Узелковое послание женщине

      
   Женщине исполнялось пятьдесят, и в связи с этим она решила в кои веки побывать в своём родном городе, у единственной сестры. И у самой Женщины, и у её Сестры, и у Мужа сестры, по совпадению, дни рождения приходились на середину августа, один за другим. В этом году юбилей случился у каждого: Сестра была моложе неё на пять лет, а Муж сестры, напротив, на пять лет старше.
    Отмечать эти даты разом они отправились на дачу. Выехали утром, загрузившись провизией под завязку - через день там ожидались ещё гости, так что в машине еле уместились мама–папа–сын–собака, как по пьесе, плюс она сама, в обнимку со всевозможными баулами, сумками, корзинами и картонками…
    Дача находилась не так уж и далеко, по раскинувшемуся городу ехать пришлось чуть ли не дольше, чем потом по шоссе и просёлку. Если родной город прирос стандартными микрорайонами, то дачный посёлок, в котором Женщина не была уже, страшно подумать, больше двадцати лет, значительно переменился, тоже разросся, расползся, застроился современными коттеджами, заполнился табунами автомобилей. Вообще-то это было село, но уже в их детстве совхоз дышал на ладан из-за нехватки рук, одни работали в городе, другие поразъехались кто куда, посещая родные пенаты лишь в отпусках. А теперь сельского хозяйства тут не осталось и в помине, не считая садов с огородами.
    Их старый дом тоже было не узнать: оштукатуренный фасад, крыша из металлочерепицы, водопровод, который с гордостью принялся демонстрировать Муж сестры. Вокруг – почти никаких гряд, старые яблони спилены, вместо этого -  клумбы, газон и садовая мебель. Удобно, респектабельно и ни следа от прошлого очарования.
    Проведя свою экскурсию, Муж сестры отправился по каким-то делам к соседям. Сын – вялый апатичный девятилетка – сидел в шезлонге, уткнувшись, как обычно, в свой планшет. Пёс, старый таксик, бродил по территории, обнюхивая насаждения.
   Сестра же, быстро разобрав вещи и переодевшись, сразу приступила к готовке. Женщина помогала ей в работе сугубо механической: мыла фрукты, чистила овощи, нарезала салаты. В предыдущие дни они, кажется, уже обсудили всё важное, насущное, что не удавалось толком обговорить за много лет – созваниваться для долгих бесед было дороговато, а к скайпу обе так и не приучились, да и к длинным почтовым посланиям тоже. А если когда семейство Сестры прибывало к ней в Питер, в отпуск или на каникулы – то эти посещения обычно приурочивались к её, Женщины, отъездам; так что та, встретив и предоставив место в своей тесноватой квартире-мастерской (она была художницей-прикладницей), сразу же бывала вынуждена распрощаться…
   Но теперь сёстры наконец-то успели наверстать годами упущенное, наобщавшись вволю, и уже могли позволить себе роскошь просто лениво переговариваться обо всём, что в голову придёт, о любой повседневной ерунде, и это было особенно приятно.
– И когда всему научилась? – спросила Женщина, наблюдая, как Сестра ловко выделывает какие-то сложные манипуляции с куриной тушкой. – Помнится, ты раньше к кухне  особого интереса не испытывала, ещё меньше моего…
–  Жизнь заставит, - пробормотала Сестра, а затем, отправляя противень в духовку, и добавила: - Да чему тут особому научилась? Самым простым вещам в основном. Вот в последний раз – это Восьмого марта было – решила вдруг: надо в кои веки чего-нибудь интересное приготовить. Бутербродный торт выбрала и морковный кекс с цукатами. И ещё сбитень домашний, подруга хорошим рецептом поделилась. И что ты думаешь? Буквально весь день провозилась, а моим это всё оказалось - на один зубок! За пять минут смели и смотрят вопросительно. Пришлось пиццу заказывать, вообрази…
    Сестра успевала поразительно много: студенты, аспиранты (с которыми носилась, как с родными детками), постоянные доклады для конференций, оппонирование на защитах, чтение работ, написание методичек, заседания кафедры; а иногда и командировки…  Не говоря про семью, дом и дачу. И всё – споро, ловко; только ведь с годами сил не прибавляется, а впереди, небось, неизбежные возрастные болячки, свои, тем паче – мужа, а у ребёнка на носу – переходный возраст… Не позавидуешь, подытожила про себя Женщина. Сама она по жизни любой суеты чуралась; для её деятельности требовались тишина и сосредоточенность, в идеале – полное одиночество…
– А я тут недавно, - сказала Сестра, - «Обломова» перечитывала, сама не знаю, почему вдруг захотелось… Долго так, страниц по двадцать на ночь, иначе некогда…
– Да ты что? – поразилась Женщина. – Я ведь, представь себе, тоже! Мне у Гончарова другие вещи когда-то больше нравились, но вот посмотрела старый фильм михалковский – впервые, так уж вышло – и сразу книгу решила достать, второй раз в жизни прочесть, после школы…
   Обе радостно рассмеялись и даже, словно две современные студентки, хлопнули друг дружку ладонь в ладонь.
– … и будто в первый раз читала. Так здорово оказалось, сил нет!..
– Не то слово!.. Вот, как тебе – лежит это сокровище, размышляет от безделья, например: а что будет, если народы Африки двинутся в Европу? Предсказателем оказался, века полтора назад …
– Да уж, футуролог. Но в фильме главного-то и не было: Агафьи Матвеевны Пшеницыной!
– Точно! Эта линия вся почему-то отсутствует. А мне в романе больше всего описание её хозяйственной деятельности зашло, даже больше, чем про Обломовку, хотя и та – восторг, правда?
– Синхронно у нас с тобой, сестрёнка! – снова обрадовалась Женщина. – Да, и мне зашло: все эти перечисления приготовленных блюд, покупок… Содержимого кухонных шкафов, сундуков… Про шитьё и починку одежды…
– Про поддержание чистоты и порядка, - добавила Сестра. – И о том, как, помнишь, даже в свободную минутку руки всё равно у неё заняты – или носки вяжет, или толчёт в ступке корицу на будущие пирожные: «Бог труды любит!»... И про дом, и про подворье – она ж ещё и кур разводила, в том числе на продажу, помнишь? Домохозяйка с приработком!..
