Третий берег часть 4

   Третий берег часть 4

               
               
                В Надикс
 
Слово свое чиновник сдержал. Крытый экипаж подъехал быстро. Кроме «везунчика», в нем разместилось еще пятеро мужиков. Все здоровые, потные, в расшитых металлическими пластинами нагрудниках из толстой кожи и вооруженные длинными кинжалами. У некоторых еще и из голенищ сапог выглядывали отполированные шершавыми ладонями рукояти. Явно не мирной профессии люди.
Почтовая карета миновала прибрежный густой лес, изрядно прореженный строителями, выехала по тряской дороге на обширную поляну, заросшую густой травой и редкими кустами, впереди показалась следующая роща, заселенная деревьями поменьше, и тут один из попутчиков, судя по всему старший - вместо левого уха у него выступал небольшой волосатый пенек - спросил молодого человека чем тот намерен расплачиваться за дорогу.
— Не надо беспокоиться, я заплачу. Есть у меня монеты, есть. Все кибо собирало, кто сколько может. Приедем в Надикс, там и расплачусь. А как же? Обманывать ведь нельзя, нехорошо это — ответил тот.
— Обманывать, ты прав, нельзя, — вздохнул корноухий, — а вот проверять можно. Как ты сам-то считаешь?
— Как я считаю? Не надо проверять, вот как считаю! Мои деньги здесь, — похлопал себя по груди пассажир.
— Ладно, хватит болтать! Если хочешь в город, давай-ка сейчас выйдем, покажешь, что у тебя есть – и мы успокоимся. А то вас, умных, столько развелось: привезем на место, а ты улизнешь, знаем мы таких.
— Улизну? Так это же не здесь, а в Надиксе! А туда ехать-то еще далеко-далеко, — возразил горец. – Там и проверим.
— Далеко, не далеко, а ты выходи, не здесь же в тесноте твои деньги считать. Давай, давай, шевелись…
Покинули экипаж все пятеро и плотно обступили полезшего за тряпичной сумкой парня. Но дожидаться, пока он раскроет ее и предъявит капиталы, никто и не думал. Стоящий прямо за спиной недотепы без спешки вытащил из-за голенища нож и всадил тому в поясницу. Все было проделано ловко - не впервой, но оказалось - рукоять торчит из живота выпучившего глаза безухого. Второй быстрый и профессиональный выпад, нацеленный под лопатку горца, поразил еще одного «курьера» в горло, да так удачно, что мощная струя крови смешалась с водой, вдруг заплясавшей там, где только что стоял сын гор: водяной столб возник на месте человека, и тут же опал, смывая кровь несчастного на землю. А эренец тут же появился снова, как будто и не пропадал. Но остановиться разбойники уже отчего-то не могли. Очередной отработанный удар… и клинок прошел между пластин на груди третьего здоровяка. И тут же горе-убийца, нанесший смертельные раны своем сообщникам, почувствовал страшную боль в боку, это его товарищ - еще один ловкий убийца постарался.
Как ни странно, но спустя минуту все злоумышленники корчились в пыли, под ними растекались кровавые лужи, жадно поглощаемые дорожной пылью, а юный горец с кошельком в руках стоял между ними и не без удивления разглядывал поразивших друг друга мужчин. К красивому кинжалу, что висел у его пояса, он даже не притронулся. Возница, наблюдавший это действо с открытым ртом, как сидел на облучке, так и застыл, забыв обо всем. Даром, что оземь не грянулся. Да и то: промелькнувшие перед его взором события были способны шокировать кого угодно.
Он прекрасно знал, что за головорезы сели в фургон вместе с горцем, и чье задание они выполняли, и что они были всегда успешны в своем нелегком деле. И жаль или не жаль ему было невинную жертву – никакого значения не имело - хорошие специалисты чужим мнением не интересуются. Но вместо неминуемого убийства он стал свидетелем превращения живого человека в столб воды. Высокий и плотный сын гор, а ростом он превосходил самого крупного из бандитов почти на голову, вдруг заструился всем телом, сформировал из себя водяной столб и уподобился колеблющемуся из стороны в сторону фонтану, внезапно забившему из земли - лезвия клинков пронизывали его легко и без всякого вреда, и лишь наносили раны нападавшим. Эпизод насилия был так скоротечен, что мог бы показаться наваждением, если бы не тяжело раненые и уже не живые, валяющиеся в густой пыли, кровь под ними, и сам горец, оставшийся невредимым.
И сразу же, как только опасность миновала, он стал обычным человеком, в сухой одежде, и даже волосы не были влажными.
Высокий юноша как ни в чем не бывало подошел к фургону и вполне обыденным тоном спросил возницу:
— Ты выглядишь бледно. Что с тобой?
— Я… ик… нет…
— Слушай, а что такое с этими? Чего это они? Зачем порезали друг друга, а?
— Не… ик… не… ик… не знаю я… ик…
— Да? И я вот не знаю… И что ж мы с тобой теперь будем делать?
— Не… не… не знаю я… ик… — только и сумел повторить кучер.
— Да… — задумчиво почесал затылок эренец. — А чего тут знать? Мы куда ехали?
— С-сюда… вот сюда… это… он… это они… ик… я не хотел… поверь… я клянусь… - из его горла выходило какое-то шипение, будто проколотый бурдюк покидал последний воздух.
— Ты ошибаешься.
— Не губи меня, ик! Прошу!
— Нет, ты не прав, не сюда мы ехали - в Надикс! В Надикс мы ехали, вспомнил?
— Да?! Ну, да… вообще… ик…
— Вот и отлично. Что-то не так? А, тебе, наверное, тоже хочется проверить мои деньги?
— Что ты, что ты! Нет, нет… не надо мне денег! А ты меня тоже… теперь… это… ик… зарежешь? Не губи, прошу! У меня семья есть, дети, пропадут ведь они…
— Успокойся. Где находится Надикс?
— Это… вот там он … в той стороне…
— Вот и хорошо. Теперь ты знаешь куда путь держать.

                Следы прошедших битв…
 
Оказалось, что озеро не беспредельно. Оно кончилось, но не суша сменила воду. Далеко внизу медленно проплывало нечто похожее на дым или коричневато-серый туман, и слышался неразборчивый гул. Эльмеда снизилась и обнаружила, что под ней вовсе не туман, а огромное скопище народа. Это были воины. Умершие воины. На их телах зияли раны, шлемы и доспехи были разрублены, у некоторых не было рук, ног или голов, потерянные части тел валялись тут же в лужах, нет, в озерах крови. Но и погибнув, солдаты продолжали выполнять свою работу – они бились. Раз за разом поражали врага в одно и то же место, получали раны сами, но оставались в строю и длили и длили застрявшее на одном месте бессмысленное побоище. Легкую пехоту выкашивали лучники, а подкравшиеся к ним сзади мечники рубили в капусту не ожидавших нападения врагов, летящую на полном скаку конницу сметали залпы арбалетчиков, сошедшиеся лоб в лоб тяжелые пехотинцы сокрушали друг друга тяжелыми ударами копий, топоров и мечей. Повсюду на огромном пространстве происходило одно и то же.
—Го-ох! Го-ох! Го-ох! — звучал победный боевой клич воинов Ольса, но еще громче были стоны и вопли продолжавших ежесекундно умирать ратников. Это была коллективная мука, застывшая и застрявшая во времени и все возобновлявшаяся и возобновлявшаяся. Это было похоже на ночной кошмар, но происходящий наяву.
Королева узнавала баталии, принесшие воинскую славу ее мужу, сделавшие его Великим. Это его первая в жизни схватка – бой против степняков Ниризина, а тут - поражение Хелиаза, вот знаменитая Рамарская битва, здесь - дело при Чере, там - окружение винтоссов, штурм города Нерзла, еще баталии и баталии, а это последний бой Саннелора, который происходил на окраине дикой степи, та самая ужасная сеча, что завершилась тяжелым ранением короля.
Эльмеда кружила над полями сражений и узнавала среди воинов, механически повторяющих выпады и получающих ответные удары, не вернувшихся из очередного похода сподвижников мужа. Жестокое празднество бесконечной и бессмысленной агонии разворачивалось перед ней. Зрелище было ужасным.
Слезы жгли душу королевы Ольса, слезы, выпаренные жаром Ниберлахского огня, слезы, которых не было и не могло быть, и, тем не менее, они вздувались в окружающем пространстве тяжелыми тучами, наливались черным и красным – яростными цветами горя и непереносимой боли. Промелькнула даже патетическая мысль: «Сожженная скорбит по убиенным». Ей казалось, что все, кто есть внизу, все обреченные на нескончаемые мучения, тянутся к ней, моля об освобождении.
А тучи, окружившие ее густыми клубами, все набухали и набухали, и уже звенели от накопившихся разрядов энергии, рвущих изнутри плотное и тяжелое вещество отчаяния. Королеве почудилось, что ее саму сейчас разнесет на части.
Напряжение стало беспредельным.
И тут Эльмеда поняла – она СМОЖЕТ!!!
Собравшиеся на небосводе неестественных оттенков облака стали распадаться. Медленно кружась, посыпались вниз крупные черные и красные цветы. Они заполняли собой все пространство между небом и полями сражений. Розы. Это были прекрасные свежие благоухающие розы.
Цветы, плавно кружась, ложились на занятых ратным трудом воинов, их невесомые лепестки касались утомленных бойцов и те, теряя оружие, падали на напитанную кровью землю и успокаивались. Успокаивались навеки…

Да, она платила по счетам. Чьим? И по своим, в том числе. Воины – жертвы грандиозных битв выступали не под ее руководством, но под знаменами ее мужа, а, значит, и она была к ним причастна. Это были жители ее страны – Ольса, и пусть противились им чужеземцы, но в тесных объятиях боя разве можно различить своих и чужих?
А что там такое? Что дальше? Кто этот страшный зверь внизу? Это обгорелое жалкое воющее чудище? Как и королева, побывавшее в огне, испытавшее на себе его силу, но не сдюжившее потоков раскаленной смолы. Да, это же некогда лучшая сука Саннелора, а та плотная тень рядом с ней? Это Илюм! Посмертно освобожденный от сопричастности к монстру, но не избавленный от страданий. Ведь это вместе с ними, заключенная в одну сущность, она так настойчиво, так яростно преследовала убийцу!
— Илюм!
— Да, это я. Ох, и ты тоже здесь, Всемилостивейшая?
— Что тоже? – уточнила Эльмеда, опускаясь рядом.
— Что я спрашиваю! Ты здесь, значит, ты тоже умерла. И наследник остался один… там. Ох, и тяжело ему придется…
— Я умерла? Нет. Мне так не кажется… Думаю, это… несколько преждевременное заключение. Хотя я и прошла через Ниберлахский костер, но я не умерла!
— Но живым сюда дороги нет!
— А мне есть!
— Так кто же ты?
— Я та, что освободит тебя. И ее тоже…
Эльмеда протянула руку, и огромная собака подползла к королеве.
— Я помню тебя снаружи и изнутри, я помню, как ты бросилась на оленя, защищая меня, я помню твою ярость, переплетенную в тугой комок с моей в ужасном создании Грольта. И вы там тоже были, - добавила Эльмеда, заметив крыс у ног собаки. — Успокойтесь теперь.
Полусожженная, почти лишенная шкуры, сука лизнула протянутую ей руку, вздрогнула и обрела свой прежний окрас - белый с черными отметинами.
— И ты не мучайся больше, верный Илюм. Я дарую тебе, вам всем… покой… прощайте…— произнесла Эльмеда, устремляясь дальше.
 
                Нежданное счастье возницы
 
Огромный приморский город поражал воображение. Это была поэма в камне, на камне же стоящая. Крепчайшая подошва для строений – скала - шестью террасами опускалась к линии прибоя и позволяла беспредельной архитектурной фантазии рождать гигантов. Купола наиболее высоких зданий виднелись задолго до подъезда к городу.
Медовый закатный свет стекал с неба на выпуклые стены домов, сложенных из желтого и серого камня, скатывался по ним и собирался у цоколей в лужи повседневности. По мощенным дорожкам фланировали озабоченные и не очень и пока малочисленные здесь горожане, шел на ночевку в предместья мелкий, а следом крупный рогатый скот; разгоняя домашнюю птицу, промчался кортеж запыленных всадников, сопровождавших легкую двухместную карету, а за ним в Надикс въехал тряский шарабан курьерской службы.
Куполообразные здания круглой или овальной в своих основаниях формы, украшенные балконами, порталами, башенками, разнообразными колоннадами, пилястрами, арками, пестрыми орнаментами и прочими архитектурными ухищрениями располагались хаотично, что, безусловно, наделяло город особой прелестью. Улиц как таковых не было, только извивистые проходы и проезды между огромными строениями, и новичку разыскать какой-либо адрес было невозможно. Аборигены же разбирались в хитросплетениях Надикса легко: обыкновенно, посещая малознакомый район, они нанимали проводника, коих несложно было найти у любой крупной развилки.
Небо впереди сливалось с морем, образуя единый голубой океан. Но вот более синяя полоса воды скрылась за строениями – они въехали в сам город. Крытый парусиной экипаж, не пропуская ни одной колдобины, петлял между домами, стремясь достигнуть порта. Дорога к бухте была единственной не требующей провожатых. Сначала следовало держать курс на три массивных высоких купола, парящих над прочей застройкой. Два из них венчали дворец Его Благолепия Езепа III, а третий, в стороне и немного пониже ростом, принадлежал Обители Добра и Мира и служил резиденцией начальствующего над всеми вооруженными силами государства Тинетон барона Зандака Фарогса. Миновав столь приметные ориентиры, необходимо было двигаться, имея позади два купола слева, а справа - один. Но вскоре необходимость в том, чтобы регулярно оглядываться, пропадала: дальнейший путь указывали усиливающиеся благоухания свежей и не совсем рыбы и характерный запах водорослей. Еще – неуклонно уменьшалась пышность зеленых насаждений. Если при въезде в город плодовые сады редкостью не были, то ближе к линии прибоя тень крылась только за домами или под навесами, поскольку на щелястом камне способны были произрастать лишь выцветшая до бурого цвета трава да фиолетовая колючка. Третьим признаком был нарастающая громкость воплей бродячих торговцев, кишащих и на приморских бульварах, и в гавани, и предлагавших решительно все: от мрачных секретов древних заговоров и чудодейственных эликсиров для резкого повышения общей волосатости до любой самой экзотической снеди и всевозможного живого товара, как разумного, так и не одаренного искрой сознания, не говоря уже о разнообразных вещах и вещичках.
Легкие перистые облака изящными мазками расчерчивали бездонную небесную синь. За лесом разнокалиберных мачт лежала обширная бухта, простирающаяся до подковообразного окоема из пятнадцати островов - границы между Надикским заливом и необъятными просторами Неточного моря. Три более крупных клочка суши с берега виднелись отчетливо, остальные лишь угадывались по висящей над ними легкой дымке. До самого горизонта расстилались безмятежные лазоревые воды, оживляемые редкими белыми запятыми барашков. Они словно приглашали в приятное путешествие или на рыбалку. Чем и пользовались многочисленные суденышки и лодки, доставляющие людей и товары на острова и обратно, а также добывающие из глубин хлеб насущный в виде всевозможных членистоногих, мягкотелых и чешуйчатых.
Возница за весь путь не предпринял ни одной попытки смыться. После не поддающейся никакому объяснению гибели пятерых здоровяков он так пал духом, что покорно ждал от пассажира наказания в виде удара тем самым старинным кинжалом. Он отчего-то знал, что этот удар будет нанесен точно под левую лопатку, и в месте неминуемой смертельной раны всю дорогу свербело с нарастающей силой, и левая рука немела в предвкушении кончины.
Когда лошади остановились у одного из молов, а эренец спрыгнул на землю и глубоко втянул расширившимися ноздрями морской воздух, кучер сидел на облучке, скривившись на один бок, и на лице его застыла маска страдания.
— Как здорово! Как свежо пахнет! — воскликнул горец, и сочувственно поинтересовался. — Эй! А что это с тобой?
— Нет, ничего, ничего со мной, это… это так… бывает…
— Здесь мы расстаемся, спасибо тебе.
— Нет, нет, это тебе спасибо, тебе! — в голосе возницы промелькнула надежда.
— Мне надо рассчитаться с тобой …
— О, нет! — замахал действующей правой рукой несчастный, и даже онемевшая левая судорожно помогала ей. — Нет, не надо! Не надо! Умоляю!
— Как – не надо? Любое дело требует расплаты. Обязательно надо!
— Умоляю тебя, пощади! Не надо! У меня дети… и… и… ик… жена есть! Да, жена у меня! Умоляю! Возьми телегу, возьми лошадей, все возьми! Я не хотел, меня заставили, это они, ну, те… это он… ик… он хотел твой кинжал… пощади…
— Никогда не надо отказываться от честно заработанного, — улыбнулся носитель красивого кинжала и бросил вознице ту самую холщовую сумочку, что демонстрировал корноухому и его громилам.
Кучер попытался уклониться от неожиданного дара, потерял равновесие и низвергся на каменистую почву, крепко стукнувшись головой. А когда пришел в себя, страшного пассажира и в помине не было. Море, оправдывая свой переменчивый нрав, выло в наступивших сумерках штормом, отдельные злые капли долетали даже до набережной и попадали на лицо работника курьерской службы. Лошади нервно грызли удила и переступали, позвякивая подковами, и только вожжи, намотанные на руку, удерживали экипаж. Извозчик лежал навзничь, и что-то мучительно давило под левую лопатку - в то самое место, которое его болезненная фантазия назначила местом проникновения гибельной стали. Он что – все-таки не убит, только ранен? Неужели, он умирает?! Ведь незадачливые убийцы тоже скончались не сразу, прежде из них вытекала кровь. Прошло несколько минут, но смерть не торопилась. А недвижно лежать надоело. Тогда кучер ощупал вокруг себя землю – она была довольно сухой, он медленно поднялся и нащупал причину неприятного ощущения – это был тряпичный кошель, подаренный горцем.
Забравшись в свою крытую парусиной телегу, он в свете масляной лампы ознакомился с размерами гонорара. К удивлению, плата оказалась неожиданно щедрой, настолько щедрой, что бедолага решил немедленно заглянуть в ближайшую таверну. Да и необходимо было отметить важное событие – избавление от неминуемой смерти. По пути он, совершенно обалдевший от событий последних дней, прикупил у особенно настойчивого продавца флакон эликсира для повышения общей волосатости и в свете молнии, блеснувшей над морем, одним махом опорожнил его. Не исключено, что этот момент и стал поворотным в судьбе: возница с головой окунулся в многодневный запойный кутеж. Денег из холстинной сумочки хватило ему недели на три сплошного счастья, и если бы новые дружки не облегчали его карманы с таким энтузиазмом, то веселье могло бы еще надолго растянуться. А потом, как и положено в таких случаях, были пропиты и лошади, и сбруя, и телега.
К месту возведения моста, он так не вернулся, заслуженно опасаясь гнева начальника королевской курьерской службы. Когда же не на что стало пьянствовать, кучер невольно протрезвел и нанялся матросом на рыболовецкую шхуну. И правильно: ждать его на самом деле было некому – родители давно померли, а детей и жены, чьими именами он прикрывался в минуту слабости, и в помине не бывало. Что же касается повышенной общей волосатости, то, возможно, бывший работник курьерской службы, а теперь матрос, и обрел ее.

                Тайны замка Ольс
 
«Бывшая я королева или еще действующая?» — задалась вопросом Эльмеда. Неизвестно, сколько она находилась в Ниберлахской пещере, вмещающей, по видимости, все мироздание, и ничто не намекало на возвращение в Ольс. Да и не хотелось. Дела государства, недавно поглощавшие все внимание, померкли в памяти. Королева не думала о покинутом престоле. Она двигалась вперед, не ведая, что ее ожидает.
Высокие стены вновь окружали ее. Безыскусный барельеф изображал битву людей с животными, напоминающими львов, и был единственным украшением зала, вырубленного в цельной скале. Она вернулась в пещеру?
На полу, покрытом толстым слоем пыли, стоял древний трон. Каменный. Сначала Эльмеде показалось, что трон пуст, но, приглядевшись, она заметила согбенную тень. Полупрозрачное подобие человеческой фигуры выпрямилось, и королева увидела, что правая половина груди имела более темный цвет, а из левого глаза торчало что-то похожее на длинный шип. Перед ней, вне всякого сомнения, был призрак.
— Ах! — в сомнении воскликнула она. — Неужели это ты, Саннелор?
И услышала в ответ шепот, слабый, как скрип песчинок в песочных часах.
— Я – Инсу, король Ольса…
— Вот как! Так ты – первый король из династии Сияющих?
— Да. Я – первый из проклятых королей.
— Что случилось с тобой?
— Я был убит. Поражен стрелой в глаз, а потом меня ударили отравленным кинжалом в грудь.
— И теперь ты призрак?
— Я – король, я - узник тронного зала.
— Узник? Почему?
— Я не могу покинуть этот зал, только эти стены помнят меня. И больше – никто и ничто. Больше – никто!
— Но из зала есть выход, там коридор, ведущий в другие покои.
— Нет. Мне не пройти. Там нет памяти обо мне, а значит, там я не существую.
— А если они разрушатся, эти стены?
— С ними исчезну и я, но этого не может быть.
— Почему?
— Это было бы избавлением. Но мы прокляты. Проклятие никогда не даст нам покоя. Все мы, я и мои потомки, обречены на вечное беспокойство, на вечные страдания.
— Погибшие воины, вечно убивающие других, и погибающие на поле боя тоже лишены покоя. Но им можно помочь.
— А нам нельзя.
— Скажи, почему вы прокляты?
— Ты не знаешь?
— Нет.
— Ты не Закатная…
— Нет, я не Оис.
— Спроси у нее.
— А ты не скажешь?
— Я здесь так давно, что веду беседы только с богами. А тебя я не знаю.
— Я – Эльмеда, вдова Саннелора, последнего короля из династии Сияющих. Его тоже убили.
— Династия прервалась...
— Нет, сын Саннелора и наследник престола жив, но еще мал.
— Это не имеет никакого значения. Иди своей дорогой. У каждого свой путь.
По закону Ольса, — вспомнила она, — живым сюда, в старые чертоги, пути нет. Так вот почему в Ольсе так быстро забывают умерших королей! - поняла Эльмеда. Вот в чем разгадка и тайны замка, и смысла закона! Забвение – непреодолимая преграда для призраков, иначе спасу от них не было бы. Да, легко представить, как жилось бы в замке, если бы все убиенные монархи разгуливали среди живых. Это Оис заботится о нас – спасибо ей. Вот почему люди все реже говорят о Саннелоре, все реже поминают его. Значит, его призраку скоро будет закрыта дорога в жилые части дворца. И он тоже будет обречен на вечное одиночество!
Выходит – что? А то, что я в Ольсе! – поняла королева. — В самой древней, всеми забытой его части. Получается, что и фамильный замок Сияющих, самое необычное сооружение на земле, тоже часть Ниберлахской пещеры?! И стоило так долго трястись в скрипучей телеге, добираясь в Атран, когда можно было миновать несколько забытых людьми коридоров?!
Но ведь Хранитель говорил, будто именно здесь, в древней части замка, обитает богиня смерти Оис! Что, она тоже где-то рядом?!!!

                Доренлона не обманешь!
 
Прибывший вечером в Надикс горец, перехватил в портовой таверне жареных морских гребешков и направился к ближайшему молу. Обретшему танец уже не требовались указания Сестры – он знал, где цель. Собиратель ясно видел стройную женщину с красивым и надменным лицом, высокими дугами бровей и большими серо-зелеными глазами. Именно у нее последний наконечник. И взять его будет нетрудно.
Первый из встреченных шкиперов согласился доставить его на остров Южного замка. Предвещающий легкую прогулку штиль и немалое вознаграждение весьма поспособствовали тому, что морской волк счел уходящий день исключительно удачным. И – жестоко ошибся.
Малое суденышко, несшее на борту команду из шести гребцов, рулевого и собственно капитана, обремененное лишь одним пассажиром, ходко заскользило по акватории. Некоторое время оно соревновалось в скорости с подобной себе посудиной и в итоге вырвалось вперед, что добавило настроения экипажу. Затем они разминулись с боевой галерой, патрулирующей воды бухты, обогнули огромный катамаран, с палубы которого доносились развеселые песнопения нетрезвой публики, и обогнали трудягу-баржу, что везла на острова толстенные стволы намоорской сосны, лучшего строительного дерева по обе стороны Бернойских гор.
И тут Доренлон почувствовал, что его пытаются обдурить. Мало показалось того шторма наглецу, без спроса внедрившему ледяные струи в теплые и ласковые воды и легкомысленно отмахнувшемуся от справедливых упреков вместо того, чтобы, простершись ниц, вымаливать дозволение соединить свою влагу с его, Доренлоновым, морем! И вот теперь этот негодяй проникает еще дальше! Может, он сам хочет стать морским богом?! Желает повелевать свободолюбивыми волнами и несметными богатствами под ними? Гонять бессчетные косяки рыб, пасти несметные стада морских гадов, причесывать поля синих, зеленых, красных и фиолетовых водорослей, стеречь клады в глубинных впадинах, командовать неистовыми бурями, рвущими в клочья корабли, и утешаться шелковыми бризами? Да не бывать такому!
От испуга небо на секунду сделалось зеленым и сразу потемнело, перья облаков смешались и обратились в сивые тучи. Ревущий вал коричневой воды с грязно-серой пенистой шапкой на верхушке завис над утлым суденышком. На лица шкипера, матросов и рулевого густой тенью упала смертная истома. Никто не успел произнести ни слова из прощальной молитвы, как гигантский молот Доренлонова гнева обрушился на посудину, сокрушая и унося ее в жуть темных глубин.
Взбесившаяся вода разломила пополам длинное тело галеры, катамаран встал на дыбы, стряхивая с себя горох людишек, опрокинулся и подобно невесомой щепке запрыгал по сморщенному штормом морю, а потерявшая ценный груз баржа камнем пошла на дно…
                Послание Езепа

Его Благолепие Езеп III, привыкший во всем и всегда потакать себе и ни в чем не знающий отказа, хандрил. Жестоко хандрил. Настолько глубока была его тоска, до такой степени остра и неизбывна, что…
— … отрубили уже шесть голов молодых пажей, — тоскливо диктовал он. — Стой, не так! Погоди, что-то не то… — кашлянув, засомневался Езеп.
Он полулежал, утопая в пышных подушках и перинах, на широкой, как корма торгового барка, кровати и составлял очередное послание ненаглядной Низии, добровольно затворившейся в замке Южного острова. Король желал сделать эпистолу предельно душещипательной.
— … шесть голов молодых пажей… как-то это не так звучит, да? Неубедительно? — продолжил он, пересчитал на пальцах, и спросил: — А как, по-твоему, будет правильно?
— Что? — дрожащим голосом прошептал писец.
— Ты не понял Нашего вопроса?! Ну, тогда пиши: шесть голов молодых пажей и одна голова писца? Так лучше?
— Нет, я все понял, Ваше Благолепие!
— Ну!
— Отрублены головы у шестерых молодых пажей… уже.
— Нет - пока!!! Пока только у шести. И писарь ждет своей очереди. Да, так и запиши!
— За-записал…
— Как ты думаешь, хоть тебя ей будет жаль?
— Н-нет, не жаль, определенно не жалко, не любит она меня!
— Вот и скверно! Хотя, погоди… Не любит, говоришь? Значит, ей приятно будет узнать, что ты разделился на части? На четыре, скажем, части, а?
— О, нет! Она останется равнодушна! Я ей безразличен!
— Да? Да! Вот в чем и дело! Все ей безразличны… Наше Благолепие, ты, Наши юные пажи… королевство… Ладно, что-то ты разговорился… хватит болтать. Так. Скрипи дальше: палач переведен на круглосуточное дежурство. Он и оба его помощника пребывают в надвратной башне. Они тоскуют по тебе, цвет Нашей жизни, и ждут Наших приказов… Нет! Постой! Что это Мы? Зарапортовались! Ты уже записал?
— Да…
— Спешишь! А куда спешишь?
— Никуда, Ваше Благолепие!
— Врешь! «Тоскуют по тебе» зачеркни, она может не так понять. Видишь, насколько Мы не в себе? Теперь всем ясно, как Мы подавлены? Зачеркнул? Давай дальше. Так, с новой строки. Готов? Пиши. До чего же ты Нас доводишь, о свет Нашей души, о луна Наших слез, о серна Нашей печали! Или ты хочешь, чтобы сердце Наше по каплям истаяло от одиночества, или же ты желаешь искоренения всего Нашего двора на плахе? О жестокосердная! Знай, не доставляет Нам радости проливаемая кровь, но как Мы еще можем доказать тебе безмерную любовь Свою? Как Мы можем убедить тебя предстать пред Нашими черными от горя и отчаяния очами? Если головы пажей не склонят тебя к возвращению, не поколеблют бастионы твоего затворничества, не растопят лед твоего равнодушия, Мы… Мы вынуждены будем перейти к другим… резонам…
Езеп уронил голову на грудь и надолго замолчал в задумчивости. Потом встрепенулся, горько всхлипнул и сказал, глотая слезы:
— Прервемся. Пусть Нам принесут вина.
 В покое для просителей, угрюмо косясь друг на друга, сидели двое: Его Священство Верховный жрец объединенного культа Стреона и Доренлона и, напротив священнослужителя, первая статс-дама двора. Перед королем стоял нелегкий выбор: чьи казни в большей степени способны разжалобить упрямую Низию, монахов или фрейлин королевы? Какой из аргументов окажется весомее? Да, по-настоящему трудное предстояло решение. И ожидающие призваны были облегчить его.
Уже первейшие царедворцы королевства нанесли безрезультатные визиты на Южный остров, они передавали упрямице послания короля, лично молили фаворитку вернуться на материк, но та оставалась непреклонна в своем странном отшельничестве. Участившиеся в последние дни страшные штормы, случавшиеся чуть ли не ежедневно, делали эти путешествия крайне опасными. Неуступчивость Низии уже унесла на дно морское корабль со старейшими герцогами на борту. Именно после потерь столь знатных вельмож Езепу пришла в голову мысль прибегнуть к убийствам придворных как к крайнему средству выражения отчаяния. А что еще оставалось делать? Что? Ну, что???

                Богиня смерти

Оис, действительно, была здесь, и Эльмеда почувствовала присутствие богини каким-то непонятным ей самой образом. Будто внутри распустился цветок, будто в чреве зародилось что-то. Нет, не новая жизнь, а новое понимание и внешнего, и внутреннего мира, составляющих единство, и ей показалось, что она еще немного продвинулась в познании своей непостижимой сущности.
— Мне открылось второе знамение, — сказала Эльмеда, если такое общение, происходящее за границами мышления, можно назвать речью.
— Это известно, — отозвалась богиня.
Колеблющееся сияние заполнило воздух вокруг, это был цвет, вмещающий в себя все - всю палитру оттенков, чувств и событий. И в то же время это был закат, величественный и прекрасный, такой прекрасный, что глаза отказывались воспринимать увиденное.
И Эльмеда поняла, что ей оказана великая честь – лицезреть истинный облик богини смерти. Ни страшной пасти, ни когтистых лап, приписываемых ей богословами, у Оис не было.   
— Но третье… открой мне третье знамение — взмолилась Эльмеда.
— Стремись, и воздастся тебе, — был ответ.
— Ищущие да обрящут?
— Да.
— Ты не лишаешь меня надежды.
— Она всегда с тобой, дщерь моя.
— Дщерь твоя?!
— Да.
— Как… как мне это понимать?
— Наступит время – поймешь.
— Я могу еще спросить тебя, о, бессмертная?
— Спрашивай.
— Почему династия Сияющих проклята? И кем?
— Ответ заключен в титуле.
— И… каков он?
— Со временем - да что нам какое-то жалкое время? - мы сольемся, станем одним. И ты будешь знать все!
— Когда же? — спросила Эльмеда, трепеща
— В свой черед. Ты ведь знаешь, наши пути неисповедимы…

                Проблемы с Доренлоном

Преодоление, размышление и безмятежность – вот три ключа к овладению Танцем. После многих лет стараний, в момент, когда все висело на волоске, когда холод, посланный самим Уэхом, сковал и тело, и разум, ему открылись, наконец, все три ипостаси. Он проник в смысл Танца и обрел постижение в самом высшем смысле этого слова. Благодаря пришедшему к нему умению по-настоящему понимать и принимать окружающее, он стал могучим, как бурная река! Он одолел скалы изо льда, одним движением развалил камни башни Джунк и разметал огромную снеговую шапку, увенчавшую логово Бадапа. Он совершил подвиг, о котором мало кто способен даже помечтать: породил свободную воду. Он создал мощный родник, напитавший горное озеро, и стремительная река низринулась из него вниз. И теперь ему подвластно все! Нет, почти все.
Вот пересечь малую часть моря – какой-то залив – он не в состоянии. Непреодолимым препятствием для него, неразрывно связанного теперь с водой, стала водная же стихия. Своенравный владыка Доренлон невзлюбил его, и каждый раз вышвыривает на берег, словно малого котенка.
Пять раз Собиратель нанимал перевозчиков, каждый раз удваивая плату. Последний шкипер, услыхав размер суммы, готов был уподобиться дельфину и доставить заказчика на Южный остров на собственной спине. Но, как и все предшественники, капитан вместе с экипажем стал жертвой неожиданного шквала и отправился на дно.
Ни юркие рыбацкие баркасы, ни быстрые галеры, ни устойчивые катамараны не доплывали до цели, если на борту оказывался он, Собиратель, победитель чудовищ, дзерден и дух реки. Вздорный морской бог не желал вступать в переговоры, отвечая бешеным рыком, воем и бурлением пены на все попытки навести мосты.
Тогда он решил вернуться к реке и впасть в море с ней. Ведь Доренлон, несмотря на все взрывы негодования, так и не поворотил холодные горные струи вспять - он принял их.

