Одиночество навсегда

Рассказ.
               
           Хочу уведомить всех владельцев "горячих голов": рассказ этот был задуман задолго до его публикации и писался до начала произошедших трагических событий. Выражаю искреннее соболезнование семьям пострадавших с обеих сторон.
  Война это всегда страшно...

           Во избежание возникновения всяческих слухов и неправильной трактовки заложенной в данный текст идеи автор заявляет, что и к еврейскому, и к любому другому народу  относится вполне толерантно.  Просто так все  получилось…               

               
      Он родился на переломе эпох – когда прежнее, или как его еще называли, «старое» государство корчилось в последних судорогах, а новое, одетое в одежки, сшитые не по нашим лекалам, только-только начало вылупляться из яйца. Страна, на территории которой более семидесяти лет проживало это государство, кряхтела, стонала, обливалась слезами, но жила. Вернее, выживала. Заступиться за нее было некому. Тот, который все видел и знал наперед, наблюдал за агонией молча, не вмешиваясь до поры, словно давая возможность умереть тем идеям, которыми государство все эти десятилетия одурманивало свой народ. Над огромной страной, в которой проживал по привычным ему порядкам и законам трудолюбивый и свободолюбивый народ,  вновь нависли тучи смутных времен. В такие времена у людей – жителей и граждан страны - обычно происходит обострение чувств и начинают проявляться дремлющие до поры качества, не используемые до этого как бы за ненадобностью: у основной все-таки массы – лучшие, такие, как сочувствие, доброта, умение разделить горе, и – а без нее наш народ никуда не может пойти, даже в баню – жалость. А  у некоторого количества граждан, проживающих под этим синим небом – не самые лучшие, которыми они добровольно заразились : жажда наживы; безжалостность; любовь к «золотому тельцу»; отсутствие сострадания; желание славы; и снова жажда наживы. Мнимая свобода, которую вроде бы как дает большое количество денег на счетах. Любыми путями выбраться наверх, по головам, по отношениям, по жизням. Не считаясь ни с кем и ни с чем.
        На  место  постулатов  о равенстве и братстве началось вкрадчивое внедрение других,вроде бы современных и прогрессивных, но гораздо более безжалостных и жестоких, одними из которых были  вброшенные  идеи о личной свободе, т.е. о том, что тебе должно было наплевать и забыть про  желания других людей, тех, что рядом, вокруг тебя, а ты и твои желания являются центром всего, что мир вокруг основан на конкуренции, и если не ты, то тебя, что верить нельзя никому, даже самым близким людям, что семья – это не первичная ячейка общества, в которой отношения строятся на любви, уважении и доверии,  а коммерческое предприятие, в котором  все отношения между мужем, женой,  детьми и родителями зарегламентированы и расписаны в брачных и подобных договорах  по времени и объему выполняемых услуг, а нарушение регламента ведет к применению санкций, где человек человеку вовсе не друг, товарищ и брат и где главным мерилом ВСЕГО, т.е. счастливой, успешной  и удачной жизни, за которую не стыдно, является количество денег на твоем банковском  счету. Ну и в довесок: виллы, яхты, самолеты, пароходы, «брюлики»  и прочая мелочь.   
        Как водится издавна, народ этой все еще огромной и очень богатой страны начали оболванивать, чтобы он, вкусив прелестей новой  жизни, погряз в них, увяз намертво и пропал как народ. И если, к примеру, папуасам дарили стеклянные бусы на шелковой нитке, а те в ответ, по простоте душевной, не жалели для дорогих гостей ни драгоценных камней, ни золотых и серебряных изделий , то народ этой страны, прозябавший до сих дней в строгости "талонной системы", учтя реалии их потребностей и тайных желаний, завалили дешевым спиртом «Роял», пивом в жестяных банках, куриными окорочками, джинсами «Леви Страусс», фильмами для взрослых, книгами Бенджамина Спока и Дейла Карнеги и сказкой про то, как Золушка вмиг может стать Королевой. Еще им подарили мантры про демократию, свободу слова и про то, что лучший патриот – это космополит, для которого Родиной является не то место, где он родился, где похоронены его родители, с которым он крепко связан разнообразными незримыми нитями, а нечто безвоздушное и эфемерное, не имеющее ни границ, ни берегов, ни каких-то других опознавательных знаков – т.е. все остальное пространство, по которому он может легко и свободно передвигаться, не обремененный мыслями и переживаниями о сказанном выше. Он имел ( как бы) ВЕСЬ МИР и был подобен перекати-полю – ни корней, ни привязанностей, ничего, что могло бы удержать его за эту землю…
    Молодые и бойкие ребята и девчата-экономисты, со щек которых еще не успел сойти багряный румянец комсомольского задора, полновесно отучившись или пройдя стажировки и освоив гранты по различным образовательным программам добрых дяденек и тетенек в разных странах мира, накачаные вроде бы правильными и новыми идеями по переустройству собственной страны, возвращались сюда, в эти огромные просторы, брали в руки плеть с вложенными в нее знаниями и начинали сечь и насиловать собственную страну, иногда, впрочем, бросая реплики, что им, конечно, жалко резать по живому, но, понимаете, без этого никак, надо ведь, понимаете, надо… Кому это было надо они не говорили. Ребята эти и девчата очень хотели прославиться, но еще больше хотели стать богатыми. Ведь это главное в жизни, а иначе зачем все остальное? Они очень хотели стать богатыми, а еще хотели, что бы им за это ничего не было. Вообще ничего.
                Конечно, если страна еще продолжила бы свою жизнь, они бы все заполнили кресла комсомольских функционеров, они к этому  были готовы, зря что ли у них на щеках рдел румянец? А потом другие кресла,  повыше и помягче, ну и так далее. Цель у них оставалась все та же: известность и деньги.
