Жаворонки и совы. Глава 5

  Резкий визгливый звук отъезжающей двери купе заставил меня открыть глаза. Не знаю, сколько времени прошло. Поезд ещё стоял на какой-то небольшой станции, но уже протяжно и нетерпеливо шипел, готовясь продолжить свой бег. Через острый клин не закрытого занавеской окна взгляд выхватил массивную фигуру проводника, который прохаживался по платформе, поглядывая на часы. Судя по длинным теням на стене, солнце уже готовилось упасть за линию горизонта.
  В узком пространстве моей временной спальни, сталкиваясь и огрызаясь, будто из ниоткуда возникло несколько подростков. Они возвращались из какой-то школьной поездки, и хмель новых пейзажей, пронесшихся перед ними, вряд ли усвоенных и просто принятых, как должное, ещё искрился в их глазах и угадывался в интонации, слишком восторженной даже для этого возраста. Заметив меня, они постарались с ходу убавить свой пыл, что, в некоторой степени, им даже удалось. Несколько пар глаз уставились на меня, но не найдя в моей фигуре ничего примечательного, дети быстро вернулись к более интересным им темам. Через минуту, разобравшись с нумерацией на билетах, группа разделилась, и большая часть ребят схлынула из поля видимости, как приливная волна, оставив на берегу двух мальчишек и девочку лет двенадцати. Она сразу уселась прямо напротив меня за откидным столиком. Хлопнула дверь вагона, поезд дёрнулся и стал набирать ход. Взгляд девочки полусонно скользнул по людям, оставшимся на перроне, а затем переместился на редкие золотистые облака.
  Наверно, вчерашний дождь не прошёл для моего тела бесследно, и я наблюдал за происходящим через какую-то горячечную пелену. Мне не было дела до этих детей, но что-то, порождающее почти неосознаваемое беспокойство, как заноза или соринка, занявшая удобное положение и потому почти неощутимая, мешало мне заново провалиться в душную дремоту.
  Внезапное понимание судорогой прокатилось по телу. Девочка вдруг напомнила мне тебя в том возрасте. Дрожа, я узнавал твои угловатые жесты, твое лицо, не отличавшееся особой красотой, но неизменно привлекавшее взгляд своей угрюмой силой, твою сосредоточенность человека, наблюдающего и слушающего исключительно то, что происходит у него внутри.
  Отголоски – нет, не любви, но ужаса, метнувшегося где-то в груди тенью последних событий, связанных с тобой, отчаянно и безнадежно кричали в страшной глубине моего сознания, как жертвы душегуба с пустым и усталым взглядом, которых он закрыл в подвале уже оставленного жильцами дома, окруженного таким же усталым лесом. Я был потрясен этой паникой: тело, едва освободившись от мучений, совсем не хотело возвращаться к этой ежедневной безнадежной тоске.
  Сделав над собой усилие, отнявшее у меня последнюю надежду на бодрствование, я с равнодушием убийцы запер на ключ дверь этого мрачного здания и отвернулся к стене, словно шаг за шагом удаляясь по извилистым тропинкам от того, что было не просто прошедшим или прошлым, но – уродливым призраком прошлого.

  Поезд неостановимо разрезал тёмные воды ночи. Пару раз, когда вагон почти вставал на один ряд колёс на особенно крутом повороте или громыхал, раскачиваясь, при въезде на очередной мост, я просыпался и лежал в темноте — мгновения или минуты, — слушая приглушенные смешки моих юных соседей по купе. Девочка, казалось, дремала, но усмешка, змейкой сползавшая на одну сторону лица, ритмично, как стробоскопом, освещалась пролетавшими мимо тусклыми фонарями. Она всё знала, всё слышала, хотя предпочитала наблюдение диалогу — но бог знает, какие мысли и выводы роились в этой кудрявой голове.

