Счастливый мир детства

               

1. О любви к Родине.

На протяжении всей жизни у каждого человека постоянно присутствует вопрос о Родине, о любви к ней. Вся идеологическая мощь государства, используя все имеющиеся у нее ресурсы и средства направлена на возвеличивание понятия - Родина. И это понятно. Ведь в годы испытаний для нее с особой остротой возникает необходимость ее защиты от врагов, а враги эти, насколько я помню, всегда окружали нас. И если в стране не окажется людей, любящих Родину, то кто же будет ее защищать? На этом оселке проверялась благонадежность гражданина СССР или России. Система приобщения человека к понятию того, что Родину надо любить, начиналась с самого рождения.

    Для меня не понятно, как физически ощутить эту любовь. Возникает вопрос к самому себе – а любишь ли ты Родину так, как надо, или чего-то не хватает к тому понятию, которое от тебя требуют. Конечная цель освоения понятия любви для государства означает – если потребуется, в необходимости отдать жизнь. Мне кажется, что никто не сможет определить это в мирной жизни.

     «С чего начинается Родина» – всем известны эти слова песни, и мы подходим к понятию малой Родины. Здесь уже пойдет речь о месте рождения человека и о времени, проведенном в нем, и было ли они счастливыми в его жизни. Именно от этих обстоятельств и возникает, на мой взгляд, понятие любви.

    У каждого человека жизнь складывается по- разному, а у меня получилось так, что я, рожденный в Воронеже, большую часть детства, вплоть до окончания семилетней школы, провел в благодатной для меня Анне, расположенной на берегах реки Битюг.

  В возрасте двух с небольшим лет, когда началась война с фашистской Германией, - меня отвезли в этот районный центр Воронежской области в родительский дом моей мамы. Все детские годы, проведенные в этом местечке России, оставили такой след в моей жизни, что сейчас именно Анну я и воспринимаю как свою малую Родину. При этом я подразумеваю Анну такой, какой она фактически была в эти годы. Какой она была – об этом я и хочу поделиться.

     На некоторое время возвращусь к понятию Родина и любви к ней через некоторые примеры. Их настолько много, что всех не пересчитать. Все мы читаем одну и ту же литературу и поэтому сразу вспоминаем «Хождение по мукам» Алексея Толстого, «Два капитана» Каверина, подвиги молодогвардейцев и Маресьева во время Великой Отечественной войны. Все герои книг жили в разное время в России и у каждого было свое понятие о Родине.

    После того как в России свершилась Революция и власть в стране захватили большевики – общество раскололось на два непримиримых лагеря. Одни признали новую власть, а другие стали ненавидеть ее. Но Родина – Россия и для тех, и для других оставалась одна, как место рождения и проживания.
 Поэтесса   Зинаида Гиппиус Октябрьскую революцию восприняла как «блудодейство», «неуважение к святыням», «разбой». Она писала:

                Рабы, лгуны, убийцы, тати ли …
                Мне ненавистен всякий грех,
                Но вас, иуды, вас, предатели,
                Я ненавижу больше всех.

      В 1920 году она эмигрировала и жила во Франции. Умерла в Париже в 1945 году.
Именно в 20-е годы бежали из России многие выдающиеся писатели и поэты, не признавшие новой власти, не изменившие своим принципам, привычному укладу жизни, бежали из той России, которую они любили.

    Одним из таких людей был историк, подлинный мастер русской прозы, выдающийся литературный критик, поэт Владислав Ходасевич. Он под предлогом «поправления здоровья» вместе с женой покинул Россию и в товарном вагоне поезда пересек границу с Польшей. На полу вагона лежали дорожные мешки и там находились все восемь томов А. Пушкина.
                России пасынок, о Польше
                Не знаю сам, кто Польше я,
                Но восемь томиков, не больше,
                И в них вся Родина моя.

                Вам под ярмо подставить выю
                И жить в изгнании, в тоске,
                А я с собой мою Россию
                В дорожном уношу мешке…

    Свою любовь к Родине наиболее полно выразил Сергей Есенин словами:

                Если крикнет рать святая:
                «Кинь ты Русь, живи в раю!»
                Я скажу: «Не надо рая,
                Дайте родину мою»

    Это стихотворение было написано в 1914 году. А после революции и после трагической гибели Поэта его стихи долгое время были запрещены и не издавались. Трудно воспринималась поэтом послереволюционная Россия. В «Письме к женщине» он писал:
                Но вы не знали,
                В развороченном бурей быте
                С того и мучаюсь,
                Что не пойму,
                Куда несет нас рок событий…

    Особенно трагичной выглядит судьба Марины Цветаевой, которая всем своим поэтическим сердцем любила свою Россию, свою Москву, своего Пушкина, которая после Октябрьского «рока событий» оказалась не принятой новой Россией, так же, как и она не приняла ее новый уклад.
 
    Мутный осадок дна России вдруг всплыл на поверхность чистой воды жизни и стал диктовать неприемлемые условия существования. В своей дневниковой прозе «Вольный проезд» она описала всю мерзость работы реквизиционных отрядов:

    «Крики, плач, звон золота, простоволосые старухи, вспоротые перины, штыки…Рыщут всюду.
     - Да за иконками-то хорошенько! За святыми-то! Боги золото тоже любят-то!
     - Да мы… Да нешто у нас…     Сынок! Отец! Отцом будь!
     - Молчать, старая стерва!
     Пляшет огарок. Огромные – на стене – тени красноармейцев.»

Будучи за границей, отвечая на анкету одного из журналов, Марина Ивановна писала:
«Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, - тот потеряет ее лишь вместе с жизнью.»
Она хотела вернуться не «допущенным «пережитком», а желанным и жданным гостем».

    Сейчас вся страна знает Цветаеву и слушает песню «Мне нравится» на ее стихи в проникновенном исполнении Аллы Пугачевой в известном кинофильме Э. Рязанова, а тогда, по возвращении, она оказалась и не жданным, и не желанным гостем. Россия оказалась для нее не матерью, а злой мачехой, приведшей ее к гибели. Никто не протянул ей руку помощи и не помогли заслуги ее отца – основателя Пушкинского музея изобразительных искусств.

   Трагически оборвалась жизнь этой высокообразованной поэтессы, которая любила свою дореволюционную Россию, свою Родину. Новую Россию она не могла представить, как Родину и любить как прежнюю.

    Но что-же, все-таки, означает слово «любить» по отношению к стране, в которой живешь? Человеку, который длительное время жил за границей, наверное, это чувство более знакомо. Именно там возникает тоска по Родине. Он вспоминает и природу, и место где жил, свои переживания. Человек, который ни разу даже не пересекал границу, понять это труднее.

    На самом деле каждый человек приобретает Родину как данность. От него при рождении ничего не зависело. Вот ты родился в этой стране – и это есть твоя родина. Ее ты и должен любить, потому что здесь твои корни и твой родительский дом. Родившийся человек попадает в окружающую его социальную среду, которая воспитывает его на протяжении всей жизни. И это так. С самого детства, с детского сада и в школе его призывают любить свою Россию или в недавнем прошлом – Советский Союз. Литература и искусство для этой цели находится в руках у государства и является мощнейшим идеологическим средством, или, как модно сейчас говорить, – инструментом воспитания.

    По мере взросления у каждого есть возможность осмыслить внушаемые правила жизни и моральные ценности в своей стране. Человек имеет возможность глубже изучить историю не только своей Родины, но и других стран и делать для себя соответствующие выводы. Но имеющиеся в руках у государства средства массовой информации настойчиво требуют каждого придерживаться определенных взглядов, господствующих в стране. То есть-шагать в одном строю со всеми вместе. Дискуссии допускаются, но в целом направление должно быть одно и человек становится пешкой в общей или чьей-то игре. Если человек идет не в общем строю, выражает публично какие – то свои взгляды, то это уже «не наш человек» и про него могут сказать, что он «не любит свою Родину» и с такой формулировкой его свободно могут отнести к врагам народа. Быстрее всего ему приклеют ярлык «инакомыслящего».

    В России инакомыслящих не любят. Мало-ли что можно от них ожидать!  Поэтому они всегда в центре всяческих осуждений в СМИ, которые верой и правдой служат своим работодателям – действующей власти. Вот пример. Не так уж давно было опубликовано заявление так называемого Конгресса интеллигенции по Казахстану, в котором осуждается ввод российского контингента вооруженных сил для установления порядка в государстве. Конгресс называет такие действия со стороны России даже преступными к своему народу.

    Для такого осуждения у подписавших должно было быть основание и наличие фактов, которых простые обыватели не могли знать. Одним из многих подписантов оказался и известный журналист Познер В.В. Вся страна его хорошо знает, как ведущего одноименной программы на Первом канале. Этот журналист давно снискал к себе хорошее отношение от своих зрителей за его «дотошность» при изложении материала, его эрудицию. Как же отнеслись СМИ к его поступку? – немедленно напомнили слушателям о его высказывании о том, что он не любит Россию, а всей душой отдыхает в любимой Франции, где он родился. В России его удерживает только работа. Спрашивается, а для чего напомнили? А для того, чтобы все знали, что он в сущности «не наш человек». Что мол от него ожидать – то?! И другие подписанты такого-же рода. Такая политика вызывает отторжение.

    Другим примером, что в России не любят инакомыслящих, является принятие Государственной Думой законов об иностранных агентах для юридических и физических лиц. Обоснованием принятия таких законов является якобы нарастающая идеологическая война в средствах массовой информации между Западом и Россией.  Читатель или слушатель, должен знать кто финансирует таких лиц, и пусть его насторожит предлагаемый ими материал. Одно только слово – агент- уже должно вызывать у граждан России его связь с иностранной разведкой и вытекающие отсюда выводы.

    Но, как говорится, на каждый роток не накинешь платок. Что в голове у каждого человека не знает никто и сколько инакомыслящих – тоже. Тому подтверждение – разговоры и высказывания в социальных сетях. Чего там только не прочтешь! Действительно: умом Россию не понять – в Россию нужно только верить. И люди верят в нее, и вместе с этой верой любят и Родину.

2. Небольшой экскурс в прошлое поселка Анна.

    Журналист из Комсомольска – на - Амуре в своей статье о жизни и творчестве Николая Иванова – известного акварелиста, моего дяди по матери, написала, что он родился в местечке Воронежской области с красивым названием – Анна. И действительно название звучит и красиво, и интригующе. Первое, что приходит в голову – назвали в честь княгини Барятинской – владелице имения на территории поселения. Я наслышался много легенд среди моих детских друзей, да и взрослых также, которые, доказывая происхождение названия от женского имени, говорили о том, что если посмотреть на аннинский парк с самолета, то увидим посаженные деревья в виде большой буквы «А». Впоследствии я, конечно, познакомился с трудами специалистов по этому вопросу, которые утверждают происхождение названия от названия реки. Так обычно очень часто бывает, но здесь исчезает романтика. Жаль конечно, но тут же для меня возникла другая романтика происхождения. Почему же река называлась так? Если поменять ударение в слове анна на последний слог – то вы услышите анНА, и это уже не русское звучание, а какое-то гортанное, не нашенское. Рядом с Анной находятся поселения со странными названиями – Курлак, Тойда, Чигла. Историко – топонимические исследования показали, что прибитюжье в течение длительного времени было местом кочевий тюрко – язычных народов. Поэтому названия многих поселений имеют тюркское происхождение, в том числе и указанные выше. Русские могли по-своему переосмыслить название речки и превратили в понятную им Анну.

     Чтобы читателю было ясно: Прибитюжье – это бассейны рек Битюг, Икорца и Осереди. Осенью 1698 года мелкие служивые люди –русские и украинцы основали здесь 18 населенных пунктов.
23 апреля 1699 года Петр-1 издал указ о выселении всех русских и украинцев с Битюга. Куда? - в прежние места, «а строенья все пожечь и впредь селиться им на Битюге не разрешаю».

