Ефим Пекарь и погоня за Искрой Божьей

                В молодости меня обуревало беспокойство, причину которого я не мог тогда понять. То есть в молодости беспокойство обычная вещь, примета и особенность возраста. Но этот вид беспокойства имел вполне определённую направленность. Я целеустремленно искал одаренных в области искусства людей, испытывая к ним тягу и ощущение внутреннего родства. Мне хотелось подружиться с ними, сопровождать их и что-то такое от них узнать. Что именно – я бы затруднился определить словом. Мне как будто хотелось ощутить это нечто, которое позволяет им создавать стихи, музыку, живопись. Казалось, что они сами в жизни и это таинственное нечто – одно и то же, и я, подружившись с ними, буду соприкасаться с ним прямо в процессе общения. Каждый раз я бывал разочарован. Мне не только не удавалось поймать или увидеть чем и как они создавали то, что создавали, но я ещё и натыкался на неприятные сюрпризы. Зачастую люди эти не блистали добродетелями: пили, ссорились друг с другом, врали, не блистали умом и в ряде случаев просто имели психические отклонения разной степени тяжести. Так что мне приходилось ретироваться, поджав хвост. Но я не сдавался. Иллюзия цельности художника, в котором его талант обязан был находиться в гармонии со всем остальным, меня не покидала. Почему-то разобраться в ситуации или по крайней мере прекратить напрасные поиски гармонии мне помог совершенно абсурдный случай. Здесь я не собираюсь проводить самоанализ и демонстрировать причины и следствия. Просто иррациональность человеческого восприятия, которое Лешка именовал Великим Имбецилом, проявилась в данном случае вполне наглядно.

                Ефим Пекарь был старше меня лет на двадцать, то есть лет сорока пяти в то время, в семидесятые годы. Он работал архитектором, но был в Харькове и Киеве известен, как оригинальный и талантливый художник. Его картины имели вполне светские сюжеты, но выполнены в иконописной технике. Эта довольно сложная и кропотливая техника придавала картинам особенный колорит. На меня его картины произвели впечатление и я начал к нему подбираться. Ефим, в отличие от многих моих предыдущих знакомцев, оказался человеком интеллигентным и порядочным. Я ему нужен был, как корове седло, но он долгое время меня терпел и не гнал, хотя и ворчал под нос. Мне сейчас стыдно вспоминать собственную настырность. В Киеве у Ефима завелась подруга. Я забыл сказать, что Ефим был холостяком. Эта подруга, довольно известный в Киеве врач-гомеопат, приезжала в Харьков к друзьям и родственникам. Позже, через несколько лет, я с ней познакомился поближе, когда заканчивал в Киеве гомеопатические курсы, на которых она преподавала. Ирина Львовна Тойтельбойм, или Ирочка, как её называли курсанты, моложе Ефима лет на десять. Красавицей её назвать трудно. Ростом метр пятьдесят с чем-то, сутулая, почти горбатая, с типично еврейским, до карикатурности, лицом, увенчанным гордостью еврейского народа, длинным носом с горбинкой, она обладала уверенными манерами и хорошо поставленным и тренированным лекциями голосом с начальственными интонациями. Но на всякий товар найдётся покупатель, или иначе – на вкус и цвет товарищей нет. Как бы я ни философствовал, а представить себе, что Ефим, мужик довольно представительный и уж точно не урод, втрескается в Ирочку, мне было, мягко говоря, затруднительно.

                Уже не помню каким образом я просочился на вечеринку, которую Ефим устроил по случаю приезда Ирочки. Немногочисленные гости подпили, завели музыку и кое-кто даже начал танцевать, то есть извиваться под рок-музыку одной из многочисленных британских рок-групп. Неожиданно Ефим пригласил Ирочку и они присоединились к танцующим. У меня по спине начали сновать не просто холодные, а ледяные мурашки. Зрелище танцующих Ирочки и Ефима было мне эстетически невыносимо, что ещё очень мягко сказано. Мне сделалось буквально жутко наблюдать этот фрагмент из Босха в натуре. Особенно это касалось Ирочкиных судорог. Но Ефим отвечал на них с большим и, я бы даже не побоялся сказать, похотливым энтузиазмом. И тут что-то у меня внутри перевернулось и я осознал, что Искра Божья неуловима, а Дух не только веет где хочет, а ещё и выбирает самые невозможные варианты. Но это слова, а я тогда ничего такого не думал, а просто до меня дошло, что я ищу ветра в поле и мне это больше не интересно. Почему именно танец ни в чём не повинных Ефима и Ирочки вызвал у меня облом интереса к казалось бы совершенно другой проблеме, спрашивать бесполезно. Если рассуждать логически, уж наверное Ефим оказался наиболее отвечающим моим поискам гармоничного присутствия Искры Божией в личности художника. Но человек существо иррациональное, и я, как говорится в одном анекдоте, даже знаю этого человека. С вечеринки я незаметно улизнул, да никто бы меня и не хватился, лопоухого молодого ротозея, и с той поры не ищу никаких знакомств с одаренными людьми искусства. До сей поры нет у меня ни одного друга поэта или писателя, что тоже нехорошо. Всё же я и сам поэт и писатель и профессиональная среда мне бы не помешала.