    Но так как страна почила, пришлось вносить корректировки. Они любили говорить, что работают на благо страны, что это для них самое главное, их научили говорить красиво и убедительно, ведь электорат должен был им верить. Они, не моргая, глядя прямо и честно в глаза народу, обещали ему и народные автомобили, и предприятия в собственность, и многое другое. Перекраивая и ломая страну, эти бравые ребята, наверное, верили, что это именно они принимают такие важные решения, пусть и тяжелые, но судьбоносные и каждый из них, я уверен, ни за какие коврижки не согласился бы с тем, что  все они – артисты кукольного театра, что всеми ими, привязанными к тонким невидимым веревочкам, верховодит Карабас-Барабас, твердо держащий их в своих пальцах. Тщеславие и жажда наживы – вот, наверное, главные из этих ниточек. Кто из вас  поверит, что все то, что сделали они с нашей страной, делалось  просто  из приверженности к какой-то идее? И ничего личного?  Совсем?
             Вот в такое непростое время, когда все старое, надоевшее, догнивало, словно зубы, изъеденные кариесом , а вперед, к жизни, рвались и  пробивались здоровые, молодые и крепкие, и довелось появиться на свет Божий этому мальчику. Случилось это 10 сентября 1991 года, а если посчитать по-другому, то 10 нисана 5752,  Високосного, года.  В этот года государство Израиль праздновало 44 годовщину своей независимости.
        Он был третьим, и, как оказалось, последним сыном в семье успешного адвоката Бориса Яковлевича  и преподавателя музыки по классу скрипка  Серафимы Михайловны    Шнейдеров. После его рождения в семье появилось еще две сестры, а потом Господь затворил чрево Серафимы Михайловны.
   Мальчик родился быстро, был крепким и здоровым, на восьмой день, как и положено, прошел обряд  обрезания Брит мила и стал очередным звеном в цепочке жизней, начатой тысячи лет назад праотцами Авраамом и Сарой. 
                Рос он шустрым и любознательным, ему хотелось попробовать и то и это, на одном месте усидеть ему было трудно, и хотя взрослые часто говорили, что у него сзади, в одном месте, находится моторчик, найти его у себя он так и не смог.
    Имея живость характера и склонность к размышлениям, он какое-то время не мог понять, почему его отца многие встреченные им взрослые люди называют «Борис Яковлевич,»  и на его красивых, золотого тиснения визитных карточках, и на табличке его адвокатской конторы  написано так же, хотя дома, среди родных и близких знакомых, так называемого «ближнего круга», все зовут его Борухом  Янкелевичем,   да и в отцовском паспорте  написано  было так же. И так же он не понимал до поры,почему его родители приучали всех людей, окружающих их в повседневной жизни, но не входящих в этот круг, называть его,  получившего имя Мойша, Мишей. Понимание это пришло к нему со временем.
              Так Мойша Борухович, становящийся иногда Михаилом Борисовичем, с самого раннего детства был встроен, помимо своей воли и желания, в систему двойных стандартов и жил одновременно в двух ипостасях: как с Мойшей с ним знакомили своих подрастающих дочерей знакомые и подруги по материнской линии, присматриваясь к нему как к возможному зятю и мальчику, с которым им пока безопасно отпускать своих дочерей в кино, или с каким-нибудь профессором консерватории, со взлохмаченными волосами и диковатым взглядом, повернутым в себя, которого мама прочила ему в учителя и наставники в мире скрипичной музыки, или так его представлял своим знакомым адвокатом отец, рассчитывающий оставить со временем свою адвокатскую контору на него;
            А  с Мишей одноклассники прогуливали неинтересные для них уроки, покуривали втихаря «травку», или подсматривали в дырочку, проделываемую кем-то любопытным в стенке между мальчиковым и девчачьим туалетом, за девочками, краснея, пыхтя и потея от возбуждения и страха.
  И, надо сказать, такая двойная жизнь стала ему нравиться. Она была у него, в зависимости от того, кем он был в этот момент, такой разной, не похожей, меняющейся. По субботам Мойша чинно и аккуратно кушал дома кошерную фаршированную рыбу, заедая ее халой, а на воскресной рыбалке Миша запросто уплетал с одноклассниками  вкуснющее  свиное сало с мясными прожилками, заедая его  черным хлебом и чесноком. Надо сказать, ему нравились и рыба, и сало. Думать о том, что он нарушает что-то, имеющее важное значение в его жизни, он не хотел. Ведь жить жизнью только Мойши было не очень весело. А жить так, как живет  Миша, привносило в его жизнь незабываемый колорит.
  Иногда он чувствовал себя словно разведчик, заброшенный в глубокий тыл врага с тайным и важным заданием. Он придумывал для себя всякие интересные истории, в которых он, пройдя через невообразимые сложности, всегда становился победителем. В этих историях они – Миша и Мойша- всегда действовали на пару, всегда помогали друг другу. Он был очень доволен своей разнообразной жизнью.
          Лихие девяностые его семья прошла нормально, можно сказать, даже очень  нормально. Его отец, имея репутацию въедливого и скрупулезного  специалиста, к тому же считающего какие-то «моральные» принципы делом необязательным и даже лишним в своем служении Фемиде,  сделал своей основной специализацией защиту  весьма специфических личностей, на которых с трудом, как говорится, можно было найти место для креста.    Платили они щедро и без задержек, а откуда и какими путями к ним приходили эти деньги, сухие они и чистые или заляпаны чьей-то кровью – какая разница? Защита ведь гарантирована нашей Конституцией для всех граждан, а не выборочно.
