  Чарторыйскому и выкупленные им за большие деньги, слова последних  откровений Наполеона, а именно: когда  Наполеону сообщили, что  государь Александр «сделал много для Парижа, что без него англичане разграбили бы столицу Франции, а пруссаки сожгли бы ее»,  то Наполеон,  улыбнувшись, ответил: «Если бы я не был Наполеоном, то хотел бы быть Александром».   Естественно, что после этого, перед князем  Чарторыйским снова открываются все двери Российской империи.  Теперь, как вы уже и  сами  поняли,  идеологом знакомого нам тайного «Общества филоматов» Виленского университета  в которое через Адама Мицкевича был  некогда вовлечен дед Аарона  — Моисей Горский, был никто иной,  как  князь Чарторыйский… Ну, а когда начался открытый судебный процесс над «филоматами» князь Чарторыйский   попросится в отставку (1823) и  снова уезжает в Париж. 
Варшава,  куда, как мы уже сказали, в 1830 году приехал   Аарон Горский,  буквально очаровала его.    Приехавший туда же,  князь Адам Чарторыжский  выступил там уже  не в качестве известного посредника между польской оппозицией  и русским престолом, а в качестве одного из организаторов, направленного против России,  освободительного движения.  Этот величественный  и благообразный  шестидесятилетний князь поразил Аарона и своим умом,  и своей статью.  Более того, в планы Чарторыйского, как узнает Аарон, входили не только деятельность  по поддержанию антироссийской политики западноевропейских  государства, но и организация национально-освободительного  движения, ставившего  свой целью возрождение Польши, что,  безусловно,  легло на душу Горскому, желавшему лично  отомстить  за  гибель  деда  в неволе и за  страдания отца в Сибири.   Уж не ведаю, по какой причине, но  сей умудренный опытом государственный муж  вскоре делает Аарона своим личным секретарем.
Подготовленное ими шляхетское восстание,  начавшееся в Варшаве и ставившее своей целью восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года, охватившее  даже Литву и западные части Белоруссии, по поручению нового императора Николая I было  подавлено.  Все участники восстания подверглись судебному преследованию. У крупных землевладельцев были конфискованы все их владения, несколько сотен человек сослано было в ссылку, а молодые отправлены на службы в армию, в основном, на Кавказ. Лишь некоторым удалось эмигрировать.
Зная, что император Александр I  — личный друг  князя Чарторыйского уже несколько лет, как  умер от воспаления легких и, теперь, не имея защитника, Чарторыйский  снова эмигрировал  в Париж. Он звал с собой и Аарона.  Горский клятвенно  пообещал  к нему приехать, но лишь  после того, как доберется до   Болотного и   узнает  хоть что-то о своей семье.   И пока он тайком добирался до родного очага, мы поведаем, что же последовало после того, как было подавлено это  польское национально-освободительное восстание уже непосредственно на землях, относящихся к  Белоруссии.
По указу государя Николая I было разработано и предпринято ряд мер, направленных на слияние западных губерний с центральной Россией под стягом единой русской народности и православной веры. С этой целью,  был полностью ликвидирован,  действующий до этого Статут Великого княжества Литовского, а в Витебской и Могилевской, в Виленской, Гродненской и Минской губерниях введено общеимперское законодательство.  Оно же распространилось и на губернии, присоединенные  от Польши.
Далее,  был разработал комплекс мер для предупреждения возможных шляхетских волнений. С этой целью было введено чрезвычайное положение с временным ограничением гражданских прав всего населения и, одновременно с этим,  объявлено  о «разборе» шляхты, то есть о проведении тотальной проверки имеющихся документальных свидетельств о дворянском происхождении каждой фамилии. Отсутствие, по самым разным причинам, таких документов позволяло автоматически перевести большую часть шляхты в непривилегированные сословия, а именно, в простых горожан.   Тех их шляхты, кто проживал в сельской местности, стали обозначать, как однодворцев.  Таких в белорусских губерниях, как пишут историки,  насчитывалось более двадцати тысяч. И даже притом, что это были, в основном, мелкопоместные шляхтичи, их все одно лишали звания и земель, которые передавались в собственность более крупных помещиков, уже присягнувших императору и принявших   православную  веру. 
Следующий шаг был предпринят уже против  католической церкви, которая, чаще всего  и стояла у истоков шляхетской оппозиции. Для начала власти резко уменьшили количество духовников на наших землях, а затем предприняли ряд мер, связанных  с подрывом её экономической базы, путем упразднения католических монастырей  на землях белорусских губерний с последующей передачи их земель и недвижимости в государственную казну. А затем было принят  ряд  указов уже о  передаче  в казну и личной собственности, включая крестьян,  всего высшего, как православного, так  и иноверческого духовенства, ставя,  таким образом,  церковный институт в полную зависимость от государства.
Через некоторое время в губернских и уездных городах были открыты русские школы, включенные в состав Виленского учебного округа. Однако, временно, как пишут историки, преподавание в них велось на польском языке. Причем, система образования была сословной, то есть лишь для детей дворян. Дети крестьян могли получить образование лишь в рамках церковно-приходских школ. После чего,  Виленский университет, как центр свободомыслия,  закрывается, а все католические монастырские училища преобразовываются в светские гимназии или  уездные училища, преподавание в которых велось уже  только на русском языке. 
В некоторых учебниках по истории это  названо «русификацией белорусского народа», что немного странно, так как наш  народ  на этом временном  отрезке истории и на этих землях (в основном помещичьи и государственные крестьяне)  на 80%  был православным. Русификация коснулась лишь повсеместного введения русского языка, а также государственного и российского законодательства.
А далее, произошло не столько отрицание царским правительством самобытности и самого языка белорусского народа, сколько его частичное забвение,  хотя он и не отмирал.  Просто нашему народу приходилось общаться уж  не с польскими или литовскими, а с русскими чиновниками,  присылаемыми из внутренних губерний России.  Добавьте к этому укрепление «русского элемента» в белорусских губерниях за счет православного крестьянства, возвращающегося на свои  родные земли.   
Правда,  надо отметить, что в это время в самых разных уголках белорусских  губерний стали  появляться  анонимные поэмы, а также стихотворные повести и рассказы, написанные именно на  «мужицком языке» или  белорусском сленге, о котором мы уже упоминали выше и, что важно, носившие явную антироссийскую направленность.  Но,  в это самое время жили и творили те, кто в основу  своих произведений и, формировавшегося  белорусского театра,  вкладывали  именно  национальный фольклор, песни и танцы нашего народа, его романтические баллады и  мудрые сказки, отражавшие, в основном,  бытовые и этнографические черты сельской жизни, а также душевную щедрость и трудолюбие простого народа.  Не исключаю, что через них происходило сохранение,  и последующее обогащение  уже будущего  литературного  языка белорусского народа…
Мы же снова вернемся в Болотный, куда  осенью  1833 года добрался Аарон Горский. Его встретила желтизна опавшей листвы, а также пустой и холодный родительский дом.  И очень быстро Аарон даже пожалел, что вообще приехал туда, где его никто не ждет. Однако,  о возвращении Горского очень скоро становится известно городскому голове  и Петр Воеводин, не посчитав за труд,  утром следующего дня сам  дошел  до  его дома. Аарон лежал на кровати, везде были разбросаны его личные вещи, а на столе стояла бутыль и накрошенная снедь.
— Аарон, поднимайтесь, хватит дрыхнуть, —  окликнул его  старик Воеводин.
Горский приподнял голову и спросил:
— Вы кто?
— Тот, кто уже спас вашего деда от расстрела, а теперь не хочу, чтобы и вы оказались в Сибири, — услышал Аарон в ответ.
— Значит, Воеводин… Помню, мне дед о вас  рассказывал… А насчет Сибири, вы это серьезно?
— Более чем,  ваша фамилия в списках участников польского восстания…
— Выходит,  что не так уж и плохо работает тайная полиция в России…  — произнес Горский,  вставая с постели. — А вы не в курсе, кто у меня родился?
— В курсе. Сына назвали вашим именем, и ему сейчас  14 лет, а вот   жена, упокой Господи её душу,  умерла во время родов. И Сморгонские  с горя от потери дочери, прокляли вас  за то, что вы  её бросили…
— И что теперь с моим сыном?
— Князь Витовт  велел забрать  его  к себе в Болотный, щедро одарив  вашу  бывшую родню.   Витовту было важно, чтобы Аарон Горский, как последний  из родоначальников города выжил. Но сейчас его здесь нет, несколько дней назад он, по протекции  князя уехал на учебу в Санкт-Петербург…
— А как же черта оседлости для иудеев?  — чуть иронично спросил Петра Аарон.
— Ваш сын поехал туда, как приемный сын князя. 
— То есть, он не обрезан, согласно нашей вере? — уточнял Горский.
—  Лучше скажите спасибо, что его вырастили и воспитали…  А вот то, что касается вас, то тут все сложнее. Мне следует  вас арестовать и препроводить в Витебск.
— Арестовывайте, меня здесь уже ничего более не держит…   —  смиренно произнес явно расстроенный Аарон и задал последний вопрос. —  Но мой сын хотя бы знает, кто его отец?
— Он все знает о вашем роде и о вас, естественно, а  вот как он себя поведет далее, об этом  лишь одному Богу известно.
Через  несколько дней в Витебске  Аарон Горский должен был предстать перед судом, но случилось то, чего  он  никак не ожидал.  По дороге в суд трое неизвестных напали на экипаж и, разоружив двух охранников, вызволили Аарона из оков, а затем пересадили в другой экипаж. Уже в лесу его вывели из экипажа и  с него сняли оковы.
— Вот ваши новые документы и деньги на дорогу. Вам на несколько  лет следует покинуть пределы России, так что перебирайся в Европу. Сын ваш будет всегда под приглядом и защитой, за него не беспокойся. Если будет желание,   и  вы вернетесь в Болотный, то сможете  с ним встретиться…  — говорил, обращаясь к Горскому, человек в маске, но Аарону казалось, что ему хорошо знаком этот голос. — А теперь берите коня и скачите,  пока вас  не кинулись искать…
Через месяц Аарон Горский постучался в дверь  парижского особняка князя Адама Чарторыйского и был принят там  с распростертыми объятиями вновь став при нем личным секретарем… Когда же в  октябре 1853 года Турция  объявила войну России, то сей,  уже изрядно состарившийся, князь стал покровительствовать польским военным формированиям, отправляющимися для участия в этой войне…

Несколько слов о причине возникновения этой войны. Кстати об этой истинной причине стали открыто говорить лишь в последнее время. Что за причина?  Оказывается, в 1853 году  между католиками и православными возник  спор за право очередной починки  купола Вифлеемского храма, что стоит на месте Рождества Христова. Решение по этому спорному вопросу почему-то должен был принять султан, который при подстрекательстве,  заинтересованной в этом,  Франции решил вопрос в пользу католиков.  Русские  увидели в этом акте ущемление прав православных. А так как русский  император покровительствовал православным и, в частности,  и этому храму, то,  чтобы напомнить о себе султану,  русские войска оккупировали в ответ Валахию и Молдавию,  мотивируя свои действия протекторатом над ними. 
То есть, получается так, что  из-за выяснения очередности  починки крыши,  через несколько месяцев началась, хотя и кратковременная, но достаточно жестокая и кровопролитная война, названная Крымской.  И как после этого не согласиться, что пока все войны, что велись на наших землях воюющими друг с другом соседями, были… религиозными.   Но теперь из-за вопросов веры начинали воевать  уже целые государства.  Да какая разница, в конце-концов, кто  бы   чинил этот купол,  если  обе стороны, что и удивляет,  делают   это во славу Бога?
На первом этапе начавшейся войны Россия имела дело с одной лишь Османской империей, она побеждала. Например, в морской баталии под Синопом, русская эскадра уничтожила  14 кораблей турецкого флота. Но тут  вмешались, католическая  Франция, объединившаяся по этому случаю с протестантской   Англией и, объявившие России войну уже не политическую, а  именно священную, то есть,  как я уже и сказал, религиозную. 
Крымская война  стала  новым  крестовым  походом уже против России.  Более того, одновременно с югом, военные действия велись и на севере: в Балтийском море – на Аланских островах и финском побережье, а также в Белом море – за Колу, Соловецкий монастырь и Архангельск.  Англичанами была даже предпринята попытка захватить Петропавловск-Камчатский.  Правда,  почти все эти битвы были русскими выиграны, что заставило Англию и Францию увидеть в России более серьезного противника.  Исход  же войны решило поражение русских войск в обороне Севастополя, осада которого коалиционными войсками длилась почти год, и где мы вынуждены были уступить.
В результате, в  марта 1856 года  в Париже был подписан мирный договор, навязавший России волю европейских государств и Турции, запретивших русскому государству иметь свой военный флот,  отменивших протекторат  России над Сербией, Валахией и Молдавией и заставивших обменять Карс на Севастополь и Балаклаву с  передачей  Молдавскому княжеству Южной Бессарабии,  что значительно отодвинуло  российские границы по Дунаю.  К тому же Россия оказалась крайне истощенной  войной, которая велась  одновременно на несколько фронтов.
После заключения Парижского мира в марте 1856 года  князь Чарторыйский уже полностью удалился от политической деятельности, считая свою главную миссию жизни выполненной. За годы пребывания во Франции,  Аарон Горский успел дважды жениться и оба раза неудачно. В 1861 году после смерти князя,  уже убежденным и известным революционером, Горский покидает Париж, чтобы вернуться для продолжения начатого дела в Россию.
Он приезжает туда в тот год, когда император Александр II (старший сын царя Николая I, умершего вследствие пневмонии в 1855 году) подписывает Манифест и «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», что было объявлено актом величайшей справедливости и добровольного самопожертвования благородного дворянства. Разрешение извечного конфликта помещика и крестьянина виделось российскому правительству в так называемом «полюбовном» соглашении, при котором крестьян теперь нельзя было продавать или дарить, они получали право вступать в брак и беспрепятственно заниматься любой  хозяйственной деятельностью на своё личное усмотрение с последующим правом на выкуп земли,  после чего уже  сами превращались в собственников.
Хотя данная реформа, как понял Горский,  в чем-то и обманывала чаяния крестьянина, но в любом случае огромная масса трудолюбивых  людей получила гражданские права, а значит, Белоруссия, пусть и мучительно больно и не так скоро, как хотелось бы, вступила на путь капиталистических отношений.  Однако же Аарона более интересовали те революционные процессы, которые уже происходили в больших городах и были связаны с массовыми рабочими волнениями. Тут его опыт оказался неоценим. И он начал внедрять его, начиная с земель Царства Польского, где начал искать себе союзников в деле   очередное восстановления Речи Посполитой.   Уже через год, в январе 1863 года все жители Польши без различия веры, происхождения и сословий были объявлены ими свободными и равноправными.  Повстанческие отряды из числа мелкой шляхты, учащейся молодежи и ремесленников, а также дезертиров из царской армии, стали срочно формировать  и в  регионах  Литвы и Белоруссии. Но, то,  что было  заветной мечтой для поляков (свобода и независимость в границах бывшей Речи Посполитой) не соответствовало устремлениям  простого белорусского крестьянина, который уже вкусил радость  труда на своей земле и у него просто не было ни времени, ни желания, чтобы идти куда-то  и умирать, толком не ведая за кого, когда его ждала работа на своей земле, дом и семья.
В мае 1863 года на землях Витебской, Минской и Могилевской губерний редкие очаги  вспыхнувшего восстания были подавлены, а участники волнений рассеяны. А вот то, что касалось хода восстания в Литве и Польше, то там всё обстояло гораздо сложнее. И тогда новый Виленский  генерал-губернатор Муравьев, получает от императора Александра II неограниченные полномочия. Он начинает с того, что инициирует ряд мероприятий, которые должны были привлечь симпатии  простых крестьян на сторону власти. Например, он снижает на 20% выкупные платежи за землю и даже запрещает администрации  использовать против крестьян вооруженную силу. Более того, он поощряет крестьян к надзору за «польскими помещиками», а имущественно репрессированных частично стало передаваться  крестьянам.  А вот  по отношению к тем, кто не хотел добровольно сложить оружие,  начали применяться публичные смертные казни,  и массовой стала практика высылки их вместе со всем семейством в Сибирь.  После чего большинство местных помещиков, устрашенных репрессиями,  сами пошли на сотрудничество с  царской властью, часто выдавая   местных зачинщиков этого восстания. Так были арестованы и  казнены белорусские активисты восстания: Константин Калиновский, Зигмунд Сераковский и Людвиг Звеждовский. Но нескольким из  активистов этого восстания, а именно Валерию Врублевскому  и Ярославу Домбровскому удалось эмигрировать во Францию.
Одним из отличившихся в подавлении восстания, был сын Горского - молодой офицер Аарон Горский, получивший военное образование в Санкт-Петербурге. В Вильно он приехал  с целью обеспечения охраны генерал-губернатора Муравьева, получившего там прозвище «вешатель»… Хотя, если быть честным до конца, казнили лишь после тщательного разбирательства и лишь зачинщиков. Однако же, не стоит забывать и того, что в ходе ответного польского  террора было убито или пропало без вести  более  тысячи русских офицеров и солдат. А потому Муравьеву приходилось действовать по известному древнему принципу: если не мы их, то они нас…
Кто же он, этот Муравьев?  Для начала, основатель Общества математиков, участник войны 1812 года и член Государственного совета, министр Государственного имущества России и даже член Петербургской академии наук.  И это всё о нем: генерал-губернаторе Михаиле Николаевиче Муравьеве, которому,  наконец-то,  удалось  положить конец польско-католическому доминированию над белорусским  православным крестьянским большинством нашего края,  за что он  был пожалован графским титулом.   А то, что касается проявленной им жестокости, то он считал, что чем жестче он возьмется за его подавление, тем меньше крови будет пролито в результате. И в этом оказался прав.
И еще, после подавления восстания, принятой в 1864 году  Земской реформой,  было положено начало  зажиточному  белорусскому   крестьянству, способному   противостоять польскому экономическому господству.  Грустно, что когда читаешь учебник по истории, то буквально спотыкаешься на такие разделы, как, например, «Политика Царизма в Белоруссии в 60 —90 годы XIX века». Такое впечатление, что Белоруссия была расположена где-то за сотни верст от России,  этакая колония на далеких островах, что там проводилась какая-то особая политика… Политика царизма в Белоруссии, ничем не отличалась от политики, проводимой правительством России в Тверской или Смоленской губерниях. Например, к моменту вступления Муравьёва в должность губернатора польским землевладельцам в Белоруссии принадлежало 80% всей земли.  Именно потому,  закон, подготовленный и внесенный Муравьевым на рассмотрение императора и, принятый уже при преемнике Муравьёва — Константине Петровиче Кауфмане (1865),  уже запрещал  лицам польского происхождения приобретение земли в Белорусском крае, кроме случаев прямого наследования. В результате число православных помещиков  стало почти  в два раза больше, также и количество земли в их распоряжении  стало значительно больше. Сама же безвозмездная передача части земли из рук восставшей шляхты в руки белорусского крестьянства происходила наглядно и быстро, что поднимало престиж и доверие к русской власти.
Муравьев выгодно отличался от сановников николаевской эпохи, обладая обширным образованием и хорошим  знанием дела, выполнять которое он  был призван правительством. Почему-то никто не вспоминает о том, что именно Михаил Николаевич сумел за короткий срок  выстроить уникальную и русскую по духу народно-государственную систему управления Белоруссией и Литвой,  оказался способен пробудить чувство достоинства и чести в  древнем славянском народе, принявшем почти десять столетий назад  православную веру и сохранившую её в своих сердцах.
Не случайно же, среди белорусского народа  и поныне сохраняются  предания давних времён, которые  переходят из уст в уста, повествуя о том, как  с незапамятных времён, бедствует наш народ,  а его облик  несёт лишь  отпечаток тоски и унылой задумчивости. Это ли не свойство присущее,  по разным причинам, оставленным, осиротелым детям, которые вынуждены были жить не с отцами, а с отчимами и служить «злым панам». Хотелось бы, чтобы мы не забывали об этом.  А то, что касается народной оценки Муравьева, то мне ближе высказывание публициста и философ-монархист, кстати, белорусского происхождения, — Ивана Солоневича, который,  оценивая деятельность графа Муравьева, сказал о Белоруссии такие слова: «Край, сравнительно недавно присоединённый к империи и населённый русским мужиком. Кроме мужика, русского там не было ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и интересы России. Тышкевичи, Мицкевичи и Сенкевичи — они все примерно такие же белорусы, как и я. Но они  продались. Народ остался без правящего слоя. Без собственной интеллигенции, без буржуазии, без аристократии, даже без пролетариата и без ремесленников. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством…
Позволю сделать небольшую ремарку, так как именно этим объясняется то, что почти все великие и талантливые люди, вышедшие из белорусского народа,  вынуждены были называться иностранными именами и выдавать себя за католиков, если, например,  ехали на учебу в Краков или Вильно. А те из них, кто учился в Москве или Санкт-Петербурге, по возвращении домой,  переводили свои талантливые произведения на польский язык для того, чтобы  их можно было дома напечатать, а за это  согласны были и на  то, чтобы  их называли польскими писателями и поэтами.   Об этом и  грустит Солоневич, когда говорит, что те, кто был у власти, забывая о чувстве собственного достоинства, преклонялись перед польскими панами и шляхтой. Но вернемся к последним строкам  самого Ивана Солоневича: «Граф Муравьёв не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции».  По мне, так точнее не скажешь.
Однако же во всей этой истории, нас  здесь более интересует участие в ней  молодого Аарона Горского, который и не ведал, что одним из основных организаторов этого восстания был ни кто иной, как его родной отец, который, как вы помните покинул Болотный с документами на другое имя…
Возможно, что кого-то больно укололо, что наш герой стал жандармским офицером. На это могу возразить следующими аргументами.  Проект создания новой тайной полиции, как известно, царем Николаем I был в 1826 году поручен Бенкендорфу  — потомственному военному и человеку, близкому  ещё к императору Александру. Главной целью этого особого ведомства было установление строгой централизации прежних тайных служб, причем народонаселению при этом должен был внушаться не столько страх, сколько уважение к новому тайному учреждению.    И начиналось то все хорошо: и цели благородные, и люди достойные... Потом, правда, этих людей переводят в другие комитеты содействия спасению отечества, а на их места приходят уже другие: и менее благородные, и менее достойные. И начиналась карьерная вакханалия.  В результате чего, изначальная вооруженная “свита” короля, состоявшая из рыцарей,  вскоре превратилась в сброд  жестоких наемников...
Молодой выпускник университета и иудей Аарон Горский практически не мог на что-либо рассчитывать, если бы не его благодетель князь Литвинов. И Аарон вынужден был согласиться на  предложение о поступлении на службу в жандармское управление, а его первой командировкой стала как раз поездка в Вильно с целью обеспечения безопасности генерал-губернатора Муравьева.
Мы же  возвращаемся в Вильно, где полным ходом шла подготовка к аресту, скрывающегося там,  известного революционера.  Генерал-губернатор дал разрешение на  его арест, а   Аарону  позволил лично в нём участвовать, хотя и после недолгого размышления.  Дело в том,  что Аарон  не так давно прикрыл  собой  Муравьева во время  покушения на генерал-губернатора. После чего губернатор стал относиться к этому молодому  жандармскому офицеру не только с большим уважением и вниманием, но и даже оберегать его по мере возможности. 
И вот под вечер, Аарон Горский с группой сотрудников полиции подошел к указанному адресу. Посланные вперед солдаты уже окружили здание со всех сторон.  Благородный офицер  решил идти в дом один и без оружия, разумно предполагая, что там могут быть  невинные люди и дети.  Его  единственной целью было сделать  предложение революционеру о  добровольной сдаче.
Когда молодой жандарм вошел в гостиную, то увидел революционера, сидевшего за столом в одиночестве.  На столе перед ним лежал револьвер.
— Сударь,  — начал офицер. — Я офицер  жандармерии  Аарон Горский хочу предложить вам  добровольно сдать  ваше оружие…
— Вы сказали, что вас зовут Аарон Горский? Я не ослышался? — переспросил революционер,  оборачиваясь и вглядываясь в лицо жандарма.
— Не ослышались, а вы, как я понимаю,  тот самый человек, который пытался убить губернатора три дня назад…
 — Вы тогда прикрыли его собой…
— Все верно…
— Аарон, мальчик мой…  Я так понимаю,  что моя пуля, предназначенная для губернатора,  зацепила тебя.
 — Теперь  уже я вас не понимаю…
— Ты ведь протеже князя Витовта Литвинова, но   твой  родной отец я.   И меня тоже зовут Аарон Горский…  И вот теперь ты пришел, чтобы предать меня в руки тайной полиции.
— Вы мой отец? Не может быть…
— Я тоже никогда бы в это не поверил…  Я  приехал в Болотный буквально через пару дней после того, как тебя отправили на обучение в Санкт-Петербург.  Губернатор Петр Воеводин сказал мне, что мы  разминулись  с тобой всего на два дня, из-за чего  не виделись ещё  двадцать лет… 
—Уходите, я скажу, что в доме никого не было… Только дайте мне слово, что вы сразу покинете Россию.
— И тогда никогда  более тебя не увижу? Нет, лучше я, как мой отец, пойду по этапу в Сибирь, чтобы по возвращении иметь возможность прижать тебя к своей груди.
— Зачинщиков казнят, а я не хочу увидеть вашу смерть… Уходите. Может быть,  судьба даст нам ещё один шанс, чтобы увидеться, а сейчас  всеми святыми прошу тебя, отец, уходи…
И жандарм быстро вышел из гостиной.
Что Горский старший испрашивал у Бога нам неизвестно.  Его сын действительно снял оцепление, сказав, что в доме никого нет.
Губернатор Муравьев был рад тому, что молодой жандармский офицер вернулся в целости и сохранности ещё и потому, что по его ходатайству  из столицы прибыл указ о присвоении Аарону  очередного звания за спасения жизни губернатора…

Отец и сын Горские встретились снова ровно через тридцать лет. Это случилось в 1904 году, когда к пристани Болотного причалил американский  торговый корабль, оснащенный поршневой паровой машиной в качестве двигателя, чем изумил всех жителей.
Хозяин корабля некто мистер Смит показал  губернатору документы Российского правительства, разрешающие ему вести разведку полезных ископаемых на этих  и приграничных землях.   Внук Петра  Воеводина, ставший к тому времени губернатором Болотного –  Сергей Воеводин лишь  улыбнулся, зная, что кроме непроходимых болот вокруг ничего нет, но дал американцу  проводника. И вскоре обоз с группой рабочих и инженеров, вооруженных необходимой техникой и материалами, вместе с хозяином корабля отправился  на изыскательные работы.
Их не было почти три месяца,  и тогда губернатор  забил тревогу. По следам американской экспедиции были посланы охотники. Вскоре, на одном из островов в болоте,  они обнаружили некие постройки и  металлические трубы, а также черную, маслянистую жижу, что разлилась вокруг места их стоянки.  За исключением хозяина судна все участники экспедиции были мертвы.  Мистер Смит, как он сказал спасателям,  спасся лишь благодаря  надетому  на голову резиновому  кожуху, плотно облегающему голову с гофрированной дыхательной трубкой, ввинчивающуюся в  небольшую металлическую  коробку. Это, как оказалось,  был опытный образец противогаза, который  и сохранил жизнь американцу. Пока тела, погибших от болотного газа,  укладывали на телеги, чтобы отвезти в город, а затем предать земле, за всем происходящим издали наблюдал, знакомый уже нам, Вечный дед.
В больнице,  когда американец  полностью оправился, он попросил пригласить к нему губернатора и первым делом поинтересовался  у Воеводина судьбой рода Аарона Горского.
— Полковник Аарон Горский два дня назад  приехал с семьей погостить в замке князей  Людвикаса и Николая Литвиновых, — начал свой ответ  губернатор Воеводин.
— Я так понимаю, что это, очевидно, дети Витовта…
— Внуки…
— Как неумолимо бежит время. Однако, мне необходимо  срочно встретиться с  Горским… Очень вас прошу, это дело государственной важности, а  я  уже чувствую, что силы покидают меня…
Вечером этого же дня полковник Аарон Горский вошел в палату, где лежал американец.
— Мистер Смит, — начал свое обращение к незнакомцу Горский. — Мне передали, что вы хотели меня видеть…
Американец открыл глаза.   Что-то в них мгновенно изменилось, они, словно бы ожили, и тут же наполнились слезами.
— Мальчик мой, вот мы и встретились снова…
— Отец, это вы? — неуверенно спросил полковник.
— Да, Аарон. Я приехал, чтобы попросить у тебя прощение и сделать то, что должен сделать каждый отец для своего сына…
— О чем ты, отец?
 —О том, что хочу помочь  тебе стать  неимоверно богатым,  — ответил Горский, не спуская глаз с сына.
— У меня и так все есть, включая  любимую жену и троих детей… — начал перечислять Аарон.
— Рад, что у тебя из всего нашего рода получилось обрести семью и детей. Но то, что я для тебя нашел,  сделает тебя ещё более счастливым, а главное независимым… — произнес Горский и полез рукой под подушку.
— Уверяю вас, отец, мне ничего не нужно, — начал Аарон,  когда отец протянул ему какой-то потрепанный блокнот.
— Возьми этот блокнот,  —  продолжал уговаривать сына Горский.  — В  нём  отмечено  место,  где находится много черного золота, которое сделает тебя баснословно богатым. 
— Отец, это место известно уже  более десятку человек, которые нашли тебя при смерти…
— Они нашли лишь то, что я им  сам показал, а то место, где я нашел нефть, хранится лишь  в  этой книжке…   Ради этого, я  даже вынужден был взять тяжелый грех на душу и позволить умереть преданным мне людям.  Возьми и надежно спрячь, никто не должен знать о её существовании до тех пор,  пока ты не выкупишь указанные на ней участки земли…
— Говоря черное золото, ты  о нефти говоришь? — уточнил Аарон.
— Все верно, мой мальчик.  О нефти, которая изменит вашу землю и сделает вас богатыми и независимыми…  Если бы ты знал, как я рад, что смог дожить до этой встречи, что смог успеть подарить тебе иной мир…  И еще… ты не мог бы привести ко мне сюда свою жену и детей, я очень хочу взглянуть на них, а потом уже можно и умирать…  Да, и чуть не забыл, посмотри в тумбочке, там лежит нечто, что может пригодиться и тебе в жизни.
Аарон открыл тумбочку и увидел лишь резиновую маску с трубкой.
— Что это? — спросил он отца.
— Это угольный фильтрующий противогаз…  Мне его дали в Российской академии наук, когда узнали о цели моего исследования. Ученый Зелинский проводит там с ним испытания. Кстати сказать, ученые поговаривают, что в скором времени в военных баталиях могут быть использованы отравляющие газы, так что держи этот противогаз всегда под рукой, если вдруг будешь отправлен на фронт… По крайней мере, мою жизнь он уже спас.
Аарон выполнил и вторую просьбу отца, когда привел  и показал ему жену  и детей. Потом отец настоял на том, чтобы был приглашен делопроизводитель и в присутствии губернатора он дал ему дарственную на  свой красавец  корабль, хотя Аарон всячески  отнекивался, не понимая, что ему делать с таким подарком. Когда делопроизводитель и Сергей Воеводин ушли, то Горский прошептал на ухо сыну и о том, где у него на корабле спрятан тайник с приличной денежной суммой в валюте разных стран.  Лишь после всего этого, он попросил сына присесть рядом, взял в руки его ладони и какое-то время  глядел на него, словно пытался запомнить и, явно радуясь за сына, с улыбкой на лице, отошел в мир ино


               
        Глава XXIII
              ОТГОЛОСОК ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Мы снова с вами, нечаянно,  забрели  в следующее столетие. Уже в  XX и последнее столетие, о котором мы будем говорить в этом повествовании. Столетие, в котором переплелись  и сконцентрировались, как  вся  народная мудрость, так и  всё жестокосердие человечества, уже порядком подзабывшего Творца.
Это столетие, неожиданно для всех народов, стало временем крушения  мифов о незыблемости  великих империй, одной из причин чему  стала Первая Мировая война. Последующая и более трагичная, я бы сказал, беспринципная попытка  передела земли  привела  в содрогание весь мир уже в ходе  Второй Мировой войны с  её многомиллионными жертвами.
В этом же столетии Соединенными Штатами Америки на мирные японские города Хирасима и Нагасаки была сброшена уже просто чудовищная бомба. Это было публичное испытание нового  оружия  — ядерного. И изощренный способ мести японцам за своё поражение в Прил-Харбол.
Кстати сказать ядерные бомбы были подготовлены и для упреждающего удара по ряду городов СССР, что вполне могло произойти, если бы советским ученым и разведчикам не удалось создать свою собственную атомную бомбу.
Но это,  ошеломляющее  своими крайностями,  столетием  стало и временем выхода человека  в  открытый космос,    запуска спутников на Луну, Венеру и Марс. Казалось бы, что наконец-то,  стала осуществляться вековая мечта человека подняться над землей. Но настоящим взрывом, буквально перевернувшим  всё цивилизованное человечество,  стали новые  информационные системы и коммуникационные технологии, вследствие чего в середине  двадцатого века появилось телевидение, первые  компьютеры, а вскоре Интернет  связал,  уже невидимыми нитями,  всё  человечество земного шара. 
И последнее, что  было воздвигнуто в этом столетии на высшую ступень пьедестала достижений,  — это  индустрия развлечений (кино и спортивные зрелища, казино и игровые автоматы), придуманная  чьим-то лукавым умом и предавшая забвению вековые  нравственные и духовные ценности человечества, а точнее, извратившая их суть.  Однако, всему  этому ещё предстоит случиться.
Сие столетие породило несколько серьезных проблем.  Так, например, экономические и политические потрясения Европы в первой половине этого века привели к возникновению тоталитарных идеологий сразу нескольких типов. И если в  Европе появился  фашизм, с последующим его перерождением в нацизм,  то в России — это был  коммунизм, который стал одной из основных мировых идеологий, получившей статус государственной в странах Восточной Европы, в Китае, на Кубе и в некоторых странах Азии и Африки. 
Одновременно с этим, развитие коммунистической идеологии привело к беспрецедентному росту атеизма (отрицание Бога) и агностицизма (учению, отрицающие познаваемость мира) в этих странах, а также, к последующему за этим падению авторитета  всякой власти и традиционных религий и во всем остальном мире.  В конце века это дало новую жизнь и возможность политической активности исламским фундаменталистам, последователям Римского понтифика и приверженцам  Далай-Ламы, не считая  нескольких тысяч протестантских обществ, в каждой из которых был уже свой бог.
Причем, в социальной области в течение ХХ века получили распространение идеи о равенстве прав всех людей Земли независимо от их пола, национальности, расы, языка или вероисповедания.  Восьмичасовой рабочий день стал официальной нормой большинства развитых стран, а после многолетней борьбы право голоса предоставили женщинам и все  западные страны.
А теперь  о том, что оказалось крайне важным для  окончательного становления Белоруссии   в XX столетии.  Для этого мы снова вернемся к героям нашего повествования,  и уже вместе с ними продолжил это путешествие во времени и по страницам истории Белоруссии.

