Начало

  Так не хочется открывать глаза. Устал я. Каждое  утро в 5 часов подъём и до 6 вечера ни одной минуты для отдыха. И так полтора месяца без выходных. Устал.
Устал не только я, устали все, включая бригадира. Ничего удивительного - он же основной работник. Наше дело помогать мастеру, всё  основное на нём.
  И вдруг два дня назад  случилось неожиданное.  После ужина он попросил нас задержаться. Затем извлёк из сумки платёжные документы и, положив их на стол, попросил с ними ознакомиться и поставить свои подписи там, где положено.  Из той же сумки он достал стопки денег и торжественно отсчитал каждому сумму, указанную в ведомости.
  “И ещё,- сказал он,- завтра вы уезжаете домой, но в четверг должны быть здесь. Нам нужно будет  ударно поработать дней десять, и вы свободны”.
Рано утром, с трудом разместившись среди ящиков и мешков в кузове грузовика, мы выехали в город.
  Моё появление вызвало переполох в доме. Оглядев меня со всех сторон, бабушка  сказала:- ”Тебя что, папа Карло случайно вместо полена в горящий очаг сунул? Ты же не мой внук, а обгоревший Буратино “.
 - Ничего, бабушка. Сейчас схожу в баню и отмоюсь.
- Ну, ну,- сказала она,- посмотрим.
- Бабушка, а я загорал и работал одновременно.
- Ну, как ты загорел, я вижу, а как работал, пока нет.
- А, вот, пожалуйста, посмотри,- и я положил на стол кипу денег, полученную накануне от бригадира.
- Это что? Всё твоё?- удивлённо спросила она.
- Нет, не моё.
- Зачем же ты хвастаешься чужими  деньгами? Ты должен их с кем-то поделить?
- Нет, делиться ни с кем не надо и деньги эти не чужие, они теперь твои.
Бабушка встала и, проходя мимо меня, как бы случайно, коснулась рукой моей головы и вышла.
  Я знал, что она пошла, как она в таких случаях говорила, всплакнуть.  А эти её мимолётные  касания были самыми счастливыми мгновениями в моей жизни.
Не теряя времени, а у меня его оставалось уже только три с половиной дня, я занялся самым необходимым.  К вечеру после посещения бани, парикмахерской и беготни по магазинам я устал больше, чем от уже привычной укладки асфальта.  Отказавшись от ужина, я пошёл спать и вдогонку услышал, что уже дважды приходили  из филармонии и просили срочно прибыть туда на встречу с Клавдией Андреевной.
 Уснул я, кажется, раньше, чем голова успела  коснуться подушки.
По вновь приобретённой привычке  я  проснулся в пять утра с тревожным   чувством,  что проспал.  Но тут же в сознании промелькнули события вчерашнего дня и я, успокоившись, вновь  уснул крепким сном.
 Разбудила меня бабушка.  Подавая мне полотенце, она, смеясь, сказала, что надо срочно спасать завтрак. И мы с ней  с удовольствием  его спасли.
За завтраком она напомнила о филармонии, а я и сам хотел  встретиться с Клавдией Андреевной. Так что час спустя, я, отмытый накануне в бане до блеска,  постриженный и впервые гладко выбритый;  одетый во всё чистое и новое, только что вчера купленное за выделенную мне бабушкой сумму;  с нотной папкой в руках и в прекрасном настроении, чёткой походкой шёл к ближайшей автобусной остановке.
  Но пришлось пройти мимо, так как остановку оккупировали любопытные, вечно чем-то недовольные соседские старушки, которые не дали бы мне покоя своими расспросами. Я уже видел, как они, узнав меня, переглянулись и приготовились растерзать добычу. Но добыча ускользнула, и они злобно заворчали мне в след. А я, довольный собой, не спеша, пошёл дальше.
  Её я увидел ещё издалека.  Вернее не её, а одинокую человеческую  фигуру, которая копошилась возле одного из домов на совершенно безлюдной улице.  Подойдя ближе, я  с трудом узнал в ней свою одноклассницу. С  трудом потому, что я всегда её видел спокойной,  слегка высокомерной и только в строгой школьной форме, а  сейчас перед  собой я видел  маленькую, взъерошенную, босоногую  девочку,  в стареньком, до белизны выцветшем, вероятно когда-то синем сарафане и такой же старой полинялой косынке.