                Посещение всей семьей синагоги в субботу, соблюдение «шабата», немалые суммы пожертвований на церковные нужды, периодическое чтение Торы, употребление строго кошерной пищи , ношение «кипы» дома – это и многое другое самым затейливым образом переплеталось в нем и в членах его семьи с почти болезненным желанием заработать денег еще больше, стать еще богаче.  И подобной жизнью среди членов их общины жили не только они, и жили уже давно…
        Нравилось ли Богу, которому они вроде бы и служили, и поклонялись, и жертвовали,  не огорчала ли Его такая двойная жизнь некоторых из представителей избранного Им народа? Некоторые из них иногда хвастались, что разговаривают с Ним напрямую, без посредников. Услышать бы еще о чем…
        Времена опять изменились, и отец Мойши  расширил значительно свою клиентскую  базу и стал защищать проворовавшихся чиновников и членов их семей. Он практически всегда добивался  или смягчения первоначального приговора, или его отмены, благосостояние семьи росло,  репутация отца, как удачливого адвоката, упрочилась  и он стал на «дружеской» ноге со многими сильными мира сего, частенько поигрывал с ними в теннис,  начал подумывать: « А не  пойти ли и мне в политику? , в депутаты,  а оттуда, чем черт не шутит, или в Генпрокуратуру, или в Министерство юстиции,» но…       Младший сын  не оправдал его надежд абсолютно. Нет, он закончил юрфак МГУ, и получил в Англии  training contract , но, поработав немного в адвокатском бюро отца его помощником, т.е. на побегушках, собирая не значительную информацию и, лишенный возможности самостоятельно вести процесс и не имея терпения, чтобы, «поднатаскавшись»  у отца, через 5-10 лет, набравшись опыта, стать младшим партнером, а потом и хозяином бюро, сделал резкий разворот и ушел продавать недвижимость к своему однокашнику по учебе в Англии. Мойша  посчитал, что на этой ниве он сможет собирать урожай гораздо более обильный, чем была его зарплата в адвокатском бюро отца и, что для него оказалось на тот момент самым главным, сделать он это сможет быстрее и без выбешивающей его беготни.  Личной славы, в отличие от наших «младореформаторов», он не хотел, он просто и тупо хотел заработать денег,» бабок», «капусты», « филок ».
         Юристом он оказался в самом деле не плохим, и, что оказалось немало-важным для подобного бизнеса, смелым, даже дерзким, хотя некоторые другие, более осторожные и пугливые коллеги-юристы, называли эти качества скорее наглостью и нахальством, а вкупе с природной живостью  ума это позволяло ему придумывать различные схемы, имеющие все признаки законности, но слегка, чуть-чуть заходившие за эту грань, но не переходившие откровенно в сферу интересов Уголовного кодекса. Он удачно продавал еще не построенные дома, коттеджи и элитные квартиры, подземные гаражи и машино-места, работая рука об руку с Застройщиками, а тем пока удавалось  успевать  построить , сдать и оформить  жилье вовремя. Крупные скандалы обходили их стороной, случающиеся изредка мелкие не могли потопить их лодку, и она плыла уверенно вперед, вынося их вместе с их амбициозными мечтами в открывающееся им море новых возможностей, все яснее приобретая контуры уже не лодки, но приличного по размерам корабля.   На счетах Мойши ( да, деньги хранились на счетах именно Мойши, Миша просто зарабатывал их), открытых в разных банках и странах, деньги прирастали к другим деньгам, и все предстоящие крупные и определяющие его статус покупки были уже распланированы.
    Но внезапно произошло то,  что никак не могли предположить ни Борух Янкелевич с его осторожностью и прозорливостью, ни его жена Серафима Мойшевна с присущей многим еврейским женщинам  интуицией, ни сам Мойша Борухович, натасканный в Англии не хуже сторожевого пса на чувство опасности – в среде, представителей которой так любил защищать от несправедливых нападок следствия адвокат Шнейдер произошло резкое падение нравов и подобные ему адвокаты стали хорошей мишенью для желающих обидеть их, наплевав на негласно принятое правило их не трогать. В их шикарный загородный дом, блистающие огни которого были видны даже с Федеральной трассы, пробрались какие-то «отморозки», по-видимому, пришлые, не знающие ничего о местном «статус-кво», по пути застрелив охранявшую периметр кавказскую овчарку, связали отца и мать Мойши и, поигрывая перед их лицами тесаками и пистолетами и периодически пуская в ход кулаки, быстро убедили  двух пожилых граждан выдать им пароли от сейфов – в одном из них они забрали все наличные, хранящиеся там в разных валютах, а из другого на глазах теряющей от страха и ужаса хозяйки сознание выскребли все драгоценности, вплоть до малюсенькой золотой табакерочки, в которой сентиментальная Серафима Мойшевна хранила  ссохшийся маленький кусочек кожи, когда-то бывший крайней плотью ее третьего и последнего сына.
  Найти злодеев по горячим следам не удалось, отец Мойши слег с сердцем, у матери началось расстройство психики, и вскоре они тихо, друг за другом, оставили этот бренный мир. Так он враз стал сиротой.
   Его братья и сестры давно уже жили не здесь, кто-то из них ходил по земле своей исторической родины, кто-то наслаждался прелестями демократии в самой демократичной стране мира, один он, Мойша-Миша, все еще не мог оставить землю, на которой родился. И не потому, что был привязан к ней как-то непреодолимо сильно, он хотел заработать еще немного, и только потом уехать жить навсегда к младшей сестре в Иерусалим. Название это нравилось ему с детства, было в нем что-то легкое, воздушное, красивое, как печенье, которое любила выпекать мама и которое так хотелось попробовать,  но так не хотелось разрушать укусом.