Итак, мы снова в Болотном. В роду Литвиновых впервые за все века существование этого рода возникла грустная и тревожная  несогласица.  Внуки князя Витовта - два брата близнеца  Людвикас и Николай,  которые были, что называется, не разлей вода, вдруг, по мере своего взросления, разделились во взглядах на веру.   Когда молодые князья подросли,  то Людвикас изъявил желание чтобы его  окрестили в католическом храме, а Николай пошел  в православный.  К этому времени небольшие храмы превратились в величественные соборы. И если они внешне изменились, то неизменной продолжала оставаться лишь вражда между  католиками  и православными.  И когда  власть была в руках польских королей и литовских князей, то и католики Болотного поднимали выше голову, а как произошел раздел Речи Посполитой, то воспрянули духом  православные.
Между польским ксендзом  Тадеушем Збышко и православным священником Олегом Мерилой  братского мира, христианской любви и согласия  так же  не было достигнуто. Более того, каждый из них продолжал   взаимно обвинять друг друга в отпадении от  истинной веры.   В результате,  братья стали  не только исповедовать католицизм или православие, но каждый из них   стал и защитником   своего храма,  и своих общин верующих.  Вскоре и город окончательно разделился на два непримиримых лагеря, где каждый имел свою пристань и свои суда, своих гостей, свои посты и погосты…   А то, что российское правительство провело ряд мер по лишению духовенства своих земель и собственности, то отцов Болотного это почти не коснулось, так как каждый из  них и до этого был на полном иждивении своего князя,  и мог позволить себе ни в чем из радостей жизни не отказывать.
И еще два слова о братьях Литвиновых.   Людвикас после смерти отца, отправившись в поездку по Европе, почти не показывался в Болотном. И через десять лет, полностью промотав свою часть наследства,  вернулся домой. Но вернулся, чтобы умереть, так как где-то подхватил заразную и гибельную болезнь, а потому, почти не выходил из своей половины замка, где  вскоре и умер, не оставив после себя никого.
Николай, в последние дни его жизни почти не отходил от постели брата, простив ему всё и сам,  испросив прощения у Людвикаса, если чем-то, нечаянно, обидел. И вот ведь, что любопытно… Чувствуя приближение собственной смерти, Людвикас неожиданно попросил  Николая позвать к себе не польского ксендза, а православного священника, который  пришел и три дня, не отходя от умирающего, молился о его помиловании Творцом,  и  об отходе души этого блудного сына в селения праведных.
После похорон брата, Николай по благословению священника взял себе в жены одну из его дочерей и через год у него появился сын и наследник, которому дали имя любимого, но умершего брата Людвикаса.
К этому времени городским головой  Болотного  был Александр Воеводин, который  уже  обрел семью и имел сына, названного Владимиром, в честь великого князя, некогда благословившего построить в этом месте Днепра городище, ставшее уже мощным и хорошо укрепленным городом, а у Владимира родилась  дочь – Елизавета, которая вскоре стала объектом внимания юного Людвикаса.  Но Александр, будучи губернатором,  нашел дочери мужа из богатых смоленских купцов-промышленников. И выиграл от этого, получив в зятья оборотистого и головастого сына купца Митрофанова, – Ивана, при условии, что семья продолжит род Воеводиных. И когда   Елизавета  родила Ивану сына,   в крещении  он был наречен Георгием.  Так в роду Воеводиных появился внук и наследник – Георгий, он же и продолжатель рода Воеводиных.
Семья Аарона Горского и его  юные дети: Давид, Натали и Бейла стали наведываться в Болотный лишь в летнее время, где и жили в своем, ещё  крепком  доме, а в начале осени уезжали в северную столицу. Сын Аарона Давид учился уже в военном училище, которое в своё время закончил и его отец,  и  в котором ученический состав   все также пополнялся лишь дворянской молодежью.
В один из  вечеров перед своим  отъездом в Санкт-Петербург полковник жандармерии Аарон Горский беседовал за ужином с  Александром  Воеводиным.
— Скажи, Аарон, как на духу,  — первым начал  Воеводин, — что ждать в этом веке, а то, что-то неспокойно мне на душе, да и народ наш вдруг стал по углам шушукаться, прежнего доверия уже нет между ним и нами, — вопрошал  Горского Воеводин.
— Все верно, Александр, — начал свой ответ Аарон. — Кому-то все неймется, чтобы они  и впредь считали самодержавие своим злейшим врагом. Слышал, вероятно, про «письма из-под виселицы»  шляхтича Константина Калиновского о якобы насильственной русификации Белоруссии и о том, что свою свободу можно вернуть лишь взявшись за нож, топор и яд… А ведь Петербургский университет закончил, казалось бы, что не глупый человек, чтобы не увидеть положительную динамику в развитии наших земель после отмены крепостного права, проведенных преобразований в области финансов, цензуры и просвещения. И это не считая реформ, как земской, судебной и военной, которые ускорили ломку сословного слоя, дали льготы по службе в армии, создали базу для системного народного образования.
— Я так понимаю, что он был повешен?
— Да, на  площади в Вильно, но при этом держался мужественно, что крайне редко для такого сорта людей.
— А по мне, так сколько волка не корми, все одно будет в лес смотреть, — отозвался Александр. — Я тут сам нашел у одного приезжего из Вильно купца напечатанную на белорусском языке газету «Мужицкая правда», которая, оказывается,  идеализируют прошлое наше житие во времена Речи Посполитой,  и даже берет под защиту униатскую веру… 
— Мы в курсе про эту  газету. Её выпускали на Гродненщине,  где успели напечатать семь номеров. Как они не  хотят понять сути того, что Россия  упразднила  самочинную власть  и господство панов над ними, что взамен этого мы вводим режим исключительного главенства законов для всех…
— А скажи ты мне, жандармский полковник,  как же вы не сумели уберечь императора  Александра II?
— Теперь уже об этом можно сказать, — начал свой ответ Горский. — Да будет тебе известно, что  на Александра II было совершено несколько покушений…
Воеводин перекрестился.
— Первый раз ещё в апреле 1866 года. Тогда пуля пролетела в нескольких сантиметрах от головы императора и то лишь по той причине, что стоявший рядом с исполнителем крестьянин толкнул его под руку.
— Исполнитель был поляком? — уточнил Воеводин.
— Император сначала тоже так подумал и очень удивился тому, что  исполнитель оказался русским. На вопрос императора, почему он стрелял в него, некто Каракозов, что был из крестьян Костромской губернии, ответил, что царь обещал дать и не дал крестьянам землю.  Глупец, царь-то как раз своим именным указом землю всем дал, да помещик с ней расставаться не очень-то хотел. А вот следующее покушение почти через год совершал действительно уже польский эмигрант  Березовский, но его пуля угодила тогда в лошадь.
— Они, оказывается не только думать, но и стрелять не умеют, — произнес  Александр.
— Ты прав. Потом прошло ещё несколько лет и уже в 1879 году  из  5 выстрелов 4 пули непосредственно попали в императора, но он чудом выжил.  За этот проступок нападавший был уже казнен.   После чего Исполнительный комитет «Народной воли», исповедующий тактику индивидуального террора  в августе  1879 года принял решение об убийстве Александра II.   Сначала ими была предпринята попытка взрыва императорского поезда под Москвой. Спасло императора тогда то, что в Харькове сломался паровоз  поезда, который шёл на полчаса раньше царского. Царь не захотел ждать и первым тогда пустили царский поезд. Не зная об этом, террористы пропустили первый состав, взорвав мину под четвёртым вагоном второго.
— Не иначе, как его Господь хранил…
— Согласен, хотя с каждым покушением вокруг него стало погибать  всё  больше и больше невинных людей.  Уже в 1880 был произведён новый взрыв на первом этаже Зимнего дворца. Император обедал в тот день на третьем этаже, что его и спасло, так как  пока он  спустился на первый этаж, то есть  чуть позже назначенного времени, прогремел взрыв, от которого  погибло более десятка сотрудников его  охраны.  Следующая и третья  бомба была брошена уже непосредственно в его экипаж на Набережной Екатерининского канала через год в марте 18811 года…  От этого взрыва государь уже не смог оправится.
— Что же всеми этими революционерами движет? —  уже вопрошал Воеводин.
— Неуёмная бесовская гордыня, часто  личное неустройство в жизни и обиды,  а также их неверие в Бога, который и есть Судия всем нам…  Но с верой тоже не все благополучно стало.  В Санкт-Петербурге объявился поп Гапон с очень тревожными речами. Все еще не знаем, что с ним делать…
— Действительно, есть о чем задуматься.  Месяц назад я ездил в Вильно. И знаешь, что услышал от населения  о наших виленских генерал-губернаторах?
— Весь во внимании…
— Их было за последнее время несколько. Так вот, Кауфман, как они сказали, много говорил, но мало делал. Альбединский вообще ничего не говорил,  но и ничего не дала. Потапов – говорил одно, а делал прямо противоположное. Тотлебен знал что говорил, но при этом ничего не делал. А Каханов, как они сказали, не ведал, что говорил и что творил… 
— Слышать такое, конечно же,  грустно. Как тут не скажешь, что  графа Муравьева на них не хватает. Остается лишь надеяться на то, что Александр III сумеет довести начатые реформы и сам процесс русификации белорусских земель…
— Дай-то, Бог… — произнес Воеводин.
Вскоре судьба их на некоторое время развела, так как Горский с семьей уехал в Петербург.   
Когда после празднования Нового 1905 года  полковник Аарон Горский  вышел на дежурство по управлению, то вспомнил свой разговор с городским головой  Болотного Воеводиным и   первым делом затребовал себе всю имеющуюся информацию сыска о  народовольцах, их кружках и организациях, так или иначе, связанных в своей деятельности непосредственно с Белоруссией. И, перелистывая принесенные ему папки, явно напрягся…
Оказалось, что существующее в нашем крае народничество, как он понял, являлось частью общероссийского движения «Народная воля», возникшего в 60-е годы прошлого века. Их проводниками в Белоруссии в основном стала молодежь, находившаяся в это время на учебе в российских университетах. Там они сбивались в  землячества и группы белорусского студенчества, многих из которых затем становились участниками акции «хождения в народ», а затем  организовывали, возглавляли  и направляли деятельность кружков народников у себя на родине. Такие кружки были зафиксированы в Витебске, Гродно, Минске, Могилеве и в ряде других городов Белоруссии. Они занимались тем, что изучали нелегальную литературу и делали попытки самостоятельно пропагандировать идеи борьбы за революционно-демократическое преобразование в России и  будущее торжество крестьянской демократии.  Более того, они восхищались Петербургской организацией  «Народная воля», чей авторитет после убийства ими императора Александра II сильно возрос и даже пытались объединиться в единую региональную Северо-Западную организацию «Народной воли». Вскоре в самых разных частях нашего края стали появляться листовки («Письма о Белоруссии», «Послание к землякам-белорусам») в которых крестьян приглашали участвовать в общественной деятельности на благо Белоруссии.
Горский заметил и то, что ряд белорусских студентов, обучающихся в Петербурге,  ещё в 1884 году объединились в группу «Гомон», которые стали выступать уже за идею автономии Белорусского края в составе  России, впервые заявив о существовании белорусской нации и, начали отстаивать ее право на национальную самостоятельность. 
Аарон сделал пометки в своем блокноте, записав туда и тех, кто стоял у истоков этой организации (А.И.Марченко и Х.А. Ратнер), чтобы затребовать себе их личные дела. После чего, отложив в сторону дела студенческих кружков и либеральной интеллигенции, он всерьез занялся возрастающей проблемой подъема революционного рабочего движения и его объединений под названием «Союзы борьбы за освобождение рабочего класса».    В газетах писалось о наиболее крупных из них: на кирпичном заводе в Брестской крепости, в мастерских Московско-Брестской железной дороги, а также на строительстве железной дороги Вильно-Барановичи…  Проанализировав все имеющиеся документы, полковник Горский понял, что на территории Белоруссии стали активно пропагандироваться идеи марксизма, а в целом ряде городов уже несколько лет действуют марксистские кружки,  которые включены в общее  политическое движение России.
Горский сначала решил направить  нескольких своих агентов в крупные промышленные центры нашего края, в первую очередь,  имеющие  железнодорожные депо и мастерские, так как именно железнодорожники проявили себя, как наиболее крупная,  организованная и активная часть рабочих Белоруссии.  Когда утром следующего дня, полковнику  Аарону Горскому докладывали о готовящихся  волнениях на крупном железнодорожном узле в Орше, то он  решил выехать в Оршу сам.
Полковник  Горский  увидел провинциальный город, заново отстроенный после того, как во время войны 1812 года  его полностью  сожгли. Начальник местного отделения жандармерии докладывал, что в городе работает 15 крупных промышленных предприятий, имеется 9 учебных заведений, больница и две аптеки, а также типография и книжная лавка.  А также сообщил, что с 1900 года действует марксистский кружок.  А затем перечислил известные им фамилии революционеров: мужа и жены Лепешинских, братьев Клиндуховых, Жуковского и Куртеева… 
— Немедленно вышлите наряды, чтобы задержать названных вами людей, а мы с вами поедем на типографию, думаю, что там мы найдем то, что они могли еще не успеть вывезти и передать через своих связных по горам и весям…  И последнее,  необходимо усилить посты на входе и выходе из городов,  и обыскивать всех подряд…
— Что прикажите искать? 
— Листовки с призывом к началу всеобщей забастовки.   А, впрочем,  прикажите построить  весь личный состав управления, я сам дам им необходимые инструкции…
Горский оказался прав. Жандармы подъехали к типографии в тот самый момент, когда оттуда уже собирались вывозить, напечатанные ночью,  листовки…  Из их содержания стало понятно, что жандармы не опоздали, так как всеобщую забастовку планировалось  начать через три дня.  Последующий допрос хозяина типографии и тех, кто  приехал за листовками, помог выявить и заказчика их изготовления.  К вечеру этого дня, все члены Оршанской организации РСДР(б) были арестованы и планируемая забастовка,  лишенная общего руководства, практически так и не началась, о чем Горский доложил в Петербург. Его выслушали и приказали срочно вернуться в столицу.
Полковник Горский лишь  во второй половине дня  9 января 1905 года добрался до Петербурга и, не заезжая домой, поехал в жандармское управление. На улицах в этот воскресный день было безлюдно и ощущения чего-то тревожного витало в воздухе.  Уже у дежурного офицера,  Аарон узнал   о разгоне шествия  петербургских рабочих к Зимнему дворцу, имевшего целью вручить царю Николаю II коллективную Петицию о рабочих нуждах.
— И что император? — уточнил Горский.
— Его не было в столице… Но это еще не все… — уточнял дежурный офицер. — День сегодня воскресный,  а потому рабочие пошли к Зимнему дворцу с женами и детьми.
—  Женщины и дети были, как я понимаю, нужны  были рабочим для  страховки.  А теперь докладывайте по существу, — попросил его Горский.
— Священник, который из повел… Как его…
— Гапон…
— Так точно, господин полковник. Так вот этот Гапон накануне сказал, что если царь не захочет нас выслушать, тогда можно считать, что у нас более нет царя… И вся толпа рабочих стала повторять за ним: «Долой царя!».  Известно и то, что этот  священник во время демонстрации держал над головой массивный крест, а за ним  несли транспарант с надписью: «Солдаты! Не стреляйте в народ!».  При приближении колонны от войсковой части отделился отряд конных гренадеров и с нагайками, во весь опор бросился  разгонять  демонстрантов. В этот момент из толпы послышались два выстрела,  от которых были убиты двое полицейских.  Затем, когда толпа соприкоснулась с цепью военных,    солдат начали бить  палками, а одному взводному был нанесён удар  по голове тем самым крестом. 
— Вы хотите сказать, что  этот удар был нанесен Гапоном?
— Тот взводный даже потом вспомнил, как во весь голос Гапон кричал: «Вперёд, товарищи, свобода или смерть!»  И толпа пошла с ревом на прорыв  заградительной цепи. Лишь после того, как был произведён ружейный залп, первые ряды повалились на землю, а задние обратились в бегство.  Известно, что Гапон  тут же был уведён с площади эсером П. М. Рутенбергом и спрятан на квартире Максима Горького.
—  Надеюсь, что Гапон арестован?
— Два часа назад нам было поручено арестовать Гапона и препроводить его в Петропавловскую крепость. Однако полиция не решилась исполнить это поручение. По свидетельству генерала А. А. Мосолова, это объяснялось  тем, что Гапон засел в одном из домов рабочего квартала, который охраняли многочисленные вооруженные рабочие.  И для  ареста священника пришлось бы принести в жертву не один десяток полицейских.  На следующий день нам стало известно, что его предварительно остригли  и,  переодев  в светскую одежду, куда-то перевезли.  И  где  Гапон сейчас мы не знаем.
—  Хорошо, я вас понял, а что произошло непосредственно  у  Дворцовой площади?
— С 11 часов дня на Невском проспекте стал собираться народ,  — продолжал свой рассказ дежурный офицер. — Группы рабочих, шедших из разных районов города и сумевших преодолеть  оцепительные кордоны, двигались к Зимнему дворцу, сливаясь в единую массу. На выходе к Дворцовой площади толпу  пытались сдерживать отряды кавалерии, а в результате,  задние ряды напирали на передние, и кавалерия с трудом сдерживала их напор. Я знаю только то, что в 2 часа дня на Дворцовой площади послышались залпы, и от Александровского сада на Невский стали выносить тела убитых и раненых.  Увидев это, толпы людей стали  набрасываться на отдельных военных и полицейских, отнимала у них шашки и подвергала жестоким побоям.  После чего со стороны Морской на Невский вышла рота Семёновского полка. Продвигаясь по проспекту, пехота оттесняла демонстрантов, но толпа не отступала, а наоборот, сгущалась, осыпая солдат проклятиями и словами: «Убийцы, вас всех перебить надо!»  Вот тогда-то полковник Риман, очевидно, не выдержав,  выстрелил в воздух, но толпа продолжала бушевать. Тогда Риман выстроил роту на Полицейском мосту, приказал открыть стрельбу на поражение. Заиграл рожок, и один взвод произвёл два залпа вдоль набережной Мойки. На снегу остались тела убитых и раненых. Спасаясь от выстрелов, люди прыгали на лёд, но и там их настигали пули.  Затем рота повернулась, и солдаты произвели ещё по два залпа уже по Невскому… 
В этот момент в здание управления вошел один из помощников Горского.
— Господин полковник, как хорошо, что вы уже вернулись. Вам через час нужно быть на совещании у министра внутренних дел…

Вечером 9 января у министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского  действительно состоялось правительственное совещание. Все собравшиеся были взволнованы произошедшими событиями, некоторые из присутствующих еще даже не знали всего того, что произошло в этот роковой день, уже кем-то названный, как «Кровавое воскресенье».
— Итак, — начал Святополк-Мирский, — кем именно было отдано распоряжение о стрельбе?
 Градоначальник Фуллон встал и начал сбивчиво объяснять, что лично был лишён возможности распоряжаться, так как власть в городе фактически перешла в руки военных. И тут же передал министру прошение о своей отставке, сказав, что после всего случившегося более не считает возможным оставаться на своем посту.
— Генерал Мешетич, — продолжил министр, обращаясь уже к начальнику генштаба. — Вы считаете, что действительно следовало вызывать в столицу пехотные части? И, если демонстранты не были вооружены, неужели их нельзя было разогнать нагайками?
— Господин министр, — поднимаясь, начал свой ответ, генерал. — Выбор родов войск был осуществлён тщательно и с учётом всех видов оружия. Более того, диспозиция составлялась на основании данных, полученных от градоначальника. Что же касается стрельбы,  это лишь естественное следствие вызова войск: ведь не для парада же их вызывали на самом-то деле… И когда по ним  начинали стрелять, они отвечали…
— Ваша позиция мне понятна, садитесь генерал, а где этот застрельщик, где этот ваш хваленный тайный агент охранки Гапон?  Генерал Радзиевский, почему он до сих пор не арестован и не сидит в  Петропавловской крепости?
— Объединение рабочих, которое изначально возглавил поп Гапон было созданное при покровительстве Департамента полиции.  Мне думается, что это их серьезное упущение, с них и надо спрашивать.
— Господин министр, — начал свой ответ представитель Департамента полиции. — По свидетельству очевидцев, Гапон сам  шокирован случившимся... 
— Только  не надо  его защищать, а тем более делать их него мученика.
Представитель Департамента полиции, понимая, что дошел и его черед отвечать перед министром, уже поднимался.
—  «Собрание», а именно так называлась организация, возглавляемая попом Гапоном,  имела своей целью объединение рабочих для просвещения и взаимопомощи, что должно было, на наш взгляд,  как раз  ослабить влияние революционной пропаганды в среде рабочих.
— Ну, да… — тут же парировал шеф жандармерии. — Как нам стало  известно, Гапон  уже написал  новое послание к рабочим. В нём, говорится, — далее генерал Радзиевский  читал по бумаге. —  «Товарищи русские рабочие! У нас нет больше царя. Река крови протекла сегодня между ним и русским народом. Пора русским рабочим без него начать борьбу за народную свободу.  Завтра я буду среди вас». Но и это ещё не все…  Следующее обращение,  уже к обществу, написал  Максим Горький…
— Хрен редьки не слаще, — произнес кто-то за спиной шеф жандармов, который достал следующий исписанный лист бумаги.
— Горький,  — продолжал генерал Радзиевский, — непосредственно обвиняет вас, господин министр внутренних дел, а заодно и царя Николая II в предумышленном убийстве мирных людей и призывает всех граждан России «к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием».
—  Спасибо, генерал за информацию, — произнес Святополк-Мирский.  — Теперь по существу. Горького взять в жесткую разработку… А вот насчет Гапона. Результат его «просветительской» работы уже на столе у императора. И прекратите его покрывать, мне  военная разведка тоже кое-что о нем поведала. И про то, как заграницей, он, связавшись с  лидером социал-демократов, неким Ульяновым (Лениным),   живя припеваючи, себе ни в чем не отказывал. Каждый день пиры в самом дорогом ресторане Парижа, каждый день новые женщины…   Думали, что сделаете его своим идейным стукачом?  Выходит, что мало ему платили, раз он жирует на деньги революционеров, а  они  эти деньги, да будет вам известно, получают от немцев и японцев.  Хотя, Гапон, как я уже понимаю,  и сам возьмет деньги от любого, кто только поманит его  возможностью стать духовным владыкой в России.  Какие ещё есть  мысли? Что скажете, полковник Горский?
— Думаю, что, вольно или невольно, мы сами подожгли фитиль  к началу Первой Русской Революции,  — начал Аарон Горский.  — Да, господа, я не оговорился.  Перед поездкой в белорусскую губернию, я самым внимательным образом проанализировал ситуацию в стране. Не сегодня,  так завтра произойдет катастрофа, к которой мы не готовы. До сего дня нам лишь казалось, что мы отслеживаем происходившие в среде революционеров процессы, выплачивая немалые деньги  их идейным лидерам, а те брали наши деньги и продолжали творить свое черное дело.  В самой  Белоруссии лишь по чистой случайности нам удалось перехватить инициативу и пресечь в зародыше начало общей забастовки, которая, как я уже теперь понимаю, должна была перерасти в вооруженное восстание. Думаю, что аналогичная ситуация  со дня на день может всколыхнуть и  другие губернии  России. Нужно произвести  срочные  массовые аресты в Петербурге, Москве и во всех губернских городах,  взять революционных лидеров всех известных нам партий, потом разберемся, кто участвовал в подготовке этих событий, а кто нет. Заодно нужно  временно нейтрализовать представителей либеральной интеллигенции и  известных нам рабочих активистов. Также усилить охрану всех оружейных складов,  почту и телеграфы во всех губерниях. Взять под  неусыпный контроль передвижение по железным дорогам, а главное  обыскать все типографии. Нужно успеть найти, пока не расползлись, листовки, подобные тем, что написал это революционный писатель Горький. Более подробный план смогу изложить к завтрашнему дню…

Как показало время, всё то, что  на той встрече предложил полковник Горский,  опоздало  на несколько дней. Уже  на следующий день, то есть 10 января баррикады стали строить в Москве и в других крупных городах России. Ещё через день раздались первые выстрелы,  как с баррикад, так и по баррикадам, а, следовательно,  пролилась и первая кровь с обеих сторон.  Революционные выступления рабочих против самодержавия в течение 1905-1906 годов, которые, как и предвидел полковник Аарон Горский,  потом действительно назовут Первой Русской  революцией,   охватили почти все крупные города  России.
Когда в столице сумели-таки  навести порядок, Горский попросил направить его в Белоруссию, куда он вывез с собой и семью. А затем, оставив их под приглядом  Воеводина, сразу же выехал в Оршу, а также собирался побывать в Могилеве, Витебске и в Минске.
В Оршу Горский попал в  декабре  1906 года и узнал, что расквартированный в Орше батальон солдат не смог приостановить вновь начавшееся  массовое  революционное выступление. К тому же рабочие уже успели выпустить  из тюрьмы всех политзаключенных,  в том числе и упомянутых уже нами  мужа и жену Лепешинских и братьев Клиндуховых.  Вызвать дополнительные  войска  Горскому не удалось,  так как  телеграфная и телефонная связь были захвачены стачечным комитетом, а движение поездов  и вовсе было  им приостановлено.
Тогда полковник Горский с двумя младшими офицерами, переодевшись в форму железнодорожников, ночью и  на дрезине  выехали  в сторону Могилева. Там, получив доступ к связи, Аарон попросил выслать войска в Витебск и Минск, но не вводить их в города до его особого распоряжения. Горскому не хотелось, чтобы участие войск в подавлении  волнений среди рабочих подтолкнуло  простой народ к братоубийственному бунту. В  самом Могилеве он потребовал  временно закрыть газету «Могилевский голос», которая по их собственному выражению, ставила своей целью  «служить всеобщей политической свободе».
В Витебск Горский въехал в тот день, когда там началась демонстрация,  в которой, в общей сложности, участвовало несколько тысяч человек. Всё также переодетый в инженера-путейца, Аарон прошел в штаб, где заседал Витебский коалиционный комитет. Понимая, что все окончится словами, так как члены комитета ни по одному вопросу не могли договориться между собою, Горский понял, что вводить в город войска не понадобится. И,  тщательно проинструктировав полицейских, направился в Минск, известный полковнику уже хотя бы тем, что там,  в 1900 году состоялся первый съезд РСДРП (Российской Социал-демократической рабочей партии). Ситуация в городе была  более напряженной так как Минский коалиционный совет был более решительно настроен. Но главное, что отметил для себя Горский, плодами  рабочей демонстрации в Петербурге умело воспользовались лидеры социал-демократов, которые  теперь поднимали людей на сходки и демонстрации, подменив  экономические лозунги на политические. И это происходило везде, где были активные  ячейки РСДРП. Естественно, что и в Минске.
Полковник  жандармерии Горский прибыл в Минск буквально за день до назначенной  социал-демократами крупной политической стачки (коллективное прекращение работы с предъявлением предпринимателям экономических требований) и неожиданно понял, что в место того, чтобы предотвратить само  её начало, местные власти в лице губернатора Павла Курлова готовили силовую акцию по  её ликвидации.  Это стало очевидно тогда, когда  на совещание о готовящемся манифестационном движении рабочих, губернатором были вызваны лишь представители  военных ведомств и представители губернских силовиков.  Буквально за несколько минут до начала этого совещания губернатору сообщили, что из Петербурга  прибыл представить жандармерии полковник Горский.
— Передайте ему, пусть ждет окончания совещания, — ответил Курлов и  продолжал отдавать приказания. — В случае уличных беспорядков  необходимо их немедленно прекращать с применением вооруженной силы. Обратить особое внимание на охрану правительственных учреждений, главным образом казначейства, почт и телеграфов, а на железных дорогах принять меры по охране имущества, обеспечивающего движение поездов, и тех служащих, которые желают работать, но терроризованы забастовщиками.  Кроме того, полицейским  необходимо наблюдать и осуществлять охрану  за учебными заведениями, дабы в них не смогли проникнуть посторонние лица, а главное, чтобы  учащиеся не могли принять  участие в уличных беспорядках…
В качестве главной задачи губернатор обозначил также охрану железнодорожных вокзалов, включая охрану поездов, станционных путей и входных стрелок…
В этот момент отворилась дверь в зал заседаний,  и на пороге появился полковник Горский, который все еще оставался в форме железнодорожника.
— Кто впустил? — раздался властный окрик губернатора.
— Полковник управления жандармерии из Петербурга Горский, — представился  Аарон и, не давая губернатору открыть рта, продолжил. — Я так понимаю, что власти готовят вас к силовому подавлению политической забастовки. И это притом, что вчера утром  вышел манифест Николая II о гражданских свободах. Вы, что решили тут личную, пусть и маленькую победную войну устроить? А вы не подумали, что в результате поднимите на ответные меры  всех железнодорожников Белоруссии?
  Вопрос пришедшего незнакомого полковника, а тем более их незнание о существовании манифеста императора, явно застал врасплох присутствующих и они попросту не знали, что предпринять в такой ситуации.  Однако же не растерялся губернатор.
— Охрана! — прокричал он.
В дверном проеме появились офицеры.
—  С какого это времени жандармские офицеры  ходят, как железнодорожники? Арестовать этого самозванца до моего особого распоряжения…
— Если прольется чья-то кровь, я обещаю, что лично доведу это до сведения председателя Совета Министров Российской империи,  графа Витте… 
— Что стоите, как истуканы и слушаете? Увести его и под замок…  — уже почти рычал Курлов.
Когда полковника Горского вывели из зала совещания, губернатор продолжил.
— Думает, что он один вхож к графу Витте… И последнее… Объявите стачечному комитету, что я даю разрешение на проведение  завтрашнего митинга на привокзальной площади. И второе, сегодня же выпустите из тюрьмы всех оставшихся там политических, пусть порадуются завтра вместе…   А уж мы этих бунтовщиков встретим…
— А как же насчет манифеста государя императора?…  — попытался вопрошать кто-то из присутствующих.
— Вы его видели? И я не видел…
Утром, на фоне всеобщей радости, по демонстрантам, без какого-либо уведомления, был открыт кинжальный огонь.  Позже, губернатор скажет, что сам был свидетелем тому, как  кто-то из демонстрантов пытался вырвать ружье из рук одного из солдат оцепления. Правда,  позже, при расследовании,  выясниться у этого же солдата, что тот сам, чтобы скрутить самокрутку, попросил подержать ружье своего знакомого односельчанина…
И еще… Телеграмма, подписанная председателем общего собрания минских присяжных доверенных И.Метлиным, на имя председателя Совета министров Российской империи графа С.Витте содержала  данные обследования 51 убитого, имена которых стали известны. Из этого документа следовало, что абсолютное большинство пуль попало в спины и затылки жертв. 
Однако,  царское правительство фактически проигнорировало случившееся, уже названное в истории, как Курловский расстрел. Зато, выражая солидарность с минскими железнодорожниками, забастовки, как и предполагал полковник Горский,  прокатились по всей Белоруссии, а утихомирить  эту суровую забастовочную волну удалось только весной 1906 года. В результате российское правительство  впервые было вынуждено пойти на уступки, в частности,  Государственная дума дополнительно наделялась законодательными полномочиями, провозглашались свобода слова, печати, собраний, а также расширялся состав избирателей, а это означало, что в выборах могли теперь принимать участие и наиболее активные рабочие.
 Но то, что произошло в Минске,  потом много дней и ночей не давало Аарону покоя,  и вскоре он попросился о переводе его в действующую армию.  К тому же и сын Давид уже через год должен был закончить обучение и стать кадровым офицером.

