Глава 32. СМС-ка для Онегина

      Что было следствием свиданья?
      Увы, не трудно угадать!

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      Дарси откланялся сразу после моего музыкального выступления, Ленский, задержавшись, чтобы ещё раз бурно выразить чрезмерные восторги по поводу «моего» стихотворного слога, нехотя отбыл следом. Маман, проводив гостей и вернувшись в «зелёную залу», сначала шокировано молчала, фраппированная моим вызывающим поведением и демонстративными заигрываниями с Оленькиным женихом, но вслух покамест не высказалась, а, допив чай, отправилась успокаивать убежавшую в слезах младшую дочь.
      Чуть позже, когда, тоже выпив чаю в благословенном одиночестве и долгожданном покое, я, довольная жизнью, направлялась к себе в спальню, услышала доносящиеся из-за затворённой створки рыдания и сдавленное «Да как она может?» и «Мой Володенька!».
      Прости, «сестрёнка», что взяла без спросу, но мне ж для дела надо! Да и верну потом.
      Короче, угрызениями совести я вовсе не страдала, раздевшись, легла на перинку и уснула сразу, как только голова моя коснулась подушки.
      Утро началось для меня с уже привычного солнечного света в глаза и пятнадцати минут йоги вместе с Акулиной, которая с завидным упорством, пока начальственная Филипьевна не видит, впитывала плоды древнеиндийской физкультуры. Вот, с гордостью подумала я, ещё недельку тут пробуду – и, глядишь, окультурю крепостных почище Льва Николаевича с его бородатой школой!
      Но нет, недельку мне нельзя. А то начнутся необратимые изменения в организме, сейчас находящемся в полной власти Демиюрга, и всё! Возвращаться в реал инвалидом мне как-то не светит.
      В столовой, где уже завтракали маман с сестрицей, атмосфера царила угнетающая. Ольга демонстративно шмыгала носом, зло кося припухшие от слёз глаза в мою сторону. Пашет значимо молчала, с осуждением умудряясь одновременно и вздыхать, и прикусывать бублик с маком. И обе «родственницы» явно ждали, что тягостное молчание нарушу именно я как сторона целиком и полностью накануне накосячившая.
      Но я молчала, как партизан, думая о своём – то бишь, о возвращении домой, – и первой не сдержалась Оленька – самое слабое звено. Дождавшись, когда прислуживающая за столом девчонка вышла из столовой, она скомкала салфетку и яростно начала:
      — Танечка, ответь, или я мало тебе гостинцев уступала, что тятенька из столицы привозил? Или жаловалась маменьке, когда ты из библиотеки брала книги, что были нам не по годам? Или няне рассказывала, когда ты, сбежав с урока, в саду зачитывалась? Быть может, была я к тебе, сестрица, неласкова и непочтительна? А?
      При упоминании Татьяниных «шалостей» маман кинула на меня взгляд, полный упрёка, и потянулась через стол, чтобы ласково погладить разволновавшуюся и сдавшую сестру с потрохами Ольгу по руке, успокаивая.
      Но Оленьке, у которой накипело, море было по колено:
     — Так вот, Танюша: я тебя всегда любила и почитала, как должно младшей сестре чтить старшую. И я у тебя женихов не крала!
      Теперь вот точно настала моя очередь оправдываться. Но я как человек, воспитывавшийся дядей, да не простым, а целым Демиюргом, в эти игры играть не умею – и, на мой взгляд, мне это только плюсиком!
      Но говорить что-то было нужно – и мне пришлось снова самой себе напомнить, что я имею дело с «цифрами», а вовсе не с живыми чувствующими людьми. Нет, это не эмоции, это тонко прописанный, но, всё же, алгоритм. Да и если сам роман Пушкина вспомнить, то и не любовь у Ольги, почти сразу после смерти Владимира выскочившей замуж за заезжего офицера, была, а так, увлечение шестнадцатилетней девушки.
      Так что б такое завернуть, чтоб от меня снова отстали?
