Красные пики, белые дрозды

Ленка отползла от развода: он пожевал её, отполовинил и выплюнул, на обочину октября.

Холодный и мерзкий дождь со снегом падал за шиворот куртки, забивался в блёклую шевелюру. Рука волокла чемодан в сторону вокзала.

Выжженный пепел — вместо поляны, вместо её земли. Раны? Конечно, раны. Быстрых рубцов не жди.
 
Колесики безвольно цеплялись за тротуарную плитку, громыхали,  упирались: "Ну как можно было уволиться? Из-за пустых слухов. Из-за злых языков? Зачем нам в деревню? Зачем трястись двое суток в поезде? Светка с Юлькой давно в городе живут. И к бабе с дедом на кладбище не пройти, слякоть непролазная. Дом продан лет двадцать назад. Куда тащишь нас, кому ты там нужна?"

Кому нужна? Да, — кому? Как мог он поверить нелепым слухам, ревнивый кретин. Она наступила на заезженную пластинку внутри.

Очередь в кассу небольшая. Но стоять тяжело. Плечи тянули вниз. Двое парней напротив резались в дурака, кидая карты наотмашь на сумку: чёрные пики, красные буби. Весело, азартно. Хохотали, ставя щелбаны.

Вокзальная жизнь раскрыла свой карточный веер всех мастей: три рослых пузатых "валета" несли службу на входном контроле.

"Шестерки пики" бомжеватого вида скользнули тенями в сторону туалета.

Из окна кассы "дама крести" доброжетельно проворковала: “Билет остался один — на боковое место в конце вагона“, возле туалета и мусорки. Полоса "везения".

Ленка села в углу зала рядом с розеткой с надписью "Не работает". До отправления целых пять часов.

Табло под потолком играло с расписанием поездов в черно-белое домино.

Девочка лет шести с печенькой в руках прыгала перед родителями и норовила спиной врезаться в Ленкин чемодан.

Запах курицы и огурцов звучал сильнее эха вокзальных объявлений. Есть не хотелось, уже месяц. Уговаривала себя по чуть-чуть иногда. Она подвинула чемодан поближе, прислонилась к стене и задремала.

Снилось лето. Утро. Баба Нюра у иконы Святого Николая что-то шептала, нижняя губа еле шевелилась. Прядь седых волос, выпавшая из-под платка, сияла в лучах солнца.

После пахло оладушками. Они лежали пышными пузырчатыми островами на тарелке и дымились. Хочешь в сметане их купай, хочешь — в свежем меду.

Горка малины въехала в распахнутое окно на большой шершавой дедовой ладони:
— Девчонки, посмотрите, какие я вам "бомбочки" принёс. Налетайте. 
— Фу. Там червяк белый шевелится.
— Где? — Дед  Тимофей подул на ягоду и с серьёзным видом добавил, — тогда, чур, эту я сам съем: с мясом вкуснее будет. Или тебе отдать такого жирного?
 
Смех. Спелая малина щиплет язык кислинкой.

Потом Ленка впереди деда бежала вприпрыжку к реке. Он ставил удочку, а внучка нежились там на солнышке.
Стрекозы синими крыльями резали воздух. А обляпки ныряли в воду.
— Деда, а почему дрозда называют "обляпок", — Ленкино любопытство ещё не выветрилось к двенадцати годам.
— Тут, внуча, сразу не ответить. Две стороны есть у этой истории, — как у всего. Тебе какую, белую или черную?
— Белую.
Дед крякнул:
— Ну ладно, белую, так белую. Сама напросилась. Обляпок — за белую грудку прозвали, которую обляпал.  Говорят, что подставил он грудь, когда капля молока Богоматери летела на землю. Пометила она его. Благословила.
Ленка засмеялась:
— Это сказка для бабы Нюры, ты мне правду скажи.
— Правду мы сами выбираем, во что и кому верить.
— Тогда черную расскажи.
Дед хитро сощурился и добавил:
— Черную? Ну, пусть будет черная. Сама напросилась. — Дед смотрел на поплавок в реке. — Помнишь, прошлым летом тебе баба "дала дрозда" за то, что ты со Светкой вытоптала грядку гороха.
Ленка махнула головой и добавила чуть слышно:
— Такое захочешь, не забудешь.
— Ещё бы, как стадо слонов пробежало. Дикие, будто гороха никогда не видели...
А когда в новом платье в курятник к цыплятам пошла и вся чумазая вышла? А когда со Светкой на картах гадала, хотя мы с бабушкой тебе запретили?
— Точно, — черная какая-то история, — буркнула Ленка и насупилась.
— Ладно. Дело прошлое. Так вот. Обляпок ты и была в этом платье. Неряха. И на грядке набедокурила.
Ленка притихла, помолчала и снова спросила:
— Деда, а почему говорят "давать дрозда"?
— Не поняла что-ли? Про наказание это. А ещё про позор. Раньше в деревне, если девка какая в дом позор принесёт, то ей ворота дёгтем мазали, да ещё обляпка подвешивали мёртвого, чтобы все знали, замарала себя и семью.
— Убивали птицу и — на ворота? — шепотом переспросила.
— Ну да. Если человек душу свою не пожалел замарать и семье беду принести, то убивали. Потому как душа и есть птица. Вон, Светкина мамка про это непонаслышке знает. Обляпок был на их воротах. А потом подруга твоя родилась.

