Святое место

День потихоньку догорел, и наступил теплый, летний вечер. По двору лениво бродили куры, ветер приносил с лугов медовые ароматы цветущих трав. Все дела в саду уже были сделаны, самое время отдохнуть.

- Дедуль, а расскажи нам какую-нибудь историю! - попросила Злата, любимая внучка деда Тимофея.

Дед сидел на завалинке, попыхивая старой трубкой. А вокруг него столпилась молодежь. Злата, две ее подружки, да младший внук, Ванюшка.

 - Ну уж нет. - заявил старик. - Устал я. Вон, попросите лучше бабушку Марью, пущай нынче она вас потешит.

Из окна выглянула полная, круглолицая старушка с добродушным лицом.

- Ишь чего удумал! -  будто бы ворчливо заявила она. - А огурцы кто будет закрывать? А варенье варить? Вон, девки всю смородину мне оборвали. Теперь варить надо, пока не пропала. Сам свои байки рассказывай, балагур.

Дед хмыкнул, и выпустил облако серебристого дыма.

«Как быстро летит время. - подумал он. - Только что Ванюшка на горшке сидел, у меня на закорках ездил. А теперь такой парнище вырос, косая сажень в плечах! В институт поступил. Физику будет изучать. А Злата — так и вовсе невеста. Не девка — загляденье! Любо-дорого посмотреть. Будущим летом университет закончит. Маги-стратуру. Слово-то какое мудреное.» - усмехнулся про себя Тимофей.

- Ну дедуль, ну, пожалуйста! Расскажи! - не унималась внучка.

«Вот уж егоза так егоза! - подумал дед. - и ведь теперь не отделаешься от нее никак.»

- Вы уж вон какие здоровые лбы выросли, а все просите у меня сказок, как ребятишки малые. -  попытался пристыдить внуков старик.

- А ты не сказку, ты нам быль расскажи! - тут же нашлась Злата.

- Это какую же такую быль? - прищурился дед Тимофей.

- А вот, например, про нашу церковь! Расскажи почему то место, где она стоит, святым называют?

Старик крякнул.

- Так это ж долго придется сказывать… - сделал он последнюю, неуклюжую попытку отступить.

- Да мы никуда и не торопимся! - улыбаясь, заявила Злата.

Девушки захихикали, и тут же уселись на траву. Рядом с ними плюхнулся Ванюшка. И на старика уставились восемь веселых, блестящих глаз.

- Эх-хе-хе… - протянул дед, поняв, что так просто, без истории, они его не отпустят. - Ну да ладно… Кхм-кхм…  Святое место, говоришь?

Он выколотил трубку, а затем набил ее заново. Посмотрел в розовеющее закатное небо, будто что-то припоминая, и глаза его слегка затуманились. Он помолчал немного, собираясь с мыслями.

- Ох, и давненько ж это было… В те времена еще не было деда Тимофея, а был маленький шаловливый Тимошка, от горшка два вершка…

Молодежь дружно захихикала, видимо, вообразив рослого, степенного седобородого старца «маленьким, шаловливым Тимошкой».

Старик улыбнулся им, и продолжал.

- Ну так вот.  Кхм-кхм… Был у нас тогда не городишко, как сейчас, а самое обычное село. Не слишком большое, в двести дворов. И высотных домов, как нынче, еще не настроили, пятиетажек ентих. Все дома были об одном етаже, да с печью. Сейчас такие только на самых окраинах и сохранились, да… И дороги были плохие, не как теперь. А лес к самому селу подступал. В двадцати шагах от крайнего дома уже сосны стояли. Старые, древние, поросшие мхом. Будто бы небо подпирали могучими плечами лесные великаны. Жили мы все просто. Как все простые люди живут на Руси. Днем дела, работа, огород. Вечером отдых. А по праздникам гулянье. Повеселиться все любили. - дед снова хмыкнул, видимо, вспомнив что-то забавное.

Молодежь слушала деда во все уши. И даже бабушка Марья уселась поближе к окну, и стала потише греметь посудой.