                Неуступчивый горец

Возвращение молодого эренца в поселок строителей не осталось незамеченным. Мимо внимания начальника отделения королевской курьерской службы здесь вообще мало что проходило. А тут такой отъявленный негодяй объявился! Вот уж действительно везунчик! Как он смог вырваться из цепких лап его помощников? Как сумел погубить их, лучших из лучших убийц! Самых примерных нарочных всего северного Тинетона, беззаветно преданных делу доставки свежих новостей и высоких распоряжений, безупречных тружеников знойных дней и черных ночей, как сказал о них на короткой церемонии прощания руководитель сих добродетельных работников. Это была невосполнимая потеря для курьерской службы, а паче всего для их начальника, особенно если учесть еще и пропажу экипажа вместе с возницей.
Подземные черви уже, небось, дожевывали останки этих достойных людей, а убийца и вор нагло - у всех на виду – шел по поселку. Он, не очень-то и поспешая, огибал палатки, лавировал между нагруженными камнем телегами, уступал путь отрядам рабов, ведомых к местам трудовых подвигов, и ничего не опасался! А самый красивый и дорогой кинжал, из всех виданных главным почтмейстером, так и висел у его пояса. Да и монеты, вырученные от продажи телеги и лошадей, не все, поди, еще спустил.
— Доподлинно известно, что он отцеубийца, прикончил старика-отца за деньги, — почему-то вполголоса внушал начальник курьеров командиру полусотни стражи, что охраняла надсмотрщиков от рабов, а рабов от лени. — Он же прирезал и моих ребят, тех, что мы хоронили намедни, — жаловался он сквозь одышку, - и телегу с лошадьми украл, нет - карету. Мою.
— Это тех-то, что на тебя старались он порешил? Тех, что схоронили намедни, по мешку песка им за шиворот?
— Да, это он! Он, представляешь?
— Всех – в одиночку? Скажешь тоже! Да у них морды, как противни были. Кто их не знал? Таких зарежешь! Сами чего меж собой не поделили… те еще стервецы были, по мозолю им в рыло!
— Ох, никак не отдышусь после лестницы твоей крутой. – Отирал лоб глава почтарей.
— А чего лез-то?
— Того и лез, уф. Один, не один, не знаю, свидетелем не был. Он попросился в Надикс, я его с ними и отправил. Может, в поле сообщники поджидали?
— А! Так это ты его пристроил в ту беззаботную компанию! Зачем, интересно? Деньжат он много у батьки надыбал, так?
Они сидели в сторожевой будке, поднятой на четырех вертикально поставленных бревнах высоко над землей для лучшего обзора территории.
— Помочь ему, дурак, хотел, а он видишь, что… Вон он, вон он, смотри-ка!
— Это ты-то – хотел помочь?! А, вот энтот, что ли?
— Да, высокий. Горец в безрукавке. Тачку вон обходит с рабом. Видишь? Прикажи солдатам схватить его, сейчас же прикажи! Упустим!
— А! Так вот оно что: ножичек на нем знатный! Какой ножичек–то у убивца, краба ему в глотку! Да за него целое состояние отхватить можно, коли с умом продать! Так вот почему ты решился человеку-то пособить-то!
— Да какая разница – почему. А кинжал я первый заметил, мой он! По закону - мой!
— Ну, законов эдаких мы не знаем. А покудова он ничей… Покудова я не прикажу…
— Чего ты хочешь? Учти: я его первый заметил!
— А я второй, ну и что? Тебе две части, а мне три… когда продадим.
— Пополам!
— Ох, ты, настырный какой!
— Мой это кинжал, я его первый увидел!
— А я второй! Тебе одна часть, а мне три, во как! Солдаты-то мои!
— Грабитель!
— Мои четыре доли, твоя – одна!
— Да ты что о себе возомнил? Не согласен я!
— Да? Ну, и пусть идет себе. Мне до него дела нет! Да, очень и нужно! Мордовороты-то твои сами себя почикали пьяные, разругались, поди, из-за гроша ломаного, знаю я их, по три ежа им в пузо. Свидетелей-то никаких нет, что это он. С батькой его я тоже по бабам не хаживал. И ты иди себе. Спускайся наземь и сочиняй свои там писульки. Побалакали, и буде.
— Согласен я, душегуб! Согласен! Две мои, а три твои! Бери его!
— Ты словами-то похабными не бросайся! Ишь ты, душегубца нашел, мухомор тебе в ухо! А сам-то кто? Тебе - одна часть, мне - три! Все!
— Хорошо, оба мы душегубы, оба душегубцы, оба!
— То-то.
— Командуй! Ну! Уйдет же!
Пока они спорили, горец миновал сторожевую будку, стоящую на меже, что отделяла рабочую часть поселка от спальной, и теперь удалялся в сторону реки.
— Бегом! — напутствовал десятника командир, — сам вор мне живым не нужон, но за ножик, что на поясе у него болтается, головой отвечаешь! Смотри, чтоб и сам клинок, и ножны принес! Мои они. Украденные были. Вопросы есть?
— Вопросов нет! — коротко, по-военному, отчеканил подчиненный.
Десяток легких пехотинцев, у каждого меч, маленький щит и короткое копье, припустил вслед горцу. А курьерский начальник и командир охраны сосредоточили внимание на широкой спине отцеубийцы. Удобно было сверху наблюдать – все как на ладони.
Солдаты четко усвоили распоряжение не щадить преступника, беречь рабочую силу тоже не вменялось в обязанность, потому два копья одновременно взмыли в воздух. И - промазали, только рабу ногу пробили. А эренец даже не обернулся, словно не перед ним воткнулся в землю метательный снаряд. Еще пара копий облетела вора, а потом одиннадцать ратников настигли его.
Тесня друг друга, трое первых одновременно взмахнули мечами, но слишком большое рвение помешало служивым: они нелепо столкнулись и попадали в пыль. Следующие повалились на передовых. Поскольку на последних шагах все обнажили мечи, то при падении кого-то задели, тот завопил, как зарезанный, и тут же возникла свалка. Десятнику пришлось растаскивать смешавшихся в ком воинов. Ближние к месту событий рабы бросились врассыпную, боясь, что и их заденут не на шутку разошедшиеся охранники. А вот надсмотрщики при виде беспорядков не растерялись: потерпеть своеволие рабочей скотинки они не могли. Длинные бичи со свистом замелькали в воздухе, но никто не подставил под них спины, кроме катающихся по земле солдат. Самого десятника переполосовали от макушки до поясницы. Он ахнул, выкрикнул грязное ругательство, развернулся и ответил стремительным выпадом, точно направив меч в живот обидчика. Надсмотрщики дрогнули и побежали вслед за рабами. Но не всем удалось легко смыться, двоих изловили озверевшие солдаты и принялись катать по земле тяжелыми пинками. Возникла неразбериха, в которой растворилась основная, продиктованная приказом, идея.   
— Отставить! Каракатицу вам в печенки, отставить! — сорванным голосом орал из будки командир. — Разойтись!
Его не слышали, накал потасовки нарастал – разъяренные воины гонялись уже за всеми, кто двигался, валили и молотили что есть сил. Тогда командир кликнул второго десятника.
— Вон того, в безрукавке, видишь? Вон, вон, за кучей-малой, удаляется.
— Ну…
— У него мой кинжал! Только сейчас спер, гадина, три вши ему в нос! Отобрать! Его в реку, а кинжал сюда, понял?
— Так точно!
— Бегом!
— Есть!
— Стой! В драку не ввязываться, понял?
— Так точно!
— Стоять! Полезешь в драку – убью, понял? Вот этой самой рукой прикончу, понял?
— Так точно!
— Вперед, комара тебе в пуп!
Второй десяток воинов нагнал горца у самого берега. И вместе с ним свалился в реку. Первая часть задания была выполнена. А со второй вышла неувязка. Солдаты долго мутили воду, тыкали в дно мечами и копьями, толкались и ругались. К ним на помощь пришли оба командира – курьерский и войсковой, но обнаружить кинжал или хотя бы какой-то намек на утопленника и им не удалось. Поиски велись до вечера, но результата так и не дали. Наверное, ко всеобщему разочарованию, тело вместе с кинжалом унесла ненасытная река.
— Эх! Мало ей было жертв! — сокрушался курьер. — Такого парня утащила!
— Да, — согласился с ним военный, — сколопендру ей в русло. Обокрала нас, змеюка мокрая, чесотку ей в омут!

                Грольт объявился

Череда покоев и тронных залов проходила перед Эльмедой. Пыльных, запущенных, забытых. Каждый следующий участок замка Ольс был лучше предыдущего, сложнее и искуснее становилась архитектура, появились яркие росписи и сложные барельефы на стенах, престолы становились величественней, вокруг вырастали нагромождения драгоценностей. Короны, кубки, скипетры, вазы, канделябры, охотничьи рога, блюда, доспехи, оружие, целые сундуки с украшениями, каменьями и монетами и другие богатства заполняли покои.
И в каждом тронном зале был король. Вернее, фантом, запертый в пространстве зала.
Древние части огромного замка Ольс были населены забытыми королями. И, словно в насмешку, каждый король, вернее, тень прежнего властителя сохраняла память о том, как он жил, как умер и как существовал потом в бескрайнем однообразии времени. И это была не просто память смертного, это была жгучая боль, это была незаживающая рана, истощавшая всякие мыслимые и немыслимые силы. Бесконечное перемалывание одних и тех же событий без всякой возможности как-то изменить сложившееся положение, вырваться из этого порочного круга, лишавшего надежды и покоя, становилась пыткой. Такая мука способна свести с ума любого, но эти утратившие плоть не способны были потерять рассудок. Даже в этом им было отказано. Мечта забыться была настолько недостижима, что превратилась в химеру. Такова была сила проклятия, что спустя века и века после гибели ольские правители не могли обрести покой, доступный любому жалкому нищему. Кто и за что их так покарал?
Эльмеда пыталась задать этот вопрос нескольким предкам мужа, но ни один не превзошел в общительности Инсу.
Тем временем интерьеры становились все современнее. Вот вестибюль, ведущий в зал, что послужил склепом для ее любимого. Королева помнила, как встрепенулись чувства, когда она услышала голос Саннелора во время встречи с Треджи, как забилось сердце, как возликовала обманутая надеждой душа, но сейчас ничего утешительного Эльмеда увидеть не ожидала. Она понимала, что Треджи был прав: короля не оживить. Теперь королева знала намного больше, она знала, что, как и все Сияющие, ее супруг обречен на посмертные мучения, на иссушающую жажду воспоминаний о себе, но все-таки она должна была повидать его.
Однако тронный зал Саннелора был пуст. Значит, помнят его еще подданные, их мысли и слова, сказы и байки притягивают неупокоенного монарха, и бродит призрак среди живых, пугая и неся смуту в умы придворных. Да, а вот на разум этих господ как раз надежды мало. Вон какая смута разыгралась, стоило ей на несколько часов «умереть» после того, как сукокрыс отправился в поход! А отбытие в Атран на Ниберлахский суд? С какими лицами они выслушивали ее решение? С каким выражением в глазах провожали? А вот и знакомый коридор. Это ведь путь в детские покои Саннелора. Дверь. Слабый скрип и…, и – да!
Перед ней был сам Саннелор. Но еще не переступив порога, Эльмеда ощутила, что это не совсем он. Это лишь оболочка – та, в которой он представал перед напуганными придворными. Описали призрак довольно точно: голый торс, правая половина груди темно-бардовая, покрытая разлагающимися массами, а из левой глазницы торчит длинный шип. А рядом с ним тощая тень - хранитель! И здесь они рядом! Королева замерла и встретилась взглядом с сохранным глазом погибшего супруга. И увидела там вспышку настоящего безумия. Призрак вскочил и рванулся к ней, собираясь то ли наброситься то ли обнять, но наткнулся на вытянутую руку, как на стену. Жуткая гримаса напряжения исказила его черты, а потом он попятился. Глаз его стал мутным и безразличным.
— Я не смог, — коротко сказал Саннелор.
— Что ты не смог? — спросила она.
— Проклятие. Оно оказалось сильнее меня, сильнее нас. Сильнее тебя и меня.
— А, ты, как и Илюм, считаешь меня мертвой? — усмехнулась Эльмеда.
— Да. Ты здесь.
— Нет, повелитель, она нам не чета, — знакомо проскрипел хранитель.
— Да это так. Я вам не чета! Я прошла проверку Ниберлахским костром, как ты и хотел. И я сниму проклятие вашего рода! Но здесь я не для того. Мне хотелось оживить тебя. Я так этого хотела! Но Треджи прав.
— Так Оис все-таки выбрала тебя…
— Да. Я ее дочь.
— Мы это предполагали…
— Да, наши мысли часто оказывались созвучны — подтвердил книжный червь.
— Меня оживить нельзя. – Печально сказал Саннелор или то, что от него осталось. — Я умер раньше смерти, еще когда был жив.
— Я почувствовала это.
— Да, я умер, но это ничего не значит! Я сам все сделаю! Я воспряну в другом виде, я поведу свой народ! И проклятие, да, и проклятие! Оно подчинится мне! Я всесилен! И завоевания! Я продолжу свои завоевания! – Призрак вновь оживился и единственный глаз его засветился бешенством. — Весь мир! Весь мир ляжет у этих ног!
— Народ не надо никуда вести, и завоевывать тоже больше никого не надо, — тихо сказала королева. — И о проклятии тебе не надо заботиться больше… а сейчас я сделаю для вас что могу.
— Ничего нам не надо! Ничего не надо! Я сам! Я сам все сделаю! — крикнул призрак и снова двинулся на Эльмеду, пытаясь нависнуть над ней, а позади него, словно подпирая своего кумира, встал хранитель.
Королева просто махнула на них рукой и оба отлетели к стене, будто пустые оболочки.
— Что ты можешь? — запричитало приведение Саннелора, — что ты можешь? Что ты знаешь о настоящих муках? Только Оис под силу освободить от выжигающих изнутри терзаний, от зова людской памяти, от бесплодных сожалений, тяжких как камень сожалений о тщете бытия! И еще больше, еще больше - о тщете небытия! Только милость богини смерти способна освободить нас! Но где эта милость? Ее нет – мы не заслужили! Ничем не заслужили! А ты? Разве тебе это по силам…
— Мне? Кто знает, что мне по силам? Но я отыщу и покараю твоего убийцу! И я справлюсь с проклятьем! И… и освобожу вас от страданий. Мне пора идти дальше, а вы… вы останетесь здесь! Я отнимаю у вас возможность покидать эти стены! И – знайте - я найду для вас упокоение!

Эльмеде было очень тяжело. Словно она взвалила на себя тот самый камень тяжких и бесплодных сожалений, что лежал на плечах ее утраченного супруга. По сей день любимого супруга. Казалось, что черная тоска наполнила ее до самых краев. Но она заставила себя двигаться дальше. Да, отсюда, из детских покоев, правил действиями синтезированного монстра - сукокрыса коварный Грольт. Его посланник Оал совместно с горькими чувствами овдовевшей королевы, кастратом Илюмом, собакой и крысами преследовал убийцу. Но не настиг и не покарал. Что - и это тоже была игра? Неужели Великий маг всего лишь разыгрывал спектакль, преследуя одну цель – покорить, превратить Эльмеду в часть себя?
Та комната, где она последний раз виделась с Грольтом, а теперь встретилась с призраком Саннелора ничем не напоминала о недавнем присутствии здесь Великого мага. Никаких облачков под потолком, тряпок в углах и сырости на полу в ней не имелось. Многолетний слой пыли укрывал все равномерным слоем, словно никто сюда давным-давно не захаживал. Ладно – Саннелор и хранитель – призраки, Грольт – маг, материальные следы они оставлять не обязаны, но отпечатки ее ног еще недавно были здесь вполне отчетливыми. Все стерлось? Почему?
— Эх ты, Грольт, подлый изменник, так и не довели мы начатое до конца… — посетовала она.
— Еще не поздно, — послышался в ответ знакомый с характерной скрипучестью голос.
— Что?! — поразилась королева.
— Не поздно, говорю тебе!
Как же это? Лукавый маг сумел обмануть не только ее, но и Ниберлахский суд? Непогрешимый и безошибочный Ниберлахский суд? Эльмеда огляделась. Ее пронизывающий пространство взгляд вышел далеко за пределы коридора, в котором она стояла и бывшей детской комнаты. Она увидела и древние покои, оставленные позади, и действующие, полные жизни залы в заселенной части дворца, и даже окружающие замок Ольс сады и парки. Но Грольта нигде не было...

                Замысел Эренского князя

Ухватки у рыжебородого были настоящие, горские. И говорил он, употребляя обороты, нехарактерные для чужака. Ведь как ни учи другой язык, как ни привыкай к обычаям, а все равно чуткий наблюдатель заметит, что ты не этого поля ягода, что вырос на иной закваске. Князь, как ни старался обнаружить фальшь в поведении пришельца, как ни испытывал его, ничем не мог пробить родное, эренское естество, живущее в этом странном человеке.
Рыжебородый прибился к его свите сразу после исчезновения дзердена Акжи. Назвался Шушем и сумел завоевать доверие правителя неподдельной ненавистью к народному герою. В отличие от людей князя, рыжий отзывался об Акжи не только без почтения, но и без трепета, невольно сквозившего в голосах «очернителей» дзердена. Те всего лишь угождали повелителю, а Шуш не фальшивил - говорил, что думал – это было видно.
Страх Эренского князя ничуть не уменьшился после того, как неуязвимый пропал, нет, он возрос, поскольку властитель чувствовал себя все более неуютно. Он не сомневался, что Акжи лишь дал отсрочку, что он вернется и жестоко расправится с родом князей Эренских. Он не мог допустить того, что дзерден перестанет строить планы мести – слишком не по-горски это было, не вписывалось в представления о жизни.
Иногда выдуманная опасность застит разум человека настолько, что тот заболевает страхом и лелеет его, будто малое дитя, позволяя опасениям поработить все свои устремления. Именно такой недуг поразил владетеля Эрена. Он не спал ночами, да и в дневное время неожиданный шорох зачастую приводил его в полуобморочное состояние.
А Шуш впервые после изгнания из Больхго нашел понимание. Он рассказал историю своего ослепления, поведал о том, как неведомый целитель искушал его в арестантской башне, суля вернуть зрение, как он согласился и что из этого вышло. И князь поверил ему! Он публично повелел называть его не безликим и противоестественным именем - Шуш, а настоящим – Акжи! Он вернул Акжи самоуважение, и тот был готов ради нового хозяина на все.
У князя же не выходило из головы высказанное дзерденом пожелание отправиться в Надикс. А может, получится упредить возвращение злобного мстителя? Вот бы прикончить его там, подальше от Эрена! И правитель решил собрать остатки клана Джунк, разыскать лучших из следопытов, призвать самых отчаянных головорезов, и отправить на равнину отряд, не только готовый, но и способный выполнить его волю.

                Предупреждение из Эрена
 
Давно в благословенном Тинетоне не случалось заварушек. Что уж говорить о больших сражениях, так ведь и бунтов каких-нибудь завалящих, и тех никто не помнил! Изредка налетали пограбить окраины степняки ли лесовики, но улепетывали, лишь заслышав о приближении регулярного войска. Не так давно ходил, правда, упорный слух о скором вторжении орд из Ольса, возглавляемых жестоким и непобедимым Саннелором. Молва даже расползлась по стране, что не стоит, мол, сопротивляться, бесполезно это, что те, кто с оружием в руках встретит ольцев, потом в рабство со всеми сродниками попадут. А которые победителям рады будут, еще лучше заживут под новой рукой. Об этом и в армии заговорили, шатания начались, пораженчество распространилось: сказывалось отсутствие боевой закалки. Пришлось барону Зандаку Фарогсу, Верховному главнокомандующему силами королевства, характер проявить. Посыпались с плах головы разложенцев, укрепляя колеблющихся – и дисциплина в войсках подтянулась. Саннелор же так и не пришел, и на него, знать, укорот нашелся: погорел в каком-то пожарище.
А тут вдруг разбушевалась река. Пусть и не военных это дело, но тогда чье? Жрецов или ученых, что, по сути, одно и то же? Возможно. Но по любому, солдатикам тоже полезно встряхнуться. И в экспедицию к верховьям отправился воинский корпус во главе с самим главнокомандующим.
До предгорий добрались без приключений и разбили лагерь. Места здесь малообжитые, леса кругом дремучие. Самый раз задержаться, поохотиться всласть, но чувство долга было сильнее. Оставив главные силы на равнине, барон с небольшим отрядом направился вверх, к истокам. Для усложнения задачи Зандак велел своей команде спешиться и дальше двигаться без помощи четвероногих. Подъем был крут, но барон спуску не давал - как еще проверить боевой дух, коли биться не с кем? Потому шли споро.
С непривычки офицеры и солдаты натерли ноги, набили шишек и синяков, подрали амуницию, кто-то потерял флягу, другой щит, еще один остался без шлема, и к пятому дню марша воины представляли жалкое зрелище.
— Да, с такими, как вы, повоюешь! — распекал Зандак подчиненных на утреннем построении. — Распустились! Сопляки! Кашееды! Привыкли сидеть в казармах, жрать и ничего не делать! Я вас ходить научу! Вы до Эренского перевала бегом у меня, а после…
И тут обратил внимание на знаки, подаваемые одним из служак. Обернулся и увидел невдалеке отряд вооруженных горцев. Их было поболее двух десятков, они занимали выгодную позицию и, разумеется, были свежее. Вот что значит иметь в армии одних кашеедов!
«Противник, не прячась, подошел на дистанцию ближнего боя, а эти хоть бы почесались, — подумал барон. — Таким солдатам численное превосходство не дает никакого преимущества: перещелкают, как цыплят! Что ж, тем лучше, — решил Зандак, — пусть один–два останутся, так хоть бойцами их назвать можно будет».
— Луки натянуть! Мечи наголо! — закричал он. — К атаке изготовиться!
Затем положил ладонь на макушку и покосился сначала вправо, затем влево, вознося тем самым хвалу богу Стреону, дарителю счастья и пропитания, и прося его о ниспослании удачи в бою.
Враги скользнули за камни, но не все, двое остались на виду. Они подняли руки и замахали ими.
Из переговорщиков один был типичный горец, а второй неизвестного племени – с рыжей шевелюрой и такой же бородой.
Да, снова барону не повезло: драки не получилось. Зато отпала необходимость карабкаться дальше. Оказалось, в горах случилось резкое похолодание: что-то там, вроде, местные божества не поделили, а когда все растаяло, среди гор образовалось озеро, и из него потекла река. В общем, ничего сверхъестественного, обычный паводок, только несвоевременный. Долго ли продлится разлив, горцы, естественно, не знали. Да и кто на такой вопрос способен ответить? Может, месяц-два, а может быть – вечность.
Но – главное другое: встреченные горцы принесли тревожную новость. Они передали барону послание, из которого явствовало, что отряд сей направляется в Надикс с целью изловить преступника, задумавшего извести Эренского князя с чадами, но прежде намеревающегося расправиться здесь, на равнине, с королем Езепом и первым министром его двора. (Этот важный пост занимала родная сестра Зандака – герцогиня Южного Тинетона Низия Фарогс). Сведениями о намечающихся злоумышлениях с хозяином Эрена поделился сам вождь клана Джунк, в чьих словах сомневаться не приходится. И, поскольку у князя с его Благолепием Езепом III мирный договор, послы почтительнейше просят оказать им всемерную помощь в задержании опасного ниспровергателя устоев.
В дополнение ко всему горцы сообщили, что негодяй обладает недюжинными колдовскими способностями и уязвить его будет крайне сложно!
Барон поморщился оттого, что поход, изначально представлявшийся путешествием, не лишенным романтического духа, так неожиданно и неинтересно завершился, но к информации отнесся серьезно. Было видно, что горцы не врали, тем паче, что предупреждение исходило от Джунка.
Ясно, что сильные мира сего всегда притягивают к собственным персонам опасность одним только фактом своего существования, но чем все-таки объяснить возникновение этого заговора? Кому оно надо? А не Ольсу ли? Не вышло под предводительством Саннелора, так может быть без него решили напасть? А прежде ослабить соперника? Но эренцы знали лишь то, что зреет покушение, причины им были неведомы. И это, как ни странно, настораживало еще больше. Все же на секунду Зандак допустил, что все эти речи – надувательство. Но зачем горцам отправляться в Тинетон с ложной вестью? Какая выгода? Барон осторожно поинтересовался, не желают ли гости вознаграждения за оповещение, но те горячо и искренне отказались, подтвердив единственную просьбу - оказать содействие. Шкурных интересов у них не было, значит, правда?
Главнокомандующий заволновался: он был кровно заинтересован в сохранении жизни монарха, равно как и сестры. Кем бы он без них был? Заштатным малопоместным дворянчиком? А кем он станет, если… если Низия погибнет или Езеп? Известно кем - изгнанником. А то и вслед за ними отправится, что более вероятно. И барон дал обещание и себе, и горцам - придать делу статус государственной важности и уделить максимум внимания.
А внизу, у подошвы Бернойских гор, там, где молодая река бурным потоком вырывалась на равнину и, немного поумерив свой бег, растекалась среди лесов и лугов, его ждала не намеченная заранее охота, а новая забота - посыльный от короля с требованием немедленно скакать в Надикс. О боги, неужели покушение уже состоялось? — всполошился барон Фарогс. Он приказал выдать горцам лучших лошадей и поспешил в столицу.

                Возвращение Эльмеды
 
Сомнения в том, что лукавый маг смог обмануть не только ее, но и непогрешимый и безошибочный Ниберлахский суд, развеялись быстро. Эльмеда безрезультатно искала колдуна вокруг себя, просмотрела и ближние и дальние земли, но стоило направить внимание в место, о котором на время позабыла - и все встало на свои места. Старый чародей умудрился разговориться из собственного богатого внутреннего мира королевы. Разобравшись в чем дело, она просто цыкнула на бывшего ольского придворного мага, и тот замолк.
— И еще, — добавила Эльмеда, — чтоб я тебя никогда не слышала, пока сама не спрошу, ясно?
— Да, — угрюмо ответил маг.
Вмешательство Грольта напомнило о главном деле – преследовании убийцы Саннелора. Она побывала в усыпальницах всех прародителей мужа и встретила его самого. Потрясения, испытанные там, никак не хотели отпустить ее. Погруженные в забвение тронные залы удручали. И не столько запустелым видом или жалким состоянием бывших монархов, превратившихся в бесплотные измученные создания, но незримой атмосферой, витающей в этих покоях. Каждый король настолько же безустанно, насколько безнадежно тянул вокруг себя щупальца, ищущие воспоминания о нем, он плел из них сети, в которые никто не попадался, он напоминал паука, умирающего в засаде от голода и знающего, что добычи не будет, но до конца не умеющего поверить в это. Безумная жажда восстановления памяти о себе ощущалась в каждой частице застоявшегося воздуха, в каждой отдельной пылинке из толстых одеял праха, что укрывали драгоценности и утварь. Попади сюда обычный человек, он действительно тут же превратился бы в такой же точно прах под влиянием постоянно просеивающих, обыскивающих пустоту сил. Они высосали бы его в считанные мгновения, поскольку этим неуемным самодержцам нужны были толпы и толпы поклоняющихся и преклоняющихся, нужны были почитание и возвеличивание куда больше, чем во времена, когда они царили, - поняла Эльмеда. И если бы такое сбылось, если допустить к любому из них людей, вдруг вспомнивших какого-нибудь из государей, то каждый из многолетних узников небытия превратился бы в псевдобожество, поскольку стать человеком для него уже невозможно. И псевдобог этот был бы ужасен, ибо единственное, чего он бы требовал - нет, вырывал, выдирал, вытрясал, вымучивал из умов, из глоток и из деяний своих подданных, было бы непомерное, раздутое до непредставимых размеров внимание к его персоне.
Да, мудра ты, Оис, разрушающая память людскую, Оис – спасительница!

После того, как Эльмеда села в карету, сопровождаемую Слугами Свитка, она так ни разу и не вспоминала об обязанностях перед страной. По простой причине: она верила своим вновь обретенным чувствам, которые говорили, что с сыном ничего плохого не происходит и в королевстве спокойно. И все-таки, негоже надолго оставлять трон. Да, прежде чем отправиться дальше, надо показаться, порадовать двор. Они, наверное, истосковались по повелительнице. И потом - найти и покарать убийцу!
А двор с королевой простился. Сразу после ее отбытия. На этот раз окончательно. Не было ни единого человека, кто всерьез полагал, будто Эльмеда может вернуться. Разве хоть один маг, отправленный в Атран, заявил о себе впоследствии? Нет, всем прекрасно известно, что их там сжигают, как дрова в печи, а сожженное полено снова деревом не становится. Убиенный Саннелор стал призраком, а его супруга превратилась в пшик, в пепел и струйку дыма. И вообще, считали многие, династию Сияющих пора уже переселить в свитки, упаковать в манускрипты и схоронить в библиотеке. Конечно, оставался наследный принц, малое несмышленое дите. Ну и что? Да, Члены Державного Совета, назначенные королевой, пока еще удерживали власть в руках. Но их правление служило не более чем ширмой для подспудных течений, для новых политических союзов, готовящихся в недалеком будущем навязать стране свою волю. Наследник оставался в живых лишь потому, что свежи были воспоминания о его чудесном спасении. И все чаяния властолюбцев вились пока вокруг вожделенного поста регента. Ведь дети есть дети. Склонны они ко всяческим хворям, падениям, отравлениям, и, вообще, отличаются непреодолимой тягой к весьма рискованным для жизни затеям.
В этот день в новом зале Державного Совета собрались важнейшие люди королевства. Ближайшие покои и коридоры заняли многочисленные сторонники трех наиболее влиятельных партий, готовых взвалить на свои плечи нелегкое бремя государственной власти. Иллюзия, что процесс избрания регента завершится мирно, еще сохранялась, оружие, скрытое плащами, не выпячивалось, и между членами разных группировок завязывались порой вполне мирные беседы с взаимными уверениями в вечной дружбе. Но взгляды, которыми исподволь обменивались учтивые собеседники, способны были нагнать страху на самых лютых хищников.   
На королеву, вышедшую прямо из стены, в первые секунды никто не отреагировал. Погруженным в напряженное ожидание кавалерам было сейчас не до прекрасного пола, и появившаяся в поле зрения юбка никого не заинтересовала: бывают моменты, когда настоящим мужчинам совсем нет дела до дам. А когда осознали, кто перед ними - остолбенели - никто не посмел ни рта раскрыть, ни даже поклониться! Между тем каблучки приведения явственно постукивали по полу, юбки шуршали. Вот тебе пепел и струйки дыма!
Уже в который раз Эльмеда поразила двор до икоты. При виде сожженной колдуньи, представшей живой и невредимой, сановники буквально почувствовали, как пол уходит из-под ног. Слабая надежда, что перед ними все же призрак, быстро развеялась. Королева заняла место на пустующем троне и поздоровалась нормальным человеческим голосом. Ответом было молчание. Она оглядела присутствующих и легко проникла в чаяния каждого, сердца придворных открылись ей, будто зачитанные до дыр книги. Эльмеда улыбнулась и спросила:
— Не ждали, дорогие мои?
А когда заметила прошедшее по залу волнение, выдавшее почти нестерпимое желание унести подальше ноги, негромко приказала:
— Всем стоять!
И продолжила:
— Вы совершили обычную человеческую ошибку - поспешили. Поторопились с выводами. А я не говорила, что собираюсь исчезнуть навсегда. Я всего лишь хотела посетить расположенную в Атране Ниберлахскую пещеру. Совершить путешествие туда. И обратно. Посмотреть на тот самый костер. Но вот я и вернулась. Чтобы уменьшить количество пересудов сразу скажу, что тем костром я не только любовалась, я в нем горела, и сгорела, наверное. Но не вся, как вы видите. Дальше объяснять не буду – все равно, не поймете.
Но ее слова не пробили столбняк, поразивший придворных, тогда Эльмеда удрученно покачала головой:
— Что, неужели не рады? А я так надеялась на теплую встречу…
И это простое сетование подкосило вельмож. Один за другим они повалились на пол и со стонами и неясными причитаниями поползли к ногам законной правительницы.
Этот день в истории Ольса навсегда сохранился как ползучее шествие, потому что весь цвет королевства в сопровождении жен, оруженосцев и слуг как был на четвереньках, так и прошествовал в таком виде от дворца до городских ворот и обратно по нескольким, расходившимся от замка веером улицам. Все три партии, воинственно претендовавшие на власть, в полном составе до блеска протерли мостовые своими одеждами, что в итоге вполне примирило их.
Успокоив таким образом бурление в умах властолюбцев (не бельцеконом же их поить, в самом деле?), Эльмеда на несколько дней озаботилась проблемами страны. Она понимала, управление – кропотливый каждодневный труд, и разрешить наскоками большинство вопросов нельзя, но вынуждена была так поступать. Пока – успокаивала она себя. Иного выхода все равно не было - ее звал долг. Наскоро обсудив наиболее злободневные проблемы, она определила для себя, что хватит распыляться - надо поставить точку в деле убийцы короля. Все остальное – потом. Окончательно придя к этой мысли, королева опять не посчиталась с людьми и исчезла у них прямо на глазах. Вот только что Эльмеда сидела на троне, миг – и нет ее! Многим показалось, будто легкий ветерок прошелестел в зале, а другие вообще ничего не ощутили. Но ни первые, ни вторые никак не выразили своих чувств, лишь вытаращенные глаза да несколько секунд гробового молчания – это было все, что позволили себе придворные. Эксцентричные манеры властительницы становились обыденностью ольского двора.

                Кто такой Собиратель?

Ощущение свободного парения ничуть не напоминало впечатление от полета по следу сукокрыса, предпринятого под руководством Грольта. Тогда было ужасно, а теперь легко и радостно. Так птенец, впервые вывалившийся из гнезда, испытывает лишь тошнотворный страх, а оперившись, снисходительно поглядывает на неуклюжее барахтанье в воздухе нелепых комочков, позабыв, что это его младшие братья. Вот и Эльмеда перестала сомневаться в своих способностях. Сначала она направилась было к приюту на Гистиевой дороге, где встретила Илюма, насыщающего утробу сукокрыса, но изменила решение.
«…и она отнимет у него удачу - первая точка! И она отнимет у него счастье – вторая точка! И будет это на века – третья точка!..» — вспомнился ей тонкий звенящий голосок. Что же это за заклинание? Чье оно? Настала пора выяснить.
А получится пронизать столетие? И удастся ли двигаться не по следу, а как она захочет?
Королева резко сменила курс и устремилась вспять по времени. Да, вот где надо искать корень зла! Интересно, почему Грольт поступил иначе?
Как же удобно и просто общаться с тем, кто полностью подчинен тебе и даже заключен внутри. Маг ответил, что положился на опыт, и тот подсказал направление для наилучшего приложения сил.
— Выходит, ты ошибался? — уточнила Эльмеда.
— Не исключено…
— И это была не последняя твоя ошибка.
— Вот уж это верно, — покорно согласился Грольт и добавил, - я никогда не мог так, как ты.
 Эльмеда скользила над тысячами, десятками тысяч, а, может быть, миллионами миллионов следов, оставленных отдельными людьми и животными, селами, городами и странами. Она летела над оставившими оттиски в истории великими походами, битвами и переселениями народов. Она видела тщету радений сильных и слабых, всегда имеющих один и тот же конец, но не задумывалась над этим. Королеву влекла лишь одна точка на карте прошлого – деревенька, замершая в страхе перед неизбежностью, маленькое людское поселение в отчаянии ожидающее прихода войны.
— Когда я пробиваю черточку, то говорю: вот это - стрела, она попадет во врага! И она отнимет у него удачу - первая точка! И она отнимет у него счастье – вторая точка! И будет это на века – третья точка!
Тонкий звенящий мальчишеский голосок раздавался под низкими сводами небольшого помещения, заполненного непривычными запахами. Эльмеда осмотрелась и поняла, что находится в кузне. Она стояла рядом со стариком, внимательно слушавшим мальчонку, в окружении еще нескольких подростков, но королеву никто не видел. На верстаке кучками лежали наконечники для стрел, и крайняя состояла из тех самых - меченных!
Как просто было бы пролететь еще немного назад, до того, как малец начнет произносить наговор, и опустить на его темя вон тот молот. Одного удара хватило бы, — подумала Эльмеда. Увы, проникнуть назад можно, и нетрудно возвратиться в настоящее, а вот совершить действие в прошлом не под силу даже Энгу! Ведь все уже свершилось!
Королева проникла во внутренний мир мальчика, и он оказался прост и чист: обыкновенный ребенок, не имеющий склонности к магии. Говорил искренне и убежденно. Ну и что с того? Мало ли кто что болтает? Мир–то от этого не рушится! Странно! Она копнула глубже и натолкнулась на свет истинного таланта.
Вот где кроется источник силы этих слов! Деревенскому пареньку суждено стать редчайшим умельцем, имя которого сохранится в веках! Но это - потом. А пока он – дите, и его пожелания – ничто. Так, что же…
Ах, вот в чем дело! Старый кузнец почувствовал нераскрывшийся еще дар и истово, как в пророчество, поверил в слова ученика. Как все сложилось, как сплелось! Вышло, что безусловная вера пусть одного, но мудрого и опытного человека, сообщила словам талантливого ребенка свойства неукоснительного предначертания. А это тоже своего рода... магия. Ох, как сильно получилось, однако!  Эх, ты, старик… и на твою седую голову молота нет …
— … тебя зовут, э-э-э …
— Церн.
— Да, верно… Церн. Звонкое у тебя имя. Це-р-н - похоже на удар металла о металл. Так можно назвать и кузнеца, и воина. А ты кем хочешь стать?..
— Вот его имя – Церн. Не так и сложно было узнать.
— Теперь ты его знаешь, Грольт. Ну и что оно дало бы тебе, это имя?
— Всегда полезно знать имя того, с кем борешься.
— Узнал. И что, ты можешь что-то предложить?
— Пока не знаю…
— Ты стал каким-то нерешительным, Великий маг.
— Во всем этом надо разбираться. Я не думал, что будет так сложно.
— Сложно? Да, не просто…
— И преследуем мы ведь не Церна…
— Нет? Не его… погоди–ка, погоди…
Да, а мальчику-то… не суждено было стать мастером - тут же понимает Эльмеда. Вот как вьется и тут же рвется нить судьбы!
Вместе с работниками она выходит на ночную дорогу. Тишина, слышен только шорох от усталых и оттого неторопливых шагов. Вверху - узкий лунный серп и крупные блестки звезд, впереди - пляшущие огоньки. И…
… и нарастающий топот копыт. Ратник, примериваясь, сдерживает хрипящего от бега коня…
Эльмеда видит лицо мальчишки в последние его мгновения – бьющийся в глазах ужас, дрожащие на веках слезы, но при этом - твердая линия губ и задранный вверх подбородок. Смельчак!
…взметается меч и… рубит наотмашь! Что-то пытается крикнуть умирающий рядом старый кузнец…
Вот, значит, откуда наконечники, вот почему они такие. Кроме всего прочего, слова наговора были последним - предсмертным желанием мальчишки! Боги снисходительны к последним просьбам, к последней крови. Столько сил сошлось в одной точке! Но разгадки все равно нет. Кто выполнял произнесенный ребенком приговор? Тот, кого преследовал созданный Грольтом сукокрыс? Или же тот, по чьим следам шел «убийца Саннелора»? Ведь стрела поразила короля задолго до гибели! Выходит, маг двигался по неправильному пути? И чего ему не хватило - сил или… или желания?
— Нет, я гнался за убийцей и боролся по-настоящему, но не смог…
Это похоже на правду. Не разобрался? Или убийца путает следы – сначала пускает в ход наконечник, а потом, спустя время, добивает?
— Именно так он и поступает, — подтвердил мысли Эльмеды Грольт, — он хитер и коварен.
Ну, что ж, вернемся к Илюму. Ра-а-з!
Уфф! Неужели можно иметь такой аппетит? Его даже зверским не назовешь – нет зверей, способных так жрать! Он – сверхъестественный. И - мерзкий. Премерзкосверхъестественный! Особенно в исполнении главного королевского советника. Но вот насытившийся монстр выспался и движется дальше. Вот попадается в простую ловушку – Эльмеда хорошо запомнила паука в горле. Вот Оал, посланник Грольта догоняет убийцу, обрушивает на него небесные силы, повергает наземь, еще чуть-чуть - и враг будет уничтожен. Но Оала рвет изнутри ярость зверя наказующего. И – они проиграли.
— Зверь наказующий – что это?
— Магическое оружие, направленное исключительно против магов, — проскрипел Грольт. — Природа этого явления мне неизвестна. Одно могу сказать – я лично не знаю ничего худшего... у него сильная поддержка.
— Сильнее тебя?
— Сильнее, да… так что вся надежда у тебя - на саму себя…
Да, врагу помогают. А, вот посмотрим!
Ничего неясно, Эльмеда, как ни старалась, не способна была различить фигуру: что-то расплывчатое. Какое-то помещение, пещера – не пещера… Вообще все воспринималось, словно в облаке густого тумана. Доходили лишь обрывки образов и звуков. Какая-то очень сильная и непонятная магия.
— Грольт, что это такое?
— Это не магия. С ним общается какое-то очень древнее создание, возможно, кто-то из вечных богов…
— Вот как!
Так, так… называют его - Собирателем. И что же он собирает? Ему напоминают о древней магии, что-то вручают. Говорят о танце, которому он должен научиться, чтобы противостоять Уэху. Уэх? Дух гор? Он-то причем? Какой-то необычный должен быть танец! Интересно! Враг - явно не человек, он способен менять личины. Был рыжим охотником, и вот – стал настоящим горцем!..
И тут словно черным по глазам мазнули! Эльмеде показалось, что она ослепла и оглохла. Вынырнув в настоящем, она какое-то время ничего не видела и не слышала, но потом взор начал проясняться и слух восстановился.
— Что это было? Что… — воскликнула королева.
— Тебя заметили, — сообщил Грольт, — и отгородились. Не все, видишь ли, любят, когда за ними подглядывают. С тобой еще мягко обошлись. Просто отмахнулись... или что-то в тебе почувствовали и решили не связываться...
— Ты о чем?
— О причинах своей ошибки… с тобой.
— Да, не повезло тебе…
— Нет, не в этом дело. Есть в тебе что-то непонятное… но очень мощное. Непреодолимое.
— Я испугалась, что потеряю зрение и слух!
— Ты? Ты едва ли что-то способна потерять… но впредь будь осторожней.

