2. Склеп Гремящих Волн

На Стылое Побережье Шадо привела легенда о двух ситарских братьях, потерпевших кораблекрушение. Волны разлучили их, выбросив на разные мысы. Братья не знали, выжил ли кто-то еще, и, чтобы отыскать друг друга, сотворили колдовство. Каждый отрезал прядь волос и бросил ее в море. Волосы обратились в алых змей, которые нырнули в океан искать выживших. Но море все еще не насытилось, оно подняло со дна множество острых раковин, которые изрезали змей. Одна часть волшебных созданий успела вцепиться в морские камни и превратилась в красные ленты водорослей, считающихся целебными в этих краях. Другая же часть погибла, и на берег порой выбрасывает их чешую — непрозрачные камни цвета застывшей крови. Братья же нашли друг друга на закате… хотя это могло означать и их символическую смерть.
Шадо бродила по берегу, пытаясь найти красные камни. Она подозревала, что «чешуя» может оказаться кусочками черепицы или витражей ситар. По ночам стоял густой туман, из-за которого Шадо даже боялась пропустить опасный для ее вампирского естества рассвет. Но также Шадо видела в тумане особую красоту. Он набегал на берега, как таинственный прилив, причудливо менял очертания скал и иногда давал пробиться замутненным корабельным огням.
Туман играл с Шадо. Она подумала бы, что ей снится, будто на гребне волны к ней плывет огромный корабль с десятком горящих ламп, если бы не стояла звонкая тишина, которую тихо грызли шелестящие волны отлива. Шадо взобралась по мокрому склону и уткнулась в крутые скалы, превращавшиеся в стены дворца.
Дворец пережил многие события, но снаружи выглядел совсем не примечательно. Он был каким-то приплющенным, и даже три его башенки, похожие на ступенчатые пчелиные улья, едва поднимались над плоскими крышами жилых частей. Шадо немного побродила по расточительно освещенным залам, слушая дыхание спящих. Ей не пришлось усыплять часовых, что дремали на своих постах, словно ни один вор не сможет преодолеть дремы, властвовавшей в гулких анфиладах. Шадо размышляла, что жить в таком дворце тревожно из-за сырости и сквозняков, сочащихся из старых трещин, как стылое дыхание неизбежной смерти, и наткнулась на узкую лестницу.
Ступени вниз охраняли два изваяния повернутых друг к другу, плоских телом змей. Лишь в одной глазнице сохранился раскрашенный камень-глаз. Он повернулся и теперь глядел вверх, словно змеям больше не было дела, кто поднимается и кто спускается в дворцовый подвал, прозванный Пещерами Гремящих Волн. В этих каменных сводах никогда не стихал гневный рокот волн. Он порождал эхо, которое наслаивалось само на себя и походило на грубый немолкнущий голос, напоминавший жителям дворца о предках.
Но Пещеры не оставались без пригляда. Внизу было достаточно глазниц, чтобы смельчака преследовало ощущение постоянного надзора. Грубо высеченные в скале коридоры иногда переходили в настоящие узкие пещеры, и с полок стен обтесанных и стен шершавых смотрели гладкие черепа прежних властителей-оуи Стылого Побережья. Черепа покоились на подставках, напоминающих троны, и носили венцы из пришитых к полоскам цветной ткани ракушек-каури. Были здесь и другие кости — костяшки указательных пальцев, которые лежали на серебряных длинных подставках слева, справа или по центру, указывая на сам череп. Шадо не понимала смысла этих знаков, но заинтересовалась печаткой, оставленной на одном пальце. Ее эмалированный щиток покрылся пылью, сквозь которую проглядывал образ змеи. Шадо думала, он ответит на вопрос, есть ли связь между змеиными гербами ситар и гербами оуи? Вампирша едва успела стереть пыль и увидеть разочаровывающе белое тело змеи, как почувствовала еще один взгляд в спину. Не мертвый, но и не живой. Такой же, как у нее самой.
За нею стояла невысокая женщина в полосатом платье прямого кроя и ожерелье из раковин, напоминавших полумесяцы. Короткие волосы отливали красным, потому что были по местному обычаю промазаны алой глиной. Женщина немигающе взирала на Шадо, и когти хозяйки Пещер предупреждающе вытягивались.
Шадо медленно подняла ладони вверх, призывая к спокойствию.