  Шум, всплеск… Блоп, шшш, щщщ… Ноги ударяются об упругую поверхность, затем плавная и почти нежная волна холода поднимается от щиколоток к затылку. Я погружаюсь: руки подняты вверх, волосы колышутся вместе со струями воды, обтекающими моё тело со всех сторон, трескучие пузырьки воздуха толкаются и устремляются в небо, искрясь в тающих солнечных лучах. Прозрачное, жёлтое, голубое, зелёное превращается в синее, фиолетовое и чёрное, уходя в беспросветную глубину где-то под ногами. Мои глаза открыты, время остановилось, но вдруг настойчивая волна толкает меня в спину. Я знаю: кит — там. Толчок заставляет лёгкие сокращаться, я кашляю, тело судорожно сотрясается…
Проводник трясёт меня за плечи.
— Просыпайтесь! Прибываем через двадцать минут.

  Мне понадобилось четыре минуты из двадцати, чтобы вернуться в эту реальность — с соседями по вагону, перестуком колёс, хлопающими дверями соседних купе, звоном ложечек о стаканы, вскриками, смехом, шаркающими тапочками и резкими толчками поезда, который уже начал сбрасывать скорость перед приближающейся станцией. Зрение и слух возвращались постепенно — и не одновременно. Я словно выходил из-под действия наркоза, возникая под толщей проявителя, будто картинка на квадратике фотобумаги.
  В купе уже никого не было. Сложенные неаккуратной стопкой мятые пододеяльники и простыни рождали необъяснимое беспокойство. Поэтому я торопливо откинул тонкое колючее одеяло, сел на постели, нащупывая ботинки, встал, с усилием отодвинул дверь и поплёлся по качающемуся коридору, упираясь руками в гладкие деревянные стены. Стальные кончики незавязаных шнурков, как цикады, сухо пощёлкивали по полу. Я наклонился и заправил их под язычки ботинок. Отстояв недолгую очередь, я втиснулся в узкое пространство уборной и подставил ладони под носик крана, который с остервенением плюнул в меня ледяной водой и иссяк. Я вытер лицо грубым полотенцем, которое, несмотря на возраст, всё ещё сохраняло остатки первоначального цвета, и вернулся в купе. Оставшееся время ушло на недолгие сборы.
  Наконец поезд остановился, огласив окрестности шумным выдохом и свистком. Коридор сразу наполнился суетливой толпой, лестница лязгнула, и узкая утроба поезда исторгла на перрон своих недолгих знакомцев.

  Окончательно я проснулся, лишь услышав за спиной шипение и свист отходящего на запасной путь состава. Станция была конечной, и железное чудовище отправлялось на заслуженный отдых. Люди, всё ещё толпящиеся на перроне, и впрямь напоминали стайку растерянных новорождённых мальков. Кто-то не спеша переупаковывал багаж, кто-то уже увлекся беседой с возбужденными встречающими. Большая часть пассажиров спускалась с платформы: одного за другим их глотало здание небольшого провинциального вокзала.
  Подростки, выбравшиеся из разных вагонов, постепенно собирались в группу рядом с учительницей — строгой женщиной средних лет, показавшейся мне слишком элегантной для этого места. Она птичьим взглядом озирала всё вокруг через крошечные очки, а её сухие поджатые губы едва заметно шевелились. Скорее всего, она была занята подсчётом своих подопечных, но моя чрезмерно разыгравшаяся фантазия, конечно же, подсказала мне, что эта колдунья с белым кружевным воротником читает заклинание, закрывающее нам путь назад.
  Куда идти, я не знал, что делать — тоже, поэтому я лишь усмехнулся своим мыслям и продолжил наблюдать за моими ночными соседями, которые толкались и подшучивали друг над другом в метре от меня. Мальчишки хихикали и подпихивали друг друга к девчонке, одновременно пытаясь уклониться от встречного дружеского тычка. Девочка улыбалась, но всё время отступала от ребят, чтобы не стать частью этого живого клубка. В какой-то момент друзья оказались в опасной близости от края перрона, но фурия в длинном чёрном платье сразу же повернула к ним своё величественное лицо. Оказавшись под этим ледяным взглядом и инстинктивно выбирая правильную сторону, девочка отстранилась от однокашников и сказала неожиданно высоким ломающимся голосом:
— Отстаньте от меня, дураки!
  Я оказался совершенно не готов к звуку её голоса: он совсем не подходил к её внешности, а тем более — к тому образу, который нарисовала в ночи моя услужливая, но не слишком точная к деталям память. Этот бледный, угловатый и неуверенный в себе подросток не был тобой. Морок рассеялся.

