Подранки

     Очередная выездная комиссия по делам несовершеннолетних тряслась в душном уазике по дороге в одну из станиц района. Наконец, за окнами перестали мелькать запылённые, истомлённые зноем поля с пожухлыми всходами. Пошли станичные улицы со всей их колоритной пестротой: гусями, не просыхающими даже в засуху лужами, кирпичными «мини-дворцами» и дышащими на ладан хибарами.
     У входа в клуб, где должно было проводиться заседание, гостей встречали представители сельской администрации и участковый.
     В вестибюле клуба маячили немногочисленные фигуры провинившихся, вызванных на «ковер».
     - Что так мало? - спросила председатель комиссии.
     - Да я их всех по несколько раз предупреждал. И сейчас, буквально перед вами, проехал по адресам. Но что поделаешь: эта пьяная, того дома нет... - стал объяснять участковый.
     Потом началась уже отработанная процедура: по очереди вызывались родители и опекуны с детьми. Как правило, это были мамы и бабушки. Зачитывались претензии к ним и их чадам. Затем следовал недолгий диалог с объяснениями, непременными обещаниями всё уладить, исправить и исправиться. В итоге кто-то отделывался штрафом, кто-то строгим предупреждением, а по поводу иных, члены комиссии приходили к выводу, что пора лишать родительских прав. Но, как правило, этих родителей не было, потому как им на всё, в том числе и на своих детей, наплевать - у них совсем другие проблемы...
     Полуразвалившаяся ободранная хата, покосившаяся изгородь, заросший высоким бурьяном огород, развалины хозяйственных построек. Ни писка, ни хрюка, ни голоса... Таким предстало домовладение по первому же адресу, по которым решили проехать члены комиссии.
     Нежилой, запущенный вид подворья заставил усомниться в его обитаемости.
     - Дома они, дома. Видно после попойки ещё не проснулись. Днём отсыпаются, а ночью пьют да по чужим курятникам промышляют,- пояснил участковый. - Пошли,- добавил он решительно.
     Обогнув угол хаты, пришедшие оказались перед открытой дверью, в проёме которой появился мальчик лет десяти. Всю его одежду составляли линялые серые шорты. Переминаясь босыми ногами, задрав вверх неряшливо стриженую светловолосую голову, он настороженно смотрел на пришедших.
     Инспектор из отдела охраны детства и работник местной администрации уже не раз бывали по этому адресу и хорошо знали мальчика, его родителей.
     - Мишенька, мама дома? - опросил кто-то из них.
     - Дома...
     - Позови её. Чем она занимается?
     Миша, молча, продолжал стоять на пороге родного дома, вернее вонючего логова, в котором суждено ему было родиться и жить.
     Так как из жилища никто и не думал показываться, то «гости» вошли сами. Стоило только переступить порог, и сразу же начинался другой мир: грязный, убогий, страшный. Казалось, что все предметы в нём стянуты со всевозможных помоек.
     Первое помещение, очевидно, было кухней. В одном из его углов приткнулось подобие четырёхногого стола, полностью уставленного дешёвой грязной посудой: алюминиевыми кастрюлями, гранёными стаканами, выщербленными старыми тарелками с остатками пищи и кучами окурков.
     Противоположную сторону занимала кособокая, давно небелёная, закопчённая русская печь, огромный рот которой был закрыт листом старой фанеры. Рядом с печью, на замызганном полу возвышалась куча грязного тряпья, бывшего когда-то одеждой и обувью.
     - Вот она наша гуманитарная помощь. Мешками собираем и отправляем, таким как они. Отправляем чистенькое, отглаженное, а во что превращают? - заметил кто-то из вошедших.
     Во втором помещении стояло нечто засаленное, бывшее когда-то диваном. На нём лежал человек, поджав ноги и укрывшись по самую макушку головы грязной простынёй.
     - Кто такой? А ну, поднимайся, предъяви документы,- обратился к лежавшему помощник участкового. На что голова ещё больше втянулась под тряпьё.
     - Поднимайся, поднимайся, быстренько!
     Все оглянулись и увидели, вынужденное открыться, молодое мужское лицо.
     - Это гость, это гость,- объявил выскочивший из полумрака хозяин: голый по пояс, тощий, разрисованный татуировками старик.