Ну, а теперь непосредственно к последующим годам этого столетия, когда вооруженные выступления были приостановлены, так как  революционеры были  ошеломлены своей первой победой и политическими уступками правительства. То есть, они отвлеклись от участия в активной революционной борьбе и не менее активно  занялись прохождением в Государственную думу.  Но, как известно, свято место пусто не бывает. В Белоруссии неожиданно активизировались крайне правые организации черносотенцев, деятельность которых проводилась под лозунгом «Россия для русских и русские должны руководить ею», полностью отрицающие при этом существование   белорусского этноса. 
Одновременно с ними, но уже со своей и прямо противоположной программой, а именно  – за государственную автономию для Белоруссии, –  высказалась политическая партия  Белорусской социалистической громады (БСГ).    И хорошо понимая, что 90% белорусского этноса жили в сельской местности, они решили сделать их своими союзниками, обещая крестьянам национализацию земли и уравнительное землепользование, на худой конец наделение всех землей на правах пожизненной аренды, чем и снискала популярность в нашем народе.

Однако, схлынувшая волна революционных выступлений в России, как это часто бывает, оставила за собой пену: начавшуюся волну грабежей, бандитизма и насилия, то есть, породила анархию, для которой не было ничего святого. И ведь что любопытно, анархисты, экспроприируя экспроприируемое у богатых, научились этому у социал-демократов.    Таким образом, выпущенный  из бутылки либеральным правительством,  злой джин, привнес с собой и сопутствующие всякому  революционному  преобразованию борьбу за  власть, грабежи и убийства.  И то, что началось с  Петербурга  и Москвы, очень быстро охватило и Россию. Вскоре опыт революционной непримиримости к врагам революции и  экспроприации  богатых  добрался и до  Белоруссии. 
До следующей и окончательной победы революции оставалось совсем немного времени. Не хватало самой малости, необходимо было поднять на баррикады  не только рабочих, но и всю остальную Россию.  Для этого нужно было только дождаться момента, когда самодержавие  совершит ещё одну серьезную ошибку. И тут  правительство само решило подлить масла в огонь, проголосовав за вступление России в новую, казалось, что заранее обреченную на поражение,  военную коалицию  в союзе с  Францией и Англией      против Германии в союзе с Австро-Венгрией и Италией.   Мало нам было  поражения  и потерь в Крымской войне, так мы ещё ввязались в Первую Мировую войну, которая всей мощью новых видов истребления в какой-то момент  словно бы сконцентрировалась на наших  землях. 

Итак, первая Мировая война.  Она явилась следствием   экономических и геополитических противостояний ведущих государств Европы, постепенно преобразовавшихся в противоборствующие  военно-политические блоки. Очень скоро в это противостояние было вовлечено уже  33 государства,  и война воистину приобрела мировой характер.
Белорусская губерния, как и всегда, оказалась на стыке границ интересов Германии и России и при объявлении войны в ней ввели военное положение. Более того, в Барановичах, по распоряжению русского царя,  была расположена Ставка Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Вслед за этим в тыловых районах губернии был введен жестокий военно-полицейский режим  и восстановлена деятельность военно-полевых судов.  Более того,  вся печатная продукция вновь стала подвергаться военной цензуре, равно, как и все почтовые отправления.
В каждой Земской управе прошли патриотические собрания, а в храмах отслужены молебны во славу Царя и Отечества. Но когда для нужд армии стала проводиться мобилизация крестьян, это мгновенно породило  народные волнения в деревнях Белоруссии. 
Когда летом 1915 года  театр военных действия, после ряда поражений российских войск, приблизился к самой Белоруссии,  местная буржуазия неожиданно стала поддерживать социал-демократов (большевиков), выдвинувших лозунг превращения империалистической войны в гражданскую… В местной прессе  начинают появляться статьи о бессмысленности войны и ее возможных катастрофических последствиях  непосредственно для нашего народа.
 Война, которая, казалось бы, победоносно началась для России,  круто изменила свой вектор и к осени 1915 года, под угрозой окружения,  русские войска уже покинули города:  Брест и Гродно, Лида и Барановичи. Лишь в результате  сложнейшей  перегруппировки  войск и  с неимоверными жертвами,  было осуществлено контрнаступление, в результате чего линия фронта временно зависла на рубеже: Двинск – Поставы – Сморгонь – Барановичи – Пинск, разделившим территорию Белорусской губернии на две части.
И  вновь началось великое переселение трудового православного  люда на восток,  с предварительным уничтожением всех предприятий и хозяйственных объектов, а оставшийся простой народ, спасая свои семьи, снова уходил на болота.
Вся Белоруссия  превратилась  в один большой разрушенный муравейник.  Власти на местах не было, урядники не показывались, да и  попы  почти все давно сбежали.
Это  очередное губительное разделение земель и людей на две части послужило к последующему разделению и их душ. Одни стали жить в военно-административном округе, получившем название «Литва», где оккупационные власти снова взяли курс на обособления этого обширного  литовско-белорусского края от России. И была даже идея возрождения единого  нового территориально союза, раскинувшегося от берегов Балтийского аж до берегов  Черного моря. Но в какой-то момент представители литовского народа выступили с идей создания обособленного этнонационального государства, то есть без поляков и белорусов. Это, уже в свою очередь, дало возможность и части западных белорусов снова поднять вопрос о создании собственного белорусского государства.
И все это происходило в то время, когда на сопредельных территориях со стороны востока от линий окопов, жизнь продолжалась своим чередом, свойственной жизни любой тыловой зоны:  усиленными темпами развивались текстильная и обувная отрасли, повсюду строились хлебопекарни, а также предприятия металлообрабатывающей отрасли, способные работать на нужды армии. Но была и иная сторона этой прифронтовой жизни: продовольственный кризис, дефицит предметов первой необходимости, рост заболеваемости и даже угроза голода.

В Болотном  отец Олег, уже находясь в преклонном возрасте каждое утро со  своим помощником открывал двери православной церкви и начинал служить молебен во славу Благочестивейшего, Великого Государя нашего Императора, а затем уже и панихиды за воинов, кои свой живот за Отечество положили… Однажды, ближе к лету 1916 года  рядом с церквушкой остановилась телега. На ней метался  солдатик с перевязанной ногой.
Звали того молодого прапорщика   Георгий Воеводин и так как фронт наступал,  его, как тяжело раненного,   умирать решили сопроводить на родную сторонушку.
Старик-священник и сам знал о том, что осенью 1915 года ценой неимоверных усилий русской армии  немецкие войска были остановлены в районе Нарочанских озер.  Командование сражающихся сторон решило, что в войне пора  сделать  небольшую передышку и  вскоре  боевые действия  приняли позиционный характер.
А вот подробности, которые ему поведал  уже Георгий Воеводин. Оказывается, немецкие инженеры, использую местное население в качестве рабочей силы, начали в спешном порядке строить траншеи и оборонительные сооружения, создавая тем самым  глубоко эшелонированную оборону. Многокилометровая колючая проволока в несколько рядов вскоре надежно защищала передний край немецких войск. Затем почти все население прифронтовых деревень было выселено в леса, а  в их избах разместились немецкие  офицеры и солдаты. У оставшихся жителей, включая  престарелых стариков и детей, сняли отпечатки пальцев и составили опись особых примет. Более того, им всем был вменен продовольственный налог и план сдачи скота и иной живности для нужд немецкой армии.
Прапорщик   Георгий Воеводин  в числе других 600 бойцов был в составе 40-го пехотного Колыванского полка и непосредственно под командованием капитана Щепетильникова, который  провел удивительную по свой смелости и решительности операцию.  А возможностью для этого смелого рейда послужило то, что ввиду начавшейся оттепели поставленные немцами поперек озера Нарочь проволочные заграждения  неожиданно попадали.
И вот в полной темноте, по колено в воде, с риском провалиться под лед, отряд капитана Щепетильникова  выбрался на  противоположный берег и обрушился на спящих немцев. Было захвачено и приведено в негодность 14 орудий, взято в плен 9 офицеров и 163 человека нижних чинов…
Дальше, после условного сигнала  в ход, развивая наступление, должны были пойти основные войска. Но штабное командование 10-й пехотной дивизии не поверило в саму возможность такого перехода по хрупкому льду озера, а  в результате солдаты Щепетильникова   вынуждены были возвращаться на свои позиции уже под  шкальным огнем немцев, потеряв  при отступлении в общей сложности около четверти  численного состава своего отряда.  Среди тех, кто вернулся из этой  удивительной операции живым,  был и  Георгий Воеводин который к тому же вынес  из боя на своих плечах раненного капитана Щепетильникова.
Однако ледяная вода вскоре дала о себе знать и однажды утром наш солдат-богатырь не смог встать на ноги. На него кричали, ему не верили и  приказывали, собирались даже лишить Георгиевского креста, полученного им  за спасение командира,  а он силился встать, да не мог, а оттого и плакал,  уже понимая, что становится калекой.
Вызвали доктора и когда  тот увидел, что солдатик  не чувствует боли от иглы,  втыкаемой ему в ногу, всем стало понятно, что   сей богатырь  уже не боец.
А в чем же  непосредственно каялся  сам Георгий, спросите вы? Оказывается, каждый раз, когда он видел перед собой потенциального противника, он понимал, что сама война и необходимость людей убивать друг друга   — сие есть великий грех, нечто противоестественное самой природе человека-творца и богопротивное делание… Он нажимал на курок со слезами на глазах или, когда совершал удар штыком, то одновременно обращался с просьбой к убиваемым о своём прощении. Именно это он понимал, не как слабость, а как грех, а потому  и принял  само ранение и всю последующую боль, как искупление этого своего греха…
Старик-священник  его внимательно выслушал, всё понял, а затем, чтобы спасти солдатику  жизнь, велел срочно отвезти его в больницу Болотного, где, из-за начавшейся гангрены,  ему, спасая жизнь, отрезали ногу. 
Георгий  Воеводин был единственным из 28 мужчин  Болотного, кто был призван на ту войну и вернулся  живым, хотя и инвалидом.
Однако,  тут я не совсем прав. Была ещё одна и не менее для нас важная и трагическая смерть… О ней чуть подробнее.

Первыми, кто использовал в ходе Первой Мировой войны газ, были немецкие военные, а газом был хлор. Антанта (военно-политический союз России, Франции и Англии)  сразу заявила о том, что Германия нарушила принципы международного права, однако Берлин  в ответ заявил о том, что Гаагская конвенция запрещает только применения отравляющих снарядов, но не газов.
Отравляющие газы были применены немцами несколько раз, как против союзников России, так и непосредственно против защитников русской крепости Осовец (август 1915).   Крепость Осовец представляла собой систему,  соединяющая траншеями четыре укрепленных форта  в излучине реки Бобр. Её стратегическая значимость состояла в том, что она запирала проходившие через неё железную дорогу Лык — Граево — Белосток и, соответственно,  дорогу на Белосток.   И если основные укрепления и крепостная артиллерия располагались на восточном берегу реки, то на болотистом западном берегу, под прикрытием орудий крепости,  располагалась вынесенная на 2- 2,5 километра передовая Сосненская позиция. Именно она и была основным направлением  планируемого генерального штурма крепости в феврале—марте 1915 года, на ней же и развернулись, описываемые  нами далее, события.
Именно туда,  на этот важный участок обороны, как представитель Ставки Верховного главнокомандующего, прибыл уже лейб-гвардии полковник  Горский. Прибыл ещё и с целью увидеть  здесь собственного сына.  Поручик и командир 12 роты центрального редута  Давид Горский был рад неожиданному появлению отца. Уже третий день, как на позициях было затишье,  и они, немного отойдя от передовой, разместились на одной из возвышенностей, с которой открывался прекрасный вид и там  смогли вдоволь наговориться. Утром следующего дня Аарон должен был возвращаться в Ставку.
На рассвете, в четыре часа утра  6 августа  1915 года,  благодаря попутному ветру, немцы начался выпуск хлора из заранее развёрнутых 30 газобаллонных батарей. Вскоре большое облако ядовитого газа распространилось на  глубину до десятка километров, сохраняя своё поражающее действие. Уже через несколько минут бойцы 9, 10 и 11 рот Землянского полка полностью выбыли из строя…   
Аарон и его сын уже спускались к позициям, когда вдали раздался  грохот снарядов, которыми немцы, после использования газов, начали обстреливать саму крепость.   Когда Давид вместе с отцом, спустившись в низину,  добрались до расположения 12 роты, то от всего состава роты в центральном редуте оставалось не более  40 боеспособных  солдат. Когда полковник Горский увидел, что оставшиеся в живых солдата, сотрясаются от жуткого кашля, буквально выплевывая куски легких на окровавленные гимнастерки, он понял, что немцы применили отравляющие газы, ранее, согласно данным, полученным им в Ставке,   уже использованные противником в конце апреля и самом начале мая против канадцев и британцев.
Он схватил сына за руку и буквально потащил за собой в штабной блиндаж. К тому моменту, когда он нашел свой саквояж и раскрыл его, то Давид, держась руками за горло, уже начал задыхаться. Как же  в этот миг Аарон был благодарен своему отцу, оставившему ему, словно о чем-то догадываясь,  свой противогаз. Он мгновенно натянул резиновую маску на голову сына и замер в ожидании результата. А когда понял, что дыхание Давида нормализовалось, то,  успокоившись,  перекрестился и, закрыв глаза, уже сам зашелся кровавым кашлем,  вручая Богу  свою душу и, прося  о спасении сына…

К этому времени, как пишут историки, в  самой крепости из строя выбыло свыше 1600 человек, а весь оставшийся гарнизон получил отравления той или иной степени тяжести. Вскоре к коменданту крепости генерал-лейтенанту Бржозовскому подвели одного из вестовых 12 роты, который сообщил ему  буквально следующее:
— Поручик Давид Горский сообщает, что подавляя сопротивление остатков 12 роды, немцы выдвигаются в сторону Рудского моста, что может грозить нашей армии потерей Сосненской позиции. А потому,  он просит  вас незамедлительно открыть огонь по Сосненской позиции…  — старательно проговорил тот солдатик и  тут же упал без сознания.
— Отнесите вестового в медсанбат, — приказал комендант кому-то из своего окружения, а потом обратился к начальнику своей артиллерии. — Поручик Горский, как вы сами слышали, вызывает огонь на себя… Вот вам и папенькин сынок. Спаси и сохрани его, Господи! Приказываю открыть огонь по Сосненской позиции из всех видов вооружения,  и готовьте контратаку из остатков 8 и 13 рот…
Когда немцы, под ударом артиллерии, отошли на свои позиции, но неожиданно увидели цепи русских солдат, которые шли  на них в контратаку.  Рассвирепевших и  полуотравленных газом, солдат,  чьи лица были обмотаны окровавленными тряпками.    Германские пехотинцы  пришли, от увиденного, в такой ужас, что,  не приняв боя, ринулись назад,  обгоняя друг друга и застревая  на собственных  же проволочных заграждениях. Это сражение  вошло  в историю как «атака мертвецов». 

Вскоре, в Болотный пришла похоронка  на  полковника Аарона Горского и сообщение о том, что поручик Давид Горский пропал без вести. А через три месяца на пороге своего дома неожиданно появился  живой Давид,  чем  несказанно обрадовал всех. Оказывается, что когда подбирали убитых,  окровавленного Давида да ещё в резиновой маске приняли за немца и отнесли к месту их погребения. А поздно вечером  к убитым немцам пришли местные жители в надежде на поживу… Когда Давида стали обыскивать, он застонал.  Тогда одна из женщин сняла с его головы резиновую маску противогаза.  Давид,  с трудом шевеля языком, поблагодарил её  на русском языке. Одна сжалилась над совсем юным русским офицером,  и Давида отнесли в её хату, где она его и выходила.
Ещё  через месяц Давид явился в штаб собственного полка, где  узнает о том, что по ходатайству коменданта Осовецкой крепости, за проявленное им мужество и героизм,  он был  представлен к  ордену Святого Великомученика и Победоносца Георгия III степени, а по возвращению к полк, его ещё и представляют  к очередному  воинскому званию штабс-капитана, после чего  отправляют в  длительный лечебный отпуск.   Ну, а вместе с орденом Давид Горский получает ещё и потомственное дворянство. Таким образом,  все три рода основоположников Болотного: Литвиновы, Воеводины и Горские к этому столетию стали дворянскими. Правда они еще не ведали, что следующие грядущие революции,  февральская, а за ней и октябрьская 1917 года, в борьбе за будущее Белоруссии, поставит их по разные стороны баррикад.


       Глава XXIV
      РЕВОЛЮЦИЯ, КОТОРОЙ НЕ ЖДАЛИ

Как мы уже рассказали, попытка провести наступательную Нарочанскую операцию не удалась. Российские войска снова понесли огромные потери.  Локальная последующая наступательная операция под Барановичами также закончилась неудачей и потерей более 80 тысяч солдат и офицеров русской армии. Это привело к случаям повального  дезертирства из армии и к  брожению инакомыслия  в войсках.  Сама армия, а более Государь император Николай I уже откровенно подвергались нападкам  демократической прессы.
Сложившейся революционной ситуацией в России, как вы знаете,  решила воспользоваться буржуазия,  и в марте 1917 года самодержавие было уже свергнуто. Начался период, который в истории России называется двоевластием, когда Временное правительство – орган диктатуры буржуазии – делило власть с Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов – или, что точнее, с  представителями диктатуры  рабочих и крестьян.
О  свержении царской власти жители Белоруссии узнали на  организованных большевиками митингах, после которых  воодушевленные  жители  бросилась разоружать полицию и освобождать заключенных в местных тюрьмах.  Политические заключенные, а это, кроме социал-демократов, были представители эсеров и меньшевиков, вошли в уездные комитеты общественной безопасности. Но это пока, что был скорее совещательный орган, так как  реальная власть на местах стала принадлежать  комиссарам Временного правительства. 
Следуя примеру России,   революционерами Белоруссии предстояла непростая задача создания собственного Совета рабочих и солдатских депутатов. А так как  в прифронтовой зоне все солдаты находились в войсках, то пришлось дополнять Советы крестьянами, предварительно, проведя крестьянский съезд,  куда съехались представители всех  уездов губернии.  К концу 1917 года такие  Советы  были сформированы. Они были лояльны к Временному правительству России, однако на местах активно вмешивались в конфликты между рабочими и предпринимателями, когда, например, требовали для них 8 часового рабочего дня…
А в это самое время в Петербурге решалась судьба огромной страны. Кадеты требовали ведения войны до победного конца, эсеры выступали за преобразование России в федеративную республику с территориальной и национально-культурной автономией народов, социализации земли и ее распределения между крестьянами.
Кстати, программа эсеров пользовалась широкой популярностью  среди   населения  Белорусской губернии. Более того идея автономии для Белоруссии  была поддержана такими партиями, как Белорусская социалистическая громада (БСГ), Белорусская народная партия социалистов, Белорусская народная громада, Христианско-демократическое объединение белорусов…  Но данный проект не входил в планы Временного правительства, исходившего из геополитических интересов всей России, что породило  волнения, которые тут же были пресечены, благо, что войска были рядом.
После этих событий, большевики сконцентрировали всю свою  работу в войсках. Защищая права солдат,  органы солдатского самоуправления добивались устранения неугодных офицеров от их должностей. А в результате, когда Временное правительство решилось на наступление по всему Западному фронту с целью перелома хода Первой Мировой войны солдаты отказались идти в наступление и стали брататься с солдатами противника. Более того, началось массовое дезертирство. Вернулись и мобилизованные на фронт  наши крестьяне  по той лишь причине, что пришло время уборки урожая, который потом прокормит их семьи  в течение всего последующего года. И Ставка вынуждена была прекратить наступление. 
Когда в августе 1917 года германские войска захватили Ригу и стали угрожать Петрограду, консервативные и либеральные силы, куда вошли генералитет, дворянство и часть буржуазии во главе с Верховным Главнокомандующим генералом Корниловым,  активно выступили за прекращение, начавшейся в стране революции, за ликвидацию Советов и войсковых комитетов, а также за подавление национально-освободительных движений на местах.  Правда, Временно правительство узрело в действиях генерала Корнилова попытку личной узурпации власти в стране и сместило его с должности Главнокомандующего, а войска, которые согласны были идти вслед за Корниловым,  были возвращены в места их  постоянной дислокации,  чему поспособствовали большевистские агитаторы, так как большевики уже не желали ни с кем делиться будущей властью.

В ноябре 1917 года капитан  Горский по делам службы был послан в  Могилев, где во время первой мировой войны находилась Ставка Верховного главнокомандующего.  Давиду, когда он, в поисках здания в котором размещалась  Ставки, шел по занесенному первым снегом городу,  даже показалось, что этот  древний белорусский город выглядит, как рождественская картинка, а вся жизнь города сосредоточена вокруг католического костела.  И на какое-то мгновение, у Горского, который за последние годы видело только кровь и смерть боевых товарищей, вдруг  создавалось ощущение, что он  попал в какую-то иную, не тронутую этой жуткой войной, страну. Но ощущение волшебной сказки мгновенно развеялось, как только он стал свидетелем того, как на перроне могилевского вокзала революционные солдаты убивали последнего Верховного Главнокомандующего Русской армии генерала Духонина. 
А вскоре и перед самим Горским встала задача выбора пути: или смерть на солдатских штыках или служба новой революции. И если бы не семья…
В это самое время в Белорусской губернии все отчетливее просматривались тенденции к образованию собственной государственности по примеру Литвы. С этой целью Белорусский национальный комитет был упразднен и заменен Центральной Радой, а в управление ее отделениями на местах активно вовлекались рабочие и учащаяся  молодежь, а также, вернувшиеся с фронта,  солдаты…

В Болотном  жизнь ещё продолжала протекать своим чередом. Правда, тут  мы должны добавить нечто важное. Дело в том, что Болотный  расстроился до такой степени, что вот уже десять лет, как перекинулся и на противоположную сторону Днепра. Этим разделение города на две части тут же воспользовалось священство. Последователи католического ксендза оставили за собой все земли можно сказать древней части Болотного, лукаво предложив  православному священнику новый храм и всю  новую, также заметно разросшуюся,  Заднепровскую часть города.
Жителей Болотного растущее противостояние  социально-политических сил в Минске и иных крупных городах также практически  не коснулось. Металось, правда,  по городку несколько недообученных студентов с винтовками наперевес и разбрасывающих листовки, отпечатанные тайком в местной типографии, но на них никто не обращал внимание. Мол, побегают и сами угомоняться…   Не угомонились. К тому же первичную ячейку РСДРП(б) в Болотном  неожиданно возглавил Георгий Воеводин.
Чуть не забыл сказать, что замуж за Георгия, потерявшего  ногу, вышла, сжалившись над героем войны,  одна из красавиц Болотного и младшая дочка священника Ефросинья.  И к этому времени у них подрастало уже два сына: Иван и Фома Воеводины.

Тут вероятно следует сказать, что Болотный, равно, как и вся Белоруссия, а точнее, как и вся Россия,  эти годы жили  в ощущении каких-то  явно грядущих большими бедами, событий.
А тут еще на пароме, что соединял два берега Днепра и два части Болотного появился новый паромщик: на вид дряхлее пня, а глаза необычно молоды. Он всегда внимательно выслушивал тех, кто нуждался в помощи и совета, а затем, если что и советовал, то оно обязательно сбывалось в лучшую сторону.
Вскоре молва о нем пронеслась по всему городу. Однажды послушать необычного паромщика пришел и князь Николай Литвинов.
— Искушения же усилятся на кончине времен до того, что и избранные будут в великой опасности утраты навыка побеждать, поддавшись утонченной хитрости лукавого и его слуг,  — говорил старик, словно бы специально для Литвинова. — Спросите почему? Оттого, что семя  слова Божьего заглушенного тернием. Или, иначе говоря, сердцем разумным, но отличающимся непостоянством, суетной  заботой о богатстве. Не случайно же сказано в Евангелии: «Кто любит отца или матерь более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня. И кто не берет креста своего и не следует за Мной, тот недостоин Меня…»  А куда следует? На собственную Голгофу, на гору самоотвержения. Но и это еще не самое страшное. Хуже всего  то, что меч разделения за Слово Божие произвел и производит разделение нее только в наших домах и душах, но и в недрах Матушки-Церкви… О таком же примерно изнеможении говорил и пророк Даниил, удостоившийся многих таинственных видений о грядущих событиях на земле…
Когда паром подошел к противоположному берегу, то там  уже стояли два человека в штатском.
Князь, не показывая себя,  видел, как паромщика арестовали. Но, что Николая Литвинова удивило ещё больше, так это известие о том, что паромщик ночью вышел из закрытой камеры, в которой сидел, закованный в кандалы…
Это был, как вы уже могли и сами догадаться, знакомый нам Вечный дед.

Никто в Белоруссии не ведал тогда, что ровно через два месяца, в ночь на 25 октября (7 ноября) В Петрограде  большевики начали вооруженное восстание, затянувшееся на несколько лет и обернувшееся, в итоге,  жестокой и беспощадной братоубийственной бойней.
В  декабре 1917 года, в Минске,  по инициативе Великой рады  и Белорусского областного комитета (Петроград)  состоялось заседание, которое должно было определить государственно-политический и национально-культурный статус Белорусской губернии. А главное, разработать и принять концепцию мирного демократического перехода к белорусской государственности, что, как вы понимаете, явно противоречило  уже планам самих большевиков по установлению своей монополии на власть в Белоруссии.
 Продекларировав  принцип самоопределения всех народов бывшей Российской Империи, включая финнов и поляков, большевики под руководством Ульянова (Ленина) попытались  создать такие условия формирования, при которых все новые национальные и территориальные образования  официально признавались лишь составной частью будущего Союза Советских социалистических республик.   Большевиками  стала создаваться   такая система управления   обширными землями,   где всё якобы становилось общественной собственностью самих национальных автономий, но с фактической собственностью этой самой молодой республики Советов, как на земли и средства производства, так и на последующее распределение финансов.
В Белоруссии большевики начали с национализации частных банков, почты и железных дорог, типографий и заводов, мельниц и торфопредприятий, аптек и ресторанов… У  состоятельных людей изымались денежные средства, объявляя им, что они были заработаны нетрудовым путем. Экспроприации подверглись и все зажиточные хозяйства в деревнях Белоруссии. Можно сказать, что страну просто нагло грабили… Особенно доставалось еврейским поселениям,  в результате чего многие семьи были вынуждены искать  себя спасения за границей.
А тут еще и сами белорусы вместо того, чтобы выступить единой силой, вновь разделились на два непримиримых блока. А в результате, в  начале 1918  года в  Белоруссии последовало фактическое ещё одно разделение среди  ее народа  на сторонников Великой Белорусской Рады,  ратующих за её независимость и на сторонников широкой автономии, но в составе России.  И это разделение вновь стало для нашего народа роковым.
К этому добавилось то, что в  1918 году, не забывая о собственных интересах,  немцы  неожиданно начали  наступление…
Свои претензии к России, высказала и Польша, поддерживаемая Антантой.  Она не хотела довольствоваться теми землями, которые ей предлагало советское правительство, более того, не желала становиться одной из республик Советов. Поляки хотели видеть свою страну лишь в том территориальном виде, в каком она была на момент образования Речи Посполитой и  с возвращением себе всех земель Белоруссии.
И  вот в марте 1919 года польские войска уже  вступили в Брест, а затем и в Минск.  Кстати сказать, приравненные к белым, так как вступили в борьбу с красной армией,  эти части Польской армии стали именоваться, как белополяки.
Два последующих года по землям Белоруссии прошли сначала немцы, а затем, и уже лавиной то в одну сторону, то в другую, проносились конницы,  сначала частей Красной армии, потом  белополяков, потом снова Красной Армии и так бесконечно. Наша земля-кормилица вместо плуга вспарывалась лишь разрывами снарядов.  Правда, в этой начавшейся войне уже не было крестьянского партизанского движения.  Крестьяне решили проявить нейтралитет по той лишь причине, что  Россия  пока  только предавала их  и обманывала, то есть,  крестьяне жили в ожидании развязки начавшегося очередного военного противостояния Польши и России.   Правда, кое-где  вспыхивали  крестьянские мятежи, а их  наиболее  боеспособные активисты  затем вливались в белогвардейскую армию генерала Юденича в Эстонии или  в антисоветские вооруженные формирования Бориса Савинкова в Польше.

В двух словах скажем о том, что чуть  позже произошло в Бресте. Но сначала позволю себя остановиться на некоторых значимых событиях  в истории этого древнего города.
Брест (летописный Берестье) был разрушаем и тевтонскими рыцарями и войсками крымского хана Менгли-Геря.  Его славные жители участвовали в героическом сражении, названным в истории, как Грюнвальдская битва.  Он же  стал центром  Брестского воеводства. Именно  через него проходили торговые пути в Польшу из Слуцка и Пинска, Могилева и Вильно, включая и Москву. Именно в Бресте была провозглашена Брестская церковная уния, а вскоре сам город был разрушен и разорен  шведами в ходе уже Северной войны. С 1795 года Брест был в составе России, являясь крупным железнодорожным узлом и торговым центром. Отмечен революционными  выступлениями солдат в 1905 году, а с 1906 по 1915 годы  Брест  был оккупирован немцами.  Он же стал и  местом проведения мирных переговоров между правительством молодой республики Советов и Германией.
Так, что же, собственно, произошло тогда в Бресте?  Вот тут-то и раскрылась, как пишут историки, истинная сущность большевиков. В результате того мирного  договора Россия уступила Германии  территорию Царства Польского, Эстонию, Латвия и Литву с Вильно, а также большую часть белорусской земли, включая и сам Брест.   А те земли Белоруссии, что остались как бы за Россией еще какое-то время все равно продолжали находиться  под немцами и высвобождалось лишь по мере выплат Россией контрибуций. При этом сама Россия, признавая, например, независимость Украины, не рассматривала Белоруссию, как возможный субъект международного права, даже не признавало за ней право быть  самостоятельным национальным регионом. Зато активно вело в регионе формирование новых красноармейских  полков и отрядов, необходимых ей для борьбы с белополяками.
Последующая попытка Верховной рады Белоруссии заявить о своей национальной независимости была названы контрреволюционной  акцией,  а ее лидеров объявили врагами уже молодой советской власти.
Однако же, нужно признать и то, что вскоре  Белоруссия стала ощущать и истинное лицо и немцев, которые начали беззастенчиво грабить страну, вывозить за границу ее национальные и культурные ценности, а также выращенные скот, зерно и иную сельскохозяйственную продукцию, беззастенчиво грабя крестьянство. И тогда вновь стали создаваться, памятные еще с войны 1812 года,  партизанские отряды, насчитывающие в общей сложности свыше 100 тысяч бойцов, что послужило серьезной причиной  для начала  окончательного вывода германских войск с территории Белоруссии.
Победив, большевики  объявили войну уже всем тем, кто отрицал курс  на социалистическое развитие России. Медленно, но верно, на территории Белоруссии вводилась политика «военного коммунизма»  с ее продразверсткой, то есть с изъятием у крестьян  излишков зерна и сельхозпродукции. Более того ликвидировалась вся частная торговля. Как в таких случаях говорится: хрен редьки не слаще…  Немцы пришли – грабили, большевики пришли и те подчас  забирали все до последнего зернышка.
Но, чтобы подсластить горечь потерь, нашему народу  повсеместно было объявлено о вхождении автономной Белорусской республики в состав РСФСР (1924), где  Белоруссия уже рассматривалась не иначе, как плацдарм  общей мировой пролетарской революции.


