Сад Заповедный

Не гром гремит, не ураган бушует – прилетел под вечер из дальних краев трехглавый змей, из трех пастей громадных пламя выпускает, на три голоса страшных рычит. В замках каменных роги трубят – рыцарей храбрых на смертный бой созывают. Гномы малые сокровища собирают, в глубины подземные укрываются. Тролли громадные ссоры позабыли, по лесам, по кустам хоронятся. Королева эльфов кликнула юного пажа, велела в путь пускаться, чернокнижника мудрого чародея великого на помощь звать. Вскочил юный паж на оленя златорогого, помчался по полям широким, по лесам зеленым, разыскал чародея, из постели поднял, зовет с чудовищем биться, край родной защищать. Взмахнул чародей рукою правою – появились на нем доспехи сверкающие. Взял он меч огненный, сел на коня черного крылатого, в дыму, в пламени явился пред змеем трехглавым.
–  Не губи ты меня, могучий чародей, –  взмолился змей, –  А скажи ты мне, где разыскать молодого дракона Редьярда сына Ольгердыча?
–  Редьярда? Так бы сразу и сказал.
–  Я и говорил, да не понимал никто.
Молвил тут чародей эльфийскому пажу:
–  Чтобы не повадно было в другой раз по пустякам меня тревожить, лети-ка ты птицей филином, к дракону Редьярду дорогу указывай, не то змей этот трехголовый еще неделю здесь будет рыскать да народ пугать. А как до жилища драконова долетишь, снова прежний вид примешь и у порога замка королевы своей очутишься. Да передай ей, коли в другой раз что-нибудь от меня нужно будет, пускай сама является, не то и слушать не стану.
Сказал да исчез, словно не было.
Едва рассвело, прилетел трехглавый змей к драконову жилищу и ну стучать.
–  Эй! – кричит, –  Редьярд! Я за тридевять земель летел, не отдохнул, меня чародей великий едва смертью лютою не погубил, а ты спишь, как ни в чем не бывало.
Выходит из дома дракониха.
–  Здравствуй, змей чужеземный, заходи – гостем будешь. Да поведай, что за чародей ужасный повстречался тебе в пути?
–  Не бойтесь, матушка. Не такой уж он и ужасный, –  смутилась средняя голова. – Лишь не в духе немного был, серчал, что оторвали его от дел важных чародейских.
–  Да и вообще, что его бояться, –  влезла в разговор правая голова. – Так себе чародеешка, не таких видали.
–  По правде сказать, он сам нас испугался, –  добавила левая, –  Большое уважение нам оказал, провожатого приставил.
–  Здравствуй Горыныч змей, –  обрадовался Редьярд. –  Ты в гости или по делу?
–  Собираюсь я в бой, да не за сокровища Кощеевы, не по велению княжьему, а по зову сердца, да совести своей. Пойдешь со мной?
–  Уж не с чародеем ли каким биться собрался?
–  Нет, с чародеями сражаться это не для нас. Мы хитростям волшебным не обучались.
–  Что ж, если бой по чести да по совести, отчего не пойти. Только ты расскажи дорогою, с кем сражаться будем да за что?
–  Коли с самого начала сказывать, так то история длинная. Ну да дорога тоже не близкая, успею. Но скажи сперва, приметил ли ты, что цветы уж не так красиво цветут, как прежде, что солнышко не столь ярко светит, что измельчало, словно бы все в мире, зачахло?
–  Нет. Я всего-то сто семьдесят лет на свете живу, не успел приглядеться.