                Хлопоты барона Фарогса

На вопрос Зандака, спокойно ли во дворце и в городе, дежурный офицер коротко доложил, что никаких особых происшествий на вверенной территории не случилось, за исключением нескольких казней, совершенных по высочайшему повелению.
— Казней?!
— Да, Ваше Могущество. Нескольких пажей и монахов казнили.
— Вот как! И за что же?
— То ведомо лишь Его Благолепию.
— Может быть, они покушались на Него?
— О покушениях мне ничего не известно.
— Как это?! Не было покушений?
— Не было, Ваше Могущество.
— Значит, в остальном все в порядке?
— Да, Ваше Могущество.
— Ну, то-то, хвала Стреону.
Бросив поводья конюху, барон положил ладонь на макушку и покосился сначала вправо, затем влево, вознося тем самым хвалу дарителю счастья и пропитания Стреону за то, что никаких посягательств на порядок в королевстве в его отсутствие не случилось.
— Его Благолепие ждет Ваше Могущество и готов принять немедленно и без церемоний в том виде, в котором вы прибудете, — застыл в поклоне главный церемониймейстер двора. Его всегда напомаженное и нарумяненное маскообразное лицо не способно было выражать эмоции, но глаза смотрели как никогда напряженно.
— Я готов, — ответил барон.
«Если этот павлин самолично встречает меня, да еще с таким убийственным взглядом, значит, стряслось что-то очень и очень неприятное. Выходит, не все здесь гладко. Или же повод для казней очень серьезный, например, открывшийся заговор. Или же у Его Благолепия случился очередной приступ блажи, полностью затмивший все прежние художества», — подумал главнокомандующий.
 
— … и никто не может доставить Нам ее! — плаксиво причитал Езеп, — и эпистолы Наши не доходят до сердца ее! и исходим Мы горькой тоской и досадой! и катятся с плах головы лучших пажей Нашего двора, а она не внемлет! И головы монахов покатились уже! Ты представляешь – монахов, слуг божьих! Трех монахов уже лишили голов! Но она не внемлет! Во всех храмах молят богов о ее возвращении! Но твоя сестра не внемлет! Да, твоя сестра! Душу Нашу истощает твоя сестра, подобно коварным Грифам, выпившим глаза у обманутого ими Ферсина, моего предка! Помнишь эту легенду?
— Да!
— Эх! — Король соскочил с украшенного перламутровыми инкрустациями ложа, засеменил перед нависающим над ним главнокомандующим взад-вперед и продолжил еще отчаяннее и жалостливее:
— И море штормит, словно тоже в заговоре против Нас! и обжигает Наш разум лютая тоска! а ты – единственная теперь надежда опаленной души Нашей! Отправляйся немедленно, отринув сон и отдых! Ты слышишь? Ни секунды более на земле!
Барон, пропахший конским и собственным потом, весь в дорожной пыли, кивал на каждый выкрик монарха, выражая полное согласие со словами повелителя. Дождавшись окончания лирических излияний, он лишь коротко, по-военному, спросил:
— Разрешите отправиться, Ваше Благолепие?
— Немедленно! — взвизгнул Езеп. — Немедленно! И без нее, без Нашей ненаглядной Низии, без бутона судьбы Нашей не возвращайся! Ты понял?
— Да, Ваше Благолепие!
— Нет, ты понял? Отвечаешь мне за сестру свою! Головой отвечаешь! Ты понял? В надвратной башне ждет тебя лучший Наш палач с помощниками! Помни об этом, барон! Помни!
Единственное, что позволил себе сделать Зандак Фарогс перед тем, как отправиться в гавань - отдать два распоряжения.
Первое было о розыске некоего злоумышленника. Он велел разослать по всем закоулкам Надикса двадцать два отряда переодетых солдат, в каждый направив по одному горцу, поскольку те знали преступника в лицо. Им предписывалось не задержание негодяя, а лишь оповещение о местопребывании оного и слежка. А рыжего и второго участника переговоров командующий оставил при дворцовой охране. Никакой незнакомец не должен был приблизиться к королевским покоям без того, чтобы его не осмотрели эренские гости. Второй приказ повелевал немедленно оповестить Его Священство Верховного жреца объединенного культа Доренлона и Стреона о появлении в городе сильнейшего черного мага, имеющего целью обезглавить трон.
Всяческих колдунов и чудодеев барон не любил. Он не понимал, как все эти фокусы у них выходят, а все, что было недоступно его разуму, да к тому же еще и пахло таинственным, внушало Зандаку безотчетный страх. Потому всевозможные контакты с мистическими персонажами он всегда перекладывал на Его Святейшество.
Выполнив, таким образом, свой долг, главнокомандующий, даже не перекусив, вскочил на поданного ему свежего жеребца и поспешил в гавань.
Взойдя на мол, Зандак велел зачерпнуть ковш морской воды, прополоскал ею рот и выплюнул обратно в море, таким образом, испросив соизволения Доренлона на плаванье. Барон всегда отличался крайней набожностью. Подобным же образом поступили и его сопровождающие.
Бушевавший с утра шторм недавно унялся, и вода синела, расстилаясь шелковым покрывалом. Словно заманивала. Но милостивым оказался на сей раз морской бог: галера мчалась по волнам стремительно, словно посланное умелой рукой копье. Зандак Фарогс стоял на носу судна и сверлил пространство перед собой тяжелым взглядом. Суровые складки бороздили его лоб. «Почему же Низия не желает возвращаться? Почему она упорствует? В чем причина столь резкой перемены в ее поведении? Ведь она всегда тяготилась каждой минутой, проведенной в бездействии, а тем паче на одном месте! Что с ней могло случиться? Неужели я опоздал, и сестру околдовали или отравили медленным ядом? Да и застану ли я Низию в живых?» — не отпускали его тревожные мысли.

                Исследование Собирателя

Опасность подстерегает на каждом шагу, — поняла Эльмеда после эпизода временной потери зрения и слуха, но решимость идти до конца нисколько не поколебалась. Она узнала много интересного, но более всего ее озадачил танец, что должен освоить ее враг. Что же это за танец, если он годится для борьбы с Ледяным Уэхом?
— Танец – один из немногих истинных даров, — без спроса встрял Грольт, — настоящий танец – божественный дар.
— Я позволила тебе высказаться?
— Нет… я хотел…
— Ладно, говори.
— Настоящим Танцем овладеть почти невозможно. Богам он не нужен, а для прочих недоступен, слишком больших усилий требует для постижения. Но если кто сумеет…
— То…
— Он становится неуязвимым, или почти неуязвимым.
— Почти или…
— Не знаю.
— Так что же это – Танец?
— Можно сказать так: есть законы природы, установленные Энгом и другими богами, а тот, кто освоил Танец, сам становится таким законом.
— Как же можно стать законом природы? Что-то ты выдумываешь.
— Ну, тогда так: это особое состояние, которое понять можно только изнутри. Мне, например, это недоступно.
— Вот как! А этот Собиратель… но ты, разумеется, не знаешь, выйдет ли у него, сможет ли он научиться…
— Не знаю.
— А мне кажется – выйдет… как это ни прискорбно для нас…

Опасно – не опасно, а все-таки необходимо проследить дальнейший путь убийцы, по возможности, ничего не упуская. Вдруг найдется какая-нибудь зацепка?
Так, так, так… а вот и конец сукокрыса. Уж это событие Эльмеда запомнила на всю оставшуюся жизнь... или не жизнь? Если бы не своевременный глоток бельцекона, то… да, оберег ее тогда Грольт. Конечно - для себя старался. Опаленная горящей смолой, гибнет белая собака, и вместе с ней Илюм и крысы. Ловко же с ними разделались! Без всякой магии. А Оал так слаб, что даже дождика приличного не организовал! Итак, Грольт окончательно посрамлен. Все, что ему остается теперь, так это попытаться завладеть силами своей подопечной…
— У тебя есть совесть, Грольт?
— Присуще ли мне чувство, дающее право отличать добро от зла? Я знаю одно – нет ни зла, ни добра. Есть разные взгляды на суть явлений. И ни у кого нет такого окончательного права – судить, что есть хорошо, а что - плохо.
— Слишком выспренно для искреннего ответа! Ты никогда не сожалеешь о содеянном?
— Сожалеть?!
— Тебе никогда не хочется вернуть события обратно и что-то переделать?
— Для меня это недоступно, а, значит, бессмысленно.
— Ладно, бывший Великий маг, давай отправимся дальше...
 Собиратель… вот почему он так зовется! Он собирает наконечники от стрел, вышедшие из рук паренька по имени Церн! И при этом убивает, вернее, добивает тех, кто был прежде ранен такой стрелой. Старейшина кузнецов говорил, что раненое животное само приходит к охотнику и тот с легкостью приканчивает его! А про людей - не разузнал. Так вот что происходит с людьми: их тоже умерщвляют. Так Эльмеда и предполагала. Но зачем все это Собирателю? Раб он своего занятия или же коварный злодей? Раб, конечно. Но кто стоит за ним?
Так, так, так… а вот здесь без магии не обходится. Какие своеобразные приемы! Какие изыски – детский плач, скорпионы, являющиеся из завядших цветов! Да еще крылатые!
Вот Собиратель снимает наконечник с груди зарезанного им в пещере человека. Он точно такой же, этот кусочек металла, каким был ранен ее супруг. Да, и на Саннелоре после убийства ведь не оказалось наконечника! А при жизни король никак не желал расставаться с ним! Зачем все-таки Собирателю наконечники? Для обмена на что-то? А, может быть, наконечник один-единственный? Переходит от обреченного к обреченному?! Отбирается у одного, чтобы ранить другого? Недаром старейшина кузнецов не нашел ни одного! Сколько же зла еще принесет Собиратель! Да, его уничтожение воистину благое дело!

                Условие Доренлона

 Мягкий шелк с легким зеленоватым отливом, заметным в верхушках волн, слабо покачивался перед ним. Серо-зеленые и черные крабики суетились в песке, пожиная плоды, принесенные недавним штормом. Маленькие мушки, тонко жужжа, разбирались в свежевыброшенных пучках водорослей и невзрачные жучки копошились в гуще травы, норовя ухватить свою часть добычи.
Только что Неточное море выплеснуло его на сушу, заключив предварительно в рокочущую гору воды, стремительно несущуюся на берег, шмякнуло немилосердно о валун, так, что камень едва надвое не развалился. И вот – разлеглось в полнейшем благодушии. Издевается.
Собиратель сидел на прибрежной гальке, разглядывая недоступный ему остров и военную галеру, подобно чайке летящую по чистой синеве в нужном ему направлении. И только у его ног прибой, накатывая на берег, изменял цвет - он обретал коричневато-мутный оттенок, и пена шипела зло.
А ведь он почти доплыл до Южного замка. Оставалось рукой подать, и показалось, что Доренлон, наконец, смирился с новичком, принесшим ему обильные речные воды. Но не тут-то было! За ним следили, его подстерегали! Какое коварство: страшной силы удар, оплеуха наглому татю со всего маха! Возникший из глубины вал подкинул Собирателя высоко вверх и отбросил одним могучим ударом от острова. Морской бог носил и носил по волнам духа реки, мотал и швырял по лагуне, а потом, наигравшись, вышвырнул, точно щепку, на берег.
— Эй, Доренлон, — воззвал к нему Собиратель, — мне нужен мир с тобой! Последняя неприкаянная душа осталась! Освободив ее, я искуплю одну старую ошибку. И буду отпущен. Мне нужно попасть в Южный замок. Хочешь, я развеселю тебя? Хочешь, я станцую на твоих волнах? Позволь мне догнать вон ту галеру!
Коричневато-серый столб воды забурлил перед ним.
— Не кичись своим Танцем, незваный гость. Для богов твой Танец - ничто. А если желаешь моего расположения, завоюй его!
— Как?!
— Как и хотел - развесели меня!
— Но как?
— Сам, сам, сам…  догадайся, догадайся, догадайся… сам, сам, сам… — заплескалась пена, с негромким шелестом обтекая лежащую у его ног россыпь гальки.

                По следу Собирателя

Перед внутренним видением Эльмеды все яснее проступал зловещий образ Собирателя. Его путь рисовался королеве дорогой жестокого и кровавого чудовища. Даже отвратительный сукокрыс, отталкивающий и зловредный монстр (и как она могла быть частью его натуры? – вот уж Грольт попутал!), поблек в сравнении с хладнокровным убийцей.
Но то, что произошло с Собирателем дальше, способно было повергнуть в шок самое смелое воображение! Он разгневал ледяного Уэха и попал в ловушку, из которой не было выхода. Но он сумел выйти – выйти невредимым! Он призвал на помощь огненную криунауру - служительницу Вэлэха, мрачного духа недр! Огромная каменная башня, заполненная льдом от пола до потолка и заваленная толстым снежным пластом, рассыпалась под его натиском, будто детский шалаш из хвороста! Невероятно!
На месте всех этих невообразимых событий образовалось озеро. И из него вытекла река! И не просто озеро и река появились там, а озеро и река, порожденные им! Ей вспомнился ужас Ниберлахского костра, вспомнилось собственное отчаяние, и вспомнилось несомая легкость, что охватила ее после испытания. Успешно пройденного испытания. Я прошла проверку огнем, а он – льдом! Мы – чем-то похожи? И кем же он стал? Уж не богом ли? Можно ли бороться с ним после всего этого?
Но ведь и она, Эльмеда, тоже добилась невозможного. Каково это - сгореть в огне дотла и остаться после этого целой и невредимой? И даже сделать приобретение - включить в себя целого Великого мага? И затем – разгадать тайну знамения, на что не способны были поколения монархов! И – суметь вернуть человеку утраченную память! И – увидеть богиню смерти и остаться собой! И еще - подарить упокоение тысячам и тысячам давно погибших воинов! Во все это поверить нельзя! Так почему ей не сразиться с подлым убийцей, кем бы он ни был? Видят боги, справедливость на ее стороне!
Река, истоком которой стали деяния ненавистного Собирателя, все расширялась и расширялась, собирая приточные воды ручьев и речушек, она сбежала с гор и растеклась по просторам Тинетона. Не этой ли равниной намеревался пройти Саннелор во главе своей непобедимой армии? Не он ли мечтал омыть свои ноги в волнах Неточного моря? А теперь мощный поток, обязанный своим происхождением убийце короля, исполнил его желание – достиг моря. Какая злая ирония!
Эльмеда проскользила вдоль реки до того места, где возводился новый мост, и увидела, что след здесь поворачивает и направляется в сторону столицы этой страны – города Надикс. Собиратель был там.
 
                Шулер Легст

Для богов Танец ничто. Но не для людей, и не для чешуек, вырезанных из панциря большого морского рака. Одна сторона у них черная, а другая – красная, на обеих поверхностях изображены чудесные фигуры и знаки различных степеней достоинства. Формой они напоминают рыбью чешую, только очень крупную, потому и называются так. Служат же для игры, самой азартной на побережье Неточного моря.
Известнейший в Надиксе шулер, чья репутация была столь одиозной, что связывались с ним лишь новички, недостатка в которых, впрочем, не отмечалось, скучал в прибрежной таверне, маленькими глотками потягивая отдающий пряными травами слаборазбавленный гингленский ром – напиток истинных аристократов. И он имел полное право баловать себя этой восхитительной жидкостью, поскольку был сыном разорившегося в пух и прах графа. За титул Легст (так его звали) особенно не держался, а вот характер и пристрастия отца унаследовал в точности и до мелочей. С тем лишь отличием, что предка страсть к азартным играм сгубила, разорив дотла, а потомок преуспевал исключительно благодаря ей. Бывали, разумеется, и у него черные дни, но не по причине проигрышей, а вопреки им - поражений он не знал. Всевозможные подозрения и даже обвинения в нечистоплотности - дело обычное в жизни любого удачливого игрока. А попробуй, докажи! Но не все умеренны и разумны, не все ограничиваются словами, отдельные грубияны и невежды по малейшему поводу готовы пустить в ход кулаки, а то и ножи, и даже кое-что подлинней! Из-за таких скандалистов уже больше года Легст прихрамывал на правую ногу, а левая рука не до конца разгибалась в локте. Хотя на его способностях и к игре, и к самозащите эти увечья не отражались.   
Стоял полдень, посетителей в зале сидело раз-два и обчелся, к тому же все были завсегдатаями. Эти Легста знали как облупленного. И ему ничего не оставалось, как позевывать, откинувшись на спинку кресла, и ждать вечера. Рано или поздно заплывет на огонек какой-нибудь наивный малек с тугим кошелем, какой-нибудь самонадеянный прожигатель жизни. Пока светло – вряд ли, а как стемнеет…
Но он появился раньше. Высокий горец в потрепанной и мятой одежде, явно переживающий не лучшие времена. Щеки покрыты многодневной щетиной, волосы взлохмачены. Платье, ладно сидящее и пошитое из дорогих материалов, сильно изношено. Видимо, спустился с гор в надежде обрести здесь маленькое счастье, ан не вышло. Настоящий неудачник. Все так, если не принимать во внимание великолепного оружия, висящего у него на поясе. Этот кинжал стоит целого состояния — моментально определил Легст — но до сих пор не продан! Значит, гордый неудачник не утратил еще надежды на возвращение лучших времен. Такие нередко уповают на фарт, на единственный момент, способный перевернуть судьбу с ног на голову, точнее, наоборот – поставить с головы на ноги. Легст хорошо знал подобных типов и любил помогать им. Он искренне считал: чем раньше такой человек утратит последние иллюзии, тем для него лучше. Займется делом – пойдет разгружать баркасы, сопьется или же отправится резать глотки в темных переулках, в общем, найдет свое призвание. Следует заметить, что еще какая-то мысль пронеслась в голове Легста при виде незнакомца, что-то настораживающее, но алчность победила. Игрок подобрался, как хищник, сидящий в засаде, однако внешне при этом ничуть не изменился.
Горец заказал недорогой обед, съел все до последней крошки и спросил дешевого светлого эля. Легст ждал почти час, потом подковылял к намеченной жертве и попытался разговорить парня. Но тот был угрюм, немногословность его граничила с неучтивостью, да что там – этот взгляд исподлобья, эти пренебрежительно кривящиеся губы – самая что ни на есть вызывающая грубость! Возмущение, охватившее шулера, никак не проявилось на тренированной физиономии, но мысль промелькнула: а не кликнуть ли пару местных хулиганов, не вывести ли невежу на задворки и не доказать ли тому, что два-три простых меча всегда длиннее одного кинжала, пусть и дорогого? Но тут же поморщился, устыдившись своих мыслей. Разве его это стиль – грязный грабеж? Одно дело – померяться силами с равным (как тот наивно полагает) соперником за столом, и совсем другое – зарезать какого-то недоучку. Так и самоуважения недолго лишиться.
Таверна между тем постепенно заполнялась. Подтянулся ассистент Легста - они познакомились пару недель назад, и партнерство не стало еще всеобщим достоянием. Смена подручных – тоже часть профессии игрока. А вот и прожигатели жизни – в зал ввалились три веселых расфуфыренных молодца, без сомнения, дети небедных отцов. Ловок же, бестия! — мысленно одобрил игрок действия младшего компаньона - тот уже сидел за одним столом с беспечными юнцами. Вино, закуски, тосты, шутки, смех и вот уже пятна чешуек заалели и зачернели на скатерти. Проходящего мимо Легста напарник ухватил за рукав, приглашая за стол. Тот отмахнулся, но вынужден был уступить настойчивым уговорам всей компании, готовой всерьез обидеться. Первый куш достался помощнику, затем по разу выиграл каждый из гуляк. И пошла настоящая игра, когда заведомым жертвам дают поначалу ощутить острый, как перец, и щемящий сердце, как поцелуй красотки, вкус фартового риска, а потом раздевают до нитки.
Наследники богатых состояний быстро лишились кошельков и поставили на кон сначала шляпы, украшенные перьями заморских пташек и пряжками с темными гранатами, затем перевязи, после них перстни, ножны и, наконец, мечи. Ничего оригинального в этом не было, примерно в таком порядке проигрываются все кавалеры с тем лишь отличием, что порой перед ножнами и мечами вставляют коней. Но эти прибыли в наемной карете. Потом настает очередь верхней одежды и сапог, а после расставания с обувью босые молодцы шлют домой записки на дощечках. Здесь игру лучше прекратить, потому как не каждый отец готов разделить готовность своего чада быть облапошенным. И вот – дошло до мечей.
Но тут обалдуи, видимо, от сильного расстройства, окончательно протрезвели, и отыграли поочередно ножны, перстни, перевязи, а затем шляпы и кошельки! Но на достигнутом не остановились, и уже Легсту с компаньоном пришлось выставлять на кон свои богатства в той же последовательности!
Голова шулера гудела, глаза покрылись красными прожилками, пальцы стали липкими: он никак не мог понять – что происходит?! Почему чешуйки, да не простые, а подточенные, с которыми он, как виртуозный музыкант с инструментом, мог проделывать что угодно, перестали быть послушны?
Он насквозь видел игру соперников, читал ее, словно знакомую вывеску над дверью постоялого двора: в незатейливой тактике молодых повес не было никакой, ну ни малейшей тайны. И все же тайна присутствовала! Она заключалась в неимоверном везении, раз за разом повторявшемся за этим столом! Легст сдавал, отчаянно шельмуя, уже не пытался замаскировать нечестные приемы, но неизбежно проигрывал!
Нет, вот сейчас, сейчас, наконец–то, удача повернется к нему! Не может же так продолжаться бесконечно! Вот… еще попытка… еще! Но он проигрывал и проигрывал! Лучший игрок Надикса продувался вчистую!
Когда дело дошло до записки, Легст дрожащей рукой нацарапал ее. А пока слуга бегал к стряпчему, чтобы оформить закладную на движимое и недвижимое имущество, графский потомок успел просадить все до нитки! Как некогда его отец!
Уронив голову на руки, шулер сидел за столом, поджав под себя босые ноги, и пытался найти точку опоры в этой жизни. Все… Нет - ВСЕ!!! - рухнуло. И что осталось – искать новое призвание? Разгружать баркасы с хромой ногой? Окончательно спиться? Идти вспарывать животы прохожим в закоулках?
— У тебя есть выход, — мягко прозвучало прямо над ухом.
Легст поднял лицо и увидел потрепанного горца, владельца красивого кинжала. Его рука непроизвольно схватила воздух там, где всегда находилась рукоять меча.
— Ты прав, меч длиннее кинжала, — усмехнулся «неудачник», — но и кинжал лучше, чем ничего. Ты согласен?
— Что ты несешь? Чего тебе надо?
— Мне? Самую малость. Я хочу, чтобы ты поставил точку в первой половине своей жизни.
— И для этого предлагаешь кинжал? Чтобы я сам…
— Нет. Ты меня плохо слушаешь. Я же сказал: в первой половине!
— Что–то я плохо соображаю…
— Это неудивительно. Я сказал: впереди у тебя вторая. Вторая часть жизни! Путь игрока окончен, везение покинуло тебя. Навсегда. Никакие уловки больше не помогут тебе.
— Откуда ты знаешь?!
— Давай проверим. Ставлю кинжал. Ты знаешь, сколько за него можно выручить?
— И что? Мне все равно нечем ответить…
— Ошибаешься, всегда есть чем ответить. Подумай.
— Да что тут думать? Что думать… А, вот ты о чем! Все-таки - жизнь. Мою жизнь, против этого, да? Больше у меня ничего не осталось. Жизнь против какой–то железяки? Благодетель поганый! Да кто ты такой, чтобы…
— Не горячись, не хочешь играть – не надо, понимаю – надоело за столько лет. Я ставлю кинжал против твоего добровольного согласия. Мне всего лишь нужно твое согласие, вот послушай…

                Болезнь Низии

Зандак застал сестру живой. Но не вполне здоровой. Разве можно назвать здравой женщину, готовую по собственной воле выброситься из окна третьего яруса на острые прибрежные камни? Барон в последний момент ухватил ее за край юбки. Как еще успел? И, благо, ткань оказалась крепкой. Низия немного побилась в его руках и затихла.
Но на взволнованные расспросы брата отвечала безучастным молчанием. Тогда Зандак прибег к лучшему из всех армейских лечебных средств – он влил в рот вяло сопротивляющейся дамы неразбавленного рома из походной фляги, а потом крепко, до красноты, растер ей уши.
Лечение пришлось повторить трижды, после чего Низия разрыдалась и стала отвечать на вопросы. Бессвязно и порой косноязычно, но она говорила! А то, как сообщили слуги, герцогиня Южного Тинетона не первый день объяснялась с окружающими исключительно вялыми движениями кистей рук из положения лежа. Таким же образом она принимала высокородных послов Езепа, а поскольку те испытывали перед первым министром двора великий пиетет, то, следуя ее примеру, переходили на язык жестов, то бишь грациозно откланивались и отбывали ни с чем.
Брату же своему Низия поведала, что сюда, в островной замок, она заплыла за какой–то мелочью - уже и не вспомнить, зачем–то поднялась на крепостную стену, посмотрела на море - и такая черная тоска на нее навалилась, что ноги подкосились. С той самой минуты чувствовала она себя настолько горько, что даже слезинки выдавить не могла, а единственной думой была мысль о самоубийстве, совершить которое мешала слабость, сковавшая не только язык, но и тело. И вот только сегодня смогла доползти до окна…
— Да, Стреон с Доренлоном, слава им, пока не отвернулись от нас… успел, — пробормотал Зандак.
«Что же случилось с моей бедовой сестрицей? — думал он, — болезнь, колдовство или медленный яд? Кто??? В любом случае, надо ее увозить. А разбираться будем на материке».
— Мы отправляемся к Езепу, — сообщил он, — Его Благолепие, да продлят боги Его дни до бесконечности, места себе не находит, лютует, скоро весь двор обезглавит от печали.
Низия осталась равнодушной к решению брата.
— Еще рома?
— Нет… не хочу. Уши болят, — отказалась она.
— Это хорошо! Постой, постой, а это что за безделушка? — удивился Зандак, заметив на шее сестры треугольной формы предмет, подвешенный на нитке, и потянулся к нему, — это что, такая новая подвеска?
— Не трогай, не дам! — неожиданно резко отстранилась Низия.
— Вот как! Когда я говорю, что Езеп рубит головы невинным, тебя это не волнует, а какую-то дрянь потрогать не позволяешь! Значит, побрякушка дороже жизни людей?! Откуда она у тебя?
— Здесь нашла. В спальне, в ящике комода…
— И чем же эта штука так ценна? По-моему - обыкновенный наконечник от стрелы, каких у любого солдата сотня, и никто из них украшений не делает, тем более женских. Или я что-то путаю?
— Да, наконечник. Я искала что-то, уже не помню, и порезалась им. Вот, видишь, — показала она раскрытую ладонь. От мизинца вверх тянулась царапина.
— Ну, а зачем ты его надела?   
— Не знаю… нравится…
— Ты же из окна готова выброситься, как тебе может что-то нравиться?!
— Не знаю…
— Ладно, собирайся.
— Не хочу.
— Что?! Может, еще порцию рома для бодрости? Или две?
— Нет… не надо…
— Ну, извини, дорогая герцогиня. Я дал обещание Его Благолепию!
Зандак присел на одно колено перед сидящей в кресле сестрой, ловко закинул ее на плечо и понес на корабль.

                Совет с Треджи

Собиратель легко одолел Грольта, да что Грольт! Уэх, и тот не справился с ним! Стоит ли вступать с таким противником в открытую схватку? Может быть, лучше подойти с неожиданной стороны? Нанести удар оттуда, откуда он не ждет? Эх, если бы знать его уязвимое место!
Эльмеда не стала поспешать в Надикс, она размышляла, совещалась с Грольтом, но удачного решения не находилось. Вот бы с Треджи посоветоваться, но он далеко, а времени терять не хотелось. И все-таки… все-таки Сновидец боевой маг, а вдруг у него есть рецепт? И Эльмеда представила себе гулкий коридор в задней части дворца Инервессов, дверь в чулан, старый сундук… и оказалась в нем!
Перед ней легко струился и переливался среди окружающей пустоты сгусток прозрачного холодного огня.
— А, это ты! Хороша ты стала, девочка! Была пригожа, а стала еще лучше!
— Да, это я, Треджи. Что означает твой комплимент?
— Какой чистый огонь! Редкий огонь! Ты очень сочно горишь! А-а, со стороны себя не видала? Погляди вот.
Рядом с синеватым полупрозрачным Сновидцем возникло красно-желтое яркое и высокое пламя, темные фиолетовые сполохи пробегали по нему снизу вверх и сверху вниз, а вершина колыхалась, словно от сильного ветра. В переплетениях пляшущих огненных струй смутно угадывалось лицо, то самое, мудрое и прекрасное, что впервые увидела она, когда девочкой висела над смертоносной водной стремниной.
— Это что? Кто…
— Ты.
— Вот это?! — поразилась Эльмеда.
— Да. Твой истинный облик. Это мое зеркало. Полюбуйся. Костер пещеры Ниберлах оставил в тебе глубокий след.
— Не слишком ли ярко? Так и сгореть недолго, тебе не кажется?
— Этот огонь вечен.
— Вечен?
— Конечно. Это самый чистый огонь.
— Почему?
— Все тебе надо вызнать. Это первородный огонь, он оттуда...
— Оттуда… Ты хочешь сказать, что это и есть тот самый пламень Оис?!
— Ты невероятно догадлива.
— Ошеломляющая новость… А как это у тебя получилось?
— Ох, женщина, женщина! Никогда не прочь полюбоваться своей внешностью, так? Особенно если она действительно хороша, так?
— Ну, хоть изредка. Надо же… знать себя.
— Это магическое зеркало. Вызывается несложным заклинанием, я научу тебя. Но ты ведь не для этого пришла?
— Я пришла посоветоваться с тобой, как с боевым магом. Вот, послушай.
И она рассказала все, что удалось узнать о Собирателе, убийце Саннелора.
— Не все белое, что кажется таковым, равно как и не все черное, что чернеет. Ты пока еще плохо знаешь его.
— Что ты имеешь в виду?
— Не ошибись. Вспомни, всегда ли помогали сукокрысу твои эмоции?
— Причем здесь сукокрыс и мои чувства?
— Все связано… да, все связано. А что сказать о вас? Тебе ближе огонь, а ему – вода. Что сильнее? Ничто, они равны. Все зависит от воли провидения, ты теперь знаешь это не хуже меня.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— Да.
— И - все? Но есть же какие-то способы у вас, боевых магов?
— Боевые приемы? Если хочешь ближе узнать своего врага - стань им. Превратись в воду.
— Как?
— Не знаю. Попробуй, попытайся. Где ты первый раз увидела то лицо, что выступило сегодня из огня?
— Это лицо? В детстве еще. На дне реки, в которую я чуть не свалилась, когда была ребенком…
— Вот видишь, как все связано. Значит, и в тебе есть частица воды. Найди равновесие.
 
                Диагноз Низии

Его Благолепие Езеп III рыдал от счастья, Низия вымученно улыбалась. Было видно, что она не прочь изобразить веселье, но это было выше ее сил. Король не замечал состояния милейшей и драгоценнейшей герцогини. Он погрузился в пучину собственных переживаний и выходить из нее не собирался. Звучали флейты, лютни, клавесины, с балконов сыпались цветы, лица придворных лучились такой отрадой, какая бывает только у людей, получивших известие об отмене смертного приговора.
Почти два дня продолжался бал в королевском дворце. И все это время Езеп пребывал в состоянии беспрерывного восторга. Его не волновало то, что Низия почти не ела, что танцевала она вяло, двигалась, будто ватная кукла, а в спальне, куда король периодически затаскивал свою ненаглядную, лежала, как бревно.
Такая фаворитка, покорная и лишенная желаний, его, похоже, устраивала больше. Прежнюю Низию, энергичную, деятельную и настырную он опасался и, чего греха таить, благоговел перед ней. Ему проще было пасть перед своим кумиром на колени и слезно умолять, чем что-то от нее требовать. В тех отношениях была горьковатая сладость унижения, а теперь горло сжимали спазмы упоения собственной властью. Как будто у него, абсолютного монарха, было мало свободы распоряжаться всем, чем заблагорассудится! Но то была привычная королевская власть, а эта – особо сладкая - над необъезженной кобылицей, вдруг ставшей ручной, над любимым существом, над женщиной, никогда раньше не позволявшей собой помыкать!
Но Езеп, надо отдать ему должное, не забыл и о других. Зандак, с блеском выполнивший поручение, получил превосходные земли на севере. Казненные ради Его печали пажи были посмертно награждены высшими орденами отечества как героически павшие на поле брани. А трех монахов, что король также успел отправить на плаху, повелел немедленно причислить к лику святых мучеников, страдальцев за идеалы веры и за святость королевской власти. Услышав повеление, Его Священство, Верховный жрец объединенного культа Доренлона и Стреона, едва не подавился соловьиным крылышком, что он с наслаждением обсасывал, но пообещал, не мешкая, рассмотреть этот вопрос. А что оставалось делать - он-то в ряды мучеников не спешил! И даже с вельмож, не сумевших прежде доставить герцогиню Южного Тинетона на сушу, была снята опала.
Утром второго дня Езеп, утомленный сначала долгим ожиданием ненаглядной, а затем бурным пиром, крепко започивал прямо за столом, положив тем самым конец торжеству.
 
Зандак, обремененный данным королю обещанием продолжить на завтра празднование в своем дворце, тем не менее, был озабочен совершенно иными вопросами. Нет, подготовка к балу, конечно, велась - его армейскими заместителями, управляющим и дворецким, хотя обычно любящий удовольствия барон занимался этим лично. Но не на сей раз. Были дела важней.
Собранные в малой резиденции известные знатоки человеческой натуры призваны были разрешить загадку постигших Низию перемен. Что это – болезнь, порча, проклятие, отравление или несварение? Надо заметить, что в традициях тинетонского целительства несварение рассматривалось как отдельное и важное проявление неблагополучия организма, поскольку считалось плодом не только и не столько дурного питания, но коварного воздействия духов. Имена злыдней были хорошо известны, поскольку сами вредоносители не считали нужным что-либо скрывать, а наоборот, никого не стеснялись. Звали их - Пер, Гурр и Дун. Вот только эти демонические силы были неуловимы, как воздух.
Барон привлек к обсуждению широчайшие слои знахарской общественности, а также служителей культа и ведунов потусторонних явлений. Начиная с Его Священства Верховного жреца объединенного культа Стреона и Доренлона и личного лекаря Езепа и заканчивая известным производителем эликсира для повышения общей волосатости и иных снадобий, и старейшей в городе гадалкой - не обученной грамоте косорукой старухой, возраста которой никто не знал.
Мнений высказывалось немало, и все они, как водится, противоречили друг другу. Однако по ходу дискуссии внимание собравшихся сфокусировалось на двух главных фактах – попытке Низии выброситься из окна и ее совсем никчемном аппетите. Эти два момента прочно сплелись между собой, и всем стало ясно, что одно проистекает из другого. Что здесь причина, а что следствие - разобрать было нетрудно, потому вывод напросился сам собой – несварение! Да, оно самое! Попробуй, перенеси этакую напасть, особенно затяжную! Несомненно, это бурлящие внутри приличной женщины духи Пер, Гурр и Дун довели ее до последнего шага на подоконник, едва не ставшего роковым. Помог же ей в этом лютом недуге, пусть и временно, Гингленский ром, влитый прямо в горло. А горло, как известно, ведет непосредственно в обиталище засевших в организме вредных исчадий! В свою очередь крепкий дух, содержащийся в неразбавленном роме (это прописная истина), весьма строптив и плохо относится к соседству прочих смутных сущностей, он стремится изгнать их вон, особенно, конечно, когда его самого в избытке.
Разумеется - был подведен итог - ситуация требует дальнейшего изучения и прояснения, но пока единственным средством, способным противостоять усилению несварения, а то и нанести ему серьезный урон, был признан старый добрый Гингленский ром. Чем и порекомендовали Его Могуществу Зандаку регулярно и в больших дозах потчевать сестрицу. Вплоть до выяснения прочих обстоятельств этого темного дела.
А второй важной задачей, приковывающей к себе внимание барона, был поиск проникшего в город убийцы. О ходе розыскных мероприятий главнокомандующему докладывали ежечасно.