    Трудно проходило новое заселение этих мест. Первые переселенцы, состоящие из дворцовых крестьян в количестве около 5 тысяч человек – не прижились. За два года 3409 человек – умерли, а остальные убежали. Такая же участь постигла переселенцев 1704 года из Балахонского и Суздальского районов. Что делать? Петровские указы надо было выполнять. И тогда воеводы пошли на хитрость – негласно разрешили поселяться беглым служивым людям. И дело пошло- к 1710 году на Битюге насчитывалось 15 сел, в том числе и Анна, с избой управителя в Боброве.

Прекрасные живописные места с чистой и прозрачной водой Битюга и других русских речек, заливные луга, сказочные леса, окружающие поселения привлекали не только простой люд, но и дворянские роды. Они получали их за службу на благо России и строили усадьбы, привлекая архитекторов и использовали их не только для отдыха в летнее время, но и в коммерческих целях, занимались благотворительностью. 

    В 1873 году князь Владимир Анатольевич Барятинский с женой Надеждой Александровной купили у графини М.А. Левашовой аннинское имение, предполагая использовать его в летнее время для отдыха. В это время Владимиру было 30 лет, а жена была на 3 года моложе.

     Князь являлся представителем древнейшего княжеского рода. Родоначальник занимал 16 колено от Рюрика. Владимир Анатольевич был героем войны за освобождение Болгарии, генерал-адьютантом трех императоров – Александра -2, Александра -3 и Николая -2. Надежда Александровна в 1914 году была пожалована в статс-дамы императрицы Марии Федоровны. Награждена орденом Св. Екатерины 1 степени.
 
Будучи в Анне, семья вела активный образ жизни не только в плане своего отдыха, но и в благотворительной. При них были открыты первые школы и больница. Не считаясь с затратами, они завозили лучшие сорта деревьев и организовали питомник для их выращивания. Именно они, привлекая дизайнеров по ландшафту, разбили и реализовали прекрасный парк, который и сейчас является украшением поселка.

    Князь Владимир Анатольевич по своей натуре не был скрягой. Являясь одним из богатейших людей России, он вложил значительные средства в строительство железнодорожной ветки Графская – Анна, тем самым обеспечивая товарооборот сельскохозяйственной продукции и, самое главное приблизил для жителей губернский центр – Воронеж. На его же средства был построен винокуренный завод, который до сих пор работает.

    1 июня 1894 года на средства супругов был заложен каменный храм в честь Рождества Христова. В этот день отмечалась серебряная свадьба Владимира Анатольевича и Надежды Александровны – 25 летие бракосочетания. 1 и 2 июня 1899 года было совершено освящение храма. Особенностью храма, помимо его красоты, было то, что он отапливался по выполненным каналам-воздуховодам от печи, установленной в подвале.
    Много мытарств перенес храм в годы Советской власти после Революции и только чудом он не был разрушен.
    В настоящее время Христо – Рождественская церковь является визитной карточкой теперь уже поселка городского типа – Анны.

     Какова же судьба четы Барятинских?
Князь Владимир Анатольевич умер 30.11.1914 года по болезни.
Княгиня Надежда Александровна испытала на себе все «прелести» послереволюционной России и трагически погибла вместе со своей беременной дочерью Ириной, ее мужем – полковником С.И. Медведевым и свекром. Их расстреляли в Багреевском лесу под Ялтой как контрреволюционеров.
В это время княгине было 74 года. В Ялте она была известной благотворительницей – построила на свои средства гимназию, финансировала Красный крест, содержала первую в России лечебницу для больных туберкулезом. Но для новой России это было не в счет. По доносу некого Александра Григорова и бывшей горничной Марии Новикас их расстреляли по списку 203 –х. На момент казни
Надежда Александровна была парализована и не вставала с инвалидного кресла. На казнь ее несли на руках.

     В 2017 году в Анне при входе в парк, в знак благодарности был установлен памятник – бюст князю Барятинскому.

3. Прифронтовая Анна и мои воспоминания о детстве в годы войны.
 
Прошло не так уж и большое количество лет после описываемых выше событий – 20 лет после расстрела княгини (21 декабря 1920 г.) и началась война с фашистами гитлеровской Германии. В Анну можно было попасть на поезде, который шел через станцию Графская. Железнодорожные перевозки со станции Анна в Воронеж стали осуществляться с 20 июня 1897 года, когда первый груз был отправлен и двигался со скоростью 8 км в час. В этом же году было построено здание вокзала.
В 1941 году меня в 2-х летнем возрасте мама отвезла в Анну в родительский дом на попечение родственников, а сама продолжала работать в Управлении ЮВЖД в Воронеже до самого начала эвакуации. Но ей уже пришлось добираться в Анну пешком все 100 км, выбросив по пути все вещи, которые успела забрать. С разбитыми и опухшими ногами она добралась до дома. Ей было 25 лет.

     С этого времени началось мое детство в Анне вплоть до окончания в 1953 году семилетней школы. Именно эти годы, и именно эта Анна навсегда осталась в моем сердце, как моя малая родина.

    Дом, в котором я оказался, был большим и просторным, состоял из 4-х комнат и в плане представлялся как буква Г. В двух комнатах жили дедушка и бабушка – Василий Давидович Иванов и Екатерина Ивановна Иванова (в девичестве Белоусова). С ними вместе на тот момент жила их дочь Зеленева Таисия Васильевна с малолетней дочкой Галей, родившейся в 1941 году во время бомбежки поезда в товарном вагоне, когда они бежали сразу после начала нападения фашистов на западной границе России, а также младшая сестра мамы – Ольга.

В двух других комнатах жил брат мамы Алексей Васильевич Иванов со своей женой Анной Ивановной Ивановой. Две половины общего дома соединялись общей дверью так, что можно было пройти в любой момент с одного края дома в другой его конец.
     Мама очень любила своего брата Алешу и была в дружеских и доверительных отношениях с его женой и когда меня привезли в Анну, то было решено сразу, что именно у них я буду жить, а они ничего против не имели, тем более, что у них своих детей не было. По малолетству я почему-то назвал Анну Ивановну – Шурочкой и с тех пор с моей легкой руки ее стали называть все родственники и многие знакомые.
 
    Дом этот имел два входа и при каждом свое подворье. Особенностью его являлось то, что расположен был на большом земельном участке, огороженном со всех сторон забором – плетнем и просто жердями. Кроме того, с двух сторон участка его окружала довольно-таки глубокая канава, выполненная по большей части как сооружение для отвода талых вод во время весенней распутицы и в меньшей – для транспортировки барды со спиртзавода, того самого – Барятинского. Надо сказать, что эта спускаемая барда довольно быстро пропитывалась в землю еще в самом начале своего пути и не доходила в виде запахов к дому. Однако наличие канавы потребовало устройства мостов к каждому подворью. Дедушка, Василий Давидович, а в народе его называли Давыдычем, сделал свой мост и шире, и крепче, чем у сына Алексея, для того, чтобы можно было заезжать во двор телегам с лошадьми и, даже легкой грузовой «полуторке».

    Подводя первые предварительные впечатления о доме, можно сказать одно: дом стоял обособленно от других имевшихся в поселке, которые «лепились» друг с дружкой рядом, разделяясь только смежными заборчиками. Так было, например, на соседней улице под названием «Морская». Мои впечатления позже вылились в следующие строчки:
                Пока живу я помнить буду
                Зеленый луг с кудрявою травой,
                Гогочущих гусей, бредущих на свободе,
                Стада кузнечиков вразбежку под ногой.

                Наш старый дом, соломой крытый,
                Стоял, как замок Давыдыча семьи,
                Канавой окружен, заросшею крапивой,
                Где лопухи-репейники лиловые цвели.

Итак, собственно из-за начавшейся войны с Германией, я очутился в поселке Анна. Сейчас если рассматривать схему современного уже поселка городского типа (ПГТ) Анна, то можно увидеть урезанный на половину наш дом, числящийся под номером 11 по улице Транспортной. По этой же стороне улицы под №№ 5,7,9 числятся и бывшие пристанционные железнодорожные дома, вокруг которых и проходили мои детские игры с друзьями. Так в доме №5 в одной из его половин жила семья Трофимовых и друг мой Гена. В доме №7 жили несколько семей с дочерями, а в доме№9 располагался красный уголок для железнодорожников с комнатой для отдыха прибывающих бригад машинистов из Воронежа.

    Возвращаясь к описанию дома Ивановых, невозможно не рассказать о быте. Дом был деревянный, крытый соломой. Для отопления его в зимнее время использовались две «русские печи» и одна печь просто для тепла. Полы выполнены из толстых широких досок, но если у Шурочки они были крашеными, то на бабушкиной половине они мылись вручную со скребками так, что казались янтарными. Между русскими печами также была разница. У бабушки была большая печь и нутро ее было глубоким так, что в глубине можно было увидеть целый огненный костер и управлять этой печью было не просто. Лежанка на верху могла вместить трех человек. Сама печь была отделена от комнаты дощатой крашеной под морилку перегородкой так, что там было достаточное пространство для стола и лавок для сидения. Там и только там бабушка кормила своего Василия Давидовича – вдали от посторонних глаз. И еще одна особенность была у это печи – там жил домашний сверчок, песенки которого сопровождали длинные ночи.

     У Анны Ивановны (Шурочки) печь была покомпактней, и по просьбе хозяйки опытный печник пристроил плиту с духовым шкафом, в котором она делала вкуснейшие запеканки из картофельного пюре и пышки к чаю и молоку. Лежанка наверху была сделана для сушки, но, при желании, один человек мог и погреться зимой. «Зеркало» печки являлось собственно частью стены, разделяющей две комнаты и только оно обогревало вторую, более прохладную в зимнее время. Вот в этой комнате мне и поставили кровать с перинным матрацем и одеялом, лежа на которой, я любовался через окно на сад перед домом с грушей и вишняком и цветущими кустами роз. Эта комната отличалась от всех остальных в доме своей комфортной прохладой и более комфортной обстановкой. С правой стороны, как зайдешь, стоял большой полированный светлого дерева сундук с красивым внутренним замком, который, когда открывали издавал музыкальную мелодию. На нем любил отдыхать Алексей Васильевич после работы. Все в семье его звали просто Лелей.

     Слева от входа в комнату стояла тумбочка с граммофонными пластинками царских и советских времен. На тумбочке располагался патефон голубого цвета, на котором я любил проигрывать диски и тогда впервые услышал покоривший навсегда «Караван» в исполнении оркестра Эдди Рознера. Над патефоном висел круглый «лопух» радио. За тумбочкой была моя кровать.

    В середине комнаты стояли два мягких кресла, внизу окаймленные шариками – висюльками, с тумбочкой между ними. Эти кресла остались в доме после квартирантов с польской фамилией в качестве подарка. Над ними на стене висела застекленная картина с изображением красивой дамы, плывущей на лодке по реке, протекающей в таинственном лесу. Лодкой управлял стройный кавалер с веслом. Рядом стояла кровать хозяйки с ковром на стене. За спинкой кровати стоял платяной шкаф, внизу которого стоял большой серебристого цвета самовар.

    По диагонали комнаты от двери до двери во вторую половину дома лежала дорожка, слева от которой от пола до потолка стояло зеркало со столиком для туалетных приборов. Рядом посредине стены был большой стол – сервант, над которым висел большой портрет Сталина. На столе с обеих сторон по бокам стояли высокие стеклянные голубые вазы. Рядом со столом, в кадке, рос большой фикус с толстыми резными листьями -  гордость хозяйки.
Красивая керосиновая лампа с зеленым стеклянным абажуром дополняла интерьер спальной комнаты.

     Первая комната, где стояла печь, использовалась и как обеденная, и как кухня, и как приемная для гостей. В ней стоял умывальник, кухонный стол, большой стол с гладкой столешницей, несколько венских стульев, высокие тумбочки для цветов и книг. У одного из окон стояла любимица Анны Ивановны -  швейная машинка фирмы Зингер с ручным и ножным приводом. Между двух окон висели большие настенные часы с боем и ручной подзаводкой. Анна Ивановна очень любила читать отрывные настенные календари, и они всегда были у нее «под рукой».

