В себе

Глава. Выход
        Сегодня я решил выйти из себя в мир. В размышлении я пребывал целых три года три месяца и три дня. Для чего я ушел из мира и для чего снова возвращаюсь в него? Этот вопрос тревожит меня и прерывает мое вынужденное заточение. В этот раз я больше уже ничего не высижу. Почему я вынудил себя войти в состояние медитации? Мне просто ничего не оставалось делать, как заняться продолжительным размышлением. Оно стало для меня той возможностью, без которой я уже не мог обойтись. Чем была вызвана такая необходимость в медитации? Всей моей предыдущей жизнью.
        Я шел к ней всю жизнь, практикуя частичную медитацию, разбавляя ее обычной жизнью. И вот, наконец, наступил решительный момент полного погружения в медитативное состояние сознания и бытия. Вряд ли, то, что я делал, можно назвать словом, которое обычно используют в таком случае англоязычные люди. Это слово “retreat”. В переводе на русский язык оно обычно означает «уединение». У буддистов – это “vipa;yan;”, у православных – это “;;;;;;”. Нечто, вроде «проникающего взгляда в себя», проницательности себя, видения себя изнутри, внутреннего делания, а не просто установки, как если бы ты уставился на что-то и замер в неподвижности, как кататоник в ступоре. Для меня это ббл «пересмотр» жизни, «вторая навигация», обращение вспять к истокам существования, «вывих ума», обращение его, точнее, меня на самого себя.
        Всю прежнюю жизнь я смотрел на размышление со стороны этой жизни, которую вел. Войдя же в длительное состояние медитации, я не жил, а созерцал жизнь, которая текла, протекала через меня так, как если бы текла мимо меня. Я не помню того, спал ли я, ел ли я, отправлял ли естественные надобности. Все это время я медитировал. Возможно, все перечисленное я делал, будучи в сознании «сознания внутри». Вероятно, это происходило снаружи относительно того, где я был. Иначе, как я мог выйти назад наружу.
        Так где я был? Нигде, вернее, где я только не был мыслью. Чем же я был смыслом, как тем, чем осознавал, что я был. Я был, но что я был? Это я понял, как смысл. Для меня смысл в мысли стал экзистенцией, переживанием себя. Это был пере-смотр как пере-живание. Но для того, чтобы пережить самого себя, стать другим существом, следовало вжиться в мысль, жить в ней, сделать ее живой. Самому же стать мыслью в смысле.               
        Зачем же я занялся такой медитацией? На этот вопрос трудно ответить прямо. Конечно, можно сказать, что в жизни я не определился в качестве части коллектива и попытался зацепиться за самого себя. Принято называть самого себя «я». Что это такое? «Я» - это пустое место в языке, которое свободно может занять субъект, именующий самого себя только при одном условии осознания себя как сознания субъекта. Вот тогда употребление личного местоимения единственного числа («я») будет адекватным, истинным, соответствующим инстанции Я, будет обозначать именно Я. В моем случае это Я является относительным, то есть, оно имеет отношение ко мне лично. В этом же качестве относительного Я оно имеет отношение к другим самосознающим субъектам тоже лично. В ином случае уже абсолютного Я оно не имеет ни к кому лично отношения, ибо имеет такое отношение ни ко мне, и ни к тебе, а только к самом себе.
        Кто так повсеместно независим от всего и всех, всем и всему трансцендентен? Разумеется, только дух, от которого всё и все зависят или имманентны ему как относительные я. Они составляют его содержание как формы класса Я. Такая инстанция есть не просто имя пустого класса вне отношения к своему содержанию из отдельно взятых элементов-я. Она есть форма отношения их друг к другу и к самим себе, существующая сама по себе как идея Я. В таком абсолютном качестве Я может быть только порождающим Я, творцом всех Я. Следовательно, Я есть одновременно дух, идеал и творец всех Я. Он и есть бог. Общаясь с другим я, таким же, как и я, я соприсутствую, как и он, с самим Я. Он есть связь между нами. Эта связь является духовной любовью. Бог есть любовь.
        Следуя этой мысли, могу ли я умозаключить, что мое отношение к самому себе есть такого же рода любовь? Является ли в таком случае эта любовь моей? Если является, если я в этом любовном отношении к самом себе связан самим собой, то есть ли я сам любовь, сам идеал, сам дух, сам бог? Я есть ли Я? Или мне что-то или кто-то мешает быть Я? Вот для чего я ушел от людей в уединенное место внутри себя. Уединился для того, чтобы узреть, увидеть в себе это Я. И что, вернее, кого я увидел? Никого, кроме самого себя. Неужели наедине с самим собой человек остается совсем один, а не наедине с богом? Неужели я ничего не узнал в уединении? Нет, я узнал, что есть бог и что бог есть во мне, но я не есть бог. Я увидел, что я буду только в боге, если бог «снимет» меня во мне. Но он не желает этого делать. Почему? Ведь он уже и так есть во мне. Но есть не как я, а как Я, как идеал, как мера, как разум Я относительно меня. Я имею к нему отношение не прямо в реальности, а только по идее, опосредствованно в мысли. И в самом деле я могу быть не идеей, а лишь ее явлением как мысль. И только как мысль сообщаться с богом. То есть, сообщаться с ним мысленно. Его отношение ко мне реально, а вот мое отношение к нему мысленно, идеально не в смысле идеала, а в смысле мысли. Короче говоря, оно есть не идеал, а идиллия, имеющая место в идеации, идеализации бога.
        Другими словами, уединившись в Я, я увидел, узрел умом идиллию Я, абстракцию бога. Эта абстракция есть явлении идеи бога, именно явление его идеи, а не сама идея и тем более не сам реальный бог. Для бога быть реальным это быть идеальным. Он есть само совершенство. Но я не совершенен, не могу совершить себя как Я полностью, стать полным Я. Во мне есть не только Я, но и не-Я. Я недостаточно есть Я. Для того, чтобы восполнить этот недостаток, следует вечно стяжать, сопрягать, добывать в себе Я, пока я не докопаюсь до самого бога. Могу ли я заниматься этим вечно? Конечно, нет. Ведь Я как я во мне пребывает не вечно, но только на время моего существования, как я. Это «как» ограничено во времени как форме своего существования. Но я могу на время быть причастным Я, как я, если остаюсь с ним наедине.
        В принципе, я понял в уединении, что можно быть, как Я, находясь и с людьми, а не вне их. Только следует помнить то, что я понял в уединении. Можно быть в уединении с богом, находясь вместе с людьми и миром, ибо он есть и в них, но только если они есть в нем. Они-то есть, но догадываются ли они об этом, как я? Им следует догадаться, как мне, чтобы понять, кто они такие. Вот когда они все это поймут и запомнят, тогда бог пожелает появиться. Он проявится во всех. Это и будет божественное желание быть нами. Когда бог желает, его желание исполняется, само собой. Кто мешает это пожелать богу? Мы, как его творение. Почему мы мешаем? Потому что не понимаем, не любим его. Любовь есть не только желание, не только вера, но и понимание. Понять может только такое я, которое становится определяющим, переходит предел, положенный Я. Оно не просто становится, а стало развитым Я, но еще не совершенным. Только тогда для него приходит время самому дотворить себя, стать, как быть, сотворцом бога. Но такое деяние по плечу не одному я, а только всем я вместе. Пока этого нет, нет и явления бога в качестве Я. Это я есть, но есть не для нас, пока мы не открыли его в себе. До те пор оно скрыто в нас.
        Мое дело – искать и открывать в себе Я. Открывая в себе бога, я сам открываюсь богу, довожу до его сведения, кто есть я. Знает ли он меня, если я сам не знаю себя? Он знает себя во мне, но не знает меня в себе, пока я не знаю самого себя. Следовательно, не он сам, но его откровенность зависит от меня, а не только я завишу от его желания. Доверяет ли он мне? Иной верующий скажет, что доверие бога измеряется верой в него. Ан, нет, одной веры мало, необходимо для этого и его понимание. Но понимает ли верующий, если самого себя не знает? Доверие бога можно заслужить в итоге, а не в начале, в вере, только пониманием его в качестве Я.
        Я нашел выход из незнания самого себя в уединении на миру. Здесь, в миру, есть место для моего служение Я. Это место сознания в мире, мыслящего Я. Мыслящего о Я – это значит ничего не сказать. Именно мыслящего Я, но понимающего, что оно само не есть еще Я. Есть ли для меня иное, чем Я? Конечно, есть. Это сам я. В том смысле для меня Я ближе меня самого, как я. Но не иллюзия ли Я меня, моего я? Ну, конечно, это моя иллюзия, пока я не стал Я. Вот эта тайна открылась мне в уединении. 
 
Глава вторая. В людях
        Прошло некоторое время, пока я снова приспособился к людям, привык жить среди них. Я не особенно прилагал для этого усилия. Все шло своим чередом. Я делал вид, что живу их обычной жизнью обывателей, влачу свой жалкий крест животного существования.  Со временем я вовлекся в эту игру жизнью нормального человека, что порой невольно сам чувствовал себя человеком, а не только представлялся им для людей. Конечно, вслух я не говорил о том, что думаю обо всем сказанном, иначе эти существа просто не поняли бы меня и серьезно обиделись, истолковав мои мысли в дурном смысле, что якобы я лучше них. Мне хочется сказать: «Люди, я не лучше вас, только я другой, чем вы, похожие друг на друга, вроде роботов из одной серии».
          Я вернулся на кафедру в университет и стал работать учителем философии. Казалось бы, я снова стал обычным человеком, который зарабатывает деньги и на зарплату покупает еду ради того, чтобы выжить. Прежде я находился в уединении и о выживании не думал. Но теперь, когда закончились мои денежные запасы, я вспомнил о старине Дарвине и о его учении о выживании среди людей путем естественного отбора или животного приспособления. Ой, как мне н хотелось вспоминать о своем животном происхождении. Правда, работа учителем придавала животному существованию культурный, облагороженный вид. Все же культура – эта ловкая обманщица – немного отвлекала на себя мое внимание от того, что я живу среди «волков». Мне с большим трудом приходилось изображать из себя ряженного, чтобы меня приняли за своего, а не разорвали и не съели.
        Такова жизнь: быть и выть по ночам (по часам) на луну. Полный пи… то есть, Хайдеггер. Днем же изображать из себя овечку из стада, которое стерегут псы от чужих псов, сиречь волков в овечьей шкуре. Я проходил по разряду специально обученной овцы, занятой ощипыванием подрастающего газона, чтобы он смотрелся поприличнее в плане культуры мысли. В этом смысле я играл роль волшебника, который чудесным, то есть, культурным образом превращает то, что едят, в того, кто ест. С моей помощью тот, кто рос, становился, преобразовывался в того, кто вырос, стал есть. Для таких есть – уже значит есть, быть. Таков диалектически путь становления мыслящего существа от растительного до животного существования в этом мире. Это переход из разряда тех, кого съедают, в разряд тех, кто есть, кто остается быть.