         Глава XXV.
                ПЕРВЫЕ ШАГИ НОВОЙ РЕСПУБЛИКИ

Народ Белоруссии  продолжал жить, стойко перенося все невзгоды, а главное, почувствовав наконец-то некую стабильность, он неожиданно потянулся к знанию.  Стали повсеместно открываться публичные библиотеки, создавались научные и культурно-просветительные общества, заканчивалась работа по фундаментальному труду «Белорусы», названному  энциклопедией белорусоведения.
Вскоре, в крупнейших городах Белоруссии стали проводиться гастроли великих русских мастеров сцены, которые дали поступательное движение созданию любительских театральных кружков. Уже написали свои первые талантливые работы  молодые поэты Янка Купала (Лецевич Иван Доминикович) и Якуб Колас (Мицкевич Константин Михайлович). Зодчие Белоруссии  начали широко экспериментировать в области типологий зданий, используя новые типы построек, строительные материалы и конструкции (железнодорожные вокзалы, мосты, гостиницы и банки).

Что тут скажешь?  Действительно талантлив наш народ.  За скромным и нерешительным внешним видом скрываются  настоящие истинные самородки, в какой бы сфере они не трудились.  Эти люди познавали свою историю не умом, они сами были её творцами.  Одним из них был    молодой художник  Марк Шагал, который в условиях Гражданской войны, в прифронтовом Витебске открывает Народное художественное училище, чтобы, как он напишет сам,  «дети городской бедноты, где-то по домам любовно пачкавшие бумагу, приобщались к искусству…»
Удивительно, когда везде голод и разруха, когда помещений в прифронтовом Витебске не хватает для казарм и госпиталей, Мовше Шагалу,  старшему  ребёнку в семье художника Хацкель Мордухович Шагал,  записанного в «Списках владельцев недвижимого имущества города Витебска»,  как "мещанин», удается национализировать особняк со всей обстановкой, принадлежавшего ранее одному из директоров акционерного товарищества «Витебский трамвай»  некоему И. В. Вишняку.
Итак… Шагал. Искусствоведы пишут, что он получил традиционное еврейское образование на дому, изучив древнееврейский язык, Тору и Талмуд. В период с  1898 по 1905 год Шагал учился в 1-м Витебском четырёхклассном училище, а с  1906 году учился уже изобразительному искусству в художественной школе витебского живописца Юделя Пэна,  который и посоветовал ему продолжить художественное образование в Петербурге.  В  Рисовальную школу Общества поощрения художеств, которую возглавлял Николай Рерих,  Шагала приняли сразу на третий курс без экзаменов, а затем он прозанимался в ней еще два полных сезона.  В 1911 году Шагал, на полученную от Николая Рериха  стипендию, едет в Париж, где продолжает учиться живописи, а главное, знакомится с жившими во французской столице художниками и поэтами-авангардистами. Именно здесь Мовша впервые начал подписывать свои художественные работы именем Марк. И еще… Национальный темперамент  Марка Шагала нашёл выражение и в особенностях его образного строя. Художественные приемы Шагала, как потом напишут искусствоведы, были основаны на визуализации воплощении образов еврейского фольклора. Более того, Шагал вносит элементы еврейской интерпретации даже в изображение христианских сюжетов, что, как вы догадываетесь,  мало нравилось церкви.  В сентябре 1915 года Шагал снова  в Петрограде,  но  уже в  1917 году,  в связи с началом революционных событий, он с семьей возвратился в Витебск, где  его неожиданно назначили уполномоченным комиссаром по делам искусств Витебской губернии и где  28 января 1919 года  им   было открыто Витебское художественное училище.

Нам оно интересно еще потому, что для учебы в нем из Болотного приезжает двадцатилетняя дочь Давида Горского – Натали, которая несомненно обладала талантом, не иначе, как унаследованным ей от своего предка художника  Иосифа…
Выступая перед теми, кто был зачислен в секцию живописцев, Шагал тогда сказал:
— Мы, в отличие от других,  можем  сегодня себе позволить роскошь «играть с огнём», и в наших стенах  представлены и свободно функционируют  мастерские всех направлений от левого до «правых» включительно.  Я  пригласил в Витебск на преподавательскую работу также художников из Москвы и Петрограда на преподавательскую работу, что значительно расширит палитру нашего преподавания.
Одним из приехавших художников окажется   Казимир Малевич, известный,  как  лидер радикально настроенной художественной молодежи. 
И Натали Горская, бывает и такое, влюбится в обоих титанов революционной живописи.
Однако, ровно через год, Шагал, изрядно устав от постоянного противостояния с Казимиром Малевичем и от административно-организационной нагрузки,  полностью заслонившей его собственные творческие задачи, покинул Витебск.
И тогда Натали Литвинова, уже вынужденно скрывая своё дворянское происхождение,  входит в группу учеников Малевича, названной УНОВИС (Утвердители  Нового Искусства),  Затем, ох уж эта любовь, поедет вслед  за ним в Петроград… Но когда в 1927 году Казимир Малевич жениться в третий раз… Натали, понимая, что слова Малевича о верности были лишь обманом,  решила, что в самое ближайшее время она вернется в Болотный, где откроет собственную художественную школу и станет учить мальчиков и девочек рисованию в его традиционной классической манере.

Однако же, пора вернуться в Болотный. Там, волею судеб,  встретились, оставшиеся  представители родов основоположников. Правда, не все.
Князь Николай Литвинов, успев заблаговременно отправить жену и сына Людвикаса в Париж, был арестован представителями Белорусского ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная комиссия) и сослан на Соловки (мужской монастырь на Севере, превращенный в тюремный лагерь).
Давид Горский  приехал в Болотный, уже будучи  командиром Красной Армии и на следующее утро пошел в дом Владимира Воеводина с которым был знаком с детства. Сам Воеводин уже стал известным писателем и старался не распространяться о своих предках из родовитой шляхты.
Увидев на своем крыльце офицера, подслеповатый Воеводин вздохнул и прошел в красный угол, где под иконой у него уже был приготовлен чемодан на случай возможного ареста.
— Куда меня, — беря чемодан, спросил он. — Или сразу к стенке?
— Владимир, что с тобой? Это я – Давид… — произнес Горский, делая шаг навстречу другу.
— Библейский Давид,  не смотря на гонения, не  предал своего царя Саула…
— Ты прав, мой дорогой Владимир. И если бы не жена с дочерьми, я скорее бы пустил себе пулю в голову.
— Большевики не простят тебе отца, который служил в жандармерии. Просто пока ты им нужен, ты будешь жить…  Князь послушался меня в своё время и успел отправить в Париж жену и сына.
— Почему же он не уехал с ними?
— Истинные князья не бегают…
— Ты прав…  А как сам?
— Бумагомарака, что с меня взять. Для новой власти придумываю лозунги на злобу дня вот они меня и терпят.
— Я, будучи в Минске, совершенно случайно увидел на прилавке книжной лавки твою книгу. Сначала не поверил, но прочитав несколько страниц, узнал  всех твоих героев…
— Я думаю, что это будет моя первая и последняя книга. Новой большевистской власти, которой ты теперь служишь, мои мысли и чаяния не нужны. Им нужны лишь новые Максимы Горькие и герои,  ведущие свой народ на заклание во имя иллюзорного светлого будущего.
— Ты только больше никому так не говори, очень тебя прошу, — чуть ли не взмолился Давид.
— Ты мне лучше скажи, как могло случиться, что о Белоруссии, при подписании в Риге мирного договора, даже не упомянули?  Хохлов, понимаешь, признали, а нас  уже заживо похоронили?
— Не кипятись, пожалуйста. Это имперская позиция новой власти, при которой  все наши земли, изначально считаются принадлежностью России. А, значит, и  решать их судьбу  могут лишь в Петрограде…
— Понятно, но можно было  хотя бы соблюсти внешнюю формальность…
— Вся страна в крови, тут уж не до формальностей. Заключили кабальный мир, а иначе поляки уже сегодня  снова сидели бы в Московском Кремле.
— Может  так оно и лучше…
— Не начинай, прошу тебя, Владимир. Такие просторы, такой непростой многонациональный народ… Поляки сами не знали бы, что им делать и как управлять такой  махиной.  Я, если честно, вообще начинаю уважать терпение, проявляемое  всеми нашими самодержцами. Воистину та власть была от Бога…
— Давид, ты же иудей, тебе ли дифирамбы царям петь? Или ты знаешь что-то, что я еще не знаю? А, может быть, это вы царя-батюшку к стенке поставили, может,  вы плетете тайный мировой заговор?
— Откуда у вас, у писателей, столько фантазии?
— Ладно, не будем об этом. Лучше расскажи, как  твои девочки?
— Бейла, ухаживая за больными, сама  заболела тифом и умерла. А Натали  увлеклась живописью…
— Не самое подходящее время…
— Согласен…     В Витебске училась в классе шагала, а сейчас в Петрограде  она в  мастерской какого-то Малевича…
— Малевич – это не какой-то. Ваша власть его на руках носит. Чего стоит апофеоз смерти  в его работе «Черный квадрат»…
— Натали, как я понимаю,  влюблена в него. А он женат. Вообщем, она обещала мне  вскоре вернуться сюда. Если ей захочется, то пусть добивается открытия художественной студии здесь, в Болотном.
— В это-то я думаю, что смогу  ей помочь… А теперь пойдем к столу, помянем тех, кого уже нет с нами…
— Слушай, а как ты ладишь с Георгием Воеводиным, вы же вроде, как родня? — поинтересовался Давид.
— Георгий сейчас первый секретарь нашего горкома партии. Думаю, что если бы не он, то меня уже давно бы записали во врага народа… Но,  контакта между нами нет, а вот тебя он примет с распростертыми объятиями, ты ведь теперь красный командир…
— Поживем – увидим…

Когда Давид Горский вернулся после встречи с Воеводиным домой, то там  уже все спали. Он поднялся на второй и вскоре нашел то, что некогда передал ему отец – тот самый блокнот с записями о месте обнаружения им залежей нефти. Затем достал карту Болотного с окрестностями и вскоре понял, где именно  находится это место. Сделал отметку на карте, а потом  какое-то время сидел в раздумье, не понимая, что ему теперь с этим  «сокровищем» делать…

Мы же на короткое время вернемся к созидательным будням молодой республики.  Начнем с того, что напомним о том, что  январе 1921 года между РСФСР и БССР  наконец-то был подписан договор о военном и  хозяйственном союзе.  После чего Россия стала поставлять в республику продовольствие и промтовары, сырье и оборудование для предприятий.  В 1924 году  декретом ВЦИК   8 уездов Витебский губернии официально были переданы Белоруссии, где с целью восстановления, порушенного войной, сельского хозяйства стали повсеместно обобществлять отдельные кустарные промыслы и хуторское ведение хозяйства. Новые и коллективные  образования в деревнях стали носили такие названия, как товарищества, артели и земледельческие коммуны. 
И надо всем этим главенствовала роль  все тех же большевиков, которые  теперь стали членами Коммунистической партии Советского Союза и руководителями  правительств этих самых республик.  А уже под руководством КП(б) Белоруссии выстраивалась и структура партийных и советских органов на местах. 
В 1927 году на VIII Всебелорусском съезде Советов была принята Конституция БССР, в которой Белоруссия провозглашалась государством диктатуры пролетариата, и в котором вся власть принадлежит Советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. На этом съезда были и представители Болотного. Именно они рассказали потом о провозглашенном праве народа на пользование своим языком  и о его равенстве  с еврейским (идиш), польским и русским языками,  о также о возможности обучения на нем  своих детей в школах. А  также о том, что при найме на работу предпочтение также  будет отдаваться белорусским работникам и их знанию белорусского языка.  А взамен предлагаемого скорого  социалистического рая от белорусского народа требовался  всего лишь  его созидательный  и ударный труд.

Немного об этом самом созидательном труде. В  истории о которой мы расскажем чуть подробнее принимали непосрественное участие некоторые жители  Болотного. К тому она, как в капле дождя, отражала весь аспект  аналогичного  ударного  восстановления  Белоруссии на самых разных направлениях.  А началось она с того, что в  село Орехи, что в Витебском крае,  стали наведываться разные комиссии, которые что-то изучали, сравнивали, записывали и сопоставляли…
Молодые поговаривали, что  будут искать золото Наполеона.
Те, что были постарше и опытнее, высказывали предположения, что где-то  на болотах  будут строить лагерь для  контрреволюционеров и вредителей советской власти, мол, оттуда не убегут, сгинут.
А когда стало известно об  истинных причинах  работы тех комиссии и о планируемом строительстве на Осиновском болоте какой-то электростанции, старики сказали своё  веское слово:
— Это где же видано, чтобы  на чертовом болоте что-то доброе строилось. Не иначе, как бесы  в этой Москве всем заправляют.
Ещё через полгода,  буквально на глазах,   неожиданно для всех стал меняться и облик забытой Богом деревеньки.  Началась закладка  новых кирпичных домов.  Более того, прошел слух, что деревня  вскоре получит статус рабочего поселка с новым названием Орехи-Выдрица и откроет  собой новый тип поселения в Советской Белоруссии.   А главное, что,  уже особо не таясь, начали поговаривать о важности будущей стройки для всей республики.
А всему причиной было следующее: в Москву, на имя товарища Сталина пришло письмо. Вот его текст:
«Через тридцать лет я стану уже бабушкой, у меня будут  свои внуки.   Я расскажу им про то, как мы жили, учились и любили  своих родителей и друзей, свой дом и  свою землю. Так сложилось, что в нашей жизни не было тяжелых войн и разрухи, которые перенесли наши бабушки и дедушки. У нас на глазах от голода не умирали грудные дети,  и нас не убивали только за то, что мы родились евреями.
Правда наши внуки  будут удивляться и тому, что в наших домах не было света. Да, не было электрического света. Его нам, а также нашим бабушкам и дедушкам  каждое утро заменяло солнце. Солнце,  которое никогда не обижалось на нас и любило, равно одаривая  всех своим теплом и светом. 
На уроках истории нам рассказали, что в России успешно осуществлен  ленинский план электрификации (ГОЭРЛО) и, что от построенных первых районных электростанций  по проводам идет электрический ток, который позволяет не только работать станкам крупных индустриальных предприятий, но и освящает каждый дом, радуя  каждую семью.
Я очень верю, что товарищ  Сталин помнит про нашу  белорусскую деревню Орехи. Правительство РСФСР  и Коммунистическая партия помогают Белоруссии стать могучей и богатой страной.  И в заключении хочу сказать: я верю, что и в наших домах  будет  яркий все освещающий свет от работающих   турбин, а солнышко  пусть немного отдохнет».
Это письмо товарищу Сталину написала школьница села Орехи Алена Богуславская. А само письмо сохранилось  лишь по той причине, что девочка, вернувшись  домой, по памяти, заново переписала его в свой дневник.
Не прошло и полгода,  как закипела работа. Начали с дорог, с ответвления  трассы  Орша — Витебск в районе  почтовой станции Гришаны, а далее   через Вырицу на Орехи. Параллельно с этими работами началось строительство узкоколейки Орехи — Осинторф, по которой должно было подвозиться топливо, им  и стал тот торф, залежи которого в республике, наверное, и трудно подсчитать.
Почему это письмо оказалось столь важным? Дело в том, что в период составления плана восстановления и развития народного хозяйства России, Белоруссия еще находилась в оккупации белополяками, вследствие чего в ленинском плане ГОЭРЛО соответствующий раздел об электрификации БССР просто отсутствует.
Когда положение дел нормализовалось, то правительство Белоруссии направили в Москву письма-ходатайства об электрификации республики с просьбой о включении этих работ в план  хотя бы следующей пятилетки…   
А в это самое время лишь одно слово И.В. Сталина, точнее говоря его вопрос о том, как осуществляется строительство районных электростанций в братской республике Белоруссии,  все сдвинуло с мертвой точки и всему придало динамический характер.
Сталин, которому запомнилось письмо школьницы из каких-то неизвестных ему Орехов, лично обозначил место для первой станции в Белоруссии.
Имя Сталина уже после  завершения   строительства станет носить и сама первая Государственная районная электрическая  станция (БелГРЭС), но до этого еще нужно было пережить три с половиной года  буквально каторжного и, казалось бы, непосильного для человека труда.
Правительство Белоруссии мобилизовала на работу и всё близлежащее население. Среди них были и присланные сюда по разнарядке из Болотного,  уже возмужавшие,  сыновья секретаря  горкома партии Воеводина: Иван и Фома Воеводины.
Трудность, с которой столкнулись рабочие, была в земле, которая  практически не поддавалась штыковой лопате, а может быть просто не хотела поддаваться. Может быть, она давала понять приезжим, что эти земли с величественными лесами и озерами предназначены для чего-то иного… Или просто предупреждала, что в этих местах строить что-либо основательное просто небезопасно… Но все помнили, что за ходом строительства станции зорко следит сам вождь народов товарищ Сталин. А это означало, что кровь из носу, но копай…
Вот тогда-то  сметливый ум  Ивана Воеводина и предложил пройти по этому участку земли сначала плугами,  да на конной тяге.   Обратились к  украинским грабарям и те, в поисках заработка, приехали туда на своих телегах и целыми семьями.  Затем распаханный плугом  земляной срез  мужики рыхлили и поднимали уже лопатами,  а затем снова лошади тянули эту тяжелую поклажу из начинавшего приобретать  законченный абрис котлована.  Затем снова плугом,  подрезая очередной пласт земли,  и опять лопатами.   Таким образом,  они  углубились в землю, как минимум, на пять метров.
Вот после этого к земляным работам, включая планировку,  подключились, приехавшие из Казани землекопы. 
Бетонщики из Тамбова  в деревянные формы опалубки заливали бетон, предварительно установив  железные стержневые каркасы.  И все же, даже принимая во внимание, что станцию возводили на возвышенном месте, для начала работ был выбран самый сухой месяц лета  — август, когда общий уровень воды максимально снижается, но в  вырытый котлован все одно стала просачиваться вода.
И снова Иван подумав, предложил   сделать углубления в торцах,  и одновременно же  начать работу по гидроизоляции заложенного фундамента, когда каждый лист, да что там лист, каждый сантиметр рубероида тщательно заливался жидким раствором бетона.  Затем снова стелили рубероид и по нему опять бетонная стяжка. Причем, бетон  для этих работ  использовали специальный, мгновенно схватывающийся.  Таким образом, создавалась непроницаемая для влаги  метровая подушка.
Может быть,  я, описывая то, как создавалась станция,  в деталях и ошибаюсь,  но то, что люди проявляли чудеса изобретательности  — это факт.  И это притом, что кроме паровой «бабы» (паровой молот для забивания свай) у строителей был  только один трактор,  машина полуторка  и  сорок лошадей.  Это понятно, в стране после  гражданской войны и военной интервенции, как вы и сами знаете, была полная разруха.  Оставалась только смекалка, радость созидательного труда и собственные руки. Сегодня, если честно, то в это даже трудно поверить.
И еще. Если собранные  с ближайших мест мужчины использовались на подноске кирпичей в рабочую зону строительства, на столярных и плотницких работах, а в основном в качестве разнорабочих, то  все женщины  работали на торфяниках. Крупнейший Осиновский  болотный массив располагался в десяти  километрах от места стройки, и к нему  уже протягивали  железнодорожную колею.
Молодым читателям напомню, что  торф  — это слежавшиеся вековые  напластования неполно разложившихся органических веществ, в частности болотного мха.  Этакие скрытые под болотной жижей  высотой от 6 до 9 метров  массивные пласты   неопределенной длины.
Вот этот-то раздробленный торф  должны были в своих корзинках вываживать из болотной жижи, а затем выносить на землю и раскладывать для просушки именно, мобилизованные для работы на торфяниках, женщины. Каждая такая корзина с  мокрым торфом весила почти 50 килограмм. Трудно поверить, но это факт.  Затем женщинами  же этот  торф уже вручную растирался и расслаивался на пласты, а из пластов они  нарезали бруски одного размера, удобные, как для хранения, так и для последующей транспортировки на строящуюся станцию.
Брикеты, и снова эти же  женщины, грузили  в вагоны  и везли по одноколейки к станции. Там его, особенно осень и зимой, буквально ломами вновь выкорчевывали уже из стылого вагона, затем снова складировали, чтобы по мере необходимости подносить к  полуторатонным вагонеткам, а уже те поднимали эти торфяные брикеты по эстакаде с помощью тросов на высоту в тридцать метров и под наклоном в сорок пять градусов, а далее они уже развозились  к  пяти котлам станции.
А когда, не дай Бог, происходил какой-либо сбой: обрывался трос или переворачивалась вагонетка, то опять же женщины вновь забрасывали себе на спину  эти тяжеленные корзины  и упорно шли вверх по  эстакаде.    Шли и в дождь, и в жару, и лютую метель, потому, как станция должна была бесперебойно давать республике  электрический ток.
Нам всем хорошо знакома судьба Павки Корчагина, строившего в аналогичных условиях железнодорожную одноколейку и прикованного уже в зрелом возрасте болезнью к кровати.  Но мы почти никого не знаем о судьбах сотен молодых женщин, которые искренне верили в то, что от их труда зависит завтрашний день  их родной республики, а потому и работавших  буквально на износ, не задумывавшихся о том, что и они очень скоро и почти все  станут инвалидами.
Низкий им всем поклон до земли, путь даже пока и безымянным.
Через год в машинном зале  уже устанавливались привезенные из-за границы турбина, генераторы, щиты управления…
Настоящий праздник спонтанно возник у рабочих, когда они узнали, что одна из новых турбин была отечественной и привезена к ним из Ленинграда, как подарок от рабочих Кировского завода.

Уже к весне 1930 года над необозримыми трясинами и вековыми лесами, над водной зеркальной гладью многоликих озер и рек высились здания производственных цехов и  трубы  топливных котлов.
— Парни, кто полезет  на крышу заводоуправления флаг водружать?…  — раздался  чей-то голос.
Молодежь, повернувшись на голос, увидела  незнакомого коренастого мужчину с красным флагом в руках, а затем, бросив взгляд на трубу, венчающую высоченное здание, слегка стушевались.
— Хорошо! Давайте для начала знакомиться, я ваш новый секретарь партийной ячейки стройки Бондарович.
Присутствующие  уже более радостно закивали головами.
— Давайте я попробую,  — неожиданно сказал один из  молодых парней.
— Не сдрейфишь? – спросил его парторг.
— Двум смертям не бывать, а одно не миновать, давайте флаг, — ответил ему парень, улыбаясь.
— Тебя звать-то как, герой? – продолжал интересоваться Бондарович.
 — Фома Воеводин, — ответил юноша.
— И откуда ты приехал на стройку?
— Из Болотного.  Начинал здесь простым рабочим, а потом напросился в помощники к монтажникам.
 — Ну, тогда полезай, только уж будь там повнимательнее.
И вскоре юркая фигурка,  поднимающегося  на  крышу, молодого рабочего стала  хорошо всем видна.
Фома закрепил флаг и теперь с высоты здания  смотрел вдаль. Более того, он  уже представлял, как очень скоро протянутся  от станции через изумрудные леса и голубую гладь озер  мощные электрические  провода, он видел шагнувшие в болотные топи в сторону Орши, Витебска и Могилева  мощные опоры линий электропередач.  И  был  искренне рад тому, что он сам становится  соучастником истории этой великой по тем временам стройки.
Одновременно и установленный им красный флаг, поднявшийся вместе с  новыми этажами производственных корпусов,  был теперь виден за несколько километров.
По случаю водружения флага организовался импровизированный митинг. Поднявшись, на кем-то перевернутую бочку, выступал новый секретарь партийной ячейки Бондарович.
— Товарищи!  — начал он.  — Развивающийся красный стяг, олицетворяет собой весь братский белорусский народ.  Ранее согбенный и всеми угнетаемый, а ныне, как этот красный стяг, распрямивший   свои плечи.  Народ, который сегодня с помощью представителей братских народов Союза Советских социалистических республики строит своё  светлое будущее…
После митинга Бондарович разыскал Фому, а тот познакомил его со своим братом Иваном. Стройке нужны были свои специалисты таких профессий, как машинисты котлов и турбин, слесари по ремонту оборудования.  Так братья Воеводины попали на шестимесячные курсы…

Одновременно, правительство Белоруссии решало задачи по созданию новых отраслей промышленности в этом глухом краю. Ведь именно в Оршу, в Витебск и Могилев, вскоре будут проведены опорные линии электропередач. А потому, к началу 1930 года потенциальные потребители должны были быть подготовлены к приему тока от электростанции.
Руководство стройки не забывало  продолжать возводиться жилой поселок для своих рабочих,  строили  клуб,  он же на первых порах стал и столовой.  А главное, все с замиранием сердца следили за тем, как сама станция готовиться к вводу в эксплуатацию.
Например, пробная топка котлов показала ненадежность дисковых решеток: продольные валы от жара деформировались и прогибались, а  в результате часть несгоревшего топлива  проваливалась через эти решетки в золоотвал. В этой ситуации или, например, при влажном торфе, рабочим приходилось дополнительно подбрасывать торф  в топку, а это уже значительный перерасход топлива.
Советское правительство не оставляло эту стройку без внимания и присылало сюда молодых и талантливых специалистов, окончивших институты и техникумы.  Именно они  стали готовить станцию к пробному пуску, изучая условия сохранения  на ней нормального рабочего режима и  отрабатывая действия по  ликвидации возможных аварийных ситуаций.  Рядом с ними стояли молодые техники и рабочие, которые внимательно наблюдали за всем ходом испытательных работ. И сами не заметили, как чувство боязливости быстро отступило на второй план, как уже им сами хотелось дать команду к очередному пуску турбины…
Директор станции Виктор Семенович Алейников за пуск первой районной  электростанции был  награжден орденом Трудового Красного Знамени БССР. Позже, приказом Правления Всесоюзного государственного объединения энергетического хозяйства ВСНХ ССР от 30 ноября 1930 года директором  станции будет  назначен товарищ Фельдман Савелий Иосифович, а дальнейшая судьба В.С. Алейникова пока остается загадкой. Не забывайте, что он был из плеяды инженеров еще царской России.  Не исключено, что он мог быть по навету репрессирован, а остаток жизни провести, возводя, например, Беломоро-Балтийский канал…

О  тридцатых года этого столетия  очень много написано и почти все авторы  в один голос говорят о тиране и кровавом палаче, руководителе партии и советского правительства Иосифе Виссарионовиче Сталине. Многих можно понять – они лишились родных и близких, многое можно объяснить ведь после  развенчания культа личности Сталина кто только  не пытался лягнуть мертвого льва.
Но я каждый раз говорил, и буду повторять, что расстреливал людей не Сталин, а такие же люди, как и мы.  Эти люди входили в  составы небезызвестных  нам «троек», Эти «тройки», как правило, состояли из сотрудника ОГПУ, секретаря партийной организации и начальника местного райисполкома. Именно эти «тройки», начиная с 1929 года,  судили и приговаривали к расстрелу  и ссылкам людей в Белоруссии. Я бы даже сказал, что они соревновались в том, кто больше даст расстрельных статей, хотя бы по той причине, чтобы их самих не осудили за мягкость выносимых решений.
В результате, большая же часть населения республики стала жить в атмосфере подозрительности, частых доносов и страха, начиная выискивать врагов народа среди тех, кто жил рядом или был на виду. Доносили из страха, из обиды, а то и просто из желания занять просторную комнату арестованного соседа…
Однако,  события, которые происходили в  стране период с 1935 по 1939 годы, имели и свою оборотную сторону. Для начала заметим, что в этот период пошла волна арестов не простых людей, а, как правило,  умных и толковых, будь то конструкторы или инженеры, мастера производства и ударники производства.
Союзу Советских Социалистических республик нужно было сделать мощный прорыв и превратиться из страны аграрной и царской  в индустриальную и социалистическую.  Нужны были мощные заводы и электростанции, каналы и искусственные моря, электростанции, чтобы добывать такое количество электроэнергии, которое могло бы заставить работать  и шахты и школы и больницы  и  фабрики, а главное оборонные заводы.  Вот тогда и был кем-то придуман лукавый способ получения  дешевой рабочей силы. Но не путем уговоров и достойной оплаты труда, а через страх лишения человека жизни, страх за свои семьи. Нашлось немало способов, чтобы по любому пустяку арестовывать талантливых и рукодельных  специалистов, а затем заставлять их работать в научных «шарашках», а большую частью арестантов посылать  в лагеря для строительства того же Беломоро-Балтийского канала и иных мощных индустриальных заводов-гигантов. Потому-то и существовали, как мне видится, негласные разнарядки по так называемой борьбе с «врагами народа, вредителями и кулаками».
Позже, уже в 1937 году взялись за  разумную интеллигенцию и  совестливое священство, которое начинало понимать, что наступают такие времена, когда чуть ли не половина страны по простому оговору  может оказаться  в трудовых лагерях за колючей проволокой. Именно такие люди  подлежали ликвидации в первую очередь, как люди  «вредные» для существующего режима.
В этот период истории Белоруссии, как пишут историки, более половины своих членов в результате репрессий потерял Союз писателей Белоруссии, почти полностью остановила  свою деятельность Белорусская Академия наук после того, как были арестованы 26 её академиков. Большое число представителей белорусской интеллигенции было арестовано по делу таких организаций, как  «Объединенное антисоветское подполье», «Саюз вызвалення Беларусi» и «Беларускай народнай грамады». Уже в наше время стали известны и места массовых расстрелов.

Но среди тех, кому было поручено бороться с «врагами народа» были и такие люди, в ком теплилась совесть. И я искренне надеюсь, что таких было  много.  Один их них служил  уже на знакомой нам БелГРЭС.

— Сюда нельзя, там идет операция, — услышал  доктор Зиберман голос сестры-хозяйки, раздававшийся в коридоре.
Однако дверь операционной открылась, и хирург увидел стоявшего  на пороге  молоденького лейтенанта ОГПУ  с горящим взором.
—  Зиберман?
—  Да, а в чем собственно дело? – спросил его доктор.
—  Собирайтесь, вы едите со мной… — произнес тот, словно это были начальные строки им же составленного и сейчас оглашаемого приговора.
— Я должен закончить операцию,  — волнуясь, начал Зиберман, уже прекрасно понимаю, что его  слова  явно никто не будет слушать.
— Мне приказано сию минуту доставить вас в ОГПУ, — чуть ли не по складам, явно упиваясь властью продолжал говорить лейтенант Угодников, одновременно медленно вытаскивая из кобуры наган.

