От Москвы к России

Среди осколков Золотой Орды, рассыпавшихся по границам Руси, Казань имела для Москвы наибольшую важность в силу самой её географической близости. Раскинувшееся на берегах Волги, среди дремучих лесов, мусульманское государство представляло собой любопытное явление. Как государственное образование, Казанское ханство возникло в 30-х годах XV века и за недолгий срок своего существования сумело проявить своё культурное своеобразие в исламском мире. Однако в политическом и экономическом отношении оно не смогло преодолеть родовой порок всех татарских государств — наследников Золотой Орды. Независимая Казань оставалась государством-паразитом, живущим за счёт соседей. Работорговля составляла одно из существенных условий процветания Казани.

Набеги казанцев на русские земли сопровождались варварскими жестокостями: они выкалывали пленникам глаза, отрезали уши и носы, отрубали руки и ноги, вешали за рёбра на железных прутьях. Казань была наводнена русским полоном, русских рабов продавали толпами, словно скот, разным восточным купцам, приезжавшим в Казань специально с этой целью. Прекратить свои хищнические набеги Казань просто не могла — это означало бы для неё экономическую катастрофу. И как любое другое государство-хищник, она была исторически обречена. Её гибель была вопросом времени.
Немногим более чем вековое соседство Москвы и Казани было отмечено четырнадцатью войнами, не считая почти ежегодных пограничных стычек.

Впрочем, долгое время эти войны не носили радикального характера, обе стороны не стремились покорить или уничтожить друг друга. Все изменилось в первой четверти XVI века, когда Москва осознала себя «третьим Римом», то есть последней защитницей православной веры. Стремление навсегда положить конец казанским разбоям созрело именно в церковной среде. Для московского духовенства татары были ненавистными безбожниками и «погаными», которые наложили невыносимое иго на русский народ. И как только Москва почувствовала свою силу, Церковь воззвала к отмщению. О намерении Москвы положить конец самостоятельности Казани первым возвестил митрополит Даниил. Уже в 1523 году он предначертал дальнейший путь московской политики, сказав: «великий князь всю землю казанскую возьмёт». Спустя 30 лет грозный царь Иван Васильевич с благословения митрополита Макария исполнил это предсказание. Венчание на царство естественным образом предрешало будущую участь Казани. Появление русского царя делало невозможным дальнейшее существование других, ордынских царей, чей титул означал зависимое положение России от Орды. Царь всея Руси не мог терпеть под боком неверного царька, претендовавшего на уплату ему дани и терзавшего границы Московского государства. Во вселенной мог быть только один Царь, только одно Царство.

Казанское ханство накануне падения одолевали бесконечные внутренние смуты. Приверженцы идеи национальной независимости были крайне немногочисленны. Основную борьбу между собой вели сторонники московской или крымской ориентации.

Московский ставленник, хан Шигалей (Шах-Али), родился в России и с шести лет жил в Касимове. На казанский престол он был возведён тринадцатилетним. У него была чрезвычайно отталкивающая наружность. Русский летописец описывает её в следующих выражениях: «зело был взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящие, лицо женское, толстое и надменное чрево, короткие ноги, ступени долгие, скотское седалище» — и добавляет, что «такого им, татарам, нарочно избрали царя в поругание и посмеяние им». Казанцы недолго терпели этого уродца. В 1521 году они свергли Шигалея и призвали на престол Сагиб-Гирея, брата крымского хана Meхмет-Гирея. Воспитанный в Крыму, Сагиб-Гирей относился к казанским делам довольно равнодушно. Все его симпатии принадлежали не суровому северу, а тёплому югу. Как только смерть Meхмет-Гирея освободила для него Бахчисарайский дворец, он уехал из Казани, предпочтя царствовать не на угрюмых берегах Волги, а на лазурном побережье Черного моря. Вместо себя Сагиб-Гирей оставил в Казани своего 13-летнего брата Сафа-Гирея.

Во время правления Сафа-Гирея, зарекомендовавшего себя злейшим врагом русских, Казань, по словам летописца, «допекала Руси хуже Батыева разорения: Батый только один раз протёк русскую землю, словно горящая головня; а казанцы беспрестанно нападали на русские земли, жгли, убивали и таскали людей в плен». Однако Сафа-Гирей не крепко сидел на престоле. В 1546 году промосковская партия выгнала его и опять пригласила в цари Шигалея. Но и тот, в свою очередь, не смог ужиться с казанцами и скоро бежал от них. В Казани вновь сел Сафа-Гирей, опиравшийся на пришедших с ним крымских татар. Первым его делом стало избиение предводителей противной ему партии: было убито более семидесяти доброжелателей Москвы.

