Эля

      Утро. Еду в электричке. За остановками не наблюдаю - мне до конца. Люди заходят, выходят, постепенно заполняя вагон. Попутчик мой задремал, а я смотрю в окно, но мысленно далеко-далеко отсюда. Лишь временами сознание выхватывает какие-то детали действительности, очевидно потому, что в этой действительности появилось что-то необычное. Например, большое вспаханное поле под снегом. Странно, едем на юг, а будто бы наоборот. За окном мелькает, мелькает: белое - чёрное, чёрное - белое...
     Очередная остановка. Скоро и сесть негде будет. Машинально передвигаюсь, как бы уступая кому-то место, хотя все уже, кажется, устроились. Отправляемся, в вагон входит какая-то полудетская фигурка. Есть у меня такой недостаток: часто смотрю на людей и за своими мыслями не вижу их, а тут, как заснеженное поле за окном, что-то необычное.
     Фигурка направляется прямо ко мне, по пути о чём-то осведомляется, непонятно к кому обращаясь, будто ко всем сразу, и, получив в ответ дружное молчание, робко присаживается рядом. Доносится запах навоза и специфический запах немытого тела.
     Редко обращаю внимание на то, кто и как одет. Невольно бросились в глаза: тонкая девичья рука, обрамлённая затёртым, потрёпанным обшлагом, бывшего, когда-то синим, спортивного свитера; такого же вида полушерстяное трико с надетой поверх него ситцевой цветастой юбчонкой; старенький        тёмно-зелёный плащ. На ногах, словно две тяжелые гири, мужские стоптанные ботинки, явно не по размеру. Ботинки были мокрыми, с налипшими на них комьями грязи. Похоже, отмесили они только что по бездорожью приличное расстояние. Рука устало и безвольно, лежала на острой коленке, слегка вздрагивая. Я физически ощутила, как продрогло это человеческое существо. Казалось, промёрзло насквозь, такой от него исходил холод. И ещё ощутила, как эта ледышка неосознанно прижимается ко мне, пытаясь отогреться.
Какое-то время сидим молча.
- Какая остановка? - нарушает молчание моя соседка.
- Не знаю,- отвечаю я и разглядываю ее лицо.
     Девчонка лет шестнадцати. Из-под круглой спортивной шапочки выбилась спутанная светло-русая прядь волос. Миловидное лицо, слегка испорченное угрями, мягкие, карие глаза...
     Опять какой-то лепет о станциях, дороге, но я не могу уловить смысл. Потом тяжёлый вздох, какой бывает у безнадежно больных животных, и неожиданно:
     - Вот ведь как бывает. Отец бьёт. Уехала я... Ну их... А вы не знаете, сколько до Ейска билет стоит?
     - Не знаю.
     - А я и учебники взяла, и карандаши… Я хорошо училась... в интернате… с девочками… меня девочки любят.
     За спиной, действительно, тощий школьный ранец и похоже, что в нём какие-то книги.
     Говорит собеседница, спотыкаясь о каждое слово, будто вспоминая их... В уголках губ у неё появляется влага, глаза смотрят немного растерянно, беспомощно и одновременно как бы призывая поверить, убеждая в чём-то.
     - Все говорят, что я дура, дура... А девочки меня любят - письмо прислали. Приезжай, пишут, Эля. А билет дорого стоит? Я знаю, как ехать. Я часто езжу. Говорю, что бедная, и мне люди деньги дают... Билет только дорого стоит. Отец бьёт, сильно бьёт, пьяный сейчас.
      - А мама у тебя есть, Эля? - спрашиваю я.
      - Мама тоже пьяная, а бабушка хорошая.
      - Ты, Эля, замёрзнешь, надо летом путешествовать.
      - Нет, нельзя, скотины много. Куры, гуси и разные там…
      А отец бьёт - тяжелый вздох и неожиданный вопрос:
     - А вы свой аккордеон продали?
     - У меня не было аккордеона – отвечаю я.
     - А ваша Наташа ведь играла. Я помню,- настаивает Эля
     - Нет, Эля, нет у меня Наташи.
     Она смотрит на меня недоверчиво и одновременно виновато.
     - Ты, Эля, спутала с кем-то, такое бывает.
     Хватается как за соломинку:
     - Да, да, спутала. - Опять тот же вздох. Угощаю её яблоком - кладёт в карман. - Потом съем.
     Мне давно уже всё ясно. Но странное дело, несмотря на всю неопрятность, жалкий, убогий вид девочки, от неё исходил какой-то ровный, чистый внутренний свет. Казалось, что ещё чуть-чуть, и она вся засветится, засияет... Но этого чуть-чуть не происходило. Эля смотрела как сквозь какую-то прочную, невидимую преграду. Она смотрела на меня и одновременно мимо, видя что-то только ей одной видимое.
     Вот и конечная - выходим. Отсчитываю деньги на обратный проезд, а остальные, по нашим временам сумму смехотворную, отдаю Эле.
     - Возьми, детка, купи себе поесть, больше у меня нет.
     - Спасибо. - Эля неловко топчется на месте, словно ожидая ещё чего-то, и остаётся на перроне. Одна, среди занятой своими делами, вечно спешащей толпы...
     Сколько их таких Эль...
 
     Эля, Эля, колокольчиком
     Твоё имя ворожит.
     Эля жизнь свою окончила
     Не узнав, что значит жить.
     Эля - девочка безумная,
     Что-то шепчет невпопад...
     Покидать она задумала
     Свой очаг - домашний ад.
     И в глаза ей, словно велено,
     Я смотрела не дыша,
     И вздыхала тяжко эллина
     Неразумная душа.

     Господи, прости нас, «разумных», сделай же хоть что-нибудь.