                Мойша решил максимально форсировать свои планы, завершить задуманное и свалить из этой неблагодарной  и дикой страны. Ему казалось, что он нашел для себя практически идеальную схему –  это был  договор ренты. С помощью незначительных финансовых вливаний в знакомых женщин, близких к этой сфере, но не подозревающих ни о чем, он собрал небольшую базу тяжело или неизлечимо болеющих собственников квартир в престижных районах города и, не откладывая задуманное далеко и глубоко, пошел с ними знакомиться. Кому-то из них он представлялся сотрудником социальных служб, кому-то – волонтером, желающим взять шефство над нуждающимися в помощи и поддержке гражданами, а кому-то даже верующим и прихожанином местной церкви. Все эти люди знали его как Мишу. Как-то так получилось, что все выбранные им кандидаты были не его национальности, Мойша , видимо, подсознательно, просто не мог выбрать для осуществления своих планов людей еврейской принадлежности.  В заброшенные им ласковые сети попались умирающая от диабета старушка и сходящий с ума старичок. Он вошел к ним в доверие своей заботой, обходительностью и вниманием, вызнал, что близкие родственники, могущие претендовать на квартиру, у них отсутствуют и в нужный эмоциональный момент подсунул им на подпись договор ренты. И начал ухаживать и заботиться о них, с нетерпением ожидая тот самый момент. Но умирающая старушка все никак не хотела умирать, а почти сумасшедший старичок переезжать жить в психушку тоже не собирался, и Мойша застукал себя на том, что невольно начал как бы поторапливать их, подгонять. Нет, он не стал подсыпать им в суп крысиный яд или толченое стекло, не пытался испугать их привидениями, он как юрист понимал, что совершить столь противоправные деяния чересчур чревато и грозит обязательным уголовным преследованием и наказанием, но он просто задергался от нетерпения и долго не мог выбрать правильную для него в данной ситуации линию поведения. Но, как говорится, кто не хочет – ищет причину для того, чтобы не сделать, а кто хочет- ищет возможность как сделать. И он ее нашел. Она была простой и лежала на поверхности. Он стал покупать и приносить обязательные для стариков лекарства с опозданием. Ненадолго – на день, два, три, для здорового человека такие сроки малозаметны, а для тех, для кого эти лекарства были синонимом жизни -…. И старички стали чувствовать себя все хуже и хуже. Мойша оправдывал себя перед кем-то, что не успевает вовремя купить и принести лекарство из-за различных препятствий или своей забывчивости, но сам – то, конечно, знал истинную причину этого.
                Однажды, находясь с визитом у старушки,  он заметил, что флакончик с какими - то таблетками упал на пол и кошка, играя с ним, загнала его под диван. Флакончиков и пузырьков с таблетками у старушки было много, и он не придал этому значения и прошел мимо, подумав, что достанет  его из узкой  щели между диваном и полом позже, но в сутолоке необходимых дел забыл об этом. Дело было в пятницу, впереди были выходные, он «затарил» холодильник бабушки продуктами, пропылесосил квартиру, постирал и развесил сушиться ее одежду и белье  и уехал на все длинные майские выходные за город, к знакомым, сказав ей, что в том месте, где он будет находиться, связь плохая и оставил записку с адресом, по которому его можно было бы найти в случае надобности.
   Когда он в вернулся в город, в свою комнату в коммуналке, приобретенную по случаю у одного алкоголика для ведения своей мужской самостоятельной жизни, его ждала повестка в прокуратуру. Там он и узнал, что его подопечная старушка третьего дня умерла. Он дал подробные показания,  предъявил копию своего экземпляра договора ренты, потом принес для изучения все тщательно собираемые им документы по этой сделке: оплаченные им коммунальные  счета, рецепты на лекарства, подклеенные в тетрадь на 48 листов чеки из магазинов – одним словом, всю доказательную базу того, что свои обязательства он исполнял исправно. В своих показаниях он на всякий случай опустил момент, что перед отъездом на майские праздники к знакомым забыл достать из под дивана загнанный туда кошкой флакончик с таблетками.  Оказалось, что именно их его подопечной и не хватило при приступе.  Мойше стало как-то не по себе от такого известия, он даже почувствовал что-то похожее на угрызения совести, но вскоре он успокоил себя, подумав, что забыть об оказавшимся  под диваном флакончике мог любой, а он сделал это не намеренно, не специально, и потому прямой вины в смерти старушки на нем нет.
   По этому делу он прошел как свидетель. Он похоронил одинокую старушку за свой счет, заказал даже небольшой памятник, а после похорон оформил оставшуюся от нее квартиру в свою собственность. Он хотел было сразу продать ее и уехать на ПМЖ к сестре, заграничный паспорт с необходимыми визами у него был, было у него и Израильское гражданство,  но потом решил остаться еще ненадолго и завершить все начатые дела. Опекаемый им старичок все явственней двигался в сторону «психушки», и Мойшу в скором времени ожидало еще одно приобретение.  Квартира у дедушки тоже была весьма неплоха. И Мойша решил пока пожить в своей новой квартире, а комнату в коммуналке выставить на продажу. В родительский дом, в котором пытали, унижали и ограбили его родителей, он переезжать не хотел.  Время подождать  и  дождаться у него было.