Покорение Казанского ханства было произведено в несколько этапов.
В конце 1547 года Иван первый раз решил выступить в поход против Казани. В декабре он выехал во Владимир, куда приказал везти за собою пушки. Они были отправлены уже в начале января следующего года с большим трудом, потому что зима была тёплая, вместо снега все шёл дождь, и обозы с пушками тонули в грязи. В феврале царь с ратью выступил из Нижнего Новгорода и остановился верстах в восьмидесяти от города, на острове Работке. В это время наступила сильная оттепель, лёд на Волге покрылся водою, много пушек и пищалей провалилось под воду, множество людей утонуло в продушинах, которых не видно было под водой. Тщетно прождав трое суток пути, царь с войском и артиллерией возвратился в Москву; вперёд был отправлен лишь отряд князя Дмитрия Фёдоровича Бельского, которому было приказано соединиться с татарами Шигалея в устье Цивили. Бельский и Шигалей со своими отрядами подступили к Казани. На Арском поле их встретил Сафа-Гирей, но был втоптан в город передовым полком под начальством князя Семена Микулинского. Семь дней стояли воеводы под Казанью, опустошая окрестности, и возвратились домой без больших потерь. В отместку казанцы осенью напали на Галицкую волость, но были наголову разбиты на берегах речки Еговки костромским наместником Яковлевым.
А в марте 1549 года в Москву пришла весть о смерти Сафа-Гирея — напившись пьян, он расшиб себе голову. Царём казанским был провозглашён его двухлетний сын, Утемиш-Гирей, под опекой матери Сююн-Беки. Если ранее Казань долгое время могла поддерживать свою независимость благодаря малолетству Ивана, то теперь наоборот, когда Иван возмужал и обнаружил твёрдое намерение по кончить с Казанью, в ней воцарился младенец. Казанцы пробовали снестись с крымским ханом, прося у него помощи, но казаки побили послов казанских и переслали в Mocкву грамоты, которые они везли в Крым.

Не видя помощи из Крыма, казанцы в июле 1549 года прислали Ивану грамоту, в которой от имени Утемиш-Гирея просили мира. Царь отвечал, чтобы прислали к нему для переговоров добрых людей; никто, однако, не приехал. Так и не дождавшись казанских послов, Иван в конце ноября выступил в новый поход с родным братом Юрием, оставив оберегать Москву князя Владимира Андреевича Старицкого.

На этот раз походу предшествовала более тщательная подготовка. Прежде всего усовершенствовали армейскую структуру. В 1550 году, перед походом на Казань, был создан корпус стрельцов — личная гвардия царя: Государев, или Царский, полк. Офицерами в нем были дворяне, «лучшие люди», числом около тысячи, которых царь наделил поместьями в окрестностях Москвы.

Одновременно, благодаря привлечению иностранных специалистов, была усилена артиллерия.

Однако и второй поход Ивана под Казань не имел успеха. В феврале русское войско обложило город. Приступ не удался: с обеих сторон было побито множество людей. Затем наступила распутица —задули ветры, полились проливные дожди. Простояв под Казанью одиннадцать дней, Иван принуждён был возвратиться в Москву.

Тогда на основании неудачного опыта прошлых походов был разработан новый план военных операций, предусматривающий прежде всего блокаду Казани. Во исполнение его, в апреле один русский отряд направился к устью Свияги, а с Вятки воевода Бахтияр Зюзин прибыл с людьми на Каму; вверх по течению Волги стали казаки. Таким образом все речные перевозы в казанской земле оказались в руках у русских.

Для закрепления успеха в устье Свияги была основана крепость Свияжск. В мае сюда прибыл на судах Шигалей с двумя воеводами —князем Юрием Булгаковым и Данилой Романовичем Захарьиным, братом царицы Анастасии; к ним присоединились казанские выходцы и беглецы, числом около пятисот человек. Тотчас начали очищать от леса Круглую гору — место, где предполагалось строительство города. Саму крепость срубили заранее в Москве, балки и бревна переметили сверху донизу, после чего строение разобрали и отправили вниз по Волге на плотах. Строителям оставалось только собрать укрепления и обложить их землёй и дёрном. Строительство крепости было окончено в четыре недели! Свияжск изначально мыслился как база для будущих наступательных операций: «вперёд к его (царя. — С. Ц.) приходам готов там запас».

Правильность новой тактики сказалась незамедлительно. Устрашённые появлением в их земле грозной крепости, возникшей словно по волшебству, местное население — чуваши и горные черемисы, жившие на правом, нагорном берегу Волги, — стало толпами приходить в Свияжск к Шигалею и воеводам с челобитьем, чтобы государь простил их, облегчил их ясак (подать) и выдал жалованную грамоту. Boеводы отсылали челобитчиков в Москву, где с ними обходились весьма ласково, — «а государь их жаловал великим жалованьем, кормил и поил у себя за столом. Князей и мурз и сотных казаков жаловал шубами с бархатом и с золотом, а иным чувашам и черемисам — камчатные и атласные шубы, а молодым однорядки, и сукна, и шубы беличьи, а всех государь пожаловал доспехами и коньми с деньгами...»; кроме того, Иван выдал им просимую грамоту с золотой печатью и сложил с них ясак на три года, а Шигалею и воеводам приказал привести горную сторону к присяге.
Благодаря блокаде речных путей жизнь в Казанском ханстве оказалась полностью парализованной. Это вызвало волнения среди подчинённых Казани народов. В июне арские вотяки приехали в Казань «с боем на крымцев», — они требовали от правительства подчиниться Москве. Мятежников разогнали, но крымцы чувствовали, как почва уходит у них из-под ног.