 –  Мне четыреста скоро, но тоже не приметил. А Василиса сразу заметила, больно уж она премудрая. А приметив, вычитала в книге волшебной, что есть на свете Сад Заповедный, где растут яблоки молодильные, цветут цветочки аленькие, живут жары-птицы. Летают жар-птицы по свету, над чем пролетят, все красивым становится: трава, цветы, люди, звери, даже камень и тот глаз радует. От аленьких цветочков аромат на весь мир распространяется, всем, вдохнувшим его, счастье приносит. Яблочки же молодильные, наземь падая, исчезают и всему живущему на земле здоровья и долголетия прибавляют. Приставлены к Саду тому хранители, птиц кормить да за цветами и деревьями ухаживать. Беречь чудо великое ото всякого зла. Испугалась Василиса, уж не увял ли Сад Заповедный. Повез я ее в края далекие, разыскали мы Сад и видим: одна лишь яблоня волшебная осталась. Растет во дворе, высоким забором бревенчатым огорожена. По двору собаки злые бегают, у забора стражи зоркие стоят, берегут чудесное дерево. И во всем бы, казалось, яблоня ухожена, да чахнет она, болеет и плодов чудесных на ней не видать. «Неужто ни одно яблоко в этот год наземь не упало», –  спрашивает Василиса. «Не упало! – радуется садовник. – Нынче все собрал, сохранил, ни одно не пропало». «Что ж ты наделал! – испугалась Василиса. – Без яблок этих вся земля чахнет!» «Яблочко на всю землю делить – было и нет, одному съесть – молодость и здоровье вернуть. Плоды эти чудесные не то, что на вес золота – гораздо дороже, можно ли такое добро бросать». Осерчала Василиса: «Род твой, прадедов твоих Сад беречь приставили, они верой-правдой служили, долг исполняли, а ты своими руками Сад чудесный грабишь!» «Тысячу лет я на свете живу, –  отвечает садовник, –  да ни разу хозяина Сада чудесного не видал, и отец мой и дед не видали. Стало быть, давно уже хозяина того на свете нету. Глуп он был безмерно, Садом владел, а яблочек не ел, мог вечно жить, да помер. А раз помер, стало быть, я теперь Саду хозяин, не даром же предки мои спину в нем гнули. А ты, девка, коли не яблочко покупать пришла, иди прочь, да от дела не отвлекай».
Кинулась Василиса цветочки алые искать, их всего-то пять осталось, растут в тереме высоком, колпаком стеклянным накрыты. «Для чего цветочки в дому держите, да еще и стеклом накрываете? – спрашивает Василиса. – От ветра да мороза бережете?» «Коли их открыть, –  смеется хозяин терема, –  на все окрестные леса аромат слышен будет. Всяк задарма нюхать станет. За дозволение запах такого цветка вдохнуть богачи сундуками золото платят. Зато уж, кто денег не пожалел, всю жизнь счастлив будет. Девицы, такие как ты, особенно эти цветы ценят мне на радость, родителям на разорение».
Жар-птиц на свете лишь одна пара осталась. Сидят бедняжки в клетке золотой. «Для чего, –  сердится Василиса, –  птицу вольную взаперти держите?» «Нечего им без толку по свету летать, красотою народ баловать. Вот коли захочет какой король, али просто богатый человек, чтобы сада его, терема его, дочери его краше на свете не было, одолжу я ему птицу за плату немалую».
Хотел я деревню эту жадную огнем спалить, да Василиса покуда не разрешила. Но предупредила негодников, что дает им сроку семь дней, коли они за это время не одумаются, не вернут свету яблоки молодильные, цветочки аленькие, не выпустят на волю жар-птиц, тогда уж будет у нас война не на жизнь, а на смерть.
–  Да тут и одному делать нечего, не то что двоим, –  разочарованно вздыхает Редьярд.
–  Ничего, коли вместе заявимся, они испугаются, может вовсе драться не придется, добром отдадут.
Прилетели к саду, глядят – деревня прежняя крепостною стеною высокой окружена. Защищает ее рать несметная – разных земель воины могучие. На стене катапульты, пушки, арбалетчиков не счесть.
–  Не горюй, Василисушка, –  утешает левая змеева голова. – Да стоит нам только клич кликнуть, соберем рать поболее этой!
–  За правое дело, за чудеса великие, за радость, счастье, молодость всей земли всякий в бой пойдет, –  кивает средняя голова.
–  Да мы и сами с Редьярдом любого войска стоим! – похвалилась правая.
–  Зададим им жару! – закричали Горынычевы головы хором, взмахнул змей крыльями и ринулся на крепость. Но лишь дохнул он в первый раз пламенем, осыпались листья с яблони, веточки засохли, цветы алые увяли, головки опустили, жар-птицы глазки закрыли, перья нахохлили, еле живы сидят.
–  Стой, Горыныч! – кричит Василиса. - Нельзя с ними воевать!