- Ну так вот... - продолжал старик. - Была у нас, ясное дело, и церковь. Село же как-никак, а не махонькая деревушка какая… А в той церкви служил молодой поп. Был он, скажу я вам, так себе человек. Может и в Бога-то он не особо верил. Просто делал свою работу, как там у них, у попов, полагается. Служил он как-то без души. Да и проповеди читал скверные. Лишь бы что-нибудь сказать, да побыстрее домой пойти, на печи отдыхать. Но люд все равно исправно в церковь ходил, особенно по воскресеньям да по праздникам. Но, как сказывают, каков поп, таков и приход… Да. - старик задумчиво поскреб подбородок под седой бородой. - Люди у нас вроде бы и верили в Бога, а вроде и нет. Вспоминали о нем только когда шли в церковь, или ежели беда какая стрясется. Да и в церковь ходили, как нынче сказывают, «для галочки». На всякий случай. И думали как-то вот эдак: «Может он есть, Бог. А может его и нет. И никто ж не узнает, пока не помрет. Поэтому я, конечно, схожу, свечку поставлю. Чтоб Он видел, если есть, какой я хороший. Но и слишком утруждать себя постом да молитвой тоже не стану. Может это все без толку, только время зря потрачу. Да и мяса в пост ох как хочется...» Даже нищим и убогим, ежели они к нам в село забредали да возле церкви подаяния просили, люди помогали на всякий случай. И еще чтоб другие видели. Был у нас Федор, печник. Так он, выходя из церкви, сначала долго монетами в карманах бренчал, чтобы как можно больше людей услыхали, да на звон обернулись. А потом высыпал свои монеты нищему в шапку, и шел горделиво мимо других прихожан, поглядывая на них свысока да выпятив грудь колесом, прямо как индюк у нашей соседки, бабки Степаниды. Мол, смотрите все, какой я хороший человек! Убогому подал! Вот такие люди жили у нас на селе… Вроде и не слишком-то плохие. Но и не слишком хорошие… Так-то… Может потому Бог и осерчал на нас, да и допустил то, что в нашем селе-то приключилось… Ну, об том я вам после расскажу. А пока поведаю вот об чем. Как-то раз прибился к нашей церкви нищий. Бог его знает, почему он стал нищенствовать, что за судьба у него такая злая была… Мож водка сгубила. Но здесь у нас никто не видал, чтоб он пьянствовал. Мож дом сгорел, а с ним и все добро, мож еще какая лихая напасть… Того не ведаю, врать не буду. Да только пришел он как-то в наше село, аккурат в начале Великого поста. И так здесь и остался. Поселился в старом, брошенном сарае, на отшибе. Ну, люд на него рукой махнул. Пущай, мол, убогий живет. Грешно выгонять, да тем паче в пост. Самое начало весны, на дворе холодрыга, снегу по колено. Куда он пойдет? Еще околеет у кого-нибудь под забором. По воскресеньям нищий приходил к церкви, внутрь не заглядывал, а скромно стоял  себе на паперти до конца службы, пока весь народ по домам не разойдется. Кто-нибудь мимо пройдет, копейку-другую ему кинет.  Вот так и жил, на скромное подаяние. Ну, и еще, случалось, помогал кому. Если надо было подсобить по хозяйству, его звали. Крылечко там починить, али курятник смастерить, прохудившуюся крышу кому поправить… А потом давали пару лишних грошей за работу, али харчей каких… Был он тихий очень, и будто весь в себе. Я,  мальчонка, и вовсе думал сначала, что он немой. Но нет. Говорить он мог, да только все больше молчал. Да и не с кем ему было поговорить-то особо… Люди брезговали. Был он оборванный и грязный, и зарос бородищей по самые глаза, вот прям как твой леший. Я и сам, признаться, его побаивался. Некоторые дети его дразнили, и даже швыряли в него чем ни попадя. Но мне родители строго-настрого запретили убогого обижать. Потому я только убегал, когда его видел издали… А так-то, да… Страшный был мужик.
Ну так вот… Прожил он в том сарае где-то с год. Уж не знаю как зиму пережил, зимы в те времена суровые были, не чета нонешним-то… Сердобольные люди ему вещи теплые отдавали. Кто тулуп старый, не нужный отдаст, кто валенки… Но в дом его брать никто не хотел. Да и кому он, такой, нужен-то...
И случилось так, что приехал в ту же пору в наше село старый поп. Городской, ученый. Вроде как, он свой, поповский век в церкви уже отслужил. А был там, видать, не на последнем месте, в церковной-то иерархии. И, когда сил служить больше не стало, переехал из города в село, человечий век доживать…
А и вот, не сказал чего: был у нас за селом пустырь. Пустое место, да камни кругом. Старики сказывали, мол, когда-то давным-давно стояла на этом месте церковь. Долго стояла, но со временем обветшала. Восстанавливать ее не стали, решили новую построить, большую да красивую. И построили, на другом конце села. А про эту забыли. Она год за годом рушилась, пока совсем не развалилась. И теперь остались от нее одни только камни. Валялись они по всему пустырю, там и сям. Мы, ребятишки, бегали среди них играть. И о том, что там прежде церковь была, никто уж, почитай, и не вспоминал…
Ну так вот... Поп тот старый, который доживать к нам приехал, тоже в новую церковь ходил. Для него даже скамью в уголке поставили, из уважения. Вот постоит он, бывало, на службе с полчаса. А потом у него от старости ноги дрожать начинают. Он садится на скамью, и так всю службу до конца и сидит. Совсем дряхлый старец был. Но, видать, не по душе ему была наша церковь, и совсем не нравился молодой поп. А во время проповеди, когда наш поп начинал нести не пойми чего, приезжий поп и вовсе сердито хмурил брови. Но молчал. Потому что, как сказывают, в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Так-то.
И вот как-то раз утром приковылял старый поп в церковь, на службу. И увидел на паперти нищего. «А ты чего не заходишь? - спрашивает его. - Дом Божий для всех открыт. А для нищих и убогих — тем более.»  - «Не могу я в церковь Божию войти, - отвечает нищий. - Грязен я, и от меня смердит.» - «Перед Богом все равны.» - отвечает ему старый поп. Нищий подумал-подумал, и вошел. Встал в сторонке от всех, в самом темном углу. Да только люди все равно стали на него оглядываться, отходить подальше, да носы затыкать. Заметил это нищий, и тихонько вышел. И с тех пор больше в церковь не заходил.
В другой раз, в самом начале весны, шел старый поп через пустырь. И вдруг, среди древних, замшелых камней заметил нищего. Тот стоял на коленях, и истово, со слезами молился, не замечая ничего вокруг себя. Подивился поп. Но не стал мешать, а присел на камень неподалеку. Нищий молился долго, и старец, пока ждал, совсем замерз. И подумал: «Как же этот убогий живет в своем сарае? Не иначе, как сам Бог ему помогает.» И решил он сделать доброе дело. Поселить нищего у себя в сенях. Все же лучше и теплее, чем в сарае том. Да и если что по дому сделать надо, он тож поможет. Вот так нищий стал жить в доме у старого попа. Но молиться он по-прежнему ходил на пустырь. Поп ему не препятствовал. Хоть церкви там давно уже нет, но место все же освященное. А вскоре случилось еще одно диво. Уж не знаю как, но выхлопотал старый поп разрешение привезти в нашу, сельскую церковь чудотворную икону. Иногда их возят по Руси, из города в город. Но в деревни да небольшие села вроде нашего привозят и вовсе редко, почитай, что и никогда. А тут, видать, из уважения к старику и его прежним заслугам, привезли. Прям незадолго до Пасхи. Да на целых три дня! И стал стекаться деревенский люд со всех окрест поклониться той иконе. И в нашем селе, вестимо, тоже каждый к ней на поклон сходил. А я-то, мальчишка, и вовсе несколько раз бегал. Думал, что так мне больше благодати достанется. - Дед Тимофей усмехнулся в бороду. - Ну так вот… Все к той иконе подошли, окромя нашего нищего. Он один не посмел. Только издали на нее посмотрел, и ушел. Тянулся целый день к святыне людской поток. Но к вечеру иссяк. На ночь оставили икону в церкви, и двери заперли на замок. А как утро настало, пришли— глядь, нет на месте иконы! Суматоха тут поднялась такая, что не приведи Господь! Кто-то посмел святыню украсть! Грех-то какой страшный! Все бегают туда-сюда, ищут. И тут вбегает в церковь нищий. Весь всклокоченный, глаза безумные. На вид еще страшнее, чем прежде. И кричит, что, мол, икона-то на пустыре, на развалинах старой церкви. А как она там оказалась, он не ведает! Весь люд туда сбежался — и правда. Стоит икона среди замшелых камней. Взяли ее бережно, да отнесли в церковь. А молодой поп нищему и говорит: «Небось ты икону и украл!» Нищий клялся и божился, что он и помыслить о таком не смел. Но молодой поп, видать, ему не поверил. На второй день сызнова стекались люди к иконе. А ночью ее опять заперли в церкви. И молодой поп сам, своими руками большой, амбарный замок на дверь повесил. Ночь прошла. Приходят люди на утро. Что за диво! Замок на месте, а иконы нет! И вновь прибежал всклокоченный нищий. Говорит, мол, икона опять на пустыре. Бросились все туда. И правда. Отнесли ее снова в церковь. День миновал. А следующей ночью все двери и окна крепко-накрепко заперли, да на крыльце поставили сторожа. А нищего молодой поп велел схватить, и запереть в старом чулане. На утро люди пришли, и видят: сторож на месте, замки на месте. А иконы-то нет! Бросились на пустырь, а она снова там! Кинулся молодой поп к чулану. Отпер его. А в нем нищий сидит. Так всю ночь в чулане и просидел. Увидал это приезжий старый поп, покачал головой. И сказал: «В этой церкви Бога нет!»
И с тех пор он тоже, как и нищий, стал ходить молиться на старый пустырь. А в новую церковь боле не ходил вовсе. А как лето настало, собрал кое-какие свои сбережения, нанял мастеров. Да построил на пустыре крошечную, деревянную церквушку. Но древние, замшелые камни, оставшиеся от прежней церкви, тревожить не стал. Так они и остались лежать там, где прежде лежали. Нищий тоже трудился на стройке не покладая рук, наравне с рабочими. Да ни гроша за свою работу не взял. Получилась та церквушка совсем маленькой, не вместила бы, верно, и трех десятков человек. Старый поп сам стал в ней служить. А когда ноги его не держали, садился на скамью, и молился сидя. Нищего же взял к себе в помощники. Ну и чудно же тот выглядел в длинной поповской одеже, скажу я вам! А спустя некоторое время отправил его старый поп учиться в город. Выучился нищий на дьячка. И, когда вернулся назад, никто его не узнал. Таким благообразным он сделался. Как бородищу свою лохматую сбрил, так и на человека сразу стал похож. А волосы стричь не стал, заплетал их в аккуратную косу. Вот как у нашей Златы, только покороче. - старик хохотнул себе в бороду.