В Казани вновь подняли головы сторонники Москвы: «начали розниться казанцы с крымцами», говорит летопись. Крымцы в числе 300 человек, опасаясь, что казанцы могут выдать их русским, собрались, пограбили все, что было можно, и внезапно бежали из Казани, побросав своих жён и детей. Они шли вверх по Каме и лесами добрались до устья Вятки. Здесь на них напал воевода Зюзин, стороживший перевоз. Крымцев «побили наголову и потопили». Сорок шесть пленников были отосланы в Москву и там казнены — «за их жестокосердие». Крымское засилье в Казани кончилось навсегда.
После бегства крымцев Казань очутилась в руках промосковской партии. И вот к Ивану явились казанские послы с челобитьем, чтобы он в неволю их «не имал». Казань из последних сил цеплялась за призрачные остатки своей независимости. Иван отвечал, что пожалует землю казанскую, если казанцы выдадут ему Утемиша с Сююн-Беки, семьи бежавших крымцев, освободят всех русских пленников и признают своим царём Шигалея. Послы согласились на всё.

В августе 1551 года Шигалей сел в Казани. Утемиш-Гирея отвезли в Москву и крестили под именем Александра. Началось освобождение русских пленных; было объявлено, что если кто утаит раба, то будет казнён смертью. В Казани свободу получили 2700 человек, а по всему Казанскому ханству — около 60 000. Пленные собирались в Свияжске, а оттуда расходились и рассылались по домам — в Нижний Новгород, Балахну, Кострому, Галич, Вятку, Устюг, Муром, Касимов, Рязань и другие города и земли.
Все это показалось казанцам невыносимым притеснением. Иван употребил все имевшиеся у него дипломатические средства, чтобы удержать Казань от враждебных выходок против Руси. Однако в 1552 году казанцы выгнали дружелюбно настроенного к Москве хана Шигалея и пригласили на казанский престол ставленника крымского хана, астраханского царевича Едигера. Война между Москвой и Казанью стала неизбежной.

20 августа 1552 года 50-тысячное русское войско, предводительствуемое самим царём, расположилось лагерем под стенами Казани. Эта военная кампания была первым опытом московской рати в искусстве брать города посредством так называемой правильной осады, то есть разрушения городских укреплений при помощи различных инженерных сооружений и приспособлений. И надо сказать, что этот первый опыт был произведён не над каким-нибудь беззащитным городком. За высокими крепкими стенами Казани, опоясанными широким и глубоким рвом, засело 35 000 отборного татарского войска во главе с последним казанским ханом Едигером. Ещё около 10 000 татарских всадников во главе с князем Япанчой скрывалось в окрестных лесах и тревожило русских внезапными налётами с тыла.

Осада Казани продолжалась пять недель. С отрядом Япанчи удалось покончить, заманив его в засаду. Но Казань не сдавалась. А тут еще испортилась погода, зарядили холодные осенние дожди. Насквозь промокшие ратники даже думали, что непогоду насылают на них казанские колдуны, которые, по свидетельству князя Курбского, при восходе солнца выходили на стену и творили всякие чары: «вопили сатанинские слова, махали на нас своими одеждами и неблагочинно вертелись».

Все это время русские ратники рыли подкоп под одну из казанских башен. В ночь на 1 октября работы были закончены, и в подкоп было заложено 48 бочек с порохом. На рассвете грянул чудовищный взрыв. Ужасно было видеть, говорит летописец, множество истерзанных трупов и искалеченных людей, летящих в воздухе на страшной высоте!

Русское войско бросилось на приступ. Царские знамёна уже развевались на городских стенах, когда к городу подъехал сам Иван Васильевич с гвардейскими полками. Присутствие царя придало московским ратникам новые силы. Особенно лютый бой пришлось выдержать отряду князя Андрея Курбского, который шёл на приступ со стороны Казанки. Здесь войску приходилось взбираться на гору, где стояла высокая башня. Татары подпустили русских близко к стене и затем дали страшный залп из ружей; на ратников посыпались стрелы, подобно частому дождю, полетели тучами камни, побивая рать, словно град ниву. Когда же русские с неимоверным трудом подошли к стене, казанцы стали лить на них сверху кипящий вар и бросать огромные камни и грузные бревна. Много погибло здесь русских удальцов. Но, несмотря на отчаянное упорство татар, русские все-таки приставили лестницы и взобрались на стены. Первым взошёл на стену юный брат князя Андрея Курбского, Роман; иные лезли в бойницы башни, проломы. После горячей схватки стена оказалась в руках у русских.

Лишь только русские ратники ворвались в город, как многие из них, падкие до корысти, бросились грабить дома. Да и было на что позариться: дома и лавки были полны золота, серебра, дорогих мехов и самоцветных камней. Иные вояки, которые во время приступа лежали в поле, притворившись ранеными или убитыми, теперь вскакивали, бежали в город и принимались за грабёж. Набежали в Казань даже кашевары и обозные люди и принялись за лёгкую работу победителей. Тем временем казанцы опомнились и, видя, что против них стоит не особенно много русских воинов, поналегли на них всей силою и стали теснить. Положение в городе сразу переменилось. Страх обуял грабителей: они ударились в бегство. У ворот возникли свалки, людское столпотворение... Иные из русских бросались с захваченным добром через стены; другие кидали и добычу, бежали и кричали впопыхах: «Секут, секут!» Сам царь, увидев бегущие толпы своих ратников, сначала было упал духом, но, узнав, в чем дело, ободрился, послал на помощь бившимся в городе половину своего полка — 10 000 человек — и сам, взяв святую хоругвь, встал в Царских воротах, чтобы удержать беглецов; тех, кто кидался на грабёж, велено было беспощадно убивать.