    Приготовление пищи в основном проходило на застекленной веранде перед комнатой. Там стояли примус и керогаз, стол для заготовок и различные необходимые в хозяйстве вещи. Кроме того, на веранде за перегородкой было организовано небольшое помещение для хранения продуктов на полках и в ларях, в отделениях которых хранились крупы, мука и сахар. Свежесть продуктов там гарантировалась так как летом там было прохладно, а зимой сохранялась приемлемая температура.

        Во второй половине дома – бабушкиной, мебель была проще, но отличалась стариной и крепостью. Там тоже был большой сундук (а как же без него!) и не один. Были и поменьше, которые использовались для сидения. С них удобно было забираться на верх печки и хранить разную мелочевку. Был и комод, и платяной шкаф в котором хранилась гитара, две мандолины и балалайка. Но больше всех нравился высокий сервант. Он был высотой под потолок.Выполнен с различными резными деревянными украшениями и множеством ящичков. Створки были застеклены. Глаз от него нельзя было оторвать. В первой комнате в углу была темная икона со Спасителем. Перед ней постоянно мерцал огонек лампадочки, за которой следила Екатерина Ивановна. Старинная, зачитанная Библия находилась в этой комнате, а на стенах висели две первые работы будущего художника Николая Иванова, написанные маслом на овальных деревянных досках. В уголке комнаты стояла старинная деревянная прялка с чесалкой для пряжи.

      Вот что вспомнилось сейчас по прошествии многих и многих лет. О подворьях с двух сторон дома надеюсь написать в дальнейшем повествовании. А сейчас возвратимся к началу 40-х годов.

       7 июля 1942 года был создан Воронежский фронт, чей штаб расположился в Анне. Христорождественский храм, разграбленный, но чудом уцелевший, (начали даже разбирать колокольню), использовался под склад и не функционировал. Жители Анны обратились к командованию фронтом за разрешением начать богослужение в стенах храма и получили положительное решение.

    Удивительно, но несмотря на то, что мне было всего три года – я многое четко вспоминаю. Видимо тревожная обстановка способствует обострению памяти.  К нам в дом пришли военные люди и быстро в углу сада построили дощатый домик, в котором постоянно шло дежурство и раздавались звуки морзянки. Причем обслуживающие военные были очень корректны. На нашем большом огороде за домом установили зенитки. Один из офицеров подарил мне на память толстую иллюстрированную книгу Брэма «О жизни животных и птиц мира». Она была моей первой книгой и с нее началась моя любовь к ним.

     За мостом через канаву простирался зеленый луг, на котором я и сверстники любили играть. Однажды в небе появился немецкий самолет, летящий на небольшой высоте.  Летел медленно – медленно. Фашистская свастика хорошо просматривалась. Казалось, что фашист рассматривает нас и скоро начнет стрелять. Мы уткнулись головой в землю и ждали. Но не судьба была в этот раз быть убитым. Самолет полетел дальше к спиртзаводу, и мы услышали взрыв от сброшенной бомбы.

    Второй раз стало страшно от сухого выстрела нашей зенитки. От него тоже пришлось ничком лежать на пыльной дороге. И еще один раз немецкий самолет пролетал и сбросил бомбу где-то в центре поселка, но фашистские войска так и не пришли, а Анна осталась лишь прифронтовым поселком.

     В 1942 году я стал свидетелем, как открылась дверь и в комнату занесли пианино.  К нам поселились несколько человек. Главный среди них был Константин Ираклиевич Массалитинов. С ним была его жена Галина Болеславовна Рагинская, несколько мужчин музыкантов и певица Мария Николаевна Мордасова. С ними вошла и маленькая черненькая собачка с музыкальным именем Дэка. Она была любимицей Массалитинова и всегда следовала за ним. Они расположились у нас для организации хора. На первых порах ночевали прямо на полу постелив и укрывшись тем, что было у Анны Ивановны. Зима была холодная и Мария Николаевна Мордасова (я звал ее тетей Машей) залезала на печку спать, подложив под голову валенок. Жили дружно и с шутками-прибаутками. Шурочка топила печь и готовила еду и чай. Так наша семья Ивановых познакомилась на всю жизнь с этими энтузиастами. Днем они уходили на репетиции, где собирались и другие участники хора. Вскоре было организовано и первое выступление хора. Впервые я увидел небольшую сцену и артистов в русских национальных костюмах. Никто тогда даже и представить не мог, что композитора К.И. Массалитинова и певицу М.Н. Мордасову вскоре будут знать все в стране и их именами назовут улицы и набережную в Воронеже, а хор будет выступать в Москве в Кремле на праздновании 70-летия И.В.Сталина, а потом обьедет многие города и поселки России.
      Дальнейший путь созданного коллектива хора после Анны будет проходить в выступлениях для бойцов Красной армии и в освобожденном Воронеже. Большое впечатление на меня производила песня:

                Ой туманы вы мои, растуманы,
                Ой, родные поля и луга,               
                Уходили в поход партизаны,               
                Уходили в поход на врага.               

    Песня эта очень тронула мою душу да так, что в волнении пробегают мурашки на руках, а на глаза навертываются слезы. Это же чувство не покидает меня и до сегодняшних дней.
Вместе с вновь образованным хором уехала из дома и младшая сестра мамы – Ольга. Она была в хоре самой молодой по возрасту и с неоконченным средним образованием. Выйдя замуж за музыканта хора Петра Старикова, она долгие годы работала вместе с ним в оркестре народных инструментов.

     Время войны медленно тянулось. Сообщения о ее ходе узнавали и по радио. На всю жизнь запомнилось, как по нем раздавались знакомые слова: «Говорит Анна, говорит Анна. У микрофона Коршунов». Что это за человек был, так и осталось для меня загадкой. Через много лет, когда я после института работал в СМУ-45 повстречался с сыном этого человека, работавшего экспедитором в отделе снабжения. С ним было о чем вспомнить про нашу Анну. Вот только тогда я рассказал ему, что помещение радиоузла до революции и первое время после нее принадлежало семье Белоусовых и в нем была чайная. В ней работали члены семьи без наемного труда. Бабушка моя, хотя и была одной из дочерей предпринимателя Белоусова, но в чайной не работала – у нее сложилась своя личная жизнь.

      А получилось так, что ее взяли на услужение к княгине Барятинской горничной. Там в имении она жила, и познакомилась с моим дедом Василием Давидовичем Ивановым, который тоже там служил, выполняя различные поручения такие, как, например, организация стола и чаепития на летних пикниках князей.
    Василий Иванов был родом из села Большие Ясырки, что недалеко от Анны. Отец его, по слухам, был сапожником.
    Бабушка вышла за Василия замуж и рассказывала, что княгиня в день венчания в Христорождественской церкви выделила им карету, на которой молодожены прокатились по селу.

   Это произошло до Революции, и после того как она свершилась и докатилась до Анны – молодая чета была вынуждена искать новую работу и приспосабливаться к новым условиям.

    Революция катком прошлась по семье Ивана Белоусова. Хозяина чайной раскулачили и сослали неизвестно куда, а помещение реквизировали на общественные нужды. В последствии там и организовали радиоузел. Бабушкина сестра Лиза и брат Михаил остались ни с чем и тоже начали другую жизнь.

    Дедушка Василий Давидович стал работать обходчиком на построенной железной дороге. Для работы ему был предоставлен небольшой домик – теремок (дом обходчика) рядом с дорогой приблизительно в двух километрах от поселка. В обязанности входил ежедневный осмотр путей, дабы там никто не открутил какую - либо гайку для хозяйственных целей и вообще он должен был уверен, что поездам для проезда ничто не угрожает. Рядом с домиком его семье нарезали земельный участок где растили картошку и овощи для пропитания. Осмотревшись, дед приступил к строительству собственного дома в поселке, где руководство станции ему выделило землю рядом с веткой железной дороги, идущей от вокзала до спиртзавода. Земли там было более чем предостаточно и Давыдыч с успехом справился с задачей. Сил у него было – хоть отбавляй.

     Бабушка моя, Екатерина Ивановна, помогала мужу как могла и для подработки также устроилась уборщицей в железнодорожном доме, который предназначался для отдыха приезжающих бригад поездов после долгого пути из Воронежа. Там же для них был и красный уголок   в котором был бильярд со стальными шарами, патефон с пачкой грампластинок, небольшая библиотека с набором книг и журналов. Детям работников станции очень нравилось там слушать музыку и устраивать танцы.

     Со временем к дому Василия Иванова пристроили еще две комнаты с отдельным входом и своим подворьем. Там стал жить сын Алексей Васильевич с женой Анной Ивановной. И вот именно в этот четырехкомнатный дом меня привезли из Воронежа. Для меня не существовало деления дома на две половины – я везде был свой для всех в нем проживающих.

4. Мое крещение и впечатления первых послевоенных лет.

                В один из дней 1944 года Таисия Васильевна (сестра моей мамы), а для меня она была просто тетей Таей, пришла на половину Шурочки и сказала: «Нюра, церковь – то работает! Надо-бы окрестить Галю. Ты не против стать ей крестной?».
     Шурочке нравилась моя сестра Галя, зная историю ее рождения во время бомбежки поезда в товарном вагоне, жалела ее и, конечно, сразу дала свое согласие. Мне было 5 лет, а Гале 3 годика. Надо сказать, что если Шурочка принимала какое-то решение, то оно было глубоко обдуманным и навсегда. Таков был ее характер. Слов на ветер не бросала.
       В назначенное время они пришли в храм, захватив и меня с собой.
Сейчас, когда пишу эти строки, думаю о том, как в мире все взаимосвязано. Ведь не будь любящей пары князей Барятинских – не было-бы этого храма, не было – бы принятого правильного решения о спасении его от разрухи после Революции – не стояли бы мы перед батюшкой.
    Совершив обряд крещения Гали, священник спросил: «А мальчик чей? Будем крестить? Кто будет крестной матерью?».
                - Я буду, заявила присутствующая Елизавета Белоусова – сестра моей бабушки.

И вновь я подумал о взаимосвязи всего. Лиза, дочь раскулаченного Ивана Белоусова, после того, что Революция отобрала у них все – стала, чтобы выжить, делать искусственные бумажные цветы, продавая за гроши, а для спасения души- певчей в храме. Она и стала моей крестной матерью и до самых последних дней не забывала о своей обязанности – на последние деньги она всегда покупала мне кулечек конфеток «подушечки».
     Дома на грядушке кровати над моей головой Шурочка подвесила церковную открытку с изображением Николая Угодника. Крестик у меня был на голубой муаровой ленте.

     Как ни медленно протекали дни войны, но наступил и год, и день Победы. Стали возвращаться в Анну люди с фронта. В один из таких дней дверь отворилась и в комнату, как-то по- обычному просто, вошел Алексей Васильевич – мой дядя Леля и брат моей мамы. Он пришел, как будто после долгой командировки вернулся домой отдохнуть и сбросить накопившуюся усталость. Шурочка, как немая, помогла снять с плеч солдатский вещмешок кроме которого у него ничего не было. «Вот я и дома» - только и проговорил он, улыбнувшись, и погладил меня по голове. Не было никакой «чемодании», как в песне Высоцкого, и в чемоданах трофейных отрезов на платье и пальто. В вещмешке были личные вещи и несколько банок тушенки и, почему-то, пакетик с разноцветными маковками для посыпки куличей. На груди Лелиной гимнастерки красовался орден Красной Звезды, который произвел на меня большое впечатление.

