Колыма

                               
 
   Конец июня 1973. Полдень. Я стоял у обрыва над Колымой, противоположный берег которой терялся в дымке, сливаясь с горизонтом. Обрыв - метров  30 по вертикали и по его склону  зигзагообразно идёт крепкая деревянная лестница с поручнями, прямо до начала широкого, метров 100, пустынного пляжа, почему-то поблескивающего в лучах солнца. Голубое небо и жара. Градусов тридцать. Маловетрие.  Газик, на котором меня доставили из аэропорта посёлка Черский в посёлок Зелёный мыс, уехал и я стоял один, ошарашенный увиденным. От уреза оторвалась дюралюминиевая лодка с двумя подвесными моторами, и со скоростью гоночного автомобиля унеслась к горизонту, скрывшись из вида очень быстро. Примерно в паре кабельтовых от берега стояло на якоре небольшое судёнышко. «Наверное, мой пароход, вот вам и  заполярье суровое», подумал я. Через 4 месяца мне стукнет 19, то-есть, всё-ещё 18-летний будущий полярный гидрограф в голубенькой рубашке и самопальных голубеньких джинсах, прибывший на свою первую матросскую индивидуальную морскую практику, стоял и любовался грандиозной картиной спокойной и необъятной  летней Арктики. Водитель газика объяснил, что за мной с парохода на шлюпке приедут через часок. И я начал спуск по лестнице. Спустился. И сразу понял природу блеска, идущего от пляжа. Осколки разбитых бутылок. Повсюду. Вперемешку с речной галькой. Осколки разбитых вдрызг бутылок из-под вина и водки, отшлифованные зимним льдом, давно сошедшим. Кое-где по пляжу валялся «плавник», толстенные брёвна, служащие, конечно, удобными скамейками для любителей присесть и выпить, и закусить. На природе... Всё было так огромно, необычно и прекрасно, что я, конечно, ошалел.
   От пароходика отвалила шлюпка с одним гребцом и скоро широченная голая, загорелая спина гребца приблизилась настолько, что стала видна замысловатая татуировка. «Сидел?» - подумал я, а гребец ловко выпрыгнул в воду и подтолкнул шлюпку так, что нос её вылетел на берег метра на полтора. Здоровенный парень, коротко стриженый, с  безразличием взглянул на меня из под выгоревших белесых бровей и буркнул:
- Студент?
- Да.
- Зовут как?
- Валера.
- Я боцман. Грузи барахло, и  лезь на корму.
   Я быстро влез. Боцман без видимых усилий столкнул шлюпку в воду и погрёб к пароходику. За весь путь не произнёс ни слова. «Попал я. Его же и ломом не убьёшь, если что», - подумалось мне.
- Не робей, студент, - сказал вдруг боцман, - мы гидрографов уважаем. В обиду не дадим и оморячим малость.
   Подгребли. Матрос с палубы бросил конец и боцман положил его на шлюпочный носовой нагель.
- Потрави, Колян! – проорал он и вскоре мы оказались прямо под шторм-трапом. 
   Я надел рюкзак и полез по штормтрапу. Шагнул  на палубу. Познакомились с матросом.
- Колян, - сказал матрос.
- Валерка.
 Оказалось, что вместе со мной матросов будет только двое на судне, третий и четвертый по штату есть, но мы их будем «обрабатывать». Волшебные слова. Поднялся боцман. Только тут я понял, что боцман пьян и старт пития произошел не сегодня, конечно.
   - Не обращай внимания, -  негромко сказал Колян, - всё нормально. Неделю назад получка была, деньги кончаются, не на что газ брать! Нет денег – нет газа и всё сразу путём, – закончил он.
- Ну что, студент, пошли, покажу где жить будешь, - сказал боцман и твердо пошел в сторону кормы к надстройке.
   Спустились в матросский четырёхместный кубарь. Дым коромыслом. Несколько бухих мужиков. Продолжают. На столе водка и осетровый балычок, ещё что-то.
   - Принимай пополнение, алкаши, - гаркнул боцман, на голос обернулись.