        Чему же я учил тех, кто стал быть? Я учил их тому, как правильно есть чужие, в лучшем случае, мои, а то и свои, мысли. Свои мысли у моих учеников появлялись только тогда, когда они могли переварить мои мысли и сделать их своими. Так они становились существующими, естественными в мысли. Только после того, как у них появлялись собственные мысли, для них становилось естественным, обычным образом думать. Таким образом они появлялись в качестве культурных существ. Но к моему глубокому сожалению, они не избавлялись от своей животной привычки находиться в составе пищевой цепочки. Думать-то они думали, но о чем? Конечно, о том, где бы, когда бы и что бы поесть.
        У меня появилась и личная жизнь, как только я почувствовал себя мужчиной и во сне стал вспоминать, как можно мять подушку. Мне позарез как затычке потребовалась бочка. Ложась спать, я желал кого бы обнять и вложить свой ключ--вкладыш в подходящий замок. Мой золотой ключик бил ключом. Он желал жить своей терминологической жизнью. Мне срочно требовалось подыскать термину место в релевантном предложении, чтобы он обрел свое собственное значение. Вскоре представился случай, и я обратил внимание на нужный источник. Источник как раз находился в оптимальном состоянии спроса. Как всем мужчинам известно, «спрос рождаете предложение», то есть, переводя экономическую максиму на язык любви, мы получим следующий афоризм: «если женщина не хочет, то у мужчины термин блочит». Это был специалист по языку. Она так ловко владела языком, что я невольно подумал о том, как ловко она будет работать им в постели.

Глава третья. Удовольствие от языка
        Звали ту, что мне, точнее, моему принцу, приглянулась, «Мила». И в самом деле имя стоило своей владелицы. Она была мила, обаятельна и свободна. Невольно возникал вопрос о том, почему до сих пор это сокровище находится в свободном обращении? Это была загадка. Загадка становилась еще загадочнее, потому что Мила была проста в обращении. Это немаловажное качество в языковом общении. Мы сразу нашли с ней общий язык, случайно встретившись в университетской библиотеке. Я в очередной раз был вынужден признать, что случай, как сказал классик, - это «бог-изобретатель». Я давно не читал новинки, вот поэтому и зашел в библиотеку. Сел, полистал то, что было выставлено на обозрение.
        И тут кто-то сказал напротив меня, что я с таким видом рассматриваю книги, что сроду их не видел. Посмотрев на того, кто заметил мой нескрываемый интерес к книге, я увидел вполне стройную, еще не потерявшую форму улыбчивую блондинку с серо-голубыми глазами. Была ли она натуральной блондинкой мне было трудно сказать. Но почему бы не подумать об этом. Если она натуральная «блонди», то это одно. Если же искусственная, то специально хочет понравиться. Бегло осматривая ее высокую грудь, я намеренно уронил книгу на пол, чтобы посмотреть на ее ноги. От их вида у меня перехватило дух. и я судорожно сглотнул набежавшую слюну во рту. Вот за этим занятием меня и застала блондинка. Она тоже наклонилась и усмехнулась, увидев, чем я занят. Вот там, под столом и завязалось наше знакомство. Хорошо еще, что не на столе, на виду у всех. У нее был все понимающий взгляд, и она все сразу понимала с полуслова. 
        -  Что вы там потеряли? Уж не мои ли туфли? – спросила она меня под столом.
        Я смутился, как школьник, которого поймали на подглядывании в замочную скважину того, что творится в женском туалете. Покраснев как рак, я занял прежнее положении и глухо, не слыша себя, прошептал: «Я уронил книгу»! Все или почти все присутствующие в библиотеке строго посмотрели на меня, как будто я разрезал на части своим шепотом царившую тишину в зале. Я представил, как бы они все поморщились от звука разрезаемой бумаги бараньими ножницами, которыми оскопляют баранов. Мне стало дурно, и я натурально почувствовал, как мой приборчик буквально сморщился от воображаемой боли, окажись я на месте бумажного барана.
        - Что с вами? Вам плохо стало от вида моих ног? – спросила со смехом очаровательная блондинка.
        - Что вы! Они так восхитительны… Мне стало неудобно от того, что я вспомнил о бедном Абеляре.
        - Не переживайте так! – стала утешать меня моя собеседница, смягченная моей лестью. – Я не накажу вас, как наказали Абеляра. Но, согласитесь, если бы не это наказание, то мы лишились бы заглавного события истории его бедствий. Как интересно! Вы дали мне повод подумать, что книга может послужить символом кастрации.
       Со всех сторон послышались шиканья читателей: «Тише! Тише! Тише!», и библиотекарь заметила, подойдя к нам, что мы выбрали неудобное место для психоаналитического сеанса. 
        Мы со смехом ретировались из библиотеки и побежали в соседнее кафе на территории кампуса. Я невольно вспомнил, каким был, когда еще учился. Мое прекрасное настроение вернуло меня в то благословленное карнавальное время. Жизнь тогда казалась сплошным праздником.
        Мила сказала мне, что я заметно повеселел. И тут мы познакомились. За чашкой кофе мы разговорились. Мила рассказала о себе, я сделал то же. Она была в разводе. Одинока.  Вела курс по классической русской литературе. Писала в литературные журналы критику. Немного писала сама. Наша беседа остановилась на писательском мастерстве.
        - Знаете, Мила, я заметил такую особенность, что писатели склонны к большим формам. Понятно, что им есть, чем писать. Но как быть с дамами, которые пишут?
        - Не вижу в этом, Александр, никакой проблемы. У нас тоже есть перо, не такое большое, как у вас, но мы в силах водить им по бумаге или стучать по клавишам компьютера. Вы, конечно, понимаете, что я говорю иносказательно. Это аллегория.
        - Вы знаете, Милена, до меня дошло. Я вот что подумал, слушая вас. Ваше перо способно доставлять одно наслаждение. Тогда как наше в силу своей поли-функциональности доставляет нам и огорчения. Вообще, физическое удовольствие, как я понял в жизни, не так удовлетворительно, как можно было бы подумать.
        - Значит, вы мечтатель? – спросила с иронией Мила.
        - Вы умная женщина и понимаете, что мечта, греза не равнозначна импотенции и онанизму. Это то другое, что находит выход в общении, в тех же словах, как и мысль.
        - Но тогда не является ли это языковой мастурбацией?
        - Конечно, нет, ведь я предлагаю вам мечтать вместе.
        - Если говорить прямо, то вы предлагаете мне заняться любовью? – спросила Мила и  строго посмотрела мне прямо в глаза.
        - Разумеется, я предлагаю вам заняться любовью к языку и продолжить общение в удобной позе и в располагающей к откровенности обстановке, - невозмутимо ответил я и посмотрел в свою очередь ей в глаза невинным взглядом.
        - Предложение, конечно, заманчивое для меня, - меня хлебом не корми, дай поговорить на серьезную тему. Но, к слову сказать, мне пора на занятие, - добавила она, торопливо посмотрев на часы.
        - Ну, что ж, я подожду, - покорно сказал я.
        - И правильно сделаете. Зачем спешить там, где требуется
        - Вы намекаете на чувства?
        - И на них тоже, - пояснила она.
        На многообещающей недоговоренности наша первая встреча и закончилась. Впереди меня ждало заманчивое любовное приключение. Оно могло «снять» мою физическую усталость от медитативного напряжения. Так бывает со спортсменом, когда он после длительного сезона соревнований расслабляется, чтобы быть готовым к новым победам над соперниками. Только в моем случае соперником был я сам.

Глава четвертая. Возвращение к медитации
        Не так проста медитация, какой она кажется. Мне трудно с ней справиться. Кто хоть раз медитировал, тот поймет меня. Я постоянно к ней возвращался, чтобы осмыслить тот опыт, который обрел в ней. Что она такое? Задавая себе этот вопрос, я опять медитировал. Только эта медитация была рабочей, посредственной, методологической медитацией, медитацией по поводу медитации как цели. В семантическом отношении это был поверхностный взгляд, который ложился на глубинные слои всматривания в себя, для того, чтобы в терминах своей мембраны, данности, поверхностной информации отобрать, истолковать, спроецировать из глубинного материала созерцания то, что уже нельзя назвать глубинной информацией, но можно обозначить в качестве глубокомыслия, глубинного смысла.
        Что обычно принято считать? Что медитатор, в моем словаре «философ», достигает последовательно «бесконечного пространства» без границы тела и души, «бесконечного восприятия» или восприятия самого восприятия, стирающего границу между субъектом и объектом восприятия, «ничто», то есть, сосредоточенности не на отсутствии кого-то, например, себя, а на присутствии самого ничто или пустоты, и, наконец, на так называемом шаге созерцания, на котором, как состоянии сознания, нет уже ни восприятия, ни не-восприятия». То есть, на этой стадии медитации нет не только воспринимающего и воспринимаемого, но и, естественно, самого этого отношения.
        Другими словами, сама медитация как созерцание схлопывается, коллапсирует в себя. Что там происходит меня и интересовало, ибо я отдавал себе отчет в том, что все эти четыре стадии медитации как остановки на ее пути к заветной цели – к нирване – были стадиями ученичества будды (пробуждающегося от сна реальности) у йоги. Это только этапы подготовки, подхода к настоящей медитации. Поэтому рано прекращать думать. Напротив, следовало как раз задуматься над ускользающим от внимания искомым результатом. Вышеуказанные стадии осознания погружают только в тьму неведения, наваливаясь неподъемной тяжестью, на практикующего умудренное созерцание, чтобы в итоге обернуться, трансформироваться в яркий свет сознания, пробуждения от тьмы самой медитации. 

Глава пятая. На учебных занятиях
        Что же находится за стеной не восприятия и не не-восприятия? Не все ли как одно? Что же я нашёл там? Уж точно не одно. Тогда все? И не все. И тем более не ничто. Что-то ещё, чему нет названия.
         Об этом я подумал на семинаре, когда отвечал любознательному дилетанту на его вопрос о том, как я мыслю.