– Ну да, и плюс огород. Хотя, заметь – для самой чёрной работы у неё всё-таки была служанка и ещё какой-то вроде мужик, вскользь упоминается. Не говоря об обломовской прислуге. То есть, вусмерть надрываться ей, однако, не приходилось, все силы могла спокойно отдавать, так сказать, высококвалифицированной деятельности: кулинарии обожаемой прежде всего. Нужный баланс получался, это важно…
– Именно! – поддержала Сестра. – О чём и речь. Ключевое слово: обожаемой. Не просто умела, умеют так или иначе многие, а – ещё  и  в кайф ей было, вот главное. Что ни день, получается, - праздник. Это как мне бы, я не знаю, – каждодневный семинар для аспирантов по Зощенко или там по Ильфу с Петровым, и – ничего другого вообще, вот лепота!..
– Каждой – свои материи, - согласилась Женщина.
– И я про то! – подтвердила Сестра. – Короче, домохозяйка – это профессия, даже - призвание. Особый талант, не побоюсь сказать! Настоящее ведение дома, классическое – это ж целая наука и искусство в одном флаконе! И с чего, спрашивается, считается, будто каждая женщина якобы должна иметь природную склонность к этому делу? С тем же успехом можно сказать, что каждый мужчина прирождён и обязан быть мануальным терапевтом, или там геологом, или, не знаю, каким-нибудь часовых дел мастером…
– Или адмиралом, или священником, - подхватила Женщина и примирительно добавила: - Ну, у тебя, дорогая моя, это пусть точно не профессия, о которой мечтаешь, но за хобби сойдёт – вон как всё в руках горит!..
– Хобби, - усмехнулась Сестра не без горечи. - Скажешь, тоже. От этого с понтом хобби бесконечного иной раз на стену залезть хочется и по потолку пройтись. И ведь у меня ещё присутственных дня – всего два-три в неделю… Хотя, для некоторых – сие вообще не актуально…
   Она подразумевала её, Женщину – вольную художницу, полностью свободную и от присутственных дней, и от семейных пут, - впрочем, совершенно беззлобно, ибо сестру любила и зависть к ней если испытывала, то идеально белую…
    А Женщина подумала: да уж, твоему беличьему колесу не позавидуешь, но ты, в конце концов, сама всех разбаловала. Началось-то, поди, на голом энтузиазме, как обычно водится у дорогих соотечественниц: всех люблю, всех готова обиходить, всю себя отдать, ничего не прося взамен… Покуда не окажешься выжатым лимоном. А домашним твоим что – они давно привыкли воспринимать всё как должное; по-другому уже и не смогут, и не захотят… В общем, было в радость – стало в тягость, а обратной дороги нет.
    Хотя, небось, продолжила она мысленно, была б у тебя девица, так ты б её уже припахивала и в хвост, и в гриву, вместо того чтоб умиляться, как, вон, на сыночка: надо же, сидит-читает, и кажется даже по программе, не спугнуть бы...  А, впрочем, – такая, как ты, и девицу могла б разбаловать донельзя, с тебя станется… Из самых лучших побуждений, разумеется. Чтобы потом прислуживать всем даже на восьмое марта и в собственный день рождения…
   Как хорошо, что проблемы эти от меня далеки, подумалось  Женщине. Её-то друг, живущий в Голландии, как полагается европейцу, делал всё по дому сам, когда она у него гостила, и всячески помогал ей, когда гостил у неё. Впрочем, проводили время вместе они раза три в году, редко больше, обычно – западное Рождество в Амстердаме, белые ночи в Питере, ну ещё ранней осенью могли себе позволить на пару недель какие-нибудь не слишком дорогие моря – Болгарию там, Хорватию или Турцию… Им вполне доставало такого общения.
– Короче, - резюмировала Женщина, возвращаясь к роману, – повезло нашей героине: прекрасное сочетание врождённых склонностей и предоставленных эпохой возможностей… То, чего нужно всем пожелать.
– И опять соглашусь! Замечательный, гармоничный персонаж русской классики, который почему-то никто всерьёз не воспринял.
– Обожаю я вас, филологов, – произнёс Муж сестры, что бродил  поблизости и слышал их разговор. – Всегда имеете возможность откопать какую-нибудь Агафьюшку и целую монографию по поводу замутить…
– Да где уж нам до какой-нибудь доктрины фаллибилизма в эпистемологии! - ответила Сестра и даже показала ему кончик языка.
   (Он преподавал философию в том же универе, где она преподавала филологию.) 
    Затем продолжила, ибо тема всё никак её не отпускала:
–  Не, ну, действительно – Агафье её век идеально впору пришёлся. Ничего другого девушке, из мещанской тем более среды, тогда не светило, но именно ей-то такое в самый раз оказалось! Ведь могла же родиться с выдающимися математическими способностями или там с талантом цирковой артистки, и прожила бы не свою жизнь, смутно тоскуя о несбыточном…
– Как прожили, поди, тысячи тысяч...
 – О чём и речь! А тут – тютелька в тютельку: собственный дом, куры и капуста, кастрюли и сковородки, и даже прислуга, как ты верно заметила, в помощь – только в помощь, не более; всё, как ей и требовалось… И детей, кстати, Бог дал оптимальное количество, а не так, чтоб целую орду, как частенько бывало, да? – тогда ей вообще ни до чего было б… Я ж говорю – героиня прекрасной, редкостно счастливой жизни и судьбы! – подытожила Сестра, а следом добавила: – Где было, тем не менее, место и взлётам, и падениям…
– Конечно! Времена обильные и времена безденежья… В последние у неё, зато, появлялась возможность проявить свой креатив. Помнишь, как она рецепты бюджетные изобретала?..