Свежее войско, вступившее в город, помогло сломить отчаянную оборону казанцев. Внутри городских стен ещё долгое время кипела схватка. В страшной тесноте было трудно орудовать копьями и саблями — враги резались ножами и душили друг друга, спотыкаясь о тела мёртвых и раненых. Некоторые воины лезли на кровли домов и оттуда разили врагов стрелами. Царь послал ещё пеших воинов, ибо конным было невозможно пробраться в город в такой тесноте. Самая жаркая сеча шла около мечети, в которой затворилось значительное количество татар вместе с муфтием.

Несмотря на отчаянное сопротивление татар, через несколько часов Казань пала. Убитых с обеих сторон было такое множество, что в некоторых местах груды тел лежали вровень с городскими стенами. Защитники Казани были истреблены чуть ли не до последнего человека.

Остатки татар (тысяч до десяти), выбежали из города. В пылу сечи их отступление поначалу заметили только двое братьев Курбских, Андрей и Роман. С небольшой дружиной, человек в триста, они обскакали многотысячный отряд татар, отрезали ему дорогу к лесу и вступили в бой, на виду всего русского войска, смотревшего со стен города на битву. «Цель наша была разрезать этот отряд надвое, — вспоминал князь Андрей. — Прошу, да не сочтёт меня кто-нибудь безумным и самохвалом! Я говорю чистую правду и не таю духа храбрости, данного мне от Бога; притом же я и коня имел весьма быстрого и бодрого. Всех прежде ворвался я в этот бусурманский полк, и помню то, что во время сечи трижды оперся на них конь мой (то есть Курбский трижды атаковал врага. — С. Ц.); а в четвёртый раз, сильно раненный, повалился вместе со мною в средине отряда их, и больше, по причине тяжких ран, ни чего не помню».
Брат его, Роман, также показал чудеса храбрости: он дважды проезжал на коне насквозь толпу татар, поражая их направо и налево; когда же конь его пал, он, забыв тяжкие раны (в ногах у него застряло пять стрел), вскочил на другого, догнал татар и снова рубил их в исступлении... Позже выяснилось, что братья сражались одни против всей несметной татарской силы: их дружина в страхе вначале подалась назад, а потом обогнула татарский отряд и билась с врагами с другой стороны; таким образом, рядом с братьями никого не было. Князя Андрея спас от смерти крепкий доспех, «броня прародительская», а князя Романа полученные раны свели в могилу на следующее лето.

Задержанные братьями Курбскими татары не успели достичь заветного леса, и были истреблены подоспевшим московским войском.

Хан Едигер был одним из немногих, кто сдался в плен. Впоследствии он сам изъявил желание принять христианство, и был крещён под именем Симеона. Его поселили в Кремле, в особом доме и женили на дочери знатного сановника Андрея Кутузова, Марии.

С завоеванием Казани расширились пределы не только русского государства, но и Русской Церкви. По важности последствий, которые имело для России присоединение Казанского ханства, по многочисленности населявших его народов, положено было учредить здесь особую епархию. Первым занял казанскую кафедру архиепископ Гурий, происходивший из незнатного боярского рода Руготиных. 26 мая 1555 года первосвятитель Казанский и Свияжский отправился из Москвы в свою епархию. Впервые русский архиепископ ехал в завоёванное мусульманское ханство распространять там христианство. Этот духовный поход Гурия в Казань в глазах русских людей соответствовал отправлению греческого духовенства из Византии для просвещения Руси при Владимире, знаменовал торжество христианства над басурманством и язычеством. Вот почему отправление Гурия в Казань совершилось с большой торжественностью: его провожали все духовенство, царь с боярами и множество народа.

Обращение народов, населявших бывшее Казанское ханство, должно было происходить на строго добровольной основе. Новообращённых Гурий обязан был поучать страху Божию, к себе приучать, кормить, поить, жаловать и беречь во всем, дабы и прочие, видя такое бережение и жалованье, захотели бы принять крещение (правда, все мечети приказано было «пометать и в конец их извести»). В «Наказе», данном Гурию, говорилось: «Которые татары захотят креститься волею, а не от неволи, тех велеть крестить, и лучших держать у себя в епископии, поучать христианскому закону и покоить, как можно; а других раздавать крестить по монастырям. Когда новокрещёные из-под научения выйдут, архиепископу звать их к себе обедать почаще, поить их у себя за столом квасом, а после стола посылать их поить мёдом на загородный двор. Которые татары станут приходить к нему с челобитьем, тех кормить и поить у себя на дворе квасом же, а мёдом поить на загородном дворе; приводить их к христианскому закону, причём разговаривать с ними кротко, тихо, с умилением, а жестоко с ними не говорить. Если татарин дойдёт до вины и убежит к архиепископу от опалы и захочет креститься, то назад его воеводам никак не отдавать, а крестить, покоить у себя... Всеми способами, как только можно, архиепископу татар к себе приучать и приводить их любовию на крещение, а страхом ко крещению никак не приводить». Конечно, далеко не все и не всюду держались таких благоразумных и человеколюбивых правил, — нетерпимость века брала своё. Летописи оставили нам память о таких, например, крестителях: «Давали дьяки (в Нижнем Новгороде. — С. Ц.) по монастырям татар, которые сидели в тюрьмах и захотели креститись; которые не захотели креститись, ино их метали в воду» (смысл последних слов двоится: упрямых не то топили, не то крестили насильно; хотелось бы верить во второе).