                Утопленница

Откуда взялась на недостроенном мосту эта шикарная дама из высшего света - никто не знал. Сначала подумали, будто сама Низия инкогнито явилась с проверкой, что было вполне в ее духе. Но как она среди бела дня не видимо ни для кого прошла на мост? Такую женщину категорически нельзя не заметить!
«Если подобная величественная красавица внезапно возникнет перед тобой - то сядешь прямо на то, на чем стоишь», — подумал начальник отделения королевской курьерской службы и высказал это соображение стоящему рядом командиру полусотни стражников.
— Да, бешеного дикобраза мне под задницу, это так! Но долго не усидишь…
— Это на дикобразе что ли?
— Ну да, хотя бы. Да и вообще…
— Как думаешь, что она там делает?
— Я думаю, как бы нам она чего не сделала! Не могла она прознать о бревнах, что мы вчера сплавили?
— С чего бы?
— А третьего дня?
— Да такой паве о бриллиантах, о вызолоченных каретах, да о дворцах думать пристало, а не о бревнах, фи! Нет… это не Низия!
— Точно… не она… да. Эта – куда краше, триста шестьдесят устричных каратов ей на шею!
Постепенно вокруг скопилась целая толпа народу, все глазели на необъяснимое явление, но никто не делал попытки сойти на мост и приблизиться к необычной даме. И не потому, что будущий мост представлял собой пока всего-то четыре нити брусьев, соединяющих насыпные быки, и не имел и намека на перила, просто мысли такой ни у кого не возникало.
Эльмеда настолько сконцентрировалась на воде, струящейся под ней, что обрела материальный облик, что, впрочем, нисколько ей не мешало. Поток был мутным, как обычно бывает в половодье, и что-то разглядеть в нем было непросто. Она долго всматривалась, прежде чем смогла увидеть проступивший сквозь непрозрачную серость воды размытый лик. Образ, тот самый, что впервые предстал перед ней в детстве, становился все резче, он оживал, и вот улыбка осветила его. Буруны, возникшие по краям абриса, еще четче выделили лицо, а высунувшаяся из воды рука призывно помахала ей. И Эльмеда, ни секунды не мешкая, скользнула вниз, сливаясь с рекой. Сначала она почувствовала обжигающий холод, а потом волны подхватили ее и потянули вниз, на дно.
— Быстро на лодки! Хватайте сети и перегораживайте русло вон там, ниже! – скомандовал не растерявшийся начальник стражников.
Но все поиски утопленницы оказались тщетны.
— Гля-ка! Утопла все-таки! И как утопла-то! Сетями не выловишь! —  сокрушенно бормотал командир стражников. — Нет, ты видел, а, что творится?
— Да-а… сначала тот, теперь эта…
— Ну, не скотина ли, сто мешков клопов ей на отмели, эта река? А?! Ну, не скотина ли? Такая женщина, такая женщина… была! Мне бы ее, так на руках бы всю жизнь проносил, нога бы ее земли не коснулась, чтоб мне синей мухой поперхнуться! Ох! Ну, и как после этого тут бревна не красть, а? Ну скажи, как?
— Истинную правду говоришь! Ну и река нам досталась! — в тон товарищу возмутился главный курьер. — Кинжал красивый был – утонул! Красавица пришла – утонула! А какую пользу они могли принести! Какую пользу! Ай, ай, ай! Нет, ты прав, тут одними бревнами не утешишься!
 
                Злоумышленник нашелся!

Город планомерно просеивался отрядами переодетых стражников. Двадцать две группы людей, не упуская ничего, осматривали рынки, причалы, площади и закоулки. Обыскивали частные владения, суда, лодки, развлекательные, питейные и казенные заведения. Не пропускали ни помоек, ни дощатых закутков сортиров, ни пропахших гадкой нищетой шалашей бездомных. За дотошными грубиянами тянулся след всенародного недовольства в виде ворчания, поношений, а то и проклятий, но на целеустремленность служивых мнение горожан не влияло. Как ни странно, самыми осторожными и ненавязчивыми в составе поисковых команд были гости из Эрена. Они повсюду вежливо уступали солдатам дорогу, и вообще не особо стремились засунуть свои носы внутрь осматриваемых объектов. Было заметно, что дерзкие обычно сыны гор попросту дрейфят.
На прямые вопросы о причинах столь деликатного поведения те без излишнего стеснения объяснили, что предмет сих поисков – существо не страшное, а просто ужасное. Что его нельзя убить стрелами и прочим оружием, а оно, если захочет, перемолотит всех без труда. Что от его рук погиб сам Бадап, вождь клана Джунк, вместе с целым скопищем лучших жрецов, а такое и представить себе нельзя было! Что этот Акжи (как он себя называет), вовсе не Акжи, а невесть кто, и он может запросто переселяться в других людей. Что у него на службе исчадие подземных стихий – пахнущая серой огненная криунаура, и стоит только ей здесь появиться, как заполыхает половина Надикса. А может, и весь. Что кинжал, который он носит на поясе – почетный дзерд - получен им за жестокую расправу над другим чудовищем – оборотнем, держащем в страхе целое селение. Что он сумел справиться с самим Уэхом! И, наконец, бурная река, что смыла мосты и деревни, тоже его рук дело! Там, в горах, народ назвал реку его именем – Акжигез!
— Вот так новость! — не удержался один из военнослужащих. — Так что, и нам звать теперь эту реку – Акжигез, да?
— Да уж так лучше будет всем вам, — согласился гость из поднебесья, — а то, кто его знает! Разгневается еще!
— И что же мы против него можем? Что мы ему противопоставим, извергу такому, ножички что ль эти? — коснулся он рукояти меча.
— Вот и нас этот вопрос всю дорогу интересует, да не просто интересует, а сводит с ума! — честно признался горец.
Со всех сторон выходило, что связываться с ним себе дороже. На вопрос, зачем же они последовали за столь жутким монстром, гости признались, что не по своему желанию, а исключительно по воле пославшего их Эренского князя. Сведениями этими поделись трое из горцев, прочим мешал языковый барьер, но столь волнительные для храбрых сердец откровения почти моментально сделались известными во всех отрядах. Единственное, о чем умолчали все три разговорчивых эренца, был факт, что этот враг рода человеческого намеревался покуситься лишь на жизнь князя (да и то, по мнению опять же самого Эренского правителя), но покушаться не стал. А идея с угрозой жизни королю Тинетона родилась лишь в качестве нелепого, не имеющего под собой никаких аргументов, предположения. Причиной недоговорки явилась, разумеется, не преданность своему сюзерену, а понимание того, что с ними сотворят новые друзья в случае полного прояснения обстановки.   
После услышанных откровений пыл сыщиков как-то поутих, впрочем, возможно, они устали. И дальнейшее продвижение по городу поисковых отрядов напоминало прогулку невнимательных бонвиванов, кардинально отличаясь от недавно демонстрируемых ими же манер бесчинствующих молодчиков. Искать – не значит непременно находить, так ведь? Мало ли куда он делся, мог и покинуть город. А может, захотел искупаться, и утонул? Да запросто: вон как недавно штормило.
И все-таки одной группе «повезло». В прибрежной таверне, куда солдаты ввалились озабоченные уже не чьими-то поисками, а всего-то желанием промочить горло, сопровождающий отряд горец вдруг ни с того ни с сего, выпрыгнул в окно. Как он объяснил чуть позже: ему показалось, что оно было в тот момент ближе, чем дверь. А поспешившие за помощником в розысках вояки узнали, что сидящий за дальним столиком молодой небритый субъект и есть тот самый ужасный Акжи!
Вот так номер! Настроение бойцов резко упало. Отворачиваясь друг от друга, они незаметно втягивали воздух: не тянет ли серой?! Не подкрадывается ли к ним всесжигающая криунаура? Пить расхотелось всем одновременно. Конечно, можно было сделать вид, что они шли, шли и мимо прошли, никого не заметив. Но командир, верный чувству долга, оставил семерых бойцов, включая эренца, для наблюдения, а сам, во главе остальных, поспешил за подмогой.
 
                Третий берег

Решившись вторгнуться на чужую территорию, Эльмеда подготовилась как могла. Она предполагала встретить активное и серьезное противодействие. Но ничего не почувствовала! Королева легко слилась с водными струями и ощутила, как они молоды и податливы, как мягко несут ее, оберегая от коряг, валунов и других препятствий. А вскоре волшебница осознала, что это она сама омывает дно и берега и стремится к морю. Куда делась ее огненная суть? Где осталась ненависть? А справедливый гнев? Он что, тоже охладел? Она развернулась и стала двигаться вспять, а юная река по-прежнему воспринимала Эльмеду как часть себя.
Да что ж такое? Она задумала не только провести разведку, как советовал Треджи, став на место врага, но и навредить ему. Она решила нарушить гармонию реки, замыслила сделаться ее третьим берегом! Нет рек о трех берегах - не может такого быть! Значит, если этот берег возникнет, то водный поток… а что с ним действительно случится?
«Вот это мы скоро узнаем! Но будет ему плохо!», — сказала себе Эльмеда и принялась за дело.
Нет, она не превратилась в толстый пласт смешанной с песком глины, укрытый сверху слоем плодородной почвы для того, чтобы отгородить, отобрать один из берегов. Она не попыталась также воздвигнуть плотину, перегораживающую течение. Не сотворила и множество гребней, разделяющих русло на многочисленные мелкие струи – чтобы запутать направление потока, заставить его бесславно разбежаться по равнине и кануть в затянутых ряской заводях.
Нет, Эльмеда проникла глубже – она отыскала нематериальный образ реки, который был похож на голубую змейку, зависшую в эфире на нежном зеленом фоне. Фон справа и слева от змейки и был берегами. И она оттеснила, с одной стороны, зелень и прижала к речной сини красную огненную полосу! Ну, как тебе, Собиратель, третий берег? По вкусу ли он ловкому убийце королей?
Нематериальная река задергалась, заметалась, будто гусеница, случайно попавшая на сковороду! Ага! Что, несладко стало, водный дух?

                Банкет

Как только Езеп проснулся, а дело шло к позднему обеду, он сразу потребовал продолжения банкета. У барона Зандака Фарогса все уже было готово – столы накрыты, музыканты рассажены по местам, прислуга застыла в ожидании. И пир возобновился, как только в зал внесли на увитых свежими цветами носилках Его Благолепие и Ее Несравненность; этот титул пожаловал накануне первому министру своего двора влюбленный по уши король.
Грянул оркестр, запели самую популярную песню - славу Отцу народа и Благодетелю всея Тинетона, Заступнику и Оросителю нив и пашен, Всеобщему Исцелителю и Богоравному Попечителю и прочая, и прочая, и прочая. Всего опус насчитывал двадцать четыре куплета - по числу титулов. А недавно песня получила продолжение - добавились строки о Созидателе новой реки и рек вообще, а также об Усмирителе стихий, в частности, штормов. Езеп никогда не мог сдержать слез, слушая эту величественную мелодию. А слова, наполненные богатейшим смыслом слова, чего стоили – только о существе равном богам можно так петь! Одухотворенные гимном придворные стоя отдали дань славословию, вытерли платками увлажнившиеся щеки и тут же накинулись на еду.
Третий день торжеств, посвященных воссоединению влюбленных сердец, протекал не хуже первых двух. Низия была так же бледна и покорна (несварение пока не одолевал и добрый Гингленский ром), а король игрив и весел. Слегка насытившись, он вывел любимую на середину зала и под аплодисменты сделал вступительное па. Первый танец, а Езеп, надо сказать, был прирожденным танцором, всегда принадлежал королю, ко второму разрешалось присоединяться всем. Утолив голод и потребность в движении, король вспомнил о верном главнокомандующем.
— Не соблаговолишь ли и ты потешить нас своим искусством, любезный барон? — поинтересовался он.
— Отчего же нет? Я всегда готов, Ваше Благолепие! — ответил Зандак.
Он вполне заслуженно считался лучшим фехтовальщиком королевства и никогда не отказывался лишний раз продемонстрировать свое умение. Более того, редкий праздник, а в Обители Добра и Мира они были почти ежедневными, обходился без оружейного звона. Бились хоть и понарошку, но боевыми наточенными клинками. Легкие ранения случались нередко, а вот убийств не было вовсе, что лишний раз характеризовало Его Могущество как умелого бойца и незлобивого человека. К тому же раненых он щедро награждал, а вот поддающихся болезненно наказывал, потому здесь бились всегда в полную силу. На вызов Зандака откликнулись четверо кавалеров, и он поочередно, под гром аплодисментов, одержал над ними победы. Причем барон перед поединком объявлял, куда будет нанесен решающий удар, и выполнял обещание.
— Ваше Благолепие! — поклонился он по окончании представления королю. — Я сражался за Вашу честь и славу, и, как видите, выполнил объявленные условия: каждый дворянин получил царапину в предсказанном заранее месте. А теперь позвольте отправить глашатаев на улицы, пусть они вызовут на единоборство всех желающих испытать свое счастье пред ясным светом Ваших несравненных очей!
— Прекрасная мысль! Достойная истинного храбреца! Мы даем Свое соизволение, барон!
Не много находилось желающих потягаться с Зандаком Фарогсом, поскольку низшие сословия к поединку не допускались, а среди праздношатающихся повес из общества большинство уже было отмечено его рукой, некоторые и не по одному разу. И все-таки соперник отыскался. В зал ввели хорошо известного в Надиксе хромого игрока в чешуйки Легста. Выглядел он далеко не парадно – бархатный камзол в некоторых местах протерся до дыр, оттуда выглядывала не первой свежести сорочка, а реноме низких растоптанных сапог не способен был спасти и самый лучший чистильщик обуви. Барону тут же доложили подноготную нового соперника.
— Ты, говорят, весьма опытный игрок в чешуйки? А проще сказать - известный в Надиксе шулер?  — с плохо скрываемым пренебрежением спросил у Легста Зандак.
— Я покончил с этим занятием, Ваше Могущество, и стал на путь исправления.
— Ага! И начал с того, что оделся у старьевщика?
— Я проигрался, проиграл все.
— А! И решил сменить амплуа? А почему же не стал отыгрываться? Сдался?
— Удача покинула меня. И я решил начать новую жизнь.
— Понятно. Что ж, весьма похвально, а я, в свою очередь, помогу тебе в этом чем смогу.

                Петля затягивается

Все больше переодетых солдат скапливалось вокруг маленький портовой таверны. Десятник отряда, обнаружившего Акжи, обходил город и направлял менее удачливые группы на поддержку основным силам своего подразделения. Он ни в какую не соглашался на любезные предложения других командиров поменяться с ним ролями, бодро отвечая, что нисколько не устал и готов день и ночь выполнять свои обязанности по обходу города и привлечению дополнительных сил. Аргументов для споров у сослуживцев не находилось, и они совсем без энтузиазма отправлялись в указанном направлении. Вызвано было еще подкрепление из гарнизона, и ближе к вечеру заведение оказалось в многослойном оцеплении не очень решительных военных.
Прежде всего офицеры собрались на совет. Основной его задачей, в чем, разумеется, никто не согласился бы признаться, была затяжка времени. Долго обсуждалось, почему пресловутый Акжи (который совсем и не Акжи, а кто – неизвестно) не пытается удрать. Раз замыслил нехорошее, то все время должен быть начеку — это естественное состояние любого преступника. А он прекрасно видел спешно покидающих зал людей, некоторые воспользовались окном – и не насторожился. Далее, если он настолько хорош, как свидетельствуют горцы, то почему до сих пор не почувствовал сжимающегося вокруг него кольца? Полдня безвылазно заседает в таверне и в ус не дует! Трижды засылались в зал разведчики, но все доклады были одинаковыми – сидит себе сиднем, попивает дешевое пиво, и все!
Выводы получались неутешительные. Скорее всего, противнику просто-напросто плевать на принимаемые против него меры. Сил у него все равно больше. Вызовет он, допустим, эту огненную зверюгу (кстати, не попахивает ли серой?) – и она тут же все пожжет! Или еще что выкинет, не обрадуешься. В общем - как ни крути, а атаковать в лоб – глупо и бездарно. Надо бы как-то в обход и внезапно. Но как?!
— А вот пусть-ка сам главнокомандующий разбирается! Он у нас самый умный! — предложил кто-то.
За блестящую мысль зацепились, и немедленно был отправлен нарочный в Обитель Добра и Мира.
   
                Продолжение банкета

— Так ты вообще никогда не проигрывал в эти чешуйки? — спросил у Легста барон.
— Прежде – нет, но вчера проигрался вконец.
— И потому решил что-то заработать здесь?
— Да, Ваше Могущество, — поклонился игрок.
— Может, милостыню тебе дать?
— Хоть я и беден, но я все-таки граф!
— Но ты все-таки сдался, граф?
— Да, это так.
— Сдача никого не украшает. А все-таки, скажи сюда-то зачем явился?
— Глашатай ходил по городу, но все отворачивались от него. Вот я и принял вызов. Все знают, что каждый, кто сразится с Вашим Могуществом, бывает вознагражден.
— Так ты, значит, не только чешуйки, но и оружие в руках способен держать? — рассмеялся Зандак.
— Я все-таки дворянин, Ваше Могущество.
— И ты когда-нибудь дрался?
— Мне довелось участвовать в нескольких поединках.
— На каких условиях?
— Пять из них велись до смерти, и еще четыре до первой крови.
— Неплохо. И ты выжил. Но тебе, видимо, приходилось уступить в поединке, в том, что до крови?
— Нет. Я всегда побеждал.
— А хромаешь?
— Это было нападение нескольких человек на одного меня. К тому же, неожиданное. Подстерегли.
— Вот как! А сегодня ты, верно, решил повеселить нас. У тебя даже меча с собой нет.
— Я и его проиграл.
— Проиграл меч! Для дворянина нет худшего позора!
— Да, Ваше Могущество, каюсь, но азарт оказался сильнее меня. К тому же я никогда не проигрывал раньше. Никогда. И сначала подумал, что это какой-то несчастный случай, что вот-вот отыграюсь и все верну.
— Сначала? А потом?
— Понял, что это знак судьбы, знак, направляющий меня к переменам, и вот я здесь.
— Да, жизнь совсем затюкала тебя, граф. Сочувствую. Еще один вопрос. На что ты собираешься потратить заработанные здесь деньги?
— В первую очередь куплю новый меч.
— Хороший ответ. Но в этом не будет необходимости, я подарю его тебе. Принесите один из моих мечей.
— Благодарю, Ваше Могущество, — снова поклонился Легст.
— Ты принял вызов. А знаешь ли главное правило? Оно гласит: бейся в полную силу и не отступай. Ясно?
— Я понял, Ваше Могущество.
— Начнешь бегать, я тебе вторую ногу покалечу, так и знай!
— Какой из меня бегун!
— Да и воин, полагаю, никакой. Мы здесь всегда бьемся до первой крови. Но может быть ты предпочтешь поединок насмерть? – пошутил барон.
— Мне не нужна Ваша смерть…
— Во как! Самоуверенности тебе не занимать! А что же тебе нужно?
— Я уже сказал Вам, Ваше Могущество.
В этот момент непроницаемое до того лицо игрока тронула легкая усмешка, подчеркнувшая малозаметную асимметричность – левая бровь уползла куда-то вверх, придав Легсту зловещее выражение. И тут Зондака кольнуло какое-то смутное сомнение: а не приказать ли страже взять его? – подумал он, но одернул себя – ведь могут подумать, что он струсил.   
— Ну, ладно, в позицию, милейший, повеселим нашего любимого короля!
Главнокомандующий повернулся к Езепу, отвесил ему поклон и сказал:
— Ваше Благолепие, сейчас я покажу сему предерзкому субъекту, где находится выход из Обители. Он покинет сии гостеприимные чертоги так, как никто еще покидал – вылетит отсюда кубарем.

Столы в торжественном зале дворца были расставлены огромной подковой, приглашенные сидели по наружным сторонам, а внутренне пространство использовалось для обслуживания и различных представлений, так что присутствующим хорошо было видно все происходящее.
Уже первые секунды поединка повергли Зандака в удивление. Соперник отражал атаки барона и контратаковал настолько уверенно и непринужденно, что и разница в росте, и хромота не замечались. Напротив, непредсказуемость движений Легста, неожиданные припадания на покалеченную ногу делали его интересным бойцом. Ни один из сегодняшних оппонентов и в подметки не годился этому шулеру. И не только сегодняшних!
— Граф, я беру свои слова насчет «плохого воина» обратно, — вынужден был признать мастерство противника Зандак.
— Благодарю, Ваше Могущество!
— А не спрятал ли ты в рукаве еще какой-нибудь козырь?
— Мои рукава всегда пусты.
Барон изначально задумал вынудить игрока отступить к выходу из зала и вытурить за порог. Попросту вышвырнуть в ответ (как он полагал) на желание того выставить на посмешище турниры в Обители Добра и Мира. Но Легст и не думал отступать! Зандаку пришлось применить все умение, обрушить на упрямца шквал ударов, чтобы заставить его отойти к разрыву между ножками подковы. Обыкновенно барон уже после первых шагов любого охотника до фехтовальных упражнений знал несколько способов разделаться с ним. Но не в этом случае. Пот заливал лоб, выступал на спине, а как взять верх над неуступчивым противником, Зандак все не мог придумать.   
Столь искрометного боя, пожалуй, еще не видели в этом зале. Весело подбадривал сражающихся Езеп. Дамы и кавалеры, привыкшие к легким победам кумира, прониклись напряжением дуэли, многие повскакивали с мест, сопровождая каждый выпад, каждое соударение клинков громкими возгласами. Одна только бесподобная Низия Фарогс оставалась равнодушной к происходящему.
Зандак предпринял поистине титаническое усилие, и ему удалось еще немного оттеснить шулера. Все-таки физическая мощь барона и его огромный опыт делали свое дело – Легст начал сдавать. Он уже не пытался наносить ответные удары, а только оборонялся. Наконец-то хозяин Обители почувствовал, что берет верх. Он глубоко вдохнул и решил поднажать. Но вместо этого вынужден был отступить на несколько шагов. Зал охнул. Что такое? Что творится? Туманится и обманывает зрение? От волнения и напряжения кажется…  или на самом деле?! Воздух вокруг бьющихся задрожал, заколебался, заструился, и отчаянный барон, и все его болельщики почувствовали себя внезапно погруженными под воду – настолько нечетким вдруг стало зрение… но вот, слава Стреону, контуры людей и предметов вновь обрели ясность.
Однако теперь Зандаку противостоял другой человек. Значительно выше игрока Легста и шире в плечах, лицом же и одеждой – настоящий горец. На поясе покачивался в такт движениям великолепный кинжал в старинных ножнах. Эта деталь почему-то надолго запечатлелась в памяти барона Фарогса.
Новый противник совсем не хромал, а меч в его руке порхал и вертелся так быстро и непредсказуемо, словно на Зандака налетала стайка тяжелых металлических бабочек, и за каждой необходимо было уследить. Если против игрока в чешуйки бороться было непросто, то против этого – невозможно!
«Это тот, о ком предупреждали эренцы: убийца! Оборотнем пробрался! Надо защитить сестру и короля! Надо защитить! Если опрокинет меня – им конец!» — пронеслось в голове барона.
— Это он! Проклятый брехруй! Бейте его! — прорезал шум истошный крик спустившегося с гор рыжего человека.
Дамы закричали, предваряя воплями наступление паники, мужчины схватились за мечи, но Зандак Фарогс ни на йоту не сомневался, что из всех присутствующих только он может предотвратить покушение.
Он всегда дрался без обмана. Хотя бы потому, что в уловках не было необходимости. Но одна маленькая хитрость была в запасе – на тыльной стороне меча прямо над гардой у специально утолщенного основания клинка имелась пропиленная щель, а над ней нависал небольшой острый шип. Из последних сил барон отбил очередной удар, схватил меч двумя руками, перевернул его, и, о чудо! - поймал в ловушку клинок соперника. Он резко повернул меч, как рычаг, мощно крутнулся вокруг собственной оси, вырывая оружие из рук оборотня, а потом тысячекратно отрепетированным обратным движением направил острие в открытый бок врага. И - промазал! Тот - когда только успел отскочить? - находился уже шагах в пяти от Зандака и разворачивался к нему спиной, а лицом к Его Благолепию!
Но еще быстрее, словно выпрыгнувшая из водоема серебристая рыбка, мелькнул высоко под потолком выбитый Зандаком клинок. Он приковал к себе внимание всех присутствующих - люди замерли, провожая его взглядами, и одновременно вскрикнули, когда хорошо заточенный кусок стали нашел конечную точку своего полета.

Натянутая улыбка, на протяжении всего торжества не сходившая с погасшего лица Ее Несравненности, неожиданно расцвела и стала теплой и естественной, когда лезвие, опускавшееся по крутой дуге, рассекло ключицу и вошло глубоко в грудь. Так Низия и застыла: пригвожденная к креслу и со светлой улыбкой на устах.

Как же она опоздала! Эльмеда влетела в зал в тот момент, когда меч завершал свой роковой полет. Эх, чуть раньше бы! Эх, если бы дать событиям обратный ход! Но это невозможно.
Не сумев спасти очередную жертву Собирателя, королева Ольса из активно действующего лица превратилась в наблюдательницу. Она видела, как мужчины, переворачивая кресла и столы, роняя вазы, посуду и дам, ринулись внутрь подковы на помощь главнокомандующему, видела, как стройный горец успел нырнуть под стол, стоящий перед королем Езепом и его фавориткой, что-то подхватил с пола, вылетел с другой стороны и метнулся к окну. Поскальзываясь на разляпанных по мрамору яствах, тесня друг друга, кавалеры устремились вслед за беглецом. Оконная рама вместе с горцем вылетела из проема, словно выбитая ураганом, за ним махнул рыжий, именно тот, в чьем обличье Собиратель орудовал в Ольсе!
Окна парадного зала возвышались над землей почти на четыре человеческих роста, поэтому основная масса преследователей скатилась вниз по лестницам. И остановилась в растерянности: догонять было некого.
Под окном, скалясь от боли, валялся рыжебородый горец. Но и он не заметил, куда скрылся преступник. И где его теперь искать?!   
— Убийца! Убийца! Подлый убийца! А! О! – орал он, не затихая ни на секунду.
Окружившие его герцоги, графы и бароны переглянулись. Как ни испуганы и ни разгорячены они были, но сразу уловили двусмысленность, заключенную в этом утверждении. Где настоящий убийца? Вернее, кто он? Тот, у кого меч выбили? Или тот, кто выбивал?! И здесь же, на месте, без слов, одними взглядами договорились между собой. Да, конечно, убийца – это тот, который бежал. Барон Фарогс, несомненно, пострадавшая сторона. Пока. А дальше будет видно - куда ветер подует.
В этот момент подоспел десятник с важным донесением для главнокомандующего. Его молча пропустили внутрь. Гонец сунулся было к Зандаку, но высший чин встретил его таким взглядом, что вестовой отпрянул и поспешил смешаться с общей массой.
Все присутствующие молча и растерянно жались к стенам. В центре же казавшегося опустевшим помещения, среди превратившегося в хлам праздничного застолья, замер лучший фехтовальщик страны, а перед ним восседали двое – пронзенная мечом прямая как сноп Низия с блаженной улыбкой на похорошевшем лице и король Езеп, оцепеневший вполоборота к своей ненаглядной. Рот короля был приоткрыт, будто он хотел что-то произнести, но позабыл слово.
Пауза тянулась и тянулась, а это трио, замкнувшееся на самом себе, сохраняло абсолютную неподвижность. Не выдержав возрастающего напряжения, какая-то дама жутко и надрывно закричала, будто решив поддержать вопли рыжего, доносящиеся через зияющий оконный проем. И, словно повинуясь команде, Езеп захрипел, покачнулся и упал вперед, угодив нарумяненным лицом в порцию десерта.
И только один человек в зале до самого конца представления сохранил на лице безмятежную улыбку и выглядел совершенно счастливым – это была заколотая любовница короля – Низия Фарогс.

                Пустынники

Брошенным гнездом завладевает другая птица, не пустует логово без зверя. А дом, покинутый хозяином? Грех не занять! Что же говорить о целой бесхозной стране? Отправился к праотцам могущественный воин-король, его супруга взвалила на себя непосильное бремя власти и… и где она теперь?
Тысячи глаз, блестящих на смуглых лицах купцов и работников из далекой земли, наблюдали жизнь Ольса. Они видели – близится момент, когда достаточно будет протянуть руку - и плод сам упадет в нее. Власть в империи слаба. Королева неспособна править, иначе, зачем распространять нелепые слухи, будто она то пропадает, то вновь появляется? Что чудеса какие-то с ней творятся? То ее сожгли, то не сожгли. Умнее ничего придумать не могут? А скорее всего она просто очень больна. А может быть все еще проще - ее уже нет в живых. А тот, кто заправляет в столице, изредка показывает двору женщину, похожую на законную правительницу. И во избежание волнений, смут и безобразий население пугают тем, что королева превратилась в злую колдунью! Летает, видите ли, по стране, зрит сквозь стены и на расстоянии карает врагов государства. Что за глупая чепуха! За какие-то мелкие провинности наказывает, а намерения и деяния, способные подорвать самые основы Ольса, не замечает? Что же это за всесильная волшебница такая?
Да, неминуемое приближалось. У кромки далекой пустыни скапливалась непобедимая орда. Ее составляли сотни тысяч сердец, горящих одним огнем и имеющих одну цель – покорение и разграбление богатейшей империи. Это когда-то люди из разрозненных племен песчаными ящерками ускользали от посланцев грозного Хелиаза, а теперь объединенные пустынники осознали себя непобедимой силой, которой по плечу любые, самые дерзновенные свершения. Да и сами боги благоволили властелину пустынных народов – колодцы на пути от оазисов к северу последние три года не иссякали даже тогда, когда из них брали воду ежедневно, когда огромные толпы вместе со стадами животных пили и пили из них. А раньше, до рождения Великого замысла, и один небольшой караван способен был надолго истощить водные запасы, и потому значительные массы людей не могли быстро пересечь самые сложные участки пути.   
Разбитые, обиженные и оскорбленные Саннелором степные кочевники (так и не познавшие блаженной мести) с превеликим желанием готовились присоединиться к новой армии. Огромное воинство ждало своего часа. Дальняя разведка королевства, роли которой Сияющий всегда предавал огромное значение, после его кончины осталась бесхозной и практически перестала существовать. Получалось, что за отдаленными странами никто не следил, и вовремя заметить смертельную опасность не было никакой возможности.
Рубежи Ольса покинул торговый караван, а с ним отправилось запрятанное в тюки с тканями послание. Это была долгожданная весть! Она гласила: благоприятный момент настал, королевство беззащитно, как никогда, и готово принять новых хозяев. Миг победы приближался!

                Река горит?!

Многоопытными, тертыми жизнью людьми были начальник отряда королевских курьеров и командир полусотни стражи, что охраняла временный поселок строителей. Многое они успели совершить и повидать на своем веку. Но такого даже представить не могли! Хотя немало сюрпризов уже сподобилась подкинуть река, да взять вот хотя бы утопившуюся намедни великосветскую львицу!
Однако то, что они видели сейчас, превосходило все мыслимое и немыслимое. Реку, это надо же – реку - штормило! При ясной погоде, в отсутствии дождя и ветра! Под безмятежными солнечными лучами по водной поверхности носились самые настоящие волны! Пенистые и яростные! Люди смотрели на эту вакханалию, и казалось, что они сами, а не река, сходят с ума. Волны обрушивались на берег, смывая все, что плохо лежало, а на место утащенного выбрасывали коряги, старые заиленные дырявые лодки, бьющуюся в конвульсиях рыбу, останки мелких животных, вышвырнули какую-то грязную сумку и даже раздутый труп с привязанным к шее валуном.
— От же! Прогорклого масла ей в исток, — зашипел командир стражников, — гляди, что делает, пакостница!
— Ах, ты! — как всегда в унисон ему отозвался курьерский начальник. — Ох, ты! Нужно побыстрей, побыстрей обратно его! А то проведают, не дай Стреон, раскроют нас!
— Да кому тут проведывать? Кому раскрывать, кроме нас самих? А?
— Кому? Ну…
— Некому!
— Что ж, пусть так и торчит на виду?!
— Нет, прибраться за собой надо, конечно!
Утопленником был прибывший третьего дня проверяющий из Надикса, договориться с которым приятелям так и не удалось. Дешевле оказалось утопить. Они было двинулись к берегу, но новый вал, бросившийся им навстречу, слизнул останки негибкого чиновника.
Отошедшие на безопасное расстояние подельники не переставали удивляться новым художествам реки. За небольшое время они успели сродниться с ней. Поток, как они считали, многое отнял у них, но и дал немало. Где бы, например, они разжились таким количеством дармового леса? И где смогли бы сбыть три десятка телег с не принадлежащим им камнем из лучшей каменоломни страны? А двадцать семь рабов, списанных как утопленники, а на самом деле проданных знакомому землевладельцу? А сколько еще хороших дел их ждет впереди? Потому следили они за происходящим не как сторонние наблюдатели, а близко к сердцу принимали все перипетии.
Все-таки самое удивительное творилось с противоположным берегом. Он вел себя не как обычный кусок бездушной земли, а, уподобляясь живому существу, вздымался и опадал, изгибался и даже скрипел на разные голоса, опускаясь от высокого, писклявого фальцета, до низкого дрожащего гула. Над ним клубилась пыль - или это дым поднимался?
— Земля что ли там горит, плуг ей в сеялку?
— Не знаю. Когти отсюда надо рвать, вот что я скажу. Вон, смотри, уже три быка размыло.
— Когти рвать? Да, ты прав, надо. А то, не дай Стреон, сюда этот огонь перекинется.
— Вот, вот. Поторопись, экипаж ждет.
— Интересно, а целый берег может сгореть, как, к примеру, бревно, или вода все же потушит? — задумчиво спросил командир стражников, когда тележка тронулась.
— Да кто его знает? Я так думаю: чего больше окажется – огня или воды, то верх и одержит, — ответил ему курьерский начальник.
— Значит, завтра приедем, и можем вовсе без реки остаться?
— Вот это было бы нам нежелательно…