– Не только это. Я, вообще-то, имела в виду великую любовь, с оттенком возвышенного преклонения. Придавшую особый, так сказать, всему смысл. Когда быт стал воистину преображаться в бытие…
– О, да! Обломов ведь, в отличие от покойного мужа, говорил ласково и мылся душистым мылом – как такого не полюбить беззаветно и возвышенно? Что б, значит, была причина обихаживать с особым усердием и кормить как на убой…
– А нечего тут иронизировать! – сказала Сестра. – Пусть она глупа и необразованна – но на своём уровне всё равно смогла пережить  великое чувство. И высокую драму, когда его потеряла…
– Да я особо и не иронизирую, - ответила Женщина. – Она, действительно, вроде примитивна - но не без деликатности чувств. Есть там, право, своя честность, скромность и определённое достоинство. А такие вещи с возрастом ценить начинаешь в людях поболе острого ума и прочих приблуд…
– Подписываюсь! – обрадовалась Сестра. – Снова ты дивно формулируешь. В любом случае, наша мадам Пшеницына…  а, кстати, она так и осталась Пшеницыной или всё-таки стала Обломовой? Там ведь чётко, кажется, не сказано. Он, конечно, называет её женой, но ведь это может быть вполне как у Чертопханова тургеневского (не помнишь, кстати? Обожаю эти рассказы!): «жена-не жена, а почитай, что жена»… Но неважно –  главное, для неё вся жизнь, получается, была счастливой и наполненной: даже этот печальный вроде бы закат – но ведь и с утешением в виде обломовского сыночка, с надеждой на великое будущее, ради которого она его даже согласилась Штольцам отдать… Тут Михалков, кстати, недавно ерунду какую-то по этому поводу сказанул: мол, как те могли одного ребёнка взять, а не трёх сразу – сие, по его мысли, свидетельствует о сухой прагматичности и тэ пэ… Во-первых, – они чего, должны были б всех у матери забрать, её одну оставить, что ли? Вот же бред! Но главное-то в другом совсем: к этому моменту, как сказано, дочка уже была замужем, а сын успел поступить на службу и жил отдельно! Ты, голубчик, вообще, роман-то прочёл или как?.. Лишь бы Штольца лишний раз опорочить – согласно концепции!.. Короче, ей Бог дал доживать, не одним скорбям  предаваясь, но и прекрасным воспоминаниям, и большим надеждам, верно? Чего ещё надо на старости лет?..  А вот Ольга, в отличие от неё, в финале оказывается в тупике и полной депрессии, хотя, казалось бы – всё там просто зашибись: Штольц её ум и деятельную натуру уважает, во все дела посвящает, фактически вместе бизнес ведут.  Двое детей, материальный достаток, культурные интересы – в общем, живи да радуйся; а вот, поди ж ты!..
– Да, - согласилась Женщина. – Мне, вообще, непонятна природа её депрессии. Даже подумалось – может, автор к тому подводит, что она могла быть более счастлива с Обломовым? Но, по-моему, это абсурд…
– Любил ли Обломов Ольгу? – вопросил Муж сестры. – Пожалуй, любил, но как-то по-русски: вяло, лёжа на диване…
    Все рассмеялись, а Сестра следом добавила: «Прекрати!» и покосилась в сторону – достаточно ли далеко находится сын.
– Это - из школьного сочинения, - пояснил Муж.
– Так, ну всё, кажется, - заявила Сестра, оглядывая стол, который они между тем накрыли в саду. – Моем руки и садимся. А тебе, молодой человек, - возвысила она голос, - ещё причесаться как следует и майку эту дурацкую переодеть!..
    Её собственный День рождения шёл последним из трёх и  приходился как раз на сегодня. Старшая сестра, муж и сын достали свои тщательно запрятанные подарки и вручили их с поздравлениями, объятьями и поцелуями, после чего все прочно уселись за стол и неспешно, с небольшими перерывами, пропировали до сумерек и комаров – для отпугиванья коих, впрочем, у предусмотрительной хозяйки нашлись специальные свечи… И поздно вечером, когда они с Сестрой мыли посуду, Женщине преобразившаяся дача с садом уже снова казалась местом вполне родным, душевным и домашним, как когда-то, в их детстве-отрочестве…
    Утром Женщина проснулась раньше всех – не только в доме, но, похоже, во всём посёлке. Последнее выяснилось, когда, крадучись, боясь кого-нибудь разбудить, она выбралась из дому и двинулась по совершенно пустым улицам. Пёсик – вот кто тоже не спал – увязался за нею. Было ещё совсем не жарко, хотя всё вокруг заливал яркий солнечный свет. Придорожные кусты и деревья источали утреннюю свежесть. Когда ещё доведётся бесцельно побродить так в тишине и покое, подумалось ей, разглядеть славные прежние места, в которые, правда, кто-то из поэтов призывал никогда не возвращаться…
    Поэт, разумеется, оказался прав, на то он и поэт: многого теперь было просто не узнать. Там, где царила неброская, неказистая уютность с её выцветшими наличниками, филёнками на покосившихся заборах, нависающими кронами старых деревьев, теперь правили  самодовольная зажиточность и старательно подражающая Европе окультуренность… Скучно, девушки!
   Миновав закрытый пока продуктовый магазинчик, аккуратно обшитый сайдингом, она вышла к поляне, за которой протекала речушка, больше похожая на ручей, с шатким (по крайней мере когда-то) мостиком. На поляне, вместо ржавого турника, который она помнила, ныне располагались детская горка и качели, под молодой берёзой – прочная скамья. Собственно, поляны как таковой уже не стало. Женщина уселась на эту новенькую скамью, вспоминая прежние времена, когда дачники устраивали здесь пикники с загораниями, а вечерами местная молодёжь собиралась на свои посиделки и пыталась жечь костры, за что её неизменно гоняли взрослые из близлежащих домов...
    За речушкой громоздилось нечто монументально-краснокирпичное, а ведь раньше отсюда хорошо просматривался выцветший голубоватый дом с небольшим изящным мезонинчиком, одновременно и высокий, и какой-то непритязательно-скромный…  Там всегда проводила лето их с Сестрой подружка по имени Вика.