      — Барыня, прощенья просим, какие будут распоряженья касательно именин? Пора б решать, – вплыла в столовую, переваливаясь гусиной походкой, Филипьевна, видимо, слушавшая под дверью и решившая таким образом не столько решить хозяйственные вопросы, сколько разрядить обстановку. Ну и Татьяну, как свою любимицу, защитить!
      Ольга, услышав про именины, всплеснула руками, тут же вновь залившись слезами – и откуда столько влаги?
      Маман же припечатала меня осуждающим взглядом:
      — Ах, Танечка! Тоже время выбрала! Накануне Оленькиных именин! Всего три дня осталося!
      Так как я, лихорадочно соображая, как раз бездумно скользила взглядом по обстановке столовой, мой взгляд вдруг совершенно случайно упал на висевший на спинке кресла в углу клетчатый плед. Так… Клетка… Интересно…
      В голове моей, заработавшей с удвоенной силой, начал складываться план.
      — Матушка, Оля, – начала я вполне искренне, – простите, я не со зла! Оленька, Владимир тебя любит, это же всем очевидно. И я знаю, как всё исправить: давайте устроим на Оленькины именины бал. Бал-маскарад!
      Ольга шумно и совсем не эстетично шмыгнула носом, маман округлившимися губами выдала ёмкое «О!».
      Заговорили обе сразу, торопясь и перебивая друг друга.
      — Бал-маскарад! Да чем мы хуже Петербурга!
      — Я буду весталкой… Нет, одалиской! Ах, это слишком фривольно…
      — Вместо обеда – фуршетный стол! Хотя, не поймут, а то и осудят…
      — Или лучше нимфой… Володенька всё давеча про нимф стихи читал!
      — Гусиной печени заказать... Ещё апельсинов.
      — Танечка, только ты не смей тоже нимфой наряжаться! Никогда-никогда не прощу!
      — И непременно наливки, много наливки! Пустякову клюквенную, Гвоздину – анисовую. Скотининым с детьми пирогов поболе, Петушкову…
      — А залу украсить пионами, и все окна в сад распахнуть!
      — Няня, идём скорей на кухню! Список составить, да чтоб всё вовремя доставили! Столько дел, столько дел!
      — Я лично подпишу приглашения! Володеньке первому! Акулька! Неси чернила!
      Ух, зашла моя идейка, точно зашла!
      Но всё это ещё только через три дня…
      А что мне делать эти три дня? Сидеть в уголочке и переживать за своё тело в лаборатории «Цифрослова»?
      Нет, я так не умею: три дня можно и полезнее провести. Костюм я уже себе придумала, а дальше… Нужно вновь попытаться втолковать Иэну Дарси, кто он такой на самом деле.
      Хотя, вот тут я видела серьёзное препятствие. Для плана, созревшего в моей голове, требовалось присутствие на маскараде Дарси. А в глазах самого Дарси я видела вчера не только обиду, но и твёрдое намерение в усадьбу Лариных теперь и носа не казать – длинного, породистого носа.
      Но если гора не идёт к Магомеду, Магомед – женщина не гордая, сама может к шотландской горе прийти. Теперь ещё и официальный повод для визита есть: приглашение само себя не доставит, а если отправить записку курьером – шотландец, чего доброго, порвёт и выкинет.
      Так что я, оставив довольных родственниц обсуждать предстоящий праздник, не спеша закинула внутрь пару пирожков с земляничным вареньем, допила свой утренний чай (кофе в доме Лариных не пили), и отправилась на конюшню.
      Так и быть, побуду сегодня СМС-кой!
      Ехать я предполагала верхом на Кельпи – а хоть бы и затем, чтобы ещё раз досадить противному иностранцу, в связке с которым я почему-то оказалась здесь.
      Но тут крылась очередная проблема: дамское седло я так и не освоила, да и сама женская посадка – это, на мой взгляд, как-то сильно небезопасно. Никто ещё ни разу не умирал в биосимуляции, и первой мне быть категорически не хотелось!