     С обезьяньими ужимками, вихлянием, размахивая ободранной до крови рукой со скрюченными и пожелтевшими от многолетнего курева пальцами, он, отработанным голосом пустился в канюченье...
     Полицейский остался разбираться с гостем. Остальные прошли дальше.
     Зал, служивший одновременно спальней, предстал в том же неприглядном виде, как и всё остальное. Обшарпанные кровати, покрытый слоем пыли шкаф, с болтающейся на полуоторванных петлях дверцей, представляли его убранство. На стене, над широкой «тахтой» висело что-то тёмное, изображающее ковер. И там же, в рамке под стеклом, был прикреплён фотопортрет юной, красивой девушки.
     Настолько он в своей чистоте и миловидности не гармонировал с окружающей обстановкой, что казался инородным, случайным предметом и вызывал невольные вопросы: «Что он тут делает? Зачем, почему здесь?»
     Чтобы рассеять навеянное портретом недоумение, с тахты из-под серых тряпок - простыней, словно со дна преисподней, возникло опухшее женское лицо. Оно, несмотря на потасканный вид и разрушительную работу времени, всё же имело отдаленное сходство с девушкой на портрете. Право, она ли это?! Оказалось - она, хозяйка дома, мать мальчика...
     Долго оставаться в помещении было трудно. Запахи, грязь и всё возрастающее чувство брезгливости, смешанное с инстинктивной боязнью подхватить какую-либо заразу, словно вытолкнули всех во двор на свет, на солнце.
     Хозяйка вышла вместе со всеми. Ей попытались объяснить, что будут лишать родительских прав, что дальше так продолжаться не может. В ответ получили слезливое причитание вперемежку с пронзительными выкрикиваниями упреков. Женщина была пьяна. Судя по внешности - это было её естественное состояние. И тут уже бесполезно взывать к совести, материнским чувствам. Они давно улетучились с алкогольными парами. Осталось нечто грязное, деградировавшее, с низменными примитивными инстинктами.
     Может ли ребёнок жить нормально в такой обстановке? Конечно, нет. Даже детский дом или интернат станут малышу благом...
     Словно подтверждением этому стал в тот же день визит комиссии и по другому адресу.
     Такой же заросший бурьяном двор и огород, отключенная за неуплату электроэнергия. Тёмное, вонючее нутро жилья. Грязное, незнающее чистого белья лежбище для взрослых. В одном из углов, прямо на полу, куча тряпья, служащая постелью для ребенка.
     Ребёнок, мальчик лет тринадцати, на момент проверки, был дома, с матерью. Мать, когда-то симпатичная женщина, с лицом не просыхающего алкоголика, на вопрос: «Чем собираешься кормить сына?», метнулась куда-то вглубь бурьяна и вынесла три полузрелых помидора, как потом выяснилось, сорванных с соседского огорода.
     Мальчик всё время молчал. Его мать тоже. Тупой взгляд мутно голубых глаз не выдавал никаких эмоций. Увещевания, предупреждения - всё шло, словно, мимо неё. И лишь на возмущенное: «Да пьёшь то ты на что?» - коротко, словно плевок, кинула: «Угощают». И, действительно, угощают.
     - Тут с полуночи такой шабаш начинается,- подтвердила соседка.
Все это на глазах у мальчика, который хоть и определён в интернат для слаборазвитых детей, но выходные часто проводит дома. После наступления совершеннолетия ему опять же, кроме как в этот притон, возвращаться будет некуда.
     Какая судьба ждёт парня? Какая судьба ждёт многих, таких как он, похожих на молодые всходы, сжигаемых палящим зноем, чахнущих раньше времени. Не знают они ни материнской ласки, ни колыбельных... Для них гораздо привычнее мат и пинки.
     Вливаются они огромной армией в общество, внося такие существенные корректировки в его состояние, что порою становится жутко.
     А что делать? Детские дома и интернаты никогда не смогут по-настоящему заменить детям нормальную семью. И, кажется, что катим мы в 21 веке, веке космоса и прогресса, даже не в старом душном Уазике по ухабистой, пыльной дороге, а в допотопном «воронке», глядя на мир из его решётчатых окон.