Начальник  отдела ОГПУ на БелГРЭС майор Прохоров уже не раз получал предупреждения. Звонили из Орши, Витебска… и все спрашивали, какая работа ведется  на станции по  борьбе с «врагами народа»?
Он не спал уже вторую неделю. Что поделать, если на вверенном ему объекте не было этих самых «врагов народа», что строительство и последующая работа электростанции было делом совести местных тружеников и  приехавших  на завод умельцев, которые можно сказать из ничего на мертвом болоте и голом энтузиазме сделали конфетку белорусской индустрии.
Вечером он пригласил в свой кабинет  директора  станции Фельдмана.
— Савелий Иосифович, вы  знаете, что по всей стране разоблачаются контрреволюционные организации, готовящие попытки покушения на руководителей нашей республики и ставящие своей целью разрушение  объектов народного хозяйства…  И, конечно же,  первенец Белорусской энергосистемы является прекрасным объектом для такого рода вредительства…
— У нас все люди на виду,  такой  самоотверженный народ… — начал директор станции.
— Вы умный человек, как же вы  не поймете простой истины, если не мы, то нас самих  очень скоро поставят к стенке или отправят на Колыму лес валить из-за того, что  не смогли или не захотели выявлять  у себя врагов.
— Вы хотите сказать, что мы должны этого врага… придумать?
— Вот именно…
В это время  открывается дверь,  и лейтенант ОГПУ  буквально вталкивает  в кабинет  доктора Августа Артуровича Зибермана с  кульком собранных на скорую руку  вещами.
— Товарищ майор, ваше приказание выполнено, Зиберман доставлен.
— Спасибо, лейтенант, вы свободны…
Лейтенант ещё  раз бросил суровый взгляд на доктора и вышел, а Зиберман стоял   у дверей, опустил голову, понимая с какой  именно целью  он был привезен в отделение ОГПУ.
— Зибермана не отдам! –  вдруг воскликнул директор станции, предполагая, что именно  невинного доктора решили сделать козлом отпущения.  – Мы без его золотых рук  мгновенно половины рабочих лишимся.
— Да никто его не забирает, успокойтесь, - спокойно произнес Фрумкин. – Лучше введите доктора в суть проблемы.
Когда начальник станции рассказал доктору,  с какой именно целью его привезли сюда, тот не выдержал и заплакал.
— Это бесчеловечно. Мне даже не дали докончить операцию…  — всхлипывая, бормотал он.
В это время  вновь раздался стук в дверь и на пороге кабинета   показался всё тот же молодой лейтенант, что привез доктора.
— Товарищ майор, из больницы позвонили, просили передать Зиберману, что  какой-то Михельсон скончался…
В кабинете повисла пауза.
— Свободны, лейтенант! – сказал Прохоров, а когда тот вышел, он обратился с вопросом уже к доктору.   — Это который Михельсон? Уж не бывший ли ссыльный эсер?
— Может быть, для вас он и бывший эсер, а я его знаю, как  прекрасного учителя истории из Барановичей,  — уже немного успокоившись,  ответил хирург.
— И что с ним случилось? – уточнил майор.
— Он со школьниками вчера дрова заготавливал, ствол спиленного дерева повело, так ему удалось мальчонку из-под удара вытащить,  а самого стволом придавило. Я пытался  его спасти, а  ваш лейтенант…  меня прямо из операционной…
— Слава Богу! – вдруг произнес майор и даже перекрестился, чем вызвал неподдельное изумление у директора станции. – Значит,  нам не придется никого арестовывать… Он ведь бобылем жил, Михельсон ваш, насколько мне известно. Вот вам и готовый враг народа!  Сейчас вчерашним числом составим протоколы допроса и изъятия в его доме контрреволюционной пропаганды. Вы все подпишитесь, как свидетели, чтобы потом  не взбрело в голову писать донос уже на меня. Что смотрите, я всякого уже навидался. Утром я сам заберу его труп из  больницы. Пусть его смерть послужит людям. Придет время реабилитируем… 
И в кабинете вновь повисла  гнетущая тишина.
— А как же быть с вашим лейтенантом, он же всё знает… - поинтересовался директор станции.
- Через три часа я лично отвезу лейтенанта Угодникова в Оршу и посажу на поезд до Ленинграда,  - отвечал, закуривая начальник ОГПУ. -  Официально отправляю на повышение этого молодого жеребца, пока он тут дров не наломал.  Доктор, а вам  придется  официально подтвердить смерть Михельсона, как убитого при попытке к бегству.
Зиберман согласно кивнул головой.
— И еще,  — произнес он, оглядывая своих сотоварищей, - У кого из вас хороший подчерк, садитесь,  будем протоколы составлять…

Среди строителей БелГРЭС таким, не по годам смышленым, а значит, подозрительным, показался один из братьев Воеводиных  — Иван, который  вместе с Фомой уже вернулся с курсов повышения квалификации. И кто-то из бригады написал на него донос.  Когда Фома узнал о том, что брата арестовали, то сам пришел к Прохорову, понимая, что Иван в одиночку не совладает с трудностями будущей лагерной жизни.   И вот уже оба брата из рода Воеводиных пошли по этапу… 

В Болотном, узнал, что дети приговорены к лишению свободы, как враги народа, Георгий Воеводин,  как  коммунист с 1912 года, а также секретарь  городского комитета КПСС города Болотный тоже написал письмо товарищу Сталину.
В один из вечеров к нему в дом пришел капитан  Игорь Хохлов, который возглавлял местное отделение НКВД.
— Что-то случилось, капитан, что вы в такой поздний час пришли? — спросил офицера Воеводин.
— Меньше глаз…   Так оно, как-то спокойнее…
— Может быть вы и правы? Проходите, присаживайтесь, я готов вас выслушать…
— Я читал ваше письмо товарищу Сталину, — начал Хохлов.
— Продолжайте…
— И могу дать команду, чтобы оно пошло дальше… Но сначала хотел с вами встретиться и поговорить.
— Я вас слушаю, — сказал, закуривая папиросу,  секретарь горкома.
— Понимаете, я за свои годы службы в НКВД повидал разных людей, которые занимали и более высокие посты и видел, как их ломали, доводили до такой степени, что они сами начинали себя оговаривать и уже согласны быть не только врагами народа, но и английскими шпионами. Я многое узнал о вас, о том подвиге, за который вы получили Георгиевский крест, а также о том, как вам удалось сделать Болотный красивым и процветающим городом, даже о том, как вы относитесь к простым людям. И  как помогли моему отцу-железнодорожнику…
— Выходит, что Павел Архипович твой отец?
— Да, и если бы его посадили, то я бы сейчас не стоял бы перед вами, меня бы сразу турнули из НКВД.
— У твоего отца светлый ум.  Такими специалистами  грех разбрасываться…
— Спасибо за доброе слово, но я все равно  не советовал бы вам посылать это письмо. Тем более, что до товарища Сталина оно вряд ли вообще дойдет. Возьмите его и будем считать, что его вообще не было. А вы и дальше трудитесь. Очень вы нашему городу нужны…  И последнее. В город приехал Давид Горский с женой и дочерью. Он теперь командир полка красной армии. Сегодня встречался с вашим родственником писателем Воеводиным… Но это так, для информации…
— Я с Горскими никогда не пересекался, так что мне эта информация не интересна. А вот то, что касается Воеводина, то еще раз попрошу вас быть к нему внимательнее,  и постарайтесь уберечь от глупостей.  Он по-настоящему талантлив. А теперь ступайте, мне нужно отдохнуть…

Как пишут историки, ещё  более тяжелое положение было в те годы на землях  Западной Белоруссии, которые по  условиям Рижского мирного договора отошли к Польше.  Это касалось белорусских земель Гродненской и Брестской областей, а также западных районов Виленской,  Минской  и Витебской области.  Эти территории, включая город Вильно с рядом районов Литвы и захваченные Польшей еще в 1920 году,  были названы историками Западной Белоруссией, хотя официально числились, как «крессы восточные» и занимали почти половину территории современной Белоруссии.
Польшей  эти земли использовались, как источник сырья и дешевой рабочей силы. На территории, где проживало около 5 миллионов человек, основной отраслью промышленности стала вырубка лесного богатства Белоруссии, чем занимались польские и иностранные монополисты. В целом же по  Западной Белоруссии  в  промышленности, на лесопереработке и на  транспорте было занято лишь несколько сотен тысяч человек, а  потому основная часть населения была  безработной. Те, кто работал на земле,  были не в лучшем положении: непомерные подати, высокие цены на промышленные товары при  ценах низких на сельскохозяйственные продукты, приводили крестьян к задолжностям помещикам или  банкам. И это не считая того, что крестьяне должны были бесплатно отрабатывать определенное количество дней в году на строительстве дорог, мостов и на осушении болот.
Все это, в 30-е годы привело к подъему крестьянского движения, которое сопровождалось потравами сенокосов и даже поджогами поместий. Для их подавления посылались карательные  части полиции и войсковых подразделений. В наиболее крупном выступлении  нарочанских рыбаков (1935)  участвовало около 5 тысяч человек из 40 окрестных деревень. Причиной тому  стал запрет местным рыбакам свободного лова рыбы в озере, которое  много веков кормило семьи всего   окрестного населения и было их единственным средством к существованию.
В тех событиях, что случились на озере в 1935 году,  принимал участие молодой крестьян Евгений Скурко, уже дважды за своё свободомыслие  находившийся под арестом у польских властей. Забегая чуть вперед, скажу, что позже, после воссоединения Западной Белоруссии и Белорусской ССР, он под псевдонимом Максим Танк и, являясь  корреспондентом  газете «Вилейская правда», опубликует одну из  своих ранних поэм под названием «Нарочь» (1937), посвященную этим событиям.
Почему крестьянского парнишку так взволновали эти события? Очевидно потому, что, не смотря на статьи мирного Рижского договора о гарантиях прав национальных меньшинств, польские власти осуществляли на этих землях практически принудительную полонизацию населения наших земель, закрывая русско-белорусские школы и гимназии,  позволяя использовать разговорный национальный язык только в быту. И это не говоря уже о  религиозной  нетерпимости к православной вере. Свидетельством тому является тот факт, что большая часть православных храмов снова была преобразована в католические костелы. Любые попытки несогласия расценивались как национально-освободительное движение, и жестоко пресекалось  военно-полевыми судами.  Цифры официальной статистики говорят о наличии в Западной Белоруссии  в 1934 году  19 тюрем и печально известного концентрационного лагеря в Березе Картузской.

Почему же веками  ничего не меняется на нашей земле?  Почему белорусский крестьянин, просыпаясь утром, сначала снова выглядывал в оконце, чтобы увидеть,  чей флаг развивается над крышей управы, и  понять на кого он сегодня должен работать,  и на каком языке  разговаривать…
Правда,  население центральной Белоруссии продолжало жить в полном неведении об этих событиях. С помощью правительства СССР  в нашей республике были созданы новые отрасли: топливная, машиностроительная, химическая и станкостроения. Вскоре Белоруссия была объявлена зоной сплошной коллективизации, что способствовало  резкому увеличению объемов  товаров  сельскохозяйственного производства.
Казалось бы,  что жить  бы теперь и радоваться…

        Глава XXVI.
      ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА

23 августа 1939 года между  СССР и Германией был заключен пакт о ненападении. Казалось бы, что это благое дело, но тогда мало кто знал о существовании дополнительных и уже секретных протоколов, подписанных обеими сторона, как приложение к пакту о ненападении и согласно которому Западная Беларусь и Западная Украина признавались сферой интересов СССР.
Правда, начиная с сентября 1939  немецкие войска неожиданно   начинают занимать города Польши и вскоре сами вышли к границе Западной Белоруссии.
Именно это  и заставило Красную Армию начать уже свой и встречный поход на территорию Западной Белоруссии, названный, как освободительный, хотя советские войска практически не встречали там  особого сопротивления польской армии, как и радости Западно-Белорусской знати…
После чего с Германией  был заключен новый договор и подписаны те  самые секретные приложения, но  уже не столько о дружбе, сколько о новом размежевании границ.
На землях Западной Белоруссии стали в срочном порядке решать вопрос о власти, то есть о  её вхождении в состав БССР, а также о конфискации помещичьих земель, национализации банков и крупных предприятий промышленности.
С этой целью, в ноябре 1939 года Верховный Совет СССР и сессия Верховного Совета БССР приняли  законы о включении Западной Белоруссии в состав СССР и воссоединения её с БССР, а также созданы новые органы власти на местах: сельские, районные, городские и областные Советы, а вслед за этим  сразу же  начали создавать партийные и комсомольские организации.
Сама же территория бывшей Западной Белоруссии была поделена на пять областей: Барановичская, Белостокская, Брестская, Вилейская и Пинская.  В эти области из Москвы были направлены руководящие работники и специалисты по организации реконструирования  промышленных предприятий и становления коллективных хозяйств, работы больниц и школ,  а также учреждений культуры.

Именно сюда был в декабре 1939 года из Москвы был направлен военспец Давид Ааронович Горский с целью организации работ по строительству новых пограничных укреплений. Он выехал в Брест с женой, оставив дочь в Болотном, где она  вот уже  два года, как   преподавала  и сама же руководила  школой  художеств. У нее даже появился настойчивый ухажер – знакомый нам офицер НКВД  Игорь  Хохлов. Он был из поколения тех, кто свято верил в непогрешимость советского руководства и готов был жертвовать всем ради достижения поставленной перед собой цели. Правда, когда он понял, что красавица Натали Горская его принципиально не замечает, то однажды взял грех на душу и напомнил ей о её  дворянском происхождении и о той беде, что  однажды может свалиться на её родителей, не иначе, как немецких шпионов, да и на весь род Горских. 
Искренняя тревога  за отца и мать, заставили Натали ему уступить… В результате после свадьбы  Хохлов въехал в ее дом, а еще через год, в ноябре 1040 года  она родила ему сына, названного Викентием Горским. Уж больно офицеру НКВД не хотелось,  чтобы его сын оставался Хохловым, а вот фамилия Горский ему всегда нравилась.
Договорились, что в начале лета Натали поедет в Киев, чтобы там, в синагоге, совершить обряд обрезания над сыном. Выбрали Киев специально, чтобы никто из сослуживцев Игоря  по НКВД не узнал об этом.
Утром 21 июня 1941 года таинство обрезания над Викентием совершил  еврейский раввин, а ещё через час они вместе услышали, что без объявления войны, немецкие войска на рассвете воскресного дня перешли границу СССР. Теперь Натали надо было думать, как с сыном вернуться домой и что будет с родителями, которые оставались в Бресте.

Теперь о самом Горском. Еще год назад (июль 1940) Белорусский Особый военный округ, к которому был прикомандирован Горский был переименован в Западный Особый военный округ со дополнительным включением в его состав войск, располагавшихся на территории Смоленской области.
В этой связи военспецу Горскому предстояло контролировать ход строительства новых аэродромов и дополнительных оборонительных сооружений, а также до укрепляя  и оснащая новым боевым вооружением построенные ранее. Ему каким-то образом удалось избежать массовых репрессий командного состава белорусского округа, а в результате хорошо подготовленных и технически образованных офицеров было недостаточно, чтобы успеть в короткий срок укрепить старые и выстроить новые оборонительные сооружения, а потому Горскому приходилось самому за всем наблюдать, выезжая  каждый раз на новые участки работ. Давид, имея друзей, был осведомлен об истинном положении дел на границе,  и его действительно беспокоил на данный момент лишь  Белостокский  выступ, где были размещены новые дивизии, а строительство необходимых укреплений лишь начинало разворачиваться.
Тогда он напрямую обратился в Белостокский областной комитет коммунистической партии Белоруссии, чтобы помогли с людьми на строительстве оборонных укреплений. Там посоветовались с республиканским комитетом КПСС в Минске, а те связались с Москвой, попросив более не присылать  им военспецов-паникеров,  ссылаясь на то,  что  между Германией и СССР подписан пакт о ненападении…
После чего  Давид Горский на какое-то время оказался под домашним арестом.
Через два месяца, то есть 22 июня 1941 года немецкая группа армий «Центр» (около 50 дивизий), сконцентрировав свои силы на флангах того самого «Белостокского выступа», о чем предупреждал военспец Горский, прорвала оборону советских войск на северо-востоке от Сувалок и в районе Бреста, а затем,  при поддержке авиации  двумя танковыми колоннами пошли в направлении Вильнюс-Минск и Брест-Минск, тем самым отрезав 11-ти  советским дивизиям саму возможность выхода из окружения.
Уже известно, что, не сумев взять сходу Брестскую крепость, против многонационального отряда пограничников немецкое командование  бросило целый армейский корпус. Его защитники, во что вообще трудно поверить, продолжали сражаться, когда бои шли уже на подступах к Смоленску.
Когда  военспец Давид   Горский, по приказу командования,  сумел добраться  до Москвы,  то уже там узнал о том, что  большая часть тех войск, что он мог спасти,  уже погибла, что лишь немногим  удалось тогда выйти из окружения, а оставшиеся в живых,  если не попали в плен, то ушли в партизаны. Там же он  узнает и о том, что захвачен  Минск, а бои, с превосходящими силами противника, идут в районе Борисова, где курсанты Борисовского танкового училища вместе с бойцами 1-й Московской мотострелковой дивизией и народными ополченцами более двух суток сдерживают танковые колоны войск генерала Гудериана, что  позволяло советскому командованию создать новую линию обороны по Западной Двине и Днепру, а затем  начать подготовку по  нанесению  и первого  контрудара в районе Орши.
Именно туда и направляют Горского, которому по поручению Ставки Верховного Командования  предстояло отвечать за проведение испытаний опытной  батареи реактивных установок («Катюш»).  Почему ему?  Военспец Горский,  изучив ситуацию, предложил  Ставке  нанести  первые удары ракетных установок по железнодорожной станции Орша, где к этому моменту было сосредоточено большое число военных эшелонов с немецкой  бронетехникой, готовящейся для транспортировки  на подступы к  Москве.  А уже после того, как новая техника удачно отработала,  последовало и само контрнаступление, отбросившего врага на 30 километров.
Несмотря на радость первого успеха, единственное, что серьезно беспокоило Горского, так это потеря связи с любимой женой. Он будет еще долго продолжать искать её, так никогда и не узнав о её трагической судьбе. Но об этом чуть позже.

В эти дни советским войскам было приказано осуществить  Лепельский  контрудар, который являлся частью Витебского сражения.  Прибывший в войска новый командующий Западным фронтом маршал С. К. Тимошенко в своей Директиве № 16 в ночь на 5 июля приказал:
«Подготовить контрудар 7-м и 5-м механизированными корпусами во взаимодействии с авиацией в направлениях Островно и Сенно, для чего 7-й механизированный корпус сосредоточить в районе Лиозно и 5-й механизированный корпус в районе Девино, ст. Стайки, Ореховск. Успех развивать 7-м механизированным корпусом в направлении Камень, Кубличи и 5-м механизированным корпусом — на Лепель…
Начало наступления намечалось на утро 6 июля.
14-я танковая дивизия, начав наступление,  так и не смогла преодолеть поставленный им рубеж и выполнить свою боевую задачу. 
По итогам боев   командующий 20-й армией генерал-лейтенант П. А. Курочкин доносил тогда маршалу С. К. Тимошенко: «Отсутствие успеха в корпусе объясняю неумением командования организовать бой, отсутствием взаимодействия между артиллерией и танками, слабой работой штабов, недостаточной поддержкой и прикрытием со стороны авиации, позволяющей авиации противника безнаказанно бомбардировать части корпуса». 
Вот и сказались первые результаты того, что 75% командиров полков и даже дивизий занимали свои должности менее одного года. То есть,  не имея практического,  а тем более маломальского боевого опыта руководства такими крупными боевыми подразделениями,  их приказы часто приводили  к напрасной гибели сотен тысяч наших бойцов.
В это же время  18-я танковая дивизия вела бой за Сенно с передовым отрядом немецкой 17-й танковой дивизии. И здесь, не дождавшись поддержки со стороны 14-й дивизии,   она  вынуждена оставить Сенно противнику.
Тот контрудар закончился, как вы уже понимаете,  неудачей.  Сковав действия советских войск, немецкий 39-й мотокорпус тремя дивизиями в районе Уллы форсировал 8 июля Западную Двину, а 9 июля 20-я танковая дивизия  ворвалась в Витебск.
Сегодня уже известно, что с обеих сторон в том  сражении под Сенно участвовало  1500 танков, что было даже больше, чем в знаменитом  последующим танковом сражении под Прохоровкой в 1943 году, но вся проблема в том, что это сражение не закончилось нашей победой, а потому о нём  никто и не вспоминал более.

С большим трудом и дважды чуть не попав в плен, Горский добрался до  Могилева, который уже более трех недель отражал многочисленные атаки врага.
Военспец  Давид Горский нашел командира 127 стрелковой дивизии генерал-майора Романова на заседании с партактивом города и теперь внимательно слушал доклад начальника штаба дивизии.
— После неудачных попыток прорвать оборону города лобовым ударом, потеряв более 30 единиц бронетехники и 3 самолета, сегодня ночью немецкие войска, форсировав  Днепр севернее и южнее Могилева, окружили город.
— Вы уже поставили в известность кого-либо из Ставки? — поинтересовался у начальника штаба один из представителей партактива города.
— Уже три дня, как со Ставкой нет связи, — ответил ему сам командующий дивизией, отвечающей за оборону города. — Поэтому нам с вами сегодня предстоит решить вопрос о наших дальнейших действиях.
— Как можно обсуждать то, что уже решено в Москве? — недоуменно произнес тот же властный голос. — План обороны утвержден и вам, как военным, необходимо его выполнять.
— Караульный ко мне, — громким голосом произнес генерал. И когда, охраняющий зал заседания солдат вошел, Романов скомандовал ему. — Рядовой, передайте товарищу из партактива свою винтовку, чтобы ему  лично было чем оборонять город.
— Вы что такое говорите, не надо мне никакой винтовки, — сказал он, поднимаясь и отступая к двери. — Цирк, понимаешь, устроили, я буду  на вас жаловаться…
И вышел.
— Часовой, вы свободны, — сказал командующий и солдат вышел.
— Разрешите мне, как спецпредставителю Ставки поделиться с вами последней информацией,  — произнес Горский, вставая.
— Слушаем вас, — произнес в ответ генерал-майор Романов.
— Вам, как я уже понимаю, ещё не известно о том, что Витебск  оставлен и немецкий войска  атакуют Смоленска…
— Вы хотите сказать, что мы уже за линией фронта? — произнес кто-то из народного ополчения.
— 200 километров от линии фронта – это уже глубокий тыл, — закончил Горский.
— Что у нас с боеприпасами? — спросил Романов.
 — Сегодня утром у защитников города осталось не более трех патронов на душу. И это не считая полного отсутствия продовольствия,  — ответил начальник штата.
— Что предлагаешь,  военспец? — спросил Романов у Горского.
— Конечно, мы можем здесь все погибнуть, к этому все и идет. Если нет патронов, то с чем сражаться, голыми руками? Можно и голыми руками, можно грызть врага зубами… Но, что стоит подвиг, если он совершается лишь ради славы  и не дает результата.  Мне же думается, что важнее сохранить оставшийся в живых  и ещё  боеспособный состав Красной Армии,  чтобы со временем снова вернуть себе этот город,  и саму страну…
Через два дня, так и не сумев восстановить связь со Ставкой,  генерал Романов, на свой страх и риск, отдал  приказ к вынужденному отступлению. 

И ещё.  В это самое время в десяти километров от Болотного высадился немецкий десант. Людей в военной форме  увидел участковый милиционер  Евсей Утенок, который возвращался из отдаленной деревни. И лишь услышанная им немецкая речь вернула милиционера в действительность.  Проследив за ними и, убедившись, что они пошли в обход озера, участковый решил бежать  через болото за подмогой.
Молодой охотник Ефим Марецкий, ранним утром отправившийся на охоту, наткнулся на участкового в тот момент, когда над болотной  жижей оставалась лишь его голова.
Так уж случилось, что Ефим не возлюбил милиционера, когда узнал, что тот  ухаживает за девушкой которая нравилась и ему - Тосей, но в данной ситуации, почти без размышления, он  протянул участковому  свой карабин и в последний момент успел вытащить Утенка на сушу.
— Там, там… - начал участковый.
— Кто там?  Медведь? – допытывался охотник.
— Нет, там… - упрямо мотая головой, силился сказать напуганный милиционер. – Там…немцы… Диверсанты… Я видел, как они утром спустились на парашютах.
— Может быть, наши? – допытывался  у него Ефим.
— Они на немецком языке разговаривают, а  меня мама учительница, я понимаю…
 — И куда они могут  идти?
 — Не знаю…  Идут осторожно, но часа через два озеро обойдут и наткнутся на одноколейку…   А там недалеко и мост через Днепр…
—  Плавать умеешь? – спросил милиционера охотник.
 — Да…
— Тогда поплыли, сумеем опередить их на час.
— А как же подмога?
— Какая подмога?  Сколько, кстати,  десантников?
—  Я насчитал семерых…
— Поплыли…

И пока они переплывали на противоположный берег два слово о Ефиме Матецком. Он был из семьи старообрядцев, а потому крепкий парень промышлял  рыбалкой и охотой.
Девушку Тосю, он увидел год назад. В тот день она  пошла   на болото за клюквой,  да  и заблудились, а потому и заголосила… Он  услышал и вывел её к дороге на Болотный.   И пока какое-то время шли вместе, Ефим  понял, что  влюбился в неё, хотя знал, что семья не даст разрешения на их брак, тем более, что невесту парню уже подобрали из своих.  А потому уже после он, часто украдкой,  приходил в Болотный,  и издали, благо, что глаз был зоркий, наблюдал за девушкой. Тогда же и увидел, что участковый милиционер оказывает ей знаки внимания: то цветов принесет, то угощает чем-то, а потом они идут вместе гулять…
И вот теперь он спас того, кто ухаживал за девушкой, в которую он влюбился.
Вскоре они выбрались на берег.  Ефим быстро надел  сухое белье, которое вместе с карабином держал над головой,  пока переплывал озеро.
Участковому снимать обмундирование было бесполезно, оно было мокрым уже тогда, когда он оказался в болотной жиже. К тому же, в болоте он оставил и оба своих сапога.
— Передохнем немного и пойдем, — начал охотник. – А пока проверь свой револьвер…
— А чего это ты  здесь раскомандовался? – начал Евсей.
— Начинается…
— И ничего не начинается,  — продолжал заводиться молодой милиционер.
— Дурак ты, хоть и при исполнении,  – спокойно произнес  Ефим, поднимаясь с земли.
— Да я тебя… —  тут лейтенант  даже схватился было за кобуру.
— Я… тебя…  Ты сейчас в болоте уже сдох бы.  Хрен с тобой, командуй…
И тут Утенок впал в ступор. Он вдруг осознал, что не знает ни места, где они  сейчас находятся, ни того, как им вдвоем этот десант остановить…
— Ладно, говори, что мне делать…  — произнес он.
— Просьба будет только одна: слушай и точно выполняй то, что я тебе буду говорить. И никакой инициативы… Ты понял? — переспросил охотник.
— Понял, – буркнул в ответ участковый.

Ну а дальше… в это трудно поверить, но прекрасно знающий свою землю,  Ефим, словно был на охоте,  стал поочередно выбивать десантников.  Сначала тех, что сами вышли на открытую  железнодорожную насыпь.  А потом  он забрался на могучую ель и успел свалить еще двух десантников, которые, не понимая, откуда раздаются выстрелы, начали выстрелами из своего автоматического оружия превращать в  крошево кусты по бокам одноколейки.
Да так шмаляли, что участковый  не мог поднять головы.  И в какой-то момент Утенок  испугался и,  вскочив на ноги, побежал…
Пока Никита сползал с дерева, пока неслышно подбирался к немцам,  оставшиеся диверсанты уже нагнали милиционера и  теперь, очевидно, уточняли, куда ведет эта узкоколейка.
Испуганный участковый что-то им отвечал,   но  Ефим не осуждал милиционера, понимая, что тот просто хочет выжить. А потому, выбрав подходящий  взгорок, он неспешно разместился, готовясь к бою. Парню  сейчас нужно было успеть сделать, как минимум два выстрела и, конечно же,  постараться спасти жизнь Тосиному ухажеру.
Выручило одно… Жиган, который использовал Матецкий, был предназначен медведю,  а тут ещё оба немца  оказались на линии его огня.
Как только он выстрелил, то  кубарем скатился в овраг. И вовремя,  потому, как по взгорку, где он  только что лежал, ударила автоматная очередь третьего и последнего немца.
Казалось, что  с ним еще можно было бы повоевать, но выпущенная в немцев пуля была последней.
Оставался отцовский тесак, но с ним против автомата не очень-то повоюешь.
Вскоре, последний из диверсантов, в бинокль  увидел чуть выступавший  из берлоги  ствол  карабина,  притаившегося советского бойца.
Немец  полз осторожно и тихо, а когда до  оставалось не более трех метров, он бросил  туда  гранату.
Когда все стихло, то,  уже не таясь, он, а это был офицер и руководитель диверсионной группы, в полный рост  подошел к берлоге зверя, чтобы увидеть поверженного противника, доставившего ему столько проблем.
И нагнулся, чтобы разглядеть того, кого он  убил в медвежьей берлоге.
В этот-то момент ему на спину, с сосны, в корнях которой и было лежбище зверя, с отцовским тесаком спрыгнул Ефим.
Немец просел,  и хотел было натренированно скинуть противника, но в этот момент почувствовал острую боль от тесака, который уже глубоко вошел  ему под лопатку, доставая само сердце диверсанта.
Охотник застал  участкового  еще живым.
Два немца, прошитые одной пулей лежали рядом.   Милиционера, за ненадобностью, добил  уже офицер.
- Найди Тосю Свешникову на Осинторфе… скажи ей, что я её любил… - это были его последние слова.
Уже стемнело, когда  Никита, неся на руках тело убитого милиционера, увидел  горящие огни Болотного.  А вот  Тосю он так и не увидел, она  вместе с подругами   добилась, чтобы ее направили на курсы медицинских сестер и её след затерялся в круговерти начавшейся, пожалуй, что самой страшной войны…

Одно можно сказать однозначно, при всех потерях и наших ошибках, двухмесячные оборонительные бои на территории Белоруссии разрушили саму идею  Вермахта о «молниеносной войне» и дали возможность Ставке Верховного командования подготовиться к встрече  немецких войск на московском направлении. Но после этого  жертвенного подвига простых солдат и офицеров, уже белорусскому народу, вновь оказавшемуся в оккупации,   три последующих года пришлось вести  уже свою партизанскую войну.  Один из отрядов был сформирован в Болотном и его возглавил секретарь горкома партии Григорий Воеводин.

Тут следует сказать нечто очень важное. Дело в том, что с началом немецкой оккупации, Белоруссия снова была разделена.  Все Северо-западные районы Брестской и Белостокской областей  вновь присоединили в Восточной Пруссии.  Южные районы подчинили рейхскомиссариата Украины, а центральная часть была подчинена нуждам оперативного обеспечения тыла группы армии «Центр».
Перед  гражданской властью  оккупированной Белоруссии, которой  подчинялась собственная полиция, стояли задачи организации продовольственных и фуражных поставок для армии, а также мобилизация местного населения на хозяйственные и строительные работы для нужд  немецкой армии.   Причем заметьте, сама Белоруссия, её потенциальные  способности к национально-государственному строительству, как пишут историки, немецким командованием даже не рассматривалось по причине «слабости этнического самосознания», а поэтому в силу вступил план тотальной экономической эксплуатации нашей республики и, по мере возможности, постепенное уничтожения её коренного населения.  Но внешне все выглядело очень благообразно. Весной 1942 года, после того, как все колхозы были распущены,  было объявлено о проведении земельной реформы, а проще говоря, земля и инвентарь колхозов перешли в семейное пользование крестьян, которые теперь свой урожай должны были поставлять на нужды армии. Аналогичное требование предъявлялось к промышленным предприятиям и транспорту.  Затем из числа лиц белорусских национальности, связывающих свои надежды с фашистской Германией и встречавшие их войска с хлебом и солью, была создана «Белорусская национальная самопомоч» (БНС), которая должна была  решать вопросы трудоустройства населения, а более составлять  списки жителей для их отправки на принудительные работы в Германию.  БНС пыталась  также заниматься вопросами образования и формированием  у молодежи национального духа, а также  способствовала открытию на наших землях церквей.  Они же создали и  «Вольный корпус самообороны» для борьбы с партизанами, которые начали о себе напоминать, а главное, с целью собственной безопасности.