Усилиями Гурия и его помощников, архимандритов Германа и Варсонофия, несколько тысяч мусульман и язычников обращены были в христианство. Мощи всех троих первосвятителей земли казанской опочили в каменном Благовещенском соборе, построенном в 1562 году святым Гурием на месте первой деревянной церкви, поставленной здесь Иваном Грозным.

Казань в несколько лет была превращена в русский город. В 1557 году в ней жило 7000 русских и 6000 татар, причём последним было запрещено жить в городской черте, и они селились в так называемой «татарской слободе», в посаде — извечный приём московской политики в присоединённых землях. Однако на территории ханства ещё долго тлели искры партизанской войны, время от времени вспыхивавшие народными восстаниями. Особенно опасным было восстание под руководством Мамыш-Берды, одного из бывших казанских правителей луговой стороны. Мамыш-Берды хотел ни много ни мало как восстановить ханскую власть, для чего посылал приглашать на престол разных ногайских мурз. Москва должна была начать новую полномасштабную войну. Царские воеводы Данила Адашев (брат Алексея), Семён Микулинский, Иван Шереметев беспощадно опустошали край, проходили от селения к селению, сжигая дома, забирая скот, уводя всех жителей в плен; Арская и Прикамская сторона «опустошены были вконец». Призванные на помощь казанцам ногаи, со своей стороны, всячески грабили и обижали местных жителей. Одного из ногайских претендентов на престол эти самые жители убили и, воткнув его голову на кол, говорили (в передаче Курбского): «Мы было взяли тебя того ради на царство, с двором твоим, да обороняешь нас, а ты и сущие с тобою не сотворил нам помощи столько, сколько коров и волов наших поел; и ныне глава твоя да царствует на коле». «Подрайская землица» превратилась в пустыню, люди, оставив жилища, хоронились по лесам. Весной 1556 года воевода Пётр Морозов взял главную крепость восставших — Чалым. Претендент на казанский престол хан Али был убит, Мамыш-Берды захвачен в плен, отправлен в Москву и казнён. Обезумевшее от ужаса население, наконец, присягнуло царю и уплатило ясак. В 1557 году воеводы сообщили в Москву о замирении и присоединении всего края.
Окончательно судьба Казани решилась пятнадцать лет спустя, в 1572 году, когда крымский хан Девлет-Гирей, разгромленный русскими ратями на берегах Лопасни, отказался от притязаний на восстановление самостоятельного приволжского мусульманского государства. Об этом речь впереди.

Покорение Иваном Грозным Казани имело своим скорым и неминуемым следствием присоединение к Московскому государству и Астрахани.

Астраханское ханство образовалось в низовьях Волги после падения Золотой Орды. Сначала здесь царствовали потомки золотоордынского хана Ахмата, затем Астрахань, как и Казань, попала под влияние крымских ханов. Власть астраханских правителей опиралась также на помощь ногайских князей, которые, однако, не были способны к дружному сопротивлению — они постоянно ссорились и искали покровительства, одни у Москвы, другие у турецкого султана.

Весной 1554 года 70-тысячное русское войско под началом князя Ю.И. Пронского-Шемякина направилось к Астрахани. Город сдался без малейшего сопротивления — его защитники разбежались, едва завидев московские стяги. На астраханский престол по воле Ивана Грозного был возведён лояльный к Москве хан Дербыш, который обязался ежегодно давать русскому царю 40 тысяч алтын и 30 тысяч рыб ценных пород. Русским рыболовам позволено было ловить рыбу от Казани до самого Каспийского моря беспошлинно.

По условиям договора с Москвой, власть хана была пожизненной, но не наследственной: если он умрёт — кого царь московский в государи пожалует, тот и будет.

Однако уже через два года Ивану Грозному дали знать, что Дербыш сложился с крымским ханом и враждебными Москве ногаями. К низовьям Волги немедленно была двинута новая рать — казаки во главе с атаманом Ляпуном Филимоновым, государевы стрельцы и вятское ополчение. В конце сентября 1556 года Дербыш был наголову разбит, утек к Азову и более уже не появлялся.

Астрахань окончательно подпала под власть Москвы. Из Астраханского кремля стрелецкий голова мог наблюдать за ногаями, которые просили только позволения кочевать под Астраханью, ловить рыбу в Волге и торговать беспрепятственно.

С этих пор Иван Грозный присоединил к своему прежнему титулу царя и великого князя всея Руси и Казанского царства ещё и титул царя Астраханского.

Впервые в своей истории Россия приобрела мусульманских подданных. И они неплохо уживались под одной крышей.

Московское государство, претендовавшее на роль единственного представителя и защитника вселенского православия, тем не менее, никогда не замыкалось в узких национально-религиозных рамках. С конца XV века московский престол окружало огромное количество инородцев — в основном литовцев и татар. Историки подсчитали, что среди девятисот наиболее древних дворянских родов России, великорусы составляют всего одну треть, между тем как 300 фамилий являются выходцами из Литвы, а другие 300 — из татарских земель.