— Я всего лишь путешествую, ища следы народа ситар. То есть, как у вас говорят, ситау.
— Если не будешь пить кровь моих людей до смерти, можешь ненадолго остаться, — произнесла женщина.
— Я никогда не пью до смерти, — ответила Шадо и получила в ответ улыбку.
Оказалось, Шадо и Иташпи неплохо в компании друг друга.
— Вампиры обычно презирают людей и всячески их сторонятся. Так почему ты назвала людей своими? — спросила Шадо, с интересом рассматривая скрытый грот Иташпи, украшенный картинами моря — в тумане, ночью и на закате. Здесь стены отчего-то почти не пропускали грохота волн, и их звук казался далеким успокаивающим напевом.
— Я пью их кровь, а взамен оберегаю от самих себя. Но и раньше я была с ними одной крови.
Шадо уговорила ее рассказать свою историю целиком.
Иташпи была дочерью оуи, построившего эти каменные палаты. Но новый оуи, Карду, ставший Иташпи мужем, оказался человеком жестоким. Едва скончался прежний правитель, Карду жестоко избил Иташпи. В те времена верили, что тела оуи и его супруги должны быть совершенными, без изъянов. Карду выжег на затылке Иташпи свою метку острием ножа и сказал, что отныне ее жизнь и смерть — в его руках. Если Иташпи ему надоест, то Карду всем покажет, что она увечна. Испуганная женщина год терпела побои и издевательства, ведь ей с детства говорили, что добродетельная супруга сделает добродетельным своего оуи. Иташпи много раз пыталась с ним говорить о благонравии, но Карду это то забавляло, то бесило. Он становился все хуже, грабил народ и развращал людей своей жестокостью. В тронном зале то и дело проливалась кровь. Дошло до того, что Карду требовал подносить ему кровь бунтовщиков, пил сам и заставлял пить своих сановников, чтобы они доказали свою верность. Иташпи плакала, много раз про себя проклинала эти палаты, и все чаще, когда Карду оказывался рядом, она замирала, словно совсем прекращала существовать.
Однажды пьяный Карду взял Иташпи за волосы и подтащил к медному зеркалу, тыча пальцем в рану на шее, которой не давал зажить.
— Смотри внимательно, смотри! Я заклеймил тебя, как скот, и когда ты умрешь, твои царственные предки отвергнут тебя из-за этого шрама. Я позабочусь о тебе и после смерти, как обещал старику-оуи! На том свете ты станешь моей рабыней навсегда.
Карду бросил ее ночевать в подвал, издеваясь, что череп отца не услышит ни одной молитвы, потому что не узнает в раненой Иташпи своей дочери.
Иташпи всю ночь лежала, не смыкая глаз. Голос Карду в голове заглушал рокот волн. Она бы убила себя, она знала, где коридор превращается в грот, и волны могут протащить тело под скалами, обезобразив до неузнаваемости, унести прочь из этого дворца, ставшего тюрьмой… О, если бы не слова Карду! Но именно они сделали Иташпи безрассудной.
Она сбросила одеяния оуи и в платье служанки бежала по темным пещерным ходам, пока не оказалась на побережье. Во мгле она искала пещеру, и поверх ее синяков ложились порезы от острых камней и жесткой травы. И все же Иташпи добралась до Горестного Залива, который старались обходить стороной и охотники, и рыбаки. Здесь жило чудовище, которое пытался убить еще отец Иташпи. Его воины четыре дней плутали по камням, каждый день теряя в тумане по бойцу. На пятый они услышали жуткий хохот и нашли своих пропавших — обескровленные, они смотрели в никуда блаженными улыбками. Про чудовище говорили, что это женщина, которая совершила что-то настолько ужасное, что смерть в отвращении отвернулась от нее, в этой легенде Иташпи увидела свое спасение.
Рок привел Иташпи к камням, покрытым древними узорами. Между них тянулся лаз, узкий рот холодной скалы, и Иташпи услышала, что внутри кто-то поет. Она проникла внутрь и поняла, что знает эту песню — песня ныряльщицы, что чувствует себя окруженной любовью, когда ее поддерживает сам океан, что чувствует себя свободной, когда вокруг нее только синева моря и лазурь неба.
«Разве чудовище может петь такие песни?» — подумала Иташпи и начала подпевать.