Вслед за ним захихикала и молодежь.

- И с тех самых пор, - продолжал дед Тимофей, - и  до самой своей смерти наш нищий дьячком в той маленькой церкви и прослужил. Старый поп прожил еще долго. А когда все-таки помер, оставил он дьячку свой большой дом в наследство. Не иначе, сам Бог в его судьбу вмешался. Только чудом это и можно назвать. Да…

Тимофей вновь выколотил свою трубку, и набил ее заново крепким табаком.

- Но это, дети, еще не все чудеса. - продолжал он. -  Вот вы ездите в город, изучаете свои мудреные науки. Но скажу вам вот что: есть на свете такое, чего никакая физика объяснить не в силах. И нам, простым людям, остается только одно: верить да молиться.

Надо сказать, Ванюшка, младший внук деда Тимофея, сильно гордился тем, что поступил в институт, и будет изучать физику. Он считал себя очень умным. И поэтому усмехнулся.

- Ну, деда, не заливай! Это что же такое необычайное есть на свете, чего наука не сможет объяснить? Да не может такого быть вовсе!

Дед Тимофей был добрый, да вспыльчивый. Он сердито сдвинул брови, и посмотрел на внука так, что тот сразу втянул голову в плечи.

- Ты, Ванька, молчи! - сердито прикрикнул старик. - Не дорос еще, пострел, чтобы с дедом спорить! Поживи сначала с мое, а потом рот открывай!

И тут бы конец историям, но вмешалась шустрая Злата.

- Дедуля, не сердись. - девушка присела на завалинку рядом со стариком, и прижалась к его плечу. - Ванька дурак, не слушай его. Он же малой совсем, ничего не понимает.

Услышав это, Ванюшка обиженно насупился. Но спорить со старшей сестрой не стал. Еще поколотит при подругах, как в детстве, за то, что дедовы байки не дал дослушать. Вот стыдно-то будет!

А хитрая Злата продолжала ластиться к старику, как кошка.

- Дедуля, миленький, расскажи что дальше было! Жуть как интересно! Я ж теперь ночью не засну, все буду думать о том, что ты нам не рассказал!

Тимофей улыбнулся, посмотрел на свою любимицу, и погладил ее по золотисто-русой головке.

- Ох уж ты, егоза! - ласково сказал он. - Совсем измучила деда. Но что уж с тобой поделаешь. Доскажу.

Злата заулыбалась, и украдкой подмигнула подружкам.

- Так о чем я там говорил?.. - спросил дед Тимофей, снова собираясь с мыслями.

- О том, чего не в состоянии объяснить наука! - с готовностью подсказала внучка.

- Да-да. - старик откашлялся. - Я помню. Так вот, значит… Как, к примеру, эта ваша хваленая наука объяснит такую штуку, как… Ведьма?..

Ванюшка не удержался, и громко хмыкнул. Дед строго взглянул на него, и выпустил большое облако серебристого дыма.

- А вот зря ты лыбишься, шалопай. - сказал он внуку. - Ты пока еще молод да глуп. Когда станешь вдвое старше, тогда поймешь, что очень многие женщины вокруг тебя самые настоящие ведьмы.

Ванюшка поглядел на сестру, и снова ухмыльнулся. Злата украдкой погрозила ему кулаком. А дед, между тем, продолжал:

- Вот и ваша бабушка Марья тоже ведьма. У нее и метла в чулане имеется! Да только она добрая, зла никому отродясь не сделала. Однако, приворожила меня, старика, так крепко, что я всю жизнь хожу за ней, будто привязанный.

Из окна послышался тихий смешок. Глаза у деда Тимофея повеселели.

- Вот ты, Иван, у нас ученый. Знаешь как отличить настоящую ведьму? - спросил он внука.

- Ну… - протянул Ванюшка, улыбаясь. - У нее в доме котел не то с волшебным зельем, не то со смородиновым вареньем, черная кошка, и пучки сушеной травы под потолком, как у нашей бабушки?
 
- Вот! - торжествующе воскликнул дед. - Вот и вся твоя наука, Иван! Ничего-то ты не знаешь! А сейчас я вам тайну-то и открою, как распознать настоящую ведьму. Идите-ка все сюда, ко мне поближе. О таких вещах громко не говорят.

Девушки и Ванюшка подошли поближе, устроившись на березовых поленьях у самых ног старика, и все превратились в слух. Дед, подозрительно прищурив свои близорукие глаза, огляделся по сторонам, словно проверяя не подслушивает ли кто. Особенно долго и внимательно он разглядывал забор соседки, бабки Степаниды. А затем страшным шепотом произнес:

- У настоящей ведьмы, дети, всегда есть что-то вот такое да эдакое, что отличает ее от всех прочих женщин. Что-то… Не человеческое.

Одна из подружек Златы испуганно округлила глаза, а вторая спросила:

- И что же это такое, дедушка Тимофей?..

- А вот… - сказал дед. - К примеру, есть у нее на ногах козлиные копытца. Или маленькие рожки, которые она прячет под волосами. А вот у бабушки Марьи — добавил он громким шепотом -  взади, под юбкой есть такой ма-а-ахонький хвостик. Прямо как у нашего порося!

Молодежь прыснула. И тут же из окна выглянула бабушка Марья. Глаза ее грозно сверкали.

- Ты, балабол, ври, да не завирайся! - крикнула она деду. - Вот ужо как огрею тебя ухватом по хребтине, чтоб искры из глаз посыпались! Ишь чего удумал, старый греховодник! Хвостик, как у порося!!

Девушки хохотали, но громче всех заливался Ванюшка.

- Не серчай, душа моя! - ласково сказал бабушке дед Тимофей. - Что же мне, уж и пошутить нельзя?

- Про хвостик пошутил я, дети. - улыбаясь в бороду, признался старик. - А бабушка Марья первой красавицей была на селе. Да что там на селе, во всей округе никого краше не было! Тем и приворожила меня. И до сих пор для меня никого краше ее нет. Лучше нашей бабушки никого во всем свете не сыщешь!

- Ишь, каков шутник нашелся. Язык как помело! - сказала бабушка Марья, но уже совсем не так сердито. И снова скрылась в доме, за занавесками.

А старик, повернувшись к своим слушателям, заговорщицки им подмигнул, и одними только губами прошептал: «Ведьма!»

Глаза у деда весело блестели под седыми, косматыми бровями, и казались совсем молодыми. Будто бы и не он разменял совсем недавно восьмой десяток.