             В один из вечеров в дверь квартиры позвонили, и на его : »Кто там?» вежливый голос с той стороны ответил, что пришли  к нему за помощью, нужна его консультация по подбору и оформлению жилья и была названа фамилия знакомого Мойше риэлтора. Приученный к осторожности, Мойша заглянул в дверной глазок и увидел в нем субтильного юношу в круглых очечках , простеньких джинсах и футболке Найк. Он открыл массивную старинную дверь и в квартиру вслед за юношей вошло три дюжих молодца, представившихся «группой поддержки». Мойша предложил им пройти на кухню, выпить с ним  чаю и рассказать, что они от него хотят конкретно. Они вежливо приняли его предложение. Попив чаю с баранками и поблагодарив его за гостеприимство, субтильный юноша молча достал из кейса и протянул ему для ознакомления некие документы. Мойша начал читать их и у него все внутри похолодело от нехорошего предчувствия. Он держал в руках договор дарения недвижимого имущества, т.е. этой самой квартиры, которую он совершенно безвозмездно  передавал во владение и пользование вдруг нашедшемуся внуку умершей недавно старушки. Копии  свидетельств о рождении и внука, и его родителей – отец его был сыном этой старушки- прилагались. Мойша предъявил им копию своего «Права на собственность» - оригинал он хранил в депозитарии банка- который юноша, внимательно прочитав, передал для ознакомления своей группе поддержки. Они тоже пробежали по очереди по нему глазами, потом переглянулись и, ловко схватив  Мойшу под белы рученьки, крепко привязали принесенной с собой веревкой к старинному венскому стулу. Потом они высказали негромкими голосами свое видение событий, после которых квартира перешла в его собственность, с которыми Мойша категорически не был согласен и с жаром попытался им объяснить всю ошибочность их выводов, после чего они без всякого предупреждения начали его бить, долго, со знанием дела и с видимым удовольствием. Били они  умело, синяков на лице не оставляли и нос не ломали, но аккуратно выбили ему все передние верхние зубы и самым тщательным  образом прикладывались к его животу, так что ему начинало порой казаться, что из внутренних органов у него есть только печень, заполнившая все пространство под ребрами от края до края и болевшая даже при малейшем прикосновении к коже. Они не спеша переговаривались между собой в перерывах между избиением, смеялись, рассказывали анекдоты и  периодически предлагали ему подписать показанную ему дарственную.
                Все произведенные ими действия  все-таки убедили его согласиться с их предложением, он был отвязан от стула и прикован наручниками к батарее. Добры молодцы оказались хозяйственными ребятами, они сварили суп из найденной в его холодильнике курочки и покормили его жирным и вкусным бульоном с сухарными крошками, зеленью и яйцом и даже предложили ему мягкую куриную грудку, от которой он отказался, так как его десны, в которых пеньками торчали остатки выбитых зубов, кровоточили и сильно болели. Ребята заботливо предложили ему антибиотик, он, подумав недолго, согласился, и вскоре боль его утихла и он смог уснуть на полу возле батареи.
            Пока он спал, субтильный юноша в круглых очечках  каким-то образом смог выяснить номера почти всех его счетов и вывел все хранящиеся там средства на свой счет. До ячейки в депозитарии добраться он не успел.
    Утром они поехали к нотариусу и до конца оформили договор дарения. На вопрос нотариуса, что это у него с лицом Мойша ответил, что приехал сюда, к нотариусу, буквально из кресла дантиста. «Дантисты» стояли рядом и без всяких эмоций внимательно и добродушно смотрели на Мойшу.
   Добры молодцы доехали с ним до теперь уже не его квартиры и позволили ему собрать и упаковать свои вещи. Они даже наняли для их перевозки  за свой счет «Газель» и помогли ему отнести вещи в машину. При этом они так же весело шутили и рассказывали анекдоты.  И совсем уж неожиданно для него выплатили ему всю сумму обещанных  отступных,  хотя они и не были указаны в договоре. Они оказались, в общем-то, неплохими ребятами, да и били они его без злобы и личной неприязни,  а так, по работе. Прощаясь, они посоветовали ему пропасть с их горизонта навсегда, в противном случае последствия для него будут самые нехорошие. И он с радостью подумал, что как удачно не нашелся покупатель на его комнату в коммуналке и двинул туда. Теперь его желание покинуть эту нехорошую страну, в которой так грубо нарушается  священное  в  любой другой  нормальной стране  право собственности,  стало как никогда огромным.
     Он отпросился на несколько дней с работы, сказавшись больным, и «лечился», прополаскивая кровоточащий рот «вискарем». На всякий случай он обмотал горло полотенцем – на случай, если с работы придут его проверить.  Выходил он только в магазин для пополнения пустеющего мини-бара да покупал пару раз продукты помягче – сыр, йогурты, импортный томатный суп в банках. Он сварил большую кастрюлю куриного бульона, разлил его по контейнерам  для разового использования и убрал в холодильник. В ближайшей аптеке он купил лекарства для полоскания рта и по нескольку раз в день гонял его по садневшему рту. На душе было гадко и противно, он осознал свою полную беспомощность как индивидуума перед грубыми мужицкими порядками, по которым жили в этой стране, и его охватывала злость от собст-венного бессилия. Уезжать отсюда как можно скорее, и пусть они все тут загибаются, в этой огромной дыре, занимающей 1\6 часть суши…
       
        Несколько раз он, изрядно подвыпив, заказывал на дом проституток, причем выбирал именно русских девушек, и, убедившись в этом и при визуальном осмотре, и заглянув им в паспорт, он с каким-то особым мстительным чувством пользовал их, грязно обзывая и унижая в процессе и заставляя их за дополнительную плату делать непривычные даже для них вещи, сильно унижающие человеческое достоинство. И делал это все Мойша, Мише пришлось отступить в сторонку и из темноты дальнего угла наблюдать за той вакханалией, в которую упал униженный и обиженный еврейский мальчик.
    Наконец раны и ранки у него во рту подсохли и начали рубцеваться, опухоль с лица спала  и можно  было идти оформлять выезд из России для воссоединения с сестрой.
    Мойша проделал все необходимые для этого процедуры максимально быстро, нашел покупателя на свою комнату в коммуналке – это была семья приезжих из Азербайджана торговцев из расположенного неподалеку от дома павильона, у которых можно было приобрести фрукты-овощи, а также «план» и «травку», фасованную в спичечные коробки.