                Море смеется

И в бухте Надикса, и за ее пределами море ходило мелкой стоячей на одном месте рябью. Такой вид приобретает начинающая закипать вода, и очень похоже колышется необъятное пузо развалившегося на спине толстяка, когда тот от души веселится. И хотя цвет оно имело исключительно благоприятный – лазурь была настолько глубокого оттенка, что в ней без остатка тонул взгляд, рыбаки все же поспешали к берегу. Кто знает, что ждать от этого капризного Доренлона! Ведь никогда еще море так не тряслось, будто припадочное. А вот переменит вода тон с синего на коричневый, погонит злую пенистую волну, и не доплыть тогда обратно, не вернуться домой! И не только рыбачьи, но и другие суда, застигнутые на открытой воде, стремились как можно скорей причалить к берегу или к островам. Даже чайки, уж, казалось, вдоль и поперек изучившие нрав непостоянного морского божества, и те, недоуменно вскрикивая, носились над пляшущей водой и не спешили хватать выпрыгивающих то там, то здесь рыбешек.
Но ничего плохого не собирался затевать сегодня Доренлон. Напротив, он веселился! И море, подвластное ему - хохотало! Где это видано, чтобы море заливалось настоящим морским смехом?!
— Вот ты, оказывается, какой, малыш! — довольно пророкотал морской бог, обращаясь к мальчику, стоящему у слияния штормящей реки и смеющегося моря. — Тебе это удалось! Ты рассмешил меня! Еще как рассмешил! Молодец! Я меняю гнев на милость! Принимаю и тебя, и твою реку! Но… но что с тобой?
Худой как тростинка мальчишка стоял по щиколотку в воде, плечи его вздрагивали, а по щекам катились слезы. Он в одночасье стал низкорослым. Настоящим карликом! Небо поднялось, а земля приблизилась, руки сделались тонкими, а ноги – маленькими. Его память вмещала раз в десять больше обычной человеческой и хранила то, что никто из людей даже представить не мог, но никакие знания не способны были оправдать эту перемену. Вновь обретенное детское тело казалось таким неестественным, таким чуждым.
В разнообразных взрослых обличьях, коих у него перебывало немало, он всегда ощущал себя сильным, ловким и уверенным. А сейчас – слабым и легковесным, ветер поднимется - и сдует, и унесет, словно сухой лист. Когда-то - подсказывал разум - он таким и был, но как же давно! За многие годы разлуки с детством он возмужал. Зрелость росла с каждым позаимствованным у кого-то телом, и, в конце концов, он начал чувствовать себя уже не молодым, а умудренным жизнью.
О таком подарке – прожить изрядный кусок жизни, может быть, большую ее часть, а потом чудесным образом превратиться в ребенка и с чистого листа совершить вторую попытку - мечтают многие. Редко кто признается в том даже себе - все равно нереально - так что говорить? Но - свершись это на самом деле - большинство впадет в глубокую растерянность, даже в ужас. Нелегко разом перестроиться, изменить манеры, речь, даже жесты, не говоря о мировосприятии и внутреннем состоянии. Ведь надо будет взрослость втиснуть в рамки детского сознания и поведения, вернее своего искаженного годами представления об этом сознании и об этом поведении.
Хотя тому, кто еще недавно звался Собирателем, и не требовалось притворяться малым дитем, но легче от этого не становилось. Охватившая его оторопь была так велика, что он потерял контакт с самим собой, утратил знания и умения, приобретенные за сотню лет, а танец, слившийся с его натурой, перестал в нем существовать. Деревенский мальчишка, имевший когда-то единственное желание – приобщиться к таинству рождения отливающей зеркальным блеском стали и не подозревающий о сложностях и превратностях жизни, стоял сейчас у слияния двух вод – пресной и соленой - и не ведал, как быть дальше. Зато теперь он знал точно, откуда у него навязчивое воспоминание, казавшееся чужим, но легче от этого не становилось. Да, так было на самом деле: поздний вечер, густая пыль на дороге, блеск стальной молнии над головой - и смерть! А потом другая жизнь - жизнь Собирателя. Он и есть тот самый маленький кузнец. И теперь он знает ответ на вопрос: какое же его собственное тело? Вот такое - карликовое! В общем, ничего хорошего.
А еще, вдобавок ко всему, правый бок горит огнем, словно водят по нему жгучим факелом. От разочарования, недоумения и боли неудержимые слезы катились по щекам. В этот момент он был уязвим, как никогда раньше.   
— Я не смешил тебя! — прохныкал он.
— Нет? Но ведь рассмешил! Тебе удалось!
 Соткавшись из воздуха, к пареньку протянулась тонкая и неестественно длинная рука. Тот покопался в одежде, вытащил наконечник от стрелы и вложил его в раскрытую ладонь.
— Это последний, — прошелестела почти незаметная в пронизанном солнечными лучами воздухе фигура. — Отныне ты не Собиратель, я возвращаю тебе имя. Ты – Церн.
— Да, я знаю, я - Церн… спасибо тебе, Сестра. Но что, что мне теперь делать? Мне больно и страшно!
— Вот как? И ты тоже зовешь ее сестрой! — вмешался Доренлон. — Рад видеть тебя, Юсса Тишайшая!
— И тебе привет, Доренлон. Я вижу, вы подружились?
— Теперь - да.
— Значит, можно оставить его на твое попечение?
— Положись на меня, сестра! Уж я-то не подведу! Я и раньше шумел больше для вида. Нельзя сразу поощрять молодежь, а то загордится. Но он выдержал испытание. Да и вода его реки так приятно холодит мой бок, и так… уморительно ведет себя…
— Тебе смешно, а мне - нет, мне – горячо! — пожаловался Церн. — Мне одиноко и очень больно!
Когда налитые страданием слезы на щеках Церна стали крупными, как виноградины, а на лицо сковала горькая маска отчаяния, у устья реки, названной людьми именем дзердена Акжи, расцвел огненный цветок

                Легст арестован

Половина надикского гарнизона топталась вокруг таверны, не находя решимости приступить к активным действиям, а распоряжений от главнокомандующего все не поступало. Одного за другим отправили еще двух вестовых, и тут, наконец, вернулся первый посланец.
Принесенные известия повергали в шок. Езепа III хватил удар! Низия Фарогс убита! Но самое главное – убийцей Низии стал, как и было предсказано, горец Акжи! А они стерегут этого человека здесь, и сидит он за столом в этой таверне! И никуда не выходил! У всех выходов, под каждым окном стоят посты. Как же он мог пройти мимо и незаметно вернуться? Как просочился сквозь многослойное оцепление? Знать, правы были горцы, приписывающие ему сверхъестественные качества?!
Лбы начальствующего состава покрылись густой испариной. Так, где он все-таки сейчас, этот убийца? Здесь, в зале, там, возле обители, или еще где-то? И что с ними самими теперь будет: ведь не уследили-то они! Что же делать? Другого выхода нет - постановил военный совет - надо атаковать, ловить, хватать, арестовывать! Невзирая на потери! Надо искупать! Искупать кровью, здоровьем и жизнями всех имеющихся под рукой солдат!
Немедленно был отдан приказ войти в обеденный зал и окружить столик, занимаемый государственным преступником. На этот подвиг отрядили двадцать бойцов с двумя младшими офицерами во главе. В дверь героев затолкали пиками.
Переступая, на всякий случай, осторожными мелкими шагами и затравленно втянув головы в плечи, воины приблизились к столику. И остолбенели. На стуле сидел не Акжи, а совершенно другой человек.
— Ты… ты… ты, это… кто? К-кто такой будешь? — спросил самый храбрый из офицеров.
— Я – Легст. Граф Легст, — спокойно ответил незнакомец.
— Это же известный игрок в чешуйки, — подсказал кто-то из рядовых.
— А как… как он… как ты здесь оказался?
— Я и сам… я и сам не пойму, если честно. Я был в Обители Добра и Мира и… и вдруг очутился здесь…
— В Обители? Ты?! Врешь!
— Не вру!
— Да? И что – прямо одним махом?
— Да. Вон у трактирщика спросите, может, он чего заметил…
— Спросим, спросим. Что - какая-то колдовская сила тебя перенесла, что ли?
— Не знаю… наверное… Я и сам ничего не понимаю!
— Так… ясно, — облегченно вздохнул защитник отечества, промокая лоб душистым платочком. — Ты задерживаешься, граф Легст, в смысле, арестован, до выяснения обстоятельств. Сдай оружие!
— Нету его у меня!
— Ну, так даже лучше. Тогда следуй за нами. И трактирщика прихватите.
В это же время высокий молодой человек, видом эренец, озираясь по сторонам, торопливо шел, почти бежал, в направлении окраин города. Самое большое желание Акжи сбылось – он обрел себя! К нему вернулось зрячее и не покалеченное тело. До чего же в нем привычно и уютно! Но – страшно! Только что это тело участвовало в убийстве фаворитки короля! Он сам - сам! - совсем недавно, когда был гадким рыжим чужеземцем, назвал убийцей того, кто недавно двигал этими руками и смотрел этими глазами! Но теперь в этом теле он! Ни в чем не повинный - он! Другие свидетели преступления, конечно, не ошибутся. И никаких объяснений никто выслушивать не станет, никто не поверит в байки о переселении из одного тела в другое. Так что настоящей радости факт воссоединения с собой горцу не принес. Он не сомневался, что его с превеликим удовольствием прикончит любой житель Надикса, как только подробности трагедии разнесутся по городу. Надо было убежать, скрыться. Но где? Возвращение в родной Эрен не казалось удачной мыслью. Там этого самого Акжи ждал князь, не испытывающий ничего, кроме ненависти и страха. Голова Акжи шла кругом, он и в хорошие времена не отличался особой сообразительностью, а теперь…   
Но еще хуже чувствовал себя охотник из Темного леса. Он тоже обрел свое тело, когда очнулся с лубком на голени, в окружении странно одетых людей, говорящих на нелепом наречии. Сильная боль в ноге и незнакомая обстановка поумерили гнев, охвативший поначалу рыжего, обнаружившего себя в плену у народа, о котором он даже не слышал. Во имя осторожности он решил притвориться немым и глухим. Последние отчетливые воспоминания были связаны с родным лесом, с каким-то огромным дуплом, в которое он забрался и уснул там… а теперь вот лежал на топчане в какой-то светлой комнате, и воздух нес в себе не чистые запахи деревьев и трав, а что-то противно-солоноватое… Где же, вы, лесные демоны?

                Эльмеда и морской бог

Огненный цветок расцвел в устье реки в тот самый момент, когда налитые страданием слезы на щеках Церна стали крупными, как виноградины, а лицо сковала горькая маска отчаяния.
— Что?! — победно воскликнула Эльмеда. — Несладко тебе стало, Собиратель? Ты напрасно решил разжалобить меня! Не выйдет!
— Разжалобить тебя? А кто ты? — спросил мальчик.
— Я – третий берег твоей реки! Я – жена убитого тобой короля Саннелора! Я — та, которая покончит с твоими злодеяниями!
— Значит, это она насмешила тебя, — поморщившись от усилившейся боли, сказал морю Церн.
— Она? — легкой рябью покрылось море. — Она! А сама веселой не выглядит. Погоди-ка, погоди… так вот в чем дело! Эта красная полосочка вместо берега, там, в мире отражений, выходит, твоих рук дело? Да как же ты… этот твой третий берег ведь жжется! Реке ведь плохо! Малышу больно! Ай-яй-яй! И не стыдно тебе?
— А мне – хорошо? Он убил моего мужа! Но ты не представился!
— Я – Доренлон, бог этого моря!
— Здравствуй, морской бог!
— И тебе привет, огненная волшебница! Ты, значит, пришла отомстить мальчику? Вот так сразу, ни в чем не разобравшись?
— Да! Убийце, а не мальчику! И я уже во всем разобралась!
— Должен заметить: ты глубоко ошибаешься! — возмущенно заявил Доренлон.
Огромная водная стена поднялась у берега и нависла над полоской суши, на которой неподвижно застыл сноп красно-желтого высокого пламени с темными фиолетовыми сполохами, пробегавшими по нему снизу вверх и сверху вниз.
— Ты задумал погасить меня?! — воскликнула Эльмеда.
— Нет. Просто мне так удобней, да и тебе тоже. Моя старшая сестра Юсса поручила этого юношу моим заботам. А зря она ничего не делает. Но если ты докажешь его вину, я перестану стоять между вами. Согласна? Вспомни, с чего все началось…
— Зачем?! — гнев клокотал в Эльмеде все сильней, тот самый гнев, что не единожды толкал Сукокрыса на необдуманные поступки; ярость горела в сердце высокого пламени все более ослепительным стержнем. Отступать она не собиралась.
— А ты не спеши. Давай разберемся. Взвесим все, а тогда решим, — гнул свое морской бог. — Начни с самого начала.
— Ладно! Он выковал наконечники для стрел и наложил на них заклятие.
— Какое заклятие?
— Заклятие? Слушай же! Когда я пробиваю черточку, то говорю: вот это - стрела, она попадет во врага! И она отнимет у него удачу - первая точка! И она отнимет у него счастье – вторая точка! И будет это на века – третья точка!  — произнесла Эльмеда и обратилась к мальчишке, — так это было?
— Так, — подтвердил тот.
— Что тебе еще надо о, справедливейший из богов?
— Я не справедливейший, я – всего лишь справедливый. Он сказал: «во врага!», верно? А кто был твоим врагом, малыш?
— На нашу деревню нападали тогда… кто – не помню, да я и не знал… — растерянно ответил Церн.
— Мог твой муж, Огненная волшебница, участвовать в том нападении?
— В то время он еще не родился…
— Значит, заклятие лично против него направлено не было, так?
— Ну, и что?
— А вот скажи, почему люди намного сложнее всех прочих созданий Энга?
— Какое отношение это имеет к нашему спору?
— Прямое. Выслушай правильный ответ: потому что каждый из богов добавил в человека что-то от себя. И я, как один из многих богов, все ведаю о людях, об этих творениях моего отца Энга, об этих совместных наших творениях.
— И что из того?
— Я хорошо знаю, что человек взрослеет постепенно. И то, что слова, произнесенными детьми - конкретны. Их ум не изощрен. Если ребенок говорит: «дерево», он его и имеет в виду, в отличие от взрослого, который под этим словом может разуметь и тупость, и прочность, и ветвление родословной, и строительный материал, и корпус корабля, и весло, и так далее. Если ребенок говорит: «враг», то это тот, кто угрожает ему сегодня! Ты слышишь: сегодня! Не завтра, не через сто лет! А что произошло с наконечниками после того, как они были заговорены мальчиком, ты знаешь?
— Кузня сгорела… они долго пролежали в земле.
— Да! И врага, для которого они предназначались, не стало. Так? Но в них сохранилась та искренняя сила, что была придана наконечникам кузнецом. Эта сила уже не имела нацеленности, и повредить никому не могла. Они стали обычным магическим артефактом, требующим инициирования. Ты знаешь, что такое инициирование?
— Это пробуждение чего-либо неявного и переход в другое качество.
— Правильно. Да, пробуждение, и, нередко, изменение внутренней сути предмета. Ведь куда проще не создавать что-то самому, тем более, когда способности невелики, а изменить уже существующее. Воспользоваться плодами чужого труда.
— Их изменили?! Но кто? И – зачем?
— Ты сказала, что они долго пролежали в земле. А потом их откопали. Вот тот, кто откопал, и есть твой настоящий враг!
— А этот? — оборотилась Эльмеда к неподвижно стоящему Церну.
— Он не причем. Все дело в его последователе. Тот хотя и был слабым колдуном, но зато весьма изощренным в пакостничестве. И у него были большие амбиции.
— Амбиции?
— Да. Разрушительная энергия, что понесли в себе наконечники после инициации, оказалась слишком сильна. Рано или поздно она могла нарушить течение потоков, связывающих тот свет и этот. Видишь ли, они никогда не терялись сами по себе, но всегда возвращались к хозяину. Таким образом, даже одним наконечником, а их было много, можно было поразить бесконечное число врагов. Можно было перебить вообще всех, все живое! Представляешь?
— Это потребовало бы много времени…
— Ну, и что? Важен результат, а не срок. Так что надо было удалить наконечники из этого мира, изъять их. Вот Юсса Тишайшая, хранительница равновесия, и вызвала из небытия мальца. Точнее создала его точную копию, ведь воскресить умершего нельзя, но сотворить подобие – да.
— И перед нами подобие того Церна?
— Такое точное, что ни за что не отличишь. Он и сам отличить ни за что не сможет.
— И Юсса тишайшая сотворила его для…
— Да. Для того, чтобы собрать наконечники и удалить их. Ведь только он способен был найти их, поскольку имел над ними изначальную власть. Наконечники тоже не различали созданный образ и подлинник.
— Собиратель… вот почему он так звался.
— Да. Все, в кого попадали эти стрелы, были обречены. Раненый зверь покорно приходил к охотнику, а люди убивали себя сами. Обрати внимание – наконечники не отнимали жизнь сразу, но наносили рану, заставляя жертву долго мучиться. Вот такая в них была заложена злая особенность после инициации. Но и посмертно души не упокоевались, а обрекались на вечные мучения.
— Это похоже на проклятие рода Сияющих, они тоже не могут успокоиться на том свете.
— Да. Но по другой причине: Сияющие были прокляты братом моим, Уррзом.
— Вот как?! За что же?
— У тебя большие пробелы в образовании. Что ты имела по богословию?
— Отлично…
— Значит, налицо слабости преподавания. Ты ведь знаешь: не любим мы, боги, человеческой гордыни?
— Да, это мне известно, но причем…
— Все-таки много в тебе еще человеческого, не улавливаешь на лету. Тебя интересует эта тема или вернемся к Церну?
— Проклятие Уррза касается меня не меньше, оно распространяется на моего сына и его потомков. А над моим погибшим мужем висит двойное проклятие. Мне надо снять их оба…
— С твоим бывшим мужем уже все решено. Он спокоен в царстве мертвых. Ну, почти спокоен. Наполовину. Вот этот малыш позаботился о нем, вонзив в глаз шип иоретты.
— Он?!
— Да! Нанося смертельный удар, и оканчивая, таким образом, земной путь раненого, Собиратель снимал с него проклятие, заключенное в наконечнике. Он не позволял самоубийце покончить с собой, ведь прервавший свою земную юдоль собственной волей достается не Оис, а презренному грему - ты знаешь об этом. Так что он нес душам несчастных покой, спасал этих бедняг, поскольку они и так уже были мертвы! Да, они ходили, говорили, даже действовали, но жизни в них не было! Настоящей жизни не было. Содеять что-либо они уже не были способны, только руки на себя наложить рано или поздно. Ходячие трупы, приходилось тебе слышать о таком?
— Да, после ранения я ощутила, что Саннелор изменился, словно потерял внутреннюю суть. Хотя, во все что ты говоришь непросто поверить… — прошептала Эльмеда.
— Непросто, — подтвердил морской бог, — но это так. Так что не мальчик Церн произвел эту силу, что несли в себе наконечники. Злую силу. Теперь ты понимаешь?
— Твои доводы убедительны.
— Ты согласна с ними?
— А кто же тогда?
— Я – это вода, это берега, это дно, это обитатели моей утробы, это бури и штиль! Я не лезу в чужие дела и не несу ответственности за тех, кто на суше.
— Но ты ведь бог! Боги знают все!
— Тебе так кажется. К тому же мне это не интересно, своих забот хватает. Вот хотя бы с этой его рекой…
— Но что-то ты можешь добавить?!
— Добавить? Что тут добавишь? Кто-то опытный и изощренный приложил руку к заклятию мальчика, изменив его, и оно, мощное своей непосредственностью и чистотой, превратилось в орудие, несущее погибель. Говорят: капля дегтя в бочке масла. Вот так -добавив лишь каплю к благому замыслу, можно все исказить, и превратить его в противоположность. Не надо иметь целую бочку добра, достаточно одной капли зла. Эти наконечники стали отнимать удачу и счастье не только у врагов мальчишки, а у любого. Они превратились в проклятие для тех, кого поражали. Оставалось только выбрать мишень… Это все я прочел в том молодом потоке, что принес мне свои обновленные воды. Остальное – меня, вернее, нас с этим юным созданием не касается.
— Понятно, это значит, что виновен не мальчик…
— Нет, не мальчик. Тебе осталось найти и покарать настоящего виновника. Сумеешь ли ты?
— Постараюсь…
Чем больше она убеждалась в своей неправоте и постигала, насколько сложное предстояло дело, тем менее решительной Эльмеда ощущала себя. Раздражение, с которым она начала разговор, пропало, сменившись чувством опустошенности. Да, трудно спорить с богами…
— Вот как, значит… — неопределенно произнесла она, — а нашел эти наконечники некто по имени Баран или Бык. Так утверждает предание.
— Если ты самолично слышала заклятие, произнесенное Церном, тебе не трудно будет посмотреть, что делал с наконечниками этот… Баран... так ведь?
— Да, посмотрю…
— Вот и ладно. А твой третий берег? Что нам делать с ним? Мне не трудно убрать его, но всегда лучше, когда ошибку исправляет совершивший ее.
— А проклятие рода Сияющих?
— Проклятие Уррза? Далось оно тебе!
— В нем жизнь моего сына!
— Да, сынок твой… если в тебя пойдет, ух, и натворить может дел…
— Ты не скажешь?
— Сказать ли тебе? Вообще-то это просто. Но вот что - мы вернемся к нему после того, как ты уберешь третий берег и найдешь проказника Барана, согласна?
— Хорошо. Значит, Юсса тебя призвала… чтобы ты собрал наконечники… — посмотрела на Церна Эльмеда.
Гнев ее окончательно унялся. Незаметно для себя она приняла человеческий облик. Огромная волна, что стояла перед ней, отхлынула.
— Да, это так, — согласился мальчик.
Королева никогда не испытывала мук морской болезни, но сейчас смогла бы понять незадачливых мореплавателей: ее подташнивало и кружилась голова. Почему-то вспомнилось родовое гнездо, мать с отцом, захотелось в Инервесс. Может, потому что так плохо? Нет, здесь что-то другое… в самое ближайшее время ей надо попасть туда. Ах, как же тяжко!
Она достала из складок платья флакон с синей жидкостью и сделала изрядный глоток.
— Один мой хороший знакомый сказал, что ты - вода, а я - огонь, что мы равны, и спор наш завершится, как провидению будет угодно. — Задумчиво проговорила Эльмеда. — Оно выбрало тебя…
— Оно никого не выбрало.
Королева протянула руку и коснулась влажной щеки мальчика.
— И по щекам его текла соленая роса… — сказала она.
— Вот она! — Неожиданно воскликнул Доренлон, поднявшись над морской гладью небольшим холмиком. — Вот та жидкость, что ты искала. Последний компонент.
— Что? Как ты сказал?
— Для тебя это откровение?
— Да…
— Ну, считай это моим подарком.
— Слезы мальчика, умершего сто лет назад, и есть последняя необходимая для ритуала соленая жидкость? Так? В этом суть третьего знамения?!
— Да, так и есть!
— Воистину, божьи пути неисповедимы! Кто бы мог подумать! Где бы нашел их Саннелор? Слезы столетнего мальчика, надо же!
— Ты права. Хотя в твоего супруга порой вселялся мой брат - Разрушитель Аргз, но он сам никогда не нашел бы этой жидкости.
— Благодарю тебя, Доренлон!
— Вернешься, и мы закончим разговор о Сияющих.
   
                Консилиум

Всполошился двор, забурлил Надикс, а вскоре волнения охватят всю страну. Его Благолепие поразил тяжкий недуг - он оказался на самой грани жизни и смерти! Во дворце царила всеобщая растерянность, и собравшиеся жрецы и лекари только усугубляли ее. Несмотря на принимаемые меры, а возможно, из-за них (ведь и так могут подумать!) состояние Езепа не улучшалось, он упорно хранил молчание. Самодержец то впадал в дрему, то смотрел на окружающих людей безразлично, но чаще злобно, и по-прежнему безмолвствовал. По всем углам огромной королевской спальни висели амулеты и обереги, моления о здравии короля, сопровождаемые курением фимиамов, возносились не только отсюда, но и из каждой комнаты дворца, а также из всех близлежащих и отдаленных храмов. Но – безрезультатно. Ни Энг, ни Стреон, ни Доренлон, ни другие божества никак не реагировали.
Спешно собранный совет высшей знати пришел к выводу о необходимости принесения жертв. Первую церемонию назначили на завтра. Тридцать лучших коней и тридцать отборных быков должны были отправиться в обиталище богов для привлечения внимания к состоянию королевского здоровья. А если таковая мера окажется недостаточной, в помощь скоту решено было отрядить подкрепление в виде трех десятков девственниц.
— А если и это не поможет? — задался вопросом хранитель королевской печати, известный крайней осторожностью и нерешительностью.
— А что тогда поможет? Что? Ну, что может быть лучше девственниц? Что лучше?! Вы такое средство знаете? — спросили его в ответ.
— Нет, не ведаю. Я и девственниц-то позабыл по старости. Давно это было, эх, давненько, не помню уже, какие они…
— А спрашиваете! Непременно помогут! Они такие упругие, свежие, пахнут ромашкой и … эх! Да ничего нет лучше! Я прав, судари мои?
Гул голосов поддержал оратора, и он продолжил ободренный:
— Если не помогут тридцать непорочных дев - выхода не останется. Придется пожертвовать всеми девственницами Надикса, сколько их в городе не наберется.
— Надолго, пожалуй, не хватит… — вздохнул один из молодых герцогов.
— И я о том, — согласился хранитель печати, — не хватит их! Закончатся! И что тогда делать?
— Ну, тогда у нас останется лишь добрая память об этих божественных созданиях! И мы воспоем дев в славном гимне! — предположил кто-то.
— Да что вы такое говорите! Где ваша дворянская совесть? Его Благолепие на смертном одре, а вам гимны петь! — возмутился главный церемониймейстер двора и поспешил завершить дискуссию. — Все! Так и порешим. Ну, а как закончатся девицы… вот тогда и думать будем!
 
                Наконечники

— А не простые это наконечники. Ух, не простые! Полетят стрелы, повсюду полетят, найдут они горячую плоть и попортят ее. Продырявят, хе-хе-хе, продырявят! И несладко придется тому, кого они продырявят, ох несладко! Раненому будет хуже, чем убиенному, да и убиенный не найдет покоя! И не будет цены этим стрелам, никто не сможет назвать цены им! Хе-хе-хе-ух-хе–хе-хе!
От его грязных ладоней, сомкнутых над небольшой кучкой железок, вниз посыпалась мерцающая темными искрами крупка - или это была какая-то особенная пыль, улавливающая отблески утренней зари?
— Вол, все готовы, пора шевелиться, — напомнили ему.
— Полетят стрелы, ух и полетят! — будто не слыша, продолжил калика. — Вот ужо без промаха полетят! А мы им прыти-то добавим! Никто не скроется, нет, всех рок роковой настигнет!
 «Вот, значит, как это было! — отметила Эльмеда. — Имя его - Вол. Странно, он кажется мне знакомым… но почему? А самое главное: куда делся потом этот Вол? Он, несомненно, маг, значит, возможно, существует и поныне. От него можно будет узнать, кому он продавал наконечники, и кто приобрел смерть для Саннелора! Если, конечно, согласится отвечать. А если нет - придется заставить. Вот только узнать бы: где он?»
Она внимательно посмотрела вслед удаляющимся оборванцам, нагруженным выкопанными железными трофеями, словно те уносили с собой ответы на все вопросы, и снова обернулась к согнувшемуся над маленьким холмиком из Церновых изделий колдуну. То, чем он занимался, и было, очевидно, инициацией магических артефактов.
Вол опять расхохотался, а потом сипло - видно, село горло от накатившего веселья - произнес:
— Вы топайте себе, шлепайте, топайте себе, да, со своими мечами и топорами. А я попозже тронусь, попозже… Хе-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе!  Попозже… ух-хе-хе-ух-хе-хе-хе… да, попозже я тронусь… ух-хе-хе-ух-хе-хе-хе-хе!
«Неунывающий какой-то чудотворец, и смех у него веселый… мурашками бежит по коже, — содрогнулась Эльмеда, — но придется слушать дальше. А, может быть, этот Вол чохом продал свое сокровище другому красавцу, прозванному Бараном? Так ведь называл колдуна, что распоряжался наконечниками, староста кузнечного цеха. Ну и имена! Скотный двор, а не компания магов!»
Как-то неожиданно для себя научившись легко передвигаться по путям нематериального мира, где нет разницы между текущим часом и тем, что было, Эльмеда столкнулась с трудностями, когда направилась в тот давно прошедший день, когда добывались наконечники. Место ей было известно и время - но словно что-то не пускало туда!
Когда, например, она отправилась посмотреть, как Церн накладывает свое заклятие, затруднений не возникало. А в этот раз! Может быть, спор с Доренлоном отнял много сил - все-таки бог? Ощущение было такое, будто продиралась она сквозь что-то густое и вязкое, причем с неподъемным грузом на плечах. И когда королева Ольса захотела проследить дальнейшую судьбу Вола, она почувствовала, что совсем неспособна двигаться.

                Зандак и Езеп

Барон Зандак Фарогс горько переживал гибель сестры. Ведь Низия была не просто близким и любимым человеком, но и пропуском к высшей власти. Особенно тяжело было сознавать, что злосчастный клинок отправился в воздух с его подачи. Как он мог! Он! Он – лучший фехтовальщик страны! Ведь барон воспользовался хитрым приемом в надежде обезоружить противника. Зандак намеривался спасти короля и сестру от посягательства убийцы, а выходит - выполнил его работу!         
Несколько часов главнокомандующий провел в одиночестве, оплакивая свою неладную жизнь. Он вполне отдавал себе отчет, что жалел не убиенную Низию и не недужного сюзерена, а себя самого, от этого еще больше казнился, но поделать ничего не мог. Что с ним будет? Немилость короля, презрение света, опала? В лучшем случае! А в худшем и более вероятном – скорое знакомство с палачами, что ждут в надвратной башне. Так кому хуже? Сестре, не ожидавшей смерти и погибшей в одну секунду, недаром на мертвом лице застыла счастливая улыбка, Его Благолепию, страдающему от хворобы, но уповающему на исцеление, или ему, пышущему здоровьем, но наверное знающему, что ждет в скором будущем?
Зандак отправился к Езепу во второй половине дня. Несмотря ни на что, надо соблюдать приличия. Длительное отсутствие главы вооруженными силами у ложа немощного короля и так уже поди толкуют превратно, могут поползти слухи о том, что он затевает переворот. Он шел по дворцу и обострившимся болезненным чутьем подмечал все. Большинство придворных, заметив барона издали, спешило убраться, а кто не успевал, отделывались короткими сухими кивками, направляемыми в пространство. Такое поведение легко объяснить впоследствии, заявив на выбор: «я уже тогда понял, какой он негодяй» или же: «я был так удручен болезнью Его Благолепия, слезы настолько слепили меня, что ровно ничего не видел перед собой».
И только королева Тинетона - специально поджидала у дверей своих покоев? - посмотрела на барона долгим красноречивым взглядом и еле заметно кивнула. Зандак не стал противиться приглашению и свернул в залу, на пороге которой только что стояла давно оттесненная на вторые роли супруга недужного. Когда они остались наедине, бледная как полотно королева подошла вплотную к главнокомандующему, внимательно всмотрелась в его лицо своими огромными всегда печальными глазами, и, слегка коснувшись ладошкой его груди, одними губами произнесла:
— Теперь все в ваших руках, барон! Проявите мужество, мой друг! Поймите – все в ваших руках. Вы можете спасти и себя, и страну. Трон будет вам наградой за решительность! ПРоявите мужество!
Барон вылетел в вестибюль будто ошпаренный. Слышал ли он это на самом деле? Полно, да ему показалось! Или - нет? К чему его призывают? Это же измена! Это - святотатство! Он всегда, сколько помнил себя, защищал жизнь короля! Он присягал на верность! И кто?! Кто призывает? Эта серая мышка, боящаяся слово молвить в присутствии мужа? Неужели она хочет сделать его двойным убийцей? Заставляет стать отъявленным предателем! А куда деть честь? Его незапятнанную дворянскую честь? Его офицерскую честь? И что же она обещает, чем заманивает? Возможно ли такое, чтобы он, Зандак, стал… Нет, нет! Но – с другой стороны - какая невероятная возможность! Головокружительная возможность! Да… и к тому же у Езепа наследника-то нет…
Длинными вечерними часами находясь у ложа разбитого параличом короля барон мучился сомнениями. Его лицо то хмурилось, то покрывалось розовыми пятнами, то бледнело, выдавая смятение чувств. Эти физиономические перемены расценивались по-разному. Кто-то видел в них проявления угрызений совести, другие относили к отголоскам искреннего страдания, а третьи полагали, что это лишь лицемерная игра.
Прошло два дня, но состояние короля не улучшалось. Езеп все также дремал, шумно дыша одной половиной рта. Барон, словно верный пес, оставался на своем скорбном посту. Вечерело. За окнами начало темнеть, и слуги пошли за дополнительными свечами. Недужный открыл глаза и встретился взглядом со своим главным ратным защитником. И Зандак прочел в этом взгляде все: невыразимой злобой и откровенной ненавистью лучился и пылал этот взор! В широких зрачках монарха, сверлящих барона из-под прищуренных век, звучал - да что там, вопиял! - смертный приговор виновнику всех бед венценосца! Король открыл рот, тщась вымолвить слово, лицо его еще более скривилось, но все, на что он оказался способен, было прерывистое мычание. Но и оно - тихое, едва слышное, больше похожее на стон, чем на гневный вопль - было совершенно недвусмысленным. Огромный Зандак, нависающий над тщедушным, бессильно вытянувшимся перед ним самовластцем, вздрогнул. Он воровато оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что никто, кроме него, не прочел вердикт, и обнаружил, что свидетелей нет – и слуги, и жрецы, и целители покинули комнату. Странное совпадение, однако - мелькнуло в его голове, - а может быть это и есть знак свыше? В очередной раз пойдя розовыми пятнами и скрипнув зубами, словно от натуги, барон Фарогс взял своей большой ладонью одну из подушек, которыми был обложен больной, и крепко прижал ее к перекошенному лицу божьего помазанника.
 
                Тайна проклятия

Эльмеда, истощенная попытками проследить деяния отвратительного слепца, вернулась на место впадения реки с человеческим именем Акжи в Неточное море. Церна на берегу не было, а воды, переливающиеся под солнечными лучами, радовали взор своей безмятежностью.
— Да, непростая это, судя по всему, будет задача – найти Вола, — промолвила она, — а что скажешь ты, Грольт?
— Трудное дело. Да и нужен ли он тебе? Все наконечники у Юссы. Саннелор наполовину упокоен. Эта цель, можно сказать, достигнута, чего еще желать? У тебя остались задачи поважней. Например, проклятие рода Сияющих.
— Последнее знамение! Проклятие Уррза! Да… и еще почему-то мне все вспоминается родовой замок… Интересно, а часто ли оказывается у этого берега Даренлон?
— Зачем он нам? Мы и сами справимся. Но прежде тебе надо отдохнуть и восстановиться. Прими бельцекон, и не станем здесь задерживаться, — посоветовал Грольт.
— А, это ты, волшебница? — плеснули волны. — Нашла своего обидчика?
— Я видела его. Но не смогла последовать за ним. Сил не хватило.
Она достала флакон с бельцеконом и поднесла к губам.
— Эге, постой! Постой-ка! Брось-ка мне бутылочку! — остановил ее Доренлон.
— Не надо! — вмешался Грольт. — Он разольет бельцекон, и тебе нечем станет поддерживать силы. И вообще, нам пора!
— Погоди. А тайна проклятия Уррза?
— Я сам тебе ее открою. Пошли отсюда
— Ты откроешь?
— Да.
— Но откуда тебе знать?
— В этом нет ничего хитрого. Пошли.
— Нет! Сначала я выслушаю тебя.
— Выслушаешь, но позже.
— Ах, ты! Условия будешь ставить?! Морской бог, ты хотел попробовать, что в этом флаконе?
— Неужели ты еще не поняла, Всемилостивейшая? — спросил Грольт. — Тебе столько раз намекали!
— Продолжай! Открой мне глаза.
— И мы сразу уходим?
— Продолжай, я сказала!
— Хорошо. Все дело в звании. Короли Ольса нарекли себя Сияющими, а кто так зовется?
— Зурр…
— Вот! Они приравняли себя к Зурру! К богу! Зурр является абсолютным воплощением света, так? Тем самым они отвергли тьму, а, как известно, и свет, и тьма в равных долях составляют мир и все сущее в нем. Вот и все!
— Неужели они наказаны только за это?
— Для того, чтобы разгневать бога не всегда требуется обрушить весь мир. Боги прихотливы и непостижимы. Да, кому-то надо перевернуть мир, а кому-то достаточно ошибки в одном слове. Заметь: никто из богов, кроме Зурра, не претендовал на роль носителя света, а какие-то люди замахнулись! Это гордыня: они отринули тьму! И отверженный Уррз справедливо проклял королей Ольса. Вот и все.
— Это правда, Доренлон?
— Так и есть, Огненная волшебница.
— И что же делать?
— Выполнить ритуал очищения - это будет знак Уррзу, — воскликнул Грольт. — И чем скорее, тем лучше! Надо смешать три жидкости, пролить на трон… да ты сама знаешь. И осознать заблуждение - отказаться от бессмысленного звания – Сияющие. И – все! Короли прошлого будут прощены, а короли будущего перестанут гибнуть от покушений! Очень просто! Все, пошли, нам здесь нечего делать!
Некоторое время Эльмеда молчала, пораженная. А потом спросила:
— Так ты знал все это и молчал?
— Я догадался… недавно. А чего было распространяться? Третьего знамения все равно не было! А теперь есть! Поторопись!
— Мне некуда спешить, лукавый маг! Нет, прежде я выведу тебя на чистую воду! О чем ты еще умалчиваешь?
Море вновь заходило мелкой, стоячей на одном месте рябью, заплясало, содрогаемое глубинными спазмами. Морщины побежали и вверх по реке.
— Правильно! Прополоскай его во мне! Прополоскай, небось отмоется от фальши! — пророкотал Доренлон.
— Как?! Он ведь часть меня! Он – внутри!
— Весело с тобой, огненная волшебница! Ух, и весело! Второй раз ты рассмешила меня! И продолжаешь веселить! Этого еще никому не удавалось сделать! Надо же - ты споришь со своим внутренним миром!
— А что остается делать?
— Не желает подчиняться? Интригует! Да что у тебя там за интриган сидит?
— Наследный маг ольских королей, Грольт. Он хотел покорить меня, но просчитался.
— А ты окунись в меня.
— Зачем?
— Я помогу тебе.
Эльмеда сделала шаг к линии прибоя, но остановилась.
— Нет, я сама должна разобраться с этим.
— Это твой выбор, — согласился Доренлон, — может так будет лучше, хотя и дольше. Но пузырек свой отдай мне, иначе тебе не справиться!
Преодолевая вязкое сопротивление Грольта, теперь Эльмеда отчетливо почувствовала, откуда берется сила, противодействующая ей, она швырнула флакон с бельцеконом в море.
Синева в этом месте разошлась, и из глубины поднялся темно-коричневый, почти черный осадок. Маленький шторм разразился на крошечном участке размером с тазик: там метались волны, завывал ветер, даже молния туда ударила! Удивительно было наблюдать, как развивалась самая настоящая буря, обрамленная рамкой спокойных вод! Но длилось это чудо недолго, волны последний раз вскипели и вышвырнули на берег тот же самый флакончик. Только содержание в нем поменялось – жидкость, заполняющая его, напоминала обычную воду.
— Та смесь была чистым ядом. Она не помогала тебе, напротив, медленно истощала твои силы, хотя создавала мнимое чувство бодрости. Тебе дал ее тот самый Грольт?
— Он.
— Ну вот, теперь он лишился своего главного оружия! — довольно сказал Доренлон. — А это ты можешь пить безбоязненно.
— Что здесь? — поболтала сосуд королева.
— В нем часть меня - чистейшая морская вода! Она солоноватая, но в маленьких дозах в самый раз. Ты мне понравилась, и я сделал тебе подарок.
— Ты щедр ко мне, морской бог. Это уже второй твой дар. Спасибо.
— Искренне желаю тебе достичь внутреннего покоя, Огненная волшебница!