        - Я мыслю молча. Слова доносят до меня мысль в виде знания. Я узнаю в них мысль в качестве их смысла. Важно самому медитировать, чтобы думать, а не читать или слушать чужие мысли. Наверное, вы уже знаете, что был такой математик, который мнил себя философом.  Для него мысль была комплексным числом. Это был предмет его, как он называл, "строгой науки", которую он вычислил, считал философией. Он, как если бы, переформулировал точную науку в строгую науку и в результате получил свою философию математики. Так вот этот мыслитель, как вычислитель, вычислил предмет своих счетных наблюдений в качестве предмета внимания или интенции. Получился интенциональный предмет, который он стал исследовать. Для того, чтобы иметь предмет внимания в чистом виде, он совершил трансцендентальную редакцию, то есть, ограничил реальный предмет как вещь своим вниманием путем извлечения из реального положения вещей. Предмет своего внимания он объявил смыслом. Внимание было для него интенциональным отношением сознания к миру.
        Для меня же, исходя из того, как я понимаю философию в качестве медитации или уединенного размышления, жизненно необходима такая трансцендентальная редукция для того, чтобы состояться в собственно мысли. Значит, я наделяет такую редукцию совершенно другим смыслом. Она в моем понимании истолковывается не как отвлечение внимания от реального предмета ради привлечения внимания к моему смысловой отношению к нему, но как отвлечение моего умозрения, метафизического взгляда от чужой мысли ради производства, творения своей.
        Я знаю, что такое обаяние, очарование чужой мысли. Его я испытал на своей голове, что помешало мне задуматься. Как правило, чужая мысль не вызывает своей, но, напротив, она подавляет рождение собственной мысли. Это особенно характерно для впечатлительных людей, которые как губка впитывает все чужое. Такой является и та культура, к которой я имею отношение. Русские излишне впечатлительны. У них нет ничего своего. То, что они считают своим, они взяли у соседей и сделали своим. Получилось "свое чужое". Такое представление может сложиться у одного впечатлительного русского человека, когда он будет судить по себе обо всех русских, нарушая народную заповедь: "По себе не суди".
        Если продолжать думать в этом направлении, то можно понять, что русские сильны не в философии, а в идеологии. Если у цивилизованных (европейских) народов идеология появилась из философии как ее выродок, то у русских, напротив (русский, как Баба-яга, всегда против), философия появилась из идеологии, то есть, явилась выродком из выродков. Ну, куда дальше? Дальше только кретинизм. Что полагают туземные историки русской философии в качестве её первоначала? Идеологическую борьбу между подражателями или имитаторами западной философии в лице так называемых "западников" и славянофилами как любителями уже не чужих, а своих славян. Между тем философия есть любовь не к своим (славянам) и не к чужим («западянам»), а к мудрости. Отношение к миру, к тому, что есть и не-есть в нем, и к самому есть, к бытию по модулю «свой-чужой» есть не философское, а именно идеологическое отношение, пристрастное, субъективное отношение. Философское отношение к миру иное, объективное, ибо для философии важно не свое или чужое, если нет своего, а истинное или ложное в мысли. Именно такое деление в мысли может дать мыслящему смысл, сделать его существование осмысленным. Поэтому в философии такое большое и важное значение имеет, занимает смысл. В идеологии же не он, а внушение имеет большое значение.
        Другими словами, идеолог не мыслит, как философ, а проповедует, как служитель, только не церкви, а власти. В этом он является не мыслителем, а властителем мысли. Философ, напротив, есть проявитель, а не властитель дум. В этом смысле идеолог есть наследник мага, который свой интерес выдает за интерес того, кем он интересуется, точнее, интересуется тем, что тот имеет. Тем же интересуется и власть, считая наличность в чужом кармане своей. Сущность власти заключается как раз в присвоении чужого как своего. Каким образом это можно оптимально, без лишних усилий, действий сделать? Разумеется, идеологическим образом, выдав не чужое за свое, а, напротив, свое за чужое. Так представление властных лиц в качестве слуг народа – это все из той же оперы, из арсенала, реквизита политики как театра, как спектакля. Свое (интерес) выдается за чужое. Причем, в обобщенном виде.
        Такая подмена общего частным необходима для уговора, внушения человеку из народа, как его (общего) представителя, что он такой же, как отдельно, страшно далеко существующий от народа управитель. Таким образом, представив властное лицо лицом народа, легче уговорить народ подчиниться ему. Властное представление самоокупается и самовозрастает как политический капитал – это концентрированное выражение экономики. Идеологи как счетчики или расценщики политического капитала принимают свое занятие за «научную идеологию» как конвертацию, перевод политического интереса в деньги, в бабло.
        Однако этот перевод в качестве материализации, овнешнения, нет, не идеи, а ее числового означивания, то есть, обнуления (идея, как только пытаешься ее имманентизировать, представив, присвоить, что привычно идеологу, как существу мнения или мнимости, тут же трансцендирует, улетучивается), они проводят не в общественном бытии, чем заняты политики как властные лица, а в общественном сознании. Они властители не кошельков, а дум о кошельках в головах власти. И вот эти думы о богатстве идеологи переводят (или конвертируют) на доступный (понятный) народу язык мифа (сказки) о том, что человек (дурачина, простофиля) «думками богат». Такой перевод идеологи считают научным, ибо свои расчеты, как и ученые, принимают за мысли.
        Здесь срабатывает та самая ошибка, которой грешили первые философы – пифагорейцы, - которые путали свое математическое обращение с числами с философским отношением уже к идее числа. В результате, занимаясь наукой, они думали, то есть, считали, что занимаются философией. Такая же ошибка случилась и с идеологами, которые, вроде новых софистов, стали выдавать свое желание думать за других (чужих) за просвещение власти и народа.
        Ладно, думали бы в модусе (образе) мысли, но они думают в модусе внушения, которое невозможно без подмены, без обращения. Это оборотни мысли. Чем является обращение в мысли? Естественно, обманом, софизмом, хитростью. Если философы пробным (смысловым) камнем истины и лжи полагают (мыслят) истину, то идеологи считают ложь. Поэтому они путают ложь с истиной. Такова сущность всех «мудрил», отечественных и зарубежных, которые пытаются, пробуют выводить из желания быть умнее других, то есть, хитрости, само умение мыслить. В этом смысле старательные подражатели в лице «западников» оказались «честнее» славянофилов. Они как наглецы, как циники откровенно признавались в том, что живут чужим (европейским) умом. Какими другими могут быть интеллигенты из-под петровской (властной) палки? Идеологической реакцией на дворянское обезьянничание и явились славянофилы, которые хотели перехитрить европейцев в мысли, считая себя наследниками самой мудрости. Они приняли за оную мудрость поучения (проповеди) отцов своей древней церкви, тем самым обманув самих себя. Никакая проповедь не просвещает сознание, она только затемняет его с целью послушания.
        Проповедь идеолога служит средством «промывания мозгов» послушника, манипулирования его сознанием, представляющего это дело так, как если бы он сам «так думал».  Хорошо было бы, если бы за него думали, в том случае, если он сам не способен это сделать по причине своей лени или тупости, но ему просто не дают времени подумать, закоротив его ум массой противоречивой информации. Вот эта масса, «каша», куча информации царит в головах (в сознании) самих идеологов. С валом информации они пытаются, недолго думая, управиться, подражая уже не философам, которых воспринимают в ложном свете болтунов, забалтывающих проблему, а ученых, упрощающих ее. Таким образом в их сознании складывается упрощенная картинка собственной работы, перпендикулярной работе мысли.
        Здесь можно оговориться, отличив современную идеологию от традиционной, классической. Классическая идеология просветителей поучительна. Учениками просветителей были наши учителя, которые читали нам мораль. Современные идеологи не моралисты, не идеократы, а технократы. Они не внушают идеи, а навязывают информацию как идею. Когда зашумляется идея в канале со-общения (коммуникации), тогда человек уже не думает, но лишь информируется, то есть, формируется как счетно-решающая машина, которую благозвучно называют «умной машиной» (или «искусственным интеллектом»), все еще обремененную органической телесностью и чувствительностью (душевностью), с которыми до поры до времени приходится считаться слугам антихриста (трансгуманистам).      
        Совсем другое дело философия. Нет своей или чужой философии в том плане, в котором есть чужой или свой, то есть, народный, литературный язык. Если есть философия, то она всеобщая в том, о чем или что мыслишь ты как мыслящий. Но она личная в том, что это ты мыслишь. В этом смысле философия не твоя, а ты и есть философия в собственном лице. Проблемой, а не тайной, является то, как ты мыслишь: лично или так, как мыслят те, кто мыслит. За другого мыслить нельзя, невозможно, потому что в таком случае ты будешь мыслить все равно за себя. По этой же причине некому мыслить за тебя.
       Когда я утверждаю, что мысль есть явление идеи, это не означает, что идея мыслит. Она разумно существует. Разумно существует дух, идеальное существо. Мы же приобщаемся, причащаемся к разуму в мысли. В этом смысле для нас идеальное является сущностью мысли. Оно является нам в мысли, например, при созерцании красоты вещи, когда мы домысливаем ее до идеи, видим ее в идеальном, совершенном виде. Так мы преодолеваем положенный нам, как смертным тварям (ничтожествам), предел. В нашем мире существует безумие, зло, смерь. Их нет в идеальном мире. Но они существуют при их идеализации в сознании смертного.
        - Александр Сергеевич, вы так и не сказали, как вы решаете проблему метода мышления. Какой характер носит ваш метод мысли: личный или социальный? – опять спросил меня любитель мысли.
        - Знаете, Данила, философский метод является особенным путем к всеобщему, характерным именно для этого конкретного человека мысли. То есть, философский метод не индивидуальный случай, а особенное выражение его отношения к истине, характерное для такого рода субъекта мысли. Это своего рода стиль, только не письма, а мышления. В единичном случае конкретного мыслящего существа стиль мышления является своеобразной манерой мыслить, личным почерком мысли. Это почерк мысли есть нюанс смысла, в котором проявляется личное начало мыслящего, его ментальная экзистенция.
        Я еще хотел сказать о том, что у каждого человека есть не только свой почерк мышления и письма, но и своя тень. Поэтому не только у Иисуса Христа есть тень в образе анти-Христа, но и у вас есть тень в образе анти-Данилы.
        - Вот это новость! Только «Антиданила» не звучит. Звучит «Данила»!
        - У меня такое впечатление, что вы меня слушали, но не услышали или не поняли главное: человеку следует славить, хвалить не себя, а Господа. В вашем пренебрежении именем «анти-Данила» звучит голос как раз его, а не ваш. На того, кто доволен собой ложится его тень.
       - Но почему тень обязательно нечто плохое? Возьмите Карла Юнга, У него тень эго имеет не моральный, а гендерный характер. Так у каждого мужчины есть своя женская тень. Она же душа, которая женского рода.