Закат почти догорел, и от него осталась только тонкая, розовая полоса на горизонте. Вокруг постепенно темнело. В траве завели свою томную, вечернюю песню кузнечики. В бархатном июльском небе показались первые звезды. И одна из них, самая яркая, загорелась прямо на макушке яблони, что росла во дворе у деда Тимофея. Дед задумчиво поглядел на звезду, а затем снова набил табаком свою трубку.

- Шутки шутками, а досказать-то надо. - заметил он. - Так-то, дети… Неспроста я про ведьм-то заговорил. Да только бывают на свете ведьмы настоящие, которым и учиться ничему не надо. Они сами все ведают, незнамо откуда. И редко кому вредят. Потому как понимают, что в нашем грешном мире и без них много зла, ни к чему его умножать. А бывают не настоящие. И вот они-то как раз самые опасные и есть.

- Это как же, дедушка? - удивленно cпросила Злата.

- А так… Вот, бывает, попадутся кому в руки старые книжки колдовские, со всякими древними заклятьями да премудростями. И он, заместо того, чтобы выбросить, а лучше и вовсе сжечь, как начнет их по гордости да по дурости своей изучать… Начитается, и опосля вообразит, что он отныне могучий колдун али ведьма. И начинает колдовать направо и налево. Творить что ни попадя. Однако, последствий своих деяний до конца уразуметь не может. Потому как не колдун он вовсе, а дуралей, начитавшийся книжек запретных… И бед от таких колдунов бывает простому люду немерено. Да и сами себе они тоже злейшие враги.

Ну так вот… Был я в те годы совсем молодой парень. Вот как сейчас наш Ванюшка, а может и того моложе. И историю ту хорошо помню, потому как на всю жизнь врезалась она мне в память. Жила у нас в соседней деревне девица. Серафимой звали. Собой совсем не дурна. Глаза большие, зеленые, русая коса ниже пояса. Да только имела она от рожденья изъян. Была у нее одна нога короче другой, и от того она всю жизнь хромала. Злые люди ее Хромоножкой дразнили. А так, ладная была девица. И с хозяйством управлялась ловко. Однако, из-за хромоты ее замуж никто не звал. Годы шли, а она все в девках сидела. Народ над ней, вестимо, посмеивался слегка. Такие уж люди у нас… Нет бы промолчать. Девица, ясное дело, от насмешек страдала. Не радостно ей жилось, да и одиноко. Особливо после того, как мать с отцом померли, и осталась она одна-одинешенька. И вот, было ей уже годков так под тридцать, когда попались к ней в руки колдовские книги. Бог весть откуда она их раздобыла. Может какой лихой человек подсунул, а может и прабабкино наследство… И принялась девица рьяно их изучать. Бывало, запрется в доме, и читает с утра до ночи, и с ночи до утра. Уж не ведаю что она там такое мудреное вычитала, да только пошел слух по деревне, что Серафима де — ведьма. А затем и по окрестным деревням тоже. И до нашего села та молва добралась. Изредка какой-нито люд к ней ходил, некоторых она и лечила. Да только вредила больше. Потому ходить к ней опасались. Но и смеяться перестали. Мало ли, еще заколдует. Раньше девица лишний раз за ворота старалась не выходить. А теперь гордо по деревне расхаживала, да смотрела на всех свысока. Будто знает такое, что делает ее лучше да мудрее всех прочих людей вокруг.
И был в той деревне парень один, Захар. Моложе Серафимы годков эдак на пять. Красивый парень, веселый, шабутной. На гармони вечерами играл так, что аж за душу хватало. Но гордый, надменный без меры, а порой бывало, что и жестокий. Все девки по нему сохли. А он жениться не торопился, считал, что нет в его деревне девицы ему под стать. Я его, признаться, шибко не любил. Потому как пытался он свататься к моей Марьюшке. Да только она его сразу за ворота выставила. Так-то.

Дед на мгновение сердито нахмурил свои седые, кустистые брови. Но затем лицо его вновь прояснилось, и он продолжал: 

- И случилось, дети, такое, что полюбился этот Захар и Серафиме. Сильно полюбился. На гуляньях она глаз с него не сводила. А он на нее, вестимо, и не глядел вовсе. И вот, стала чахнуть девица, кручиниться. Совсем худо ей стало. Не спала, не ела, с тела спала. Что ни день, бледная ходила да заплаканная. Что делать, как горю помочь? Ну, была-не была. В канун осеннего праздника урожая набралась она как-то смелости, да и призналась Захару, что люб он ей. А Захару пришла в голову мысль сыграть с нею злую шутку, и перед всей деревней над ней посмеяться. Сказал он девице, что и она тоже ему по сердцу, и предложил пойти на праздник урожая вдвоем, как жених с невестой. Расцвела Серафима. Будто бы от счастья крылья выросли за спиной. Выбрала свой самый лучший сарафан, заплела в косы самые яркие ленты. В праздник, под вечер зашел за нею Захар, да и повел на гулянье. Она идет, будто бы летит. Сама счастью своему не верит. Поглядел на нее Захар, и стало ему жаль девку. Да только от шутки своей отказаться еще жальче. Привел он ее на гулянье. Все на них глядят, дивятся. Другие девки от зависти чуть не плачут. Стоит Серафима гордо, голову держит высоко. Будто и впрямь невеста.
Заиграла тут музыка. Несколько парней да девок выскочили в круг плясать, а остальные взялись за руки, да принялись водить вокруг них хоровод. Схватил Захар за руку и Серафиму: «Пошли, невестушка, танцевать!» Девица уперлась сначала. Она с роду не танцевала, только глядела как другие пляшут. Да и не смогла бы, с такою-то хромою ногой. Но парень ее пересилил. Да и вытащил в самый центр круга. Глядя на них, мало кто не смеялся, до того жалко и нелепо выглядела бедная девка. А музыка играла все веселее. Быстрее и быстрее кружил Захар Серафиму в безумном, шутовском танце. И под конец закружил так, что нога ее подвернулась, и упала девица на землю. Захар расхохотался.
«Да кому ты нужна, Хромоножка! - крикнул он ей так громко, чтобы все вокруг слышали. - Если кто на тебе и женится, то только кривой дьявол!»
Сказал это, с хохотом подхватил под руку первую попавшуюся девку, и увлек ее танцевать, бросив Серафиму лежать на земле. Почти все вокруг смеялись. И особливо злорадствовали другие девки, которые давеча ей завидовали.
«Старая дева, Хромоножка за Захара замуж захотела!» - давились они со смеху.
И никто Серафиме даже руки не подал. А нога у нее до того болела, что самой никак не подняться. Уползла девица куда-то в тень, заливаясь слезами. Как добралась она до дому, мне не ведомо. Но с той поры переменилась Серафима. Будто что-то в ней надломилось. Будто весь ее девичий свет из нее ушел. И на смену ему пришла глубокая тьма, али кто-то страшный в нее вселился. Заперлась она в доме со своими мудреными книгами. И если когда за ворота и выходила, то только в лес, глухой ночною порой. Что она там делала, никто не ведал. Но люди сказывали, что, когда возвращалась она на рассвете из лесу, глаза ее горели не человечьим, злым зеленым огнем.
И вот однажды, в самом конце октября, когда листья с деревьев уже, почитай, все опали, на закате сызнова ушла Серафима в лес.