При Грозном количество последних резко возросло и исчислялось уже не сотнями, а тысячами. Кроме казанских и астраханских «царей» и «царевичей» (то есть ханов и их сыновей), к московскому государю перешло множество мурз, уланов, беков, каждый из которых приводил с собой толпу родственников и слуг. Большинство приехавших на Русь татар не держалось ни за свою веру, ни за национальность. За одно-два поколения они русели, становясь Рахманиновыми, Юсуповыми, Ахматовыми и т. д.

С выходом России к устью Волги в Москву зачастили также ногайские, черкесские, кабардинские, адыгейские и прочие северокавказские князьки и мурзы. Многие из них оседали на русских землях, подобно своим казанским собратьям. Кстати, этому способствовало и то, что Иван Грозный женился вторым браком на черкесской княжне Кученей, получившей после крещения имя Мария. Обычно князья и сопровождавшие их дружины селились между Арбатской и Никитинской улицами — о чём до сих пор напоминают Большой и Малый Черкасские переулки. 

Москва казалась западноевропейцам азиатским городом не только по своей необычной архитектуре и застройке, но и по количеству проживавших в ней мусульман. Один английский путешественник, посетивший Москву в 1557 году и приглашённый на царский пир, отметил, что за первым столом сидел сам царь с сыновьями и казанскими царями, за вторым — митрополит Макарий с православным духовенством, а третий стол был целиком отведён черкесским князьям. Кроме того, в других палатах пировало ещё две тысячи знатных татар!

На государевой службе им было отведено не последнее место. Например, казанские цари и царевичи не раз предводительствовали русскими ратями в Ливонскую войну. И кстати, не было случая, чтобы татары на русской службе изменили московскому царю.

Одна из аксиом военного искусства гласит, что страна, ведущая войну на два фронта, обречена на поражение. При Иване Грозном Россия вела войну даже не на два, а сразу на три фронта: на западе она втянулась в 25-летнюю Ливонскую войну, на востоке покоряла Поволжье и Сибирь, на юге — отбивалась от набегов крымской орды. И при этом не только выстояла, но даже раздвинула свои границы! Про Ливонскую войну и покорение Сибири рассказ у нас ещё впереди. А сейчас, стало быть, поговорим об отношениях Москвы с Крымским ханством.

Крымский хан был наиболее опасным и беспокойным соседом Московского государства. Прикрытый безводными степями, отрезанный от материка перекопью — глубоким рвом с высоким валом, Крым представлял собой неприступную с суши разбойничью берлогу. Хотя крымский хан располагал не более чем 30-ю тысячами сабель, но к нему всегда готовы были присоединиться бесчисленные степные орды, кочевавшие между Черным морем и Каспием. Набеги на Русь, Украину и Польшу были главным жизненным промыслом этой огромной разбойничьей шайки. По свидетельству современников, крымцы не реже одного раза в год, а иногда и дважды, наведывались на московские окраины. Главной добычей, которую они искали, был живой полон, в особенности дети, высоко ценившиеся работорговцами. Каждый татарин имел у седла большую корзину, куда сажал захваченных детей.

Считается, что до конца XVIII века через Крым прошло около 12 миллионов славянских невольников.

Из Крыма пленников развозили по всему Средиземноморью. В тысячах мусульманских домов — в Турции, Палестине и Северной Африке — славянские рабыни убаюкивали смуглых и черных детей русской или польской колыбельной. В Крыму вся прислуга состояла исключительно из христианских пленников. Пленные прибывали в Крым в таком ужасающем количестве, что один еврей-меняла, сидевший у единственных ворот Перекопа, однажды поинтересовался у литовского путешественника Михалона: да есть ли ещё люди в тех странах, или уже не осталось никого? Отсюда понятно, почему выкуп пленных считался на Руси высочайшим проявлением христианского милосердия.

При этом московские пленники за своё умение бегать из неволи ценились гораздо дешевле других. Торговцы, выводя свой живой товар на продажу, выдавали русских за поляков и литовцев, громко крича, что это рабы самые свежие, простые, нехитрые, только что приведённые из народа польского, а не московского. Эту черту русского характера неплохо бы знать тем, кто любит поговорить о вековечной рабской душе нашего народа.
«Русские своих не бросают», — эта поговорка была как нельзя более актуальна в XVI–XVII веках. В это время на Руси взимали специальный налог (полоняничные деньги) на выкуп пленников, уведённых в Крым. Сумма набиралась весьма приличная — до 150 тыс. рублей, что составляло больше 10% тогдашнего государственного бюджета. Заведовал этим сбором Посольский приказ.

Не все крымские пленники, получив свободу, возвращались в Россию. Кое-кто оставался в Крыму, становясь тайным осведомителем русского правительства. Отправленный в Крым с посольством князь Щербатов, докладывал царю Фёдору Ивановичу в 1591 году: «У нас полоняники старые прикормлены для твоего государева дела».

Поступавшая из Крыма информация была чрезвычайна важна. Ведь во второй половине XVI в. крымский хан некоторое время буквально держал в руках судьбу Русского государства.