    Со временем, после освобождения Воронежа в 1943 году от фашистов, стало налаживаться и железнодорожное сообщение. В Анну все чаще стали приходить товарные вагоны-(товарняки), и наконец-то стало регулярным пассажирское движение. Надо понимать, что в то время не было автобусного сообщения, и железная дорога была ох как востребована жителями Анны и соседних сел. Нам, детям близлежащих домов у вокзала, было очень интересно встречать такие поезда из далекого-далекого города прежде всего потому, что мы могли расширить свои коллекции спичечных и папиросных этикеток. По ним узнавали о других городах, существующих в стране и хвастались друг перед другом удачными находками.

     Для меня, маленького мальчика, в то время никогда и не возникал вопрос о том, когда был построен вокзал – он воспринимался, как существующий вечно. Однако я слышал об участии князя в его строительстве в «царское время» и все допытывался у бабушки о том, как же княгиня приехала первый раз на поезде в Анну. На что бабушка, улыбаясь говорила: «Как – как, -приехала и ей подали карету. Она села и поехала. Народу и ребятишек было много-много, и княгиня в стороны бросала монетки и конфетки. Кому досталось – тот и получил».

      Как было дело на самом деле – не знаю, знаю только одно, что вокзал и все необходимые сооружения были выполнены в полной мере добротно и качественно, с заботой об обслуживающем персонале станции. Для них заранее были построены дома для проживания, расположенные рядом в небольшом парке с тенистыми деревьями, среди которых были несколько лип, во время цветения от которых исходил освежающий запах. Для пассажиров у вокзала был действующий фонтан с расположенными вокруг него лавочками для отдыха. Были выполнены складские помещения для прибывающих грузов. К услугам пассажиров –уютный зал ожидания и буфет. Рядом с вокзалом работал небольшой магазин, в котором было всего понемногу, начиная от красной и черной икры на развес и кончая духовитым хлебом. В настоящее время читатель может быть и не поверит насчет красной и черной икры, но уверяю вас – это факт.

         Итак, моя жизнь в послевоенные годы, как и моих детских друзей была тесно связана с вокзалом и близлежащей территорией. Здесь проходили все наши игры. Особо вспоминается игра в городки. Этой замечательной игре, развивающей глазомер, меткость и силу рук нас обучили молодые ребята – машинисты прибывающих поездов. Эти молодые люди по приезде из Воронежа и чумазые от копоти угля во время долгого пути со своими чемоданчиками сразу шли в комнату отдыха. Там они приводили себя в порядок и, немного отдохнув, взяв с собой деревянные биты и набор гладких цилиндров для построения фигур, направлялись к уже подготовленному месту. Оно располагалось среди деревьев. В жаркое время там всегда была прохлада. Цилиндры они отдавали нам, и мы с удовольствием ставили фигуры рака, змейки, бабки в окошке, звезды и другие. Игра проходила очень азартно как для играющих, так и нас – болельщиков. В конце они оставляли все нам, и начиналась наша игра. Конечно, биты для нас были тяжеловаты и потому нам потом сделали их «по руке».

      Для мальчиков распространенной в то время была игра на деньги. Она была двух видов: «в пристеночку», и в «бебе». Но эти игры предполагали наличие у играющих главного – монет, и, поэтому их копили и каждый старался вначале поучиться чтобы выигрывать. Среди ребят были такие умельцы, особенно пришедшие со стороны, которые махом могли обчистить карманы – не успеешь и глазом моргнуть. При игре «в пристеночку» главным был самый большой размер между двумя пальцами руки, чтобы достать ими две монеты. Некоторые ребята даже кряхтели, растягивая пальцы, но добивались успеха.

    При игре в «бебе» деньги на кону укладывались вертикально друг на дружку «решкой» вверх и столбиком. Потом обмерялось определенное расстояние, чем дальше, тем труднее, и намечалась черта, за которую нельзя было переступать ногой. У каждого игрока были свои круглые биты, которые бросались на деньги для того чтобы их перевернуть другой стороной- на «орла». Если игрок сумел удачно бросить, то все перевернувшиеся монеты он забирал к себе в карман и продолжал играть, стуча битой по остальным монеткам с целью перевернуть и забрать себе. В этой игре тоже развивался глазомер и ловкость. Некоторые игроки умели с одного удара сразу перевернуть всю стопку монет и быстренько ретироваться от остальных, чтобы больше не рисковать.

   Эти игры на деньги хорошо показаны в известном кинофильме «Уроки французского».  В те годы распространенной игрой среди мальчишек была и игра в «жошку». В кармане каждого пацана эта «жошка» была необходимым атрибутом. Она представляла их себя вырезанный из овчинной шубы кружок, в середине которого пришивался кусочек свинца. Это простое устройство подбрасывали в воздух, и когда «жошка» опускалась вниз – ее ловко били ступней ноги снова вверх, и так до тех пор, пока игрок промахнется, и она упадет на землю. Кто больше набьет «жошку» - тот и победитель.  Несомненным чемпионом среди моих детских друзей был Валера Константинов, которого мы просто звали – «Валет».  Когда он бил ногой – мы просто сбивались со счета, а он продолжал и продолжал. У него «жошка» была точно выверена по весу с кусочком свинца, и была настолько пушиста, что, взлетев вверх, не падала сразу, а парила в воздухе.

     Очень любили играть в круговой мяч. Нас собиралось человек 10 вместе с девочками, расчерчивали и становились по кругу. Выбирали ведущего, ставили его в центр, а сами быстро передвигались по кругу. Ведущий старался попасть мячом в одного из игроков и когда попадал – сразу же надо было как можно дальше убежать, пока игрок, поймавший мяч не крикнет –стой! Если, поймавший мяч бросит и попадет в ведущего, то он снова должен был водить. Эта игра всегда сопровождалась азартными криками и визгом девчонок. Было очень весело.

    Не забывали мы, когда соберется много народа, и старинную игру в «ручеек». Как в предыдущей игре, так и в этой выбирали ведущего демократическим путем: на любом попавшемся прутике – «канались» руками, и кто был последним вверху, тот и должен водить.
Остальные мальчишки и девочки становились попарно, взявшись за руки и друг за другом, поднимали руки, образуя коридор. Водящий, проходя по коридору, выбирал себе «невесту», брал ее за руку и становился вместе с другими, а освободившийся парень вынужден был «водить». Эту незатейливую игру любили за возможность флиртовать, и, подрастая, не забывали.

    Все эти игры были ценны тем, что организовывались нами – же. Не было никаких «массовиков-затейников» и прочих воспитателей. И я, и мои друзья, не знали, что такое детсад и были себе «сами с усами». Нас воспитывала семья и сама жизнь.

    Перечисленные выше традиционные игры были интересны, но еще интересней и увлекательней были игры, которые мы сами выдумывали и играли. О них я обязательно расскажу попозже, а сейчас возвращусь к событиям и впечатлениям первых послевоенных лет.

    Итак, вернулся с войны мой дядя Леля и стал работать заведующим магазином от Сельпо, который назывался- УНИВЕРМАГ. Расположенный в центре поселка, он торговал всем необходимым набором товаров для аннинцев, начиная от продажи вина на разлив (бочка стояла на прилавке), различной снеди для закуски, муки, сахара и круп, батареей различных консервов, до товаров народного потребления в виде отрезов на платье и пальто, обуви резиновой и т.д. до товаров промышленного производства – как-то: патефоны, музыкальные инструменты, часы, грампластинки и иголки для проигрывания и прочее и прочее. Что только могла потребительская организация добыть и достать – все выставлялось людям на продажу.

    Рядом с магазином слева располагалась аптека, а справа далее был небольшой магазин КНИГИ и далее парфюмерный магазин ТЭЖЭ. Название и в те годы интриговало. Считали, что это французское слово, а на самом-то деле расшифровка его проста – трест эфирно жировых эссенций.

    Нас, детей послевоенных лет, центр Анны притягивал к себе возможностью купить молочное мороженое за 10 копеек и выпить стакан красного морса, который мы обожали. Идти до центра от вокзала было всего ничего, а вот монетки были не всегда- надо было просить у старших.

    Там же, рядом, в магазинчиках продавалось спиртное и даже вино на разлив из бочки. Вот за этим- то со всех сторон поселка и стекались инвалиды, вернувшиеся с фронтов. Таких людей в Анне было много. У кого-то из них не было руки или обеих рук, у кого-то не было ноги, и они ходили на костылях. Особенно жалели аннинцы бывших солдат, которые не имея ног, передвигались на самодельных деревянных тележках на колесиках из шарикоподшипников. Опираясь руками, и толкая тележку, они также передвигались к своим друзьям-товарищам, чтобы поговорить по-душам и как-то отвлечься. Но не всегда такие встречи проходили мирно. Однажды я видел, как они так поссорились, что в ход пошли костыли и руки. Дрались «в кровь» и было страшно на это смотреть.

    Может быть сейчас, в настоящее время, во время демонстраций Бессмертного полка, кто-либо из потомков и проносит портрет своего родственника, как героя прошедшей и далекой войны, но в те послевоенные годы никто и не думал, что такое будет возможно. Наоборот, вернувшиеся живыми, эти люди не любили говорить о том, с чем столкнулись они там- на войне. Она, стала тяжелейшим испытанием как для воевавших, так и членов их семей.

    Жизнь в Анне после войны, несмотря на трудности, постепенно налаживалась, но отголоски военного времени еще проявлялись в самом быте. Наша семья познакомилась в то время с проводницей пассажирского поезда. Звали ее – Дора. По прибытии в Анну, она не шла отдыхать в железнодорожную комнату отдыха, а направлялась сразу в наш дом – к Шурочке, которая ее привечала и выделяла раскладушку. Еще издалека я видел ее фигуру в длинной форменной шинели, идущей с большим фонарем с разноцветными стеклами. Фонарь этот мог светить как керосиновая лампа, или, в крайнем случае, от свечки. Эта женщина, отдохнув немного, принималась за дело: обходила знакомых, живущих рядом, и приносила заказы – иглы для швейных машинок, просто иголки, нитки различной крепости, мыло туалетное – душистое, и, главное, спички, которые в то время были длинными с красными серными головками. Все эти вещи были в селе дефицитом, и Дора практически осуществляла смычку города и деревни, взамен получая деревенские куриные яички и настоящее коровье молоко – у кого, что придется. Но и на этом она не останавливалась, а, вставив окуляр в глаз, она ремонтировала наручные часы. Для моей мамы Дора была настоящей палочкой – выручалочкой. Через нее не часто, но все-же пересылала нам посылки из Воронежа, которые я всегда ждал. С какой радостью получил я легкие дюралюминиевые зимние санки. В это время ребята любили с помощью крючков подцепиться за проезжающие сани или за борт грузовика и прокатиться «с ветерком» по дороге до тех пор, пока возница покажет кнут, чтобы отстали. Таким образом мы прицеплялись и на коньках, которые привязывались веревками к валенкам.

     Война еще нередко проявлялась в текущей жизни. Например, однажды на наш луг «пригнали» застрявший где-то надолго товарный вагон, полностью загруженный книгами. Чтобы освободить вагон грузчики безжалостно выбросили на поле драгоценный груз. Книг было – море, и они более недели лежали под открытым небом, но никто к ним не подходил и не присвоил для себя хотя-бы один экземпляр. Воровство очень сильно каралось. С милицией лучше было не связываться, а отдел НКВД находился буквально рядом – за углом, напротив Маслозавода. В то время милиция была конной, и когда проходили любые массовые мероприятия, милиционеры возвышались над толпой на своих конях, как сказочные великаны. Для того, чтобы содержать коней в чистоте милиция разрешала смелым ребятам кататься на них, проехав до пруда, и там искупать в воде и почистить щеткой. Однажды я стоял среди зевак, наблюдая счастливчиков, как вдруг чьи-то сильные руки подхватили меня и водрузили на рыжего большого коня. Я вцепился в гриву и прижался к крупу, и конь пошел за остальными. Было страшно упасть с высоты и под мышкой екало, но до пруда благополучно добрались. Но, когда вошли в воду, конь решил лечь на бок, и сделал это. Не умея плавать, я мигом оказался в воде. Помогли более опытные ребята, но пришлось снова сесть на жеребца и доставить в конюшню. Это стало для меня своеобразным боевым крещением.