...А когда солнце село, наступила такая страшная ночь, какой я не видывал боле никогда, и не приведи Господь еще когда-нибудь увидать. Еще страшнее мне было в жизни один только раз, когда сватался я к моей Марьюшке, и до смерти боялся, что она мне откажет… Так-то.

… В ту жуткую ночь ни с того — ни с сего напал вдруг на людей в деревне лютый страх. Страх наползал на деревню ядовитым, темным облаком, и просачивался в дома, в один за другим. Вот в ближайшем к лесной опушке доме заголосили люди, во дворе в смертной тоске завыли собаки, пытаясь сорваться с цепей, захлопали двери, и все бросились вон, на улицу, кто в чем был. Кто об одном башмаке, а кто и вовсе в исподнем белье. Затем заголосили в другом доме по соседству, затем в третьем, который за ним. И так до тех пор, пока всю деревню не охватил жуткий, звериный ужас. Повыскакивал весь люд на улицу впопыхах, да помчался из деревни в поля, без оглядки! А куда бежать, когда такой лютый страх напал? Вестимо, в церковь! А ближайшая церковь-то в нашем селе. До села по полям бежать не далече, всего с полчаса. Вот подивились селяне, когда увидали среди ночи толпу людей, раздетых да разутых, которые, вопя да плача, бежали по нашим улицам, будто бы за ними гнался сам дьявол. Окружили те люди большую церковь, и принялись в запертые на ночь двери ломиться. Кто-то побежал за попом. Пришел молодой поп, спросонья глаза трет:
«Что случилось, какая еще беда? Кто на вас напал, кто за вами гонится?»
А люди и сами толком ничего объяснить не могут.
«Страх напал! Ужас гонится!»
Ничего не понял поп. Но в церковь их пустил. Да и мороз на дворе. С каждой минутой ветер все холоднее и злее. Того и гляди снег выпадет, не оставлять же их, полуголых, на улице. Не по-христиански это.
А страх лесной, видать, по их следам полз. И вот, появился тот страх и у нас в селе, да пробрался в наши дома. Заголосили вдруг односельчане. Такой лютый ужас всех охватил, что и не передать. Бросились люди тоже в церковь. Народу туда набилось столько, что и не протолкнуться. А наш дом стоял с другого краю села, и до нас тот страх добрался позже всех. Отец мой тогда уже, почитай, пару лет, как помер. И жили мы вдвоем с матушкой. И вот, схватила матушка меня за руку, и побежали мы тоже к церкви. Глядим, а там люди на паперти толпятся, друг другу на головы лезут. Внутри уж места нет совсем. Что делать?.. До соседнего села далече, пешком и к утру не добраться. Да и незнамо что по дороге приключиться может...
«Бежим к деревянной церквушке!» - кричит мне мать.
Побежали мы туда. А там свечи горят, двери открыты. Старый поп тогда еще жив был, да только ноги у него уже совсем отнялись. Сидит он на скамье перед алтарем, да молитвы свои читает. А нищий дьячок туда-сюда ходит, да по всем углам ладаном кадит. Посмотрел я на них, и мой страх отступил немного. Хоть и махонькая совсем церквушка, а все-таки дом Божий.
Собралось там помимо нас еще с дюжину человек. И среди них оказался тот самый парень из соседней деревни, Захар. Гляжу я на него, а на нем лица нет. Дрожь его бьет такая, что аж зубы клацают.
«Большое зло к нам из лесу идет. - говорит старый поп. - Мы сейчас все в руках Божьих.»

И только сказал — хором завыли по всему селу собаки. Да так страшно, будто не собаки это вовсе, а упыри да вурдалаки лесные. Дьячок шустро к двери подскочил, и затворил ее на тяжелый дубовый засов. Кто-то бросился к окнам, да и я тоже. А со мною и Захар. И вдруг вижу я, что вокруг пустыря, на котором наша церквушка стояла, собрались мерцающие, странные тени. Но не люди то были вовсе, а будто бы обрывки тумана. И движутся те чудные тени друг за дружкой по кругу, плавно, будто бы хоровод водят. А некоторые — так и вовсе парят в воздухе, не касаясь земли. А кое-где, среди сгустков тумана, мелькают круглые желтоватые огоньки, будто чьи-то хищные глаза... Захар, едва это увидал, побледнел как смерть, и от окошка отпрянул. А потом послышалось нечто такое, от чего у всех враз волосы встали дыбом. Это, верно, можно было назвать и музыкой. Но до чего же страшная то была музыка!.. Отродясь не доводилось мне слышать ничего страшнее. Был в ней и вой, и скрип, и скрежет. И будто какая-то дьявольская скрипка. То стонет, то хрипит предсмертно. А еще чудилось мне, будто бы чьи-то когти скребут вросшие в землю замшелые камни, оставшиеся от старой церкви. А может и правда скребли. 
Вдруг все свечки в нашей церквушке замерцали, словно на сквозняке. Языки пламени принялись причудливо извиваться да дергаться, будто заплясали под музыку за стеной. А некоторые свечи вовсе сами собой попадали на пол, и потухли. Захар на колени рухнул и, ни жив ни мертв, принялся креститься, да головой об пол биться.
А старый поп - и откуда только сила в голосе взялась! - вдруг взревел на всю церковь могучим, рокочущим басом, какого я у него отродясь не слыхал:
«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него!»
И только он это сказал, как дьявольская музыка смолкла. Тени перестали кружиться и водить хоровод, остановились, и стали еще плотнее. Окружили они пустырь с церквушкой со всех сторон. Но отчего-то дальше не шли. И вдруг раздалось шипение, такое громкое да жуткое, будто тысячи змей со всех сторон окружили нашу церковь. А вслед за ним раздался не то вой, не то визг, не то хохот. Да такой, что, казалось, голова моя сейчас лопнет. Несколько односельчан попадали, зажав уши руками, и принялись кататься по полу. А старый поп, как ни в чем не бывало, продолжал читать девяностый псалом. И с каждой секундой голос его набирал силу: «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши!»
Визг и шипение за стенами сделались еще громче, и я увидел, как у стоявшего неподалеку дьячка из уха потекла кровь. Руки у него дрожали, губы посинели и тряслись. Но он продолжал размахивать во все стороны своим кадилом. Вся церковь была в дыму, до того, что аж глаза слезились, и от пола до потолка пропиталась запахом ладана. 
И тут я заметил, как от столпившихся вокруг пустыря теней отделилась одна, самая плотная. Двигалась она как-то уж больно неуклюже, будто бы слегка подпрыгивая и прихрамывая, а не скользила, как все остальные тени. Эта тень подошла к незримой границе, за которой начинался пустырь, без помех миновала ее. И направилась дальше, прямиком к нашей церквушке. На ее пути лежал один из тех старых, замшелых камней, что остались от прежней, разрушенной церкви. Она хотела было его обойти. Но отчего-то не смогла. Снова раздался ужасающий визг, от которого у меня на несколько секунд совсем заложило уши. А затем, когда я снова смог слышать, шипящий, дьявольски страшный голос будто бы позвал: «Зззззахххххаррр!»
Я глянул на Захара. Тот валялся на полу, и был, похоже, в бреду. Он то бормотал бессвязные слова из разных молитв, то громко шептал: «господи-исусе», крепко сжимая в руках нательный крест.
Тем временем, голос попа обрел невиданную прежде силу и мощь. И теперь далеко за пределы пустыря разносился его громовой бас:
«Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия!»
И тут раздался страшный треск. Сначала я не понял что такое случилось. А потом увидал, что замшелый камень, который преграждал путь жуткой, прыгающей тени, треснул, и развалился ровнехонько пополам. Тень медленно двинулась вперед.
Поп закончил читать, и пару мгновений переводил дух. А потом оглядел трясущихся от страха людей, и спокойным голосом вопросил:
«Дети мои, есть ли среди вас раб Божий по имени Захар?»
Захар крепко зажмурил глаза. А потом кое-как поднялся с пола. Колени его сильно дрожали.
«Это я, отче.» - сказал он.
«Совершил ли ты нечто такое, в чем желал бы раскаяться, сын мой?» - спросил его старец. 
Захар в отчаянии схватился за голову, и принялся рвать на себе волосы.
А потом, в звенящей тишине, снова раздался жуткий треск. Это развалился еще один замшелый камень. И тогда Захар, подскочив от ужаса, завопил как безумный:
«Да, отче! Да, я желаю раскаяться!»
Он рухнул на колени у ног старого попа и, рыдая, рассказал ему и всем, кто собрался в церкви в ту ночь, историю, которую я вам уже поведал. О девице Серафиме, и о своей злобной шутке. Сказал и о том, что Серафиму в деревне считают ведьмой. Но сам он в эти россказни никогда не верил, считая их брехней да детскими сказками. Время от времени парень вздрагивал и принимался трястись как осиновый лист, когда слышал, как трескается еще какой-нибудь замшелый камень на пути жуткой тени. Сказать по правде, я и сам трясся от страха. А матушка моя сидела на полу в уголке, схватившись за сердце, и тяжело дышала. Все вокруг были перепуганы до смерти.
Старый поп внимательно выслушал все, что сказал ему Захар. А потом накрыл ему голову епитрахилью, и отпустил грех, сказав напоследок:
«Молись, сын мой. И пусть Господь сжалится над тобой и над всеми нами.»
Треснул еще один камень. Я посмотрел в окно. Этот был предпоследним на пути жуткой тени. Оставался еще только один, почти у самого церковного порога.
И тут снова раздался сатанинский визг. Дьячок уронил кадило, и сполз по стене на пол, зажав руками уши. По его пальцам текла кровь. А дьявольский голос за стеной, будто бы насмехаясь, снова прошипел: «Зззахххарррр!»
Захар стоял на коленях, обхватив руками большой, церковный крест, и бормотал молитвы. Глаза его почти вылезли из орбит от ужаса, тело била крупная дрожь, такая, что крест ходил ходуном. Люди вокруг молились и плакали. Моя матушка сомлела, и лежала в обмороке.