Татарские набеги обескровливали Московское государство, лишая его десятков тысяч рабочих рук и заставляя отрывать от хозяйства ещё десятки тысяч, чтобы прикрыть от плена и разорения центральные области. Страна напрягала все силы для защиты своих южных границ. Ежегодно поднимали на ноги около 65 тысяч служилых ратных людей, которых выдвигали к засечной черте. Это была длинная линия земляных укреплений и лесных засек, протянувшаяся по границе лесо-степи. И всё-таки эти меры зачастую не спасали. Во время правления Ивана Грозного один из крымских набегов окончился для Москвы страшной катастрофой.

Весной 1571 года, в разгар Ливонской войны, 30-тысячная орда крымского хана Девлет-Гирея кочевала в Диком поле, поблизости от южных московских рубежей. В намерения хана входило только прорваться к Козельску и, опустошив широкой облавой русское пограничье, уйти в степь. Однако в дело неожиданно вмешалось предательство. Из передовых русских застав к Девлет-Гирею стали во множестве стекаться боярские дети (этот особый разряд служилых людей). На измену их толкнуло недовольство опричной политикой Ивана Грозного. Перебежчики призывали хана идти в глубь России — к самой Москве, указывая на то, что главные силы русского войска задействованы далеко отсюда — в Ливонии, а у царя в Москве «людей мало и стать ему против хана не с кем».

Дружный хор изменнических голосов придал Девлет-Гирею смелости. Крымская орда устремилась прямо на столицу Московского государства. Изменники показали хану удобные броды для переправы через реки и места, где лучше миновать русские сторожевые посты. 23 мая татарское войско раскинуло стан под Москвой. Царь ещё накануне покинул город, поручив оборону столицы опричным воеводам.

24 мая был праздник Вознесения, погода стояла тихая и ясная. Татары не отваживались идти на приступ и только пытались поджечь московские посады. Вероятно, русским ратникам при помощи москвичей удалось бы справиться с пожарами. Но вдруг в считанные минуты поднялась буря, да с таким шумом, говорит летописец, «как будто обрушилось небо». Пламя с ужасающей быстротой стало распространяться по посадам. Первое время, под звуки набата, раздававшиеся из всех церквей и монастырей, люди ещё пытались бороться с огненной стихией. Но когда колокола один за другим стали падать с объятых пламенем звонниц, а в Кремле начали рваться пороховые погреба, в городе воцарилась неописуемая паника. Москвичи толпами бросились к северным воротам, где ещё не было ни огня, ни татар. Люди, по словам летописи, «в три ряда шли по головам один другого, и верхние давили тех, которые были под ними». Тех же, кто пытался отсидеться в погребах и подвалах, ждала неминуемая смерть от страшного жара. Позже, в одном таком подвале, за железной дверью нашли десятки обуглившихся тел — и это при том, что помещение было по колено затоплено водой!

Огонь бушевал почти шесть часов и утих сам собой, истребив все, что могло гореть. «После пожара, — свидетельствует один современник, — ничего не осталось в городе — ни кошки, ни собаки». Посреди дымящихся руин, заваленных грудами обгоревших трупов, возвышался один полуразрушенный Кремль. Поживиться в Москве было нечем. На другой день Девлет-Гирей, наблюдавший пожар из села Коломенского, так и не вступив в Москву, повёл орду назад в степь. Правда, на следующий год он вернулся.
 
Окрылённый неожиданным успехом, Девлет-Гирей, говоря прямо, обнаглел. Он разговаривал с Иваном Грозным уже как со своим данником. «Жгу и пустошу все за Казань и Астрахань, — писал он царю. — Будешь помнить… Отдай мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоём дороги видел и узнал: опять меня у себя увидишь». Вместе с этим письмом крымские послы передали Ивану вместо обычных подарков — нож.

Грозный, однако, тянул время, а потом заявил ханским послам, что ещё неизвестно, в чью пользу закончится новый поход хана на Русь. Ну прямо как в воду смотрел!

Весной 1572 года, крымская орда вновь ринулась к московским рубежам. К 50-тысячному татарскому войску присоединились тысяч 30 ногаев и черкесов, а турецкий султан прислал семь тысяч своих янычар. Вместе с численностью войска возросли и аппетиты хана. Девлет-Гирей не скрывал, что едет «в Москву на царство». По свидетельству одного современника, хан «похвалялся перед турецким султаном, что возьмёт всю Русскую землю в течение года, а великого князя пленником уведёт в Крым». Девлет-Гирей был настолько уверен в успехе похода, что уже заранее разделил Москву между своими мурзами и выдал крымским купцам грамоту на беспошлинную торговлю по Волге. Спустя 92 года после свержения золотоордынского ига над Русской землёй нависла угроза нового татарского порабощения!

Орда вторглась на Русь 23 июля. Крымцам удалось обмануть русское войско, сторожившее броды на Оке. Переправившись через реку, Девлет-Гирей, как и в прошлом году, устремился прямиком на Москву. Однако теперь необычность ситуации заключалась в том, что по пятам орды шёл Передовой полк князя Дмитрия Хворостинина, а следом — остальное русское войско под командованием воеводы князя Михаила Воротынского. 28 июля в 45 верстах от Москвы, на берегу реки Лопасни, что под Серпуховом, Хворостинин настиг орду и вынудил её остановиться. Обе армии разбили лагерь и несколько дней провели в пробных стычках. Наконец, 4 августа разыгралось решающее сражение. Стрельцы Хворостинина, укрывшись за стенами «гуляй-города» (то есть поставленных в круг повозок), стойко отражали натиск врага.