   Эта девочка Вика… Создание трепетное, и по натуре, и обликом: тонкая, как былинка (с викой, повиликой и прочими травами ассоциировалось её имя, а не со словом «победа»), с глазами неправдоподобной синевы… или, скорей, фиолетовости… Настоящими, в общем, «анютиными»! Уголки их, чуть заметно, были вздёрнуты вверх, а уголки рта в состоянии покоя и задумчивости – соответственно, капельку вниз; такая  нетривиальная выразительность лица не забывается.
    Возраст её как раз приходился где-то посередке: на пару лет моложе Женщины и на пару (или нет, на тройку), соответственно, постарше Сестры. Но Вика, конечно, тянулась к ней, старшей, а мелкую они вдвоём долго игнорировали, хотя та вечно увязывалась за ними и следовала всюду, не отогнать…
    Впрочем, в последний раз, когда они втроём тесно общались тут на каникулах, младшей было уже лет тринадцать (ну да, а ей, Женщине, что год как отучилась в Питере и приехала вся такая взрослая-самостоятельная, - восемнадцать), и в их маленькой компании она прописалась почти на равных. Надо сказать, в городе они с Викой жили далеко друг от друга и учились в разных школах; к тому же, помимо общеобразовательной, она, Женщина, например, занималась в школе художественной, а Вика – в музыкальной, обучаясь там игре на виолончели и, вроде, достигая  успехов на различных конкурсах. Так что зимой они общались мало, в основном лишь иногда созванивались, зато летом…
    Годы шли перестроечные; политика их почти не занимала, а вот «возвращённая литература»... Они, старшие, обе и так-то были сызмальства барышнями поэтически настроенными (Вика и сама стихи писала; запомнилась её строчка: «меня Господь за что-то любит, а может – просто, ни за что»), а уж тут… Удивительно, что в филологию в конце концов подалась как раз-таки Сестра, а тогда она над ними ещё и насмешничала, поганка!
    Например, однажды (это было как раз то последнее лето) они втроём сидели в доме викиной тётки, на террасе. Шёл ливень, и Вика читала наизусть пастернаковскую «Вторую балладу», где «как флот в трехъярусном полете, деревьев паруса кипят» и где «на даче спят, укрывши спину, как только в раннем детстве спят» – лучшего на тот момент и не придумаешь… Когда она высоким голоском выводила:

Льет дождь, он хлынул с час назад.
Кипит деревьев парусина.
Льет дождь. На даче спят два сына… –
   
   «Допили водку и коньяк!» - выкрикнула маленькая зараза. (Что, кстати, оказалось вовсе не её импровизацией, как они тогда подумали – но не суть…) И метнулась к двери. Негодование поразило их лишь на мгновение – обе тут же согласно вскочили и молча рванули за ней следом. Проклятая девчонка, испугавшись сигать за дверь, в стену дождя, с терраски рванула  в дом, а там, пометавшись, взлетела по лестнице в викину комнатёнку под крышей, где они её и настигли, повалили на кровать, долго били подушками и хохотали на весь дом, так что даже полуглухая тётка притащилась  поглядеть, что происходит…
    Да, этого поэта они любили беззаветно, и за стихи, и как личность. И даже ревностно относились к его музам и подругам: например, первая жена им скорее нравилась, а вторую терпеть не могли, считая возмутительной мещанкой; его строку «а ты прекрасна без извилин» они понимали как – «без мозговых»… Вика, недавно побывав в Москве, добралась там до Переделкина, посетила могилу и только что открывшийся тогда музей, о чём потом написала стихотворение, где фигурировали «владенья грозной Зины»…
    А на самом деле, подумала Женщина, поднявшись со скамьи и не спеша направляясь к речке, эта грозная Зинаида была по-своему замечательна. Была в ней некая строгая стильность и, можно сказать, трудовая этика. Поэт не дурак, он мог оценить это в полной мере, не зря ведь говорил про одухотворённость её бытовых свершений или как-то в этом роде… Те же, кстати, таланты и призвание Агафьи Матвеевны – но при дворянском происхождении (она ведь генеральская дочь, кажется?) и с консерваторией за плечами. Добавить сюда красу и стать, унаследованные от бабки-итальянки, и… чего тут говорить, глупыми они тогда были девчонками!
    Между прочим, их с Сестрой бабушка чем-то была на неё похожа. Не тутошняя, местная, которая по отцу, чья жизнь была вполне деревенской, с огородом, колодцем, с соседскими посиделками на завалинке, хотя должность имела чистую - на почте. А вот городская, которая по матери – та была, пожалуй, настоящей мещанкой, безо всякой негативной коннотации. По происхождению. Родом из той части города – посада, слободы? – где поколениями обитали мелкие чиновники, мастеровые, торговцы… Некогда, поди, чисто «Женитьба Бальзаминова» – по сохранившимся музейным дагерротипам видно; потом, в нашем веке, всё потускнело, потусклело, но всё равно некоторый колорит у тех кварталов оставался, в детстве она успела его ощутить. А теперь уж там смотреть не на что – одни серые многоэтажки.
      Бабушкин отец был именно таким мелким чиновником до революции, как, впрочем, и после – называясь уже совслужащим. Мать – само собой, домохозяйка. И она, бабушка, – тоже; устраивалась, кажется, на службу только тогда, когда муж (их дед) уходил на войну. Работы чёрной ей хватало, всё делала своими руками – полдома в частном секторе, почти без удобств, да и участок не столь уж маленький; однако в памяти осталась всегда при параде: строгая причёска, серьги-кольца, дамские часики, а по праздникам, семейным каким-то застольям, добавлялись ещё крепкие духи и непременное тёмно-сиреневое платье с белым кружевным воротником, чьё название «жабо» так смешило маленькую девочку, что она впоследствии даже долго не понимала выражения «жаба душит» – казалось, речь всё про те же самые кружева…
    ... И весь тот соответствующий антураж: старый, но всегда ухоженный  фикус, канарейка в клетке, вязаные крючком  салфетки, чайный сервиз с фигурками дам и кавалеров… В свободное время бабушка рукодельничала, а иногда и раскладывала пасьянсы – на овальном столе, по бархатной, с кистями, скатерти. Причём, обычно – под радиоспектакли либо те передачи, где читают классику и исполняют романсы. Интересно, что телевизоры давно у всех имелись, и у неё вроде тоже – а поди ж ты, привязанность к радиоточке сохранялась. Как и хороший, получается, литературный вкус… Такая вот мещанка.