        - Вот к Карлу-Густаву Юнгу и обращайтесь. Причем тут я? Я говорил с вами от своего имени и мне нет никакого дела до концепта «анимы» или «анимуса» аналитического психолога. У вас в речи, как начинающего интеллигента, сказалась, проговорилась характерная для него зависимость от чужого мнения или суждения. Это следствие того, что вам внушили, не знаю, кто именно: родители, учителя, авторы книг, которые вы читали, ваши друзья, - не суть, - что важно делиться усвоенной информацией, еще лучше, цифрами, чтобы прослыть умным человеком. К вашему сожалению, вы не на такого напали в моем лице. Для меня важна не бессмысленная информация и не ваше мнение, которое производна от слов «мне» и «мнимость» в значении «кажимости», «видимости», но ваша собственная мысль. Именно ваша, а не чужая, вроде мысли Юнга. Понятно?          
        - Честно? Нет. Неужели так плоха информация, что из нее нельзя извлечь знание?
        - Ну, как, скажите на милость, с вами можно общаться, если я говорю про Фому, а вы – про Ерему? Что до вашей информации про теорию Юнга, то вы упомянули ее лишь как факт, не подтверждающий истинность моего утверждения, точнее, предположения. Вы поступили, как типичный ученик ученого, но не философа. Философ, если занимается не сугубым мышлением, но познанием, извлекает знание не из информации, а из мысли. Он работает не с готовым, мертвым знанием и не с его полудохлым полуфабрикатом, пригодным лишь для рискованного употребления. Ваше юное сознание, как правило, еще не приспособлено к твердой пище познания, которую вы рискуете не переварить. Что уж говорить о моей мысли, которой вы, наверняка, можете подавиться или отравиться. Вот с ней работает философ.
        От меня будет польза вам, если вы дадите мне для размышления свою мысль. Философ, в отличие от ученого, я уж совсем не говорю про педагога, не преподает и не дает знание, но получает ваше незнание для переработки его в материал мысли. Вот почему вы занимаетесь философией в университете, чтобы определить с ее помощью в лице учителя философии границы вашего познания, границы собственно того, что вы не знаете. Когда вы узнаете это, тогда поймете, чем занимается философия уже в вашем лице. Но предупреждаю, такое знание вашего незнания чревато возможностью заболеть умом. Занятие философией – занятие не для слабоумных. И оно может обернуться не только ментальной патологией, но и душевным расстройством. Помните, что вы существа не разума, не мысли, но души, телесно ограниченной. Все нервные потрясения зеркально отражаются на вашем физическом здоровье.
        - Но если это так, как вы говорите, зачем философия является общеобразовательным предметом? – возразила высокая и утонченная шатенка по имени «Вероника». 
        - Затем, что, в принципе, по идее, в университет пускают учиться не всех, но только крепких, сильных умом, прошедших ментальный отбор на экзаменах, вроде вас. Поэтому вам следует вести себя соответствующим образом и не кивать на среднюю школу, которая является потолком для «средних умов». Теперь она является обязательной для всех поголовно, невзирая на то, что есть в этой голове, вплоть до того, что в ней ничего нет. Конечно, поймите меня, я не утверждаю, что средняя школа – это место для пустоголовых. Но таково правило человеческого существования, для которого есть исключения. Правило является таким, чтобы исключение из него подтверждало его правильность. Высшая же школа, в которой существует философия, - дело не обязательное, но добровольное. Вашей страховкой в высшей школе является то, что вас выбирают, отбирают крепких умом, которые не расколются, когда придет время для того, чтобы подумать. Ваша человеческая порода думает только тогда, когда необходимо подумать, ибо для человека это занятие самое трудное.
        - Вы так говорите, Александр Сергеевич, что можно подумать, вы не человек Кто вы? – вдруг спросил меня задумчивый юноша, который почти всегда отмалчивался на занятиях.
        - Бог меня знает, а я еще меньше. Вот и пытаюсь узнать себя лучше. Пока не могу похвастаться своими успехами на ниве самопознания.
        - Вы не ответили прямо на мой вопрос, - критически отнесся к моему ответу мой студент.
        - Скажу честно, я ответил так специально, чтобы вы задумались над тем, кто вы, Никита. Конечно, я такое е существо, как и вы, которое пытается стать человеком.
        - Но разве мы уже не человеки? – продолжал гнуть свою линию мой юный оппонент.
        - В том то и дело, что мы в массе люди, которые еще не стали конкретным человеком, будучи им только абстрактно.
        - Понятно, а я уж было подумал, что вы считаете себя сверхчеловеком или каким-нибудь инопланетянином, - разочарованно сказал Никита.
        - Что, не похож?
        - В каком смысле?
        - На инопланетянина.
        - Не очень.
        - Правильно. Было бы глупо полагать, что инопланетяне явятся к нам в своем собственном виде.
        - Ну, почему же.
        - Александр Сергеевич, вы не слышали о такой версии, что мы все инопланетяне, которые прилетели сюда с различных планет, - вмешалась в наш разговор бойкая девушка по имени «Таня».
        - Будет он слушать чужие версии, когда считает то, что он думает, единственно возможной истиной, - ядовито объяснил Данила.
        - Ты неисправимый зануда,- заявила другая девушка, похожая на отличницу. Она выглядела так потому, что все было в ней отлично, примерно, ладно: и лицо, и фигура, и одежда, как говорят, «была ей к лицу».
        - А ты чирлидерша – огрызнулся он.
        - Да. прекратите вы собачиться. Не даете задать серьезный вопрос преподавателю, - сделал им замечание староста группы, авторитетный Владимир, который ходил всегда в костюме с галстуком на занятия. – Вы говорите загадками. Мы, начинающие ученые, привыкли к очным формулировкам. Я, например, н согласен с тем, что вы определяете человека не как разумное, но как душевное существо. Если бы это было так, то никакой науки не было бы.
        - Да, что с ним говорить, Александр Сергеевич, он же староста, доктринер, креатура деканата, - такую нелесную характеристику дал критик группы, курчавый Арсен. – Вы лучше скажите, как вы думаете, существует ли внеземной разум? Не то вот эти… насмотрелись комиксов про инопланетян и считают их «зелеными человечками». Одним словом, детский сад.
        - Да, многое я узнал сегодня. Внеземной разум действительно существует потому что он существует везде, как нигде локально. У человека есть сознание. Разум же не имеется, а существует как атрибут идеальной или абсолютной субстанции. Когда я высказывался о разумных существах, то имел в виду не людей, а такие существа, которые всеобщим образом достигли полного самосознания. В нашей же среде лишь немногие имеют развитое самосознание. На самом же деле разумными существами являются идеальные существа, они же духи.
        - Тогда как быть с «искусственным интеллектом»?
        - Никак. Это только гипербола, техническое, не поэтическое, преувеличение. Обычно говорят «искусственный интеллект», хотя имеют в виду усилитель счетно-решающих способностей человека. Я бы сказал так: для меня искусственным, точнее, искусным интеллектом, опять же в переносном смысле, выражаясь аллегорически, является тот естественный интеллект, который был свойственен нам в прежнюю эпоху. Ныне же он уже частично вытеснен машинным аналогом, ибо технические устройства, вроде гаджетов, вполне справляются с теми функциями рассудка, который представляет в массе разум.
        Обнаружив на лицах студентов легко читаемое разочарование, я пояснил свое высказывание: «Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что истинно посвященные не будут перед вами, непосвященными учениками, раскрывать свои священные карты сознания. Мы играем не в дурака, не в какие-то мелочи, в бирюльки и не в мальчишеские игры. Мы, вообще, не играем, не решаем учебные кроссворды. Если вам нужно заниматься ерундистикой, то обратитесь к своим преподавателям-эрудитам или к специалистам. Я педагогической чепухой не занимаюсь, как не занимаюсь и стандартной специализацией.
        Чтобы хотя бы приблизиться на шаг к адепту внеземного разума, следует, во –первых, понять, что значит быть особым для человека, потом, во-вторых, возвыситься над своим ничтожным уровнем разумения. Это можно сделать только тогда, когда вы не будете обижаться, смеяться и плакать, а будете понимать свое ничтожество. Только в этом случае ваше понимание уже будет нечто большее, чем ничтожество, свойственное людям. Посвященные не обижаются, потому что не обращают на пустоту, на ничтожество никакого внимания. Они не смеются, ибо смеются только «дурики», вроде stand-uper;ов и прочих пародистов. Посвященные же и не плачут, но понимают, не ищут утешения, чтобы в нем осушить свои слезы или утопить свой разум, свой человеческий образ.
        Можно стоять у самого подножия лестницы восхождения ангелов на небо, но так и не вступить ни на одну ступеньку. Путь на небо духа начинается на земле. На ней стоит телесный человек, который держит в руках вещи. Он работает руками с вещами. Это человек труда.
        Чтобы попасть на первую ступеньку, человек должен преобразиться в деятеля искусства, артиста, который работает, творит чувствами слова. Как человек слова он способен уже на высокие чувства, которые его преображают в существо красоты. Человек труда может созерцать красоту, но не способен на творение красоты слова. Не только артист владеет техникой, как человек труда (ремесленник, инженер, мастер), и творит красоту, как человек слова, но и маг владеет техникой желания (астрала) и сочиняет сказки (мифы) о мире исполнения желания, фантазии.
        На вторую ступеньку лестницы ангелов ступает ученый, который работает с числом. Ученый вычисляет (доказывает), рассуждает о ментальном мире, имея в виду мир материальный, которым проверяет истинность мира ментального. 
        На третью ступеньку восходит философ, который работает с мыслью. Его мир есть мир света сознания, его пробуждения. Это мир будды или мыслителя.
        И, наконец, последнюю ступеньку одолевает тот, кого называют «махатма» («великая душа»). Это и есть идеальное существо (идея) или дух, телом которого является разум.
        На предпоследней стадии адепта или мыслителя можно созерцать идеи, но нельзя стать идеальным. Этому мешает тело, которым в виде мозга ограничено сознание. Сознание мыслителя зависит от состояния мозга. Без мозга сознание не работает в человеке.
        Может ли создать человек, находящийся на второй ступени лестницы ангелов, вроде ученого техника, ученого изобретателя, искусного создателя искусственный интеллект? Трудный вопрос. Во-первых, если речь идет не столько об усилителе естественного интеллекта, сколько о принципиально другом интеллекте, чем интеллект человека, то необходимо сначала сотворить, изобрести его носителя – живое существо, легендарного Голема. В противном случае интеллект будет естественным, то есть, полученным естественным путем эволюции материального мира, а не цивилизованным, социокультурным путем развития человеческой техники. Он только получит усиление техническим образом, не изменив своей органической сущности.
        Ведь думает, разумеет не сама техника, техническое устройство, промышленное изделие, а человек как продукт естественной эволюции и собственного деятельного, точнее, деятельностного развития, усовершенствованного техническим образом, посредством которого, перефразируя Маркса, наука и техника становятся неорганическим телом человека. В этом случае так называемый «искусственный интеллект» является только средством, телом, а не интеллектом и тем более сознанием человека.
