Мотька

Проснулась Мария Ивановна рано, довольно потянулась, встала, босая подошла к окну, за которым ярко светило солнце, золотя верхушки деревьев с радостно щебечущими в них воробьями.
— Пора, — решила она, — сегодня именно тот день, лучше и не придумаешь!

Улыбаясь своим мыслям, Мария Ивановна вернулась к постели, сунула ноги в пушистые тапочки и пошаркала к шкафу. В нём, на верхней полке, аккуратно завёрнутое в пакет лежало её похоронное приданое: настоящая льняная длинная рубашка, расшитая на рукавах васильковыми цветами, юбка в тон вышивки, платок и светлые лодочки.
— Это случится сегодня! Я уверена! — прижала к иссохшей груди кулёк Мария Ивановна и тут заметила, что в углу под подоконником, там, где в большом горшке стоял фикус, пыль! — Ай-яй-яй, Мария Ивановна, — пронеслось у неё в голове, — ну как же тебе не стыдно! Чего люди-то подумают? Совсем, мол, бабка в доме не прибирала! Стыдоба!

Убрав обратно на полку пакет, она направилась в ванную, набрала полведра воды, смочила тряпку и, намывая полы, подумала том, как это хорошо — встретить смерть в чистом доме. А то ведь и от стыда помереть можно, если придут люди с нею, Марией, прощаться, а у неё пыль по углам и цветы не политы.

— Ой, — села на кровать Мария Ивановна, оглядывая ещё влажные от уборки полы, — это я чего ж, дура старая, помирать собралась, а чем людей угощать на поминках — не подумала? Вот растяпа! Пироги поставить надо! Придут люди попрощаться, сразу и помянут.

Пока тесто подходило, подготовила начинку — Ванечка, муж, уж очень любил пироги с капустой яйцом. Бывало, придёт со смены, а Маша уж и на рынок сбегала — деревенского молока да масла купила, и пирогов напекла. Ест Иван, нахваливает, на жену смотрит глазами влюблёнными. А ночью-то как прижмёт к себе, так сердце-то и зайдётся. Мария Ивановна дотронулась пальцем до ключицы: туда, в бугорок, Ванечка целовать любил. Коснётся плеча, и весь мир словно существовать перестаёт. Смахнула она набежавшую от воспоминаний слезу да давай лепить пироги, большие, с ладонь, чтоб уж наверняка наесться.

Солнце за окном высоко поднялось. Раскидало по полу золотистых зайчиков, заглянуло в духовку, из которой растекался запах хлеба, искупалось в чашке с чаем и, совсем расхулиганившись, перепрыгнуло на нос Марии Ивановне.
— Ой, — чуть скосила глаз на солнечного зайчика она, — а ведь и точно, как это я, не помывшись, грязная в гроб лягу? Ещё неизвестно, чего там, в морге. Так, польют из шланга, и всё. Надо в баню!

Вынула Мария Ивановна из духовки пироги, накрыла полотенчиком, покидала в сумку чистое бельё, мыло, мочалку, перекрестилась и отправилась в городскую мыльню.

Осень рассыпала охру по кленовым листьям, мазнула позолотой берёзы, пробежалась кистью по липам, превратив их кроны в пятнистые водопады, и теперь раздувая всё это многоцветие, весело укутывала прохожих блестящими паутинками.
— Это на счастье, — вспомнила старую примету Мария Ивановна, снимая тонкие липкие ниточки с ресниц.

— Бабушка, возьмите котёнка, — выдернул из мыслей детский голос. Две девочки протянули коробку, в которой копошился некто неопределённой расцветки. — Он на нас из подвала выскочил, от собаки, наверное, спасался. Ему дом нужен, а мама не разрешает. А вы добрая, это сразу видно!
— И чего это я добрая? — усмехнулась Мария Ивановна, — вовсе даже и нет! И у меня вообще другие планы на сегодня!
— Он же погибнет! — шмыгнула носом та, что повыше.
— А вы его ещё кому предложите, людей много, может, и найдёте кого, доброго.
— Не, мы уже у всех спрашивали, — ответила вторая девочка, — и у соседа, дяди
Юры, и у уборщицы, и вон у тех, что у фонтана, никто не соглашается! Возьмите, а?! Он хороший, только грязный немного. Его покормить надо. А знаете, какой ласковый? Он нам сразу замурчал! Ну, пожалуйста!
— Нет, не могу, девочки, простите!
— Ой, смотрите какой смешной! — вытянув руку, указала пальцем девочка постарше, глядя куда-то за спину Марии Ивановны.
— Кто? — обернулась она и, ничего не увидев, развернулась обратно. Под ногами стояла коробка с пищащим котёнком, над головой галдели воробьи, а девчонок и след простыл, лишь на ветке пышного куста красовался клочок синей ткани, по цвету такой же, как и кофта одной из девочек.

— И что мне теперь с тобой делать? — подняла коробку Мария Ивановна, рассматривая чумазую мордаху, глядящую на неё серо-голубыми глазами.
— Мрмяу... — ответило существо.
— Что ж, видимо не судьба мне сегодня в баню, — проворчала она, развернувшись в сторону дома, — но завтра точно! Заодно и в церковь зайду, исповедуюсь. Вот только Мотьку намою, а то нехорошо, придут люди, а тут такой грязный, нечёсаный их встретит. То, что кота будут звать Мотькой, Мария Ивановна не сомневалась: по-другому эту кошачью заготовку и назвать-то нельзя.

Вечером, разговаривая с фотографией мужа, она просила прощения, что сегодня не получилось встретиться: нельзя вот так, с незаконченными делами, уходить. На коленях у неё спал котёнок цвета осени, который, в процессе отмывки оказался девкой.
— Понимаешь, Ванечка, я уже ему и имя дала: Мотя, а оказалось, что Матрёна. Ты не обижайся, мой милый, я обязательно приду, ты только дождись, слышишь? Вот только Матрёшке найду семью, и сразу к тебе. А ты видел, какая за окном осень? Совсем как тогда, помнишь? Ты ещё поцеловал меня в тот день впервые — под рябиной. А пироги я завтра в церковь отнесу да, может, девчоночек тех увижу — угощу. Ты только жди.

Мотька-Матрёна сыто мурчала на коленях у бабушки, от которой так уютно пахло молоком, и думала, что тот старик, который выгнал её из подвала, на самом деле не такой уж и злой. Вон как хитро улыбается со старой фотографии, и так всё хорошо получилось. Теперь главное, исполнить то, что ему обещала: присмотреть за хозяйкой.