      После некоторых раздумий Мойша поговорил о дальнейшей судьбе опекаемого им полусумасшедшего старичка со знакомым риэлтором, посвятив того во все таинства и перспективы, скрывающиеся в договоре ренты, и после некоторых  раздумий тот согласился взять на себя нелегкие обязанности по уходу за дедушкой. Впереди ведь маячила большая « двушка» на одной из улиц недалеко от центра города. Они переподписали договор – дедушка с трудом понял, что при этой процедуре требуется от него и кое-как поставил свою подпись на документе,- Мойша получил оговорен-ную «компенсацию» в  евро, написал начальнику заявление об увольнении по собственному желанию и на следующий же день уже летел в Боинге  в сторону своей исторической родины. Его роман с этой дикой страной, в которой интеллигентным людям жить просто невозможно, закончился – как он думал и надеялся - навсегда. Он почти залпом – один за другим- заказал и выпил три «дринка» « вискаря» и уснул  безмятежным сном человека, наконец-то обретшего покой и определенность.

        Уже на подлете к аэропорту  Бен- Гурион, когда они пролетали где-то над соседней арабской страной, вдруг выяснилось, что их самолет захватили террористы, вооруженные пластиковыми бомбами. Четверо невысоких худеньких мужчин, похожих больше на студентов младших курсов, чем на безжалостных террористов,  с негустыми молодыми бородками, суетливо бегали по салону Боинга и размахивали чем-то похожим на бомбы. Они грозили взорвать себя и самолет, если не будут выполнены все их требования. После недолгих переговоров с наземными властями самолет резко пошел на посадку. Когда самолет остановился на бетонной дорожке какого-то аэропорта, Мойша, помня о том, что власти Израиля ведут переговоры с террористами только в самом крайнем случае, незаметно сполз на пол самолета, изобразив потерю сознания. Когда послышались первые звуки штурма, он, обдирая плечи и спину, протиснулся под ряд самолетных кресел и застыл там в томительном ожидании. Сердце его бешено колотилось, прошибал липкий пот, он что-то бессвязно шептал. Вникнув в произносимые им слова, Мойша понял, что молится Богу о  спасении своей жизни.

    Сухо стукнуло несколько выстрелов, Мойша был уверен, что пули не смогут его задеть, но вдруг что-то горячо и невыносимо больно ударило его в висок и он то ли полетел вверх, то ли начал падать куда-то вниз. Сознание у него выстегнулось и он умер.
     Он очень обрадовался, когда понял, что вновь слышит какие-то звуки, голоса, может делать вдохи и выдохи.  Он приоткрыл глаза и в маленькие щелочки попытался разглядеть хоть что-то.  Не обнаружив никакой опасности, он открыл глаза широко и тут же зажмурил их от ударившего в зрачки яркого света. Место, в котором он обнаружил себя,  было для него совсем незнакомым. Он попробовал все же вспомнить его, но как бы он не старался напрячь мозг – на ум ничего не приходило. «Да мало ли на белом свете разных мест?- подумал он. – Ни один человек не может побывать во всех из них и все помнить.»  Он успокоился, встал на четвереньки, потом поднялся на ноги. У него ничего не болело – не саднили ободранные о самолетное кресло плечи и спина, не болел висок, в который его что-то ударило. Он потрогал свою голову и не обнаружил на виске никакой ранки.  «Что же мне, это все показалось или приснилось? – растерялся он. – Я ведь не так уж и много вискаря выпил перед сном. Где я??? Что это со мной???»

       В теле его была звенящая легкость, которую он не испытывал еще никогда в жизни. Он огляделся вокруг. Со всех сторон его окружал похожий пейзаж – невысокая трава, из которой высовывали свои разноцветные головки цветы самой причудливой и неожиданной формы, невысокие деревца, дающие скудную тень, и хаотично разрезающие все это буйство красок многочисленные тропки, тропинки, дорожки и грунтовые дороги. Мойша прикинул по встроенному в наручных часах компасу направление и пошел на север. Просто потому, что он не мог долго стоять на месте, ему надо было куда-то идти.
   Шел он долго, несколько часов – если верить стрелкам на часах. Но горизонт не стал ближе, а пейзаж вокруг не изменился ни капельки. Он решил передохнуть, напился прохладной воды из встреченного ручья и прилег на мягкую шелковистую траву. Она была приятной на ощупь, как когда-то шерсть у их домашней собаки Умки. Он уснул, неожиданно и быстро. Когда он проснулся, стрелки на его часах показывали вечер, но Солнце светило так же ярко, как и 10 часов назад. Мойша лежал на спине, смотрел в высокое небо и пробовал представить, в каком же все-таки месте он находится.
- Ты попал именно в то место, нахождение в котором ты достоин. Ты заслужил это всей своей предыдущей жизнью,- явственно услышал он чей-то спокойный голос.
Мойша вскочил и с надеждой огляделся по сторонам. Значит, он здесь не один, есть еще кто-то, с кем он может встретиться, поговорить, попробовать сообща выбраться из этого непонятного места.
Вокруг, сколько хватало глаз, не было никого. Мойша почувствовал, как его начало охватывать беспокойство, а потом и страх.
- Кто ты, который говорит со мной? – срывающимся голосом прокричал он.
- Покажи себя, не прячься!!!
- Я Тот, Которого ты оскорблял и унижал  всю свою земную жизнь, - так же спокойно ответил ему невидимка. – И вот пришло твое время отвечать за все, содеянное тобой.
      И тут до Мойши дошло, в каком месте он оказался. Он не хотел в этом себе признаваться, место это в его представлениях было связано скорее с тем, что он видел когда-то на гравюрах Дюрера и других художников тех времен, репродукции которых были в их доме, на которых козлоногие и бородатые существа поджаривали  извивающиеся людские тела на сковородках или вытаскивали  у них , еще живых, огромными крюками из распоротых тел внутренние органы, но никак не с мягкой шелковистой травой и прохладной водой в ручье.