                Регент

Весть о кончине Его Благолепия Езепа III моментально разнеслась по коридорам дворца, выплеснулась в город и стала растекаться по стране. Кто-то погрузился в траур, кому-то пришлось защищаться от посягательств добрых соседей, а кто-то решил отхватить себе побольше власти и ввязался в борьбу с другими претендентами. Трон зашатался. Наследника у Езепа не было, слабую королеву, не способную влиять на ход событий, никто всерьез не принимал.
Тинетон замер на пороге грандиозной смуты. И если бы верховный главнокомандующий барон Зандак Фарогс не подставил венценосной вдове свое широкое плечо, неизвестно, чем бы все закончилось. Он вышел на главную площадь совместно с королевой, стал перед ней на колени и принес клятву верности, как монаршей особе. Таким образом опальная супруга почившего монарха стала по-настоящему легитимной главой государства, что без поддержки армии было бы невозможно при сложившихся обстоятельствах. Естественно, армия безоговорочно приняла сторону своего командира, чем в считанные дни положила конец зарождающимся бурлениям и мятежам.
Не отличавшийся злобным нравом Зандак велел казнить лишь нескольких своих противников, точнее врагов короны, правильно посчитав что это послужит достаточным уроком прочим недовольным.
Уже на пятый день после кончины Езепа Зандак Фарогс был объявлен регентом, а наиболее прозорливые шептались по углам, что недолго ему быть временным правителем, уж слишком льнет к бравому вояке вдовствующая королева, тем более, что была она еще молода и довольно привлекательна. А те недальновидные придворные, что намедни воротили носы от барона, наперебой мозолили ему глаза своими напомаженными затылками, особенно заметными в глубоком поклоне.
Так Его Могущество взвешенными и умеренными действиями избавил страну от междоусобицы. А чуть ранее он спас с помощью одной-единственной постельной принадлежности всех девственниц Надикса. Только за одно это следовало бы поставить ему памятник, да кто же оценит такой подвиг?

                Испепелю!

Богатой событиями, в том числе удивительными, выдалась весна в Тинетоне. То старая река ожила, да так, что переменила, перемесила, переломала все по ходу своего течения. То море намного чаще обычного принималось бушевать без причины, унося на дно без разбора все, что плавало. То какой-то сверхсильный убийца объявился в Надиксе и добился своего – умертвил-таки Низию Фарогс. А еще король Езеп, весельчак, жизнелюб и мужчина в расцвете сил, приказал долго жить. Потом на обретшей новые силы реке случилось вовсе небывалое – от начала и до конца ее прокатился настоящий шторм! А шторм на реке – явление и вовсе небывалое!
И вот опять – на плоской равнине, невдалеке от реки, возник настоящий вулкан! Небольшой, но настоящий! Вулкан. Били вверх струи огня, летели повсюду искры и даже плавилась вокруг земля, булькая, словно лава.
Вот уж чего не ожидала Эльмеда, так это того, что когда-либо придется вести внутреннюю войну! Она кипела от возмущения, пытаясь вызвать коварного мага на разговор, но Грольт не отзывался! Чего только она ни предпринимала, однако побежденный и поглощенный ею в Ниберлахской пещере маг упорно молчал. Мало того, королева не могла обнаружить его! В себе! Она оказалась неспособной разобраться в своем внутреннем мире! От негодования Эльмеда готова была сжечь все вокруг, благо, что рядом не оказалось ни леса, ни жилья, а только трава. Осознав в конце концов, что слепая ярость не лучший помощник, она приказала себе в буквальном смысле остыть.
И на месте фонтанирующего пламени возникла молодая красивая дама в великолепном, но слегка помятом наряде. Вид она имела утомленный и потому, очевидно, отойдя немного в сторону от оплавленного участка, осмотрелась и уселась на небольшую кочку, извлекла откуда-то небольшой флакон со светлой жидкостью и отхлебнула. Чувства ее были крайне расстроены, иначе стала бы она рассуждать вслух, тем более о непонятном? Впрочем, слушателей все равно не было.   
— Вол, — сказала она себе, — Вол, Вол, Вол… А потом Баран или Бык. Вол и бык - считай - одно и то же. Могли быть у населения проблемы с выговором трудных слов? Вполне! Сельская местность все-таки, неразвитые они там. И тогда Оал запросто мог стать Волом! Оал – Вол! Созвучно! И как я раньше внимания не обратила? Волу превратиться в быка вообще не проблема, хотя чаще бывает обратное. А тут и баран рядом. А зачем Грольту прикрывать Оала-Вола? Зачем за него бороться? Ведь чень шкурный интерес имеет, не иначе! Кузнечный староста сказал, что Быка кто–то погубил. «Колдун, вроде, в тех местах какой-то объявился и покончил с Бычком». Так! А не Грольт ли? Наверняка союз с ним заключил – известный прием - а потом поглотил, можно сказать - проглотил Оала. И тогда выходит, что во время охоты за убийцей Саннелора часть меня содержалась в сукокрысе вместе с мерзким Оалом-Волом! Бок о бок, можно сказать, терлись! И в своих планах на будущее он выделил мне место где-то рядом с этим пакостником!
И что ж теперь? Теперь во мне Грольт, а в нем Оал?! Экая гадость во мне сидит! Внутри! Да, что может быть хуже, чем носить в себе такую мерзость?! Две мерзости! Брр! Однако продолжим… Победив Оала, Грольт завладел наконечниками. Стал ими распоряжаться. Так, выходит, убийца Саннелора не кто иной, как сам Грольт?! Ведь Саннелор в свое время изгнал Грольта, а понравилось ли это магу? Едва ли! Так что повод был! А мне он этим сукокрысом глаза отводил! Надеялся втереться в доверие, а потом и меня… использовать для собственного усиления, как некогда Оала. И бельцекон еще. И – ожерелье. Да, все сходится! Никакого убийцу он не ловил, а преследовал личные предательские цели! Уф-ф! Испепелю!!!

                Акжи

С того вечера, когда Зандак принял самое главное решение в жизни и реализовал его постельной принадлежностью, душевное равновесие, как ни странно, вернулось к нему и больше не покидало. О непревзойденном хладнокровии командующего свидетельствует тот факт, что уже ночью он объявил в розыск высокого горца, из рук которого вылетел тот злополучный меч. И сего горца нашли уже на следующий день. Он был замечен крестьянами в пригородных садах, где пробавлялся ворованными грушами. Его не без труда изловили с помощью рыболовной сети и заточили в темницу.
А когда барон управился с основными делами, Акжи привели в тот же зал, где он, пребывая в теле рыжего иноземца, стал свидетелем трагических событий.
На ногах его позвякивали кандалы, руки были связаны за спиной, на шею накинута веревка, конец которой держал верзила лишь немногим уступающий пленнику в росте. Еще двое охранников стерегли его справа и слева.
Зандак не без некоторого внутреннего трепета всмотрелся в осунувшееся после их памятной встречи лицо. Казалось, что Акжи постарел лет на пять. 
— Мне сказали, что ты находился тогда в теле рыжего, а в твое, вот это, занимал кто-то другой? Кто?
— Этот рыжий почтарь. Я все уже рассказал…
— Мне доложили. Колдовство проклятое! Значит, мечом тогда крутил не ты?
— Нет. Он.
— А тебе самому приходилось держать оружие?
— Да, я же горец! Я же был в отряде Уржака.
— Уржака? Кто это?
— Наш вождь. Он был… это, ну… самый лихой в горах.
— И ты тоже сражался?
— Да, сражался. 
— Ну, и как?
— Что как?
— Крепко ли ты его держишь – это про меч, если что.
— У меня сильные руки…
— А как насчет умения? Трудно ли тебя было победить в схватках?
— А! Трудно ли меня победить? Да, трудно. Я всегда побеждал, пока… пока не столкнулся с этим рыжим.
— И ты проиграл ему?
— Да.
— А бились вы насмерть или просто так?
— Я тогда бился насмерть, а он… он… не знаю.
— Но как мы видим, он не стал тебя убивать?
— Он просто оглушил меня… мечом… плашмя, как… как мальчишку.
— А почему же он тебя не убил?
— Не захотел, я думаю.
— И меня не захотел… Но может, планы у него на тебя какие были?
— Я ничего не знаю.
— Мне казалось, что этот зал пробудит в тебе какие-то новые воспоминания.
— Нет, я все уже рассказал. Что со мной теперь будет?
— С тобой? Еще один бой. Насмерть. Мне надо кое в чем разобраться и кое-что смыть кровью. Твоей или не твоей, там видно будет.
Зандак распорядился увести пленника, расковать и развязать его, и хорошо кормить, пока он не назначит день боя.

                Проклятие

Наконец-то в Ольсе разучились удивляться. Очередное возвращение королевы было воспринято как вполне рядовое событие. Ни один мускул не дрогнул на лицах придворных, они вели себя так, будто правительница никуда не исчезала, а все время находилась среди них, ну, может быть, вышла в сад подышать, полюбоваться своей чудесной оранжереей. Разумеется, в период ее отсутствия никто и не помышлял о каких-нибудь дерзких забавах вроде покушения на законную власть или попыток обидеть наследника. В замке, городе и стране царило спокойствие, и наблюдался исключительный порядок. Эльмеда могла быть довольна. Впрочем, сейчас это мало интересовало ее.
Вот что сказал как-то королеве жрец богини смерти: «проклятие могут смыть три соленых жидкости, смешанные вместе, если они будут пролиты на наследный трон между полуночью и первым лучом светила. От этого трон немедленно вспыхнет и сгорит дотла. А пепел надлежит собрать, набить им отверстую грудь живого сокола и подбросить птицу верх. Сокол устремится ввысь, и никто его больше не увидит. После этого проклятие потеряет силу».

Эльмеда не стала придавать ритуалу излишнюю торжественность. Лишь три помощницы, включая Наперсницу, были у нее. Сына принесли полусонного. Ребенок не понимал, что затевается, потому не боялся и не плакал, а смотрел вокруг глазенками, напоминающими крупные спелые маслины, а еще больше глаза отца - Саннелора.
Королева поставила на столик у трона глиняную чашу, провела над ней рукой и на дне появилась влага – это была вода Ниберлахского озера; потом она вспомнила плачущего Церна, ощутила прикосновение к его мокрой щеке и стряхнула с пальцев слезинку. Не дрогнув, королева оцарапала маленьким ножом запястье сына, который наконец-то насупился, закапризничал, заплакал.
В закрытое окно забилась крыльями ночная птица, вызвав легкий переполох среди женщин, но Эльмеда повелела открыть створки, и в зал влетел стремительный сокол. Он совершил несколько кругов под потолком и уселся на плечо властительницы.
Не говоря ни слова, Эльмеда опрокинула чашу над троном, и тот, как и предсказывал Хранитель, запылал. Помощницы отпрянули к стенам от жара, а птица взвилась вверх. Трескучее пламя лизнуло высокий потолок, целиком охватило стоящую рядом стройную фигуру правительницы, оживившись и загудев при этом еще больше, а потом отступило, сжалось в комок и погасло. Еще полыхнуло в последний раз алой розой у ног королевы, и осталась на месте трона горстка черного пепла. Три свидетельницы, скользя спинами по стенам, без звуков сползли на пол: они видели охваченную со всех сторон огнем Эльмеду, и – вот, она стоит перед ними невредимая. Невероятно, ужасно и потрясающе!
Сокол все кружил под потолком и никак не хотел снижаться, то ли огонь его напугал, то ли предчувствовал свою участь, но королева властно подняла руку, и птица покорилась ее воле. Не дрогнув, она разверзла пернатую грудь и вложила в кровавую рану черную золу. Затем подошла к окну и снизу вверх резко метнула сокола. Будто молния в ночи, ярким росчерком пронизала птица небо и пропала, поглощенная тьмой.
И тогда низкий гул, напоминающий ворчание колосса, потряс дворец. Прокатилась гудящая волна и снова стало тихо. И раздался звонкий голос королевы:
— Отныне ни один из королей Ольса не будет зваться «Сияющим». От сына моего Алиора пойдет новый королевский род, и получит он имя – Удачливые. Итак, отныне этот мальчик – Алиор Удачливый. И потомки его будут Удачливыми. Каждый день он, как затем и его наследники, будет молить богов о ниспослании ему удачи, и не будет ставить Свет превыше Тьмы и Тьму превыше Света, а станет принимать мир, как он есть, во всех его красках!
И речь ее была услышана. В ответ земля сотряслась могучей судорогой и откликнулась глубинным ревом, как будто под городом проснулся гигантский зверь, и теперь захотел покинуть свое многотысячелетнее убежище. Это событие повергло свидетельниц церемонии в еще более сильное смятение, и не только их, но и все население города. Людям представилось, что рушится мироздание и приходит давно обещанный Последний день. Охваченные паникой жители выбегали на улицы, бесцельно носились по ним, сталкивались, падали, стенали, бились изнутри в городские ворота, пытались карабкаться на стены или, напротив, зарыться в землю.
Никто не смотрел в сторону казавшихся вечными усыпальниц проклятых королей прошлого, в ту сторону, откуда когда-то начался тысячелетний Ольс, и где теперь заканчивалась немалая часть его прошлого. Тронные залы, ставшие склепами для призраков, не просто рушились, они превращались в пыль, и обделенные народной памятью монархи бесплотными тенями возносились в небеса. Никто не видел и не мог видеть этого исхода, кроме той, что вызвала его. Эльмеда оставалась в тронном зале, однако стены не были препятствием ее взору. Вот поднялась и растворилась во тьме тень Инсу, за ним последовали его освобожденные потомки, а последним был Саннелор. Многие помнили славного короля, людская память тянула его к земле, и он, наиболее явственный из всех, висел на месте, словно никак не мог решиться покинуть свою страну. Рядом с ним клубилась маленькая тощая тень.   
— Прощай! — прошептали губы королевы. — Прощай, мой король, прощай, мой единственный.
И вскоре над древней частью замка Ольс стала подниматься огромная туча, она была чернее ночи и страшнее любого кошмара. Все, кто замечал ее, падали без чувств и оставались без движения. И вскоре стало казаться, что весь город, все его закоулки усыпаны мертвыми телами.

                Долги барона Зандака

Теплая, мягкая погода располагала к неге, солнце стояло в зените, равномерно озаряя участок степи, прилегающий к морю, вытоптанная трава издавала слабый пряный аромат, который смешивался с легким солоноватым ветром, дующим в сторону гор, множа ощущение покоя. Самое время расслабиться и предаться каким-нибудь немудреным развлечениям, да хотя бы поваляться на прогретой земле, бессмысленно созерцая медленно плывущие облака в вышине. Но немалая группа людей, собравшихся здесь, в четверти конного перехода от Надикса, судя по всему, отдыхать не собиралась.
Ему дали меч и поставили напротив бывшего игрока в чешуйки графа Легста. Вокруг поляны, выделенной бойцам, плотным кольцом застыли воины, вооруженные короткими копьями и наглухо защищенные упертыми в землю щитами, такими огромными, что только глаза подобранных по росту - немалому, кстати - гвардейцев поблескивали из-под шлемов над их верхними краями. Барон спрятался в большой карете за рядом щитоносцев, наблюдая за ристалищем из маленького окошечка. Складывалось впечатление, что он чего-то опасался.
Некоторую дополнительную интригу внесло то, что Зандак строго предупредил всех присутствующих никогда не распространяться о том, что они здесь увидят. Зачем он это сделал – наверное, было неясно даже ему самому. Видимо, все-таки он чего-то и на самом деле ожидал, и побаивался.
Акжи на полголовы возвышался над соперником и выглядел предпочтительней – он был шире в плечах, да и руки у него подлиннее. Но когда раздался сигнал – взвизгнула флейта, и тут же затихла – Легст первым бросился в атаку. Горец поначалу принялся отступать, но удары противника отражал уверенно, было видно, что опыта ему не занимать. А потом он разогрелся, взгляд налился яростью, и теперь уже пятился граф. Мечи сшибались все быстрее – оба были предупреждены, что выйдет из круга щитоносцев живым лишь один – но все же, несмотря на бойкость схватки, в действиях преобладала осторожность – это было хорошо заметно опытному глазу. И если первые минуты схватки все-таки отличались активностью, то затем осмотрительность окончательно взяла верх: каждый понимал цену ошибки.
Белые сорочки темнели от пота, но никто не бросался вперед очертя голову. Несколько минут соперники кружили по поляне, лишь намекая на атаки. Акжи не выдержал первым: сделав ложный замах сверху, он вдруг отдернул руку и резко опустил клинок по дуге, низко присев при этом, и атаковал ногу противника, однако Легст отскочил назад, и попытался в свою очередь нанести удар по предплечью врага, острие его меча распороло широкий рукав, но даже царапины не нанесло. А меч горца уже рушился на голову незадачливого графа - Акжи был необыкновенно быстр – но и его оппонент не уступал в стремительности, он сместился с прямолинейной траектории клинка соперника, выпрямился, тут же ринулся вперед и в глубоком выпаде достал корпус противника. Но не стал развивать успех, а, напротив, разорвал дистанцию. Акжи, казалось, не заметил ранения, он снова кинулся вперед, снова промахнулся, и еще одна красная полоса украсила его торс. Эти небольшие ранения не сделали его более осторожным, напротив, горец видимо понял, что долго так не выдержит, что бой надо кончать прямо сейчас, он завизжал и смерчем обрушился на обороняющегося с немалым трудом противника. Он почти достал плечо Легста коварным ударом, наверняка хорошо отработанным в тяжёлых тренировках. И – застыл столбом. Оружие выпало из его руки. Акжи качнулся и тяжело упал лицом вниз. Меч графа вышел из спины поверженного. 
Когда клинки перестали порхать по воздуху, и граф Легст повернулся к карете, содержащей внутри барона, последний вышел на поляну, и поинтересовался сможет ли тот принять еще один вызов. Легст криво усмехнулся, и ответил:
— Моя жизнь не дает Вам покоя, Ваше Могущество?
— Вопросы гнетут меня, мой друг, вопросы, - ответил барон, — Я смотрю, сегодня ты совсем не хромаешь?
— С того самого дня, – ответил бывший игрок. – Да. Тогда меня вынес из вашего зала какой-то вихрь и сильно приложил к стулу в таверне. Так сильно, что мне показалось - и вторая нога откажет. Однако обошлось. Напротив, выздоровела больная.
— Так кто же поменял вас местами?
— Не ведаю, хоть убейте! Меня уже столько допрашивали! Я действительно ничего не знаю! Думаю, на меня пал выбор этого врага рода человеческого только потому, что я тогда находился на том месте, в том зале и с мечом в руках. Если бы кто-нибудь другой оказался там, все случилось бы с ним. То есть, важна была не конкретная личность, а лишь ее местонахождение в тот самый момент, и в том самом месте, — убедительно соврал Легст, хорошо понимающий, что ждет его в случае чистосердечного признания.
— Что ж, защищайся!
— Кошмар повторяется, - буркнул Легст, - ну, что ж, продолжим начатое!
— Кошмар?! Почему ты так сказал? Что это значит?
— Драться с вами истинный кошмар для меня – вот и все. К тому же то, что случилось тогда со мной никак не назвать радостным событием в жизни.
— Это так. Со мной тоже. Но, может быть, ты имел в виду что-то еще? Договаривай!
— Нет, нет. Здесь нет никакой подоплеки. Извините, что выразился двусмысленно. Держите оружие крепче!
— Не учи меня, - ответил барон, - и мощным ударом выбил меч из руки игрока.
На сей раз полоса сверкнувшей в воздухе стали никого не поразила, клинок глухо стукнулся о щит и упал на землю.
Однако Зандак не стал поражать безоружного, а всего лишь спросил:
— Ты что – сдаешься?
— Я предпочитаю быть убитым лучшим бойцом королевства, чем кем-то из этого сброда, — кивнул он в сторону щитоносцев и расправил грудь. — Ваш удар!
—  Зачем мне убивать тебя? Я убедился теперь, что ни ты, ни этот несчастный горец не были тем, кто противостоял мне тогда, и кто явился виновником смерти моей сестры. Тот был каким-то невероятным фехтовальщиком, я бы сказал – нечеловечески хорошим. Никто из нас, да и вообще из всех, кого я знаю не способен на такое… колдовство.
— И что теперь будет со мной?
— За короткое время я второй раз слышу этот вопрос. Я решил дать тебе должность. Если ты не против, конечно.
— Интересный поворот! Должность жертвы?
— Жертвы? Какой еще жертвы?
— Королевских палачей, неверное.
— Немного не угадал. Ты будешь учителем фехтования в моей личной гвардии. С хорошим содержанием достойным дворянина. И станешь называться Первым меченосцем Королевства.
— Но первый – вы. По праву!
— Согласись – Второй меченосец как-то не звучит. Так ты согласен? Это все же немного лучше тесного знакомства с королевским палачом? Нет?
— Уф! Неожиданно. Мне надо подумать.
— Но – недолго!

Так погиб последний из отряда «сватов», что были прокляты Уэхом. И красивый кинжал, тот самый, что курьерский начальник возмечтал продать брату всесильной Низии, достался последнему бесплатно, как законный трофей.
А охромевший рыжий горец потерял способность понимать и эренский, и тинетонский языки, он превратился в обычного дикаря - охотника из Темного леса - в которого когда-то вселился дух Собирателя, и теперь, когда он освободился от чар, ровно ничего не мог понять в окружающем его новом мире. Что с ним произошло? Где он? Как сюда попал? Он дичился всех и вся, люди сочувствовали ему и понимали: да прыжок из окна обители Добра и Мира сыграл с ним злую шутку, и повредил не столько ноге, сколько голове. Из сострадания он был оставлен при кухне помощником виночерпия, что в конечном итоге примирило эту необузданную натуру с последствиями недоброй выходки демонов леса, а кто еще может так навредить человеку?
Тогда же зародился слух, льстящий одновременно и стратегическому, и тактическому талантам барона Зандака. Утверждалось, что никаким волшебством во всех этих событиях не пахло, а была прекрасно разыгранная комбинация с принесением жертвы – Низии. Гибелью своей она, якобы, расчистила братцу дорогу на трон, ибо смерть ее замаскировала отравление Езепа.
Но сам Зандак предпочитал, чтобы в нем более всего ценили не коварного интригана или подлого стратега, а честного и порядочного человека, коим он изо всех сил старался казаться, а, может быть, и являлся на самом деле. Потому обнаруженные по горячим следам сплетники отправились прямиком на эшафот, а не пойманные вовремя фантазеры сочли за лучшее навсегда заткнуться. Поднятию авторитета барона в народе послужило и то, что он собственноручно покарал убийцу сестры. Хотя никто доподлинно не знал, как на самом деле разворачивались события на поляне, окруженной щитоносцами невдалеке от Надикса, а немногочисленные свидетели молчали.

                Прощание

Случается, что подводит память. Большинство событий помнится хорошо, а что-то - выпало. Напрочь, наглухо. Исчезло, словно и не бывало такого. И как ни мается беспамятный, сколько ему ни подсказывают, ан – нет, не осеняет! Не заполняется, не затягивается черная дыра! Тяжко сознавать, что не все уголки собственного «я» открыты, что не совсем ты хозяин во внутреннем пространстве, не все там доступно и подвластно тебе. А кому - закрадывается жуткий вопрос - кому подвластно? Неужто ты сам себе более не господин? А кто тогда?!
Эльмеда, потерявшая внутри себя целого мага, вернее двух, чувствовала себя хуже любого недужного. Столько времени и сил она положила на поиски убийцы мужа, нашла его – и вот он скрылся. Причем где?! В ней же! И отыскать его нет никакой возможности! Не чувствует она его! И не знает, что делать!
Эта заноза так ныла в душе, что королева, завершив ритуал освобождения королевской династии от проклятия Уррза, не стала дожидаться последствий действа, а, отдав самые необходимые распоряжения, поспешила за помощью к Сновидцу.
Вот и стены родного города, места, где Эльмеда родилась. Или все же не родилась в настоящем, человеческом смысле этого слова? А свалилась с неба прямо в постель замороченной магией инервесской княгини? Или откуда-то еще взялась?
Но что это? Вокруг дворца полно смурного народа. Что-то случилось? Но гонца в Ольсе с дурными вестями никакого не было - не успел еще? Эльмеда невидимой проникла в княжьи покои, и задолго до входа в материнскую спальню поняла: ее мать, княгиня, отходит.
Мать лежала на высоких подушках, до подбородка накрытая вышитым одеялом, и дышала хрипло, с присвистом. Лицо ее, испещренное глубокими морщинами, было худым и бледным, закрытые веки напоминали две сливы, увитые синими прожилками. Даже сейчас черты несли брюзгливый оттенок жестоко разочарованного жизнью человека. У изголовья сидел отец, согбенный и седой. И еще несколько домочадцев находилось в комнате.
И тут вошла дочь.
Одна, без предварительного объявления, без свиты появилась вдруг в комнате королева Ольса. Все, включая отца, оторопело вскочили, но вняв повелительному жесту, сдержали свои чувства.
— Мама! — позвала Эльмеда.
Та не пошевелилась - не захотела вернуться с пути, на пороге которого уже стояла, и от первого шага ее удерживало лишь прерывистое неверное дыхание. Эльмеда попросила всех присутствующих покинуть опочивальню, а когда они остались одни, требовательно сказала:
— Мама, не спеши!
Веки, расчерченные тонкой синевой вен, дрогнули, глаза открылись, и губы едва слышно произнесли:
— Ты… ты… ты… не моя… не дочь… я знаю…
— Это неправда, мама! Я – твоя дочь! Мне известно, что ты видела при родах – вышитые носки сапожков и горы шелухи от семечек. Знай: тебя обманули, околдовали. Я – твоя дочь!
— Да?! — на слух здорового человека этот звук был сродни легкому дуновению. Но в устах умирающей восклицание прозвучало криком.
— Да, мама! Это так! Знай это, и иди с миром!
Когда Эльмеда пригласила отца и других для прощания с усопшей, все обратили внимание на лицо княгини. Брови разошлись, морщины разгладились, и на почившую снизошло выражение умиротворенности. Будто бы она нашла, наконец, то, что искала всю жизнь - согласие с собой. Перед близкими лежала не хорошо известная всем старая инервесская ворчунья, а та жизнерадостная девушка, что некогда вступила в этот дворец хозяйкой. Лишь немного постаревшая.
Князь застыл над супругой, не в силах вымолвить слово, потом неловко повернулся к дочери и зарыдал на ее груди.
 
                Руины замка Ольс
 
Настало серое утро. Черная туча, застилая половину неба, висела над замком Ольс как знак проклятия. Удивленные тем, что еще живы, люди поднимались с земли и, боясь выпрямиться в полный рост, расползались по домам.
А конец света все не наступал, напротив, наметилось просветление. Грохот и сотрясение почвы затихали, туча же, лежащая над городом, хоть и разрасталась, но становилась все прозрачней и прозрачней.
Воздух наполнила какая-то особенная пыль. Она вызывала першение в горле и раздражала дыхание. Неудержимый кашель, гуляющий по всем улицам и дворам, был настолько дружным, что складывалось впечатление, будто горожане позабыли речь и общаются между собой, и отвечают на козни стихии заливистым лаем.
Источником крупинок, засоряющих легкие, были руины замка Ольс. Не погрешив против истины, можно было сказать, что дыхание забивалось частицами древности, корпускулами хронологии, следами распада многочисленных тронных залов и заключенных там проклятых королей, нематериальными крохами, наконец, из которых состояла запретная память о династии Сияющих. Замок, что столько веков двигался вместе с историей, наконец, застопорил свой ход, отстал от нее и теперь уходил в небытие. Каменные оковы, заключавшие непрощённых монархов, обращались в прах. Инсу и его потомки получали долгожданное избавление от проклятия Уррза.
К полудню - а раньше из зудящих глоток ни слова не выдавливалось, и вино не спасало, ни кислое, ни сладкое, ни красное, ни белое - на перекрестках и площадях появились многочисленные глашатаи. Они призывно дудели в трубы и возвещали о начале новой эпохи в истории города и королевства.
Если верить их словам, ничего плохого не произошло. Просто ночью старая забытая всеми часть замка Ольс разрушилась. От естественных причин – от древности, например. Это всего лишь здания ушедших времен, разваливаясь на части, издавали ужасные звуки и колыхали землю! И едкая пыль, что покрыла толстым слоем крыши домов и дороги, а еще забила легкие - не порождение вредоносных сил, а обычная спутница слома устаревших зданий. Так что повода для беспокойства нет. Напротив, налицо причина для празднования! Ведь теперь столице не грозит сползание в реку Гингл, а вслед за тем гибель! К тому же освободилась гигантская площадка для постройки нового города.
— Ну и что? Нам-то какое дело? После этого ужаса, после ночных разрушений (получается - запланированных? или все-таки нет? - непонятно), уже ничего не страшно! — отвечали сохранившие хоть какую-то толику ума граждане. — А в нашей реке мы регулярно купаемся, и сползти в нее уж куда лучше, чем снова пережить такой кошмар!   
Но глашатаи кому-то раскрыли, а кому-то подтвердили мрачную тайну, дотоле скрываемую от народа. Оказывается, было предсказано, что в час, когда город вплотную приблизится к реке (а к тому шло, и оставалась совсем уж малость малая – все это видели), и Ольс, и все государство перестанут существовать, и толпы варваров из неведомых мест захватят его. Таково было пророчество Инсу, основателя династии Сияющих.
Так что слава королеве Эльмеде, избавившей народ от рабства и гибели! Слава, слава, слава!!! И еще раз – Слава!!!
Вслух никто не возражал - остерегались - но про себя думали: и как это мы сразу не догадались, что без нее, без нашей Всемилостивейшей, тут не обошлось?

Великое распознается с расстояния – никто не оценил значимости падения древней части замка, да и не мог тогда этого сделать. А между тем, небольшой отрезок времени, отмеченный грохотом, пылью и всеобщим ужасом был рубежом. Рубежом между эпохами. Ушел старый Ольс, дерзкий, бурлящий, непредсказуемый и жестокий. А что шло ему на смену? Что ждало впереди страну, распрощавшуюся со своим прошлым в самом непосредственном - материальном смысле этого слова? Лучше ли она теперь сделается?
Сейчас, взирая с высоты минувших лет, можно сказать: да, в Ольсе произошли немалые изменения, просто огромные, и многое стало лучше. Это так. Страну не будоражат бунты и вторжения, не случается никаких катаклизмов и бед, жизнь погружена в тишину и достаток, а люди не боятся завтрашнего рассвета. Все идет ровно и тихо. Слишком гладко и однообразно.
И уже лучшие умы страны задаются вопросом – а не умер ли тогда, вместе со старым замком, сам Ольс? Не в мертвом ли государстве мы теперь живем? Да и живы ли мы сами? Другие не вполне согласны с ними, они полагают, что смерть страны наступила несколько позже, когда…   
Да, что это со мной… простите, что-то я забежал вперед или пожелал выдать желаемое за действительное? Попытался предсказать стране светлое или не очень будущее, которое, возможно, никогда и не случится? А ведь хорошо известно, что все предсказания – лишь нелепая попытка развеселить богов…

                Разговор с отцом

И во владениях Инервесской короны утро не было радостным. Готовились к погребению. Старый князь поручил готовить похороны бывшему лесничему, приближенному некогда за особые заслуги и ставшему правой рукой правителя, а сам уединился с дочерью.
— Мои гонцы едва отъехали от стен с печальным известием о тяжкой болезни княгини, а ты уже оказалась здесь. Одна, без кортежа. Прости, но разве подобает так поступать королеве великой державы?
— Опережать события, появляться без приглашения или путешествовать без сопровождения?
— И то, и другое, и третье...
— Это имеет какое-то значение, отец? Ведь главное, что я здесь.
— Но наши подданные…
— Поговорят и успокоятся. Подданым Ольса приходилось куда хуже. Обо мне и чего только не придумывают.
— Доходило до нашей глуши, и... и много в этом правды?
— Смотря в чем…
— Кто же ты такая есть, Эльмеда? Моя дочь или все-таки порождение тьмы?
— Как пафосно: моя ль ты дочь иль мрака порожденье? В тебе живет трагик. Ты заметил, как изменилось лицо матери после смерти?
— Да, изменилось, и очень сильно. Как ни странно, на смертном одре она напомнила мне нашу молодость.
— Потому что перед тем, как уйти, мать получила ответ на такой же вопрос.
— Получила?.. да… а вот…
— Что?
— Ты сказала: «перед тем, как уйти». Означает ли это, что мы уходим куда-то, а не превращаемся в прах… не исчезаем навсегда?
— А ты сомневался?
— И по сию пору испытываю по этому поводу сильные колебания духа. И чем ближе этот момент, тем большие.
— Видишь ли, как говорит Треджи: в будущее не заглянешь, это не соседский забор. Но ты знай: все мы по-своему бесконечны. Только каждый в своем роде. Потому я и сказала: уйти…
— М-да… Непонятно, но обнадеживает… а куда ушла твоя мать, и куда я уйду? Что там?
— В будущее, папа, не заглянешь. Что будет у тебя, то будет только у тебя. Откуда мне знать?
— А… ты в смысле раскаленных углей или тенистых кущ и журчащих ручьев? Мне уголья уготованы, сомнений нет… а все равно знать хочется.
— В свое время…
— Ну да, да. А вот Треджи ты упомянула. Так его больше нет.
— Как нет? Куда же он мог деться?
— Ну… не знаю я. Стена там нагорожена, стена да, глухая…
— Да разве ему стена помеха? Я с ним не так давно встречалась.
— Ты что ж, хочешь сказать, что с этим… Сновидцем… все еще видишься? И где он сейчас пребывает?
— Да там же, в старом чулане. Там мы и встречаемся иногда. Ты меня сам туда отвел, помнишь?
— Как? Он все там? А что ж стена?
— Да что ему стена?
— В сундуке что ли все сидит?!
— Где ж ему быть?
— Я думал, удрал он.
— Куда? Он же наследный маг! Защитник.
— И что? Ему удрать ровно, что плюнуть! Прости старика за грубость.
— Он тебе нужен?
— Мне? Зачем? Ни к чему он мне! Нет, ни к чему!
— Вот потому вы с ним и не общаетесь.
— Ну и ладно. А ты надолго к нам?
— Нет. Совершим обряд, навещу Треджи, и отбуду.
— Ясно. Дел у тебя много… А как быть с наследством?
— Наследством?
— Мне ведь тоже недолго осталось. И кто после меня станет править княжеством?
— Так я твоя наследница. Ею и остаюсь. Или ты все еще хочешь выдать меня за кого-нибудь из здешних мелких бесенят?
— Ага! Помню, помню. Так ты о соседях наших тогда так отзывалась. Бесенята мелкие… Как же давно это было… Да, бесенята эти в штаны теперь наложат, как только узнают, что ими интересуется сама королева Ольса!


                Сыны пустыни

Дурные вести разлетаются как птицы. По улочкам и подворотням ближних, а потом и отдаленных городов и сел поползли слухи о постигшем столицу несчастье. Огромное облако дыма или пыли, застилающее горизонт, видели все, кто оказался даже вдалеке от Ольса. Ощущалось дрожание земли и слышался повсюду сильный гул. Люди в испуге бежали прочь, убежденные, что столица превращается в руины! И разносили свидетельства о том, что рисовало им испуганное воображение.
«Боги прокляли Ольс!», — вопияли они.
Империя замерла в ожидании, и никто не знал, что будет. Найдется ли тот, кто остановит грядущий развал? Или рассыпающееся на части государство растащат в усобицах по кусочкам лихие мздоимцы? Королевские глашатаи, устремившиеся в погоню за слухами, не вызывали доверия. Народу казалось, что слова, записанные в свитки, не несут ничего, кроме легковесного утешения. Уныние заполоняло ослабевшие рассудки, уныние и неверие в завтрашний день.
Да… для кого-то известия о гибели главного города были ужасны… а кому-то - отрадны. В эти дни пришли сразу несколько караванов из далеких мест. Больше всего среди торговцев было пустынников. Они растекались по рыночным площадям, и молва о скором конце империи обретала новую силу, словно прилавки с иноземным товаром питали ее.
Сыны пустыни были необыкновенно щедры в эти дни: запрещенный при Саннелоре дарящий веселье порошок из диковинной колючки раздавался почти даром. А воинам приграничных застав и гарнизонов даже с этой смешной цены делались большие скидки. Объяснения были незамысловаты – невиданный урожай колючки в этом году, а насчет особых симпатий к ратникам и так ясно – чем служивые веселее, тем народу легче, в том числе и гостевому.   
Собираясь на закате в тесном кругу, пустынники не таили торжествующих улыбок, и задорный блеск агатовых глаз, скрывавшийся в течение дня лукавым прищуром, отражал сияние углей, на которых пеклось сочное мясо.
Они ведали то, что не было открыто другим: войско, составленное из целого народа, рать, не знающая себе равных, скоро придет сюда, к порогу Ольса! И – постучится!