    Кстати, вышивки, мережки, аппликации, от неё оставшиеся, – довольно тонки, достаточно небанальны. Не только, конечно, они – но и они тоже подвигли её, старшую внучку, впоследствии заняться тем, чем занята всю жизнь – тканями…
    Вот почему, интересно, они вчера, обсуждая гончаровский персонаж и ему подобных, о собственной бабушке даже и не упомянули? Литературные персонажи, выходит, для нас реальней своих родных. Хотя Сестра - ладно, она была тогда слишком мала и просто не могла почти ничего такого запомнить. А вот она сама – другое дело, ей непростительно! Стыдно забывать собственных прародительниц.
     В памяти возникло, как однажды случайно попалась в руки книжка с названием «У каждого мальчика был отец» - что-то о преемственности поколений. Ну, а у каждой девочки, соответственно, – мать. А также бабушка и прабабушка по материнской линии. А у прабабушки – своя прабабушка… А у той, получается, своя? Конечно, что за глупые вопросы. Если живут на свете они с Сестрой, то и те - были, жили, существовали, иначе никак. Но что мы о них знаем? Ровным счётом ничего. Вот, допустим, откуда есть пошли наши российские мещане-горожане, разночинцы? Надо думать, – от земли, из низов, из крестьянства,  как приток для возникающих, разрастающихся  городов. Но иногда, возможно, наоборот – как результат оскудения, разорения знатных некогда родов и их ответвлений…
    Женщине смутно вспомнилось, как их покойная мать – не ей, а кому-то ещё вроде как рассказывала, что, мол, ходили слухи, будто прадед её – незаконный сын помещика, к которому его матушка, овдовев, пошла служить домоправительницей… Поди узнай теперь, правда то или семейная легенда. В любом случае, интересной фамилии им не досталось. Да и достаться не могло – ведь даже получи её тот прадед и даже дотянись она до их матери, – та бы, как пить дать, поменяла и её при замужестве, как поменяла свою банальную на другую, аналогичную (шило на мыло –  посмеивались они с Сестрой). Женщины, во всяком случае в нашей европейской культуре, вообще своих родовых фамилий лишены. Разве что девичьи фамилии дворянок ещё можно отыскать на подробно составленных генеалогических древах, в соответствующих книгах… Но это – не про нашу честь. Сословный феодализм и дремучий патриархат в одном флаконе, короче. Шатка, кстати, сия патриархальная система, если вдуматься – ведь это по женской линии всё чётко: вот мать, вот её ребёнок, а отцовство – его частенько ещё доказать надо...
    Вот если б женщинам полагалась передача фамилий по их женским линиям (чем не разумное требование?), в наследство от прародительниц, – знали б они с Сестрой сейчас, на какую откликалась та, что стояла у их истоков… И по ней, вероятно, можно было бы тогда вычислить какую-то её индивидуальную человеческую особенность, характеристику; ну, или хотя бы просто имя.
    Так, секундочку - а что это значит:  «стоявшая у истоков»? У истоков фамилии? Но фамилии, вообще-то, в любом случае возникли среди людей не так уж и давно, по меркам историческим. Так что не в них, получается, дело и даже не в патриархате как таковом, ибо у той умозрительной особы, давшей однажды наименование их женскому роду, за спиной всё равно оставались бы мать, бабки и прабабки – бесфамильные, безымянные, уходящие в глубь бесконечных столетий, куда-то до самого дна, нет, начала – то ли до прародительницы Евы (были ж и у неё дочери, даже не удостоенные упоминания в Книге Книг?), то ли до некоего существа, выделившегося из протоплазмы…
    Подавляющее большинство из них даже вообразить себе невозможно – но ведь они были, были! Действительно были. И в пещерах, и при всех неолитах-палеолитах, и при Великом переселении народов (явлении столь тёмном и запутанном, что голову сломать можно – как смутно запомнилось ей из учебника истории), и в Средние века тоже.  Ходили по этой земле, чем-то занимались, чем-то отличались одна от другой; должно быть, случались в их жизни свои достиженья, свои взлёты и падения, драмы и трагедии (вот это - наверняка), а возможно – необычайные происшествия, путешествия, приключения, о которых никто уже не узнает – никогда и ничего... Но главное, каждая сумела оставить после себя минимум одну дееспособную наследницу – вот в чём все они едины как под копирку.
   До Женщины как-то впервые дошло понимание реальности, невымышленности их существования – и для неё это стало чем-то просто ошеломительным. Надо было, оказывается, дожить до пятидесяти, чтобы задуматься о таких вещах… И почему вдруг? Бог весть.
    В этих размышлениях Женщина перешла по мосту речушку, заросшую камышом и осокой, убедилась, что старый викин дом цел – но совершенно потерялся рядом с новым громоздким сооружением. Он, похоже, давно нежилой и, скорей всего, обречён на снос… Грустно.
    Улицы посёлка меж тем немного оживились – доносились голоса с участков, проехал велосипедист… Потом навстречу потянулись две старухи с сумками – должно быть, к открытию магазинчика. И никому, вообще, не было дела до уникальности факта, что они живут, существуют здесь и сейчас – по причине того, что бесконечно длинная цепь из таких же людей, уходящая в головокружительно далёкое, непостижимое прошлое, сумела   подготовить их приход и пребывание на этом свете. И через какие немыслимые тернии им это удалось, сколько народу на таком турбулентном пути отсеялось в небытие, без продолжения…  Удастся ли их потомкам выстроить такую же длинную цепь? Большой вопрос.