  Решившись — а может, переводя огонь на себя — я подошёл к учительнице и слегка склонил голову в знак приветствия:
— Доброе утро! Меня зовут Ларс Аруд. Я здесь впервые, но, похоже, мне придётся провести тут некоторое время. Может быть, Вы знаете, где я смогу остановиться? Лучше, если это будет не слишком шумное место… Я забрался подальше от людей, чтобы... закончить свою книгу, — зачем-то соврал я.
  Наставница повернула голову в мою сторону, явив моему взору косящий к носу левый глаз, и с подозрением посмотрела на меня. Её изъян делил лицо на две совершенно несхожие друг с другом половины, поставив меня в неловкое положение человека, вынужденного общаться с двумя собеседниками одновременно. В конце концов, я выбрал правый глаз и подкрепил свою репутацию добропорядочного гражданина неуверенным кивком и открытой наивной улыбкой творческого — то есть, не от мира сего — человека. Взгляд женщины скользил по моему лицу ещё с полминуты, а затем она слегка качнулась в мою сторону и, не снимая перчатки, протянула мне правую руку, демонстрируя скромное, но явно дорогое кольцо на безымянном пальце.
— Ммм… доброе утро! Я — Камилла Бишоп, преподаватель математики в местной школе. Что ж…, — тут её глаза снова ощупали моё лицо, — …думаю, Мартин сможет Вам помочь. Видите, дом — вон там, на берегу?
  Повинуясь властности её голоса, я повернулся к той точке горизонта, куда вонзился тонкий указательный палец, нашёл глазами красный дощатый домик, приветливо блестевший всеми окнами, и промычал нечто учтиво-утвердительное.
— Пожалуй, тише места в нашей деревне и не найти. Хозяина почти не бывает дома — он работает смотрителем маяка, а его жена и дочь присматривают за хозяйством. Больших денег у них не водится, вот и сдают свой чердак, когда выдаётся возможность. Правда, приезжие в этой глуши — большая редкость… — она вновь окинула меня оценивающим взглядом, слегка приподняв бровь. — Разве что охотники и рыбаки. Но до октября здесь точно никого не будет.
  Женщина замолчала, будто уступая мне теннисную подачу.
— Премного благодарен! Ммм… всего доброго! Н-наверное, ещё увидимся!
  Мне стало неуютно под её теплеющим взглядом, да я и не был настроен на долгую беседу, поэтому я попятился в полупоклоне, стремясь увеличить расстояние между нами без потери свежеобретённого статуса хорошо воспитанного молодого человека.
— Ну, кто знает, кто знает! — фру Бишоп, похоже, совсем истосковалась по салонному щебетанию и была не против продолжить демонстрацию манер. С явным сожалением наблюдая за моим дрейфом вдоль платформы, она — в знак прощания — кокетливо взмахнула кончиками затянутых в замшу пальцев:
— Удачи Вам в написании книги! Может быть, мне посчастливится стать Вашим новым читателем!
  Я молча приподнял воображаемую шляпу. Мои брови интригующе взметнулись над переносицей, а губы на миг поджались, чтобы уже в следующую секунду лёгким облачком пара выпустить в воздух извечную формулу мира:
— На всё воля Божья!