...Вдруг все свечи разом погасли, будто их кто-то задул. И наступила кромешная тьма. И тогда старый поп, который уже совсем не мог ходить, кое-как сполз со своей скамьи, и пополз по полу, волоча за собой свои немощные ноги, прямо к церковной двери. В одной руке он держал большое серебряное распятье. Поп полз, а люди смотрели на него, как на безумного. Но и они все уже были наполовину безумны от страха, и никто не преградил ему путь. Старик с трудом приподнялся, держась за стену, дотянулся до дверного засова, и открыл его. В тот же миг дверь сама собой распахнулась настежь. В церковь ворвался ледяной ночной ветер. Я сидел возле двери, и потому видел все очень ясно. Почти у самого порога, возле которого лежал последний замшелый камень, оставшийся от старой церкви, стояло жуткое существо. Отдаленно оно напоминало собою женщину, но не было в нем ничего человечьего. Глаза его светились страшным зеленым огнем, длинные волосы развевались будто бы от незримого ветра. Руки заканчивались длинными, черными когтями, и были по самые локти в крови. На поясе висел острый, отточенный серп, словно для жатвы. Одна нога чудища была короче другой, и потому оно стояло слегка скособочившись.
«Изыди, адский дух! - грозным, рокочущим басом проговорил старец. - Захар принадлежит Господу, как и все мы!»
В ответ тварь зашипела, протянув к нему когтистые лапы.
И вот тогда треснул самый последний камень.
Тварь не спеша, будто бы наслаждаясь своей победой, двинулась к порогу деревянной церквушки. Больше на ее пути не было преград. Один только немощный старик. Старый поп отпустил стену, за которую держался. Слабые ноги его подкосились, и он рухнул на порог церкви. Тварь замерла всего в нескольких шагах от него. В одной из ее когтистых лап сверкнул острый серп.
«Никакая немощь телесная не делает нас хуже других людей, не делает недостойными любви человечьей и Божьей. - устало, и как будто даже ласково проговорил ей старец. - Хуже нас делает лишь желание унизить, причинить боль своему ближнему, да еще жажда мести.»
И в этот миг раздался дикий, полубезумный вопль. Это вопил Захар. Он стоял на коленях посреди церкви и, глядя круглыми от смертельного ужаса глазами на жуткое чудище у порога, повторял снова и снова:
«Прости меня, прости меня, Серафима! Не губи мою душу!»
Но существо будто и не слыхало. Тварь стояла, слегка покачиваясь. И злые, горящие ее глаза были прикованы к худым, высохшим и бессильным, нелепо вытянутым на церковном пороге ногам старика. Затем она перевела взгляд на свои-собственные ноги. И вдруг завыла. Так горько и до того страшно, что я подумал: все, пришла пора помирать. И тогда старец, собрав последние силы и держа перед собою свой серебряный крест, будто щит, поднял глаза к черному ночному небу, и громогласно произнес:
«Во имя господа нашего Иисуса Христа! Говорю тебе, злой дух: дальше ты не пройдешь. Тем, что принадлежит Господу, дьяволу не завладеть!»
Тварь занесла над головой свой страшный серп. Но, попытавшись ступить на порог, будто бы наткнулась на незримую стену. Она пыталась обойти ее то слева, то справа, да не могла. Тогда она вновь зашипела, вытянув вперед свои когтистые лапы. Но могучий голос старца, лежавшего на церковном пороге, был куда громче:
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его! Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.»