    Впрочем, для некоторых, вроде неё самой, проблемы сии вообще не актуальны… Ей-то в любом случае за собой оставлять нечего. Ну, кроме, может быть, нескольких стОящих работ и некоторых профессионально-технических наработок; но такое, прямо скажем, вряд ли на века. И с чего вдруг я всё-таки озаботилась этой темой, снова подумала Женщина…
    На обратном пути она хватилась, было, пёсика – но, к счастью, тот сам объявился, с таинственным видом вынырнув из ближайшего переулка. Они возвратились домой, когда семейство уже заканчивало завтракать.
– Мы уж забеспокоились, - сказала Сестра, насыпая корм в  собачью миску. – Вас - след простыл, а телефон молчит. Потом вижу – лежит на тумбочке, разряженный!.. Что ты будешь – сырники, яичницу?
– Главное, кофейку, - попросила Женщина, усаживаясь за стол. – Слушай, а ты Вику помнишь? Я до её дома дошла. Она, как я понимаю, тут больше не бывает?
– Ой, да тыщу лет – как тётя умерла. Дом какие-то родственники унаследовали, потом продали…
– А сама она - как, где? Я ведь, как тогда уехала c концами, с тех пор ничего о ней не знаю.
– Да я тоже как-то её из виду потеряла. Слышала, что она, вроде, в Москве училась, потом вернулась и, кажется, одно время в Краеведческом музее работала. А дальше – понятия не имею. Не удивлюсь, если она вообще куда-то переехала. Один-единственный раз видала её с детьми – но только издали, подойти времени не было совершенно…
– С детьми?
– Да, с тремя, представляешь? Двое плюс коляска! Одна девочка – подросток уже, вторая помладше. Мне показалось, что и третья – девчонка: цвет у коляски такой… лилово-розовый…
– Надо же, - сказала Женщина. – А когда это было-то?
– Когда? Да, кажется, будто недавно, а на самом деле - лет десять уже назад, не меньше. Точно, у меня тогда ещё Ярика не было…
– Изменилась?
– Ну, а ты как думаешь… Хотя на лицо – не сильно, я по глазам её даже издали узнала, вообрази! Надо, надо было подойти…
    То, что викина судьба может сложиться таким вот образом, тогда предположить было трудно. Тогда смутно представлялось, что она в дальнейшем непременно должна будет достигнуть неких  высот, каких-то степеней известных –  в связи с поэзией или, может, музыкой. А может, ещё с чем-то; но вот с многосемейностью… Хотя – мало ли как там оно обстоит на самом деле, разве мы можем знать…
– Что ж, три сестры – в этом что-то есть, - сказала Женщина и добавила: - А помнишь, какая она была удивительная?
– Конечно, помню! Вся такая поэтичная. Романтичная и восторженная…
– А ты ещё дразнилась постоянно!..
– Хорошо быть девочкой в розовом пальто! – произнёс Муж сестры  задумчиво. И продолжил: - Можно и не девочкой, но…
    «Тогда не то!» - подхватила Сестра, «Слегка не то!» - сказала Женщина, а сам декламатор произнёс: «Уже не то!»… Так что в результате прозвучал разрозненный хор голосов, после чего они все засмеялись, а Сестра снова инстинктивно обернулась посмотреть, нет ли поблизости ребёнка.
    Ребёнок слушал свой плеер; глупости взрослых его не интересовали.
- Вот, спрашивается,кто, профессор, у кого учится - студенты у тебя или ты у них? – спросила Сестра. И тут же деловито добавила: - Между прочим, осталось всего четыре часа с половиной. Если раньше никто не заявится…
    Сегодня ожидались гости, числом семеро. В том числе старшая дочь профессора с мужем - предположительно, с ночёвкой. Сестра заступила на свою кухонную вахту, а Женщина по её по просьбе подготовила для них комнату, где ночевала сама: прибрала, перестелила и даже успела ловко соорудить из садовых цветов и веток небольшую икебану на прикроватный столик…
    Надо сказать, мужская часть семейства, словно подслушав её вчерашние мысли, слегка реабилитировалась: Муж сестры мариновал мясо и возился с установкой мангала, а после принялся подстригать газон; племянник же тем временем собирал в банку ягоды с колючего тернового куста и таскал стулья для рассадки гостей…
    Женщина выгладила Сестре её парадный льняной костюм и рубашку – племяннику. А затем, повесив всё на плечики, начала собираться в дорогу – было заранее условлено, что она должна передохнуть в их городской квартире, забрать свои вещи и, отставив ключи соседке, отправиться на вокзал. У неё был билет в  Москву, где имелись ещё дела; только оттуда потом – к себе, в Северную столицу…
– Ну вот, всё у нас как-то скомкано получается, - сказала Сестра, вручая ей на прощанье контейнер с едой. – Даже на озеро не сходили… Давай запланируем, что в будущем году приедешь, здесь поживём подольше…
– Может быть, - сказала Женщина. – Рано загадывать. А вы насчёт осенних каникул подумайте. Все приезжайте или в любом составе…
– Спасибо!.. И что помогла спасибо, я бы без тебя тут зашилась… Ты ничего не забыла? Ключи, телефон, бумажник? Эсэмэску потом кинуть не забудь!..
    Они обнялись. Затем Женщина, чмокнув племянника и потрепав  за уши пришедшего проститься пёсика, села в машину. Муж сестры повёз её на станцию.
    Дорога шла через поля, небольшие перелески и снова поля – где заросшие опасным борщевиком, но где-то и густо колосящиеся спелым овсом, серовато-, нет – серебристо-зелёным. В одном месте даже паслось небольшое стадо пятнистых коров – всё-таки теплится ещё тут сельская жизнь, приятно…
– Ну, небось не рада, признайся честно, что на этакую дату в нашу тьмутаракань забралась? – спросил Муж сестры.