    Она  меня увидела, когда я был шагах в десяти от неё. Моё неожиданное появление её встревожило, даже, можно сказать, испугало.  Она схватила с пола мокрую тряпку  и скрылась в доме.  Я уже был возле дома и стоял, не зная, что делать. Долго мне раздумывать не пришлось потому, что я вновь увидел её. Она медленно выходила из дома с виноватой улыбкой на лице и, пряча за спиной мокрую тряпку.
  Я понимал, что должен её поприветствовать и хотел это сделать; хотел, но не мог.  Шершавый комок подкатился к горлу и мешал говорить, и я только беспомощно кивал головой и глупо улыбался.  Меня захватывало чувство, как правильно его назвать, жалостью или нежностью, не знаю; да, в данном случае это не так уж и важно.
  Я видел, как она взволнована и растеряна. Её свободная рука от волнения никак не могла найти себе занятия: то начинала проверять застёгнуты ли пуговицы, то не сбилась ли набок косынка и не расплелась ли коса. Но чаще всего она пыталась прикрыть маленькую дырочку на плече сарафана.
  Я  смотрел на неё, видел эти нелепые движения и не мог отделаться от мысли, что передо мной маленький беспомощный воробышек, испуганный до ужаса, и я, только я могу и должен его спасти.
  Вдруг я услышал, как она громким шёпотом сказала: - “Не смотри так”.
Но я не мог не смотреть и она почти закричала:- “Я боюсь.  Не смотри”.
А во мне в это время возникло и разрасталось  (употреблю высокопарное, иного не нахожу, слово)  непреодолимое чувство: я должен  взять этого воробышка на руки и, прижав к себе, погладить по головке, спеть песенку и успокоить.
  Она, вероятно, по моему взгляду поняла о моём желании и непроизвольно сделала шаг в сторону, но забыла, что рядом с ней стоит ведро с водой. Она задела его и оно, сорвавшись с верхней ступеньки, опрокинулось, выплеснув содержимое на мои драгоценные брюки. В этом же потоке захлебнулись мои новые туфли. Не успел я опомниться, как на меня обрушились ещё два потока: поток сбивчивых оправданий и поток слёз. Таких крупных и обильных слёз я ни до, ни после никогда не видел.
  Я пытался её успокоить, но чем больше я её успокаивал, тем обильнее были её слёзы. Я был в отчаянности. Но вдруг она, громко всхлипнув, замолчала, сорвав с головы косынку,  стёрла с лица слёзы, и я услышал неожиданный  вопрос:- Где ты был всё лето? Почему я тебя не видела?
- Я работать уезжал.
 -Далеко?
 -Далеко.
- А что делал?
-Асфальт  укладывал.
-Что? Укладывал асфальт? Тяжело, наверное?
-Да, нет, не тяжело,- слукавил я.  Мальчишеское хвастовство сказалось, но вспомнив  сегодняшнее пробуждение, заметил, что лицо заливается стыдливой краской.
-Ты домой идёшь?
- Нет, в город.
- А, как же ты пойдёшь в таком виде?
- Вот думаю. Пока не знаю.
- Знаешь? Я думаю, что проще всего будет, если мы сейчас твои вещи здесь развесим. Такая жара всё быстро высушит.
Я посмотрел на неё и увидел совсем другие глаза, не тот уже взгляд, что был несколько минут назад. Растерянности и отчаяния уже не было, а была решительность и твёрдость.
 По её взгляду я понял, что возражать бесполезно, и через несколько минут  был усажен на стул, стоящий посередине большой комнаты, а мои туфли и брюки  отправились на просушку. Одноклассница заходила несколько раз и, наконец, сказав, что скоро вернётся, исчезла. Исчезла надолго.
Сидеть было неудобно и скучно, но встать я не решался: всё-таки чужой дом, вдруг кто-то войдёт, а я в таком виде хожу по дому. За вора могут принять.
  Вспомнив, что у меня была  папка с нотами, решил все-таки встать и найти её. И нашёл очень быстро, оказывается я на ней сидел.