Вскоре и на улицах Болотного появился  свой первый полицай. Им стал, сбежавший во время авиационной бомбардировки эшелона, Фома Воеводин. Случилось это следующим образом. Эшелон, который перевозил заключенных вглубь страны,  вынужден был остановиться, так как авиация разрушила мост буквально в ста метрах от головного вагона, пока думали и гадали, что делать в небе появились парашютисты немецкого десанта. Вот тогда-то Фома камнем разбил голову, лежавшему  к нему спиной и отстреливавшемуся от десанта, офицеру сопровождения,  и, завладев его личным оружием,   успел  переплыть реку и уйти  в лес.  Через три месяца он объявился в Болотном.    Узнав, что нет никого из Литвиновых и Горских, кто что-либо о нём знал, он  сам пришел в немецкую комендатуру, предложив свою помощь в  борьбе с ненавистными ему Советами.  И начал буквально лютовать, вымещая на простых людях  всю злобу, накопившуюся в нём за время  нахождения в заключении.
Командиром партизанского отряда, что находился на одном из островов среди непроходимой топи, как мы уже сказали, был секретарь горкома Болотного Георгий Воеводин. Этот отряд, как и многие иные в Белоруссии был скомплектован из числа попавших в окружение красноармейцев, партийных и советских активистов, а также из местных жителей-добровольцев.  Рядом с ним воевал, став командиром разведки  и знакомый  нам капитан  НКВД Игорь Хохлов, который пришел в отряд вместе со своей женой Натали Горской и подросшим сыном.  И теперь  Натали,  хорошо знавшая немецкий язык, была первой помощницей у Воеводина.
Вскоре до отряда дошла молва о лютости  в Болотном некоего Воеводина.  Отправили в город людей, а те, вернувшись, всё подтвердили. И тогда командир отряда попросил Игоря Хохлова выкрасть этого полицая и доставить в отряд для совершения суда над ним.
Воеводин, честно говоря, немного удивился, когда признал в том полицае собственного сына.
— Как же так, Фома?  Ты и в этой форме? — все ещё недоумевал Воеводин старший.
— Боишься, что тебя свои же за это доверия лишат или даже к стенке поставят? — бросил в ответ Фома.
— Я уже давно и ничего не боюсь. Вот только понять не могу,  где  я недосмотрел, что у меня родной сын иудой стал…
— Иудой, говоришь? Знал бы ты, батя, как там ломают, как генералы, знаменитые на весь мир ученые и партийные работники сами начинают оговаривать себя и сознаваться в том, что они немецкие или английские шпионы, лишь бы только прекратили эти  бесконечные ночные пытки…              — Это я понимаю, но, вернувшись  живым, можно было бы забыть об этом, как о страшном сне,  а не лютовать, насилуя и занимаясь мародерством.
— Поздно мне мораль читать, скажи, пусть быстрее к стенке ставят…
— Скажи хотя бы, что с Иваном? Ведь вас вместе забрали…
— На пересылке его перевели в другой отряд. Краем уха слышал, что там  только  ученые и  конструкторы… Может быть, он еще и жив,  не знаю…
— А ты, что случилось с тобой?
— Лучше тебе  всего этого не знать, а то, как бы ты сам не возненавидел эту большевистскую власть,  за которую сейчас кровь проливаешь. И не затягивайте с расстрелом, я уже давно спать по ночам не могу, всё,  мною убиенные, перед глазами стоят…
На рассвете командир отряда вместе с сыном, который нес лопату,  ушли на болото. Через какое-то время раздался глухой выстрел, затем откуда-то шарахнулась   жуткая черная птица и вскоре  над  лесом  снова опустилась могильная тишина.

Затем была крупная победа Красной Армии под Москвой, разгром немецких войск под Сталинградом и вот уже в ходе начавшейся наступательной операции, советские войска приблизились к территории Белоруссии.
Вот тогда-то в районе Сурожских болот, на стыке немецких армий группы «Север» и «Центр»  в линии обороны противника была пробита брешь, которую назвали «Витебские ворота» и которую стали активно использовать не только для оказания помощи белорусским партизанам, но и для переброски в тыл противника разведывательных  и диверсионных групп.  Более того, в сентябре  1942 года был создан Белорусский штаб партизанского движения, а сами, ранее разрозненные отряды,  переформировывали в партизанские бригады и соединения. Теперь они имели централизованное руководство и регулярную связь с советским  тылом. Известно, что к концу 1943 года под полным или частичным контролем партизан находилось более половины территории Белоруссии. 
Добавьте к этому неоценимую роль подпольщиков, которые выводили из строя целые цеха заводов и электростанции, вредили и не выпускали из депо паровозы, уничтожали главарей националистического движения. Не говоря уже о том, что разведчикам-подпольщикам удалось раздобыть и сообщить советской разведке  боевые и тактико-технические характеристики танков «пантера» и «тигр», а  также расположении штабов и складов для последующих ударов по ним советской авиацией. Но за этот успех  пришлось  заплатить большой кровью. Пойманных партизан жестоко пытали. Большая часть из них погибла в газовых «душегубках», на виселицах, в лагерях смерти.  Карательные экспедиции против партизан были направлены и против мирных жителей, которых  могли лишь заподозрить в связях с  партизанами или оказания им помощи.  В результате этих карательных экспедиций были сожжены десятки деревень и уничтожено свыше десяти тысяч мирных жителей. Некоторые деревни подвергались сожжению по несколько раз. Во время одной такой карательной операции в деревне Хатынь были заживо сожжены 149 её жителей, в числе которых было 75 детей.  Забегая чуть вперед,  скажу, что после войны эта деревня так и не возродилась, но на её месте был открыт монументальный комплекс Хатынь.
Было и ещё нечто, что принесли на нашу землю немецкие войска. Это – гетто для еврейского народа, который уже ряд веков жил на этих землях.  Но если быть объективными, то кроме известных погромов, ещё во время   войны Красной армии  с белополяками,  происходило и то, что позже назвали  этническими чистками, объектом в которых, в основном, были евреи.
Оказалось, что сих пор не удалось выяснить точную дату их создания. Но в  актах «Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков» от 22 марта 1945 года часто встречалась информация  о том, как немецкие войска, в тот или ином городе, сгоняли все еврейское население в один из домов. Такой дом охранялся полицейскими, а сами дома  были обозначены желтыми крестами, наклеенными на окнах.   Известно и то, что немцы  выдавали узникам гетто  по 50 граммов хлеба в день, но были случаи, когда люди несколько дней оставались без еды.   У узников при аресте отбирались все ценности и хорошая одежда. И в любую погоду под охраной полиции, их гоняли строем на работу.
В Белоруссии таких гетто было несколько, почитай в каждом крупном городе, так как в республике жило много евреев.
Было гетто и в Минске. В одном из них оказалась жена Горского - Ева, которая после того, как их эшелон, направляющийся в Москву, сразу же за Минском был остановлен немецким танком, который стоял  прямо на железнодорожных путях. Так Ева попала в плен, а затем и в минское гетто.
Надо заметить, что оккупанты использовали в Белоруссии различные варианты мест принудительного содержания евреев. Но в любом случае оно заканчивалось расстрелом. Указание на национальность у евреев выносилось на обложку удостоверения личности (это могла быть первая буква слова "jude" ("еврей") на немецком или слова "жид" (по-русски). Второй важной мерой по идентификации и обособлению евреев от остальных групп населения являлся приказ об обязательном ношении ими специальных опознавательных знаков. Эта мера имела огромное моральное значение, наглядно ставившая евреев на положение изгоев. Желтые звезды (шестиконечные) или круг ("лата") являлись двумя основными формами опознавательных знаков, нашивавшихся на одежду.
Еву выдало и то, что в её сумочке нашли фотографию, на которой она была изображена вместе с Давидом, который был одет в  форму офицера Красной Армии достаточно высокого ранга.
А потом начались картины ужаса, которые  почти каждый день происходили на её глазах.  Первое, что её потрясло до глубины души это то, что когда они грелись  у небольшого костра, один из еврейских мальчиков  неожиданно запел советскую песню. Стоявший рядом немец  просто толкнул  его в огонь…
То, что она вместе с другими узниками пережила, мы можем лишь предполагать. Известно, что вскоре к их гетто  прибыло  подразделение айнзатцгруппы «В» и они  вместе с полицаями   выгнали  всех евреев на улицу и затем вели, чуть ли не через весь город, к заранее приготовленному месту расстрела.  Уже там людей группами  загоняли в ямы, приказывая ложиться, после чего убивали, а детей часто закапывали живыми.
Есть свидетельства и того, что расстреливая, немцы очень торопились, так как боялись появления партизан.  И для этого были основания.  Как правило, молодые еврейские юноши часто и жестоко мстили за смерть своих родных и любимых, объединяясь для этого уже в собственные боевые  группы мщения. 
Воистину, гетто стали настоящей  катастрофой  для евреев,  проживающих в Белоруссии.  Этот геноцид  привел  к тому, что почти полностью  сначала было ограблено, а затем уничтожено почти всё население еврейских местечек.
Но, возвращаясь к роли партизанского движения, могу однозначно сказать, что именно оно существенно помогло подготовить освободительные операции советских войск в Белоруссии.  Сначала в проведении «рельсовой войны» (август-сентябрь 1943), а затем и при проведении наступательной операции «Багратион». 
Буквально два слова о проведении операции «Багратион».  Дело в том, что при проведении наступательных операций в самом начале 1943 года на  линии фронта образовался выступ, который назвали «белорусский балкон». Его удержанию немецкое командование придавало особое значение, так как он прикрывал возможные удары советской армии на  восточно-прусском  и  варшавско-германском направлениях. Они даже назвали эту линию своей обороны словом «Фатерлянд» (Отечество), сознательно подчеркивая, что она защищает на этом участке фронта и саму Германию. И немцы действительно имели возможность, да и время, возвести на белорусской земле мощные оборонительные сооружения, которые приступом взять было практически невозможно. И это не считая того, что каждый немецкий  солдат имел там индивидуальный броневой щит для ведения огня по противнику.
И тут в Ставке Верховного Главнокомандующего, раздумывая, как им обвалить этот «балкон» кто-то  снова вспомнил про бывшего белого офицера Горского и о  том, что он сам из этих мест. Полковник Горский был срочно переброшен к линии фронта на самолете и уже там встретился с маршалом  Григорием Жуковым, который и координировал здесь наступление советской армии войсками четырех фронтов. 
Они встретились ранним утром на берегу небольшой реки.
— Что можешь посоветовать нам, военспец? — задал вопрос маршал.
— Могу сказать однозначно, что балкон «Фатерлянд» с ходу не взять. И людей положите, и задание Ставки  к поставленному времени не выполните…
— Чтобы это сказать,  не обязательно было прилетать сюда из Москвы, — буркнул Жуков.
— Согласен, товарищ маршал. А поэтому предлагаю вам следующее направление для возможного наступления…
— И куда же нам предстоит идти? — задал  очередной вопрос маршал.
— Прямо… Через эти болота и леса…
— Шутки шутить изволите?
— Почему же… Я с детства сам ходил по этим болотам.  Дед делал нам болотные мокроступы.    Мы с  ними  даже бегать по болоту могли. А лес, который вокруг, даст  вам материал для настила гатей уже для тяжелой техники.  Я уже посчитал. Для того, чтобы выйти в тыл немца нам понадобиться примерно месяц на проведение всех подготовительных работ. Но это будет месяц без лишних и ненужных жертв лобовой атаки…  А в августе, когда болота подсыхают,  можно будет  войти немцам  в тыл,  а  затем, ударить  по флангам.  А пока надо делать вид, что вы собираетесь наступать на  другом направлении.
Жуков какое-то время молчал, внимательно вглядываясь в противоположный берег. Легкий ветер, словно по его просьбе,  развеял утренний туман,  и картинка леса стала более четкой и не такой пугающей… Маршал вдруг  словно бы почувствовал, что лес готов принести себя в жертву…
— А вы, товарищ военспец,  случайно,  не тот ли Горский, который при обороне крепости Осовец вызвал огонь артиллерии на себя и был за проявленную смелость удостоен Георгиевского креста?
— Так и вы, товарищ маршал, с Георгиевскими крестами в той войны вернулись… — ответил Горский, улыбаясь.
По распоряжению маршала Жукова на этом участке фронта тайно стали готовиться к проведению этой операции.

Примерно в это же время в Болотной на легковой  машине в сопровождении машины охраны приехало несколько офицеров  немецкой военной разведки (Абвер). И, не задерживаясь в городе, сразу же проехали к замку.
Старик-сторож, служивший в нём еще до революции, доживал в  сторожке свой век. Замок после революции изрядно разграбили, но несколько комнат музейные работники сохранили. Вот их-то и заняли немецкие офицеры. Охрана обнаружила старика, и привел его в здание.
— Митрич, неужели ты еще жив? — раздался знакомый старику голос одного из офицеров.
Старик прищурился и вскоре понял, что видит перед собой сына покойного князя Николая Литвинова – Людвикаса, правда,  уже в немецкой форме.
— Вижу, молодой князь, что и вы в добром здравии, — ответил старик, чуть склонив голову.
— Расскажи, что стало с моим отцом после нашего отъезда в Париж? — задал офицер вопрос старику.
— Его забрали люди, которые называли себя чекистами. А потом они вернулись и перерыли весь ваш замок, очевидно, в поисках сокровищ, но ничего путного не нашли, а потому просто подожгли его… Когда они уехали, я со своей женой сумел потушить пожар… Но вашего батюшку я более не видел и ничего о нем не слышал. Знаю только, что расстреливали тогда чуть не каждый день…
— А кто из  местных служил в ЧК? — задал свой следующий вопрос Людвикас.
— Наших там не было, если только в помощниках, а  в основном это были пришлые люди. Помню, говорили, что  начальником  был  некий Хохлов. Он, как я слышал,  взял за себя  дочку Давида Горского Натали, а потом и вовсе переехал жить в их дом…
— Тебе что-нибудь нужно, старик? — произнес офицер,  о чем-то задумавшись.
— Гроб для себя я уже приготовил, думаю, что недолго мне жить осталось.
— Как скажешь, но в любом случая, я рад был тебя увидеть, ступай…

Утром следующего дня легковая машина затормозила у дома Горских. Людвикас вышел и прошел в дом, который оказался пустым. Заметил на стене фотографию этого чекиста с Натали и их ребенком. Но сказать, что глаза Натали, с которой он практически вместе рос,  светились счастьем, не мог. Потом Людвикас внимательно осмотрел весь дом и вскоре ему на глаза попал, очевидно, что оброненный в пешке и затертый чуть не до дыр,  небольшой блокнот. Он его развернул и внимательно перелистал несколько страниц. Память его не подвела, хозяин этого блокнота нашел в этих болотах, не иначе, как месторождение нефти. И, положив блокнот в карман, Людвикас покинул дом Горских.

Так случилось, что очень быстро народ, как я уже сказал, ранее скованный общностью созидательной цели,  вмиг размежевался. Причин тому были самые разные. Бывало так, что не только соседи, но и внутри семей часто братья, или отцы и дети становились по разные стороны той войны.
А тут два школьных друга, Кирилл  и Роман, наведя друг на друга ружья, встретились на окраине Болотного..
— Ты? Полицай? – еще не веря своим глазам, спросил   Кирилл у друга.
— Сам видишь, что спрашивать,  — отвечал Роман. - Это у тебя никого нет, маму схоронил, а отец на фронте. А у меня мать, сестренка младшая. Ушел бы в партизаны – их бы всех расстреляли…
— И что убивать приходилось? – продолжал вопрошать Гасюта бывшего друга.
— Сначала  мимо стрелял, потом заметили, самого чуть не убили…
 — Лучше бы убили! – неожиданно произнес Кирилл.
— Ты прав, лучше бы убили, потому, как потом я ещё больший грех совершил…
— Что же ты, друг мой закадычный,  такого натворил?
— Ты Катю Измайлову из нашего класса помнишь?
 — А причем здесь Катя, она же перед войной в Могилев учиться уехала.
 — Она там с подпольщиками связалась и ее  к нам в Болотный направили для организации подпольной молодежной организации, а при ней были листовки.  Потом пытали её долго, но я слышал, что она немцам  ничего не сказала. Тогда  всем объявили, что она будет повешена… Ну, а перед самой казнью с вечера ее полуживую к нам в управу привезли, чтобы полицаи могли ею потешиться…
— Потешился? – тихо спросил Кирилл.
Роман молчал.
— Какая же ты сука, тебя убить мало… —   произнес Гасюта.
— Убей меня, Кирилл…  — вдруг воскликнул Роман, опускаясь перед другом на колени. – Ведь это еще не самое страшное… Они заставили меня самого  петлю ей на шею надевать, я же и табуретку у неё из-под ног выбил… Пожалуйста, убей меня… Сволочь я, сволочь я последняя… Очень тебя прошу, не могу я теперь ни жить ни спать, всё её глаза вижу… Об одном только прошу, понимаю, что не смею, но в память нашей дружбе. Сделай только так, чтобы никто не узнал о моей смерти. Прикопай без одежды, чтобы никто не понял, что это труп полицая, а родные пусть думают, что я  пропал, пусть надеются, что жив…
Долго размышлял над просьбой соседа и самого близкого ему на всем белом свете человеке,  молодой партизан Кирилл. Вскоре в лесу раздался одиночный выстрел, который вспугнул несколько ворон.
И больше о судьбе  Романа  никто не слышал. Для родителей  же он стал  считаться пропавшим без вести.

Жила в Болотном и семья  раскулаченного после революции крестьянина Егория Харкевича. У него было  два сына, которых он, в самом начале войны, спрятал в  лесу. Жинка  его умерла еще до задолго войны, а потому  толком воспитанием   детей заниматься было некому. В результате, когда в город пришли немцы, его старший сын Никита сразу ушел в полицаи.
Чтобы постоянно не видеть укоряющих глаз соседей, Егорий почти не вылезал из леса, где у него был срублен теплый зимник. Младший  его сын –  Федор, по мере необходимости,  приносил ему туда что-то из еды.
И вот однажды осенью на дальних болотах, Егорий наткнулся на подбитый самолет и еще живого летчика. Тот говорил на непонятном для мужика языке,  и Харкевич чуть было не решил, что перед ним немец. И лишь красная звезда на самолете остановила его от самосуда. Но и тот, кто летал на советском самолете,  не очень приглянулся старику.  И все же этого тяжело раненного француза он притащил в свою избушку и стал выхаживать. Естественно, что Федор вскоре уже знал об этом.
Прошел  месяц, потом второй. За это время летчик уже заметно поправился и даже начал ходить. Более того, Федор нашел в здании бывшей школы словарь французского языка и они  скорее даже начали  понимать друг друга.
Беда пришла, откуда не ожидали. Дело в том, что обоих братьев в разное время влюбила в себя одна немочка. Точнее, она выдавала себя за еврейку, спасшуюся от погромов, чем и вызвала сострадание у юношей. А вот когда пришли немцы, то она, неожиданно для всех, оказалась репрессированной немкой, а потому была обласкана новой властью и стала работать у бургомистра  переводчицей.
Естественно, что ни Никита, и ни Федор ничего не знали об этом и периодически навещали свою пассию.
И вот однажды, под Новый год, Федор,  немного захмелев от бокала вина, вдруг решил покрасоваться и выдал своей прелестнице несколько выученных фраз на французском языке… Немочка насторожилась и, в конце концов, выведала у неопытного юноши, что он и его отцом скрывают в лесу французского летчика.
Утром Фома помчался в лес к отцу, а немочка доложила бургомистру о том, что  старик Харкевич скрывают  в лесу раненного иностранного летчика.
Вызванный к бургомистру,  Никита Харкевич лишь услышав про  летчика, сам вызвался показать зимник отца.  Да и бургомистру  очень хотелось выслужиться перед новой властью, а потому он решил не посвящать немцев в намеченную им операцию и отправил в лес Никиту с двумя полицейскими.
Наверное, все бы так и произошло, но на их беду, француз каждое утро брился, стоя у окна. И он первым  увидел  фигуры трех полицейских на белом снегу…
Егорий обнял младшего сына и поручил ему вывести француза за линию фронта, тем более, что фронт проходил в двух десятках километров, а сам вышел на порог своей избушки с ружьем в руках.
И первым же метким выстрелом  старик убил собственного сына, который никак не ожидал, что батя  станет стрелять в него.
Подстрелил  он  и второго полицая, но и сам был им смертельно ранен.
Оставшийся в живых,  спасая собственную шкуру, поспешил вернуться в Болотный, чтобы доложить обо всем случившимся бургомистру. Пока бургомистр собирал новую группу, чтобы отправить ей  в погоню за  французским летчиком, выпал снег, а потому  понять, куда именно могли направиться беглецы,  уже не представлялось возможным.
Казалось бы, старик Харкевич, по общему мнению, был противником  большевистской власти.  И вдруг, в минуту, когда нужно было сделать выбор, он неожиданно становится на сторону своего народа, своей земли… Подобно Тарасу Бульбе, он, за измену, приговаривает к смерти собственного сына и сам же этот свой родительский приговор приводит в исполнение.
След  Никиты и Федора затерялся в буквальном смысле. После войны в Болотный они не вернулись. Возможно, что и погибли. 
Французский летчик  после окончания войны  также никогда не посещал этих  мест,  так как  очевидно ничего  знал о своих спасителях.  А о том, что его самолет был здесь сбит,  люди в Болотном просто не знали…  потому, как бургомистр  и  немочка переводчица о случившемся  также  промолчали.
Чуть не забыл,  ранней весной 1944 года этот самый бургомистр был обнаружен повешенным на осине. Ходит молва, что женщины поселка его крепко напоили, а затем вывезли на болото, где и повесили, приговорив  бабьим судом к смерти  за гибель  своих детей и мужей…
А немочка та была брошена  немцами при отступлении и, спасаясь, нечаянно сунулась в болото… На одной из болотных  кочек  вскоре обнаружили сумочку с оккупационными марками и  её аусвайсом.

А теперь мы снова вернемся в   партизанский  отряд Григория Воеводина, вошедшим в состав  партизанского соединения Константина Заслонова.  За  три года, что Белоруссия была над немцами,  им  удалось   пустить под откос десяток составов с боевой техникой,    полностью уничтожать три немецких гарнизона, расположившиеся в окрестностях края.
В один из дней в его отряд пришел знакомый нам  охотник  Ефим Марецкий. Его, казалось бы,  затерянную в дремучих лесах деревню,  вряд ли бы можно было найти, если бы снова не  чей-то донос, сообщивший немецкому командованию, что старообрядцы схоронили у себя в деревне несколько еврейских семей. Команда СС найденных евреев вместе со всеми жителями расстреляла, а саму деревню сожгла.
Ефим  в тот день был на охоте… После того, как он похоронил всех своих сельчан, то стал охотиться уже на немцев. Он  возвращал людям продуктовые обозы, отбитые  им у полицаев, вновь залезая на верхушки деревьев, отстреливал немцев, выходящих из теплых хат по нужде, поджигал бани, в которых они парились… Через полгода за его голову уже давали крупную сумму немецких  рейхсмарок.
Однажды он,  спасаясь от случайного минометного обстрела, скатился в глубокую воронку и  обнаружил под ногами   тянущийся куда-то подземный телефонный кабель. Вот об этой своей находке он, придя в партизанский отряд  и рассказал Григорию Воеводину.
На следующий день уже связисты доложили руководству партизанского соединения Константина Заслонова, а те  штабу партизанских соединений в Москву, что обнаружен кабель, соединяющий Берлин с линией фронта…
И тогда из Москвы,  специальным самолетом был сброшен парашютист с необходимой аппаратурой.   Одновременно  с этим, с помощью лошадиной тяги к месту той воронки  тайно подтащили разбитый советский танк Т-34, а  под его днищем благоустроили, обнеся  березовым тонкомером,  ту саму воронку,  соорудив в ней стол  для работы связиста.  Таким образом. более года советское командование и партизаны узнавали обо всех планах немцев, особенно большую пользу эта «подслушка» принесла при подготовке   наступательной операции «Багратион».
И вот уже в августе 1943 года  фланговыми  ударами  советских войск, прошедших через леса и болота,  были нанесено поражение немецкой группе армий «Центр». И,  не давая немцам возможности  опомниться, началась  наступательная  операция, в результате которой  образовалось сразу несколько «котлов» с окруженным противником.
Здесь я расскажу об одном событии, точнее об одной фронтовой судьбе молодого русского солдата, сражавшегося и погибшего на земле Белоруссии.
Это произошло в июне 1944 года, когда началась долгожданная операция по освобождению Белорусского народа под названием «Багратион».
Витебско-Оршанскую операцию, ставившей свой главной целью окружение и разгром крупной группировки немецких войск,  проводили силами 3-го Белорусского и 1 Прибалтийского фронтов, а, захваченная немцами, Орша перекрывала советским войскам путь на Минск.
В середине июня войска под командованием генерала-полковника Черняховского перешли в наступление…

Перед командующим немецкой 78 штурмовой дивизией генералом Траутом, получившим накануне железный рыцарский крест из рук фюрера, была поставлена задача,  не дать советским войскам выйти к  автомагистрали  «Москва-Минск».
Укрепления, которые были  возведены  под руководством немецких инженеров и силами советских военнопленных,  были практически неприступны,  а потому генерал, не смотря на начавшее наступление русских войск,  мог беззаботно позволить себе каждое утро  чашечку горячего шоколада, привезенного им из Берлина.
23 июня горячий шоколад  неожиданно оказался разлитым по белоснежной скатерти стола после того, как адъютант сообщил  генералу о русских танках, которые каким-то чудом прошли через 12 километровую полосу торфяных болот и в районе поселка Выдрица вышли в тыл немецкой штурмовой дивизии…
Траут сначала не поверил сообщению и потребовал всё самым тщательным образом проверить. Вернувшийся офицер доложил, что колона  советских танков действительно прошла через болота и что, вероятно эта была разведка-боем…
- То есть,  - предположил Траут, - вы считаете, что русские предпримут  последующее общее наступление именно на нашем участке фронта?
- Это можно уточнить,  - отвечал офицер. - Нами захвачен  контуженный русский  солдат, скорее всего разведчик. Скоро он придет в себя, и мы сможем его  допросить.
- У нас нет времени ждать, когда он придет в себя, - взорвался Траут. -  Если это действительно разведка боем, то мы должны срочно перебросить сюда  из-под Ковеля свою 5 танковую дивизию…   Прикажите подать мою машину…  Я сам допрошу этого русского.
Кто же был этот русский? - спросите вы.
Отвечу: Русский солдат Юрий Смирнов.
Он  родился и вырос в  Макарьеве,  что стоит на реке Унже в Костромской области, где закончил семь классов общеобразовательной школы, а затем  пошел учиться в ремесленном училище и к семнадцати годам должен был стать квалифицированным электросварщиком.
Ему нравилась завораживающая магия электросварки, возможность из,  казалось бы,  холодного и грубого металла  делать  раскрывающиеся бутоны цветов, венчающих  ажурные переплетения  металлических ворот мостов.
Юрий очень любил своего отца – Василия  Аверьяновича. И однажды, на охоте даже спас ему жизнь, не побоявшись, что медведь, который начал подминать под себя отца, может броситься на него самого. Карабин отца  в то утро дал осечку, и если бы Юрий вовремя не протянул отцу рогатину, все могло бы закончиться трагедией.
И еще  Юрий зачитывался повестью Николая Островского «Как закалялась сталь».  Чуть перефразируя поэта, я бы сказал так: «Он с книжечкой этой ложился, он с книжечкой этой вставал.
Юрий знал этот роман практически наизусть. Казалось бы, разбуди его ночью, открой наугад книгу, лежавшую рядом и ткни пальцем в любую страницу и  Юрий начнет говорить… Да не просто говорить, создавалось такое впечатление, что в этот  момент он сам  как бы оказывался рядом со своим любимым героем,  и рассказывал нам то, что происходило у него на глазах, не только сопереживая Павке Корчагину, но и испытывая вместе с ним  и радость и  боль, которые пронзала  и его сердце.
Когда началась война, отец ушел на фронт. В 1942 году пришла похоронка, где сообщалось, что отец погиб под Сталинградом.
Юрий Смирнов буквально  на следующий же день написал заявление о том, чтобы  его взяли на фронт. Но вместо фронта Юрия посылают в город Горький, где он начинает работать слесарем на оборонном заводе. И каждую неделю он относит в военкомат свои заявления о том, чтобы его призвали в армию.
Можно предположить, что  военком просто устал писать отказные резолюции на его заявлениях и в какой-то момент уступил упорному желанию юноши пойти на фронт, чтобы отомстить за смерть своего отца и дал ему направление в Павловский Посад, где Юрий  успешно закончил школу сержантов.
В  конце 1943 года Юрий Смирнов наконец-то добрался до действующей части, когда там готовились к  зимнему наступлению и уже на следующий день, он идет в  свою первую атаку.
Деревенька вскоре была освобождена… Пересчитали бойцов… не хватало новенького – всем приглянувшегося, задорного и жизнерадостного рядового Смирнова.
И бойцы даже успели разлить фронтовые сто грамм за помин его души, когда он  сам ввалился в окоп.
- Вы где  все это время были, рядовой Смирнов? –  вскоре допрашивал Юру уже особист СМЕРШа.
- Немцев преследовал… Надо же было понять, где они остановятся, где залягут… Мы с отцом,  когда на охоту ходили…
-  Какая охота? – начал распаляться офицер.
- Зима, еще час, другой и следы бы все замело… Потом нарвались бы на укрепсооружения…
- Ты откуда такой  прыткий взялся?
- Из школы сержантов  прибыл по направлению…
- А почему  на тебе погоны рядового?
- В Павловом Посаде сказали, что погоны в части дадут…
- Дадим, если не расстреляем, как перебежчика…
- Отставить расстрел! – раздался за спиной офицера СМЕРШа командный голос.
Юрий поднял голову и увидел стоящего в дверях генерал-лейтенанта. Им, как потом узнал Юрий, оказался командующий 11 армией Галицкий.
- Товарищ генерал-лейтенант, - начал смершевец.
- Свободны, старший лейтенант, - ответил генерал и, взяв табурет, подсел к рядовому.
- Сынок, так,  где  же  окопались немцы?
- Карта есть?
Генерал достал свой планшет и развернул перед юношей свою карту.
Смирнов быстро сориентировался и стал указывать генералу,  на каких позициях закрепились немцы, где у них танки и оборонительные сооружения.
-  Спасибо, это очень ценные сведения.  Так говоришь, что с отцом охотился?
- Да! Вот только отец погиб под Сталинградом. Я тогда двадцать заявлений  военкому написал, чтобы на фронт взяли за отца отомстить… Хотел быть, как Павка Корчагин…
- Молодец, Юрий Смирнов! Так и должен поступать советский боец и настоящий комсомолец.
Тут Юрий потупился и признался, что он еще не комсомолец.
- Что так? 
- Хотел испытать себя в первом бою, понять, каков я, как солдат…
- Ну, считай, что это испытание ты прошел. А рекомендацию в комсомол  я тебя  лично дам, достоин. Думаю, что оправдаешь мое доверие…
На следующий день, Юрий был принят в ряды ленинского комсомола.
Весь тот день он словно летал на крыльях. Был очень общительным, внимательным к своим боевым товарищам. И словно чувствовал, что рядом с ним  всё это время находится сам… Павка Корчагин.
На следующее утро, Юрий шел в первой цепи наступавших, и даже после ранения, он не покинул строй.  Лишь после боя Юрий  потерял сознание от потери крови…  И чуть ли не силком был госпитализирован.
Ранение было в полость рта.  Лечение было  сложным и длительным. Ему предстояла повторная операция, необходимо был убрать шрам в углу рта, вставить выбитые пулей зубы…
Пишут, что Смирнов уговорил доктора. Может быть, и уговаривал, а когда понял, что тот неумолим, то просто удрал в свою часть, оставив врачу записку: «Зубов, чтобы рвать немцам глотки, пока хватает, а когда царапин прибавиться, то исправите всё сразу».
Он появился в своей же части в то самое утро, когда командование вызвало охотников для участия в танковом десанте.  И понял, что операция предстоит не простая, иначе с какой это стати спрашивать у солдат  согласие на участие в десанте, когда достаточно было просто скомандовать…
«Значит, - понял Смирнов, - десанту предстояло совершить в ночи отвлекающий немцев маневр и, по возможности, стянуть на себя основные силы противника».
Правда молодость Юрия, которому исполнилось лишь 19 лет, да и его возвращение из госпиталя после тяжелого ранения,  несколько смутили командира десанта.
Смирнов уже знал, что гвардии старший лейтенант Зеленюк  земляк Николая Островского и когда офицер дал приказ Юрию сойти с боевой машины, то неожиданно начал цитировать ему слова Павки Корчагина.
Я их вам напомню:   «Самое дорогое у человека – это жизнь.  Она дается ему один раз и прожить её надо так, чтобы не было  мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое.  И, чтобы умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому главному – борьбе за освобождение человечества.  И надо успеть жить. Ведь болезнь или какая-либо случайность могут прервать её»
- Рядовой Смирнов,  - начал офицер
Юрий напрягся.
- Отставить покинуть  боевую машину, - сказал ротный  и улыбнулся.
А уж как был счастлив Юрий…   
Мальчишка, иначе и не скажешь.