– Наоборот, - заверила Женщина. - Подобный тройной юбилей где ещё встречать, как не здесь? И вообще, душеполезно очень оказалось - сплошные какие-то «раздумья на родине»… Была в своё время то ли чья-то публицистика одноимённая, то ли рубрика газетная, вспомнить не могу…
– Это – к филологине нашей, сразу бы ответила!.. А что у нас за раздумья?
– Сложно объяснить, - пробормотала она. - Столько разного навалилось…
– Эх, до чего же хорошо – и жизнь прошла, и жив ешо! – провозгласил неунывающий профессор через пару минут. И добавил: – Это я о себе. У вас-то, девушек, ещё не прошла…
– Не прошла, надеюсь. Да и ты б не прибеднялся, тебе даже до пенсии ещё пахать и пахать!..
    Женщина ничуть не кривила душой. И выглядела, и чувствовала она себя для свершившейся даты ещё совсем неплохо (самой удивительно); а дел, а планов – просто невпроворот, по работе и не только. Никакого ощущения, что вот оно, начало угасанья… Интересно, как себя чувствует Вика, довольна ли своим существованием? Есть ли в нём что-то стОящее помимо детей (а не исключено, что уже и внуков)? Вполне может быть, что собственная жизнь её тоже весьма устраивает, и Господь не разлюбил... Одно можно сказать с уверенностью: дальнейшее протяжение своей уникальной женской линии она почти наверняка обеспечила, не подкачала – хотя вряд ли её навещали когда-нибудь те мысли, что пришли сегодня утром в голову ей.
    Правда, и их с Сестрой матери (рано овдовевшей, крутившейся постоянно на нескольких работах) – тоже, вон, выпало произвести и вырастить вполне крепких, жизнеспособных дочек, а толку…  Дальнейшего продолжения не вышло. Сестра сперва долго не могла подыскать себе мужа, потом – забеременеть…  А вот её саму бессемейность, бездетность как-то вообще никогда не тяготили, просто даже не до того было: погружённость в своё дело – практически постоянная, а помимо –  ещё широкий круг общения, друзья – художники и не только… Даже великий город, ставший своим; короче, жизнь и без того до краёв наполнена, и ни о какой пустоте, ни о каком одиночестве речи не было и нет. Но вот, получается, настигла, набежала тень сожаления, возник-таки повод для печали – внезапно и с неожиданной стороны. Когда не при делах – ни материнский инстинкт, так особо и не прорезавшийся, видимо, крепко спящий, ни пресловутый страх одинокой старости (тоже почему-то отсутствующий, быть может оттого, что со стороны прекрасно видно – всё это в любом случае лотерея), ни мысли о государственных интересах  (смешно же считать, что она своими скромными усилиями смогла б как-то поправить стране демографию); а при делах – одно лишь чёткое осознание простирающейся за тобой ретроспективы, без какового  все вокруг существуют себе спокойно, так же, как и сама существовала ещё вчера… И что теперь делать с этим открытием, негаданным-нежданным – и почему-то обескураживающим, и зачем-то неотступным?
    … Ехать было недолго, и уже вскоре замелькали дома пристанционного посёлка. Муж сестры подвёз её к самой платформе, не сильно изменившейся за все эти годы. Ему нужно было ещё закупиться, по поручению жены, в местном магазине, более крупном, чем дачный, поэтому она сказала:
– Ну всё, счастливо, отправляйся давай, а то гости раньше тебя заявятся! Я сама прекрасно сяду…
    Но тот всё-таки прошёл с ней до кассы, купил, как маленькой, билет, и только тогда уже распрощался. Мало того, уходя, ещё и прокричал ей издали:
– Гражданка Каренина, отойдите от края платформы!
   Услыхав это, стоявшие неподалёку бабулька с дедом и мужик средних лет, развалившийся на лавочке с банкой пива, воззрились на неё с недоумением, а куда-то спешащая мимо девчонка лет шестнадцати обернулась и, не удержавшись, рассмеялась на бегу. Обычная, как успела заметить Женщина, школьница в очках – рюкзачок, шортики, белые кроссовки, но в физиономии – вроде что-то умненькое, неординарное. Тоже – чья-то дочка, внучка и так далее… Здорово, наверно, когда такая у тебя есть, только тревожно очень… Я бы, подумалось, вечно старалась её контролировать – так, что она меня за это просто б возненавидела: юность ведь родительских страхов не разумеет и свято верит, что персонально ей не грозит ничего, дело известное. А потом – несомненно, на дочь возлагала бы бог знает какие надежды, ждала слишком многого – такая уж у меня натура. А она вовсе не обязательно стала или смогла бы этому  соответствовать; так что не только постоянные беспокойства, но и недовольства, разочарования – почти неизбежны…
    Нет уж, хорошо, например, принимать посильное участие в жизни учениц или детей своих подруг – когда те определённо вызывают у тебя симпатию; так оно, собственно, у неё и происходит. Рос бы племянник поблизости – и им бы, в той или иной мере, заниматься довелось непременно, как полагается хорошей тётушке... Вот это – точно по мне, но не более…   
    Электричка подошла быстро. Народу в вагоне, хоть и не вечер, хватало, большей частью дачников или гостей дачников с баулами, тележками, букетами садовых цветов, однако место Женщине нашлось, и даже у окна. Она стала смотреть на проплывающую местность, выискивая произошедшие и здесь перемены - новые дома, дороги, платформы… Но продолжалось это недолго: под стук колёс и вагонный гул она задремала. Ей стало сниться широкое, раскинутое, растянутое полотно, полотнище, что неудивительно для мастерицы по ручному ткачеству; она, правда, последние лет десять больше занималась батиком, но сложные, подчас запутанные переплетения нитей были достаточно частым сюжетом при погружении в сон.
