Чин Чин

                Чин чин

   Синее, слепое утреннее небо таращилось на нас через иллюминатор. Склонив к
другу головы, мы встречали последнее утро уходящего года в ожидании взлета.
Аэробус ждал запоздалых пассажиров. От траволатора послышались шаги, лайнер
неглубоко закачался, передавая колебания идущих людей. Высокая дама, лет
шестидесяти, подошла к свободному месту нашего ряда. Пригнувшись,
поздоровалась с нами, громадный золотой крест на массивной цепочке выпрыгнул
из глубокого декольте и заиграл множеством бриллиантов, попавших в
направленный пучок света лампочки индивидуального освещения.
-Генриетта, - представилась она - мы будем лететь вместе.
-Дания, Андрей, - буркнули мы.
Посидев неподвижно какое-то время в кресле, она вдруг неожиданно повернулась
к нам.
-А вы боитесь летать, вам страшно при взлете?
Широко раскрытые зрачки обнажили испуганную душу. Искренность и открытость в один миг могут сблизить ранее незнакомых, взгляд за доли секунды передать вселенную. Редкий человек сохраняет с годами этот дар, свойственный детям. Невольно попав под волну беззащитной искренности, мы соврали.
-Да, да, особенно при взлете.
-У меня есть несколько способов как преодолеть этот страх, когда самолет
будет взлетать, мы возьмемся за руки втроём, при наборе высоты можно
поболтать, а в полете петь...
   Самолет какое-то время толкался в очереди себе подобных и, наконец, качнув
крылом, преодолел последний поворот рулёжки, замер в начале полосы,
вглядываясь в необъятную бесконечность неба, как будто, решаясь на прыжок.
Она протянула обе руки и мы, бережно обернув их в свои ладони, понеслись
ввысь. За стеклом промелькнуло Шереметьево, быстро исчезнув в дымке...
Гидравлика втянула шасси, совершила таинственные манипуляции с крыльями и
самолет, сбросив путы сопротивления воздуха, стал легко набирать высоту. Чем
выше, тем светлее становилось в салоне. Окончательно пробив дымку, лайнер
выскользнул в слепящую лазурь утреннего неба. Солнечный свет зажёг
монохромные лица пассажиров, спахнув на них с палитры божественные краски.
Рука Генриетты выскользнула из наших ладоней, лицо оживилось, она
поинтересовалась откуда мы и куда направляемся, сказав, что сама едет с
коллегами из Москвы в Мюнхен. Далее поведав о том, что их с коллегами
приглашал «ГАЗПРОМ», мы робко высказали предположение, что они специалисты по
добычи газа...
Глаза её вспыхнули огнем веселья, она, смеясь, сообщила, что она «Чингисхан», и
это, по её представлению, должно было объяснить всё.
Даня в ответ сообщила ей о своей принадлежности к роду чингизидов,
предположив, что они-родственники.
- Чингисхан, чингисхан - это мы,-с долей разочарования повторила она. И найдя
для себя путь победить нашу непроницаемость, вдруг, неожиданно громко запела.
- Moskau, Moskau Wirf die Glaser an die Wand...
   Солнце из иллюминатора светом рампы освещало её, громко певшую, приглашающую жестами нас присоединиться к исполнению. Мы вместе спели несколько песен, не обращая внимание на ошалевших пассажиров, которые восприняли нас как
групповую галлюцинацию. Только с дальних рядов доносились голоса поддержки,
это остальные участники легендарной группы подпевали своей солистке.
   Допев очередную песню, Генриетта достала маленькую сумочку. Из глубины на
свет извлекла какую-то фотографию и быстро убежала в сторону своих коллег.
Через минуту мы стали обладателями фото группы с автографами её участников.
- Вам на память, - сказала она и, усевшись поудобнее, стала тихонечко напевать
неизвестную нам мелодию.
   Я сидел и разглядывал фотографию, думая о том, что в восьмидесятом она была
бы недоступной фантазией.  Монотонная вибрация, идущая от двигателей, шептала
через обшивку чин, чин, чин...
Падая в забытье, почувствовал, как переношусь в прошлое, в то время, когда
на дискотеках играла запрещенная, и от этого ещё более желанная,
музыка...

   Чин, чин, Чингисхан - неслось из колонок  «Радиотехника»- крытой площадки
клуба пионерского лагеря, чин, чин- вторил проливной дождь, выбивая ритм по
железной, крашеной рыжим суриком, кровли навеса. Вода сплошной стеной
устремлялась к земле, образуя занавес от реальности, через который
расплывчато светились фонари веранд корпусов.
Старшему вожатому явно не нравилась ситуация, но он не стал останавливать
музыку и ушел в дождь.
       Следуя традиции пионерского лагеря, свет над танцующими горел ярко,
промокшие мальчишки скакали и дурачились от души, в движениях девочек
угадывалась просыпающаяся грация...