     До этого момента ему казалось, что все, что он знал об этом месте, о чем читал в книгах и видел по телевизору – все это сказки, выдумки, шутки, анекдоты, просто запугивание людей церковниками, чтобы как-то попытаться удерживать их в рамках общепринятых приличий, корректировать  их поведение. Но осознание того, что он оказался именно в этом месте, уже твердо и непреклонно вошло в него и он оцепенел от ужаса.
 - За что???- заорал он беззвучным шепотом. – Я ведь ходил по субботам в синагогу, постился вместе со всей семьей, приносил  жертвы и десятины, пусть и не часто, но молился, преклонив колена… Я ведь прошел обряд Брит мила, я  жертвовал деньги на помощь нуждающимся,- он вспомнил, как, расчувствовавшись после увиденных по ТВ кадров окровавленных после теракта  в Тель-Авиве людей он перечислил в Фонд помощи 500 евро.
             - Неужели это все не позволяет мне покинуть это место?- с надеждой вопросил он в пустоту, окружающую его.
 - А почему ты не вспоминаешь о своей другой, греховной жизни?- спросил его голос. – Каждый день ты грешил передо мной и ни один раз не покаялся.
- Да о каких грехах ты говоришь? – с напором ответил Мойша и вдруг замолчал, осекшись. Ему один за другим стали вдруг вспоминаться все его неблаговидные  поступки, крупные и мелкие, которые он и за грехи не считал: как он покуривал в школьном туалете «травку», как подсматривал в проделанную кем-то дырку в стенке между туалетами за девочками, потея и краснея от возбуждения, как вышаривал по карманам висевшей в гардеробе чужой одежды деньги, а потом «шиковал» на них, покупая газировку и жвачки в киоске и угощая этим добром одноклассников, а они хвалили его  и считали щедрым парнем, а ему это очень нравилось;  как он распускал о понравившихся ему девочках «грязные» слухи, придумывая их и живописуя на ходу, и как продолжил  по привычке это делать  уже учась в универе, за что и получил при всех по «рыжей … морде" от одногруппника, года на три старше его, крепкого и рассудительного парня из Твери, поступившего учиться после  второй Чеченской компании; как он любил «сливать» в деканат все то, что обычно студенты скрывают от преподов, а за это ему ставили повышенные оценки;  как он утаивал от директора часть комиссионных за проведенные им сделки с недвижимостью; как он занимался «черным» риэлторством, используя доступ к базам данных фирмы,  а весь полученный доход забирал себе; как он взял у знакомой матери тети Фиры 10 тысяч евро якобы на взятку «человеку в военкомате», от которого зависело, пойдет ли ее золотушный сынок Венечка служить в стройбат или его комиссуют, но присвоил все деньги себе, а «человеку из военкомата» просто помог приобрести недорогое жилье, взяв с него не привычные 10 процентов комиссионных, а всего лишь 5; как  заказывал проституток и, заплатив им лишние 10 евро, по всякому изгалялся над ними, заставляя их делать вещи, «унижающие человеческое достоинство». И даже при оформлении визы и Израильского гражданства он не сдержался и «подмазал» чиновника, оформляющего его документы, сунув ему несколько смятых купюр. А то, как он «облегчал» жизнь больным  пенсионерам, о которых «заботился» по договору ренты, и какие мысли часто приходили ему в голову при этом?   Все эти проделанные им действия кружились над ним, словно стая осенних листьев, они начали окружать его, засыпать, как песок, и вскоре уже из этой кучи торчала только его голова.
- И это еще далеко не все…- зловеще проговорил голос.
- Хватит! – в ужасе закричал он. – Я могу захлебнуться!
Видение ,так испугавшее его, вмиг исчезло.
- Ты будешь спорить со мной, доказывая, что оказался в месте, которое не заслуживаешь? – все так же спокойно спросил его голос.
 Мойша отрицательно помотал головой.
- Нет, не буду,- вроде бы смирился он, а сам подумал: « Надо успокоить его, присмотреться, а там, может быть, и появится возможность попробовать сбежать из этого неприятного места…»
- Эх Мойша, ты так ничего и не понял,- с явным сожалением проговорил голос.
- Ладно, привыкай, осваивайся, не буду тебе докучать.
   И Мойша пошел куда глаза глядят, ведь все равно, в какую сторону идти.
Ему казалось, что он исходил эти места вдоль и поперек, вкривь и вкось, вправо и влево. Он только что не поднимался в небо и лез под землю.

      Пейзаж вокруг оставался одинаковым, ему не встречались ни звери, ни птицы, только в траве ползали какие-то букашки. Он сначала пытался следить за временем и заводил свои механические часы каждый, как ему казалось, день с утра, но потом, поняв бессмысленность этого занятия, делал это все реже и реже. Дороги и тропинки, по которым он пытался куда-то дойти, не приводили его никуда, его организм перестал его слушаться и начал жить своей обособленной жизнью, жажду и голод он не испытывал, а пил из ручьев воду и ел ягоды и какие-то корешки скорее машинально. Как-то он проснулся от ощущения сырости в брюках и , ощупав себя,  понял, что обмочился во сне. А вскоре он непонятным для себя образом и обгадился на ходу. Он попытался бороться с этим и, замывая в ручье брюки и белье, решил вдруг, что будет ходить голым – все равно ведь ему никто не встречается,  а одежду он будет носить с собой  в узелке и сможет быстро одеться, если кто-то ему все же встретится.
           Но его ухищрения не решили возникших проблем, и организм, словно протестуя против чего-то и как будто являясь  чем-то живым и самостоятельным, каждый раз, когда он одевал одежду, словно ждал этого и взбрыкивал, выбрасывая из себя все, что успел накопить. Мойше было стыдно и перед самим собой, и почему-то перед Невидимым и за эту неприятную  мокроту и грязь в брюках, и за запахи, исходившие от него почти ежедневно, но потом он свыкся и с этим и уже почти не обращал на это неудобство внимания.