    Сейчас, вспоминая первые послевоенные годы, - повторюсь, и скажу, что именно Анну этих лет я воспринимаю, как свою малую Родину. Но какая же она была в эти годы, что так запала в мою душу? Об этом можно много говорить, но я выделю главное – она запомнилась прежде всего тем, что я был окружен людьми, любящих меня. Тетя моя, Анна Ивановна Иванова, моя Шурочка, всегда была готова оградить меня от любого обидчика и тигрицей встать на защиту, если потребуется. Я чувствовал себя не только защищенным, но и свободным в выполнении своих детских мечтаний. Для исполнения моих желаний, а они были просты, – мне всегда шли навстречу. Например, нравилось мне спать одному ночью в саду на траве под молодой вишней, рядом с кустом орешника – нравились ночные шорохи, наблюдать как взлетают «божьи коровки», как живут лягушки и птицы, мечтать неизвестно, о чем, глядя в звездное небо. Это желание выполнялось – мне выносили перину и устраивали постель.

     Или, например, мне нравилась игра в лото, когда к нам специально приходили гости для игры, а попросту – для посиделок и обсуждения текущих новостей.
    Приходили парами, усаживались за стол, и с шутками-прибаутками начинали игру, копейками закрывая выпавшие номера на картах. Мне разрешали играть наравне со всеми, и из разговоров был в курсе, что происходит в Анне. Каждому по очереди доставалась возможность вытаскивать бочонки из мешка, и каждый был своеобразен в зтом деле. Мне запомнилась тетя Ксеня Попова, от одежды которой исходил запах нафталина, которая перед тем, как вытащить очередной бочонок, обязательно причмокивала губами. Каждому номеру у нее был свой аннинский прототип. Так, например, бочонок с цифрой 88 она провозглашала – Афоня, и все знали почему. Сосед Афонин, который жил неподалеку, носил круглые очки со стеклами темно-синего цвета, как у кота «Базилио». Высокий и худой – он был достопримечательностью Анны.

    Из разговоров мы узнавали, какие обещают показать кинофильмы, какие цены на рынке и так далее. Но довольно часто гости задавали риторический вопрос – а будет ли Анна, когда- либо называться городом. И не даром задавали, имея ввиду то время, когда можно будет пройти в любом месте и не потерять галоши, застряв в грязи после дождя.Такие «проблемные» места имели место быть и жители поселка от мала до велика в вечернее время всегда носили с собой на всякий случай фонарики. Я отчетливо помню их применение после просмотра кинофильмов, которые аннинцы не пропускали никогда, как самое доступное развлечение. А так как в то время для освещения своих домов использовались керосиновые лампы, и на улицах не было электрического освещения, то после просмотра люди, выходя из зала попадали в такую темь – хоть глаз коли. Хорошо если на небе были звезды или луна, но и то надо было присмотреться. Вот тогда-то включались фонарики и люди веселой толпой, перекликаясь друг с другом, возвращались, постепенно растекаясь по домам.
 Разговоров от просмотренного кино хватало на неделю – до следующего кинофильма. Ребятам особенно нравился кинофильм «Белый клык» по мотивам произведения Джека Лондона. Тогда в прокате были такие фильмы, как «Индийская гробница», «Скандал в Клошмерле», «Свинарка и пастух», «Небесный тихоход», «Сказание о земле сибирской» и, конечно, чуть позже – «Кубанские казаки».

    Сейчас, вспоминая вопросы аннинцев о том, что будет ли когда-нибудь Анна называться городом, мне настойчиво напрашивается сравнение разговора гоголевских обывателей губернского города NN, в который прибыл Чичиков. Мужики обсуждали:» Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет ли колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?»
 - «Доедет, - отвечал другой. А в Казань-то, я думаю, не доедет». Из разговора видно, что у обсуждающих нет никакого дела ни к Чичикову, ни к колесам его брички. Обсуждение   идет беззлобно и без всякой зависти.

    Так и аннинцы, ставя вопрос превращения поселка в город, - понимают, что в сущности – то им все равно, их устраивает и существующая жизнь. И, действительно, ну разве может городской житель выйти босиком из дома и пройтись по зеленой мягкой траве в лес, который находился буквально рядом, вот только пройти лог с прозрачной водой ручейка, и ты уже на его опушке. Там под каждым кустом орешника спрятались грузди. Стоит только пошевелить прутиком листы под ним, и вот они, крепыши, просятся в кузов. Аннинцы собирали их ведрами на засолку.
    Если же пройти вглубь леса, где деревья постарше, - там уже такие заросли орешника, что только собирай. Нет такого человека, который бы не набирал себе мешок в запас этих крепких плодов.

    А разве мог горожанин отведать такое лакомство, как козинаки Аннинского маслозавода. Это не те, магазинные, - сухие и безвкусные, которые он видит на прилавках своих магазинах. В Анне маслозавод их делал янтарными с обильной сахарной пропиткой. Только в Анне на сельском рынке вы сможете купить настоящих разноцветных конфет- петушков на радость ребятишек. На этом рынке все продукты наивысшего качества. Только там вы найдете колеса – караваи сливочного, пахнущих свежестью, масла выбитого из настоящего коровьего молока. Об этом горожанину приходится только мечтать, как и о настоящих куриных яйцах от кур-несушек, питающихся зерном и вольной травкой.

    И, напоследок, к примеру, никогда горожанин не увидит настоящего белого снега, блестящего на солнце голубой искрой, как в деревне. Зимой снега выпадает так много, что по утрам нужно было с лопатой делать проходы, чтобы выйти с подворья к дороге.
    Все эти сказочные прелести первых послевоенных лет остались в памяти навсегда.

    С чувством глубокой благодарности вспоминаю Алексея Васильевича Иванова, дядю Лелю, который так ласково ко мне относился. Он был очень добрым и приветливым человеком. Про таких людей говорят, что он и мухи никогда не обидит. Вспоминаю, как он весело вкатывал в комнату громадный арбуз, а потом появлялся и сам. Это он подарил мне духовое ружье, стреляющее маленькими пульками – мечте многих ребят. Он же оставлял на утро ответы на задачи по арифметике, которые я не смог решить вечером.

    Домой приходил, попахивая вином (издержки работы), с пухлым портфелем, набитым купюрами от дневной выручки. Их нужно было рассортировать по номиналу. В то время инкассаторов в Анне не было. Он высыпал их на стол и говорил:
   - Ну, что смотришь, Вовка! – помогай дяде.
Я помогал укладывать в стопки розовые рубли и зеленые пятерки, монеты, а десятки, двадцать пятки, пятидесятки – укладывал Алексей Васильевич. Сторублевых купюр не попадалось. После такой помощи рублик или даже два доставались мне на мороженое, кино и морс.

    А в это время, Анна Ивановна Иванова, жена дяди Лели, которую я назвал почему-то Шурочкой, занималась хозяйством, которое было хоть и небольшое, но хлопотное. На дворе был выстроен сарай, разбитый на три части. В одной – был курятник с полками для них, с другой был отсек для овцы и козы. Овца доилась и ее молоком Шурочка меня «пичкала», чтобы не болел. Молоко было таким жирным, что я с трудом делал несколько глотков. В третьей части было место для гусей, но на самом деле гуси, а их было более десятка, белые и породистые, всегда паслись на травке, на свободе. Посторонним в дом без проводника путь был закрыт. Они так шипели, когда мимо них кто-либо проходил, что было боязно – как бы не укусили. Они были постоянным источником пуха для одеял и перин, а после приготовленные в чугунной гусятнице – шли на стол с хрустящей корочкой. На стол, для аппетита, подавались маленькие граненые рюмки со смородиновой настойкой, которая у Шурочки выходила очень ароматной с терпко- сладким вкусом.
 
                5.   Друзья детства. Игры у вокзала.

    В первые послевоенные годы ребят и девчонок. с которыми вместе играли и проводили время, было много, но Славку и Генку я называю друзьями, потому что не было ни одного дня, чтобы мы не встречались. Жили мы неподалеку друг от друга, а дом Славы вообще был рядом – через дорогу.

    Взрослые из наших семей были знакомы и всегда знали где искать нас в любой момент. Центром наших игр и развлечений была площадка напротив дома семьи Трофимовых, где проживал Геннадий, и тот пристанционный лесок, о котором я упоминал ранее. Именно здесь располагались дома работников станции. Это были дома-бараки для служебного пользования, в каждом из которых было по две квартиры, имеющие отдельное крыльцо и вход. В простонародье такие дома называют жактовскими. Из удобств они располагали наружными туалетами и просторными сараями с погребами. Сараи эти имели покатые крыши и зимой, покрываясь толстым слоем снега, служили горкой для катания на санках.

    У крыльца семьи Трофимовых была установлена широкая деревянная лавка, на которой мы любили посидеть и поиграть во что-либо, а напротив была просторная зеленая лужайка для игр на вольном воздухе в волейбол, футбол, катания на велосипедах. Нам нравилась эта лужайка и большие деревья лиственных пород, окружающие дома и идущие до рельсов железной дороги. В жаркое летнее время они создавали оазис прохлады и свежести.

    От дома Трофимовых через эти деревья была проложена тропинка, ведущая к посадочной площадке вокзала, и я сейчас по прошествии многих-многих лет, вспоминаю и как наяву вижу идущую Галину Афанасьевну Трофимову, маму Геннадия, веселую, в ладносшитом форменном костюме, в кепи с красным околышем, держащей в руке сигнальные флажки в кобуре, похлопывая ими ладонь другой руки. Гена подбегает к матери и подводит до крыльца.
            - Как там, мама? – спрашивает мимоходом меня и улыбается.
            - Передавай ей мой привет.
    Через некоторое время на крыльцо выходит бабушка Гены, высокая худощавая пожилая женщина с немного опущенными в углах щеками и, возвысив голос, позвала: - Кеена! Кушать.   Ке- е-на!
Так по интеллигентному она выговаривала букву «Г». Дружок мой, Генка, бросает все игры и немедленно спешит войти в дом.


    В то время я еще не знал, что Генка Трофимов, вовсе и не Трофимов, а, оказывается, его настоящая фамилия – Кикирев. Уже позже, краем уха, я слышал, что отец его, как и все, ушел воевать, а дальше – ничего не известно. Вопросов Гене я не задавал и ничего об этом не знаю, и никогда теперь уж не узнаю.

    Мама моя была подругой Галине Трофимовой, и, когда прибывала в Анну, всегда ходила к ней в гости и без самых лучших роз, которые выращивал на придомовом клочке земли Афанасий Трофимов, дед Геннадия, - домой не возвращалась. Афанасий Трофимов был небольшого росточка, седые белые волосы, украшавшие бока лысой его головы, делали его похожим на гномика из сказки. Он постоянно занимался выращиванием различных видов цветов, и все время, бормоча про себя какие-то слова, так и копался на созданном им уголке природы. Кем он работал до пенсии я до сих пор не знаю.

    Откуда явилась в Анну семья Трофимовых мне ничего не известно, но только слышал я, что корни их находятся в западной Белоруссии, а может быть и в Польше. Отсюда их и своеобразный выговор в разговорной речи. Но проявлялся он только у старшего поколения, а дружок мой, Генка, говорил нормально, как и его мама, Галина Афанасьевна.