         Если же речь идет о другом, искусственном интеллекте, то технике, создателем которой является человек, требуется сначала стать живой, то есть, создать жизнь, потом сделать ее из неразумной жизни разумной, то есть, в своей собственной жизни по ходу развития, может быть, более ускоренному, чем было в случае с человеком, обрести сознание и усовершенствоваться самостоятельно до уровня самосознания. Только в таком случае здесь сработает аналогия по сравнению с человеком как его образом в качестве интеллекта (теоретика) и подобием в качестве создателя, изобретателя (практика). Но как он сработает, когда рядом есть более естественное существо, по образцу, примеру которого оно создано? Это возможно с минимальной степень вероятности только, если человек уже творчески, интеллектуально исчерпал себя и является дегенератом, которому самое время и место оказаться на свалке промышленных отходов. Невозможно в нашем мире скакать козлом и перескакивать ступеньки эволюции. Техническое изделие не может даже стать козлом! Ну, куда ему до искусственного интеллекта!?
        Да, массовый человек находится в кризисе, под давлением хитрых, коварных технократов отказывается думать. Но он еще не стал полноценным дегенератом. У него есть еще шанс выйти из кризиса, ока есть такие люди, как я и, надеюсь, вы. Эту сказку вам выдумали технократы, у которых не хватает естественного интеллекта понять, ко они такие, вот они от свое умственной неполноценности и безуспешно пытаются сляпать так называемый «искусственный интеллект» (artificial intelligence, AI), не соображая, что такое интеллект, вообще, и выдавая желаемое за действительное. Их желание глупое и недостижимое.
         Но, может быть, на самом деле, у них совсем другое желание, - держать людей, которые уже отвыкли думать, а тем более развивать и совершенствовать свои мысли, за «баранов» и втюхивать им «ученую туфту», вроде того, что «английские ученые открыли» или «американские/китайские техники изобрели». И вы такой чепухе верите? Мне стыдно за вас. Только в таком случае – в случае манипуляции общественным мнением - технократы не глупцы, но и не умные люди с интеллектом, раз занимаются обманом населения. Но такого рода хитрость, как манипуляция общественным мнением, опасна только для мнения, а не для мышления. Мы же с вами не мним, а мыслим. Поэтому эти коварные трансгуманисты не поймают нас, крепких умом людей, на свою худую удочку. Все их инновации и цифровизации с культом информации пока разбиваются как волны о наш крепкий, как гранит, интеллект. Но мы должны помнить о том, что «камень вода точит».
        Следует быть бдительными, пребывать в пробужденном состоянии сознания, в состоянии буддхи, быть буддой, которому не страшна никакая вода, пока он не спит. Навеваемый общественным мнением, организованным технократами, сон разума, интеллекта рождает чудовищ технического ничтожества, которые не страшны ясному и чистому уму. Но такой сон разума губителен для людей со мнением, насыщенным информацией, а не с мыслью. Он, как вода, разъедает камень, превращает мозг мнительных людей в аморфную кашу в их котелке (голове)». 
        Под впечатлением сказанного на первой лекции я и на второй лекции, уже посвященной не проблеме искусственного интеллекта в рамках философии техники, но проблеме познания, завел речь об интеллекте, обращенную к студентам младшего курса. Однако сообразуя свою мысль с уровнем их малой подготовки к умственным построениям, сконцентрировал внимание на базовых, а не инструментальных понятиях эпистемологии. Мне по необходимости следовало задаться вопросом о том, какую роль в познании истины играет наше незнание этой самой искомой истины.
        - Знаете, уважаемые господа-товарищи студенты, из чего выводится наше знание? _ задал я первоначальный вопрос и пригласил первую попавшую на мои глаза смазливую студентку ответить на него.
        Я подумал, что на первое время она будет музой лекции, вдохновляющей меня на полет мысли.
        Она встала как вкопанная и откровенно посмотрела с неприязнью на меня. Ее взгляд красноречиво говорил сам за себя: «Ну, ч; тебе надо»?
        Я машинально ответил: «Мне ничего не надо, кроме шоколада». В ответ студенты, сидевшие рядом с виновницей моей оговорки, робко засмеялись, разделяя мою реакцию. Мне ничего не оставалось сделать, чтобы растопить лед ее холодного отношения – мороз по коже - к моей персоне, как спросить у нее имя.
        - Инга, - коротко ответила недотрога так дерзко, что мне показалось, что она сказала: «Вот достал»! 
        Потом она подумала про себя о том, что нет никакой необходимости наживать врага в лице своего преподавателя (эта перемена в настроении недвусмысленно отразилась на ее лице и я представил соответствующую озвучку в смене настроения в виде мыльного пузыря из ее рта, как это рисуют в комиксах, в котором плавали такие слова: «что обо мне сказала бы моя мама?!») и поэтому несколько смягчилась, дав задний ход, и уже прохладно ответила: «Мне нравится не горячий шоколад, а холодное мороженое».
        - Да-да, - сказал я, как если бы задумался, добавив, - имя вполне отвечает вашему колючему нраву «прекрасной дамы с каменным сердцем», так популярной среди аквитанских трубадуров.
        Она, было, вспыхнула от возмущения, но мигом благоразумно остыла в целях собственной безопасности.
       - Я не дама, а девушка, - отрезала как обрезала она крайнюю плоть моего внимания.
        - Вполне верю, - уверил ее я. – Из чего же, из чего же сделаны наши знания?
        - Из предположений, догадок и предрассудков.
        - Вы, Инга, вроде Анны Ахматовой, открываете нам тайну творчества вот так: «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда».
        - Вот именно.
        - Хорошо. Можно ли наши догадки принять за возмещение недостатка знания?
        - Все можно, если осторожно делать.
        - Все согласны с такой прагматической точкой зрения на наше незнание и его разрешение?
        - Знаете, Александр Сергеевич, люди говорят, что «стыдно, у кого видно», - напомнил мне прописную истину бритоголовый кавалер Инги.
        - Спасибо за напоминание. Кстати, вы знаете, что напоминание или припоминание есть, по Платону, этому «князю философии», знание. Мы же пока говорим о незнании.
        - Связанному со знанием, - возразил он мне.
        - Но что это за связь между знанием и незнанием?
        - Эта связь называется познанием, - уведомил меня бритоголовый Знайка как Незнайку.
        - Вот когда станете учителями, тогда узнаете зачем учитель играет роль Незнайки. К слову, вы помните детского писателя Волкова и его героев: Незнайку и Знайку?
        - Нет, мы не читали и не читаем детские книжки, - отговорился за всех бритоголовый телохранитель Инги.   
        - Вы как будто хвалитесь своим невежеством, - заметил я. - Зачем тогда вы пришли учиться?
        - За дипломом.
        - Все из присутствующих испытывают такое любопытное влечение к бумажкам?
        - Димон, конечно, загнул, но что такое человек без бумажки? – стал оправдывать наглость своего соседа коренастый парень.
        - Знаний нет, но вы держитесь! Да, кстати, по поводу знаний. Выходит, занимаясь познанием, мы идем по знанию незнанием или по незнанию знанием.
        - Если верен последний вариант, то мы занимаемся не познанием, а по-не-знанием, - остроумно пояснил долговязый первокурсник с последнего ряда.
        - Значит по не знание предшествует познанию? 
        - Вот такой белибердой, бессмысленной игрой в слова мы будем заниматься в этом месте? Мне жалко моего драгоценного времени. Почему вы не читаете нам лекцию, которую напечатали в учебнике? – спросил студент, одетый в техническую робу с множеством карманов a la Анатолий Вассерман.      
        - Потому что лекцию напечатали, и вы самостоятельно можете ее прочитать, если умеете читать книжки, если не считаете, как ваш сокурсник Дмитрий, что чтение является бесполезно потраченным временем. Здесь же мы размышляем вслух, а не занимаемся выразительным чтением, что вы делали на уроках в начальной и средней школе.
        - И эту болтовню вы называете размышлением? – спросил эрудит, подняв ставку спора.
        - Это в вас, всех говорящих, говорит средняя школа, которой нет места в высшей школе. Здесь отучаются от зубрежки рождением в мысли. Конечно, первые опыты такого рождения носят пробный характер и не так выразительны, как школьные натаскивания на тесты. Но тут вам придется, хотите вы или не хотите, работать своей головой с самого начала. Начнем с самого начала. Каким образом появляется знание? Из знания. Но во то знание, из которого появилось новое знание, появилось из чего? Из самого себя, что ли? Но если так было дело, то оно и не появлялось, а было всегда? Как что? Как то, что нельзя не знать, как интуиция? Ии оно появилось из незнания? И того незнания, которое узнало себя и стало знанием? Вероятнее, как раз второй вариант: знание появляется из незнания, которое узнает себя как незнание и тогда превращается в знание, обращается в него. Не это ли открытие происхождения знания из незнания объясняет нам суть загадочного, таинственного высказывания Сократа о том, что он «знает, что ничего не знает, а другие не знают и этого»?
        О каком же превращение здесь идет речь? О том превращении, которое происходит с человеком, занимающимся философией. В связи с этим я вспомнил поэтическое определение философии, которое дал гениальный итальянский поэт Данте Алигьери. В своем философском труде «Пир», написанном в подражание диалогу Платона «Симпозион» (или Симпозиум), Данте пишет: «Философия есть любовное (стремительное) применение (употребление) мудрости». Как я понимаю его. И как понимаю? Я понимаю это высказывание в том смысле, что философия есть любовь к осмысленной мысли. Заниматься философией, философствовать можно только из любви к мысли. Иначе ничего не получится. Мудрость есть не всезнание, а осмысленное мышление, осмысленная мысль. Философ – это не умный человек, а такой человек, который любит мыслить. Эта любовь помогает ему стать и быть разумным, знать меру. Без нее он является неразумным. Нет любви к мысли, нет и мудрости, нет разумности.
        О какой любви здесь идет речь? О любви к богу, к идее, к идеальному и совершенному, к гармонии. Ты возбуждаешься, вдохновляешься, напрягаешь свои извилины и расслабляешься, достигаешь равновесия, пропорции, меры, гармонии, становишься мудрым, разумным, блаженным, счастливым. Каким образом? Любовным, в любви. Любовь превращает незнание в узнавание, в знание как понимание. Поэтому один школьник, Генка Шестопал на уроке литературы написал в сочинении, которое задал ученикам учитель литературы в художественном фильме режиссера Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника», снятого еще в шестидесятые годы прошлого столетия, пишет, что «счастье – это когда тебя понимают», а понимают, когда любят.