–  Что же делать, подскажи.
–  Не ведаю, придется, видно, к Яге за советом идти.
Полетели к Яге – впереди Горыныч с Василисой на спине, следом Редьярд. Опустились в темном лесу на поляну. Стоит избушка на курьих ножках, без окон, без дверей. Подошла к избушке Василиса Премудрая, а драконы поодаль дожидаются, боязно им.
–  Встань избушка, как Мать поставила, к лесу задом, ко мне передом, –  говорит девица заветные слова.
Поворотилась избушка, да открылась. Лежит в избушке старая Яга – костяная нога.
–  Здравствуй, Василиса, –  говорит, –  почто пожаловала?
–  Беда, бабушка. Сад-то Заповедный совсем зачах.
–  Как же ему не чахнуть, коли яблочки наземь не падают, цветочки алые от ветру вольного сокрыты, птицы-жар в неволе сидят. Сад тот Заповедный для всего мира матушкой моею посажен. Не может он для одной деревни расти. Коли будут и впредь люди плоды его драгоценные по жадности своей забирать, да на мертвый металл менять, погибнет он совсем.
–  Хотел ведь я, бабушка, хранителей Сада неверных прогнать, –  закричал Горыныч, –  да только хуже получилось.
–  Верно, –  подтвердила Яга, –  нельзя Сада Заповедного, али плодов его силой и обманом добыть, ни для себя, ни для всего света. Надобно, чтобы хранители сами яблоки на землю бросили, цветики на вольный воздух высадили, птиц из клетки выпустили, да не под угрозами, а по доброй воле.
–  Так ведь не хотят они, –  чуть не плача, молвила Василиса.
–  Оттого не хотят, что нету в них молодости. Иссохлись души их, и сердца остыли.
–  Как же нет, когда во всей деревне пожилого человека не увидишь. Молоды да здоровы, как на подбор. Яблочки-то волшебные под рукой.
–  Яблочки они едят, да видно не целиком. Хранители сада телом лишь молоды, душой же тысячелетние. Не ели они, стало быть, сердцевину от яблок, а в ней-то молодость сердца и заключена. Коли отведают они молодильного яблока семечек, не смогут жить по-нынешнему и к былому порядку Сад Заповедный вернут. Только не по силам, знать, людям сокровища великие хранить, да ими не пользоваться, а потому не стану я саду новых хранителей назначать. Возьми, Василиса, гребень мой и, как покинут Сад все люди до единого, брось гребень, чтобы не было к месту тому путей-дорог. Поспешай же.
–  Спасибо, бабушка.
Василиса поклонилась до земли, драконы тоже согнули длинные шеи. Закрылась избушка и вкруг себя повернулась.

Воротились змеи с Василисой Премудрой к Саду Заповедному. Вокруг крепости бродят, думают, как бы семечек от молодильных яблок раздобыть. Вдруг с высокой стены, отчаянно хлопая крыльями, слетает петушок – золотой гребешок.
–  Не хочешь ли, Василисушка, курятинки отведать? – обрадовался Горыныч.
–  Ко-ко-ко-кокая я тебе ку-курятинка! – возмутился петушок человеческим голосом. – Ко-ко-каждый обидеть норовит!
–  Прости, Петенька, Горыныч тебя за обычную птицу домашнюю принял. Да и я, признаться, хоть и многим премудростям обучена, все чудеса света наперечет знаю, не слышала прежде о говорящих петухах. Поведай, откуда ты такой взялся?
–  Плавала в нашем пруду рыба-угорь, способности к языкам безмерно повышающая, –  важно начал петушок. – Ку-купил ее ко-ко-король за богатства несметные. Рыбу эту зажарили, король ее съел, а я по-по-потрошки по-поклевал, вот и навострился по-по-помаленьку человеческим языком разговаривать. Я к Вам делегирован по-послом, можно сказать, от местного ку-курятника. С риском для жизни из крепости выбрался, а вы –  ку-курятинка!
–  Не сердись, Петенька!