    После обеда возвращался Гена с таким сытым, умиротворенным лицом, как кот Мурлыка. С собой он всегда прихватывал и нес к скамейке напоказ мне со Славкой какую ни будь новую вещицу. В иной раз он выносил большое увеличительное стекло, а в другой совсем маленькое, но оба они так фокусировали луч солнца, что любая деревяшка быстро начинала пламенеть и можно было выжигать рисунок. В другой раз он выходил с новой игрой в Рыч-Рачи, совершенно не похожие на те детские настольные игры, продававшиеся в это время в магазине. а были сделаны еще до Революции с рисунками царских времен. Нам было интересно видеть такую старину. В третий раз он хвастался пращей с зелеными резинками от противогаза, которых, резинок этих днем с огнем не сыщешь. И этим удивлял нас – откуда он берет это. В это время незаметно подходил вечер, быстро темнело, и Геннадий выходил на охоту за воробьями для своего кота. Надо сказать, что вечером несметное количество воробьев покидали терриконы с лузгой Аннинского маслозавода, который был буквально рядом с вокзалом, и перелетали на законный отдых, усаживаясь на деревья. Их было тьмы, и тьмы, и тьмы. Усаживаясь на ветках деревьев, они сливались с природой, чтобы их не было видно. Генка фактически не целясь в какого-либо из них, стрелял наобум из своей пращи маленьким кусочком чугуна и тушка убитого воробья гулко шлепалась на землю. Генка подходил к ней, брал аккуратно двумя пальцами руки за крылышки и нес добычу своему рыжему коту, который до того разленился, что сам не охотился. Кот лапами несколько раз подкидывал воробья вверх, как жонглер и только после этого, взяв добычу в зубы, убегал с глаз долой, чтобы приступить к трапезе.

    Генка, как бы извиняясь перед нами за свой поступок, понимая, что он сделал – некрасиво – ухмылялся с кривой улыбкой. Мы со Славкой в то время и не думали о прощении, так как у нас самих имелись такие же пращи, как и у многих других ребят. Оправданием для Генки было только одно то, что он убил воробья не целясь, а просто стрелял в ветку дерева, и в содеянном он выходит не виноват.

    На этой площадке-лужайке у крыльца Гены по вечерам, когда собиралось много ребят и девчонок, пришедших со стороны, проходили подвижные игры в лапту, в ручеек, волейбол и другие, какие мы могли только выдумать. Днем-же, напротив дома, по стальным путям дороги то и дело маневрировал паровоз подавая постоянно свои сигналы свистком, как бы специально обращая на себя внимание.

    Мне не понятны были такие маневры – то он стоял, пыхтя паром на месте, с машинистом, выглядывающим в окошко кабины, и как будто дремал. Проходило немного времени и паровоз, как будто очнувшись от дремы, вдруг издавал резкий сигнал свистком, весь напрягался и проворачивая на месте колесами, вдруг срывался с места и летел куда-то, то влево, то вправо. У Гены всегда были пистоны, которые мы вместе незаметно подкладывали на рельсы и, когда они выстреливали под колесами, - машинист грозил нам рукой, но догнать нас он не собирался, так как мы исчезали мгновенно. Проводя маневры, паровоз прицеплял к себе вагоны с грузом и развозил их вдоль линии для разгрузки. При этом места разгрузки постоянно менялись и порядка в этом никакого не было. Из-за малого места для складирования грузчики выгружали материалы хаотично –тут тебе и доски, тут тебе и минеральные удобрения, уголь, битум, цемент в мешках – чего там только не было. Все это богатство лежало под открытым небом и фактически не охранялось. Рабочие, не зная марок битума, разгружали их вместе так, что под солнцем слабые сорта плавились и, растекаясь, образовывали озеро, в котором можно было увязнуть и остаться без обуви.

    Нас часто привлекала разгрузка строевого леса.  Бревна приходили бывало в вагонах с высокими бортами, которые в связи с изношенностью подчас не открывались и поэтому их частенько выгружали грузчики – мужчины по 4 человека на вагон. Адский труд! Среди них в разгрузке принимал участие и дед Славки- Василий Панявин со своим взрослым сыном, тоже Василием. У молодого Василия Васильевича было что-то не в порядке с левым глазом, и он смотрел как-то боком. Поэтому все его называли просто – косой Васенка.

    И вот эта команда, напрягаясь, поднимали на верх борта тяжеленные бревна и бросали вниз, подставив к вагону палки-коротыши. Бревна с грохотом скатывались вниз и в различных положениях останавливались, образуя штабель, к которому и подступиться-то было трудно, но нас они привлекали для игр на смелость. Дело было в том, что среди бревен создавались такие ходы и пустоты, которые манили пробраться внутрь штабеля как можно глубже. Опасность всегда была, так как если какое-то бревно сойдет с места, то другие могли и придавить.

    Мы, трое друзей, вели себя по- разному. Разумнее всех, наверное, был Генка. Он долго приглядывался и присматривался, прежде чем лезть внутрь, а потом уже начав путь, он возвращался, садился на бревно и наблюдал уже за нами. Скажу почестному – я боялся лезть глубже и когда уже, распластавшись внутри на каком-то бревне, начинал осматриваться и больше прислушивался к своему сознанию, понимая, что можно было погибнуть ни за что, ни просто. Самым юрким среди нас стал Славка Панявин, (который оказался Ткаченко) который пролезал вглубь так, что его уже и не видели, а только слышали его голос:
             - Ого-го! Здесь так интересно! – восклицал он, шмыгая носом.
Но на его зов я и Гена уже не реагировали и ждали, как он сумеет выбраться оттуда, а он вылезал с улыбочкой превосходства. После такого похода мы быстро расходились, чтобы очиститься от налипшей сосновой смолы на теле и одежде. Так, с самого детства, наступает соревновательный процесс. Он выражается в делах и поступках, в умении что-либо сделать лучше и быстрее. Даже в сборе этикеток от коробок сигарет и папирос, спичечных коробков – начинается соревнование, а у кого больше и лучше оформлено. А дальше – больше: кто прочел знаменитый рассказ и может его пересказать другим, не сумевшим достать нужную книгу, и так далее – во всем.

    Большое значение во многих случаях имеет происхождение человека, то есть к какой социальной среде ты принадлежишь.  У меня с Геной Кикиревым были схожие корни – выходцы из служащих, а вот Славка Ткаченко был типичным выходцем из рабочего класса, и это нас различало в простых человеческих отношениях. Старшие Геннадия всегда радушно меня приветствовали и допускали для лучшего знакомства в свой дом, а вот от бабки Славы никакой теплоты я не чувствовал, а был для нее просто «нулем» из десяти. Когда я спрашивал, а дома – ли Слава? – она сразу отвечала: -«он спит», или «он обедает», и на этом сразу разговор обрывался. Мама Славы, да и дед с бабкой называли его неизменно Славиком. Для них он был кумиром, которого они отпаивали парным молоком с хлебом.

    Фамилия у Славы была Ткаченко по отцу, которого ни я, ни сам Славка воочию никогда не видели, но гены упорного украинца, или- хохла, как в простонаречии их называют, очень точно перешли к Славику.
    Дед его, Василий Панявин со своим сыном упорным и тяжелым трудом сумел построить маленький домик. Каким только для этого работы, кроме грузчика, он не выполнял, всю жизнь трудясь на станции. Он был и дворником, он и убирал общественный вокзальный туалет, находящийся тут же рядом на отшибе, он был и сцепщиком вагонов, он с фонарем вечером под вагонами отстукивал молоточком колесные пары, перед отправкой поезда в Воронеж, и был стрелочником в самом настоящем смысле слова.
    Каждый вечер и в середине дня, шаркая сапогами, в неизменной, видавшей виды, форменной фуражке, тяжелым шагом на ногах – колесах, он проходил домой для подкрепления и, как мне казалось, других ребят, кроме Славика, он совсем не замечал.

Жена Василия Панявина, бабка Славика, жилистая женщина с натруженными руками, занималась хозяйством во дворе, отгороженного сплошным забором от чужих глаз. У них была корова, приносившая молоко, множество кур и уток, и каждый год выкармливалась пара свиней.

    В это послевоенное время семья Панявиных сумела вырваться из такого же жактовского дома, как у Геннадия, в котором проживала ранее, значительно улучшив условия для своего существования, и почувствовала себя какими-никакими, но уже хозяевами жизни, маленькими собственниками, распрощавшись с открытой и напоказ в служебном доме.

     Бабушка Геннадия, в отличие от Панявиной, очень живо интересовалась о наших детских интересах, играх, ей было интересно, что мы читаем, что нравится, а что нет. В то время, пока она кормила Гену, не оставляла меня одного на лавочке, а приглашала в дом, предлагая что-либо вкусненькое, только-что испеченное на русской печке в первой комнате. Эта небольшая комната служила им и кухней, и местом отдыха.  В ней стояла и тахта, на которой отдыхал и спал ночью дед Афанасий. Обычно я усаживался на эту тахту и брал в руки из стоящего рядом открытого шкафа какой-либо красочный журнал еще дореволюционного времени. Очень интересно было рассматривать картинки из другого, неведомого мне мира. Журналы эти соседствовали с современными Мурзилками и детскими книжками. Однажды, Гена, воспользовавшись временным отсутствием взрослых, провел по коридору в другую комнату. Это была светлая с двумя окнами, прохладная, главная комната семьи. Там царила чистота и порядок. Круглый полированный стол был посредине, накрытый ажурной скатертью, стояли удобные кровати. Геннадий похвастался библиотекой классиков приключенческой литературы в твердых красочных переплетах, находящихся в закрывающейся тумбочке. Стивенсон, Дюма, Луи Буссенар, Жюль Верн – так и просились их прочитать. Очень меня это впечатлило, но более всего меня поразил большой портрет прелестной молодой женщины в старинном красивом платье, висящий на стене.
   - Кто это? -спросил я Гену.
   - Это моя бабушка в молодости, - ответил он просто.

   Этот портрет поразил меня не только красотой девушки, но и качеством его изготовления. Да, - думал я, время не проходит даром, меняет внешность и условия существования. Кто такие Трофимовы? Откуда родом? Точку в предположениях поставил простой случай. Однажды на пруду мы голяком плавали, стали дурачиться и соревноваться – кто дальше стрельнет мочой. Для этого зажимали крайнюю плоть. Гена не смог принять в этом участия, так как она была обрезана. и все глупо гоготали, жалея его. но я от кого-то уже слышал про обряд израильтян и мне стало ясно какая в семье национальность, несмотря на русскую фамилию. Однако это ни в коей мере не изменило моего дружеского отношения к Гене, как и к другому дружку – хохлу Славке. Они всегда были моими лучшими друзьями.

    Возвращаясь к нашим играм, отмечу, что некоторые из них надо было выполнять на более открытых пространствах, чем в пристанционных местах. Тогда уже я приглашал друзей в свой просторный, как я считал, дом. В самом доме, я заводил свои любимые патефонные пластинки для общего прослушивания. Среди них были и детские, как, например, - «мы с приятелем вдвоем- замечательно живем. Мы такие с ним друзья – куда он, туда и я». С интересом рассматривали мы на дисках разноцветные наклейки – марки различного происхождения по времени. Там были старинные диски с изображением граммофонов царских времен, на которых были записаны романсы в исполнении известных певцов. К сожалению, воспроизвести их на патефоне получалось плохо –они шипели, но привлекали нас таинственностью давних времен. А вот советские бравые марши и фокстроты звучали громко и прекрасно и доставляли нам большое удовольствие. Стальные иголки были всегда под рукой и свежи.

   Далее я «угощал» своих друзей новыми покупными диафильмами про Чапаева, про разведчиков во время войны и так далее. Для показа я использовал картонный ящик с увеличительным стеклом и лампу, так, что на стене было видно в крупном виде. Большой интерес возникал, когда я использовал театр теней, привезенный из Москвы, по сказке Шарля Перро «Кот в сапогах». Картинки по ходу действия этой сказки до сегодняшнего дня, когда пишу эти строки, до сих пор четко вспоминаются.

    Потом мы выходили в любимый мною небольшой сад, цветущий за окном комнаты, в которой я спал, и каждый раз, просыпаясь, с радостью встречал новый день.