        Это определение счастья он записал, украдкой смотря на школьницу Риту Черкасову, которую полюбил. Она же любила не его, а своего более импозантного, представительного соседа Костю Батищева, который был выше ее. Наш же несчастный герой, писавший о счастье как понимании, был ниже ее ростом. Вот что такое школьная любовь! Она еще не доросла до настоящего чувства, которое знает, что загадка любви скрывается в равенстве, в равновесии противоположных начал. Об этом, сама того не понимая, говорит любимая девушка застенчивому парню, замечая, что он ниже ее, намекая на то, что они не пара. Вот такой получился любовный треугольник с заостренным несчастным углом. Не таким должен быть правильный, равносторонний треугольник счастливой любви.
        - На что вы, Александр Сергеевич, намекаете студентам, как преподаватель? На адюльтер, на любовь втроем, m;nage ; trois? – лукаво спросила меня староста группы Нина Старостина.
        - Я имею в виду не то, что вы подумали, а философскую троицу добра, истины и красоты. Вы можете взять богословскую троицу веры, надежды и любви под сенью, эгидой мудрости. Мы любим то, во что верим и на что надеемся. Я верю в мудрость и на нее надеюсь. Вера – это добро, надежда – красота, а любовь – истина. Надеяться можно только на то что видно. Видна умом истина. Ум видит в красоте истину. Истина видная. Она видится на расстоянии. Когда ты видишь с точки зрения вечности, которая является философской точкой зрения, истину, ы творишь доброе дело. В этом случае делай хорошо, добро, добротно или вовсе не делай. Такое дело верное. В этом вера является истиной, истинной верой и верой в истину.
        Суть дела заключается не в том, чтобы любить одну или одного, а в том, чтобы любить другого или других, как самого себя. Если тебя много, больше, чем одного, люби многих. Но бога как любовь люби больше других и самого себя. Как ты можешь любить себя и других, не любя любовь? Как понимать заповедь любви бога больше, чем себя? Как любовь любви. Кто любит многих, тот уже любит не близкого, а саму любовь.  Для него становится не важным, кого именно он любит. Для него важно, что он любит. Этим что является любовь. И что он любит? Любовь, он любит любить. Это философская любовь, любовь как саморефлексия, спекуляция, спекулятивная любовь. Такая самовлюбленность любви есть чистый феномен любви, явление самого явления, явление любви как чуда, идея любви.
        Ваша же любовь втроем, на которую вы намекаете, есть занятие любовью женщины с двумя мужчинами (МЖМ) или мужчины с двумя женщинами (ЖМЖ). Для вас такая любовь радость, а для них огорчение. И они обязательно заставят вас им сострадать, самой страдать. Я уже не говорю о современной любви трех и более мужчин-геев или женщин-лесбиянок и прочих причудливых сочетаниях. Я веду речь о философской любви к идее, которую люди по недомыслию принимают за любовь геев, обвиняя «князя философии» Патона в педерастии. Не обязательно искать во всем теневую сторону, «наводить тень на плетень».
        Является ли педерастия тенью философии?  Это не философский, а психиатрический вопрос. За ответом на него обращайтесь к психиатру. Это рекомендовал делать Сократ у Платона, когда говорил, что к постели больного зовут не философа, который будет философствовать о том, что такое болезнь и как следует лечить ее, а врача, который будет лечить больного.  Если философ – педераст, то у него больной не ум, а душа, которую следует лечить, вправить вывих, повторю, не ума, а души, чтобы он, естественно, любил ровню себе в лице противоположного пола. Здесь не следует путать вывих ума, который является философским действием, размышлением (медитацией) с вывихом души. Вправить мозги – это вернуться из мира идей в мир вещей. Другое дело вывих души. Вывих души - это подмена души как явления бога собой, когда мы путаем себя как подобие с образом бога. Такая подмена, симуляция бога как дурной результат превращенной имитации является извращением, которое ведет к указанным чудовищным, безобразным последствиям.
        Мы уже перешли границу между эрой сатаны и эрой антихриста. Для того, чтобы понять, что случилось, давайте обратимся к обучающей метафоре. Еще несколько десятилетий тому назад я понял, что имею отношение к традиции, в которой не только предки учат детей, но и дети учат предков. Это традиция эквивалентного обмена.
        Однажды я случайно наткнулся на студенческие вирши, вырезанные на учебном столе и сразу понял смысл народной поговорки: "Что вырежешь пером, ножом, то не вырубишь топором".  На парте была вырезана студенческая "злая мудрость" следующего содержания (естественно, я купирую в передаче неприличные слова, как педагог): «Есть тёти как тёти. Есть дяди как дяди. Есть бл*ди как бл*ди. Но в жизни бывает порой по-другому. Есть дяди как тети. Есть тети как дяди. Есть бл*ди как люди, и люди как бл*ди». Эти стихи приписываются поэту революции Владимиру Маяковскому. Они открыли мне глаза не на гендерный полиморфизм, а на феномен бл*дства, на его роль в жизни человеческого рода.
        О чем говорит эта запись? О том, что советское время было временем идейного блуда, когда советские люди блудили из идейных соображений. Это была эпоха сатаны, то есть, эпоха имитации материального. Она сменила предыдущую эпоху дьявола, эпоху имитации идеального. Переходом от идейного блуда к симуляции блуда был период всеобщей продажности или проституированности, блуда из денежных соображений.
        Если прежде в эпоху идейного блуда наука знала, чтобы понимать, а философия понимала, чтобы знать, тогда как еще раньше, при феодализме и рабовладении, наука (богословие) верила, чтобы понимать, а философия как служанка богословия понимала, чтобы верить, то теперь наука информирует человека, чтобы его оптимально использовать, а философия симулирует информацию как симуляцию. Разумеется, антихрист догадывается о сугубой (двойной) философской симуляции. Но он допускает ее, чтобы те философы, которые еще не сдохли, не испустили дух, тратили свои силы не на творение мысли и в мысли, а на симуляцию симуляции мысли. В таком случае у них не остается времени и сил на саму мысль. Это я особенно чувствую на своем рабочем месте, на котором мне следует, как говорил и писал Мишель Фуко, не поддаваться тотальному угнетению микровласти, которая выступает из все пор общественной ткани (плоти).
         Если каждый из нас должен сопротивляться навязчивому воздействию информационного шума, заглушающего голос разума, чтобы быть самим собой, самосознающим субъектом, то как нам быть, как поступить с идеей в качестве существа мысли? Казалось бы, именно идея подталкивает нас к мысли, навязывается нам в со-авторы. Но это ложно впечатление. В одержимости идеями виноваты не идеи а сами идейные люди, которые, вдохновленные идеями, чрезмерно, сверх меры увлекаются ими, нанося себе непоправимый вред. Теряя равновесие, чувство реальности, они выходят из себя, нарушают гармонию с миром, с людьми и с самими собой. Следует, напротив, войти в себя, отвлечься о мирской суеты и встретиться внутри себя с душой.
        Нужно как следует освоить внутреннее пространство, почувствовать присутствие бога в себе. Он скажет свое веское, значимое слово, когда вы пожелаете совершить какую-нибудь глупость. Слово бога, его логос (логия) и есть внутренний голос. Это со-весть, весть бога, его заповедь, предупреждающая человека не совершать грех. Но для того, чтобы услышать глас совести как глас бога, следует еще научиться душевному разговору, беседе с самим собой. Тот ли это голос – голос души как образа бога в человеке, который существует в человеке в качестве меры, идеала, на который следует ему походить в жизни с людьми. Или может быть это голос лукавого, которого ты запустил на свою территорию вместе с совершенным грехом?
       В таком случае следует немедленно выгнать его из себя. Это упражнение есть экзерсис, изгнание беса из себя. Это спасительное упражнение вряд ли можно самостоятельно сделать. Самостоятельность следовало проявлять прежде инвазии, вторжения чужого вовнутрь. Теперь же, когда зверь, бес, демон внутри тебя, и ты стал бесноватым, незамедлительно требуется обратиться к специалисту по голосам в голове – к психиатру - или к экзорцисту, как специалисту по демонам, способному изгнать беса из тебя. Идти к психологу, а потом к психотерапевту за помощью по мере ангажирования, вовлечения в соблазн следовало намного раньше, когда появились вторичные симптомы желания совершить грех. С первыми симптомами непристойных желаний человек в душе еще способен справиться. Но есть риск загнать душевное расстройство вовнутрь себя, подавить его, смазав симптомы, его проявления. Самолечение души может помешать специалисту помочь тебе. Философия может стать помощницей в духовном расстройстве, в болезни ума, (в потери смысла жизни и тому подобном), но никак не в болезни души. Под душевным расстройством или заболеванием обычно понимают те телесные недуги, которые негативно отражаются на нормальных, тривиальных состояниях сознания среднестатистических обывателей, особей социальной биомассы. Если ты такой, то тебя, для этого есть большая вероятность, специалисты снова вернут в строй, оцифруют, запустят в оборот общественного конвейера под присвоенным тебе номером (кодоном), то есть, закодируют быть симуляцией человека.
        На самом деле быть человеком доступно не каждой особи общественной массы. Право быть человеком абстрактно дано, но у такой особи нет конкретной возможности осуществить, актуализировать такое деяние. Для само-актуализации требуется максимум сил ума, ибо одной воли быть человеком и чувства сознания реальности как необходимых слагаемых очеловечивания общественного существа   недостаточно. Этот максимум сил ума есть только минимум возможности постоянно быть человеком. Абстрактная возможность быть человеком дается человеку от рождения. Поэтому он может случайно стать на короткое время человеком при должном воспитании чувства и испытания воли, которые задаются нормами процесса социализации, то есть, обобществления особи человеческой биомассы. Но нет никакой гарантии, что ты поймешь, что значит быть человеком. Для этого следует иметь малую толику ума, которая может оказаться чрезмерно большой и сложной для твоей ординарной натуры («сила есть –ума не надо»). К сожалению, и в обратном случае – в случае должного ума – мы имеем, как правило, тонкую душевную организацию и субтильную телесность, которые не позволят их обладателю выжить в общественной массе, а тем более реализовать проект (идею) собственного полного очеловечивания («ум не достаток, а недостаток, если нет силы»).
        К слову сказать, дополняет силу воли не ум, а хитрость, ибо силе ума не ужиться с силой воли как со своим конкурентом. Сильный ум сочетается, как правило, со слабой волей. Конечно, ум может пойти на хитрость ради выживания, но таким образом он обесценит себя, совершит подмену себя глупостью. Хитрость для ума является глупостью в той мере, в какой хитрость для глупости является умом. Ум усиливается творчеством, но ослабляется имитацией (глупостью) и тем более симуляцией (хитростью). Умный становится глупым посредством хитрости, ибо, обманывая другого, он сам обманывает себя.