Между тем князь Воротынский с Большим полком, совершив скрытный манёвр по дну глубокой лощины, вышел в тыл ханскому войску. Зажатая в клещи, орда была разбита наголову. Девлет-Гирей едва ушёл назад в Крым с 20-ю тысячами всадников. Это было все, что осталось от 80-тысячной орды. Урок запомнился Девлет-Гирею надолго: в течение последующих 20-ти лет татары не смели и подумать о новом набеге на Русь.

Имена победителей хана — князя Воротынского и князя Хворостинина — стали тогда широко известны за пределами России. Нам же, к нашему стыду, они уже мало что говорят, хотя победа на реке Лопасне вполне сопоставима по своему значению с Куликовской битвой. Неплохо было бы восстановить справедливость по отношению к этому подвигу русского воинства и воздать должное полководческим талантам двух славных воевод Ивана Грозного.

В последние годы царствования Ивана Грозного произошло событие огромной исторической важности: русский человек шагнул за Уральский хребет. Звали его — Ермак.

Происхождение «русского Кортеса» окутано туманом легенд и преданий. Говорят, что в молодости он водил торговые струги по Волге, а потом подался к казакам и стал у них атаманом.

Кстати, Ермак — это не настоящее его имя, а прозвище, данное казаками. Слово это означает в разных русских говорах ручной жернов или артельный котёл. Уральские предания утверждают, что родовое имя Ермака — Василий Тимофеевич.

Перед своим походом в Сибирь Ермак успел поучаствовать в Ливонской войне. Сохранилось письмо литовского коменданта Могилева Стравинского, отправленное в конце июня 1581 года королю Стефану Баторию, в котором упоминается «Ермак Тимофеевич — атаман казацкий».

В 1581 году владельцы обширных земель в Приуралье, купцы Строгановы, предложили Ермаку со товарищи усмирить сибирского хана Кучума из узбекского рода Шейбанидов, который своими набегами разорял пограничные поселения.

Казаки согласились поменять лихой промысел на государеву службу.
1 сентября 1582 года отряд Ермака, состоявший из 540 казаков и трех сотен охочих людей, выступил в поход.

Решающее столкновение с 10-тысячным войском Кучума произошло поздней осенью на берегу реки Тобол, рядом со столицей Сибирского ханства, городом Искером.

У Кучума было много людей, но у него не было мушкетов и пищалей, которыми мастерски владели казацкие стрелки. Приближенный хана Кучума Таузак так отозвался о боевых качествах казацких ружей: «Русские воины сильны: когда стреляют из луков своих, то огонь пышет, дым выходит и гром раздаётся, стрел не видать, а уязвляют ранами и до смерти побивают. Ущититься от них никакими ратными сбруями нельзя: все навылет пробивают».

В результате орда Кучума была побита наголову. Следующим летом Ермак оповестил грамотой Ивана Грозного, что Сибирь покорилась великому московскому государю.

Ермак погиб в ночной стычке с остатками войска Кучума на берегу Иртыша 5 августа 1584 года. Казаков было 50 человек, включая самого атамана; внезапное нападение застало их врасплох. Согласно татарским преданиям, Ермак был смертельно ранен копьём в горло татарским богатырём Кутугаем.

По преданию, раненый Ермак бросился в реку, но до спасительного струга не доплыл: иртышские волны сомкнулись над его буйной головой.

По легенде, приведённой в «Истории Сибирской» Ремезова, тело Ермака вскоре выловил из Иртыша рыбак-татарин: «А татарин Якыш, Бегишев внук, ловивший рыбу… увидел, бродя под берегом, человеческие ноги, и накинув петлю из перемётной верёвки на ноги, вытащил на берег». Посмотреть на тело атамана съехалось много знатных мурз, а также сам Кучум. Татары несколько дней стреляли в тело из луков и пировали, но, по словам очевидцев, тело погибшего атамана пролежало на воздухе месяц и даже не начало разлагаться. Позже его захоронили в деревне, которая ныне называется Баишево, где-то за мусульманским кладбищем, но в почётном месте.

Спустя десять дней собравшийся казачий круг во главе с атаманом Матвеем Мещеряком решил немедленно возвращаться на Русь. Из тех 500 казаков, что перевалили Уральский хребет вместе с Ермаком, домой вернулись только 90.
Покончить с Кучумом Москве удалось только спустя полтора десятка лет. Потерпев в 1598 году окончательное поражение от царских воевод, Кучум с остатками орды ушёл в Среднюю Азию, где и погиб.

История не знает обратного хода: гибель Ермака уже не смогла остановить превращения России в великую евразийскую державу.

P.S.
После гибели Ермака дело освоения Сибири перешло в руки московского правительства. Оно велось силами служилых людей. В конце XVI века на территории бывшего Сибирского ханства Кучума было возведено несколько русских крепостей, главной из которых стал Тобольск, основанный в 1587 году на реке Тобол присланным из Москвы воеводой Даниилом Чулковым. Город сразу же сделался главным военно-административным центром русской Сибири.

В XVII веке Тобольск торговал с Бухарой и Китаем, имел собственное летописание и единственный в Сибири каменный кремль, а в следующем столетии стал центром Тобольской губернии.