Ленка хлопала на воду выпученными стрекозьми  глазами. А дед продолжал:
— Только понимаешь, нет чёрной и белой правды. Это тебе выбирать, во что верить. Хочешь, в отметину благословения, а хочешь в пятно позора.
— О чём ты, деда?
— Светка для тебя — чёрная правда или белая?
— Подруга она, выходит, белая.
— То-то и оно. Благословение. Помнишь передачу "В мире животных?" А как ведущий смотрит там на зверей и птиц? Как на чудную диковинку. С любопытством и восхищением!

Дед повернулся к внучке, неожиданно чуть ущипнул её за бок и с интонациями Николая Дроздова восхищенно произнёс:
— Посмотрите на эту девочку. Какой чудесный обляпок! Какое у него любопытство. И белое яркое пятнышко. А взгляд? Внимательный. Вопросы умные. Видите, как он вздрагивает, когда мы его щипаем? Глазки выпучила, лапками дрыгает".
Дед Тимофей подражал Дроздову и щекотал внучку.
Смех смыл все передряги. И они довольные пошли к дому.

Светка забежала вечером и с заговорщеским видом показала колоду карт:
— Пошли на чердак, чтобы никто не видел.
Лестница скрипела и охала. Того и гляди, баба Нюра заметит.

Подруга разложила карты прямо на сене. Деловым знающим тоном сообщила, подражая мамке: "Пиковая десятка —  крушение планов и надежд".

Крушение планов и надежд... Взрослой болью отозвалось в груди. Внизу послышались шаги бабы Нюры. И девчонки мышками спустились вниз. Спустились. В свои шесть лет? Баба уже поджидала. Мимо прошмыгнуть не удалось. Она с напускной строгостью остановила:
— Куда?!
— Нам бежать надо, — выпалила Светка и хотела дать дёру домой, но строгий взгляд бабы Нюры пригвоздил к полу.
— От себя не убежишь. Вы чего там толклись? Что за девичьи секреты и без меня?
— Ба, скажи, а почему гадать нельзя? — неожиданно для себя брякнула Ленка и замерла.
— Грех это. На картах гадать — над богом глумиться. — Она строго посмотрела и требовательно протянула руку к Светке, — давай.
Та послушно достала колоду из кармана юбки.
— Матери отдам. — Баба Нюра повернулась к внучке, погладила по голове и спокойным голосом добавила:
— Батюшка рассказывал, что в Турции, в древнем Храме, где жил Святой Николай, на стенах есть такие же знаки. Их первые христиане оставили.
Она достала из колоды Даму черви.
— Вот сердце. Сердце Христа, его любовь к людям.
Полистала колоду, выбрала бубны:
— А это его раны. Видите форму? След от пики - копья, которую втыкали в тело.
Она достала Туза пики и помахала им перед удивленными девчонками.
— А трефы — это крест, распятие. Вот поэтому гадать в карты грех: гадать по судьбе, написанной кровью.

Помолчала и добавила:
— Зачем гадать, если можно благодарить? Спасибо, Господи, за тех, кто верит мне, за тех, кто есть, кто рядом, и трижды — за тех, кого Ты бережно отвёл.

Щебетали птицы в ветвях раскидистой берёзы. Пахло прожаренной за день землёй и прохладой травы... И огурцами.

Лена вздрогнула и проснулась. Пахло огурцами. Девочка лет шести рисовала. Родители хрустели огурцами. Табло моргало, играло в домино.

Она взяла сумку и решительно покатила её на выход: в город. В свой октябрь. Колёса молчали.

Художник Miho Hirano.