Вячеслав Барашихин сборник Четвёртая стража

      «Четвёртая стража» — новый концептуальный сборник поэтов-рубежников.
Включённые в сборник стихотворения различаются по жанрам, стилям, авторскому мировоззрению и даже временам создания, если учесть, что в сорокалетний период с начала 1980-х по конец первого двадцатилетия нового века, этих времён уложилось, как минимум, три… Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры РФ и технической — Союза российских писателей.

Олег Николаевич Мороз, доктор филологических наук

На рубеже,или о рубежниках и стражеQvarta vigilia — это эон, в котором пребывает современный мир. Такова концепция сборника «Четвёртая стража» — мерцающий абрис той выразительности,к которой устремлена коллективная лепта его авторов.
Это состояние действительности, разомкнутой и разворошённой, и человека, вслушивающегося в хаотическое разноголосие своих чувств.
Впрочем, ни концепцией, ни искомой выразительностью стихи «Четвёртой стражи» не исчерпываются.Представленные в нём поэты связаны не только местом и временем, но ментальным беспокойством явленного в стихах мира воображаемого.
Vigilia — бдение — ракурс видения дневной яви, пре-вращающий заскорузлое бытование.Увиденное не вмещается в отведённые для него понятия, и речь, свидетельствующая о нём, ищет воплощения в практике службы — будь то литургия, охрана общественного порядка, тайное радение в катакомбах гнозиса или экзистенциальное хождение по бездорожьям судьбы. История русской поэзии хранит память о «Третьей страже»; но этот сборник окликает, пожалуй, не Валерия Брюсова, а библейского царя Давида,коротавшего бессонные «ночные стражи» (Пс. 62: 1 —3 12) размышлениями о Господе. Это окликание — подтекст художественной действительности, созданной коллективной силой авторов сборника, не тех или
иных стихов. Тревожной действительности последних предрассветных часов, балансирующих между чаяниями и отчаянием, приближением к вере и её ускользанием, когда гнетёт тяжесть накопленного за годы и де-сятилетия и — следом — томит лёгкость взвивающейся в пустоту растраченной жизни; а может быть — и то,
и другое разом. Возникающие в эту пору переживания противоречивы: в их противоречии нет системы, дела-ющей твёрдой почву для стояния на чём бы то ни было — добре, зле или цинизме. Главное здесь — поиск божественного света и истинной любви…
     Читатель находится в более выгодном положении,
чем поэт. Поэтическая речь, по Михаилу Бахтину, моно-логична, слова — «ничьи», и, создавая стихи, поэт оказывается, по большому счёту, беспочвен: равен себе,и собой в себе не узнан. Иное дело — читатель. В собранных в «Четвёртой страже» стихах речь сплетается в непредсказуемый в резких изгибах мысли и много-
красочный в оттенках скоротечных эмоций диалог, в ко-тором читатель способен увидеть себя в становление своего бытия, в котором ничего ещё не решено и одно-
временно уже ничего не изменишь. Диалог, дающий надежду взыскать заповеданную витальность, которую мир некогда обрёл в даре Слова.

АВТОР СБОРНИКА

БАРАШИХИН ВЯЧЕСЛАВ ЛЕОНИДОВИЧ

Родился в 1968 году в Ленинграде. Вырос в крым-ском курортном городе Судаке. Последние 30 лет живет в Белореченске. Имеет два высших образования — тех-ническое и гуманитарное. Диплом инженера-механика получил в Харькове, а диплом журналиста — в Краснодаре. В 1990-е несколько лет работал инженером конструктором сначала на урановом заводе в Казахстане,потом на заводе по производству минеральных удобрений на Кубани.
В конце 1990-х годов радикально поменял сферу деятельности: работает журналистом, последние 10 лет —редактором районных газет в Апшеронске и Белореченске.
Подборки стихов неоднократно публиковались
на страницах краевых литературных журналов и коллективных сборников.
 

Вячеслав БАРАШИХИН

На маяк

«Ветер и гибель теперь —
хозяева ночи»
Вирджиния Вульф, «На маяк».
Здесь хозяйничает ветер
По ночам со смертью рядом.
Здесь скрипят и гнутся ветви
От густого листопада.
Пожелтевшие страницы
Душат сточные канавы.
Старость ржавчиной струится,
На ходу глотая главы.
На пол скинув одеяло
И дремоту сна отбросив,
К маяку плетусь устало
В одиночестве вопросов
Поседевший и безумный
От отчаянья ответов
Я бреду дорожкой лунной
Где-то…

На сквозняке

На столе — молока кувшин,
Каравая ломоть в руке…
Колокольчик моей души
Мелодично на сквозняке
Песню мне и коту поет…
Я ругаюсь, прошу: «Не ной!»
А глухой, как Бетховен, кот
Наслаждается тишиной…


Дух силы
               «…Это смерч. Сгустившийся
               воздух. Дух силы. Сгустившаяся
              пустота степей…»
              Дмитрий Балашов,
             «Младший сын»

В разрезе глаз — чарующий Восток…
Жара… курганы… города из глины…
Там тьма тысячелетий и песок,
И в небе смерч зловещей пуповины,
Который рушит все, что на пути:
Дворцы и города… народы… страны…
Сухим песком уходят из горсти
О них воспоминаний караваны.
И вновь до края неба — пустота,
Костер кизячный, юрта, конский череп.
Ни звезд, ни минарета, ни креста
Там все подчинено природной вере.
Есть в небе бирюзовом силы дух,
Сгущающий пространство, тьму и время.
И если слово вымолвлено вслух, —
Сто тысяч ног привычно ищут стремя.