Танковый десант выступил в ночи. Пройдя 12 километров по торфяным болотам, а затем,  используя возможность передвижения по узкоколейке Осинторф-ГРЭС  десант, ранним утром и практически не вступая  в бой  у  поселка  Орехи-Выдрица,  прямым ходом вышел-таки  в тыл 78 немецкой штурмовой дивизии.
Вскоре танк,  на броне  которой находился Смирнов, подорвалась на мине.  Осколок не только пробил плечо, но и сбросил раненного и  контуженного  взрывом солдата на землю.
Десант ушел вперед, а Юрий в  бессознательном состоянии  попал в плен.  Когда он начал приходить в себя, то ещё не ведал, что вскоре ему предстоит встреча  с самим немецким генералом Траутом.
Эпизод допроса хорошо известен исследователям жизни Юрия Смирнова, эти бумаги были обнаружены и опубликованы.
На все вопросы генерала мальчик отвечал молчанием, но именно это его стоическое молчание давала Трауту основание полагать, что русские начнут своё наступление именно на этом участке фронта.
Судьба солдата его уже не интересовала. Генералу Трауту надо было спасать свою собственную карьеру и любой ценой выполнить личный приказ Гитлера, а потому он возвращается в свой штаб, где  отдает срочный приказ о переброске всех резервных частей на этот участок фронта.
А Юра  снова остается один на один с допрашивающим его офицером.
Тот что-то спрашивал, кричал, даже бил раненого солдата.  но Юрий уже понимал, что непредвиденная случайность, связанная с его ранением, падением с танка  и  последующим допросом самим генералом, уже сыграли свою роль… Немецкий генерал поверил в то, что танковый десант поведет за собой  на этом направлении основные силы советских войск… А это уже было половина победы…
Этой передислокацией сил противника действительно воспользовались  войска  3 Белорусского фронта,  которые не без труда, но  смогли преодолеть  эшелонированную  зону  укрепления  немцев  и сломить их сопротивление на промежуточных рубежах,  а в результате 28 июня  смогли  выйти на реку Березину севернее Борисова.
Не без крупных  потерь, естественно, но и эти потери были минимизированы  подвигом простого русского солдата Юрия Смирнова,  жизнь свою положившего на нашей земле за други своя!
Описывать саму смерть юноши не стану. Думаю, что всё произошло на вторые сутки и уже после того, как немцы поняли, что этот хрупкий на вид юноша их переиграл… И у них просто сдали нервы.  Иначе чем можно было объяснить сам факт распятия бойца…
Думаю, что мальчик и на кресте оставался жив. В такие  пограничные минуты, когда человек находится на рубеже между жизнью и смертью, как правило, у него открывается внутренний взор  и человек способен видеть души тех, кого он любил и кто любил его. Именно их присутствие рядом поддерживало юношу и давало ему силы… улыбаться. Это нечто, укреплявшее его дух, очевидно, почувствовали и немцы.  А потому последний железный костыль  с целью обезобразить просветленный лик героя,  был вбит  ему прямо в лоб.
Глупцы… они не ведали того, что душа человека бессмертна!
Старожилы рассказали, что мама Юрия Сирнова, которая после войны приезжала на могилу своего сына в Ореховск,  была знакома с мамой известного советского поэта Роберта Рождественского. Думаю, что она могла судьбу своего сына поведать матери поэта, который вскоре напишет стихотворение…  В нем не упоминается лишь распятие. В те годы советской власти утверждали, что Бога нет, а потому  в прозе и в стихах старались  не использовать христианской терминологии, а уже тем более говорить о смерти  распятого советского бойца. Вот это стихотворение.

«Я, как блиндаж партизанский,
травою пророс.
Но, оглянувшись,
очень отчетливо вижу:
падают мальчики,
запнувшись за мину,
как за порог,
наткнувшись на очередь,
будто на ленточку финиша.
Падают мальчики,
руки раскинув просторно,
на чернозем,
от безделья и крови
жирный.
Падают мальчики,
на мягких ладонях которых —
такие прекрасные,
такие длинные
линии
жизни»

Героем оказался просто… подросток.  Хрупкий, ранимый, доверчивый, сам  в  помыслах,   живший среди  образов своих любимых  героев. И в определенный ему судьбой момент,  совершивший  уже свой  личный подвиг. 
Юрий Смирнов – Герой Советского Союза успел достойно прожить свою короткую жизнь и выполнить свое предназначение на этой земле.
Очень хочется, чтобы сегодняшние школьники Белоруссии и его ровесники  хотя бы изредка вспоминали слова Николая Островского, которые Юра любил цитировать о том, что «жизнь человеку дается один раз и прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»

Но вернемся в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.   Освобождением Минска, завершился первый этап операции «Багратион». Образовавшийся тогда 400-километровый разрыв линии фронта дал возможность советским войскам стремительно начать наступление на Запад. И понадобилось еще чуть менее года, чтобы был освобожден Брест, да и вся Белоруссия.  Хотя потери, которые понесла республика,  были не только катастрофическими, но и казалось, что невосполнимыми.  Не считая разрушенных городов  и сожженных сел, Белоруссия потеряла в той войне более  двух миллионов своих   верных сыновей и дочерей, то есть, каждого третьего… Правда, уже эта война для Белоруссии  стала воистину народной и отечественной, так как впервые наш народ  защищал уже собственную землю, свои  дома и любимые семьи.


      Глава XXVII.
      ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА И ВЛАСТИ

В конце 1943 года на Тегеранской конференции СССР, Англии и США было принято решение о создании Организации Объединенных Наций (ООН).  При разработке ее Устава решение  о вступлении в число её членов было получено и Белоруссией (при согласии США и Англии) за большой и неоценимый вклад республики в разгром фашистской агрессии и понесенные в результате этой войны людские и материальные потери. И, как следствие, в апреле 1945 года делегация Белоруссии была приглашена в Сан-Франциско для участия в работе новой международной организации, где наравне с другими 50 государствами, подписала ее Устав. И там же делегация Белоруссии выступила с предложением, которое всеми странами было поддержано об аресте и наказании всех военных преступников с их последующей высылкой в те страны, где они совершали свои злодеяния.
С первого же дня 1945 года, когда советские войска находились уже в Европе,   Белоруссия начала  поэтапное восстановления своих разрушенных городов и сожженных деревень. При этом основной упор делался на ускоренное восстановление  предприятий по торфодобычи и энергетики без чего невозможно было запускать станки и строить дома. Важно отметить и то, что будущее возрождение республики виделось тогда, в  создании, традиционных  для России,  индустриальных центров.
Этим и была озадачена, приехавшая из Минска на БелГРС,  правительственная комиссия, а увидела порядком разрушенную станцию, взорванные барабаны котлов, а главное, отсутствие турбогенераторов, вывезенных  немцами в Германию.
Однако, как гласит пословица, глаза боятся, с руки делают. Нужно было срочно реанимировать станцию. Дали запрос на новую турбину Кировскому металлургическому заводу, чтобы хотя бы на одном турбогенераторе и двух котлах начать давать электрический ток для восстанавливающихся после освобождения городов Орши, Витебска и Могилева.

Из  архивных документов было видно, что в 1948 году на ГРЭС стал работать второй турбогенератор.   Им стал генератор немецкой фирмы «Бергман» выпуска 1925 года…
Меня это заинтересовало, а дальше на одной из страниц, сохранившегося с тех времен, письма солдата, дошедшего до Берлина, а в прошлом рабочего БелГРЭС,  фамилия которого так и осталась  краеведам неизвестной,  стало понятно  о том, что  в поверженном городе, на одном из железнодорожных путей,  он неожиданно обнаружил вагоны с  составными частями новенького  немецкого  турбогенератора.
Три дня бегал он на станцию и все смотрел,  не придет ли кто-либо забирать эту находку.  И овладела им думка, а не отправить ли этот подарок  к отцу, который  теперь восстанавливал станцию?
Поделился он своей задумкой со старшиной Карпицким, тоже выходцем из Белоруссии. Тот обещал подумать, чем помочь солдатику, а вскоре с двумя автоматчиками остановил на дороге к железнодорожному вокзалу  легковую машину. Кто же знал, что в той легковушке едет уже знакомый нам маршал Советского Союза и главнокомандующий всеми вооруженными силами Константин Георгиевич Жуков.
—  Ты что, старшина, под трибунал захотел? Ты кого тормозишь? — раздался голос, вышедшего из машины  молодого подполковника.
— Никак нет, товарищ подполковник, — спокойно ответил ему старшина. – Разрешите представиться, старшина Кирилл Карпицкий… У меня можно сказать дело государственной важности…
— Что у тебя за дело?  — раздался от открытой машины  властный голос.
— Турбогенератор мы тут на станции обнаружили. И вот есть у нас задумка отправить его в Белоруссию, на родину. Пусть он послужит нашим жинкам и детишкам, пусть  эта немецкая турбина даст свет на наши предприятия, в больницы и школы.  Помогите сделать людям праздник. Они его заслужили великими жертвами ради  нашей Победы…
Ничего не  сказал тот, кто сидел в машине.
Подполковник дал старшине знак, чтобы тот посторонился и пропустил машину.
А вечером за старшиной пришел майор СМЕРША (военная контрразведка Наркома Обороны)
— Старшина Карпицкий?  Пройдемте со мной…
Приуныли солдатики, когда забрали их старшину.
Всю ночь пытал тот майор адрес и самого старшину и про тот населенный пункт, куда  хотел отправить  находку.
Еще сутки просидел он под арестом. Видимо в СМЕРШЕ проверяли полученную информацию.   
Карпицкий даже не узнал того,  что той же ночью, по личному приказу маршала Жукова,  платформы  с турбина  были прицеплены к поезду, который шел  на Москву через Брест. А главное заключалось в том, что по проездным документам  эти платформы проходили, как  личные вагоны главнокомандующего.  То есть, не подлежащие досмотру.
Правда, уже в Бресте поезд  тот поезд становили вооруженные автоматами сотрудники НКВД Белоруссии. Кто-то,  видно, что  донес о том, что маршал Жуков нахапал немецкого барахла и теперь, используя служебное положение, гонит вагоны в Россию.
Когда майор НКВД увидел открытые платформы, а на них, покрытые брезентом,   составные части  турбины фирмы «Бергман» 1925 года выпуска, то,  чтобы не возникло последующих проблем с суровым маршалом, тот майор  сам доставил эту турбину по  адресу, указанному в дорожной накладной, сам же и оформили её, как  «репатриированную» у, проигравших  войну,  немцев.
Так на БелГРЭС появилась вторая турбина.  И 2 сентября  1946 года станция «ожила». Электрический свет пришел в восстанавливаемые города и села.  Правда и рабочего поселка Орехи-Выдрица уже не стало. Он именовался теперь, как городской поселок Ореховск. Более того, он даже на какое-то время стал районным центром  в составе Витебской области и в него входил  даже город Орша.
Снова, забегая вперед, скажу, что через 60 лет на станцию БелГРЭС приехала немецкая делегация. Каково же было их удивление, когда они увидели все ещё работавшую свою родную турбину фирмы «Бергман». То есть,   проработавшую в общей сложности уже более 80 лет… 

А  то, что касается полностью разрушенного  Минска, то известно, что Могилёв уже  рассматривался,  как возможная новая столица Белоруссии, но тогда этого не случилось в связи с присоединение территорий Западной Белоруссии.  Хотя в Могилеве  даже построили новое здание для республиканского НКВД,  город так  и не получил этот статус.

Минск возрождался.  Точнее, любимый город  заново строился всей республикой. И в эту работу люди вкладывали свои истосковавшиеся души по созидательному труду, строя уже на века и для себя, а потому, строили с радостью и с любовью.
С этой целью, еще в 1944 году, когда город лежал в руинах, был создан эскиз планировки будущей столицы, а спустя два года и генеральный план восстановления и развития города. В 1948 году группа молодых и талантливых архитекторов вплотную занялись проектом застройки центра Минска. Основная идея этого смелого для того времени проекта заключалась в том, что создать радиально-кольцевую планировку главной магистралью которого которой был бы Ленинский проспект с системой площадей  и благоустроенным  зеленым массивом в пойме реки Свислочь,  с монументальными общественными зданиями: обкомом и горкомом КПБ, Госбанком, Главпочтамтом,  Универмагом, Дворцом культуры и спортивным комплексом, Государственным музеем и Цирком. Завершался общий  рисунок новой планировки – Привокзальной площадью.
Одновременно с этим, в северо-восточной и юго-восточной частях Минска стали всё отчетливее проявляться контуры новых промышленных объектов: тракторного, автомобильного, подшипникового и других заводов, то есть закладывались основы отраслей промышленности, которых ранее в Белоруссии не было.
И, конечно же, параллельно, начиналось строительство  целых микрорайонов жилых домов, причем, большей частью по индивидуальным проектам. Не забывали при этом и о возведение мемориальных комплексов и  памятников, в память о подвигах  белорусского народа в годы Великой Отечественной войны.

А как же Болотный и наши герои? Действительно, что-то мы о них подзабыли.
Для начала несколько слов о древней части города, которую немцы при отступлении заминировали и  готовились взорвать. План был довольно простым: провода от всех взрывателей вывели к Болотни и, собрав их воедино, вывели под водой к пусковой установке, которую разместили на военном катере, стоявшем  в готовности уже на Днепре. Сигналом к взрыву должна быть начавшая со дня на день операция советских войск по освобождению правобережной части Болотного. Естественно, что неподвижно стоявший несколько дней немецкий катер привлек внимание подростков. А далее они решились на хитрость. Один из них по имени Матвей, ночью незаметно подплыл к катеру и нарисовал не крыше командной рубки большую красную звезду хорошо видную  лишь с высоты полета немецких бомбардировщиков, которые пролетали над Днепром почитай  каждый день.  И уже на следующий  же день на катер была сброшена… немецкая авиационная бомба, пустившая его ко дну…   А еще через день началось и освобождение Болотного советскими войсками.
Теперь  нам осталось понять, кто же был этот подросток.   Оказывается, писатель Воеводин, каким-то чудом выживший, когда немцы захватили Болотный взял к себе в дом юного воспитанника студии Натали Горской - Матвея, оставшегося одним после того, как его родители  попали в облаву и были расстреляны немцами. Старый и малый помогали друг другу пережить эти жуткие годы, так вдвоем и спаслись. Причем, Воеводин даже не знал, что юноша  вынашивал план мести немцам за своих родителей и то, что объединившись с такими же парнями,  по ночам  они нападали на подвыпивших   солдат, забирая у них оружие, а затем  бросили бутылку с зажигательной смесью в окно их казармы, в результате чего в огне пожара погибло более десятка немецких солдат.   И  вот теперь  эта смелая операция с немецким катером, которая спасла старый город.
С приходом советской власти в город, а также после того, как Георгий Воеводин вновь вернулся к исполнению гражданских обязанностей секретаря горкома КПСС, оба Воеводина встретились. На вопрос партийного секретаря, как он сумел выжить, писатель вытащил из портфеля и положил перед ним объемную исписанную рукопись.
Воеводин перевернул несколько страниц, внимательно всматриваясь в мелкий рукописный текст. И понял, что перед ним лежит история его родного Болотного с ранних веков до сего дня.
— Спасибо тебе за этот труд? — произнес Георгий.
— Если бы ты в числе других коммунистов и беспартийных не освободил нашу землю, то этот труд был бы уже никому не нужен. Так, что спасибо надо сказать и всем вам, «Белорусам, партизанским сынам…», как  недавно написал о вас Янка  Купала.
— И Коммунистической партии, — добавил секретарь горкома.
— Тогда уж и товарищу Сталину, — произнес писатель.
— Жить-то есть где? — поинтересовался Георгий.
— Да, слава Богу…
— Веришь в Бога?
— Не верит только дурак или трус, который боится в этом признаться…
— Согласен. С  изданием рукописи я тебе постараюсь помочь. Есть ли еще просьбы личного характера?
— Есть.  У талантливого ученика Натали Горской  Матвея Фролова в самом начале войны немцы расстреляли родителей,  и я приютил его у себя… Теперь хочу усыновить его официально и дать ему свою фамилию, чтобы наш род не угасал.  И хочу просить тебя помочь с отправкой его на учебу в Москву.
— Думаю, что это возможно.
— Георгий, извини, что спрашиваю, а что слышно о твоих сыновьях?
— Ничего…   — ответил секретарь горкома, а потом добавил.  — Этот Матвей  пока будет  единственным продолжателем нашего рода…  Ты вроде сказал, что он учился в студии у Натали Горской?
— Да, ты что-то о ней знаешь?
— Знаю, она вместе с мужем  были в моем партизанском  отряде. Хохлов уже, как  орденоносец и майор НКВД выехал для продолжения службы в Минск, естественно, что и Натали с сыном Викентием Горским  поехали вслед за ним…
— Значит, у Горских тоже есть продолжатель рода.  Остаются лишь Литвиновы…
— Нам стало известно, что сын Николая Литвинова – Людвикас  в 1944 году в форме  офицера Абвера  приезжал  в Болотной,  где навещал  свой замок и дом Горских…
— Вот даже как…  Значит,  не смог простить  вам гибели отца в застенках НКВД.
— У его отца, насколько мне известно, не выдержало сердце…
— Выходит, что и тут Бог его сохранил от ваших допросов.
— Прошу,  не начинай снова…
— Уговорил, а теперь пойду, а то Матвей  у дверей райкома меня дожидается. Поди, волнуется…

Забегая чуть вперед, скажу, что через три года белорусский писатель Воеводин за роман «Болотные люди» был удостоен Сталинской премии, а Матвей  с помощью  уже Георгия Воеводина  был направлен  на обучение в Москву.
Кстати, секретаря горкома партии Георгия Воеводина звали работать в Минск, но он остался верен  Болотному. Правда,  раз в год уезжает куда-то на болото, не иначе, как на могилу Фомы.

А теперь несколько  слов о том, что сложно замалчивать. Отношение к населению, которое находилось несколько лет под немцами, еще долгое время оставалось подозрительным.  Например, высшие чины, возглавлявшие  в те годы аппарат НКВД Белоруссии (как правило, это были назначенцы из Москвы) считали, что если белорус не был в партизанах, то он предатель, а в результате кроме большого числа самых простых людей в тюрьмы были прошены также многие подпольщики, бывшие военнопленные и партизанские связные. Что уж тогда говорить про земли Западной Белоруссии, которые ещё многие годы воспринимались ими как гнезда «национализма и кулачества». Партийные органы на местах часто не обращали внимания на явные перегибы и всевластие НКВД, боясь самим оказаться арестованными по сфабрикованным уже против них делам.  А НКВД наоборот следило за тем, чтобы позиции местных парторганизаций не усиливались за счет их тесной связи с народом.

Не скрою, что благодарю помощи советского правительства,  были восстановлены БелГРЭС, Полоцкая, Витебская и Оршанская ТЭЦ, введены новые станции - Новополоцкая ТЭЦ и Лукомльская ГРЭС, что значительно  помогло промышленному развитию Белоруссии.  В результате чего в первой половине 1950-х годов  только в Минске были построены и вступили в строй новые подшипниковый, часовой и радиаторный заводы, а также крупнейший в Европе камвольный комбинат.  Кроме них, вошел в строй Волковыский цементный завод, Лидский завод сельскохозяйственных материалов, Мостовский фанерный комбинат и другие во всех уголках республики.   
И если в Белоруссию из других союзных республик  шли вагоны с промышленным оборудованием и строительными материалами, с дефицитным для республики, сырьем, то из БССР, также нуждающимся областям России шли товарняки с кирпичом, известью, льном… 
Уже  в 1946 году была увеличена заработная плата специалистов, работающих в ведущих отраслях промышленности, а низкооплачиваемые, студенты и пенсионеры стали получать, так называемую, «хлебную надбавку».  Последующая отмена карточной системы сопровождалась денежной реформой,  а та первым снижением цен на большинство товаров, но и при этом снижение, если уж быть честными, цены было значительно выше довоенных. Но в любом случае, это был шаг вперед…
Жизнь простого народа медленно восстанавливалась в привычном русле. Сложнее всего было крестьянам и колхозам, которым приходилось авансировать свои доходы затратами на производственные нужды: покупку скота и сельскохозяйственной техники,  а главное, на жилищное строительство. И, конечно же,  общей проблемой государства оставалось строительство, как жилого фонда, так и  детских садов, школ и больниц.
Ну, а когда что-то не удавалось сделать быстро, то белорусские националисты сразу же начинали утверждать, что  «истинный свет культуры шел к ним только с Запада». То, что действительно шло с Запада,  надеюсь, мы уже и так достаточно хорошо поняли и,  пожалуй, что  не надо  излишне идеализировать Запад. В нём есть свои плюсы и свои минусы. Простой же народ,  на протяжении многих  веков лишь гнул спину, работая в поте лица, и практически ничего за это не имея.   А вот те,  кто имел,  те, как правило, не работали не только на земле, но и вообще никогда не работал…  И почему бы тогда, лежа на диване, не заняться  националистической идеализацией прошлого.

А теперь немного о том, что касалась высшего партийного руководства республики.  Тогда  оно полностью зависело от Москвы.  Правда был один  приезжий человек, который буквально  влюбился в Белоруссию, выучил наш язык и песни, был внимателен к  народу. Это был  присланный в Белоруссию из Москвы в 1938 году Пантелеймон Кондратьевич  Пономаренко (Первый секретарь ЦК КП(б)Б до войны и он же начальник Центрального штаба партизанского движения,  с 1944 года Председатель Совета народных Комиссаров, а с 1946 года – Председатель Совета Министров БССР). Этот, безусловно, талантливый организатор, умел одновременно быть и коллективистом и демократом до мозга костей, умел располагать к себе и организовывать работу самого широкого круга людей. А главное, он всегда имел собственную позицию и никогда не старался переложить ответственность на чужие плечи за что, кстати, его и любили в Белоруссии,  но в 1948 году  его отзывают  в Москву. 
Уже значительно позже стало известно, что ему, как ставленнику товарища Сталина готовилась должность Председателя Совета Министров СССР.  И, казалось бы, что все уже согласовано с большинством членов тогдашнего партийного руководства и даже завизировано, однако неожиданная смерть самого Сталина помешала выполнить его волю о возможном приемнике,  хотя бы по той причине, что  для Берии и Хрущева более желательным  Предсовмина был легкоуправляемый Маленков…  И Пономаренко  не просто отодвинули в сторону. Сначала его отправили в Казахстан, затем (1955) на дипломатическую работу в Польшу, а далее послом в Нидерланды.  Впрочем, и здесь он работал недолго – его очень быстро  проводили на пенсию. Как оказалось,  весьма скромную и без причитавшихся ему льгот за участие в войне и работу на государственной службе. Человек простой, скромный и непритязательный,  он со своей семьей в буквальном смысле жил, как и каждый советский пенсионер. Лишь после отставки Хрущева друзья, обратившись в ЦК, добились достойного обеспечения его старости.  Можно лишь сказать, слава Богу, что в результате острой и беспринципной внутриполитической борьбы в Москве, его хотя бы в живых оставили…
После ухода Пономаренко в Белоруссии, мягко говоря, продолжилась руководящая карусель, когда перед каждым присланным из Москвы первым секретарем ЦК КП(б)Б ставилась определенная ему первоочередная  экономическая или политическая задача, выполнив которую, его переводили на новую  партийную работу.
Так, вместо П.К. Пономарева прислали секретаря Пермского обкома Н. Гусарова, который должен быть  осуществить в республике массовую коллективизацию. Он же предложил для решения  задач по укреплению колхозного строя в Западной Белоруссии создавать  там  административно-партийные органы (политотделы МТС), которые вводили жесткий, почти военный  дисциплинарный режим для работы населения.
Забегая чуть вперед, скажу, что  на  место Н. Гусарова  очень быстро назначили Н.Патоличева, который должен был активизировать идеологическую работу по борьбе с «национализмом» в  науке и культуре.  Следующим  первым секретарем стал К. Мазуров, который вскоре также ушел на повышение… 
К этому времени на родину уже вернулись и начали работать высшие учебные заведения: Белорусский государственный университет, Минский, Витебский, Могилевский, Гомельский и Гродненский  педагогические и учительские институты: Белгосконсерватория, Белорусский политехнический, юридические и физкультурные высшие учебные заведения.  Одновременно с ними, восстанавливали свою материально-техническую базу Академия наук и научно-исследовательские учреждения. Наращивался выпуск в республике газет и журналов, открылись театры.

Двадцатый съезд КП(б)Б в 1952 году подвел итоги и отметил достигнутые Белоруссией и её народом успехи послевоенного строительства, определил необходимые меры по повышению эффективности хозяйственного и культурного строительства в республике.
После окончания его работы Георгий Воеводин, будучи делегатом съезда,   пришел в гости к Хохлову, ставшему уже полковником и заместителем  начальника МГБ (Министерство Государственной Безопасности) Белоруссии.  В большой и хорошо обставленной квартире его ждала встреча с Натали Горской и их сыном, уже лейтенантом МГБ Викентием Горским. Был накрыт стол,  и первый тост был за Победу,  вторым тостом  помянули тех, кто не вернулся с войны.
Затем Хохлов  увел партийного секретаря на балкон покурить…
— У меня есть для вас подарок, — начал Хохлов.
— Да я не барышня, чтобы мне подарки делать, — ответил Воеводин.
— Хорошо, не буду тогда тянуть…  Я навел справки о судьбе вашего сына Ивана.
— И что?
— Герой Социалистического труда и лауреат Сталинской премии Иван Воеводин живет в Томске и возглавляет там закрытый оборонный завод. Я написал туда письмо с просьбой сообщить ему о вас.
— Он ответил?
— Завтра утром   вместе поедем встречать его на вокзал…
И тут Воеводин старший почувствовал, как  его ноги стали словно ватными, а сердце, наоборот  забилось  радостно и слезы, которых он уже и не помнил, навернулись на глазах старого коммуниста.
— Иди к семье, Игорь, дай мне тут одному побыть,  дай в себя придти…
На следующее утро, на персональной машине Хохлова, оставив Натали с сыном готовиться к встрече новых гостей,  они выехали на вокзал.
Минский вокзал встретил их  радостным гомоном, как встречающих, так и провожающих людей. Вокзалы, - эти островки счастья  всегда наполнены людской надеждой и верой, любовью и состраданием. Там встречаются те, кто даже не верил в саму возможность встречи, а расставаясь  на день, прощаются  так, словно расстаются  на века. 
Хохлов стоял чуть поодаль, давая возможность Воеводину самому увидеть и встретить родного сына, которого он, честно говоря, считал уже давно погибшим. И чекист  первым вычисли Ивана, на котором был неуклюжий плащ, скрывающий правительственные награды. Вместе с ним на перрон сошла пятнадцатилетняя девушка – скорее всего его дочь и Хохлов не ошибся, а теперь наблюдал за самим Воеводиным, который все еще продолжать крутить старческой головой в поисках сына.
Но вот  взгляды  отца и сына встретились. Наступила томительная пауза узнавания. Иван сделал первым шаг навстречу. Они обнялись. Отец, до этого момента, все еще не веривший в саму возможность увидеть сына, держал его в своих объятиях так, словно боялся потерять вновь.
— Батя, ну ты и медведь, — уже бурчал Иван.  — Отпусти же, дай вздохнуть-то…  Да и с внучкой познакомься.
— Как же ты мог не написать хотя бы…
— Да я тебе писал. Поначалу чуть не каждую неделю. А мне говорили, что адресат выбыл. А потом уже когда окончательно засекретили, то и вообще запретили всякую переписку. Как же я рад тебя видеть. Вот, знакомься, это моя дочка Аглая.  Мамку мы, правда, два года назад потеряли. Воспаление легких у неё  оказалось, а она виду не подавала, а когда спохватились, то уже поздно было. Так, что принимай, отец, будет теперь у тебя помощница…
Воеводин обнял и девушку, хотя второй рукой все ещё продолжал удерживать сына.  Затем он представил их Хохлову,  и они вместе поехали на встречу с Натали, которая Ивану очень даже понравилась. А вот Аглая сразу же приглянулась сыну Натали – Викентию.
За щедро накрытым столом больше всех почему-то говорил Воеводин старший. Наверное,  впервые за всю свою жизнь не мог выговориться от охватившей его радости. Иван же, на костюме которого красовалась медаль Героя Социалистического труда, орден Ленина и знак Сталинской премии в основном говорил скупо, так как возглавляемое им производство, все ещё было закрытым. 
Натали изредка перебрасывалась взглядами с ним, а Викентий с Аглаей. 
Вскоре Хохлов вновь предложил Воеводину старшему выйти покурить и первым же начал разговор.
— Ещё вчера хотел вас спросить, как вам выступление на съезде первого секретаря ЦК ВЛКСМ Белоруссии  товарища Машерова?
— Дельное выступление. Как говорится, я бы с таким парнем в разведку пошел…
— Он, кстати, организовал партизанское движение в Витебской области, создал там целый партизанский край,  в который немцы даже  боялись показаться…
— Я слышал об этом. Так это и есть тот самый Машеров, герой Советского Союза…
— И дважды раненный…
— А на какой предмет ты меня о нем спрашиваешь?
— Ищем местные кадровые резервы для  Центрального аппарата Коммунистической партии Белоруссии. Хочу, вот,  его кандидатуру предложить.
— А что кроме  МГБ уже предлагать некому? Ладно, не дуйся… Этого не только можно, его даже нужно в наш Центральный аппарат. А то уже устали мы, если честно, от заезжих руководителей временщиков, которые рассказывают нам, что  на нашей земле сеять и когда убирать…
— Для начала думаю рекомендовать его кандидатуру в Минский  обком партии вторым секретарем…
— Дело хорошее.
— А Иван-то ваш, кто бы мог подумать, герой труда, лауреат Сталинской премии…
— Да, порадовал отца на старости лет.
— Вы ему про Фому говорили?
— Сказал, что погиб… На днях поедем вместе на его могилку.
— Я вам свою машину дам до Болотного,  и далее…
— Понятно,  не иначе, как получил  приказ Ивана моего контролировать…
— Все-то вы понимаете…  И не контролировать, а охранять. И потом, Иван ваш не выездной, а тут граница совсем рядом.
— Ладно, не оправдывайся. Я тебе в любом случае благодарен за то, что ты его разыскал… Ну, пойдем к столу, а то нас там заждались.

Год 1953 стал воистину переломным не только для нашей республики, но и для всего Советского Союза. Сначала в преддверии Пленума ЦК КПСС был арестован, как враг народа Берия. Тогда в адрес пленума Минского обкома партии пришли директива о необходимости развивать критику и самокритику, сохраняя при этом принцип коллективности руководства в республике.
А затем мощным эхом, прокатились по республике сообщение о развенчании  Никитой Хрущевым на XX съезде КПСС культа личности самого товарища Сталина. Чтобы примирить народ и избежать возможных волнений, началась  «стыдливая» реабилитация репрессированных граждан по всему Советскому Союзу.  Почему стыдливая? Ну как можно было выпускать тех, кто не признал себя врагом народа, кто не оговаривал других, кто терпеливо вынес все пытки… Они, эти живые свидетели,  многое могли рассказать о тех, кто  выбивал из них эти самые признания силой, а теперь уже заняли кресла во властных кабинетах.   А потому-то для них они  еще надолго так и оставались «врагами народа».
И так называемая Хрущевская «оттепель» была скорее иллюзией,  отвлечением, в первую очередь,  творческой интеллигенции, от существенных проблем,  возникших в стране в период его руководства. Это связано, в частности, с сокрытием крупных забастовок и даже случаями расстрелов ее участников на ряде промышленных предприятий Советского союза, где рабочие  выступали тогда против резкого снижения расценок за свой труд.  Причиной всему стало все-таки непрофессиональное руководство «из центра», которое очень быстро привело  гигантскую страну  к  тяжелому экономическому кризису, и  где мерилом знаний,  необходимых для  руководства чем бы то ни было,  был  ни опыт и знания, а партийный билет.
И, пока не забыл, ещё два слова о религии. Если коммунисты, придя к власти в 1917 году, начали сбрасывать колокола с церквей, а сами храмы нещадно грабить, то именно Никита Сергеевич в период, который назывался тогда развитым социализмом,  пообещал показать народу «последнего попа», закрывая  этим саму тему вероисповедания для всего нашего многонационального народа. Бога нет – учили детей со школьной скамьи, а ношение крестика, крещение ребенка и наличие в доме иконы уже было крамолой и представляло  явную опасность для его хозяина.  Единственное, в чем были последовательны коммунисты так это в том, что отрицая и запрещая православие, они закрыли доступ к душам народов Советского Союза и всех иных конфессий, а  главное  множеству протестантских учений или, сектам, как их тогда называли.
Однако, вернемся к Белоруссии. Несколько крупных забастовок произошло тогда и в нашей республике. То, что касается деревни, то там  они носили пассивный характер и включали в себя не столько недобросовестное выполнение работы, тогда люди просто не умели еще плохо работать, сколько неожиданно начавшееся повальное воровство, как ответная мера на воровство тех, кто находился у власти.  Да и сама власть  на местах думаю, что часто негласно поощряла воровство, повязывая им всех вокруг.
Именно в этот сложный период первым секретарем ЦК КП Белоруссии становится Петр Миронович Машеров, о котором,  за десять лет до этого, и беседовали Воеводин с  Хохловым.
Что мы о нем помним?  Петр Машеров родился в бедной крестьянской семье в деревне Ширки Витебской области. По одной из легенд  его прадедом был солдат наполеоновской армии, оставшимся  после отступления в 1812 году на земле Сенненского уезда, где, для того чтобы жениться на приглянувшейся ему крестьянке, он принял православие.
Смышленый  белорусский подросток, после окончания семилетней школы поступил в Витебский педагогический институт им. С.М. Кирова и по окончанию института  (1939) с 1941 года, уже как член ВЛКСМ (Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи), работал учителем математики и физики в средней школе райцентра Россоны Витебской области.  А далее уже начинается,   я бы сказал, что героическая жизнь молодого комсомольца. С самых первых дней  Великой Отечественной войны он уже боец истребительного батальона. В августе 1941 года  Машеров попадает и плен и вместе с другими военнопленными в эшелоне его отравляется на Запад. Но при подходе поезда к границе,  Петр через боковой люк, на ходу и с риском для жизни, буквально вываливается из товарняка.  А затем снова появляется в своем  колхозе «Россоны», где устраивается работать счетоводом и учителем, тайно занимаясь при этом организацией комсомольского подполья. В апреле 1942 года он уже командир партизанского отряда имени Н. Щорса. А вскоре, под кличкой «Будняк»  становится  одним из организаторов  партизанского движения в Белоруссии.   Все остальное о нем вы уже знаете… 
В период с 1965  года он возглавил  ЦК коммунистической партии Белоруссии.   Именно во время его руководства в несколько раз вырос национальный доход, происходило активное развитие промышленности и сельского хозяйства, были построены новые предприятий, в том числе гродненский химический комбинат «Азот», Гомельский химический завод, Березовская ГРЭС, а в Минске началось строительство метрополитена. С именем Машерова связано и создание памятных мемориальных комплексов «Брестская крепость-герой» и «Хатынь»…  А самое главное заключалось в том, что по темпам развития промышленности Белоруссия стала заметно превышать общесоюзные показатели.