     Его настойчивые попытки найти хоть малейшую возможность и сбежать из этого места, на вид такого безобидного, красивого и безмятежного, а на деле становящегося для него все более страшным, ни к чему не приводили. Выход никак не находился. Мысль о том, что ему надо признать все свои грехи, покаяться и вымаливать денно и нощно прощение ни разу не пришла ему в голову. В чем ему было каяться? Ведь многие люди, которых он знал лично, делали в своей жизни гораздо более страшные поступки, но ведь не все из них попадали в это место? А чем хуже их он?
    Когда он совсем потерял смысл в своих поисках выхода и сдался, и, лежа на шелковистой по-прежнему траве,  начал неожиданно для себя  просить Невидимого о прощении и милости, держа в сердце своем мысли о том, что надо сделать это как можно натуральнее, он подумал было, что с шевельнувшихся после его слов небес услышит голос, говорящий ему :
- Я прощаю тебя, сын Мой, и отпускаю из твоего заточения…
       Но услышал он совсем другие слова, прибившие его, словно гвоздем, к земле:
- Устами своими ты просишь меня о прощении и милости, но сердце твое глухо и слепо по-прежнему. Ты что, подумал, что Меня можно одурачить лживыми словами славословий?
          Мойша лежал и плакал, потрясенный  прозорливостью Невидимого.
 Он решил после этого, что жизнь его не имеет абсолютно никакого смысла и решил закончить ее любым доступным здесь способом. Он выискивал большие крепкие камни и пытался размозжить ими себе голову, он привязывал их к своим рукам и ногам длинными и прочными стеблями растений и пытался утопиться в ручьях и речушках, он прыгал с высоких холмов вниз, он падал с них плашмя и спиной, и лицом вперед, он пытался перерезать себе вены острыми ракушками – ничего у него не получалось Голова его не разбивалась, он не мог утонуть, не мог сломать себе шею, вены не резались. Он был словно бессмертный Дункан Маклауд из когда-то любимого им сериала. Он даже попытался отравиться и ел всякую гадость, которую находил возле себя – грязный песок, вонючую землю, экскременты каких-то животных, корешки растений и ядовитые грибы, изредка ему попадающиеся – а какие еще грибы могли произрастать в этом месте? - организм исправно исторгал это все из себя без всяких последствий для него, Мойши.
       Однажды, когда он, обессиленный после неимоверного числа попыток покончить с собой, лежал на красивой шелковистой траве и смотрел ввысь, голос Невидимого вдруг спросил его:
- Ты все еще надеешься выбраться отсюда? Ты что, думаешь  в самом деле, что сбежишь от Меня, лишив себя жизни? Ты не можешь умереть, ведь ты  давно уже мертвый…
            И Мойша вспомнил, что умер тогда, при штурме, лежа  на полу Боинга, забившись под самолетные кресла, когда что-то крохотное горячо и больно ударило  его в висок и он полетел куда-то.
- Сожалею, сын мой, но ты умер значительно раньше,- с грустью в голосе сказал ему Невидимый.
 -   Ты садился в самолет почти мертвым. У тебя оставался  маленький шанс на спасение, но ты умудрился упустить и его. Впрочем, как и весь твой народ когда-то…
        Мойше захотелось завыть, ему казалось, что его рев всколыхнет и землю вокруг него,  и небо над ним, и полетит клочьями красивая шелковистая трава, но он смог только пискнуть, словно маленькая ручная собачка.  Только в эту минуту  он  осознал весь ужас, спрятавшийся в словах «одиночество» и «навсегда». У него не было сил даже на то, что бы завыть по - нормальному...

           - Как же не повезло этому парню! – с сожалением в голосе сказал врач.
-Смотри, что его убило,- и он протянул напарнику пинцет с зажатым в нем кусочком металла, который только что достал из ранки. Это был небольшой, с миллиметр, неровный кусочек  серебристого цвета.
- Откуда там могли появиться осколки?- спросил напарник. – Ведь при штурме спецназ использовал только шумовые гранаты. Непонятно…
- А это,  скорее всего, результат рикошета. Пуля попала в корпус самолета  и отбитый ей кусочек металла попал этому парню прямиком в висок. Моментальная смерть…
- Говорят, что он так  сумел спрятаться, что сама пуля попасть в него просто не смогла бы. Его из-под самолетных кресел вытаскивали.  А вот рикошет никто не мог предусмотреть…
 - Да, ты прав. Жалко парня. Летел, наверное, домой, к родным, к семье. Да и молодой какой, лет тридцать с небольшим, наверное.
- Да, ты прав. Пути Господни неисповедимы…
Врач-патологоанатом накинул на тело белую простыню и пошел писать заключение.
            
     Так начался, прошел и закончился земной путь этого человека, в миру Михаила Борисовича Шнейдера, рожденного  10 сентября 1991 года, а по-другому – Мойши Боруховича Шнейдермана,  которому Господь позволил выйти на свет  10 нисана 5752,  Високосного, года. Обрезанному, как и положено,  на восьмой день. В тот год государство Израиль праздновало 44 годовщину своей независимости.
        Земной путь этого человека закончился, а душа его, одинокая и неприкаянная,  до сих пор бродит по местам, тропинки в которых  никуда не приводят. Места эти покрыты красивой и мягкой шелковистой травой, в них протекают прохладные ручьи,  произрастают различные травы и даже злаки, но единственный, кто живет там – это одинокая тишина. Она зазвучала для Мойши в его первый день там, звучит уже много дней и будет звучать всегда.И единственным "плюсом" этого тихого красивого места можно назвать только то, что здесь Мойшу не поджаривают на сковородке, не варят живьем в кипятке, и не выдирают кривым крюком внутренности.Хотя и непонятно, что из этого было бы хуже...
Октябрь 2023г.