        Для чего в таком случае нужен ум? Он нужен для того, чтобы понять самого себя, то есть, стать человеком. Ну, хорошо, ты стал человеком, и что? То, что в этом случае, только в этом случае, ты способен к встрече с богом, к общению с ним. И не обязательно, что твой век в обществе будет не долог, ибо в следующий миг тебя может смять и растоптать масса людей, которая и не заметит того, что попало ей под ноги. Но ты уже находишься в вечности, ибо беседа с богом в душе на уме не имеет длительности в единицах мирского измерения. Она неделимая и вечная.               
        Вот я думаю про себя: жил я жил и чего добился? Любви к мысли. Что еще? Больше ничего. И это все? Все, а что еще? Мне нужно? Нет. Этого мира и того, что в нем вместе с вами мне не надо. Я не нашел в нем то, что искал. Другого мне не нужно. Что же я искал? То, чего нет в этом мире. Что же это? Это идея, идеальное. Ну, разумеется, его нет в нем. Так где оно есть? Я знаю точно, что оно есть в моей голове, в осознании меня. То, что есть в моей голове, - это условность в том смысле, что я чувствую мысль мозгом, но думаю умом, а не головой.
        Мне трудно передать мысль словами, потому что слово иной природы, чем мысль. В этом материальном мире вещей и слов нет места мысли, нежели в слове, а слово висит на языке, как топор, дамоклов меч на волоске.  Мысль трудно уловить словом. За что ее можно уцепить, если она не имеет, как слово, частей, вроде корня, приставки с предлогом и суффикса с окончанием? За смысл в слове? Наверное, понимая смысл слова, мы мыслим. Мысль случается во времени, и она является там, где есть мыслитель. Она является мыслителю. В мыслителе она локализуется, находит свое время и место. Но мыслитель, мысля, пребывая в мысли, преодолевает ограниченность место и временем, так как уподобляется мысли, которая внутри себя, в себе не имеет ни места, ни времени в том смысле что есть везде и всегда.
        В мысли, мысленно человек путешествует во времени, мгновенно переносясь из одной точки пространства в другую со сверхсветовой скоростью, нарушая все мыслимые и немыслимые законы физической реальности. Для него не действует закон необратимости времени; время может идти для него вспять не из прошлого в будущее, а из будущего в прошлое. Оно может останавливаться или, напротив, скакать с места на место, колебаться, ускоряться и замедляться, сворачиваться и разворачиваться, прерываться и длиться «бесконечно долго». В этом качестве время само становится субъектом. Оно превращается в человека, субъективируется, а человек превращается в время. Одно дело, быть вовремя, другое дело, быть временем, длиться. Ускорение в пространстве, сокращает время перехода из одной точки пространства в другую точку.
        Но если ускорение превышает скорость света и стремится к бесконечности, то все точки в направлении движения сжимаются в одну точку, то есть, время останавливается. Прекращается движение от прошлого к будущему. Когда же начинается попятное движение от будущего к прошлому? Когда время взрывается и выпадает в осадок. Таким образом оно опустошается. Так черная дыра времени за горизонтом события превращается в белую дыру времени. Время останавливается, когда закругляется и бегает по кругу в одну сторону. Изменение вектора движения в обратную сторону по тому же кругу возможно в силу переключения внимания субъекта времени на время субъекта. Но сама остановка времени нейтрализует движение по кругу в обратных друг другу направлениях. Симметрия во времени нарушается при эксплозии времени. Лента времени, свернутая в одну точку, распрямляется и развертывается во всю бесконечную длину точек или моментов времени, удаляющихся друг от друга по всему объему взрыва до предела, на котором расстояние между ними становится бесконечным. В таком рассеянном виде время прекращает свое существование, ибо теряется связь между ее состояниями. То есть, бег времени вспять заканчивается забвением, потерей времени.
        Забвение чревато потерей смысла, его рассеиванием в словах. Смысл стягивает слова в текст, расставляет их по своим местам. Так действует логос или разум грамматики. Хаос в тексте наступает, когда нарушается заведенный смыслом порядок расположения слов относительно друг друга. Когда же нарушается порядок? Когда смысл разжимается в словах и его трудно локализировать на том или другом слове. Следовательно, смысл есть концентрированное выражение слова, точнее, это выделение одного слова из всех других слов текста или речи, ударение, сделанное, поставленное мыслью на нем. Собирая вокруг одного слова все другие слова, смысл делает его общим словом, общим местом, топосом себя. Так слово становится парадигмой, идеей текста. То есть, идея является мыслью, ткущей текст слово за слово, находясь сама за словом, «за кадром» текста или речи.
        Агентом идеи в тексте становится то из его слов, которое является наиболее осмысленным. Оно и является текстовой парадигмой. Текст засевается смыслом и дает всходы смысла, его приращения в словах в многократном употреблении и толковании читателями. Читатель привыкает к определенного рода текстам со своей стилистикой словесного и ментального (мысленного) творчества. Перевод смысла с одного текста на другой не может быть полностью, целиком определенным. Один и тот же смысл может быть различным образом распределенным по словам в разных текстах. Но мало того, что его можно не узнать, ибо он находится в другом месте текста как словесной парадигме, мысль, его узнающая, может быть иной по степени явленности идеи.
        Взять книгу одного мыслителя и книгу другого. Допустим, они пишут об одном и том же, например, понятии или персонаже. Возьмем принца Гамлета. Читатели переписывают трагедию Шекспира таким образом, чтобы понять идею автора. Эта идея воплощается автором так, чтобы максимально быть выраженной словами трагедии. Сутью трагедии является смысл как выраженное слов, выражений Гамлета и связанных с ним персонажей. Эти выражения эмоций героев имеют собственное значение как выражаемое. Но главное не они, а смысл трагедии, подложенный и предложенный под соусом указанных значений. Этот смысл трагедии Гамлета как ответ на вопрос, каким ему быть принцем: мертвым (не быть) или в изгнании (быть), мыслится читателем – апологетом или критиком -  согласно его точке умозрения (интенции).
        Стратегия демонстрации читательской интенции может быть разнообразной по образу (форме) или стилю мысли и изложения, вплоть до невозможности перевода с одного образа на другой без потери самого смысла. Почему? Потому что в таком случае мы имеем дело уже не с одним автором, а, минимум, с тремя. Тогда Шекспир может стать не точкой схождения авторских интенций, а, напротив, демаркационной линией их, например, апологета и критика, расхождения.
        Каким образом гамлетовский вопрос можно переформулировать в философский вопрос? Естественно, человеческим образом: «Быть или не быть человеком»? И здесь пригодится Ницше со своей метафорой человека как моста между бестией и сверхчеловеком. Человек может стать человеком, если и только если преодолеет себя. Преодолевая себя, он поймет, что значит быть человеком и сразу, в тот же момент станет сверхчеловеком. Только понять, что значит быть человеком, можно лишь при условии существования самого себя в качестве человека в полном смысле этого слова, что никому не дано из людей, ибо человек есть бытие-возможность, которая никогда не станет бытием-реальностью.
        - Неужели вы, как умный человек, как философ, можете отказать людям быть мудрецами и святыми людьми в жизни? – спросила меня в недоумении крохотная студентка, которую сокурсники звали «Дюймовочкой».
        - Если вы внимательно слушали меня, то не могли не услышать, что я не сравниваю умного человека с философом. Я сравниваю любящего человека с ним. Уточню: любящего не мысли, а любящего мыслить. Допускаю, что есть или были, что вернее, люди, которые любят верить в бога. Но поймите, дорогая моя девушка, любить думать и любить верить – это не то же самое, что уже быть мудрецом или святым человеком. Так зачем люди распускают такие слухи? Затем, чтобы уверить себя в том, что такая любовь будет взаимной. Взаимная, а не неразделенная любовь, делает человека счастливым. Многих людей правда делает несчастными людьми. К тому же на введении людей в заблуждение можно хорошо заработать и поднять себе цену в чужих и в собственных глазах. Чем обязательно пользуются специалисты в такого рода вопросах, гарантируя в идее возможность достижения искомого результата.
        Посмотрите на меня. Я отработал много лет в этом качестве. И чего я добился? Ничего. Я также стою перед вами, как и много лет назад, когда начинал свою преподавательскую деятельность, и не знаю, что сказать, чему я могу вас научить. Я ничему не могу научить вас, но вы можете научиться у меня на моем примере, как можно учиться всю жизнь. Ели вы хотите, то учитесь. Не хотите – не учитесь. В чем проблема? А проблема заключается в том, что есть ли смысл в этом учении? Как сказать! Смысл есть, если вы понимаете то, что я назвал «учением», в качестве собственно не учения, но логоса, вразумления. Русский язык удивительно не точен в этом вопросе в силу своей чрезмерной поучительности. Это язык моралистов и проповедников, словесников, но никак не мыслителей и познавателей. Чему могут учить те, кого вы называете, «учеными»? Ведь они заняты не учением и даже не изучением, а исследованием непознанного. Как этому можно научить? Они имеют дело с живым знанием, а не с мертвым. Только мертвое знание можно преподать и выучить. И вот эти несчастные преподаватели берут на себя роль Франкенштейна и входят в его образ, гальванизируя, оживляя труп знания. Это же не настоящее воскресение из мертвых, а только фокус. И вот эти фокусники и прочие маги учат вас тому, как заниматься познанием природы вещей, а я еще того невероятнее, самой сути, сущности вещей.
        Да, ну, их. Взять меня. На самом деле я учу лишь тому, как мне следует думать. Как же мне следует думать? Как я могу думать. Не должен – значит, можешь. Я не моралист, как Кант. Но можешь – следуй, исследуй мысль. Не внушай, не учи, а исследуй, следу своим путем. Все путем. Вот это испытание ума и духа. Путь, дорогу осилит идущий, путевый. Но осилит где? Разумеется, не в этом мире, а в своем сознании, в идее. Такова судьба философа. Этот мир не в сознании. В сознании есть иной мир, который еще нужно исследовать, узнать. Там, за облаками иллюзий, скрывается неведомый край идей, где вечно живут идеальные существа.
        - Но они живут в мысли, а не в материи, в веществе нашего мира! – воскликнул Дмитрий, возразив мне.
        - Естественно. Вам этого мало? Мне достаточно. Все равно, как только вы начнете ее воплощать в материале, ничего лучше мата не получите. В самом лучшем случае, вы построите утопию, от которой сами отшатнетесь, настолько она будет безобразно далека от идеала. Но вы уже будете привязаны мертвой хваткой творца к своему безобразному, чудовищному творению. И на какой ляд вы натворили такое безобразие?  Человека без образа. Таким я вижу современного человека как создателя этой уродливой цивилизации информаторов.