   На этот раз мы начинали игру в штаб. Помещением для штаба служил маленький крытый чуланчик с малюсеньким окошком, который когда-то, когда меня и не было на свете, использовался для входа в спальню моей бабушки с дедушкой, и выполненный по его задумке для быстрого выхода к ульям. Дед был пчеловодом и занимался этим и в мои счастливые дни, проведенные в этом доме. Однако. Со временем, вход этот забили, в целях экономии места в спальне, и больше и не вспоминали.
    Один из друзей садился в этом «штабе» и ждал докладов по нитяному телефону со спичечной коробкой, используемой наушником. Другой друг – «разведчик» влезал на высокую дикушку-яблоню, находящуюся за плетнем забора, в двадцати метрах, от штаба и докладывал:
       - Алло, алло! Вы меня слышите? К нам приближается большое стадо коров. Примите меры.
   Штабной отвечал:
      - Я вас понял. Я вас понял. Ведите наблюдение дальше.
  Больше всего сноровки требовалось от наблюдателя, так как он, сидя на суку, мог в любой момент не удержаться и упасть. В роли наблюдателя мы все трое побывали по очереди.

     Когда наступало половодье, канава, окружающая наш дом с двух сторон, наполнялась водой так, что казалось, что два наших моста через нее могут сорваться и уплыть в неведомые края. Вода под ними так и бурлила. В этот момент вся наша троица любила запускать корабли, и следовать за ними по берегу до тех пор, пока они не тонули.  У Гены получались хорошие и стойкие кораблики, из чего-бы они не делались, но мы должны были признать, что Славка в этом деле был лучшим изготовителем. В гонке корабликов они непременно были более стойкими, да и делал он их с таким искусством, как настоящие с парусами. Для этого он использовал толстую кору деревьев и доски, которые только были под рукой. В этом соревновании я всегда был только на третьем месте.

    Одно время у нас в Анне было повальное увлечение запускать в небо змеев. Геннадий в основном изготавливал их из готовых комплектов, которые продавались в магазине. В этой работе он был очень скрупулезен и делал точно, как на картинке. Славка их изготавливал из подручных материалов, так как денег на покупку у него не было. Соревнования проходили на улице около нашего дома, так как нужен был простор, которого среди станционных деревьев не было. Надо было так запустить змея, чтобы он поднялся как можно выше, парил и не падал долгое время. И вновь Славка был на высоте и только улыбался. Мастеровые были у него руки. Я в этом соревновании не участвовал. Не получалось.

    Тогда, чтобы выделиться среди друзей – я заказал своему дедушке Василию Давидовичу, сделать ходули. То есть не заказал, а робко попросил. Дедушка у меня был не многословным человеком. Работу любую выполнял качественно. Плотник и столяр - он работал для души. Его мастерская находилась в отдельном сарае, крытым толстым слоем соломы. В нем всегда было прохладно в любую жару, полы –глинобитные. Там было его царство. Различные пилы и инструмент хранились в полном порядке. В сарае жили вездесущие воробьи, которые нет-нет фыркали перед глазами. Дед не обращал на них особого внимания – мирно соседствовали.

    Через некоторое время вынес мне ходули.
      - На. Ходи. – только и сказал он мне.
   Это были не ходули, а произведение искусства: легкие, из сухого дерева, шелковистые для рук, без единого сучка и задоринки. На ступеньки были приклеена кожа, чтобы комфортно было босой ноге.
   Славка пытался сделать себе что-то похожее, но ни в какое сравнение с моими они не шли. И он и Гена просили меня походить на них. Я не отказывал и был на высоте положения.

   До определенного времени, как и многие дети послевоенных дней, гоняли мы где только можно металлические колеса, выполненные из ободов колес автомашин, приводя их в движение при помощи стальной проволоки, загнутой на конце как латинская буква V. Ободы эти мы находили в куче металлолома у тех-же пристанционных путях. Более того, их не только находили, но Славка зубилом сам выбивал такие – какие понравятся. В результате он хвастал целым комплектом таких колес, разных по размеру – от маленьких до гигантов в диаметре.

   Но всему есть предел. Однажды Гена выкатил из дома настоящий велосипед. Это было для нас, как чудо заморское. Это чудо ему привезла из Воронежа его тетка – сестра Галины Афанасьевны, которая работала на авиационном заводе инженером. Почему она купила дамский велик – знает только она. Но велосипед был очень красив – красного цвета, а заднее колесо было опутано разноцветной сеткой, чтобы предполагаемое дамское платье не намоталось на диск. Руль был высоко поставлен и рогами вверх. Мы замерли от восторга и зависти, но Гена милостиво разрешил каждому попробовать прокатится, при этом не отпуская его из рук бежал рядом.

    С этого дня велосипед мне снился по ночам. И вот однажды мой любимый дядя Леля поздно вечером вкатил новенький, пахнущий новой резиной взрослый и высокий велосипед. Он был обмотан защитной бумагой на вязком клее и имел громкий звонок на руле. Но дело было зимой, и я с нетерпением стал ждать весны, но и когда она наступила выводить его на улицу было нельзя так как грязь была непролазная. Наконец подсохло и я с ним пешком дошел до Генкиного дома. Там и состоялось мое первое падение. Потом приноровился и стал кататься с другом по кругу на лужке.

      Родственники Славы, видя такое дело, натужились и тоже подарили ему новый велик. С тех пор на велосипедах где мы только не побывали! С ветерком летели по дорожкам и в знаменитом парке, и спускались вниз к Битюгу и катались по тропинкам таинственного леса. Мастерство катания с каждым разом становилось все выше и выше, но Слава был настоящим асом. Доходило до того, что он мог катиться стоя на нем, как настоящий циркач. Кроме того, зная цену подарка, он следил за ним внимательным образом, ухаживал и приобретал последние новинки – фонарь с динамо -  машинкой, дополнительный более совершенный звонок. При этом он с удовольствием катал на раме детей из близлежащего окружения.

    Так незаметно подошло время идти учиться в школу. Гене и Славе купили вельветовые куртки в комплекте со штанами. Разница была только в цвете: у Гены – коричневые, а у Славика – темно-синие. А мне сшили куртку по маминому заказу у швеи. Мама почему-то не покупала мне вещи, и была противницей магазинных изделий. Пришлось мне носить эту куртку с молниями на карманах, но материал был колючим. Пришлось терпеть.

                6.   Школа.

   Меня привели в школу, которая находилась рядом с поселковой пожарной вышкой.  В настоящее время она приблизительно была рядом с автовокзалом. Это была деревянная школа – семилетка с двумя цилиндрическими металлическими печками для обогрева в зимний период, которые заряжались дровами или углем, при наличии последнего. Коридор внутри был достаточно широким для проведения различных «линеек», и просто для разминки во время перерыва. Общий туалет находился во дворе, но его особо не было желающих посетить: зимой –холод выгонял сразу, а летом нужно было быть предельно осторожным.
    Гардероб был у каждого класса свой и находился в общем коридоре. Не запомнил свою вешалку – долго будешь потом ее искать. Особенно это касалось зимней одежды, потому что она у всех была одинаковой – ватные телогрейки.
    При школе, огражденный заборчиком, был школьный огород, где ученики практически учились сажать посевной материал, а потом следить за развитием растений, вплоть до уборки урожая.

   Перед школой находился большой участок земли, попросту говоря – луг, где на уроках физкультуры ученики метали гранаты – кто дальше! Там же проходили соревнования по бегу летом, а зимой на лыжах. В школе был установлен «железный» распорядок, который не нарушался ни зимой, ни летом – утро перед занятиями начиналось с обязательного прохода классов маршем по-отрядно. Каждый отряд возглавлял кто-либо из учеников, назначаемых физруком. При этом погодные условия в расчет не принимались, и не могли изменить ритуал. После прохода по кругу поля ученики раскрасневшись бодро шагали в свои классы для приобретения новых знаний.

     В первом классе нас рассадили по партам попарно и началось знакомство пофамильно с каждым учеником по очереди согласно алфавиту. Ученик вставал для общего обозрения. Когда учитель дошел до буквы «И» –я приготовился отвечать.
    - Иванов Вова! Провозгласил учитель – и я поднялся со своего места, но с другой парты поднялся тоже новенький школьник. Стоящие в классе взрослые подсказали – кто настоящий Вова и мне пришлось смущенно сесть на место. Некоторые ребята при этом весело зубоскалили.

    Потом я уже вторично встал и подтвердил, что я Вова Савинков, и с этого дня началась моя школьная жизнь. Каждое утро с привязанной к портфелю чернильницей – непроливайкой пешком добирался я до школы без всякого сопровождения со стороны взрослых. Точно также добирались до нее и другие ученики, не боясь попасть под колесо автотранспорта, так как его практически было очень редко встретить.

   Так прошло два учебных года. В нашем классе было человек сорок учеников. Класс был смешанным и состоял из мальчиков и девочек. Присмотревшись ко всем, - появились дружки- мальчики, а среди девочек мне очень понравилась одна, которую звали Люба. Она мне казалась красавицей и уже во втором классе я в нее, как говорится, «втюрился», но не показывал никакого вида. Зимой, когда насыпало много снега, родители ее отвозили домой на санках, а она сидела в них как королева. Я, чтобы узнать где она живет, следовал за ними на приличном расстоянии, чтобы она ни в коем случае не заметила меня. Помню путь проходил по улице Ленина по направлению к вокзалу, что было мне как раз по пути.

   Потом родители меня забрали из этой школы, и два последующих класса я проучился в одном из красивейших старинных городов западной Украины. По пути в него проездом целый день провели в Киеве, где меня поразил крытый рынок своей чистотой, обилием продуктов, продававшихся на мраморных столешницах. А дальше я впервые увидел величественный Днепр. Тук –тук, тук-тук стучали колеса. Могучий Днепр был такой широкий, что казалось конца мосту через него не будет никогда.

   Обучался в школе, где в основном ученики были детьми железнодорожников, но были и другие. В классе русских мальчиков было всего четверо вместе со мной, а остальные были девочки среди которых было много евреек польского происхождения. Русских девочек было тоже немного. Так как мальчиков было мало, то между девочками происходили даже серьезные ссоры и разногласия по поводу своего происхождения. Одни утверждали, что они самые умные и красивые, а другие попросту драли им косы и показывали, что они самые сильные. Из-за этого вызывались родители для урегулирования конфликта. В этой школе училась русская девочка Света Морозова. Однажды она пригласила к себе домой на свой день рождения именно меня из всего класса. Помню, родители помогли мне подобрать подарок и с цветами я постучался в большую дверь, одну на этаже. Света и ее родители радостно и ласково меня встретили и представили гостям. Света показывала мне свои книги и разные безделушки, которых было множество. Больше всего я был удивлен обилием комнат, которых было не меньше пяти, очень хорошо меблированных. Был и чай с тортом, вкусные конфеты. Когда я уходил Света подарила мне на память свою фотографию. Эту фотографию я не показал никому, и только мама случайно ее увидела, посмотрела и отдала мне, усмехнувшись.

   Результатом этого похода – стал конфликт в классе среди учениц с порезом бритвой моего пальто на спине.
    Наряду с изучением русского языка в этой школе преподавали и Украинску Мову. Читали стихи Тараса Шевченко, Леси Украинки. Ласковый и певучий язык этот мне нравился, и я с удовольствием изучал школьную программу.
   Помимо товарищей в классе, у меня появились новые дружки, жившие вместе со мной в одном доме. Один из них был года на два старше меня, и он стал «заводилой» во всех мероприятиях. Звали его Сергеем. Потом он переехал на другую квартиру в центре города, но связь у нас не прерывалась. Даже, однажды, когда мои родители уехали на курорт отдыхать, я целый месяц с согласия его мамы, проживал вместе с ними. Другого мальчика звали Леней. Волосы у него были ярко рыжего цвета, и как все рыжие он был с простой хитринкой, за что мы его любили и вместе хохотали над его проделками.