И как только прозвучало это последнее «аминь», откуда ни возьмись налетел вихрь. Такой сильный, что затрещала церковная крыша. Он вмиг разметал страшные тени, столпившиеся вокруг пустыря. А затем сбил с ног жуткое чудище с серпом, и потащил его по земле. Чудище выло и шипело, почему-то хватаясь за горло, будто его волокли на невидимом аркане. Оно страшно извивалось и пыталось вырваться, но вихрь был сильнее. И не стихал до тех пор, пока тварь не оказалась за пределами пустыря. После этого жуткий вой разом стих.
Старый поп кое-как заполз обратно в церковь, прикрыл за собою дверь, и бессильно привалился к стене. И только он это сделал, как черные тучи, плотно укутавшие небо, прорвались, и началась самая настоящая зимняя метель. Никогда мне не доводилось видеть, чтобы зима приходила вот так, внезапно. И люди, которые только что дрожали от страха, теперь дрожали от холода. Они сбились в кучу и прижались друг к другу, слушая, как за окном завывает ветер. И в этом вое тоже слышалось что-то злое, дьявольское. Метель пригоршнями бросала снег в окна и, пока еще что-то было видно за белой завесой, я удивленно глядел, как прямо у меня на глазах на пустыре вырастают огромные сугробы. Будто бы в нашем селе этой ночью наступил не ноябрь, а сразу январь.
Дьячок понемногу пришел в себя, поднялся с пола, и зажег свечи во всех подсвечниках. В церкви стало светло как днем. И люди немного приободрились. Все были живы. Матушка моя тоже очнулась. Она сидела, прижавшись к моему плечу, перебирала четки, и тихонько читала благодарственные молитвы пресвятой деве Марии. Один только Захар продолжал рыдать, стоя на коленях и обнимая большой церковный крест. Черные кудри его за одну ночь совсем побелели.
До самого утра за окнами ярилась метель. А утром все стихло. И над засыпанным снегом селом встало бледное, тусклое солнце. Только тогда мы набрались смелости, и вышли из маленькой деревянной церквушки, которая стала нам крепостью этой страшной ночью.  Утопая в снегу почти по колено, пробрались мы через пустырь, и пошли по главной сельской улице, в сторону большой церкви.
И тут кто-то заметил, что на дороге множество отпечатков конских копыт. Будто бы ночью здесь проезжала добрая сотня человек верхом. Все подивились. В те времена некоторые еще держали лошадей, не то, что нынче. Но в окрестностях их было всего-то голов двадцать, не считая маленьких жеребят.  Откуда столько лошадей, что за диво? А потом заметили подле лошадиных и собачьи следы. Много следов.
Был среди нас один старый охотник. Он сказал:
«Могу поклясться, ночью здесь проехала охота! Всадники на конях, да с ними гончие псы. Сдается мне, они гнали какую-то дичь.»
Очень скоро все мы узнали, что старый охотник был прав. Но лучше бы он ошибался. О том, что случилось в эту ночь в нашем селе, мне поведала Марьюшка. Она с отцом да с матерью пряталась в большой церкви, вместе с остальными односельчанами.
 
- Наша бабушка? - удивленно спросил Ванюшка, прервав рассказ деда Тимофея. - Бабушка Марья! - позвал он в окошко. - Так, выходит, все это правда?

Из окна выглянула бабушка Марья. Доброе лицо ее было печально, а выцветшие голубые глаза затуманились от воспоминаний.

- Что же, Ванюшка, по-твоему, дед наш балабол какой-нибудь? - строго спросила она. - Все так и есть, слово в слово, как Тимофей сказывает. Но хотелось бы мне, чтоб это было простой страшной байкой.

Ванюшка замолчал, слегка побледнев, и во все глаза уставился на деда. А старик пожевал свою трубку, и продолжал:

- Ну так вот… Народу в большую церковь набилось видимо-невидимо. И всем, вестимо, было до жути боязно. Нашего молодого попа — и того страх пробрал до самых печенок. Он шустро бегал по церкви и, расталкивая людей с дороги, крестил да брызгал святою водой каждый угол, и тараторил все молитвы подряд, которые вспомнить мог. Вот только это ему не помогло. Недаром старый поп когда-то сказал, что в этой церкви Бога нет. Внезапно налетел дьявольский снежный вихрь, и принялся со страшной силою биться в церковные двери да в окна. Из окон вылетели стекла, дверной засов треснул пополам, а затем и вовсе рассыпался трухой, будто его и не было. И тяжелая дубовая дверь сама собой распахнулась настежь. На улице что-то жутко завыло, захрипело да застонало. Вмиг потухли все свечи. И люди в ужасе закричали. Бросился поп к двери, да постарался снова ее захлопнуть. Но тот страшный вихрь ударил его прямиком в грудь, и отшвырнул. Да так, что поп взлетел в воздух, пролетел через половину церкви, да и врезался головой в большой, деревянный крест. И до того крепко его об тот крест приложило, что он тотчас сомлел. Ну а люди-то, увидав что с попом сделалось, совсем с ума от страху посходили. Ведь теперь остались они совсем одни, и не было боле у них никакой защиты.
Ну а после случилось странное: вдруг послышался всем конский топот, крики, свист, да песий брех. Будто бы мчался по селу целый полк солдат. Звуки те приближались, и чем ближе были они, тем больший страх нападал на людей. И до того некоторым сделалось жутко, что повыскакивали они из церкви в чем были, раздетые да разутые, да побежали сквозь ночь и метель куда глаза глядят, не разбирая ни пути, ни дороги. Тут собаки забрехали яростнее, всадники заулюлюкали. И помчались еще быстрее, наперегонки со снежным вихрем.  Те немногие сельчане, кому хватило смелости поглядеть в распахнутую дверь али в окно, сказывали, как мимо церкви с ревом и свистом пронеслись жуткие тени, будто бы человечьи, а будто бы и нет,  верхом на страшных конях. И глаза у тех коней пылали зеленым огнем, а из-под копыт вылетали искры.
Как промчались те всадники, так все и стихло. Только из лесу, что сразу за селом начинался, еще долго раздавались крики, свист да песий лай.
А затем, сказывают, пал вдруг на наше село лютый мороз. Люди кое-как притворили дубовую дверь, да в разбитые окна все одно пробирался ледяной ветер да снег. Запалили люди свечи, как могли старались согреться. Кто-то даже не побоялся святотатства, вошел в алтарь, да вытащил из сундука красную, долгополую поповскую одежу, в которой наш поп на Пасху служил. Холод был до того лютый, что у всех, кто в той церкви был этой ночью, зуб на зуб не попадал. А все же предпочли бы они лучше околеть там от холода, чем вернуться в свои дома, к теплым печам.
До самого рассвета боялись люди нос за порог высунуть. А как утро настало да очнулся молодой поп, осмелев, вышли на улицу. Как раз нам навстречу. Опосля мужики, кто был помоложе да посмелее, во главе со старым охотником отправились искать тех, кто среди ночи из церкви убежал. И нашли. Тринадцать их было. Тринадцать мертвецов. Четверых в лесу растерзали собаки. Шестерых убили неведомые твари. На лицах у покойников навсегда застыл лютый ужас, а в теле не было ни единой кровинки. И еще трое замерзли в снегу насмерть. Все покойники были молодыми парнями да девками из соседней деревни. И, как поведал потом Захар, все они были на том гуляньи, в осенний праздник урожая. И, должно быть, смеялись над бедной, хромой Серафимой. Из наших же селян в ту страшную ночь ни один не помер. Только одна старуха заболела от холода, сидя у разбитого окна на каменном полу. Она с месяц кашляла, а потом отдала Богу душу.
Оба наших попа вместе отслужили благодарственный молебен, возблагодарив Господа за то, что смилостивился, и не позволил страшным силам дьявольским уничтожить всех православных христиан. Да еще сказать надыть, что с тех пор молодой поп сильно изменился. Начал он истово молиться, и служить стал с душой. И на проповедях боле не молол чепуху, а добрый час вдохновенно рассказывал прихожанам о кознях дьявольских, и о святых подвижниках, что боролись с бесовской ратью. Да о том, как надо жить по-христиански, да заповеди соблюдать, чтобы силы бесовские не одолели. Видать, хорошо они его в ту ночь поучили уму-разуму, об крест-то башкой приложив.