                Сновидец

В пустоте, где нет ни близи, ни дали, ни верха, ни низа, нет вообще ничего, два сияния застыли напротив друг друга. Свет, излучаемый куполом холодного огня, носил синеватый оттенок, а рядом вилось яркое и высокое красно-желтое пламя.
— Вот ты говоришь - боги. Не станут они этим заниматься. Им, богам, ни до чего дела нет, — ворчал Сновидец.
— Как? Даже простые смерды молят их и получают ответ, — не соглашалась Эльмеда.
— Получают? Что они получают? Видимость одну, вот что. И то от посредников.
— Каких посредников?
— А посредники — это мы с тобой и есть. Ты вот в своем государстве порядок поддерживаешь?
— Не всегда мне удается, смутьяны порой голову поднимают. Недавно пришлось заставить придворных на коленях по городу проползти, дабы вразумить.
— Вразумились?
— Да.
— Вот тебе, пожалуйста, яркий пример. А почему тебе удается? Потому, что те же смерды и прочие молятся и в домах, и в храмах, и вообще абы где. А боги в ответ тебе силы дают: через тебя их молитвы возвращаются на землю. Хотят люди спокойно жить, а ты им эту жизнь устраиваешь. Но всем не угодишь, да и сами они порой не понимают, чего хотят. Потому так и выходит: молятся об одном, а получают другое…
— Так боги королям силы дают через молитвы народов?
— И королям тоже, а больше - магам. Вот в моем маленьком княжестве тоже покой. Оттого, что я так ловко все устроил. Сила, идущая свыше, минует меня, ну чуток только задевает, подправляется, и ниспосылается на княжество. Все довольны, я могу себе почивать, и дела идут хорошо, будто и нет никакого меня.
— Так ты хочешь сказать… что я в Ольсе теперь вроде тебя здесь?
— Ну да. Разве не ясно? Ты же Грольта сменила. Так что ты и королева, и наследный маг при малолетнем принце, и защитница вверенной тебе страны – главный полководец Ольса. Два в одном или даже три в одном. А как же! Совместитель ты.
— Интересно. И долго я наследным магом пребуду?
— Всегда. Если захочешь, конечно, чтобы Ольс не прекратился. Уйдешь – и рухнет он. От твоей любви-привязанности к нему теперь все зависит.
— Вот как! Да-а… не укладывается это как-то… А ты, выходит, крепко любишь Инервесское княжество?
— Как видишь.
— А размеры тебя устраивают? Ну, что оно маленькое такое, ничего?
— Я не честолюбец, по мне - чем меньше, тем лучше. Больше свободного времени.
— Подремать?
— Хотя бы.
— Да! Много я каждый раз от тебя узнаю. Так, а если страна перестает существовать, значит, маг покинул ее?
— Да, получается, бросил.
— Выходит, те страны, которые пали и разрушились - лишились защиты? То есть, покинули их покровители, разлюбили? Иначе говоря, среди нашего брата много встречается непостоянных?
— Ты о победах Саннелора?
— Не только, были и другие завоеватели. И еще: а как же Ольс существовал без мага, ведь Грольт был в изгнании?
— Непростой это вопрос. Ольс… у Саннелора, во-первых, жезл имелся, потом он сам сильным был, в битвах, к примеру, сам Аргз в него вселялся. А касаемо того, что страны защиты лишаются, так ведь маги тоже разные бывают. Слабые, например. Или безразличные. Иные, конечно, уходят, предают, в них огня не хватает, того огня, из которого любовь и рождается. А другие всегда в борьбу вступают.
— Сражаются?! А кто мне говорил, что маги не могут ни объединяться, ни бороться между собой? «В такой битве нет победивших – оба полностью растворяются в первородном хаосе, теряя себя», — процитировала Эльмеда.
— Все-то ты мне каверзы строишь! Вспоминаешь. На слове ловишь! Не между собой они тягаются, а полкам недруга противоборствуют, и свое войско от козней противного мага оберегают – нейтрализуют вредное колдовство. Вот у меня, например, есть сепеленонцей – такой зверь причудливый со многими ртами, изрыгающими чистый кипяток. Если надо, я в него перекидываюсь и страх на рати навожу.
— Да, слышала я. Когда нас предатель-воевода осаждал, ты им этого…
— Да, было дело, когда предательски в ворота они вошли, я им сепеленонцея противопоставил.
— Хороший, говорят, морок получился.
— Это не морок никакой, это я и был.
— Ты сам?! А зачем? Ведь обычно маги всякими образами химерическими людей пугают.
— В том и дело, что пугают. А я армию разметать любую смогу. Сварить ее всмятку или вкрутую, как захочу! Тогда я так, показался только, по-настоящему воевать не было надобности. Попугал их, и довольно. Против всяких обманок многие средства действенны, заговоры там, амулеты. Саннелор твой, например, с ними легко расправлялся. А против настоящего сотворенного существа бороться куда сложней, а чаще вообще невозможно. И тут даже сильные маги пасуют, чего уж о людях говорить.
— И жезл в случае таком не поможет?
— Тот, что у Саннелора был?
— Да.
— Нет, не поможет.
— А у меня никакого такого зверя нет…
— Заполучить его не просто. Эти помощники из других миров происходят. Надо там побывать, да поддержкой заручиться, понравиться им, что ли, или договориться как-то. А потом суметь обратно дорогу найти. Оттого мелочь колдовская, ни на что не способная, выдувает обыкновенно пузыри всякие разрисованные, ну те и лопаются тут же. Никакого от них проку.
— И еще моль у тебя…
— Моль – это другое, моль для снов.
— Для снов?
— Она помогает, когда я в чужой сон вхожу, поправить чьи-то замыслы недобрые, например. Оружие сонного применения, от него никто не помирает, но пробирает моя моль знатно, никто потом снова так заснуть не хочет.
— А Грольт?
— Что Грольт?
— Ну, он зверя такого сборного - сукокрыса - по следу посылал…
— Сукокрыс? Знаю я про него. Видел. Смолой его сожгли.
— И я там была своей частью.
— И это знаю. Слежу я за тобой.
— И что же ты не помог, раз знал?
— Ты ж не просила…
— А попросила – помог бы?
— Нет. Зачем? Дела Ольса – не мои дела, я туда не суюсь. У меня свои заботы, дальше их – ни-ни.
— Хорошо устроился. А если на весь наш мир, не только на одну страну зло нападет, тоже в стороне отсидишься?
— Ну ты хватила – на весь мир! Нету такого зла. Чего говорить-то впустую?
— Да, скользкий ты тип. Ну а все-таки – сукокрыс. Что это?
— Сукокрыс? Химерическая сущность. Да, есть и такой способ. Рангом повыше, чем всякие пузыри. Почти всегда успех приносит, пока по-настоящему сильного противника не встретит. Что и вышло с твоим Собирателем. Конечно, сверхсущество создать непросто. Это для тех, кто обманки уже перешагнул, а до привлечения истинного помощника силенок не хватило. В общем, не дотянул. Да и не дотянет уже теперь…
— Это верно. Значит, придворные маги между собой не борются?
— Да нет, бывает, и маги схватываются … но тогда не оба, а один чаще, кто слабей окажется, тот и растворяется в хаосе. Иной развязки в такой битве не бывает. Потому в нее стараются не влезать, заранее ведь неизвестно как получится. Лучше уж союз заключить, поглотят тебя, поработят, можно сказать, – но сути своей не потеряешь. Вот так Грольт с тобой и просчитался.
— Понятно. А вот давно спросить хотела: отчего ты из сундука не выходишь, отчего с людьми не желаешь знаться? Сидишь посреди какой-то пустоши. Скучища. Тот же Грольт общался, да и я…
— Эх, растешь, девочка, по вопросам видно - растешь. Ищешь свой путь. Видишь ли, чем маг сильней делается, тем больше от того мира отделяется, с которым более всего связан, контакты ослабевают. Это, если хочешь, оборотная сторона истинной силы - отшельничество. Ненужным многое становится, в том числе и общение. С самим собой не скучно, потому что в тебе все есть, все вмещается. Ну, так, иногда, с человеками каким словом перекинешься, и все. Да и им, людям-то, вредно с магами сильными беседовать, голова потом дюже болит, а то и вовсе мозги начинают отказывать. А с самыми сильными волшебниками человек и рядом стоять не может – смертельно для него. Так-то. Возможно, и с тобой это произойдет, вот тогда по-настоящему мои слова поймешь. А что – ты на многое способна.
— Когда это еще будет. А сейчас, значит, на тебя мне рассчитывать не стоит, как и на богов?
— Да.
— Но на них-то почему?
— Ты, видно, неправильное представление о богах имеешь. Хромает у тебя богословское образование, плохие преподаватели были.
— Мне это уже говорили. Не кто иной как бог Неточного моря - Доренлон.
— Он дважды был прав. А знаешь почему?
— Ну…
— Во-первых, на все просьбы и молитвы откликаются мистические силы, вернее, их носители. Такие, как мы. Я тебе уже говорил, сами боги этим не занимаются. И ты, конечно, опять спросишь - почему?
— Спрошу.
— Да потому что их, богов этих - НЕТ. Не существуют они, вот это тебе, во-вторых, — наставительно заметил Треджи.

                Воришки попались

Побилась, покуролесила река, побушевала и успокоилась, и берега перестали дымиться. Самое же главное заключалось в том, что никуда она не пропала, а как текла, так и продолжала течь. Это внушало надежду. А что строящийся мост смыло без остатка, так даже лучше. Кто знает, сколько всяких материалов ухнуло? Никто!
Почил в бозе король, полагавший себя центром мироздания, но здание, именуемое страной, утратив его, не рухнуло, не закачалось, а даже вовсе не заметило убыли. Колесо времени продолжало свой ход. Новому правителю дороги и мосты нужны были не меньше, чем старому, а даже больше, ибо Зандак Фарогс имел стратегический талант, но разве возможна настоящая стратегия без средств сообщения?   
Лагерь строителей переправы, как и положено, напоминал хорошо организованный муравейник. Прибывали подводы, выгружали песок и камень, бревна плыли самоходом с верховий. Рабы, сплоченные в бригады, укладывали грузы у берега, надсмотрщики не ленились лишний раз взмахнуть хлыстом, а полусотня солдат, подпирая себя древками коротких копий, свысока надзирала за процессом.
Легкий на подъем и быстрый на решения регент, выйдя пораньше утром из спальни королевы, потребовал коня и в сопровождении небольшой свиты покинул Надикс. Через два дня он совершенно неожиданно возник у подножья сторожевой будки, что высилась на четырех бревнах в центре поселка. Командир стражников кубарем скатился вниз, едва не вывихнув оба бедра. Рядом застыли в глубоком поклоне прочие местные начальнички.
Зандак потребовал немедля показать достижения. Но вместо победного рапорта услышал сбивчивый рассказ о стихийном бедствии, об охватившем реку небывалом волнении, снесшем уже наполовину построенный мост.
— Так что вот так вот… вот насмарку все… все вот старания вот так вот, погибли… да, Ваше… Ваше… Благолепие… — промямлил никогда не отличавшийся бойким нравом начальник стройки, а тут и вовсе растерявшийся.
— Какое я тебе Благолепие, болван? — рассерчал регент, — Могущество я! Понял? Могущество!
— Да, Ваше Могущество! — окончательно оторопел тот, — не казните, Ваше Могущество!
— Да как же тебя не казнить? Сколько всего профукал! Гляди у меня, если я через месяц на тот берег не перееду, головы тебе не сносить! Понял?
— Да, Ваше Могущество!
— И смотри: не воровать у меня!
— Как можно! Как можно, Ваше Могущество!
— Имей в виду: я прослежу!
Курьерский и армейский командиры умудрились перекинуться взглядами, когда их физиономии от почтительности едва не рыли землю носами. Редкой работы кинжал, украшавший пояс прибывшего, нельзя было не заметить. Оба могли поклясться, что это тот самый, вожделенный, навсегда канувший в реку вместе с молодым горцем.
Несколькими часами позже, когда они сидели на выловленных ниже по течению, а прежде намеренно упущенных бревнах, главный курьер сетовал:
— Сначала преставился Езеп и сестрица его, Низия. Потом он стал, можно сказать, наследником Его Благолепия. Теперь вот кинжал с утопленника на нем.  Да кто он такой после всего, этот Зандак?
— Король наш будущий, вот кто, ночной горшок ему в…  ох, — оборвал себя командир стражи, — что я несу? А вдруг он нас слышит?
— Кто?
— Кто?! Его Могущество, вот кто!
— Да как? Да ты что? Мы где - а он где?!
— А кинжал он как достал?
— Ты хочешь сказать?..
— Хочу – не хочу! Хватит об этом! Да продлятся дни Его Могущества, великолепного регента Фарогса! — во весь голос затянул вояка.
— Да будет Он процветать вечно! — подпел начальник почтовой службы.
Наступали сумерки. Подъехала телега покупателя, рабы, прихваченные из поселка, и слуги скупщика приступили к погрузке.
И тут вооруженные люди, возникшие словно из-под земли, окружили воришек. Судя по форме, это были личные гвардейцы регента-барона.
— Ну, что я тебе говорил? — прошептал командир полусотни. — Слышит – не слышит… сто уховерток мне в левую пятку, все он слышит… конец нам пришел!
 
                В гостях у Треджи
 
— Потому что их, богов - НЕТ. Не существуют они, — наставительно заметил Треджи.
— А! Боги – это наши сны, так? — с ехидцей уточнила Эльмеда.
— Нет, не так. По отдельности их нет, но вместе – есть. Все они – это один Энг. Он единственный настоящий Бог. А отпрысков ему навыдумывали те же богословы. Чтобы понятней и проще было. Им самим и всем другим. Чтобы сотворение мира и его бытие в любую голову укладывалось и, прежде всего, опять же, в богословскую.
— Так это я, по-твоему, с самим Энгом вот так, как с тобой разговаривала?
— А то с кем?! Он же Бог! Пойми – Бог! Он может все! Разделяться на части, разговаривать со всеми одновременно или молчать, созидать и разрушать, расти и рассыпаться в прах. Он – вездесущ! Он – это все! И ты, и я - мы все его частицы! Крохи Божественного естества. Он ведь нас создал, как и прочий мир! А из чего? Ведь не было ничего, кроме Него Самого, поскольку он вечен и бесконечен. Из чего ему было создавать, скажи?
— Из себя?..
— Да! Только из себя! И создавая что-то новое, он использует прежде существующее - возобновляет себя. Потому все мы, все сущее вокруг – это Он!
— Ты хочешь сказать, что я – это не я, а ты – это не ты.
— Почему?
— Ты – частица Бога, и я тоже. Наша беседа – это разговор одного маленького кусочка Энга с другим таким же кусочком. И не только мы с тобой, но все кругом, даже эта пустота, в которой мы пребываем, не говоря уже о людях, странах, горах и лесах, все это – кажется. Не слишком ты упрощаешь?
— Напротив, я рисую тебе истинную картину мира. Сложную картину! Вот ты одновременно и совершенно отдельное самостоятельное божественное создание, и малая толика Творца. Иначе говоря, ты - часть огромной вселенной, но и независимая ни от чего единица. Твоя судьба предопределена, но ты имеешь полную свободу воли.
— Как это так?
— Но ты – это ведь ты и никто иной, верно?
— И – что?
— А то, что ты свободно выбираешь путь, предопределенный тебе. Твой путь. Все создания на земле разные, и судьба у каждого своя. Ясно?
— Не до конца. Но ты доступно излагаешь. Почти доступно. Неожиданные, конечно, вещи говоришь, но что-то доходит, становится понятней.
— А потому что никакой хитрости в этом нет. И как ты думаешь: Ему надлежит устраивать дела всех своих детей, да? Заглядывать каждому в душу, объяснять заблуждения, улаживать недоразумения, сажать на горшок, гладить по головке и ставить в угол?
— Как же мне быть?
— В чем? У тебя проблемы с управлением страной?
— Если бы! Хуже! В управлении собой! У меня - во мне - пропал целый маг - Грольт! Представляешь? Не отзывается, поганец, словно его и нет! Как мне с этим быть?
— Как быть? Поступай согласно своему предопределению или проявляй свободную волю, что равнозначно. Я с тобой в союз вступать не собираюсь. Почему – сама знаешь. Тебе нужен некто, способный проникнуть в тебя, проскользнуть в твой внутренний мир и разобраться в нем, внести успокоение. Не урожденный маг, но обладающий большими сверхъестественными способностями, в чем-то намного более сильная сущность, чем большинство магов. Вот такая перед тобой задача. Ищи.
— Спасибо, объяснил... Интересно: богов, получается, не множество, а один Он… значит, я могу запросто нагрубить Оис, назвать ее, например, старой жабой или драной козой, и мне за это ничего не будет?
— Дерзить богине смерти?! Ну, знаешь ли, я бы на такое никогда не отважился…
— Да? Ты противоречив!
— Я-то? Ну, может быть… все мы, знаешь ли, не однозначны…

                Месяц упал!

Гвардейцы, не церемонясь, принялись вязать задержанных. Хотя застигнутые на месте преступления воришки позволяли себе лишь сдавленные стоны и приглушенные вопли, на их спины и головы щедро сыпались тумаки. Скрученных укладывали штабелем на телегу, что прибыла за лесом. Быстро темнело.
И тут у самого берега тихонько плескающейся реки возникло рассеянное пятно света. Оно имело форму овала и находилось у самой кромки воды. Кому-то показалось, что с неба упало ночное светило, и он негромко воскликнул:
— Гля-а, месяц с неба сорвался! Месяц упал! Быть беде!
Сияние усилилось, и внутри проступил силуэт, очертаниями напоминающий изящную женщину. Остающийся пока на ногах командир полусотни стражников потрясенно пробормотал:
— Она! Три щуки ей под юбку! Утопленница! Слышь, она это!
Все невольно попятились, не спуская глаз со странного явления. Женщина, огненный ореол вокруг которой светлел и раскалялся, протянула к волнам руку и мелодично позвала:
— Церн! Церн! Отзовись! Это я, Эльмеда!
И в ответ на ее призыв вода в реке поднялась невысоким столбиком, образовав нечто похожее на текучую фигуру карлика или ребенка.
— Здравствуй, Огненная волшебница, — заструился тонкий голосок, — я тебе нужен?
— Да, Церн. Я прошу твоей помощи.
— Входи, огненная волшебница. Я приглашаю тебя.
Овал ясного света, заключавший в себе прекрасную даму, скользнул к реке, погрузился в воды и растворился. Резко потемнело. От группы людей, замерших около арестованной телеги, рывком отделился один, совершил три больших скачка и почти уже бултыхнулся в реку вслед за незнакомкой, но был настигнут.
— Пустите меня! Дайте волю, гады, сто заноз вам в требуху! Я с ней! — захрипел полусотник, отчаянно извиваясь под навалившимися на него телами.
То ли сила его была велика, то ли гвардейцы не отошли еще от потрясения, но командиру стражи удалось вырваться. Но хватило его лишь еще на один прыжок, потом он споткнулся, упал в воду и, булькнув, затих. Больше никто не попытался бежать. А когда неудачливого беглеца вытащили и в свете факела рассмотрели спину, обнаружили под лопаткой торчащую рукоять ножа.
— Кто? — коротко спросил старший.
— Я… я это, — ответил один из гвардейцев и засмущался, — так просто метнул вот… думал, не попаду… темно ведь.
— Молодец, не растерялся. Знак белой лилии на лацкан и три дня к отпуску!
— Служу Его Могуществу! — вытянулся в струнку награжденный.

                Пустынники идут

Наступающая на Ольс армия пустынников значительно превышала по численности немалое войско Хелиаза, что много лет назад проследовало этим же путем. Она покрывала огромные пространства при движении. И ее левое крыло не могло миновать Инервесского княжества, и, тем не менее - миновало, мало того - обошло его по неприлично большой дуге. Виной тому была массовая ночная галлюцинация, поразившая целую воинскую колонну. Около полуночи, когда сон уставших от долгого марша солдат особенно крепок, всем одновременно привиделось, вернее, отчетливо почувствовалось, что под ними забил гейзер. Люди вскакивали с земли, хватались за спины и бока, трясли подстилки, желая обнаружить источник горячих струй и удивлялись тому, что никакой влаги на них не было! Боевые и вьючные животные тоже не стояли на месте, они ржали, ревели и метались, будто ошпаренные, сминая и калеча людей. Но вскоре стало еще хуже: на проснувшееся уже войско набросились какие-то мелкие насекомые, вроде мотыльков, они не жалили, а обжигали - в буквальном смысле плевались кипятком. Паника, а покров темноты вообще лучшее для нее время, спровоцировала массовое ночное бегство. Непобедимое войско в беспорядке удирало в разные стороны от напасти, побросав оружие, оставляя немудреный скарб, амуницию и одежду. Рассвет встретили разрозненные группы покрытых волдырями оборванцев, понуро бредущих в направлении основных сил.
Этот эпизод заставил штаб пустынников глубоко задуматься, были привлечены лучшие колдуны и знахари, и самому могущественному из них удалось снестись с необыкновенной силы боевым магом, защищающим лежащее на пути небольшое княжество. Вышедший из транса колдун выглядел плохо – был неприлично бледен и крупно вибрировал всем телом. На секретном совещании он сообщил, что в сторону этой крошечной земли даже оборачиваться, даже дышать не следует, и что счастье их предприятия заключается в том, что конечной целью компании не является Инервесское княжество. Что заступником там пребывает некий ужасный зверь, способный сварить в похлебку все пустынное воинство вместе с конями, верблюдами и повозками. Что сладу с ним нет. Что…
— Погоди, погоди, — прервал его Царь песков. — Если такую малую землю опекает такой защитник, то что же может ждать нас в Ольсе? Почему наши разведчики сообщали, что правит там слабая женщина – вдовствующая королева? И почему мы имеем о ней противоречивые сведения – одни носители слухов говорят нам, что она – волшебница, другие утверждают, что ее нет. Совсем нет. Что она давно умерщвлена придворными интриганами! И вместо нее знати и народу время от времени показывают женщину, похожую на королеву. Что она нужна им для прикрытия соперничества между разными группами властолюбцев. Кто же прав? Кто заслуживает моего гнева – первые или вторые? Я должен наверняка знать это, прежде чем двинуться дальше! Я повелеваю тебе отправиться на ее поиски! Ты должен вызнать о ней все!   

                Хороший выбор
 
Течение реки всесильно. Если на пути возникает преграда, вода сносит ее или перехлестывает. И даже когда на русло обрушивается гора, река лишь на время становится озером, а потом поднимается выше, перетекает препятствие и стремится дальше. Река никогда не кончается, за ее движением можно наблюдать века и века, а она течет и течет мимо. Изменяются берега – раздаются или сходятся; леса, что стоят у кромки волн, стареют и рушатся, вода уносит древесные стволы, на их месте вырастают новые, и так повторяется великое множество раз. Восходя утром, Зурр глядится в реку и восхищается собой, а ночью Урзз серебрит зеркальные воды. Нет врагов у реки - никто не справится с ней!
Да, Тишайшая Юсса была права, быть рекой – это лучшая доля. Тысячи ручьев стекаются вместе, привнося в общий поток ароматы полей, зеленых кущ, ягодных полян, каменистых распадков. Вода знает все, она омывает природу, когда та пребывает в покое и когда бушует и гневается, мокнут и высыхают леса, города и селения, пар восходит к чертогам богов, наполняет тучи и низвергается на землю очищающим ливнем или освежающим дождем. Ко всему имеет касание вода и несет в себе известия обо всем. Твердое она обтекает, слабое – размывает, а в имеющее пазухи и каверны – проникает. В каждой частичке самого мельчайшего существа она – главный компонент. Вода вездесуща.
И вновь Эльмеда легко слилась с водными струями, свежими и податливыми, течение мягко понесло ее, оберегая от коряг и валунов. Она сама превратилась в воду, омывающую землю и небо и стремящуюся к морю. Раньше королева Ольса входила в эту реку как враг, а теперь обращалась к ней за советом и избавлением. Она слушала и понимала звучащую вокруг музыку потока, она становилась частью симфонии из шелеста листьев и топота стад, голосов птиц и биения молочных струй о поддоны, волчьего рыка и сухого хруста мельничных жерновов, и многих других звуков, соединенных в оркестр гибких струй. Звонкая капель наполняла ее, гудели шмели, ищущие нектар, осыпались камни с вершин, скреблись кроты, мучимые любопытством незрячих, тяжко вздыхал ледяной Уэх, гром водопада, сливаясь с небесным, не оглушал, но добавлял мощи в симфонию звуков и чувств.
Церн был в восторге от новой доли. Он был силен как никогда, полон воодушевления и желания помочь гостье. Дух реки влился в открывшееся перед ним сознание Эльмеды, проникая все глубже в необъятную внутреннюю вселенную. И в самом дальнем уголке, за границами Ольса, много дальше Атрана, позади Темного леса и Бледного заболотья, у самого основания Воронки, ведущей в Замирье, он обнаружил карабкающееся по склону существо, напоминающее туго скрученную груду старого тряпья.
— Эгей, Грольт! — окликнул мага Церн.
— А-а-а! — осклабился Грольт, — ты и здесь не даешь мне покоя! Ты лишил меня всего. Чего тебе еще надо?
— Мне ты не нужен. Но тебя и Оала, ослепленного ненавистью, ищет огненная волшебница.
— Хватит, я ухожу!
— Попробуй.
— А что?
— Во-первых, там ты сможешь стать только двущупом - примитивным существом, живущим в постоянном страхе. Низкий уровень духовного развития не позволит подняться выше.
— А у тебя что, высокий?
— Я туда не стремлюсь.
— Низкий уровень… высокий уровень, двущуп какой-то… — проворчал Грольт, — ты что, бывал там?
— Да.
— Врешь! Оттуда не возвращаются.
— Не меряй всех по себе.
— Ладно, мне наплевать. Но ты сказал: «во-первых»…
— Да. Есть и «во-вторых». Тебе некуда спешить. Ты не сможешь перешагнуть черту между мирами. Твоя хозяйка не настолько безрассудна, чтобы пускать в себя существ из Замирья. Нашествия озибилитов и им подобных никто не в состоянии выдержать, ничья психика, и ничья земля. Сейчас ты стоишь на краю не нашего Мира, а лишь ее сознания, хотя для тебя это одно и то же. Ты же – внутри! Ты – заключенный! Или позабыл события последнего времени?
— Да… попытался! Надеялся, что забвение освободит меня от оков…
— Надеялся! Но ведь королева-то помнит! — засмеялся Церн.
— Я так и думал, что ничего не выйдет… — досадливо проворчал Грольт.
— А-а! Так это безглазый Оал подвиг тебя?
— Догадлив ты, мальчик. Он запомнил карту, что дал ему однажды пощупать некий чудак.
— Оал ведь тоже заключил когда-то союз с тобой, как ты с королевой Ольса? А потом ты оказался сильней, одолел его и поглотил, так?
— Да… было дело.
— И все-таки ты поверил ему? Кому-кому, а тебе уж полагается знать, что попытки бегства в такой ситуации бессмысленны. Или Оал никогда не пробовал выйти из-под твоей власти?
— Пробовал… но я…
— Ты! Как же, ты ведь особенный, ты - Великий маг! Хитроумный Грольт! Пошли, маг, хозяйка ждет тебя.
— Нужен я ей!
— Да, ты мне нужен! — вскричала Эльмеда.
Она и не предполагала наличия таких глухих подвалов в своем естестве.
— Где это мы находимся? — спросила королева у Церна.
— Там, где пролегает граница известного тебе. Должен отдать тебе должное: она совпадает с рубежами нашего Мира.
— А что там, дальше?
— Замирье. Или – безумие.
— Вот как! Нет, мне туда не надо. А ты, Грольт, встрече со мной предпочитаешь потерю остатков своего негодного рассудка?
— Почему негодного, и почему - остатков?
— Подлейший! Скажи, есть ли тварь гнуснее тебя?
— Это мне не известно.
— Спроси ту гадость, что заключена в тебе. Может быть Бык, или Баран, или как его… Оал подскажет тебе?
— Ты все знаешь?
— А ты как думал? Рассчитывал бесконечно водить меня за нос?
— Когда-то я рассчитывал покорить тебя… Нет, Оал тоже не знает…
— Я испепелю вас!
— Не трать силы, огненная волшебница, — вмешался Церн, — ты ничего не добьешься.
— Почему это?
— Ну, подумай сама. Оба мага заключены внутри тебя, так? Значит, они неотъемлемые части твоей натуры. Часть от целого, а не самостоятельные элементы. Разве возможно наказать в себе какую-то отдельную черту? Пусть и неприглядную. Высечь розгами жадность, надрать уши трусости или поставить в угол подлость, например?
— Что же мне делать?
— Собственные плохие качества можно держать под контролем, подавлять, струнить, но избавиться от некой доли себя… разве это возможно?
— Их же не было!
— Но – появились! Мы приобретаем не только хорошее, но и плохое, увы. Прости за напоминание, но вот ты пыталась приделать мне третий берег.
— Да. И теперь жалею об этом.
— Я знаю. Но третий берег есть у каждого. Жизнь, как поток, она течет в берегах, направляющих ее. Жизнь всегда – река. У любого из нас есть слабости…
— Я поняла тебя, умудренный мальчик. Грольт и заключенный в нем Оал, а также некоторые иные части моей природы, как бы мерзки они ни были, неистребимы. Да, это и есть настоящий третий берег, жгущий нас изнутри! Жажда мести помутила мой разум, из-за нее я впустила в себя те средства, с помощью которых надеялась покарать своего врага. Но оказалось, что этот самый враг, убийца моего мужа, проник в меня и стал неуязвим. И если он сумел это сделать, значит, для него уже было место, и, можно сказать, он всегда был во мне, ожидая лишь своего часа. Как это называть – Грольт, Оал или Вол, подлость, трусость или жестокость, не имеет значения. Он или они — это все то, что мы прячем в себе, подавляем, но с чем расстаться не в силах. Это – тяжесть и боль, не дающие нам воспрянуть, это - груз наших грехов. Это то, что отличает нас от богов.
—Да, мы не боги, — согласился Церн. — И все же средство есть, если, конечно, ты захочешь им воспользоваться.
— Средство? Какое средство?
— Вот оно, перед тобой - Воронка.
— Спуститься туда?
— Да, совершить путешествие в Замирье.
— И стать безумной?
— Ну, почему? Не все теряют разум, возвращаясь оттуда, а если решишь остаться там, то уж точно не сойдешь с ума.
— Что мне делать в чуждой среде? Здесь мой сын, подданные, страна… и я, по-твоему, могу бросить все и остаться где-то? В этом Замирье есть что-то очень привлекательное?
— Кому как.
— Исчерпывающий ответ. А ты бывал там?
— Приходилось.
— А на дурака, вроде, не похож.
— Об этом не мне судить.
— Не скромничай. И какое же средство?
— По представлениям жителей пространств, расположенных по ту сторону Воронки, в тебя проникла скверна.
— Скверна? А что, верно сказано! Я тоже это так ощущаю! Ну?
— Для них скверна – это нечто непереносимое.
— И я так же чувствую.
— Они готовы на самоуничтожение ради того, чтобы освободить себя и свой мир от скверны.
— Вот как? Ты что - подвигаешь меня к самоубийству?!
— Я объясняю суть проблемы. Ты и они – разные. Вы никогда не сможете мыслить одинаково. Для тех существ собственная личность неразделимо слита воедино со всем, что вокруг, для них быть носителем скверны – невозможно. Ну, это все равно, что перестать существовать, поскольку, если в тебе имеется изъян, значит, это порок всего окружающего, искривление мира, его крах, что совершенно недопустимо. И потому от нее непременно надо освободиться. А вот ты уже согласилась носить в себе эту тяжесть, так?
— Я просто не вижу другого выхода.
— Вот и разница – ты не видишь, а они видят. Ты отделяешь себя от мира, а они – нет. Каждый человек или не человек в нашем мире имеет границы своей персоны, а там границ нет – там общее безграничное сознание, хотя и поделенное на личности.
— Это непросто понять.
— Да, непросто. Да и не нужно, пожалуй. Для нашего мира - не нужно.
— К чему ты клонишь, мальчик, исполненный мудрости?
— Если ты избавишься от этих колдовских сущностей, тебе, безусловно, полегчает. Но станешь слабей ровно на два мага. А ведь у тебя еще не было нужды в напряжении всех сил! Расставаясь с ними, ты не знаешь, чего лишаешься. Может быть, в чем-то станешь правильнее и даже сильнее, но возможно потеряешь мощь, которая когда-то понадобится. На твою богатую страну еще позарится не один завоеватель. Не пожалеешь потом?
— Не знаю. Но ты говорил о средстве, а не о последствиях…
— Да, о средстве. Оно таково: по ту сторону Воронки, тебе, скорее всего, помогут отпустить Грольта и Оала или, проще, выбросить их вон, оставить там. Поскольку для них эти маги в тебе – не скверна, а простая обуза из разряда низших. Видишь ли, у них небольшой должок передо мной. Старый должок, но они, думаю, помнят.
— Всего лишь отпустить? А покарать?!
— Там не карают в том смысле, который близок нам.
— А в каком же?
— Это мне неизвестно. Возможно, ни в каком.
— Значит, просто отпустить. Дать уйти. Позволить сделать то, что сами желают. Забыть о борьбе с Грольтом, в которой я чуть не лишилась себя. Забыть об убийце моего мужа. Забыть о моей мести. Ты это предлагаешь?
— Я ничего не предлагаю. Тебе выбирать.
— Да уж! Там, в этом Замирье, мне помогут… или же не помогут совсем, если о «должке» перед тобой все-таки забыли. Не исключено ведь, что мы с ними просто не поймем друг друга. Так?
— Так.
— Дальше. Возможно, я оттуда вернусь, а, может, и не найду обратной дороги. И наверняка стану слабее, то есть уязвимее, если все-таки доберусь сюда. Так?
— Да. Хотя последнее утверждение не совсем верно. Тебе могут даровать неисчерпаемые силы. Если пожелают.
— Ну, хоть что-то. И наконец: рассудок мой вполне способен расстроиться от такого путешествия…
— Именно так.
— Но, при всем при том, у меня появляется возможность очиститься от мерзости, живущей во мне…
— Да.   
— Ничего не скажешь: хороший выбор…

                Караван

Караван подошел к пограничному столбу уже под вечер. В сумерках арбы, запряженные приземистыми волами и вьючные верблюды, перемешавшиеся с ними, выглядели однообразно серыми, как и сами погонщики.
— Откуда бредете? — привычно крикнул из окошка обмазанной глиной вышки служивый.
— Из Ушпета, — утомленно ответили ему с переднего возка, — домой спешим.
— Припозднились вы что-то. Лагерем можно становиться не ближе десяти полетов стрелы по обе стороны рубежа. Или не знаете?
— Знаем мы все. Вот с вами распрощаемся, и до темна в аккурат отойдем куда положено. Вон там, в лесочке, и заночуем, как обычно.
— С нами так быстро не разойдешься. Показывай товар.
Лениво ступая, к торговцам подошли около десятка порубежников.
— Да чего смотреть-то? — спросили их. — Что, с Ушпетского рынка давно гостей не было? Или командир ваш опять жениться надумал?
— А ты зубы-то не скаль! Он рубака лихой, хоть каждую неделю жениться будет, если пожелает. Тебе какая разница?
— Ладно, сколько вам сегодня приданого? Говори! Порошка веселящего нет, вышел весь. Да и пора уже нам, — отрывисто бросая слова, будто огрызаясь, вступил в разговор подошедший староста каравана.
— Что-то ты сегодня вздернутый какой-то, — насторожился немолодой пограничник, — или чего запретного тащишь? А? Сам признавайся, тебе же лучше будет.
— Командир ваш где?
— Где надо. А тебе что?
— Зови. Подарок у меня для него особый.
— Пока караван мимо идет, командир из башни ни ногой. Аль не знаешь уложений? Что-то ты сегодня не то несешь. А подарок мне передашь, небось, не утаю.
Возы, тем временем, нарушая обычный порядок следования, все подъезжали и скапливались вокруг плетня, отгораживающего заставу. Здесь, на захваченных Ольсом в последние годы землях, не возвели еще настоящих укреплений, довольствовались временными, обустроенными наспех. Торговцы в длинных халатах, под полами которых можно скрыть все что угодно, обступали плотным кольцом горстку пограничников, прижимая их к ограждению.
— Эге! Вы что? Обнаглели, захребетники! — заругался десятник. — А ну-ка, осади! Сдай назад, посеку!
Он выхватил меч, и это послужило сигналом к атаке. Купцы действовали слаженно и быстро, ничуть не хуже обученных солдат. Вышедшие к ним вояки полегли в минуту. Плетень был прорублен в нескольких местах, и нападающие перебили не ожидавших подвоха пограничников во внутреннем дворе. Рои стрел, отмеченных дымными следами, влетели во все четыре окошка сторожевой башни, заполнив внутренность едким удушливым дымом. Командир заставы, прикрывая рукавом нос и рот, нащупал на стене основание постоянно горящего дежурного факела, и, заходясь в надрывном кашле и теряя последние силы, наугад пополз сквозь клубы непроницаемого едкого дыма к свешивающемуся концу просмоленного фитиля. Еще когда продолжалась резня во дворе заставы, торговцы извлекли из телег короткие лестницы, мгновенно связали их, объединив по несколько штук в одну, и, обмотав головы полосами мокрой ткани, со всех сторон полезли вверх - к отчаянно чадящим наблюдательным окнам.  Они успели вовремя: командира заставы закололи, а фитиль перерезали, и огонь не добрался до чаши на самой вершине башни, где ждал искры тревожный костер. И в глубинах страны не получили сигнала о нападении на границу.               