Воскресение

                «Бледный призрак дома напротив
                без конца писал акварелью в небе
                свою упорную белизну…»
                Марсель Пруст, «В поисках
                утраченного времени».

Бледным призраком дом напротив
Рисовал акварелью вызов
В беспросветную белизну.
Принимая луны наркотик,
Я шагал через край карниза
И во сне темноты тонул.
Одиноких ночей истома
Бездну делала непроглядной,
Но из тьмы, где просвета нет,
В стекла крыльями насекомых
Ядовитых и плотоядных
Беспощадно стучал рассвет.
Загораясь, кардиограммой
Горизонта ползла кривая.
И креста рисовал мишень
На затылке моем упрямо,
Воскресением упиваясь,
Наступающий новый день.


Библейский город

Чаша боли полна
до края —
на коленном суставе бинт,
но всю ночь
я топчу,
хромая,
мегаполиса лабиринт.
Прочь шарахаясь
от прохожих
и чужой проклиная мир,
Я шепчу небу:
«Дай мне,
боже,
путеводный ориентир!»
Мне в ответ —
лишь дыханье ветра
и мерцанье огней реклам:
до 101-го километра
добирайся, мол, парень, сам!
Что мне делать?
Разметку
нитью, обещающей выход,
счесть?
Где мой ангел-путеводитель?
С Ариадной
теряет честь?
Одиноко мне,
безответно…
В тупики упираюсь лбом.
Суждено мне
застыть к рассвету
где-то здесь
соляным столпом!
Темнота оживляет вещи,
пробуждая за домом дом…
Ждет,
когда ж я споткнусь,
зловещий
мегаполис греха
Содом.

Пить абсент

Я представить себе не мог,
Что таким будет тихим ад.
На пустынном кресте дорог
Город жизни моей распят.
Страх нас душит по одному,
Но удобный настал момент:
Я зову Госпожу Чуму
Неразбавленный пить абсент.
Пусть заходит в мой райский сад,
Сняв халат медицинский с плеч
Маскарадом я буду рад
Непростительно пренебречь.
Положу я свою ладонь
На запястье ее руки:
«На! Я твой — словно струны тронь
Сердцевину моей тоски!»
И Чума мне ответит: «Стоп!
Больше, милый мой, не тоскуй!»
И контрольный, как выстрел в лоб,
 Удушающий поцелуй.
Всё, ушла… догорит свеча…
Я один на пустой Земле…
И короны стоит печать
На горячем моем челе…


На моей стороне луны

На моей стороне луны
В пепле даром прошедших лет
Под мелодию тишины
Смотрит в небо мой силуэт,
Где среди незнакомых звезд
Я не вижу твоей Земли —
Лишь кометы-русалки хвост
И разбитые корабли
В мире серых полутонов
Лунных кратеров и морей.
Лепестками увядших слов
Я стучу в глухоту дверей,
За которыми — белый свет,
Водопады твоих садов…
И моих абсолютно нет
Ни присутствия, ни следов…


Цена

Твои глаза тоскливы и пусты
Ни зла, ни глубины, ни отраженья.
Лишь мыслей ускользающих хвосты
Невнятно имитируют движенье.
Твой тетрис в телефоне — белый флаг
Над серым замком здравого рассудка.
Ты молча паникуешь: что не так?
Я — улыбаюсь… холодно и жутко.
Да, я, твой гость, пришел тебе помочь.
И я слежу, твою стирая память,
Чтоб разум твой поглубже канул в ночь,
Наполненную призрачными снами.
Я помню всё! Но я имею такт,
Не потому что ангел. Я — хранитель.
Мой долг — беречь подписанный контракт,
В котором ты — души распорядитель.
Живи, не зная, в чем твоя вина,
В тоскливой пустоте, но без страданий.
Ты получил бессмертье! Но цена —
Отсутствие любых воспоминаний.
 
Ученик и учитель

Налив в бурдюк домашнее вино,
В котомку положив головку сыра,
Я погрузился в прошлое — на дно,
Взлетев при этом на вершину мира,
Где ждал меня учитель мой — дракон —
Отшельником в заброшенной пещере.
Он старый, он теряет связь времен
И в магию запретных знаний верит…
Он будет рад, что я к нему пришел
И у камина станет суетиться…
Небрежным жестом на дубовый стол
Железные перчатки бросит рыцарь…
На хвост, артритом скрюченный, присев,
Учитель тихо скажет: «Здравствуй, путник!
О подвигах во славу юных дев
Спой старику!» — и мне протянет лютню.
Яд тишины в стаканы на двоих
Нальет его слуга — немое эхо,
И отразится в блеске чешуи
Нерукотворный крест с моих доспехов.
Я буду петь, а песнь моя как сон,
И задохнется слушатель в восторге.
«Как счастлив я…» — подумает дракон
И скажет: «Доставай копье, Георгий…»


Унесённые ветром

К твоему очагу присесть?
Нет! Глазницы мои пусты.
В сердце лед — это все, что есть
У меня для таких, как ты,
У кого до краев полна
Теплотою молочной грудь.
Старых оборотней луна
Не зовет за собою в путь.
Ветром времени унесен,
Перепутав добро и зло,
Стал кошмаром мой сладкий сон.
Без мечты, без любви, без слов
Выцвел мир и застыл пустым…
Так безрадостно в нем теперь…
Уходи, оставайся с ним
И такому, как я, не верь!
 

