Вино

   Стук в дверь. Тити-та-тити. В азбуке Морзе – буква «Э». Ясно – папа пришел. Я бегу встречать, пахнет чудно – осенним холодом, и ему одному свойственным – пожизненной молодостью (завидую до сих пор!!!!). Чегой-то он доволен, забавно. Пап, что? Сейчас увидишь.

   Тики-так-с. Сунул руку в недра старого рыжего портфеля, достал, и стукнул донышком ЭТОГО о стол. Ага. Красный сургуч и какая-то печать сверху – уже неплохо. Этикетка рассыпается от старости, но буквы можно разобрать. Угу. Ничо себе.! Негру де Пуркарь, номерная, из коллекции СовМина, 25 лет!!!!!!! Папсик улыбается довольно, ушел переодеваться в домашнее, а я – варганить ужин на скорую руку.

   Ясно - сегодня будем макаронниками. В холодильнике не так, чтобы сплошная Тоскана, в основном Молдова, поэтому – будет паста, твердокаменный сыр (я достал неделю назад!!!!!) вроде приличный, натру побольше – отец любит, и черт меня возьми - сбацаю кастрюльку воландо-лиходеевскую - нарежу сосиски, соус быстро слеплю из томат-пасты, пары ложек бульона, сушеного базилика, чеснока, сахара, лаврушки, перца.

   Идет ко мне! Голодный!  Растягивая удовольствие, вращая бутылку, оббил сургуч, тщательно обтер салфеткой горлышко, взял наш фамильный допотопный штопор – с рукояткой черного дерева, и – с легчайшим «чмок!» - открыл бутылку.  Мы с ним, конечно, были жутко выпендристые винолюбы, но крутейшего декантера – заводного, на треножнике – так и не завели. Поэтому переливали вино в графин – ручонками. Медленно.

   Бутылка была подарком судьбы – слой винного камня был плотным, придонной мути было несколько капель, папа лихо избежал опасности ДОПУСТИТЬ их в графин, бутылку к черту, заканчиваем расставлять посуду, сели, отец ПРЕЛОМИЛ ХЛЕБ, сунул кусочек в солонку – была у нас такая традиция, прожевал.

   Ну, с Богом. Я наполнил наши любимые тяжелые бокалы - тюльпанами, мы тут же начали впадать в ДИАЛОГ с вином – смотреть на свет. Колор - черт побери, инферно, вельзевулова мантия, на самом краешке – чуть коричневатый,  еще бы, четверть века вину!!!!!!

   Шнобели в бокалы сунули синхронно, ничего удивительного, родная кровь… И – хер вам, неучи слабосильные и снобы паршивые. Настоящая винная фиеста – это не бормотание дегустаторов, не захлебываться драгоценным вином вусмерть, это почти любовь – и надо быть конченым шлемазлом, чтобы упустить или сделать что-то недо-…

   Вах, какой неологизм родился. Недогедонизм. Это когда вроде бы умеешь, ритуалам обучен, а рецепторов не хватает… Поэтому тебе можно впарить что угодно. Средненькую Риоху, ниже средненького - Кьянти, из фортепиано – шустрого Петера Бенце или вальяжного Джона Оглтри, из гитаристов – судорожно-попугайского Ингви Мальмстина или бесцветно-надменного Стива Вая…

   Отвлекся. Вот куда может утащить еще даже непробованное…
 
   Отставил бокал, глянь, а папсик невозмутим, поболтал вино, приподнял бровь, и опять – на сей раз втянул воздух сильнее, глотнул… Я за ним – и…

   Это не вино. Это – вначале - растленная  - НЕДАВНО растленная – «одинокая глупая деточка, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы» – острая свежесть, что-то неожиданное на кончике языка – алоэ?, потом отпускает, и медленно плывет в тоже растленную, но ДАВНО – храмовую шлюху - языческую пламенеющую осень, которую Вертинский никак не хотел воспевать, или привлекать ради своей художественной корысти, и сделал из нее могилу той самой мокрой деточки – но это все миг, потому что дальше ширится-

   - опять не вино. Дубовый почерневший стол времен Дракулы. Воздух над ним остановился, и вдруг пошел столбами (цилиндрами?) ароматов – друг другу не мешают, ощущение, что ты сидишь на шелковых подушках в полумраке, и одалиски – одна шелковее другой, отирают твой блаженный пот шелковыми платочками, и подносят на шелковых ладошках НЕЧТО, источающее… Ягода черной смородины – во всей простоте, вдруг сменившаяся вишневой косточкой. Растертая между пальцами, горячая от майского солнца лесная фиалка. Сафьян – ласковый и умиротворяющий.  А цвет и вкус вина… Густое, непроглядного бордо, нарастающее опьянение, призрачная сладость.

   И вдруг – катарсис. Удар. Земля. Тоны испарений весенней НЕПРИКРЫТОЙ земли. И второй – убивающий удар – безошибочно – свежая кровь. Солоноватая. Возбуждающая. Сердце колотится. Еще глоток – уже жадный – в тайной надежде не обмануться и повторить.

   И оно повторяется.

   Семейка. Отец-жесткое лицо, а губы дрожат, и - слеза. Допил бокал, и – голодный – взялся за мою стряпню. А я пока недвижен, потому что радостен до неприличия. Мы с папой, видите ли, были тяжко больны синдромом Стендаля, коий характеризуется а) пристрастием к ЛУЧШЕМУ – хотя бы зрителем, и б) способностью ВПИТАТЬ и испытать восторг от ВСЕГО, что затеял автор. Гиперэмпатия? Возможно. Да, о чем мы? О вине.

   Жуем, сосиски в  томате не повредили букету вина, а сыр с макарошками – этот вообще отлакировал послевкусие, в целом – комильфо.

   Перебрасываемся – как тебе? может, надо было его подогреть? ой, нет, к черту, вдруг испортили бы композицию…пап, но доложу я тебе – сильно, Негру де Пуркарь – много лет пьем, но ТАКОГО… ага, места знать надо,  я проконсультировал одного деятеля, оччень близкого к Отделу виноделия, и сказал ему открытым текстом, что гонорары должны быть минимальными, но – коллекционными – и он не подвел! пап, я смотрю, ты делаешь успехи, продолжим? а как же, только заведи клавесинного Перселла, этого, которого чешка Ружичкова играет… хорошо, бегу! Не понял?!

   Отец, с каменной физиономией, достает из портфеля ВТОРУЮ. Уррраааааааа!!!!

   Ужин сьеден, тарелки пустые, идет аскетическая, но прекрасная кода. Хлеб, яблоки, орехи, мед, сыр. И ОНО. Вот тут уже радужные сполохи под веками, ноющие плечи, ой, хватит, пойдем, в креслах посидим.

   Вино закончилось в полумраке, в оправе из клавесина, в отцовском полусне, и в моей нирване. Оно перестало удивлять, возбуждать, звучать крещендо, скорее превратилось в экипаж, вычурный, поддерживающий тебя за локти, шею, ступни, и катящийся по удивительно гладкой дороге. Без выбоинки, или камушка под колесом.

Вечная память
Черному Пуркарскому,
оно же - Негру де Пуркарь,
или – не по-нашему - Negru de Purcari,
1960 года урожая,
когда атмосфера еще не была проткнута насквозь
и взбаламучена Ю.А. Гагариным,
и поэтому свет от пресветлого Гелиоса, он же Ярило, а также, хаха, Атон -
падал на ягоды винограда равномерно, нежно и изысканно,
отчего семейство Эдигер и получило….
то, что получило.
Аминь.