Они закончили петь в два голоса и встретились взглядами. Демоница с темными косами до земли сказала, что за такую песню Иташпи стоит наградить, если явившаяся к ней смертная искала награды, а не гибели. Иташпи пала чудовищу в милом обличье в ноги, прося научить, как обмануть смерть. Демоница выслушала ее, ласково взяла за руку и увела во тьму пещеры. Когда Иташпи вышла на поверхность, все раны излечились.
Демоница предложила Иташпи остаться ученицей, но Иташпи отвечала, что у нее есть последнее дело. Она чувствовала, что ее спасение не закончено, ведь даже вампира можно убить. Иташпи вернулась во дворец, который действительно пах кровью, и пробралась в свои бывшие супружеские покои. Карду спал, даже во сне его лицо казалось надменным. Вся ненависть и горечь Иташпи вырвались наружу. Ее когти впервые стали длинными, как лезвия, и она протянула руки к Карду, желая его смерти. Но вдруг кулаки Иташпи сжались. Она сдержала себя, поняв, что может сделать нечто куда более важное, чем убить зверя, воспитавшего при дворе многих зверей. Иташпи подошла к ларцу, в котором хранились венец и скипетр оуи, и забрала их. Затем Иташпи пробралась в тронный зал и начала бить в гонг, созывая всех сановников — в те времена они жили во дворце. Когда же первые лица собрались, восклицая, что считали правительницу мертвой, Иташпи предъявила им венец и скипетр и сказала:
— Карду — негодный оуи. По древнему праву я забрала у него регалии моих предков. Я вызываю Карду на поединок, и пусть нас рассудят боги!
Карду не мог отказаться. Если венец и скипетр крали люди крови оуи, их притязания считались справедливыми. Карду с насмешкой потрогал свой затылок, мол, я же предупреждал тебя, что все узнают о шраме, но насмешка сошла с его лица, потому что Иташпи повернулась на месте, показывая, что лишена оставленного им знака. Стиснув зубы, Карду приготовил оружие. Он был уверен, что его не одолеть какой-то женщине. Но в крови Иташпи теперь жили море и луна, ее движения оказались слишком быстрыми для человека, и сраженный Карду упал на то место, где приговаривал к смерти многих.
Иташпи же обвела взглядом пораженных сановников. Ни один из них не вызывал у нее доверия. Иташпи велела привести из тюрьмы своего молодого кузена, который отказался пить кровь и должен был вот-вот распроститься с головой. Дочь оуи объявила его новым правителем и велела провести коронацию в новую ночь. Там Иташпи, последний раз блистая в наряде правительницы оуи, дала новому владыке Стылого Побережья напутствие, которое одни позже посчитали благословением, а другие — проклятием. Иташпи сказала, что она уходит, чтобы скорбеть по всем погубленным Карду душам, но если она узнает, что новый правитель жесток, она вернется и покарает его. О, она будет карать каждого правителя по заслугам, и все узнают о жестокости к подданным, если рана будет с правой стороны, и о жестокости к домочадцам, если рана будет с левой стороны, ведь оуи не должен быть опьяненным властью ни во дворце, ни за его пределами.
Рассказав это, Иташпи напомнила об увиденном Шадо в склепе. Только те кости пальцев, что указывают прямо, говорят о достойном правлении оуи.
— Первые четыре оуи не верили мне и пытались меня отыскать — там, где жила моя учительница, и в других местах. Но я-то всегда жила рядом с ними и слышала, что они делают по ночам.
— А что же твоя учительница?
— Закончив меня учить, она сказала, что пора уходить — что ее зовет песня, спетая на другом берегу. Но, возможно, наставница знала о тебе. Она сказала, что однажды сюда могут прийти вампиры с волосами цвета зари и пожелать коснуться своего наследия.
И Иташпи отвела Шадо в пещеру своей наставницы. В глубине той пещеры оуи Стылого Побережья разожгла огонь в жаровне и осветила красную рукотворную стену, а потом подняла отколовшийся от нее кусочек — непрозрачный красный камень.
— Такие изредка выкидывает на побережье, но отколоты они где-то в другом месте, — произнесла Иташпи, а Шадо жадно прочитала надпись на памятной стене.
«Там, где жизнетворные лучи заката не согревают сердца, пьют кровь».