                В Замирье

У королевы Ольса не было необходимости повторять путь упрямого Ихвара: тонуть в болотах, спасаться от хищников и питаться молодыми жабами, нет, она просто дотянулась до края собственного сознания. Еще немного сместилась в том неописуемом пространстве, куда она однажды получила доступ, и – вот уже поднялась на вал Воронки. Не попрощавшись с Церном, и не раздумывая более, скользнула внутрь, будто прыгнула в омут.
И тотчас же опрокинутое озеро Жифьоур, в чьих кристальных глубинах всегда отражается Изнанка, озарилось невиданным дотоле светом. Паломникам, застывшим в непрекращающемся экстазе на ближних и дальних холмах, показалось, будто огромный цветок яркого красно-желтого цвета раскрылся в его водах, фиолетовые сполохи пробегали по его лепесткам снизу вверх и сверху вниз, а венчик красиво и плавно колыхался, словно от ветра. В этом небывалом свете померкли отраженные в зеркале озера тени чуждых созданий, что напоминают замысловатыми очертаниями полуденные сны, а линия Ук налилась упругой силой и заволновалась.
Да, им несказанно повезло: они стали свидетелями редчайшего явления – Переправы богов в действии! Потомки их потомков навсегда сохранят в памяти описание знаменательного события, честь составления которого выпала им – нынешним пилигримам. И хотя паломников у Складки в этот момент было всего четверо, весь Лик моментально узнал о грандиозном событии. И когда Эльмеда вынырнула из священного озера и мягко приземлилась на один из холмов, на дальних подступах к Складке уже показались тысячи маленьких огоньков – многолучевые стремились причаститься снизошедшей благости.
Иной мир невозможно описать словами, да и понять тоже. Первое, что ощутила королева Ольса, оказавшись в Замирье, была волна какого-то неизмеримого почитания, обрушившаяся на нее. Со всех сторон к ней тянулись невидимые, похожие на лучи, щупальца, робкие и одновременно настойчивые в своем желании припасть хотя бы к ее тени.
«О, богиня! — окутал ее со всех сторон непроизнесенными словами голос-вздох, исходящий, казалось, из тысяч глоток. — Мы склоняемся перед тобой, и ждем-жаждем услышать твои желания».
«Простите меня за внезапное вторжение, — ответила Эльмеда, — я нарушила покой вашей размеренной жизни. Но пришла я ненадолго. А желание у меня одно».
«Вещай, вещай, о, величайшая! Мы внемлем тебе!» — снова выдохнул престол Фож, ибо это он, прервав молчание, длящееся изрядную часть вечности, глаголил за весь Лик.
«Мне хотелось бы оставить здесь, у вас, малую часть своей натуры, не самую лучшую, к сожалению».
«Да, да, мы поняли тебя! Для нас это будет великой честью! Как поступить нам с твоим даром?»
«Ты сказал - дар? Едва ли это так. Мне хотелось бы расстаться с двумя колдунишками, низкими существами, не заслуживающими ни уважения, ни внимания. А как с ними поступать – решать вам».
«Хорошо, мы примем колдунишек и решим, что с ними делать, как ты и желаешь, богиня».
— Эй, эй, Эльмеда, послушай! Послушай меня, Эльмеда, — всполошился Грольт в глубине ее сознания. — Погоди, еще не поздно передумать. Что-то мне расхотелось здесь оставаться, да и Оал такого же мнения. Прости нас! Мы еще послужим тебе. Хорошо послужим, мы способные. Не расставайся с нами!
— Поздно, Грольт, поздно, — ответила сама себе Эльмеда, — я исполню вашу мечту: отныне вы оба свободны!
И похожий на кучку старых тряпок неправильной формы ком отделился от ее огня и настороженно, будто небольшой чуткий зверек, замер неподалеку. Потом он распался на две части, у каждой выросло по паре щупалец, и существа из разряда низших, называемые здесь двущупами, одно за другим быстренько покатились в сторону. Их тянуло к Порубежному каньону: только там, в глубинах расщелины, заросшей густым переплетением вытянувшихся горизонтально древесных стволов, в непроницаемом сумраке, из которого невозможно увидеть Семизвездье, они могли чувствовать себя в безопасности.
«Ты уже покидаешь нас, о, Богиня?»  — донесся до нее похожий на порыв ветра голос, доносящийся отовсюду.
«Да, мне пора».
«Погоди, у нас для тебя тоже кое-что есть».
«Для меня?!»
«Да, некогда сюда явился пришелец из твоего мира. Он стал здесь двущупом. Очень упорное существо оказалось. За небольшое время он сумел отрастить себе еще два луча, это невероятное достижение для примитивной формы. И он желает отправиться с тобой, если ты не будешь против, конечно.»
«Зачем он мне? А впрочем, пусть идет.»
«Тогда мы даруем ему еще два луча, и он станет полноценным шестилучевым. Богине не пристало связывать себя с низшим недооформленным существом».

                Пустынники

Маленькой серебристой ящеркой скользил в небе посланник Царя песков. Он купался в облаках, словно в песчаных барханах, то зарываясь внутрь, то мелькая в синеве тонкой яркой нитью. Такой тонкой, что никто не в состоянии был разглядеть его. Да никто и не любопытствовал. Ольс переживал разрушение древнего замка. Сжатая в тугую пружину сила проклятых королей выплеснулась в древние стены, превратив их в порошок, и, слава богам, что никого не уничтожила. Энергия целой династии, столетия довлеющая над страной, и, возможно, бывшая главным стержнем и движителем ее достижений, исчерпалась. Коллективным чутьем народ ощущал, что утратил что-то очень важное, лишился какой-то значимой части себя, но в тоже время и что-то получил взамен. Только не понятно – что. Пока налицо было лишь крушение старого порядка, и люди еще не осознавали, что историческая память – одна из самых важных частей культуры - возвращается к ним. Такой период в судьбе государства называется переломным, в это время совокупная сила общества падает, поскольку размываются ориентиры, и преобладающим настроением становится растерянность.
Ящерка купалась не столько в облаках, сколько в ореоле неприкаянности, укрывающем страну, словно дырявое одеяло, она ощущала, что население этой земли слабо, и едва ли способно защитить себя. Но главное – главное заключалось в том, что никакой магической защиты у Ольса не было! Ну, не было – и все!
Да, недогляд со стороны надменных имперцев! Недоглядели, знать, самоуверенные. Никакой королевы и великой колдуньи здесь нет - ни одного следа ее пребывания не ощущается, вот оно как! Пшик и выдумки все! Это и был главный и окончательный вывод мага-разведчика! Вот такая ошибочка у него вышла...
А нужна была сильнейшему колдуну Царя песков для полного прояснения лишь малость – всего-то полюбопытствовать – не отлучилась ли куда эта самая защита? Может, в Замирье, например, отошла? Впрочем, оплошность простительная – откуда было ему знать о Воронке, о самом Замирье и прочих тайнах окружающих Ольс местностей? Да и ежели кто решится добраться до этого негостеприимного окоема, то вернуться оттуда, из Замирья, с самого, прочитай, края земли, редко кто способен.
   
Может ли великое скопление людей тайно переместиться на огромное расстояние? Какой силы должно быть колдовство, способное укрыть целый народ, решивший переселиться в далекие земли и при этом остаться незамеченным? Такое невозможно даже представить. И не надо! Ибо никакого волшебства не понадобилось. Достаточно оказалось светлого ума, предусмотрительности и железной дисциплины.
Объединенная армия пустынников и степных кочевников шла четырьмя параллельными потоками, каждый из которых растягивался как минимум на два дневных конских пробега. Иначе для такой массы людей и лошадей просто не хватило бы пропитания. Колонны разделяли между собой пять часов движения на рысях. Населенные пункты на пути захватывались предваряющими основные силы разведчиками и вырезались начисто, чтобы никто не мог предупредить ольцев.
Много лишений довелось вытерпеть жителям песков и степей, прежде чем они приблизились к вожделенной границе. Но дело стоило того. Богатейшая из стран готова была пасть к ногам закаленных воинов барханов и ковылей. От многочисленных купцов, посещающих с караванами рынки городов королевства, было известно, что опасный воин Саннелор погиб, армия, потерявшая вождя, расстроена и рассредоточена по разным провинциям. Крепкого правителя в Ольсе нет. Руководят государством то вдова, молодая и безрассудная, да еще связавшаяся с какой-то нечистью - ум от горя совсем потеряла, то не до конца верные ей вельможи, нет-нет, да норовящие прибрать престол к своим рукам. А, скорее всего, вдову тайно умертвили, и ведется там обычная подковерная драчка за власть.
План войны был разработан в мельчайших деталях. И назывался он - Величайшим. Каждый сотник знал свой маневр. Каждый день был расписан по часам для каждого десятника. Начинать грабежи разрешалось только после взятия столицы. До того – за каждую зажуленную полушку полагалось отсечение непутевой башки. Заранее наметили даты, когда и где будут преодолены рубежи Ольса и когда какой город покорен. За нарушение расписания тысяцким полагалось взыскание опять же в виде облегчения тела на вес головы. Все должно соответствовать расчетам, никаких отклонений – в этом залог успеха. Взяли с собой и колдунов. Двумя отдельными отрядами шли они, ежедневно по утрам совершая обряды очищения воинов, их коней, оружия и скарба, и кувыркались, и крутились волчками в сумерках у костров, наводя порчу на ратные силы ничего не ожидающих ольцев и укрепляя дух своего праведного воинства.
Главный колдун, тот самый, что сумел вступить в контакт со Сновидцем, накануне вверг себя в глубочайший транс и невидимой тенью проник в недоступные не только смертным, но и большинству магов эмпиреи Ольса. И не нашел там ничего! Ничего, кроме пустоты! Не было у королевства никакого высокого покровительства в виде какой-то там волшебницы, а было полное отсутствие магического щита. Пустота! Значит, эта земля беззащитна и свыше?
И узнал эту главную весть Царь пустыни, и радость снизошла на сердце его, и приказал он незамедлительно приступать к вторжению, ибо все сомнения в том, что Величайший план осуществим – отпали!
А в Ольсе и впрямь не ведали о надвигающейся на страну непобедимой армаде, мало того, еще и большинство приграничных жителей пребывали в веселом расположении духа. И причина этого неведения вкупе с хорошим настроением была проста: слишком много торговцев с тюками необычайно дешевого веселящего порошка вступило за последние недели на территорию страны.
Ранним утром колонна пустынников достигла границ Ольса в том месте, где стояла захваченная намедни застава. Кроме мерного гула, что издавала земля, ничто не предваряло появления здесь захватчиков. Но староста каравана заранее знал, что так будет, поскольку был посвящен в первую часть Величайшего плана.
Он наблюдал приближение войска с плоской крыши, где еще вчера высилась чаша с маслом и погруженной в него горкой хвороста для сторожевого костра, и испытывал сладкое покалывание и распирание в груди. Гордость, смешанная с умилением, душила его, а глаза наполнялись влагой. Перед его взором открывалась панорама, заполняемая бессчетными массами единоплеменников, достигших заветной цели.
Да, силен был Ольс, многие страны покорил он, несметные богатства накопил, но и немало слез и горя принес закабаленным народам. И вот – пришла расплата! Это было настоящее возмездие – неумолимое, неодолимое и справедливое! Пусть теперь жирные и спесивые ольцы станут обездоленными рабами, пусть в полной мере ощутят унижение пораженных, пусть оставят гладких белокожих жен и дочерей, а с ними роскошные дома и тенистые сады победителям!
— Э-о-ой! — крикнул он вниз, привлекая внимание товарищей, — поднимайтесь! Любуйтесь! Сегодня самый счастливый день в жизни! Самый лучший день!
И вот – он уже не один, а делит восторг, переполняющий душу, с братьями по вере, братьями по оружию. Те стоят рядом, плечо к плечу, не пряча скупых слез. И легкий ветерок доносит сухой запах, распространяемый вокруг себя грандиозной массой мужчин, верблюдов, волов и лошадей, и им кажется, что от самых песков летят эти воздушные потоки, что это подают знак и благословляют рати пустынные боги, не оставляющие своими заботами избранный народ.

                Нет защиты?

Озибилит – чудовище дивное. Воочию его никто не видел. И даже во множестве сказочных свитков, переписываемых с древнейших времен, изображен зверь различно. То он широкий, и напоминает неправдоподобно большую копну, то, наоборот узок, но высок, наподобие горного кряжа, то у него клыки длинные и загнуты вверх, то короче и смотрят вниз, а то их вообще нет. Иногда у него лапы с острыми когтями, на других зарисовках – копыта, размером с луг каждое, а то – руки, похожие на человечьи. Многими другими деталями отличаются изображения в древних свитках, и лишь одно объединяет их – длинный шелковистый мех серебристого цвета. Мех этот никогда не изнашивается и обладает многими ценными свойствами. Но и мех тот видели какие-то легендарные пращуры, а уж пощупать его довелось… кому довелось-то? Ау! Нету таких, нет - и все! Ни одной ворсинки того меха до сегодняшних дней не дошло. Еще на одной особенности сходятся все источники – жесток этот зверь и в ярости неудержим. Оружия против него нет. Целое войско уничтожить способен, да что войско - город большой и укрепленный с землей без труда сравнивает, да и целую страну запросто вытоптать может.
Происходит он из таинственного места, называемого Замирьем – ни на одной карте найти это Замирье невозможно. Нет его – и все. А появляется он из Воронки — это некое таинственное место на краю мира находящееся. Но ни одной карты, как уже говорилось, указывающей путь к Воронке, нет. В древности, вроде, была одна, а сейчас – нет, пропала. Слухи ходят, что даже трактат во время оно был написан об охоте на озибилита. Но это явная чушь, кому же в голову придет на такое чудище охотиться? Даже больных с такими мыслями не встретишь.
Но что проку об этих зверях рассуждать? Уже давным-предавно не встречались они ни в ближних землях, ни в дальних...
 
Эльмеда покинула Воронку. Легко спустилась с вала. Перед ее взором расстилалась унылая пустынная местность, покрытая желто-коричневой неровной почвой и утыканная редкими кустами, вдалеке виднелся чахлый лесок, и над всем этим удручающим пейзажем висело низкое мутно-серое небо без единого просвета. И плыла тоска. Казалось, что именно отсюда исходят и растекаются по всему свету те грусть, да уныние, что порой заползают в слабые души людей, обесценивают самые благие начинания, губят выспренные замыслы и удушают героические порывы. Невольно вспомнились душевные муки Саннелора после ранения, его отчаянная безрадостность. Представилось даже, что именно отсюда он зачерпнул терзания последних месяцев жизни.
«Да, не самое лучшее место. Похоже на последний край земли, за которым уже ничего нет» - подумала королева Ольса.
И тут вдруг что-то заслонило собой и дальний лесок, и кусты, и всю серость неба. Что-то до невозможности огромное, отливающее серебром и пыхтящее так громко, что казалось, будто рушатся высочайшие горы мира горы возникло перед Эльмедой. 
Чудный зверь. Апофеоз ярости. Разрушитель. Озибилит. Он был настолько огромен, что неба за ним не было видно. Казалось, что сейчас громадина двинется вперед, и от королевы Ольса мокрого места не останется. Но, очевидно, возникший перед ним столб огня смущал зверя, и он вместо того, чтобы без оглядки броситься в атаку, застыл в недоумении. Или все еще ориентировался в новом для него мире?
 — Кем ты был до посещения Замирья? – спросила Эльмеда.
— Неудачником. Упрямым неудачником - пророкотал в вышине гром.
— Человеком или магом?
— Обычным человеком я был. Самым что ни на есть обычным. Из низших слоев.
— И как же тебя угораздило оказаться там?
— Благодаря моему упрямству, найденному манускрипту об охоте на озибилита, колдуну Барану и еще какому-то непонятному существу. Он назвался Собирателем.
— Какой, однако, замысловатый клубок! Но ты сказал - Собиратель? И что же он здесь делал?
— Столкнул меня вниз, туда, в воронку.
— И все?
— Да.
— А Баран?
— Он дал мне наконечник для охоты на зверя.
— Понятно. И здесь без Барана не обошлось. И вот ты сам стал зверем. Сильным зверем. Самым сильным. Тебе это нравится?
— Я могу разрушать города, могу уничтожить целые народы. Я это знаю, я это чувствую. Но я не знаю, надо ли мне это…
— Однако сейчас ты оглушаешь ревом землю до самого Заболотья, тебе не кажется?
— И что я могу сделать?
— Вернись в прежнее тело. Стань человеком.
— Я не знаю как, я не могу. Да и где оно теперь, это тело? Сгнило уже, поди.
— Или ты не хочешь?
— Пока не знаю. А ты что хочешь, Богиня?
— Нравятся ли мне такие сильные звери? Нужны ли они мне? Тоже не знаю пока. Может, и пригодишься когда-нибудь. Так что - обратить тебя?
— А ты сможешь? – гром над ней, казалось, перекрыл все возможные на этой поверхности звуки. 
— Ну, это несложно, - сказала Эльмеда.

— Как твое имя? Поинтересовалась королева, вернувшая человеческий облик и ему, и себе.
Перед ней стоял угловатый человек неопределенного возраста с упрямым, выступающим вперед небритым подбородком. Он растерянно ощупывал себя, словно не веря собственным рукам и глазам.
— Я снова здесь… на этой стороне… в своем мире - бормотал он, словно в полусне, - даже борода не выросла... а я ведь долго пробыл там. - И спохватился, - Но ты только не гневайся на меня, Богиня!
— Такой огромный, такой сильный, и опасаешься гнева какой-то слабой женщины? – усмехнулась королева.
— Даже когда я был им - зверем, то чувствовал твое беспредельное могущество… а уж теперь…
— Что, хочешь опять превратиться в чудовище?
— Нет… не сейчас, по крайней мере.
— Да, и мне тоже кажется, что тебе уместнее оставаться в таком виде.
— Не знаю, как благодарить тебя, Богиня, за то, что вернула меня в наш мир. Это ведь наш мир, я не ошибаюсь? - пал он перед Эльмедой на колени.
— Да, ты прав. Так как тебя зовут?
— Я готов служить тебе всю оставшуюся жизнь, Богиня! А имя мне дала мать простое, непримечательное совсем – Ихвар.
— Ну, что ж, Ихвар. Нам пора возвращаться.
— Куда?
— В Ольс. Или тебе в другое место хочется?
— Нет, нет, в Ольс. Но – как?
— Это моя забота. Я заберу тебя с собой, погостишь в моем замке, а там я найду тебе занятие по душе.

Вернувшаяся в тронный зал Эльмеда восседала перед вельможами с прикрытыми глазами. Немногочисленные допущенные на закрытый совет придворные молчали, боясь нарушить покой королевы. Им казалось, что королева после доклада первого министра двора о надвигающейся на Ольс страшной опасности – стоящих на пороге орд варваров с юга, погрузилась в ужас. Пусть она и могущественная колдунья, и вообще, поведение ее в последнее время не укладывается ни в какие рамки, но все же что она способна противопоставить тьмам и тьмам безжалостных пустынников? Армия… все знали, что армия не готова, да и первый министр лишний раз обратил на это внимание присутствующих: войска раскиданы по всей стране, даже просто собрать воинов в одном месте потребует немалого времени, после гибели Саннелора дисциплина упала, многие командиры после разгрома Щрена отправились в отставку и расселились по имениям... 
Но королева грезила наяву, перед ее мысленным взором вспыхивали и гасли картины надвигающегося нашествия.
«— Э-о-ой! — еще раз воскликнул пустынник. — Сегодня самый счастливый день в жизни! Самый лучший день! Э-о-ой!
— Э-о-о-ой! Э-о-о-ой! – подхватили его восторг соратники и понесли победный клич дальше и дальше славные ряды накатывающих на границу воинов.
Но что это? Откуда пала на него и на землю вокруг густая тень? Почему заметались передовые отряды? Почему с ужасом взирают бесстрашные витязи песчаных морей на заставу? Что за грохот надвигается со всех сторон одновременно? Что…
Хрясь – и смялась в лепешку не выполнившая своего предназначения сторожевая башня вместе с захватившими ее «купцами».
Хрясь – и авангард пустынников превращен в кровавый комок, вжат, вдавлен в почву, словно стайка козявок, попавших под каблук случайного прохожего.
Хрясь – и главные силы войска, не сумевшие развернуться в паническом бегстве, стали месивом, в котором простые ратоборцы неотличимы от тысячников и князей, люди неотделимы от коней, а мечи спрессовались со щитами в единую массу.
Хрясь – дальше - уже не видно от заставы - продолжается безжалостное избиение покусившихся на Ольс захватчиков… а страна спокойно спит и ни о чем не ведает...»
Да, теперь это было вполне возможно… когда есть свой личный озибилит Этот защитник ничем не хуже, чем плюющийся кипятком зверь Сновидца. Даже куда лучше и сильнее.
Первый министр откашлялся и тут же поперхнулся под взглядами коллег, выразившими такой беспримерный ужас его бестактностью, что наглец тут же упал на колени и что- то нечленораздельно промычал.
— Успокойся, — произнесла Эльмеда. — Спасибо тебе за службу. И всем вам. Вы тоже успокойтесь. И можете расходиться. Все свободны. 

Стены серо-желтые с выщерблинами, оставленными то ли временем, то ли какими-то тяжкими событиями, а может быть, таким камень был изначально; высокий потолок, небольшие окна-амбразуры по правой стороне и многочисленные стеллажи, уходящие в глубину, во мрак огромного зала со множеством колонн. Пол каменный, гладкие плиты в толстых черных прожилках, похожих на причудливо переплетенных змей.
— Это древняя Королевская библиотека, — сказала Эльмеда, и голос ее раскатился полифоническим эхом. — Ее хранитель покинул нас вслед за Саннелором. Как тебе тут?
— Здесь очень тихо и не холодно. Но непривычно, — ответил Ихвар.
— Совсем не нравится?
— Нет. Здесь столько величия… и тайны…
— Значит, ты согласен?
— Согласен? На что?
— Стать новым Хранителем Королевской библиотеки.
— Но… но я даже не знаю, как ее хранить.
— Ты будешь жить здесь, при библиотеке, у тебя будут помощники, жрецы, переписчики.
— Зачем? Зачем – помощники и все другие?
— Зачем тебе помощники? Ну, библиотека большая.
— Да. Но я ведь никогда, я никогда…
— Тебе не приходилось руководить кем-то?
— Именно. Я не знаю…
— Научишься. Ты же упорный.
— Раньше был…
— И к тому же не забывай – ты страшный, очень страшный!
— Я?!
— Конечно. Ты – озибилит!
— Нет. Это там, когда вылез из Воронки, а потом – нет.
— Да! Ты можешь оборачиваться. Поверь мне. Просто еще не знаешь как. И еще - ты шестилучевой – высшая форма жизни в Замирье! Все шестилучевые мудры и весьма просвещены. Здесь таких нет. Увидишь - люди почувствуют в тебе это уникальное сочетание - силу и мудрость. Особенно жрецы. Они ведь особенные, не такие, как все. Их специально отбирал твой предшественник.
— А он – он был кто?
— Он тоже был жрецом. Хранителем, жрецом и советником короля. Пожалуй, главным советником. Вместе с Илюмом. И еще ученым. Он изучал историю.
— Про Илюма я что-то слышал.
— И про многое другое услышишь еще.
— Нет, я не смогу.
— Ты хочешь отказаться? Ты испугался?! Человек, который дошел до самой воронки, который дерзнул охотиться на озибилита! который побывал в Замирье и стал настоящим шестилучевым, и который смог вернуться оттуда, и сам в итоге превратился в озибилита – испугался?! Да ты единственный в своем роде! Таких еще не было во всей истории Ольса! Таких вообще не было никогда! Нигде! Ты же – герой! Ты – уже легенда!
 — Нет, нет, я не герой, а обычный глупый неудачник. Я просто не способен быть ученым, жрецом… и кем там еще?
— И еще наставником наследника короны Саннелора и, соответственно, моего сына.
— Наставником? Я?!
— Это твоя судьба. Ведь не случайно ты нашел манускрипт, поверил в него, получил наконечник у колдуна и отправился в труднейший путь. И одолел его! Еще никто не был столь достоин называться наставником будущего короля.
— Что ты, что ты! Ты издеваешься, Богиня! Я – обычный простолюдин, а королевских детей воспитывают… графы, герцоги, маги, наверное! Отпусти меня!
— Но тогда ты не сможешь сохранить человеческий облик. Ты одичаешь, станешь зверем, лохматым ужасом, истребителем народов, городов и стран – превратишься в самое сильное и самое разрушительное оружие! Против тебя придется воевать, ты принесешь колоссальные разрушения, и тебя придется рано или поздно убить. И снять с тебя шкуру. Ты этого хочешь?
— А стать прежним Ихваром, простым недотепой – уже не смогу?
— Ты слишком изменился. Ничего не выйдет.
— И все-таки я неудачник! Говорила мне мать, что все мы, весь род наш – неудачники!
— Неудачник! Да тебе позавидует любой вельможа! Да что там! Тебе позавидовали бы многие князья и даже короли. И многие маги и мудрецы!
— И как мне быть теперь?
— Единственный выход, который разрешит все твои проблемы – согласиться на мое предложение.
— Но у меня нет для этого знаний. И нет никаких умений!
— И еще ты напишешь книгу.
— Книгу?!
— О твоем путешествии в Замирье. О жизни там, об их нравах и обычаях, о том, почему ты отправился туда, о том, какой путь преодолел, и вообще о своей славной жизни. Эта великая книга прославит тебя в веках. И, может быть, сохранит для потомков частицу памяти и о нас – о династии королей Ольса.
— Нет… Ну, я не знаю… я ничего не писал раньше… даже длинных писем, так – иногда короткие записки...
— Не трясись так, у тебя все получится. А знаешь? Ты напишешь еще одну книгу. Она будет не столько о путешествии в Замирье, но и стране Ольс, о славном короле Саннелоре, о его короткой, но прославленной в веках жизни… ну и немного обо мне. Что-то ты еще добавишь от себя. А называться она будет…
— Умоляю тебя, моя королева…
— А назовешь ты ее: «Третий берег реки». Потом сам поймешь, почему так.
— Странное название какое-то. Ненормальное…  Хотя… хотя, я его уже слышал. От колдуна Барана, кажется. Да, точно!
— Вот. И Барана этого там помянешь… хоть он и ничтожество.
— Нет, это невозможно! Даже если захочу – не смогу я.
— А где же твое хваленое упрямство?
— Пропало, видимо.
— Понимаю, слишком много на тебя навалилось. Осмотрись, привыкни. Тебя никто не торопит. А потом, когда-нибудь, я научу тебя оборачиваться. Когда мой сын подрастет. И ты будешь катать его на огромной лохматой спине, под самыми высокими облаками.
— А можно вопрос?
— Слушаю.
— Скажи. Скажи мне, Богиня. А чьим жрецом был… был мой предшественник? Твоим жрецом?
— Моим? – удивилась Эльмеда. Но немного подумав, вдруг ответила, сама не вполне сознавая, что сорвалось с ее языка, — Да, можно сказать и так. Он был жрецом Оис – богини смерти.

Озибилиты существовали на самом деле. И у нее был теперь свой озибилит.
Увы, но расправа над супостатом с помощью небывалого зверя была легка лишь в воображении Эльмеды.
Она единственная из всего населения огромного королевства уже давно видела приближающиеся орды, видела накатывающую на Ольс черную беду, видела - но все откладывала решение. Не предпринимала никаких мер для подготовки к обороне. И теперь не знала, что делать: не могла подыскать способ, никак не могла определиться. Это была настоящая растерянность.
Она знала, что на армию в ее нынешнем состоянии надежд нет. Знала, что сама немало виновата в этом – слишком погрузилась в собственные дела и оказалась плохой правительницей, никудышней защитницей собственного народа. Она не оправдала памяти Великого Саннелора, оказалась недостойна ее. 
И еще ведала она откуда-то, что раз позволив озибилиту проявить всю свою всеразрушающую силу, вернуть его потом в покорное состояние будет уже невозможно. Даже если этого необузданного гиганта и удастся смирить, то только на время, он, подобно тайфуну, будет лишь выжидать удачного момента, который наступит, как всегда, в самое неподходящее время и куда он обратит свой гнев?
Неужели, защитница Ольса была бессильна?
Обуреваемая этими чувствами, Эльмеда мысленно наблюдала, как подтягивается к границам империи несметная вражеская сила, как гордо восседают на грациозных скакунах и огромных верблюдах сыны пустыни, уверенные в собственной правоте и непобедимости.
И страх, и растерянность, и сожаление, и предчувствие неминуемой и ужасной беды и утраты разрывали ее сердце. Никогда ей не было так горько, так плохо. Даже когда погиб Саннелор, даже перед вступлением на помост Ниберлахского костра…
А потом она ощутила, что в ней происходят последние перемены, описать которые невозможно – нет таких слов, нет такого языка, и даже таких понятий нет, и что ее, теперь уже бывшую королеву Ольса, в последний раз беспокоят чувства, напоминающие человеческие…

Вечер накатывал неумолимо. Как и всегда. Он был необыкновенно тих - воздух стоял неколебимым столбом, закат вырисовывал на горизонте красивые облачные фигуры, похожие на невысокие слоистые горы слегка розоватого цвета. Постепенно облака эти наливались багрянцем, говорят, красный закат – к ветренной погоде.
Прямо над заставой, что была захвачена хитростью, полностью готовые к завтрашнему вторжению кочевники заметили на фоне широкой пурпурной полосы, охватывающей весь окоем, прямо в середине неба что-то вроде маленького, но постепенно разгорающегося костра.  Почему-то на это незначительное вроде бы природное явление обратили внимание все воины пустыни. А те, кто отличался наибольшей наблюдательностью, заметили, что костерок этот зародился немного в стороне - на западе, а потом постепенно сместился, и встал прямо над границей Ольса.
Красно-желтое яркое и высокое пламя с темными фиолетовыми сполохами, пробегающими по нему снизу вверх и сверху вниз, висело перед завороженным удивительным явлением войском. Вершина пламени резко колыхалась из стороны в сторону, словно бы от сильного ветра – видимо там, в горних высотах было не так спокойно, как у земли. В переплетениях пляшущих огненных струй смутно стали прорисовываться очертания прекрасного, и как ни странно, совершенно отрешенного и холодного женского лица.
И явилось тут на небе великое знамение: женщина, облечённая в солнце, и под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд.
Странное явление не упоминалось в Величайшем плане, и потому многочисленные армии застыли на месте и поверглись в недоумение. Ни воины, ни их вожди не знали, как расценить открывшееся им чудо, как следовало теперь им поступить? Как им надобно реагировать - пасть ли ниц или, напротив, изготовиться к обороне? Никто не мог понять, что это – божественное ли явление - или отчаянная попытка ольцев нагнать страху на захватчиков? Чужая злая ворожба или, может быть, благое предзнаменование?
— Разошлите повсюду гонцов, и пусть они провозвестят от моего имени, что это знак мне! Добрый знак! Что небесные силы вняли нашим молениям и желаниям, и вот - дарят нашему непобедимому воинству эту тучную и богатую землю! – воскликнул Царь пустыни.
И тут же послал за главным колдуном, поскольку духоподъемные призывы, конечно, хороши, но хотелось и правду знать. Пока тот, сотрясаемый предчувствиями и дрожа всем телом, плелся, спотыкаясь, к повелителю, небесный костер взорвался искрами и пропал. Исчез и образ таинственной женщины.
И сразу же небо изменило свой цвет: на месте костра и абриса воздушной дамы разлилось белое колеблющееся сияние. Оно стало опускаться все ниже и ниже, и вскоре заполнило собой воздух вокруг.
И увидели люди, что небывалый этот свет вмещает в себя все! Все бывшее когда-то и существующее ныне многообразие оттенков, чувств, событий и вещей было в нем!
Царь пустыни и верховный колдун в этот миг навсегда позабыли о существовании друг друга.
И глаза целого народа, не способные воспринять это оглушающее великолепие, спасла пришедшая на смену свету тьма.
И постигли пустынники, погруженные в ночь, наступившую среди дня, какая неслыханная им оказана честь – лицезреть истинный облик богини смерти!
И задыхаясь от нахлынувшего на них восторженного счастья, потянулись они к доброй богине. Колеса многочисленных колесниц и подвод, и копыта волов, коней и верблюдов, и обмотанные тканями и плетеными веревками ноги солдат, и обутые в кожаные сандалии ступни военачальников, жрецов и колдунов отделились от земной тверди и медленно воспарили.
И несметные полчища завоевателей в одночасье растворились в светлом небесном забвении…


                Эпилог

После того, как Ольс перестал расширяться, то есть после гибели Великого воителя Саннелора, в стране наступили мир и покой. Пало проклятие, веками нависающее над династией ольских самодержцев и обрекающее их на гибель в молодом возрасте. Рухнули древние части замка, где находились усыпальницы проклятых королей, столица перестала приближаться к реке Гингл, и будущее страны не внушало более опасений.
Под бдительным присмотром старейшин, членов Державного Совета, и своего главного наставника – мудрого жреца Ихвара подрастал молодой король. Его юные, а потом и зрелые годы не омрачали ни смуты, ни заговоры, ибо справедливое правление является лучшим средством от всяческого недовольства.
Рано лишившись отца, а потом и матери, Алиор Удачливый не зачерствел, не проникся завистливой злобностью к окружающим, но в полной мере унаследовал ясный ум и благородство родителей. Вот только отцовского желания покорить весь мир у него не было. Однако и своих земель уступать он не хотел. Потому, когда враг подходил к рубежам империи, король тут же снаряжал рать и отправлялся навстречу опасности. Но, очевидно, слава его непобедимого отца – Саннелора - подобно стремительному соколу, летела впереди армии, возглавляемой сыном, и супостат, не отваживаясь на открытый бой, сбегал. Так ни разу и не увидел храбрый Алиор неприятеля, и даже следов никаких не обнаруживалось на том месте, где совсем недавно стоял грозный враг. И в этом - в странном поведении завоевателей - кроется, возможно, главная загадка его правления.
Еще одно прозвище со временем дал королю благодарный народ – он назвал его «Добрым». Наверное, потому, что зла от него не видел. Много сделал для своего народа Алиор Добрый. Целого свитка не хватит для одного только перечисления славных деяний короля. Счастливо жили при нем люди, сладко ели и спокойно спали.
Почил сей добродетельный монарх в весьма преклонных годах, первый и последний раз погрузив население государства в непритворное горе.
Еще одна неразрешимая загадка – розарий при королевском дворе. Плохо ли, хорошо ли ухаживают за растениями, а они неизменно цветут круглый год, радуя взор и обоняние придворных. Палитра из лепестков разнообразных оттенков красного, белого, желтого и фиолетового встречает каждого, забредшего туда. Посещение этого места придает сил и бодрости - это хорошо известно. Вот только заходят люди в розарий совсем ненадолго и не углубляются в цветник, а проходят краем, и  немного находится желающих побыть там подольше: хоть и редко, но все же можно повстречать там Красную даму.
Она похожа на сказочную птицу: одежды ее развеваются, как крылья, а подошвы туфелек не касаются земли. Сотканная из закатных лучей, она никого не замечает, но те, кто случайно увидит ее - пропадают навсегда. Неизвестно, расстаются ли они с жизнью или переносятся в миры, недоступные смертным – никаких следов после них не остается.
Откуда же, спросите вы, про даму известно, коли свидетели отсутствуют? А отчего тогда, скажите, в розарии нет-нет, да и исчезают люди? И почему бы не быть причиной тому Красной даме, тем паче, что других резонов никто не выдвигает? Впрочем, розарий всегда открыт, и любой охотник может самолично полюбопытствовать…
Что же касается выражения: «третий берег», то у нас, в Ольсе, так про обман говорят. Иные попеняют: «Что, мол, брешешь, и совести не знаешь?», а другие пристыдят: «Что же ты, любезный, реке третий берег лепишь?»
Ставший главным жрецом богини смерти и хранителем королевской библиотеки бывший неудачник Ихвар давно понял смысл этого выражения. Наверное, потому и написал книгу с таким названием. Он единственный из всего народа Ольса не боялся, и даже любил бывать в розарии, и порой проводил в нем многие часы, занимаясь главным образом чтением и сочинением разных историй. Возможно, он и встречался там с Красной дамой, да только очевидцев тому не было.
У Алиора Доброго со временем образовалась странная и непонятная традиция – за неделю до дня гибели отца он пропадал из дворца, и отсутствовал всегда одинаковое количество дней. Никто не знал – куда он на этот период девался, и как ему удавалось покинуть дворец незамеченным. Интересно было и то, что тогда же исчезал и мудрый хранитель библиотеки и наставник его величества Ихвар, с которым у правителя Ольса были всегда самые тесные отношения.
Некие бродячие пастухи однажды разнесли байку, что будто видели короля Ольса, восседающим верхом на невиданном огромном как гора звере, покрытом длинным серебристым, напоминающем степные ковыли мехом, в столь отдаленных землях, куда человеку пути нет совсем, и лишь по невероятной случайности кто-то может забрести в эти края. Так или не так – никто не знает.