В 1970 году в Минск неожиданно приезжает  князь Владислав Литвинов и просит устроить ему встречу с председателем правительства республики. В Белоруссии, после необходимых согласований, на встречу согласились, разумно предполагая, что разговор пойдет о замке Литвиновых в Болотном.
Владислав Литвинов неожиданно удивил руководящего работника республики хорошим знанием положения дел в экономике Белоруссии и неожиданно завел разговор о наличии нефти, которая могла бы через несколько лет решительно изменить благосостояние народа.
— Если мне память не изменяет, — начал свой ответ председатель правительства, — то в 1965 году из Москвы приезжали специалисты в этой области. Почти полгода они обследовали наши недра и пришли к однозначному выводу, что нефти у нас практически нет…
— А не может быть так, что в Москве что-то от вас сознательно утаивается, что будет позволять и далее держать вас, как говориться, на коротком поводке…
— Это очень опрометчивое предположение. И мне, скорее всего, не следовало бы встречаться с сыном немецкого офицера. Я думаю, что наш дальнейший разговор не имеет смысла продолжать, — произнес председатель правительства, и даже поднялся с кресла, давая  Литвинову понять, что аудиенция закончена.
— Позвольте сказать ещё два слова, — произнес Владислав, доставая из кармана пиджака знакомый нам потрепанный блокнот.
— Не более…
— Если вы сейчас сделаете запрос в архив вашей службу безопасности,  то вам смогут подтвердить о том, что некий  мистер Смит  с  охранным мандатом советского правительства,  уже проводил изыскания ваших недр.  Проверьте,  а я  пока могу  подождать в вашей приемной.
Вскоре Владислава Литвинова снова пригласили в кабинет и даже извинились, а он передал правительству республики блокнот Горского с картой, обнаруженных им, нефтяных залежей.
— Наши специалисты познакомятся с записями. И мы постараемся  найти необходимые средства для возобновления изыскательных работ. Меня интересует, что вы лично для себя просите за эту карту?
— Иметь возможность  спокойно умереть на земле своих предков…
— Вы имеете в виду  возвращение вам  родовом замке в Болотном?
— Нет, на замок я не претендую. У меня есть  сбережения, чтобы построить себе и дочери в Болотном небольшой дом, если вы не будете против…
— Думаю, что мы сумеем решить этот вопрос положительно…
Ещё через день  князь Владислав Литвинов посетил Болотный.
Григорий Воеводин уже давно был уже на пенсии. Но узнав о том, что приезжает Литвинов, он привел на встречу с ним в гостиницу  и своего брата-писателя, а тот прихватил в подарок Владиславу свою  новую книгу и, естественно, Матвея, который её иллюстрировал.
Проговорили почти всю ночь. Правда, сначала Литвинов пролистал подаренную ему книгу и был несказанно рад, что сумеет узнать полную историю своего рода, да и Болотного. А потом он им рассказал  о  находке своего отца в квартире Горских и о том, что привез в Минск и передал правительству республики его блокнот с указанием места нахождения нефтяных запасов.  Затем поведал  немного о себе и о своей дочери Марии, которая уже закончила университет, и сейчас преподает русский язык в одной из школ пригорода Парижа. А в заключении поведал и о своём желании приехать сюда жить, чем вызвал добрые улыбки хозяев.
Через  месяц в Болотный действительно приехали изыскатели.
Болото встретили их сурово, опустился густой туман да такой, что в трех шагах уже ничего  не было видно. Изыскатели шли практически на ощупь, что затягивало время разведывательных работ. Проваливались по грудь в болотную жижу, сушились на редких островках земли и снова шли в поисках места, указанного Горским. Болото дышало тяжело и натружено, возможно, что оно болело, так как  периодически отхаркивалось жуткими, пугающими  всплесками. И, конечно же, мало кто из членов правительственной экспедиции вообще верил в возможность нахождения здесь,  в этой непролазной грязи с гнусом и комарами, промышленных запасов нефти.
А тут еще постоянно что-то стало пропадать.   И  тогда приходилось терять время сначала на поиски, а потом что-то из потерянного, но не найденного,  даже специально  стали доставлять сюда на вертолете. Правда,   в это же самое время обнаруживалась и сама пропажа. Создавалось впечатление, что кто-то словно бы играл с изыскателями, а из Минска уже требовали первых результатов.
Прошел еще  месяца изнурительных поисков.  И на одном из привалов кто-то  бросил под ноги непогашенную папироску и   полыхнуло пламя. Да такое, что уходило под небеса. А в том огненном столпе многие увидели  фигуру какого-то старика с посохом в руках.
Слава Богу, что экспедиция не потеряла людей. Но информация о случившимися уже достигла Минска.  Кто-то из аппарата Госстроя Белоруссии мгновенно предложил свернуть экспедицию и не тратить государственные деньги на прожекты, а взамен показал разработки строительства на реке Болотни электростанции мощностью не менее 7 миллионов киловатт. Вопрос оставалось согласовать с Госпланом…
Узнав об этом, на совещание в Минск приехал бывший секретарь горкома партии, орденоносец и командир партизанского соединения Георгий Воеводин, чтобы выступить перед собравшимися ответственными работниками правительства Белоруссии.
— Когда кто-то из ретивых начальников предлагает нам затопить якобы бросовые земли с низкой плотностью населения, — начал, поднявшийся на трибуну Воеводин. —   Я хотел бы им напомнить, что мы сегодня хотим затопить не столько бросовые земли, но и наше прошлое, о чем  упорно замалчивается. Я имею ввиду затопление исторической части  Болотного.  И еще, особенно,  для сомневающихся.  Нефть там есть. Её уже нашел  наш соотечественник Аарон Горский, который оставил  бесценную карту  с указанием точного  места  её нахождения.  Если судить по его карте, то разговор идет о целом нефтяном море.  И вы предлагаете это похоронить под водой?  Сегодня наша республика, в основном, все ещё является этаким сборочным цехом  целого ряда отраслей промышленности Советского Союза. Но нельзя не понимать, что только наличие собственных запасов нефти и продуктов её переработки выведут Белоруссию в число ведущих  союзных республик. И ещё я думаю, что наш народ давно уже  заслужил лучшей жизни.  Хотя бы такой,  как у наших соседей из Прибалтики.
— Товарищ Воеводин, — начал кто-то из присутствующих. — Когда же вы поймете, что нефть существует только в вашем воображение, а точнее в вашей, извините,   больной голове.
— Там, в наших болотах, люди животы надрывают, таская за  собой буровые установки потому, что верят, потому, что чувствуют, что она уже совсем рядом…
— Вы до сих пор не  можете понять, что экономика Белоруссии это вам не партизанское соединение. Здесь мало уметь шашкой махать,   здесь нужно иметь ещё и экономическое видение…
 Говорите, экономическое видение? Неужели  вы не понимаете, что именно нефть, через одно-два десятилетия,  будет влиять на решение даже международных проблем.  И последнее, о чем бы я хотел здесь сказать. Без нефти, я имею ввиду своей нефти, мы еще долго не решим экономических проблем нашей республики…
Вскоре по Болотне подошли баржи с техникой, и уже через две недели начали забуриваться. Решили  поставить вышку на том самом месте, где им явил себя этот  странный дед.  Сказано - сделано. Ещё через три дня  бур ушел в землю… А через неделю  буровая вышка словно бы напряглась, потом задрожала и через какое-то мгновение выплеснулась мощным нефтяным фонтаном.  Потом, правда, ученые люди  скажут, что  рабочим буровой тот старик померещился… Что это была  массовая галлюцинация от особого болотного газа…   Пусть говорят, главное в том, что они нашли нефть…
И вот уже весь район поднят на ноги. Срочно формируются бригады для строительства подъездных путей. В Минск, прямо накануне партийного съезда белорусских коммунистов, идут телеграммы.
Машеров выступал на торжественном собрании с докладом «О пятидесятилетии Союза Советских социалистических республик», когда помощник передал телеграмму. Первый секретарь Коммунистической партии Белоруссии её внимательно прочитал и бросил взгляд в зал, который застыл,  так как хорошо понимал, что только нечто, из ряда вон выходящее, может прервать официальный  доклад.
—Товарищи, коммунисты! — начал Петр Миронович. — Мне только что передали телеграмму, в которой сказано, что в нашей республике нашли нефть. Много нефти.   Это достойный  подарок к юбилею СССР и  всему народу Белоруссии. Давайте вместе поблагодарим этих  талантливых и мужественных людей…
И первым захлопал в ладоши. 
В 1973 году  на торжественном заседании ЦК КПБ и Верховного Совета республики Председатель Совета Министров СССР Косыгин с группой товарищей из Москвы вручили Белорусской ССР орден Дружбы народов, а спустя несколько лет (1978) на торжественном  заседании, посвященном вручению городу-герою Минску ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» Леонид Ильич Брежнев (Генеральный секретарь ЦК КПСС) во время своего пребывания в Минске выразил уверенность, что «коммунисты Белоруссии внесут достойный вклад в выполнении решений XXV съезда КПСС».
В этом же году Петру Машерову было присвоено звание Героя Социалистического труда.
А  1975 году Новополоцкий нефтеперерабатывающий завод, которому присвоили имя  XXV съезда КПСС  начал  первичную  переработку, полученной в республике, нефти. Пройдет еще несколько лет,  и уже председатель Совета Министров СССР Косыгин сам будет рекомендовать талантливого организатора и белоруса Машерова на свое место. Тогда, как и в случае с Пономаренко, казалось, что все уже решено и согласовано. Оставалось лишь дождаться пару недель до проведения очередного Пленума ЦК КПСС.

Пётр Машеров погиб в октябре 1980 года в автомобильной катастрофе. В этот день он выехал от здания ЦК КП Белорусской ССР на своей «Чайке» и сидел, как обычно, рядом с водителем, пересадив офицера охраны на заднее сидение.     Вопреки существующим инструкциям в то утро впереди шла не машина ГАИ с соответствующей раскраской и мигалками, а белая «Волга» с сигнально-громкоговорящей установкой (СГУ), но без мигалок и в какой-то момент даже порядком оторвавшаяся от машины в которой ехал Машеров.
Трагическая авария произошла на автодороге Москва — Минск  на участке у перекрестка на Смолевичи…  Машина Машерова шла на скорости около 100 километров, когда впереди правительственной  «Чайки» появился автомобиль «МАЗ». Машиной сопровождения ему был дан приказ прижаться к обочине и остановиться. Водитель  начал тормозить… 
В это время из-за «Маза», резко идя на его обгон, выскочил, ранее  не замеченный и, груженный картофелем, самосвал.  Водитель самосвала даже не предпринял попытки затормозить или  уступить дорогу правительственной легковушке.   Не исключено, что он, по каким-то непонятным пока нам причинам,  явно шел на таран «Чайки».  Расследование, которое было проведено Генеральной прокуратурой СССР, совместно с КГБ СССР полностью исключило умышленный характер преступления. Следственная группа пришла к логическому выводу, что виноват водитель картофелевоза. А в результате все лишь посетовали на то, что зря Петр Машеров никогда не разрешал перекрывать, для своего продвижения, дороги…
Через три дня после гибели Машерова в своём рабочем кабинете, неожиданно для всех, застрелился генерал  уже КГБ Белоруссии Игорь Хохлов.   Снова, забегая вперед, скажу, что спустя много лет,  сын генерала Хохлова – предприниматель Викентий Горский, будучи за границей,  в одном из интервью для иностранного агентства рассказал о том,  как  его отец случайно увидел, не предназначенную для  него,  расшифровку одного  телефонного разговора, воспроизведенную им для иностранных журналистов по памяти: «Подумайте, как лучше это сделать. Желательно на вашей территории и как непредвиденная трагическая случайность. Мы же здесь  покажем Леониду Ильичу (то есть, Брежневу) бумаги,  свидетельствующие о том, что  ваш Машеров  якобы давно мечтает занять его место…»  После этого, как сказал Викентий,  его отец  начал своё личное расследование.  Ему удалось установить даже день предполагаемого убийства Машерова. И он рано утром, с риском для собственной жизни, позвонил Петру Мироновичу,  попросив его обязательно изменить сегодня маршрут движения…   Но, кто же в такое поверит…
Машеров с почестями был похоронен в Минске 8 октября 1980 года на Восточном кладбище. На панихиде присутствовало несколько сотен граждан республики, а от  ЦК КПСС на похороны кандидата в члены Политбюро приехал лишь секретарь ЦК Михаил Зимянин, что, пусть и косвенно, подтверждало то, что Машеров  действительно кому-то  очень мешал.  Не исключено, что это было сделано ещё и потому, что  в Москве уже  кто-то решил сделать ставку на Горбачева.
И в заключении. Машеров обладал обаянием и интеллигентностью, что было большой редкостью у управленцев. Он умел  находить подход к каждому собеседнику, очень редко повышая голос.  В одном из своих последних интервью он скажет:  «Не столько надо самому знать и уметь, сколько видеть хорошее в других людях. Тогда и сам будешь многое значить. Вот моя мораль, вот мой принцип.  Поэтому,  если я и сержусь на людей, я всё равно их жалею и люблю. Поэтому я живу. Я очень люблю людей…»


        Глава XXVIII.
                СВОЙ ДОМ, СВОЯ ЗЕМЛЯ, СВОЯ СТРАНА 

Родная Белоруссия, пережив горечь этой утраты, залечивала свои раны тем, что занималась созидательным трудом. В республике появляются новые города: Солигорск, Новополоцк, Светлогорск, целые жилые массивы в столице: Зеленый Бор, Серебрянка, Восток… Одновременно появляются новые гостиницы, театры и торговые центры, готовится к пуску первая линия Минского метрополитена.
Но, как говорится, не хлебом единым живет человек. Для культурной жизни столицы и всей республики важным становится открытие издательства «Художественная литература»,  перед которым была поставлена задача выпуска литературы на белорусском языке.
Появилось  даже целое направление писателей, которые писали о войне. Но не о её парадной и официальной стороне, а о переживаниях, о боли и героизме самых простых ее участников. В нашей республике  одним из таких  писателем стал Василь Быков, чьими книгами зачитывалась вся Россия.
И вот, что любопытно, казалось бы, широко публикуются произведения на белорусском языке, а сам язык начинает постепенно вытесняться из школ и высших учебных заведениях, из учреждений культуры и даже из сферы быта.

В это время  в центральной России неожиданно зазвучало слово «диссиденты».  Сначала два слово о появлении этого понятия. В Англии этим словом называли нонконформистов,  то есть тех, кто не согласен был плыть вместе со всеми и только по течению. Мы же рассмотрим появление этого явления в Польше,  так как оно невольно коснулось и земель и судеб людей будущей  Белоруссии.
Диссидентство пришло в Польшу вместе с Реформацией (XVI в.). И здесь мы поговорим о второй стороны той Реформации, когда  уже сама католическая церковь, с целью сохранения своего господства, неожиданно выступила с тезисами о равноправности со всеми новыми вероисповеданиями. И даже внесла предложение о мире между явно враждующими религиями. Почему бы и нет, но при одном условии: с сохранением всех прерогатив и прав епископов. То есть мы теперь будем равны, но вы в наш огород не ходите.
Однако же,  союза  протестантов с православными, этой головной боли Польского королевства, ни соединения в одно целое различных протестантских общин, бывшее предметом долгих споров на съездах протестантов, не состоялось. Воистину бессмертными и господствующими оказались  лукавые слова: разделяй и властвуй… 
Вскоре,  диссидентство сохранилось только за последователями протестантского исповедания. Не особенно прочными оказались и те обещания равенства и безопасности, какие давались им со стороны католиков: польские иерархи успели разжечь религиозный фанатизм католической шляхты. Почему шляхты?  Просто именно  шляхта поддержала начальные шаги диссидентства  для своей  собственной борьбы с королем и ревнивой охраны ею своих привилегий, к которым она причисляла тогда и свободу вероисповедания.   В начале XVII столетия шляхтичи-диссиденты были подвергнуты уже более серьёзному ограничению, не только в религиозных, но и в гражданских правах.   У них, например,  было отнято было право занимать какие-либо   государственные должности.   После этого  польские диссиденты использовали последнее средство для защиты своих прав, хотя и считавшееся незаконным, — обращение к иностранным державам; к нему они и прибегли.   
Века  сменялись новыми столетиями,  но диссидентство оказалось достаточно живучим.  Вскоре оно заявило о себе и в Советском Союзе. Изначально, как мы уже сказали,  оно носило сугубо домашний характер, так как её представители собирались в основном на своих кухнях, где и обсуждали такие вопросы, как: кому на Руси жить хорошо и что делать?
Неожиданно, своё отношение к «инакомыслящей» интеллигенции  показал  сам  инициатор «оттепели» и Генеральный секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев.  Поводом его крайне резкого осуждения стала  выставка художников и скульпторов в Московском Манеже (1962).
В тот день Хрущев неожиданно обошел весь выставочный зал три раза. Он действительно, как в сказке про «Голого короля»,  не мог понять, что же ему сегодня показали эти художники.  Он видел лишь мазню, которой все почему-то аплодировали… И тогда он решил поговорить с  некоторыми художниками из тех, кто  представлял свои работы на этой выставке, ему хотелось понять, что это за люди, кем были их отцы?
 — Что это?  — спрашивал он. — Где вы видели такие лица?  Вы что, рисовать не умеете? Дерьмо какое-то… Вы что — мужики или педерасты?  Да как вы можете так писать? Мой внук и то лучше рисует.  Есть у вас совесть?  Вас учили на народные деньги, вы ели народный хлеб и должны работать для народа. А для кого вы работаете, если простой народ вас не понимает.
— Это  новый вид искусства, — начал кто-то из художников. — Оно называется абстрактным…
— Мне оно непонятно и не думаю, что сегодня именно это нужно советскому народу. Нужно прекратить это безобразие. И запретить впредь. Я приказываю… И требую проследить за тем, чтобы ни на радио, ни на телевидении, ни в печати не было их поклонников. Необходимо все это выкорчевывать с корнем…
На следующий день в газете «Правда» была опубликована разгромная  статья, которая послужила началом кампании против формализма и абстракционизма в СССР. Хрущёв потребовал тогда исключить из Союза художников и из КПСС  всех участников выставки, но оказалось, что ни в КПСС, ни в Союзе художников, из участников выставки практически никто не состоял.  Но и дорога туда впредь для них была теперь закрыта.

Мы бы не уделяли столько вниманию событиям на той выставке, если бы на ней не была выставлена работа молодого белорусского художника Матвея Воеводина, который таким образом неожиданно оказался в черных списках… Молодой художник, с двумя высшими образованиями некоторое время помаялся в поисках работы по Москве и вскоре вынужден был покинуть столицу, чтобы вернуться в  родной Болотный.

Мы же еще два слова скажем о  диссидентстве в СССР, которое  зародилось в среде московской интеллигенции,  в той её части, которая пережила трагедию отцов и дедов в конце тридцатых годов ХХ столетия, а теперь испытала справедливое чувство реванша на волне знаменитой «оттепели». Но ведь в действительности оно  не было ни антикоммунистическим, ни антисоциалистическим. Оно было сугубо либеральным, если под либерализмом здесь нужно понимать некую совокупность добрых пожеланий для любимой страны. 
Однако, уже через десять лет (1972), выступая на Пленуме ЦК КПСС, председатель КГБ Ю.В. Андропов, уже впервые скажет о попытках «эрозии» социализма. То есть, о наличии планов западных спецслужб активизировать работу по «установлению контактов с разного рода недовольными лицами в Советском Союзе,  с целью  созданию из них нелегальных групп, а впоследствии — по консолидации таких групп и превращению их в организацию сопротивления, то есть в действующую оппозицию».
И поэтому, когда нам говорили, что официально в СССР диссидентство (или инакомыслие) не преследовалось, то явно лукавили. Оно по существу было уже под постоянным контролем КГБ. Именно эта организация некоторых диссидентов объявила общественно-опасными и душевнобольными, применяя к ним меры принудительного лечения, а кого-то вынудила эмигрировать из СССР и лишила гражданства.
Первыми же диссидентами,  о которых узнал весь советский народ,  были лауреаты Нобелевской премии мира:  ученый-физик А. Сахарова и  писатель А.Солженицын.  Свои правозащитники были и в Белоруссии. Наиболее известные их них: профессор медицины В. Мирончик и археолог В. Зайцев.
Надо признать, что именно эти «инакомыслящие», в отличие от  победных реляция, звучащих на партийных съездах КПСС,  стали  всё громче говорить об общей  стагнации Советского Союза в целом. О том, что сверхцентрализованное и авторитарное управление КПСС,   монополия производства, выстроенного без учета знаний реальной ситуации и законов о государственном предприятии, а также  полная закрытость от промышленно-развитых стран Европы, неминуемо приведут  нас к заметному отставанию во многих отраслях.  Что, собственно, и происходило.
Уже с середины 1980-х годов осознание  общего предкризисного состояния ощутила и экономика Белоруссии.  Когда прилавки магазинов по всей стране оказались пустыми, то само собой  отошло в небытие движение за коммунистическое отношение к труду, борьба за достижение высоких показателей на производстве и повышение трудящимися своего культурного уровня,  тесно связанных с идеологической доктриной, проводимой  коммунистической партией.

Матвей Воеводин, уже год, как похоронил отца и теперь работал дворником, превратив квартиру писателя в свою мастерскую. Иногда к нему приходили товарищи, чтобы посмотреть его новые работы и пообщаться. В основном это были такие же неустроенные  в личном, а чаще, в финансовом  плане,  собратья по ремеслу.
В один из дней в Болотный приехала молодая француженка. Да не просто иностранка, а княжна из старинного рода Литвиновых. Марию водили по старинной части Болотного, показали ей и родовой замок, в котором теперь был музей и местная картинная галерея. Именно там, неожиданно для работников отдела культуры и картинной галереи,  она поинтересовалась судьбой художника  Воеводина и  попросила устроить её с ним встречу.  Везти иностранку к самому Матвею побоялись, не ведая, что она сможет увидеть в его холостяцкой квартире, а поэтому  срочно собрали всех  местных художников в Доме культуры со своими последними работами,  якобы,  для съемки телевизионного сюжета областного телевидения.
Машина, на которой везли француженку, из-за  небольшой поломки немного задержалась.  Её провели в зал в тот самый момент, когда Матвей Воеводин представляя свою новую картину.
—  Я не случайно назвал свою картину «Любовь», — это были первые слова, которые она услышала из уст молодого художника. — Мне очень хотелось, чтобы зритель, наконец-то  понял, что любовь может быть только жертвенной. Что сердечная любовь подобна пылающему костру… — пылко и увлеченно продолжал говорить он. — Его огонь медленно вбирает нас в себя целиком… И мы даже, поначалу, не задумываемся, что он, этот костер, как и любовь, может когда-то начать гаснуть…   Жар этой любви упоителен, но дрова, к сожалению, а может быть и к счастью, сгорают быстро..  И ты, в какой-то момент, начинаешь понимать, что нужно подняться и сделать очередное усилие, что надо начать собирать хворост, если ты надеешься на то, чтобы сохранить огонь этой любви хотя бы на следующую ночь…  Дальше - больше… Уже нужны будут дрова, то есть нечто более основательное, чем хворост. Их нужно заготавливать исподволь… и впрок. Валить деревья, пилить, колоть дрова… Затем запастись терпением и дать им время, чтобы они высохли. И лишь после этого уложить поленницу, сохраняя  дрова от непогоды…  И знать, что на эту зиму вашей любви… тепла этого огня вам хватит.  Но лишь на эту зиму. Так как по весне нужно снова начинать заготавливать дрова для любви следующего года… А это уже безусловно труд, систематический и даже изнуряющий… Но только в этот случае… мы можем сохранить огонь нашей любви вечно…  Вот примерно то, что я попытался нарисовать, а уж вам решать удалось мне это или нет.
Потом выступал кто-то ещё, а приехавшая в Болотный, иностранка, уже не спускала глаз с Матвея.  Когда съемка закончилась, когда все уже разошлись, они остались вдвоем. Точнее не совсем вдвоем, с ними оставалась переводчица и ответственный работник Отдела культуры.
— Господин Воеводин, — начала Мария  на французском языке, а переводчица переводила. —  Уже несколько лет, как я знакома с вашим творчеством. Когда  пятнадцать лет назад сюда приезжал мой  покойный отец, то ему подарили тогда книгу с вашими иллюстрациями, которые произвели на меня очень сильное впечатление. Я словно бы сама оказалась в этих местах… И сегодня ваш монолог о любви и новая работа снова потрясли меня.  Во Франции художники сегодня другие. Они не раскрывают нам свои души, все очень формально и правильно, а потому очень тоскливо, хотя и при  изрядном обилии красок.
— Спасибо вам за доброе слово
— Скажу честно, я хотела бы купить у вас  вашу последнюю работу и другие, если вы будете согласны их продать.
— Давайте,  для начала, я вам просто подарю свою последнюю картину…  Я  никогда ещё ничего не продавал. В основном дарил друзьям или просто тем, кого рисовал.
— За подарок большое вам спасибо. Но я хорошо знаю цену такого рода работ. Она достаточно высока. Прошу не отказывайте мне в возможности, купив какие-то картины,  помочь вам  продолжать и далее писать уже новые картины… И еще… Мой отец князь Литвинов, перед  смертью попросил меня приехать сюда и заказать вам копии тех самых иллюстраций из книги «Болотные люди». Я готова  хоть сегодня заключить с вами необходимый договор на эту  работу. 

Мария Литвинова снова приехала в Болотный ровно через год, но уже для того, чтобы остаться в нём. Дом ей, правда, построить тогда не дали, но она смогла  купить себе хорошую квартиру, а потом обменять её на квартиру по соседству  с квартирой Матвея, точнее на одной лестничной клетке.
Вскоре они расписались. В квартире Марии они стали жить, а квартира Матвея продолжала оставаться его мастерской. Сама же Мария стала преподавать иностранные языки в местной школе.  А как же русский язык,  — спросите вы? Она знала его с самого детства, но до определенного времени не показывала этого, чтобы иметь возможность слышать все то, что говорили о взбалмошной и богатой француженке во властных кабинетах Болотного.

И если в этой семье воцарилась любовь и согласие, то в большой многонациональной братской семье с название Советский Союз, явно назревал, не иначе, как  инициированный кем-то, кризис.  Помните, как в работе «Маевка революционного пролетариата» (1913) Владимир Ульянов (Ленин) писал, что «для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется ещё, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде».  Но к концу 80-х годов этого столетия низы и верхи как бы поменялись местами. Именно верхи, наворовавшись и имея баснословные счета в заграничных банках,  уже не хотели жить как прежде, то есть не хотели и далее делать вид, что живут как простые советские служащие.  И этого оказалось достаточным, чтобы,  не обращая внимания на волю многомиллионного народа,  который знал, как хозяйничать и управлять, верхи начали собственноручно развалить гигантскую страну.  Для чего и, по предварительному сговору, был спровоцирован всесторонний социально-экономический кризис, который в 1991 году привел к распаду Советский  Союз.

Думаю, что Белоруссия не испытывала особой радости от этого разделения, так как была полностью связана с Россией своей экономикой и производством,  торговой и таможенной  политикой, а также же операциями в  денежно-кредитной сфере. И, по-сути, в очередной раз она  была предана Москвой, изолировавшей себя, как ей тогда казалось,  от излишнего балласта в лице  братских союзных республик.
            Верховный Совет Белоруссии в срочном порядке принимает ряд законов, направленных на реформирование экономики. Одновременно принимается Государственная программа по социальной защите собственного населения и Государственная программа приватизации, а также Государственная программа  перехода к рыночной экономике.   Всё это навалилось на республику, которая еще толком не оправилась после серьезнейшей аварии на Чернобыльской АЭС (1986),  когда  только ежегодные расходы по её ликвидацию  составляли почти 20% государственного бюджета.

              А затем начался полный крах. Нарушились все обязательства по поставкам в Белоруссию сырья и материалов, машин и оборудования, а главное комплектующих изделий,  без которых наши заводы просто не могли работать и  останавливались.
Попытки правительства Белоруссии сохранить рубль, в качестве  платежного средства,  так же не увенчались успехом, Москва вводит свою новую  валюту, тем самым ликвидируя рублевое пространство бывшего СССР.
И, как следствие, в Белоруссии начинается небывалая ранее безработица, а большая часть населения оказывается за чертой бедности.
Ничего не оставалось делать, как  начать  перестраиваться.
В сентябре 1991 года Верховный Совет  утвердил новое название — республика Беларусь.  И уже в декабре этого же года в Беловежской пуще руководители Белоруссии, Украины и России подписали соглашение об образовании Содружества Независимых Государств (СНГ). Возможно, что они лукавили, когда заявляли о якобы имеющихся  тогда объективных причинах распада СССР.  Но это уже дело их личной совести…

10 июля 1994 года первым Президентом Республики Беларусь был избран Александр Григорьевич Лукашенко. И первым, с чего  начал свое непростое делание наш президент был, инициированный им, референдум. Он предложил простому народу самим решать  вопросы о возможном придании русскому языку статуса равного с белорусским,  об изменении государственной символики (новый флаг и герб), и об  обязательной углублении интеграции с Россией…  И уже по результатам этого референдума в действие была введена новая Конституция, которая расширила полномочия Президента, вверяя ему страну, сам народ и его душу.

Мы же еще на короткое время вернемся в Болотный, куда неожиданно приехала еще одна гостья, но уже из Литвы. И её путеводителем  так же стала книга Воеводина «Болотные люди». Ею оказалась  молодая девушка по имени Линда.  Ведь именно с таким именем здесь, много веков назад, оказалась дочь литовского князя Ведимонта, а уже ее дочь Ула стала женой первого Великого князя Литовского Миндовга…
Её приветливо  встретили  Матвей Воеводин и Мария Литвинова
А также приехавшая в Болотный  Аглая  Воеводина с детьми Светланой и Олегом Горскими.  Её муж и майор КГБ год назад попал в автомобильную катастрофу, истинные причины которой до сих пор остались невыясненными.
Вслед за внуками  в Болотный из Минска перебралась и сама Натали Горская.
И надо же такому случиться, что из Томска, после распада СССР, к себе на родину вернулся и  Иван Воеводин. Их юношеская любовь, не смотря на возраст,  вновь дала о себе знать и вскоре Иван и Натали  создали  новую семью.

Как видите, Провидение, а возможно, что и Вечный дед, которого, кстати сказать, уже многие видели, вновь собрал в нашем городке всех потомков его родоначальников. А это может означать лишь одно, что уже их потомки продолжат славные дела своих предков и впишут новые страницы и в историю Болотного и самой Белоруссии, которая  впервые сама определила направления своего  дальнейшего  поступательного  развития…

Мира и процветания тебе, родная земля!
Терпения и согласия тебе, великий белорусский народ!