- А что же Захар, дедушка? - спросила Злата деда Тимофея.

- А Захар-то, дети, еще долго кланялся в ноги старому попу, благодаря его за спасение своей жизни. Поп же, прежде чем отпустить парня домой, исповедал его да причастил, будто чуя что-то недоброе.
И верно. Когда вернулся парень в свою деревню и отпер дверь родного дома, вдруг завопил страшно, да тут же на пороге упал замертво. Прибежали на крик люди, и обнаружили в доме Захара еще одного мертвеца. Это была Серафима. Висела девка напротив входной двери, в петле из собственной косы. Страшная, посиневшая, с выпученными глазами да вывалившимся языком. Этого сердце Захара уже не выдержало, разорвалось. Помер парень на месте от страха. Вот так забрала-таки ведьма того, кто ее обидел. Потому что, как бы ни был силен Бог, дьявол все ж иногда хитрее. Но и это еще не все. Врач, что опосля приехал, чтоб осмотреть покойницу, сказал такое, от чего всем особливо жутко сделалось. Сказал он, мол, Серафима повесилась не сама, а кто-то ее против воли повесил. Но все двери да окна в доме были заперты изнутри. И, совершив злодеяние, некто то ли сквозь стену просочился, то ли в трубу из дому вылетел. Должно быть, вместе с ведьминой душой. А вот душу Захара наш старый поп все-таки спас. Но одну только душу, не тело. Ведь за каждый злой поступок однажды приходит время платить. И бывает, что одного покаяния мало.

Дед Тимофей помолчал немного, глядя на свою погасшую трубку. А затем продолжал:

- Старый поп после той страшной ночи прожил еще пару лет. А как он помер, приехал из города другой поп, какой-то уж больно важный, в расшитой золотом одеже, да с огромным золотым крестом на груди. Осмотрел он пустырь да маленькую деревянную церквушку. А потом приказал большую, каменную церковь на этом месте построить. Приехали из города мастера, и построили новую церковь, ту самую, что и сейчас там стоит. И в основание ее положили камень, оставшийся от древней, развалившейся церкви. Тот, что треснул последним, сдерживая натиск нечистого духа. А как все достроили, сызнова приехал тот важный поп, да самолично новую церковь и освятил. Неподалеку, на пустыре похоронили и нашего старого попа. Его могилка и поныне там. Вот с той самой страшной ночи это место и стали называть святым…
А в лес за соседней деревней, в который Серафима колдовать ходила, да зналась там со злыми духами, местные до сих пор ходить боятся, хоть и минуло с той поры уже полвека… И правда, лес тот какой-то дурной, нечистый. Деревья в нем растут странно. Все ветви да сучья отчего-то указывают ровнехонько на север. И все одно, заблудиться в том лесу проще простого. Сколько людей уже там сгинуло, кто по осени по грибы-по ягоды ходил… А опосля находили их, мертвых, у самой тропы. Будто водил их какой-нито злой дух, потому как сам человек в пяти шагах от тропки нипочем не заблудится. Потому местных никакими грибами в тот лес не заманишь, и особливо - в конце октября, в самое бесовское время. Вот сосед наш покойный, дед Кондрат, бабки Степаниды муж, сказывал, что-де ходил он как-то в тот лес по грибы. Да только не в октябре, а в сентябре дело было. И то едва ноги унес. Заплутал, а там и сумерки спустились. И слышится ему, будто где-то что-то завыло, заскреблось, застонало. Вокруг него деревья затрещали да заскрипели. И он божился, будто бы видел, как одно дерево вытащило из земли свои длинные корни, сошло с места, и перешло на другое, как ни в чем не бывало. И дед увидал, что на ветке того дерева что-то белое качается, словно мертвец в петле. Чуть не хватила тогда старика Кондрата кондрашка. Позабыл он про все на свете, да со страху бегом припустил, даже корзинку свою с грибами потерял. Бог помог, выскочил-таки на тропу. И дал дед такого стрекача к деревне, аки твой заяц! Ни один злой дух бы за ним не угнался. И потом клялся, что он-де до самой своей смерти больше в тот лес ни ногой. И правда, больше никогда он туда не ходил, ни осенью, ни весной, ни зимой, ни летом. Так-то.

С большой, старой яблони с глухим стуком упало в траву спелое, красное яблоко. Ванюшка вздрогнул, и испуганно оглянулся. Девушки сидели молча, прижавшись друг к другу, и круглыми глазами смотрели на старика.

Из окна выглянула бабушка Марья.

- Ну все, Тимофей. Будет. - сказала она. - Ночь на дворе. Они ж теперь до свету не заснут. Станет мерещиться всякое.

Дед Тимофей усмехнулся, да только как-то не весело. И снова принялся набивать свою трубку.

Злата опомнилась первая. И, стряхнув с себя оцепенение, сказала:

- Иди-ка ты, Ванька, проводи девчонок! Им одним теперь страшно будет домой идти.

- А мне потом одному как возвращаться? - насупился Ванюшка.

- Эх ты, отважный да ученый! - с насмешкой сказала ему старшая сестра. - Ладно уж, пойду с тобой. Вдвоем и правда не так боязно.


Когда молодые попрощались со стариками и ушли, бабушка Марья вышла из дома, и села на завалинку рядом с мужем.

- Зря ты их так застращал-то, Тимофей. - сказала она. - Дети же еще.

- Не такие уж они и дети. - улыбнулся в бороду старик. - Пущай изучают в институтах свои мудреные науки, Бог с ними. Да только и о старой, людской мудрости пущай не забывают. И помнят, что каждое слово али дело просто так не исчезает, и всегда оставляет след. А потому важно, чтобы следы те были добрыми, и несли только благо. Ведь за каждое злое дело али слово рано или поздно всем нам ответ держать придется. На том свете, а может уже и на этом...

Бабушка Марья помолчала немного, а затем кивнула.

- Тут ты прав, Тимофей. - сказала она.

И совсем по-девичьи прижалась к старику. А тот в ответ нежно обнял жену за плечи.

Так они и сидели, обнявшись, и глядя, как светят в небе яркие, летние звезды.


…Ночной ветер пробежался по мокрой от росы траве, пошуршал листвой на макушке яблони, скинув с ветки еще одно спелое яблоко. А затем взметнулся к самым облакам и, стремительно промчавшись над засыпающим городком да деревушкой неподалеку, нырнул в старый, зловещий лес, затерявшись где-то среди мрачных, замшелых деревьев. Полная луна поднималась над лесом, освещая бледным, мерцающим светом черные, корявые ветви, что странным образом переплелись друг с другом, а кое-где будто бы и вовсе завязались узлами, указывая прямо на север.
...И откуда-то из глубины темной чащи, в небо, луне навстречу взлетел не то крик совы, не то чей-то недобрый смех.




8 октября 2023 года.


__________________

Копирование, публикация и любое использование моих произведений или отрывков из них допускается только с моего письменного разрешения, с указанием моего полного имени и фамилии, а также с указанием ссылки на текст произведения, размещенный здесь, на моей авторской странице. Во всех остальных случаях это будет расценено как прямое нарушение закона о защите авторских прав.