–  А я не сержусь, нельзя мне сердиться. Я, так сказать, лицо, заинтересованное в мирном исходе. Ко-ко-коли будет осада, от меня ко-ко-косточек не останется и от ку-ку-курочек моих дорогих тоже. Не посмотрят, изверги, что рябушки мои яйца золотые несут. По-погубят голубушек, – Петушок смахнул крылом набежавшую слезу.
–  Поведала Василиса петушку все, что Яга сказывала.
–  Не знаешь ли, Петенька, где семечки от молодильных яблочек искать?
–  Знамо дело, где – на заднем дворе в по-помойной яме. Работа знакомая, выполню в лучшем виде, только на стену меня по-подсадите, сами по-понимаете, ку-ку-курица не птица.
–  Я арбалетчиков отвлеку, а ты, Редьярд, забрось петуха в крепость, –  скомандовал Горыныч, взлетая.
Целый день ждали вестей от лазутчика друзья, ночь не спали, волнуясь, лишь под утро задремали, но тотчас были разбужены победным кукареканьем. Петушок, взобравшись на спину спящего Горыныча, песней приветствовал восходящее солнце.
–  Все в по-по-порядке, –  заверил он Василису. –  Насобирал я этих семечек никак не менее горсти. Тут как раз работник мешок пшеницы на мельницу собрался тащить. Я возьми да напротив колодца у самой большой лужи работнику под ноги и попадись. Работник споткнулся да в лужу, только брызги во все стороны. Вылез грязный, как свинья. Покуда отчищался, я в мешке дырочку-то клювом проделал и семечки от яблочек по одному в мешок упрятал. На мельнице нынче всем богачам нашим пшеницу мололи. И семечки, стало быть, перемололись, да с мукою смешались. Муку ту мельник по мешкам рассыпал и по счету хозяевам роздал.
–  Ох, не узнать теперь, кому эти семечки волшебные достались, да когда их отведают, да не пропадут ли они в печи, подействуют ли? – вздыхает Василиса.
–  Не горюй, красавица, –  утешает петушок.

Поутру хозяин яблони волшебной проснулся чуть свет. И рад бы подольше поспать, да пирогами в доме пахнет так, что слюнки текут.
–  Эй, кухарка, –  кричит, –  с чем нынче пироги?
–  Первый – с грибами да лучком поджаренным, второй – по заморскому, со свининой да капустою, третий – сладкий с ягодой лесною: земляникой да малиной.
Вошел хозяин в горницу светлую, сел за стол резной дубовый. Скатерть на столе белая, дивными узорами вышитая, посуда из дальних краев привезенная, тонкая, расписная, редкому королю с такой едать доводилося. Откушал хозяин пирогов, квасом сладким запил, пояс шелковый развязал. Сидеть бы теперь да жизни радоваться, да что-то радости нету. Мысли пустые в голову лезут. «Тысячу лет, –  думает, –  на свете живу, а сделать-то ничего не успел. Дом высокий не для людей, а от людей построил, за забором прочным, за сторожами да псами злыми от мира укрылся, спрятался. Богатства несметные накопил, да не на кого их тратить, ни жены в дому, ни наследника. Ни к чему это – наследников заводить, коли сам вечно жить собираешься. Яблоньку свою тысячу лет холил, лелеял, руками землю рыхлил, малые травиночки выбирал, вредную букашечку отгонял, да ведь чахнет яблонька, хиреет год от года. Поросли молодой яблонька не дает, на простых деревцах веточки ее не приживаются. Не вырастить, стало быть, новой яблоньки, а эта стара – засохнет скоро, погибнет. Она ведь, бедняжечка, ежели упадет яблочко молодильное, не себе силу его волшебную забирает, а на весь свет делит, как встарь было заведено.
Пошел хозяин в погребок заветный на крепкие замки замкнутый, открыл сундучок дубовый. Лежат в сундучке яблочки молодильные, каждое в платочек завернуто, каждое каменьев драгоценных дороже. Лежат не портятся, часу своего дожидаются. Ухватил хозяин сундук, выволок на широкий двор, поставил под яблонькой. Принялся яблоки из сундука доставать. Развернет бережно, оботрет, полюбуется да наземь положит. Яблочки землицы касаются и тают одно за другим. Деревце же оживает на глазах: вот листочки новые распустились, зазеленели, веточки растут, к небу тянутся. А как последнее яблочко коснулось земли, расцвели на яблоне цветы. Нежно погладил хранитель стройный ствол.