      В конюшне я застала того самого «рыжика» – брата Акульки, ходившего за моим новым четырёхкопытным «спорткаром». Завидев меня, мальчишка сорвал шапку с вихрастой головы, низко поклонился.
      Хм-м, а что… Рост и комплекция – те же. Да и прикольно это: приглашение на маскарад везти в маскарадном костюме «крепостного». Снова шокирую чванливого засланца!
      — Тебя как звать? – спросила я, оглядывая конюшего.
      — Фёдор я, – ответил тот, – конюхов сын.
      — Фёдор Конюхов*, получается, – хмыкнула я, вспоминая что-то из своей реальности. – Небось, скучно тебе в конюшне, путешествовать, мир повидать охота?
      Мальчишка удивлённо взъерошил волосы.
      — Да чаво, барышня, в мире том видать-то? Батька мой за конями ходил, а до него – евонный батька. Знать, и мне теперь черёд!
      Вот она – народная покорность в действии! И традиционные национальные «ценности», прописанные, в нашем случае, алгоритмом «Цифрослова».
      О чём с жертвой стереотипов разговаривать?
      — Снимай-ка портки, – ласково велела я Феде, в очередной раз, про себя, вздохнув по поводу «национальной идентичности».
      Конюхов сначала непонимающе моргнул, потянулся, чтобы снова взъерошить волосы, да тут, смекнув, осклабился во все тридцать два зуба.
      — Ты, барышня, храбра – ой, храбра! Средь бела дня-то! Иль так приспичило, что аж невмоготу ночи ждать?
      Я смерила наглеца взглядом, от которого свернулось бы молоко. 
      — Седлай Кельпи мужским седлом, да стремена подтяни повыше, стендапер навозный! И быстренько раздевайся: мне нужна твоя одежда, а свои сомнительные мужские достоинства можешь оставить – это мне без надобности!
      Через полчаса я, поверх своего нежного батистового белья натянув грубые холщовые штаны, рубаху и что-то вроде жилета на завязках, сидела на перевёрнутой деревянной колоде, а присмиревший Фёдор, в одном исподнем, опустившись на колени, надевал мне на ноги свои сапоги.
      — Эх, барышня, ножка у Вас точёна, но маловата, не то, что у наших баб! Так я онучи комом склал и поддел, чтоб поудобней было! – Федя, на глазах у которого томная барышня только что, ни капли не стесняясь его липкого мальчишеского взгляда, ловко преобразилась в крестьянского мальчишку, говорил со страстным придыханием пубертатного возраста и тёмным глазом посверкивал на мои не скрываемые более объёмными нижними юбками ноги.
      Я встала, скользнув по конюшему безразличным взглядом, думая о том, что и как буду говорить Дарси, потопала в сапогах, проверяя результат – ничего, даже удобно получилось. Шапку, щедро протянутую, не взяла – волосы, заплетённые вокруг головы причудливыми косами в почти-корону, и так не растреплются, а шапка, откровенно говоря, попахивала потом. Остальная одежда, видимо, была недавно постирана, а шапке такой чести не перепало.
      Федя, не отлипая от меня влюблённым взглядом, подвёл посёдланного Кельпи, который тут же радостно ткнулся мордой мне в руку – морковку я прихватить, конечно же, не забыла!
      — Платье моё прибери, чтоб не заметили. Акульке скажи, чтоб ждала тут. Если что, маменьке пусть говорит, что барышня гулять ушла. И сам чтоб никому не слова!
      — Вот те крест, барышня, никому! – и в самом деле перекрестился Фёдор Конюхов, конюхов сын. – Только ты, знай, пооберегись: не обвыкли барышни в две ноги на конях скакать!
      Да, вон на какие жертвы приходится идти ради этого совершенно не заслуживающего спасения шотландца! «В две ноги» скакать и его, неразумного, в себя приводить!
      Дарси-Дарси, ты мне уже по полной должен, как же расплачиваться будешь?

      _____________________

      * Ф. Ф. Конюхов (1951 г.) – советский и российский путешественник, установивший несколько мировых рекордов по путешествиям.