Эффект бабочки

Я — это все! И я в твоих руках:
ломай мои трепещущие крылья!
Цветочная пыльца — мой сладкий прах
смешается с тяжелой горькой пылью
и упадет к тебе на сапоги…
Такой вот у судьбы унылый вектор.
Ты пальцем шевельнул, а я погиб,
не ожидая в будущем эффекта —
глобальных катаклизмов, катастроф,
фатальных эволюционных сдвигов.
Ломай меня, я полностью готов
в бездонный омут с головою прыгать
во имя посрамленья мудреца,
который суть твоей загадки понял.
Что в кулаке — чешуйки и пыльца?
А может, мотылек вспорхнет с ладони?
Пророк с улыбкой кроткой на губах
и даже с сожалением немного
глупцу ответит: все в твоих руках…
потеющих от полномочий Бога…

В квадрате света

Черны притихшие кварталы,
Полны водою рвы и рты,
Когда во мраке взглядом алым
На них смотрю из пустоты.
Испуган город, пуст, но где-то
С окна оборван страха шелк:
Заключена в квадрате света
Та, за которой я пришел.
Я был когда-то ею избран
На роль проводника души.
Пора, пошли! Уходим… Призрак
Остался свечи потушить.


Вечный город

Ветер, вечного города пленник,
По его лабиринту устало
Пролетает крылатою тенью,
Разметая года по кварталам.
Разве может быть что-нибудь слаще,
Чем забытая мудрости небыль.
Это здесь Вавилонскую башню
Возводили ушедшие в небо…
Холод… ночь… загораются звезды,
Пеплом делая памяти список…
И глотают обугленный воздух
Духи вечного города — крысы.
 Волк ищет

Луна преследует меня,
Скользя по небу.
А я уже четыре дня
В сознанье не был.
Бегу на встречные огни
Безумным зверем.
Клыков поломанные пни
Во тьму ощерив.
Не понимая ничего,
Восстав из праха,
Моей души голодный волк
Не знает страха.
Четыре ночи он не спит
Поскольку ищет:
Кто держит волка на цепи
Лишая пищи?
Кто днем в отсутствии луны,
В сознанье роясь,
Воспоминаний видит сны?
…Волк ищет совесть…
 
Приворотное

Свежесобранную ежевику
Подношу я тебе на блюде.
Приворотного зелья привкус
Вряд ли сильно заметен будет
В аромате созревших ягод…
И уже никуда не деться
От того, кто тебе во благо
Изменяет структуру сердца,
Заставляя любить до гроба
Равнодушную недотрогу…
Это зелье мы примем оба:
У меня ежевики много!

Щенки

Копошились в мешке щенки.
Горько выла цепная сука.
Полз беззвучно туман с реки.
Озадаченный кот мяукал.
По тропинке шагал дедок.
Этим утром трех тварей божьих
Должен взять ледяной поток —
Бог простит этот грех… быть может.
Скрип уключин и весел взмах.
За кормой камыши сомкнулись.
Расступилась над лодкой тьма —
Месяц встал плавником акульим.
До стремнины рукой подать.
А в глазах нет ни слез, ни блеска.
Щедрый дар приняла вода
С ненасытным утробным плеском.
Всё… но лодочник знать не мог,
Как живучи порою звери:
В пене выплюнул вновь поток
Парусину мешка на берег.
Из тряпья, что поток принес,
Вышел… Цербер — и вверх по склону.
Ясно: взял трехголовый пес
Свежий след старика Харона…

Беременная пятница

Пером гусиным по клавиатуре,
Задумавшись о вечном, провожу —
Сметаю пыль, а небо брови хмурит
К холодному осеннему дождю.
Еще чуть-чуть и рифмами заплачет
Из тучи, что нависла надо мной,
Беременная пятница, а значит,
Домашним станет этот выходной.
Я никуда ни выйду, ни поеду,
Ни выгоню собаку со двора.
Укутаю жену на кресле пледом,
И буду пить до самого утра…

Вечный жребий

Хмурят белые облака
Горы Северного Кавказа,
И травою сорной века
Степь заполнили до отказа.
Воздух сладкой жарой пропах…
Наконечники стрел, подковы,
Пули, стекла и черепа
Сеем в землю мы вновь, и снова
Из земли прорастает хлеб,
И прозрачна вода в колодце.
И неправда, что жребий слеп
Если вечностью сердце бьется.