  Открыл папку и увидел: ”Ария Елецкого”. Решил заняться делом. Но, странно, глаза застревали на двух строчках: “Я Вас люблю, люблю безмерно,
Без Вас не мыслю дня прожить”, - и как не старался,  дальше сдвинуться не мог. За этим бессмысленным занятием меня застал её отец.
“Кто это в моём доме соловьём заливается?”- услышал я у себя за спиной.
Очень испугал он меня. Так что объяснить ему что-либо внятно я, как не старался, не смог.
-Понятно, что ничего не понятно. Звать-то тебя как?
- Егор.
-Егор? Это не тот ли Егор, о котором нам дочка все уши прожужжала?
-Я не знаю,- смущённо сказал я.
- А, что, у вас много в классе Егоров?
- Нет, я один.
- Ну, значит о тебе. Только она говорила, что ты самый маленький в классе, а, ты, я вижу, даже выше меня.
- Я за лето вырос на семнадцать сантиметров.
- На сколько? Как это ты ухитрился? Молодец. Там уже всё просохло,- продолжил он.
  Сейчас я принесу.
  Я поблагодарил, оделся и поспешил уйти.  Спешил я, очень опаздывал. "Егор, заходи, не стесняйся",- сказал он, пожимая  мне на прощание руку.
  День закончился удачно, везде я успел и сделал всё, что планировал,только к сожалению,  опаздал на встречу с Клавдией Андреевной. Довольный собой, но,едва стоящий на ногах от усталости, лёг в постель, но вместо сна передо мной как на экране проходили события дня. Её глаза, полные слёз, и почти крик:- “ Не смотри так. Я боюсь”,- вновь пробудило  во мне чувство жалости и чувство какой-то, непонятной вины перед ней. Мучимый  этими чувствами я  смог задремать только  далеко за полночь. А утром я поспешил в филармонию. Но лучше бы я туда не ходил.
  Поработав со мной пятнадцать минут, тихая, добрейшая Клавдия Андреевна закрыла крышку рояля и заявила, что разочарована во мне и обвинила меня в том, что я украл у неё целый день её драгоценной жизни, а этих дней у неё осталось не так уж и много.
  По её мнению за лето я растерял свои мозги и потому  должен их собрать и явиться перед ней через десять дней.
Собирать  мозги я решил с приглашения, полученного вчера и, выйдя из автобуса, решительным шагом направился к её дому. Но, чем ближе я подходил к нему, тем меньше оставалось во мне решительности.
  А потом, вытесняя её, во мне поселился страх. И когда я был уже рядом, то решил пробежать мимо, да так, чтобы меня никто не увидел. Но,  не успел.
  Из дома вышел её отец и, увидев меня, заулыбался и сказал:- “Молодец,  что пришёл. Иди, утешай свою подругу. Всю ночь вздыхала и плакала”,- и приобняв меня за плечи, ввёл в дом.
- Ребята, что вы как чужие? Чего глаза друг от друга прячете? Вы же вчера поняли, что нравитесь друг другу. Ну, и, слава богу. Дружите на здоровье. Дружбу у нас никто не запрещает. А я буду счастлив, если у моей дочери будет такой друг. И нечего вам дома сидеть. Вы же друг друга давно не видели. Идите по городу погуляйте, за одно и поговорите.
 Я согласился, не раздумывая; она тоже.
  Прогулка удалась на славу. У меня случайно в кармане нашлись пятьдесят копеек,  так что хватило на мороженое подруге, и два стакана газировки. Хватило и на поездку в парк туда и обратно и даже две копейки остались.
 Но главное не в этом. Моя бабушка называла меня нелюдимым и молчуном. И это было правдой. Мой маленький рост тому был причиной. И только с одной одноклассницей мне хотелось общаться. И причина была очень веская: только она была ростом меньше меня. И ещё у неё были необычные глаза. Глаза были всегда грустные и молчаливые.
  Такими они оставались даже тогда, когда она смеялась.
И вот я, выросший за лето на семнадцать сантиметров, осмелел на столько, что сделал ей предложение дружить и получил согласие. Вот так всё начиналось. Прощай отрочество! Здравствуй юность.

P.S.
А дядя Миша был не прав. Был человек, который запрещал дружбу девочек с мальчиками. Это был директор нашей школы.
Но это уже друга история.