    В годы их отрочества-юности не только Вика выдавала свои творческие инициативы; и она, Женщина, тоже была переполнена всевозможными нехилыми мечтами и стремлениями. Например, когда однажды прочитала про узелковую письменность, что существовала и у инков, и у китайцев, и у древних славян, где смысловое содержание передавалось путём сплетения узелков, завязанных на нитях различной окраски, и эти далеко не полностью разгаданные послания, считается, составляют не одни лишь цифровые знаки, но и языковые тоже. Так что возможно, там могут быть зашифрованы не только, к примеру, календарные исчисления или, допустим, текущие расходы-доходы отдельных лиц и целых государств, но также и тексты верховных приказов, законов и прочего в этом роде, а не исключено – даже и  мифов, легенд, песнопений… Она всерьёз возмечтала тогда о создании своего собственного языка – на манер тайных женских языков, которые давно зафиксированы наукой – в том же, например, Китае… Увы, ничего у неё, конечно, не вышло – не хватило ни терпения, ни таланта, да и мотивации, сказать по чести, тоже; однако разные узелковые техники она с тех пор ценила особенно.
  … Так вот, сейчас перед ней расстилалось нечто бескрайнее, бесконечное – вытканный ковёр, вышитое полотно? – а сама она словно бы обладала возможностью то парить сверху, пытаясь охватить, обозреть… но бесполезно – чем выше, тем шире оно расстилалось, как равнина прирастает равниной; то,  наоборот, разглядывать его в сильном приближении – вот это получалось проще, словно по одному лишь желанию перед глазами возникало увеличительное стекло, настолько сильное, что можно было увидать даже самые тонкие нити в их сложнейших  сплетениях. Они представляли собой непрерывный ряд микроскопических узелков, плотно подогнанных один к другому; все были разных расцветок, точней – не расцветок, потому что столько колеров, сколько было этих нитей, в природе просто не существует, а – оттенков, часто до того еле различимых, что одни почти сливались с другими, но всё-таки каждая, если очень напряжённо вглядеться, – обладала своим особенным, неповторимым... отблеском, оттенком оттенка.
    От их немыслимых множеств, замысловатости связок и узоров  голова шла кругом, однако, предельно сконцентрировавшись, можно было отследить единую последовательную линию, практически любую, какую захочешь. Правда, отследить всё же не целиком и полностью – длясь и длясь, они казались бесконечными, и глаз то и дело сбивался на боковые ответвления, сцепления с другими, на горизонтальные пересечения… Впрочем, некоторые,  кажется, всё же кончались, иссякали среди прочих, более крепких и упорных, исчезали в общем потоке…
    Каждая нить представляла непрерывную линию отдельного людского рода, а узелки – потомков, последовательно её составляющих. Поняв это во сне, Женщина зацепилась взглядом за одну такую линию – та словно не отпускала её – серую змейку, отблёскивающую серебром – то ли тамбурный нитяной шов, то ли даже просто тончайшая металлическая цепочка с крошечными звеньями – одно выталкивало из себя другое, а то – следующее; в этом было что-то даже иносказательно-физиологическое, будто бы роды, и она вдруг поняла: да то ж моя женская линия, персональная линия в истории, о которой недавно довелось задуматься, точно она!..
   Женщина стала вглядываться с неимоверной, отчаянной пристальностью, стараясь не замечать того, что теснится вокруг, рядом, ведь у большинства этих конкретных звёнышек, как положено, имелись свои взаимоотношения с параллельными линиями, когда – тоже прямыми, а когда, наоборот, пунктирными, вроде мережки или простого шва «вперёд иглой» – возможно, женское тут перебивалось сыновним, через сыновей к внучкам?.. Всё это представлялось сложным и увлекательным, но по-настоящему притягивал только тот цельный, без перескакиваний, единый путь, путь к ней самой, хотя непонятно было, в какую сторону нужно следовать, где тут вектор, указующий на истоки, а где – наоборот; в любом случае всё это было про неё и только про неё…
    Женщина увидала, что заветная линия, еле прочерченная, тончайшая - то строго вертикальна, а то будто отклоняется в диагональ, а где-то, вон, даже зигзагообразна: словно вдруг остановка на ровном месте, и вот она тут же резко метнулась в сторону, прицепилась к другой, закрепилась и потянулась дальше, среди прочих ответвлений и в теснейшей близости с ними, если включить боковое зрение… При этом уникальный её оттенок словно впитал отчасти цвет чужой, слегка мимикрировал, но всё же не перенял его полностью, всё равно остался чуть-чуть – но отличимым от окружающих… Подкидыш, что ли, удочерение? -  догадалась Женщина. Ну, не поразительно?..
    Рядом, у других линий, было, между прочим, тоже множество подобных и более резких зигзагов (секретных, можно сказать, материалов по части происхождения), но отвлекаться на них было некогда, некогда. Она не отпускала взглядом – свою, казавшуюся бесконечной, стремясь по ней дальше и дальше, страшась сбиться, оступиться… Как вдруг-таки – раз, и неожиданно словно споткнулась на ровном месте, внезапно обнаружив – а всё! Путь закончен, собственно.  Вот она ты, крайняя. Узелок ли, звёнышко  или что ещё, но в любом случае - точка. Бежала, тянулась, струилась линия, цепка, нить, откуда – так и не понять, продиралась через километры материи, то есть - бесконечные века; что века – непостижимые, непредставимые  тысячелетия… И  вдруг на прямом, как будто гладком и безопасном, отрезке пути остановилась, как вкопанная. Замерла без видимых причин, вроде  и не истончившись, и не оборвавшись по чьей-то злой воле…  Просто буднично завершилась – сама по себе, с удивительной и окончательной непоправимостью.
    И тут же, как только в этом удалось удостовериться, мысленно зафиксировать, - прямо на глазах след её сразу стал теряться, пропадать, тонуть в мириадах ей подобных; неповторимый оттенок куда-то делся, исчез, растворился, растаял. Была – и как не была, как померещилась...
    В тот же момент Женщина ощутила будто лёгкий толчок – это поезд немного резко остановился, и услышала сквозь отступающий сон: «…конечная. Просьба освободить вагоны».  Надо же – всего ничего ехали, а ощущение, будто блуждала где-то бесконечно долго… Она встряхнула головой, сбрасывая сонное наваждение, поднялась и, забрав поклажу, следом за всеми двинулась к выходу.

                2023 г.