...Элла, да, да, вспомнил, Элла, вон она танцует среди девчонок нашего
отряда...Что же в ней такого, от чего так пересыхает в горле и чаще бьется сердце. Она играет на гитаре и поет про какой-то маленький кораблик, которого
медленно волна уносит в даль.
   Много раз пытался подойти к ней и заговорить, но ноги не шли, а голос
предательски пропадал.
   Ну вот сейчас я пойду, вот точно подойду.
   Вспышка молнии, ужасный грохот и все исчезло, только дождь монотонно барабанит чин, чин...
   -Вырубило во всем лагере,-сказал кто-то. Зажглись фонарики и вожатые стали
разводить по палатам.
   Элла, Элла где ты? Как перешагнуть эту невидимую стену, как было бы здорово
держа тебя за руку, говорить с тобой.....
   На поляне у клуба стояли качели «лодочка», отличный снаряд с большой
амплитудой. Кататься на них разрешалось в присутствии вожатых.
   На следующий день мы с другом, рыжим и пушистым, как одуванчик, сорванцом,
тайком добрались до заветных качелей. Раскачав их в разнос, мы летели
навстречу друг другу и радостно кричали, забыв о конспирации. Естественно,
наш галдеж привлек внимание. И я вижу несущихся в нашу сторону вожатых.
Оттормозившись с пятого раза, я выпрыгиваю и попадаю под возвращающуюся из
верхней точки «лодку» «одуванчика». Удар в голову, полет, и я у ног
преследователей без сознания.

   Белый дощатый потолок, склонившиеся головы, взволнованные лица медсестры
тети Тани и вожатых, запах нашатырки. Свет режет глаза, все расплывается,
веки сами закрываются. Через шум в туго забинтованной голове, слышу, как
говорит кто-то об уникальности моей шишки на лбу и счастливой случайности
что удар пришелся не в висок. Чин чин чин-пульсирует кровь в голове. Снова
погружение в ватное небытие.
   Шум и взволнованные голоса бесцеремонно вытащили меня в реальность, за окном
было темно, что-то происходило в приемной. Я прислушался.
Через чьи-то всхлипывания и постанывания, наша вожатая дрожащим голосом
рассказывала начальнику лагеря:
-Вы же знаете, Александр Львович, о вражде между нашим пионерским лагерем и соседним, продолжающуюся после того, «дружеского» футбольного матча.
Отряд шел перед отбоем вдоль забора, отделяющего лагеря, как вдруг через не
очень плотно сбитые доски, раздались оскорбительные кричалки. Наши ответили
мгновенно. От соседей в ответ через забор полетели палки. Отряд стал не
управляем, все что могло быть брошено, было брошено. Прилетевший обломок
красного кирпича попал ей в голову...После этих слов я понял, что в результате этой «артиллерийской дуэли» есть жертва, и она-из нашего отряда. Поскольку в палате изолятора всего две кровати, у меня появится сосед.
В темную палату, через квадратные стекла дверей, неаккуратно покрашенных
белой краской, пробивался свет.
   Дверь скрипнула, и в расплывчатом ореоле света появились две фигуры: пожилой
медсестры в мешковатом халате и девочки с перебинтованной головой,
казавшейся полупрозрачной и призрачной. Шаг её был неуверенный. Как бы я не
старался, я не мог разобрать ее лица. Свет из приемной ослеплял.
Тетя Таня, уложив девочку, вышла, не закрывая дверей.  Погасив основной свет,
она тяжело опустилась на кушетку.
   Глаза стали привыкать, и тут я увидел её лицо, это была она. Мы с удивлением
смотрели друг на друга как на отражение в зеркале.
- И тебя, тоже? - вдруг с трудом выговорила она.
Я утвердительно кивнул головой, не желая рассказывать об обстоятельствах
своего «героического» ранения.
Она протянула руку. Взяв её холодную маленькую ладошку, я в первый раз в
жизни понял, что самые несбыточные мечты могут, причудливым образом,
сбываться.
   Вселенная распахнула перед нами тяжелые бархатные занавесы небесного
театра. Огромное окно перед нашими кроватями освещало нас светом июньской
луны, и миллиарды звезд заглядывали к нам в палату. Листва осины дрожала от
легкого ночного ветра, создавая волшебное мерцание. Диск ночного светла,
выписав дугу, исчез за лесом, звезды совершая свой путь путались в ветвях,
ослепительные метеоры с шипение резали темно-синее полотно. В приемной, в
свете настольной лампы, сидя за столом, склонив голову на руки, мирно спала
усталая медсестра, тетя Таня. С востока светлая полоска стала расширяться и
розоветь.
   Мы говорили, говорили, не выпуская рук друг друга. Как чисты и светлы
мысли в двенадцать...

   Чин чин-шаркнули шасси самолета о посадочную полосу Мюнхена. От толчка я
качнулся вбок, ударившись тридцатилетней шишкой на лбу об облицовку
иллюминатора.
   Самолет подрулил к месту стоянки, и пассажиры, как в убыстренных кадрах, стали
покидать салон. Помахав нам на прощание, скрылась в проходе приветливая
Генриетта и её замечательные друзья.

   Чудеса, да и только, - подумал я. Обязательно когда-нибудь напишу об этом.

Казань 
02.08.2022