   - Твои нары верхние, располагайся. Вон тот рундук – твой, - закончил мысль боцман.
   - Понял, - сказал я и сделал шаг, запнулся, взглянул на палубу кубаря и увидел десятку, оброненную кем-то, «ребята не мелочные,» - подумалось, а позже, по ходу практики, выяснилось, что моряки зарабатывают хорошо, двойной районный коэффициент, 100%  полярок и обработка, поэтому денег никто особо не считал, а схема была такая: две трети отдавалась семьям, а треть на карман, газ и в общий котёл. Когда треть кончалась, кончался и праздник, но всё это я прочувствовал позже. Я поднял деньги, положил их на стол и молча начал открывать рюкзак, чтобы достать робу. Вдруг услышал:
   - Хлипкий студент какой-то. Да все гидрографы такие. Хлипкие.
Кровь рванула в лицо, не умел я спускать без сдачи подобные мысли вслух - никому. Обернулся на голос и спросил:
- Это кто говорит?
- Это я говорю, - мгновенно прозвучал ответ, который исходил от заросшего недельной щетиной парня в промасленной робе, толстоватого, но явно крепкого. И, вдобавок, в очках. Медицинских.
- Насчёт хлипкости гидрографа можно проверить, а вот маслопупы  немного все жирноватые, да? - сказал я. Повисла тишина. Звон рюмок прекратился. Я продолжал возиться с рюкзаком.
  Щетинистый снял очки, положил на стол и  резко попытался встать, из глотки его хрипло вырвалось:
- Щас ломать тебя буду, щенок, - он выбрался, всё-таки, встал с продавленного диванчика и двинулся ко мне, а я его упредил, сделав быстрый шаг навстречу и жёстко встретив корпусом, щетинистый рухнул обратно  на диванчик.
- Тим, - заорал боцман, - ты чё творишь, лошадь! Нормальный студент! С дороги только!
- А я чё? я ничё, - как ни в чем не бывало мирно сказал Тим, - студент, подходи ближе, садись. Не обижайся. Неделю отдыхаем. Возьми стопаря.  А то скоро всё кончится, - отвечал Тим.
- Спасибо, не пью.
- Ну, как хочешь. На Северах насильно никто никого не заставляет. А я выпью! Мужики, за нового члена экипажа!
Зазвенели рюмки, отдых продолжился.
Я, наконец, достал робу, переоделся и вышел на палубу.
Следующие 3.5 месяца были заполнены тяжёлой работой в любую погоду: рутинной матросской  под руководством 2-го штурмана, старпома, капитана и боцмана, и специфической лоцмейстерской, включающей постановку и съёмку буёв, обслуживание огней на створных знаках, доставку лоцманов на бар Колымы к подходящим судам, следующим вверх по Колыме в Зеленый Мыс, или на выход - в моря; ещё было Восточно-Сибирское море, переход в Певек, когда я поразился обилию птиц в море и видом поросшего льдом и нетающим снегом гористого берега, а на обратном пути из Певека прихватил нас нешуточный шторм и я всё выдержал, вахту не бросал, хоть было и стыдно за тошнотворную слабость, и хреново… Было ещё очень много чего, а в конце сентября, незадолго до списания, как-то сама собой написалась песня, позже назвал её «Колыма».
   Был дружен со всеми, поэтому провожали в Питер всем экипажем, уже в мороз под 30, а старший матрос-моторист Генка Андреев, у которого тоже был билет на материк, опять не улетел, так как по-пьяни забыл паспорт, и это случилось с ним третий сезон подряд. Не отпускала Колыма полярного моряка Генку Андреева.
   Я таких ребят, каких встретил на гидрографическом судне «Норд», более на земле не встречал. Было по-разному, но таких – нет. Каждый из них был уникален. А именно: силен физически независимо от параметров, вынослив, дружелюбен, честен, совестлив, скромен, немногословен, неглуп и свободен - одновременно. Про колымскую рыбу (ряпушку, осетра и пр.) я тут говорить не буду, это отдельная история. Богата Колыма рыбой, голубикой, морошкой, птицей и много чем ещё, но главное – богата Колыма, да и вся Россия, людьми.