–  Прощай,  –  говорит, –  яблонька. Пора мне в дорогу. Тороплюсь место свое в жизни найти.
Сел на коня да ускакал прочь, только его и видели.
А рядом в тереме высоком убрал хозяин цветочков аленьких стеклянный колпак, вынес ящик из дома да посадил цветочки во дворе на вольном воздухе. Вмиг цветы головки подняли, лепесточки расправили, словно маленькие фонарики светом дивным осветили сад.
–  Я и позабыл уже, как вы хороши, –  шепчет хозяин, –  но как же так, цветочки мои, я вдыхал ваш аромат больше всех, а счастья своего не нашел.
–  Так ты не искал его, –  шелестят лепестками в ответ аленькие цветочки.
–  А ведь и верно, про счастье-то я позабыл, без него неплохо было.
Сел на коня хранитель, да ускакал вслед за первым.
Меж тем и жар-птиц хозяин на волю выпустил.
–  Эх, –  вздыхает, –  дома моего на всем свете краше не сыщешь, да не живая, холодная это краса. Не украсит человека внешность, если душа пуста. Ни к чему краса дому, коли радости в нем нет.
Кружат жар-птицы над садом, словно солнце сияют, глазом больно смотреть. Покружили, да улетели к другим землям.
К вечеру в деревне ни одного человека не осталось. Хранители работников да солдат щедро наградили и отпустили на все четыре стороны. Сами же, бросив хозяйство да богатства несметные, на поиски счастья подались.
Последним вышел из ворот Петя-петушок золотой гребешок:
–  Прощайте, друзья.
–  Куда ты, Петенька?
–  По-по-по свету по-пойду. Людей по-по-посмотрю, себя по-покажу.
–  Не ходи. Лисе али кунице в зубы попадешь – пропадешь ни за грош.
–  Пусть! Что я в жизни видал, кроме заднего двора да помойной ямы. Эх! Почему я не сокол? Весь бы свет облетел. Ну да я и пешком обойду.
–  Одумайся, Петенька, на кого курочек своих рябушек покидаешь?
–  Ничего, я вернусь, я обещал!
–  Да ты случаем сам семечек от яблок молодильных не клевал?
–  Как же можно отко-копать да не по-попробовать? Вкуснотища такая! Да вы не думайте, я меньше съел, чем оставил. Ну я по-пошел. Не по-поминайте лихом!
Села Василиса Премудрая на змея Горыныча, взлетели они с Редьярдом за облака, вынула Василиса гребень Яги из-за пазухи да бросила вниз. Поднялись вкруг сада леса высокие густые да темные с буреломом, болотами непроходимыми. Не стало там пути ни конному, ни пешему, ни зверю рыскучему.
–  Ай да гребень! – радуется Горыныч. – Долго теперь к Заповедному Саду троп не протопчут, не увидят чуда глаза завистливые, не погубят руки жадные.
–  Красота-то какая кругом! – восхищается Василиса. – Точно весна в конце лета наступила. Ко мне Ваня-царевич третий раз сватался. Вроде серьезный парень.
–  Это тот, что на позапрошлой неделе дрался со мной?
–  Он самый, я ему во второй раз испытание такое дала.
–  Насчет серьезности не знаю, но упрям, это точно. Я его и так, и этак пугал, а он не уходит. Пришлось самому улетать, не губить же дурака.
–  Я ему на этот раз корабль летучий построить велела, вот и думаю, коли справится, может, выйти за него? Как думаешь, Горыныч?
–  Выходи, чего в девках сидеть.
–  Как же ты, бедняга, без меня останешься? Присмотреть-то за тобой некому будет.
–  Да мы повстречали на днях вдовушку одну, –  смутилась средняя голова.
–  А что, Редьярд, коли я со сладостями да цветами заявлюсь, мамаша твоя с порога не прогонит? –  поинтересовалась правая.
–  Ты уж, если что, заступись за нас, –  попросила левая. –  Скажи, мол, самый отважный дракон во всем Тридевятом царстве, сражались, мол, вместе, ну и соври что-нибудь, чем в ваших краях перед дамами похваляться принято.