    Надо сказать, что приключений с друзьями было много, но для этого нужна уже другая тематика и отдельный рассказ. Поэтому возвращаюсь к моей жизни в Анне, в которой я продолжил учебу с пятого по седьмой класс. Так как к этому времени у меня был такой большой багаж впечатлений - то мне пришлось постепенно рассказывать друзьям детства о том, что я увидел. Я рассказывал им, что есть такие города, которые не знали больших разрушений во время войны, что они очень старинные и красивые, где дороги выполнены из подобранных друг к другу крепких отточенных камней по определенному рисунку. Чистота улиц и придомовых территорий поддерживается дворниками, которые имеют специальные квартиры в обслуживаемых домах. Улицы, как во многих европейских странах узкие, так что через дорогу можно видеть комнаты в домах напротив. Дом, в котором жил друг Сережа имел всего три этажа при высоких потолках, однако для удобства жильцов работал лифт, остекленный со всех сторон и настолько широкий, что имелись лавочки для сидения. Многие дома еще в то время были оснащены реле для экономного расходования электроэнергии при освещении во время прохода человека по лестничной клетке.
Рассказал я, что было интересно наблюдать, как высокий памятник Петра Третьего на коне перевозился на широкой платформе в Польшу. Платформа эта занимала почти всю ширину улицы Городецкого, проходящей под окнами школы. Многое и другое рассказывал я, но больше всего их интересовало о борьбе с бандеровцами.  Да. Действительно в эти годы их еще выкуривали из лесов. В городе появлялись еще листовки о том, что «наш пан Степан живый, и буде житы». Было не спокойно, двери домов(брамы) –закрывались вечером и нужно было или вызывать дворника, чтобы открыл запоздавшим, или иметь с собой большой ключ.

    В 1949 году город пережил трагедию. Осенью злодейски неоднократными ударами топора в своей квартире был убит Ярослав Галан –журналист и писатель известный своими рассказами и памфлетами про происки Ватикана, про злодеяния бандеровцев. Последний памфлет назывался «Плюю на Папу!», где едко высмеивал Ватикан за «отлучение» Галана от церкви, в которой он никогда и не состоял, как и в любой другой. Убийцу нашли. Им оказался студент одного из институтов – член организации украинских националистов (ОУН). Его впоследствии казнили сразу же после провозглашения приговора.

   Несмотря на то, что бывший польский город был красив сам по себе – его называли «маленький Париж», но он не имел такой реки, как Битюг в Анне. Его река протекала под землей, и только открыв уличный люк – можно было услышать и увидеть ее бурлящей в тисках рукотворного канала. Не было полей и красивых лесов, обрамляющих город. Не было и Христо-Рождественского храма как в Анне, а были католические со своей остроконечной архитектурой в которых прихожане во время служб сидели на храмовых скамьях. Однажды наша троица друзей решилась приоткрыть двери и посмотреть, что происходит внутри, но только мы зашли, на нас с задних рядов сразу донеслось шиканье и мы ретировались…

И вот снова я оказался в Анне для продолжения учебы. Друзья мои, Славка и Генка, за время моего двухлетнего отсутствия подросли немного и так-как были в разных классах – уже меньше встречались. У каждого из них были свои заботы и новые знакомства. Тогда мне показалось, что Гена стал более бывать у новых товарищей, что жили на улице Ленина.

    Сейчас не могу вспомнить почему меня определили в среднюю школу, которая располагалась поблизости от Храма. Может быть семилетняя была на ремонте – не знаю. Помню только, что зимой меня привели для получения медицинской справки в амбулаторию, размещавшуюся в малюсеньком помещении. Холод в нем стоял страшный – при дыхании изо рта шел пар. В очереди передо мной была какая-то девчонка, которая, стоя передо мной, все прыгала и прыгала, чтобы не замерзнуть, и, при этом, не сводила с меня глаз. Мне казалось, что она даже не моргала при этом. Ей, видимо, моя одежда показалась странной. На мне было пальто с воротником из коричневой цигейки, низ сзади имел большой разрез так, что, если резко повернуться, то полы поднимались как крылья. Стоя в нем, в тот момент я сжался, чтобы не замерзнуть. А история этого пальто была такова: мама привела меня, будучи во Львове, сшить его для меня, заказав у частного портного.

            - Что желает пани? – спросил портной вежливо.
            - Надо мальчику сшить пальто – заказала мама.
            - Мальчику сшить пальтичко? – продолжал еврей, уже оглядывая и измеряя меня.
            - Сделаем, мадам, по моде и быстренько.
И «пальтичко» было выполнено в срок, но для погодных условий города, в котором зима проходит, как конец осени в черноземье – верх на уровне груди утеплен более-менее, а низ только чуть-чуть.

       Получив медицинскую справку, я был определен в один из классов школы. В этой же школе до этого училась и моя мама. Меня посадили за переднюю парту и представили, как новичка. В классе мальчики с интересом и любопытством рассматривали мою рубашку с украинским орнаментом.
      Так началась учеба.  В этой школе очень хорошо проходили занятия по физкультуре. Учитель был строгий и требовательный. Все мы получали лыжи, и с бугра школы катились вниз к замерзшему пруду. Потом – подьем и снова вниз! Ура! – кричали мальчишки, прыгая через трамплин. Кто- то прыгал удачно, а кто-то и падал. Всякое было, но больше всего нам нравились устраиваемые соревнования на лыжах по подготовленной лыжне в Барятинском парке. Круг был большой – так что во рту пересыхало в конце пути. Сейчас я с благодарностью вспоминаю эти занятия.

      После непродолжительного времени, наконец-то я снова попал в родной класс школы-семилетки.
Там учеба проходила своим чередом, как и положено в школьной жизни. Помню учеников нашего класса – Спахова Юрия, Киселева Анатолия, Зеленина Александра, Рогову Валентину, Юрия Шипулина, Свистова Николая (наш певец и баянист), Закомулина с его сестрой (нашей старшей пионервожатой), Киселеву (как звать – забыл). Самым близким дружком у меня был Юра Спахов, а среди девочек мне нравилась Валя Рогова, с которой мы вели тайную переписку. Записочки мы передавали незаметно во время переменки, так чтобы никто не видел, а ответы также получали на другой день. Как мы не старались, но ребята заметили. В один из дней, придя в класс, я увидел в стенгазете, которую выпускал Толик Киселев, стихи, что у нас любовь. Мы оба с Валей не знали куда-бы деться от такого позора. Мне чудилось, что все в школе теперь знают про это и хихикают над нами. Спасла наша классная руководительница, которая сделала так, что все поняли, что шутки здесь неуместны и постепенно все утряслось. Но, однажды позже, в клубе маслозавода, я пригласил Валю на танец и понял, что чувства ее еще не остыли.

    Учителя в школе были разные – и строгие были, и были очень душевные, но был среди них один, которого мы не любили – преподавателя зоологии. Он приходил в класс, весь такой круглый, упитанный, с небритой рыжей щетиной на лице, в мягких сапогах, брюках «галифе» и в кителе с двумя накладными карманами. В руках у него всегда была длинная деревянная указка, которую он всегда держал на столе с правой стороны. Сердито слушал он ответы учеников и если кто-либо ошибался, рассказывая про строение лягушки на плакате, он брал указку и громко бил ею по столу, говоря резким голосом – «Не верно!». Звук от указки был как выстрел. Ученики за партами хотели спрятаться и опускали головы. Возникал невольный шум и он, весь побагровев, снова стучал указкой по столу –«Молчать!».

     Откуда пришел этот преподаватель никто не знал. Но случилось то, чего никто не ожидал – его в школе больше никто не видел. Сгинул внезапно, как и появился. А позже мы узнали, что его посадили как врага народа. Я впервые узнал, что есть в стране и такие люди.

    В седьмом классе к нам в школу пришла новая учительница по литературе Вера Владимировна Раевская. Она была удивительным человеком. На ее уроках прозвучали для нас стихи многих русских поэтов, которые она читала очень выразительно и доходчиво. Весь класс просто влюбился в нее, ждал ее прихода, и она приходила всегда опрятно и хорошо одетой. Энтузиастка по жизни -  она с большим увлечением организовала школьный драмкружок на базе учеников средней школы. В той школе уже прошла постановка «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Некоторым ученикам нашего класса она предложила участвовать в постановке «Снегурочка» по сказке А.Н. Островского. Для меня было удивлением, когда мне предложила роль царя Берендея. Как я сыграл эту роль и все события, произошедшие после, можно прочесть в моем рассказе «Спектакль».

    На репетиции Вера Владимировна приглашала к себе в дом, где она проживала вместе с ее мамой Анной Григорьевной Раевской, которая также была преподавателем русского языка. В доме было пианино, и под музыку девочки разучивали песни спектакля. После репетиции радушные хозяйки угощали нас чаем с вареньем в красивых вазочках. Мир, спокойствие и доброжелательность исходило от этих женщин так, что и сейчас вспоминается, как будто это было вчера.

    Уже значительно позже я узнал, что Анна Григорьевна была дочерью репрессированного священника Григория Григорьевича Раевского (из ветви Раевских – священнослужителей). Оставшиеся потомки дворян в России после революции методично уничтожались властью страны Советов и, поэтому, они очень тщательно следили за тем, чтобы не «засветиться», переезжали с места на место и оседали подальше от больших городов.

    1953 год. Смерть руководителя страны потрясла нас – выпускников школы. Плакали, рыдали девушки, сдерживали себя и ребята. Было горестно и все задались вопросом – как жить будем теперь дальше? Всем классом заготовили сосновые ветки и сделали большой венок. Наступил день похорон. Похоронная процессия от школы под душераздирающие, не прекращающиеся гудки паровозов, маслозавода и спиртзавода, сирен, сигналов автомобилей в жуткой тишине колонны, медленно шла к высокому памятнику Вождя, который располагался на развилке улицы Ленина. Возложить венок к пьедесталу поручено было мне, и я от волнения боялся упасть.
    Вскоре после похорон многие в классе, и я в том числе, подали заявления для вступления в Комсомол. Это был так называемы сталинский призыв. Так мы стали комсомольцами.

     В этом же году состоялся торжественный вечер, на котором были вручили свидетельства об окончании семилетнего образования, а после были танцы и буфет. Мы все говорили хорошие слова друг другу и, конечно, учителям. Сегодня, вспоминая этот выпускной вечер, не могу представить себе - кто мог разрешить, помимо продажи лимонада, привезти бочку с вином на розлив. Ведь нам тогда было всего по четырнадцать лет. Но факт есть факт. Ребята попробовали, и я вместе с ними. Возвращаясь домой, почувствовал головокружение и в конце пути, не в силах держаться на ногах, сел у забора соседнего дома. Бледного, меня кто-то довел до дома. Вспоминаю, как на меня с любопытством смотрел Славка. Он жил рядом. На свежем воздухе со временем пришел я в себя. Отвращение к вину, а в Анне на разлив торговали так называемой «червивкой», потом было длительным и стойким.
 
    Вот и закончено было мое пребывание в Анне, где прошло детство в военное и послевоенное время, моя учеба в сельской школе. Теперь мне предстояло жить в Воронеже. Перед отьездом друзья пришли ко мне прощаться. Сидели перед крыльцом дома и вспоминали разные случаи из наших игр, а потом решили написать каждому от себя свое послание в будущее, что мы и сделали. Свои послания мы положили в металлическую банку с плотной крышкой и, по подсказке моей тети Анны Ивановны, закопали в землю в кустах сирени, которая росла по периметру огорода… Цела ли она сейчас ?...
        Через некоторое время паровоз увозил меня в город моего рождения:

                Бум – Бом! Вот и третий пробил,
                Свисток пропищал где-то рядом,
                Овечка рванулась, что было сил,
                Обдав провожающих паром.
                Качнулся вагон, земля поплыла,
                И вижу старушку родную,
                Одною рукою мелко крестя,
                Слезинки смахнула другою.
                Прощайте друзья! Прощай мой вокзал,
                И вы – воробьиные стаи,
                Прощай мое детство, я прошептал,
                Уж юности дни наступали.