Глава шестая. Буква и дух мысли
        Оставшись в аудитории наедине с самим собой после конца занятия, я подумал, вспомнив телевизионную  ленту уголовной хроники преступлений маньяка, прозванного “the Green River killer” о том, что было в прошлом, то кажется не совсем реальным. Лучше сказать, что оно видится менее реальным потому, что теперь выглядят иначе, чем было тогда, в прошлом. Время отнимает у настоящего, которое стало прошлым, свежие краски реальности. Все кажется тусклым, убогим, мертвым, тем более в представлении на телеэкране устаревшей техникой сьёмки. Вот этот налет прошлого накрывает настоящее плотным темным одеялом страха и душит жертву времени, как убийца с Зеленой Реки.
        Мог ли я задушить семьдесят одну женщину, как это сделал Gary Ridgway с его собственных слов? Разумеется, нет. Я не смог бы задушить и одну женщину.
        Но и Душитель с Зеленой Реки не сразу смог. Была в его жизни женщина, которую он задушил впервые. Возможно, это была Wendy Lee Coffield. Наверное, первая жертва особенно важна в качестве двери, которая открывается в личный ад, в котором будет вечно находиться убийца. Она стала для него тем, что вызвало из ада его личную тень. Вероятно, тень, Gary Ridgway;s alter ego, уже соблазняло его выйти наружу и показать ему, на что она способна. Но ему требовалась жертва, чтобы удовлетворить свою тень.
        Есть ли у меня такого рода тень? Естественно, она есть. Она есть у каждого человека. Но я держу ее в чулане бессознательного под присмотром сознания, которое всегда находится у меня в пробужденном состоянии. Правда, это сознание не всегда бывает ровным. И тогда, когда я чувствую в себе гнев и другие страсти-мордасти, я слышу, как в душе раздаются еле слышные шорохи и торопливые шаги некто, кто останавливается у двери моего сознания и, выждав театральную паузу, чтобы нагнать на меня страху (suspense), тихонько стучит в нее, прося впустить него в мое сознание. Так вампир стучит в окно, прося разрешение у своей жертвы войти к ней в жилище. Раз это моя тень, то где-то это я? Меня совсем не устраивает такое жуткое родство. В действительности тень человека (естественно, речь идет не о физической тени человека) намного страшнее ее литературного, сказочного образа у Ханса Кристиана Андерсена. Кстати, могу ли я потерять свою уже имматериальную, а не материальную, тень, как Петер Шлемель у Адельберта фон Шамиссо?
        Живо представив себе, как я сталкиваюсь с самим собой, со своей темной стороной (темная или обратная сторона есть не только у Луны) из зазеркалья, я поймал себя на мысли, что играю. Артист ли я? Я знаю одного артиста по жизни, который был моим другом по мысли. Он уже покойник. Друг был артистом в своем роде. Именно в роде, а не в виде. Причем «в своем». Такого рода артисты есть редкие гости в нашей человеческой среде. Это гении, которые с какой-то тайной целью посещают нас, представляясь похожими на нас.
        Другое дело, актер. Этот играет роли. Артист же играет себя, представляя себя в качестве целой галереи разнообразных лиц. Он протей. Не знаю, есть ли у него одно лицо. Конечно, оно есть. Я вижу его. Но его ли оно?
        У меня вызвал неподдельную тревогу голос бессознательного. Что такое это бессознательное? Не является ли бессознательное не-Я в Я? Если брать сверхсознание как суперсознание или сверх-Я (супер-Я, super-ego), то вряд ли правы те, кто отождествляет бессознательное как подсознание или субсознание со сверхсознанием как надсознанием в качестве объемлющего сознание (Я). Ведь бессознательное есть не-Я (или Оно), а сверхсознание есть сверх-Я, то есть, инстанция большого Я, в которой сознание играет роль малого Я («я»).
        Таким образом, на манер Фихте, можно представить сознание в целом в виде Я, которое делится на я и не-Я. Сверхсознание (Я) есть сознание бога или абсолютное сознание, в котором есть относительное сознание в виде сознания человека (я) и относительное не-Я в виде бессознательного природы. Так как человек находится и в боге, и в природе, то бессознательное относительно бога, то есть не-Я, а не не-я. В результате выходит, что относительное сознание человека (я) находится в естественном или природном бессознательном (не-Я), а бессознательное вместе с сознанием находится в сверхсознательном или в абсолютном сознании бога (Я). Другими словами, вокруг сознания или «я» находится бессознательное, а над ними возвышается, пребывает, как «всевидящее око», надсознание или сверхсознание (Я).
        Погружаясь своим сознанием в бессознательное состояние в медитации (дхьяне), йог или будда додумывается или домысливается до бездумья или безмыслия, чтобы преодолеть в себе самого себя. В глубине себя он «снимает» себя с целью возвыситься до самого бога. Так на его прежнем месте появляется бог, точнее, вместо человеческого (относительного) сознания работает, заводится божественное (абсолютное) сознание, содержащее в себе сознание человека без естественного бессознательного. Для человека в боге бессознательное выпадает без остатка в природу. Остается же в боге чистое сознание человека без телесной, плотской мути. Это и есть то, что говорится: «после смерти человека что-то остается в вечности». Остается его чистое сознание как вклад в копилку, в сокровищницу сознания абсолюта.         
        Но тогда «тень человека» в качестве alter ego есть «мнимое Я», в которое обращается человеческое Я, отождествляя себя с бессознательным. Почему оно отождествляет себя с ним, потому что оно путает его с абсолютным сознанием, в котором находится бессознательное. Это бессознательное бога, которое полно демонов как семян собственного осознания. Когда эти демоны раскрываются, пробуждаются, то в осознании они становятся ангелами В скрытом виде, в неведении бога как абсолютного сознания, в забвении ангелы возвращаются в демоническое состояние. В таком случае окном в бессознательное бога является сон, который мы видим. Однако можно и намеренно войти в это бессознательное в качестве медиума, нагнетая магическими манипуляциями астральное сознание тонких энергий. Сон – это непроизвольный или спонтанный астрал, в который впадает уставший человек. Это своего рода естественное расстройство сознания, которое необходимо как творческий беспорядок, хаос для новой настройки на порядок в бодром состоянии. 
        Во снах мы видим себя демонами. И демоны являются к нам, когда спит наше сознание. Тот демон, которого мы видим, когда спит наше сознание, может завладеть нами. Демон есть олицетворение той греховной страсти, которая овладевает нашей душой. Ее близкое присутствие я ощущал, как жертва, недавно, вспоминая Душителя с Зеленой Реки. Видимо, мысленно можно индуцировать зло.
        Но также мысленно, ментально можно возвыситься в медитации до буддхического состояния и узреть атму или душу. Очистив свое сознание до невозмутимого страстями и страхами состояния атмы или атмического (стоического) сознания, можно включиться в сознание бога, стать семенем (спермой), смыслом (лектоном) дхармического сознания как хранилища мировых смыслов.
        Размышление навело меня на мысль о том, что может быть мне после смерти не придется заново проходить весь путь в качестве ростка в бессознательном женского (жизненного) лона и культурной колыбели и сразу узреть уже в реальности идеального мира свет истины, стать светоносным, разумным существом, быть истинным. В этом и заключается смысл моей нынешней жизни как предисловия к истории следующей жизни в боге. То, что ныне является в идее духом мысли, то станет в будущем буквой жизни в идеале.

Глава седьмая. Семинар по социальной философии
        Через час я вел семинар уже в другой группе. Я не читал студентам этой группы лекции, но только вел семинары, потому что предмет мне был мало знаком и не вызывал у меня никакого интереса. Это была так называемая «социальная философия», которая при советской власти называлась «историческим материализмом». Это я хорошо помню. Я оживился только тогда, когда разговор зашел о структуре идеального государства. И в самом деле, для того, чтобы лучше разобраться в природе государства, следует понять роль каждой категории граждан государства, их игру, составляющую сложную сеть человеческих взаимных отношений. Эта игра имеет смысл или понятие целого, состоящего из частей. Так аналитически раскладывается идея, свернутая в понятие. Отношения между людьми складываются итеративно согласно алгоритму их взаимодействия.
        Одни кормят всех, другие оберегают, а третьи всеми управляют, начиная с себя. Для этого первые должны быть умеренными в потреблении, чтобы уметь, быть способными поделиться кормом с другими, вторые должны быть мужественными, то есть, готовы умереть, подставив себя вместо других, а третьи мудрыми в управлении. Только при соблюдении этих классовых добродетелей государство станет справедливым, то есть, гармоничным, соразмерным собственной идее. Если кормильцы или народ имеют свою семью и имущество, то для воинов положена общность жен и собственности, а правитель не имеет ни семьи, ни имущества, чтобы заботиться об одном благе государства в целом.
        И действительно только так и может существовать государство умным, понятым, теоретическим образом в голове человека, но – увы! - не практически. Иначе получится утопия, абсурд, круглый квадрат. Чтобы это понять, нужно знать людей. Такой утопией, политической иллюзией можно обмануть многих (народ) на время, как это случилось у нас на время существования советской, коммунистической власти, но не всех и не навсегда.
        Студенты не могли не спросить меня о том, что неужели, по моему мнению, нельзя построить справедливое государство?
        - По мнению, то есть, мнимо и, тем более, в общем, то есть, абстрактно можно построить, но реально и по знанию, по сути или в сущности невозможно построить справедливое государство для всех граждан этого государства. Можно построить справедливое государство только для некоторой, привилегированной категории или класса граждан, например, для правителя и его семьи, свиты. Это будет монархия. Если формой правления аристократическая, то государство будет справедливым для аристократов, для знати, если она будет олигархической, то государство соответственно будет справедливым для олигархов, влиятельных людей, чье влияние может измеряться денежными мешками. В таком случае мы получим справедливость денежных мешков или плутократов, богатых людей.  Если же государство демократическое, то, казалось бы, оно будет справедливым для народа.
        Но здесь не следует забывать о классовой природе государства как орудия насилия господствующего класса над другими классами граждан. До сих пор с того времени, как появился социальный порядок, существует социальное неравенство между людьми. Это неравенство вызвано имущественным неравенством, причиной которого является эксплуатация человека человеком. Пока есть эта эксплуатация, пока один человек использует другого как средство удовлетворения его потребности, для того, кого используют как средство будет существовать неравенство и несправедливость в государстве. Естественно, такое эксплуататорское государство будет справедливым только для эксплуатирующего класса людей, которые, разумеется с позиции власти придержащих будут внушать ими эксплуатируемым классам или народным массам, что это государство является народным, а эксплуататоры, то есть, господа, являются слугами государства или, смешно сказать, слугами слуг. Конечно, можно «развесить уши», чтобы в них лился «яд пропаганды» о том, что государство есть нейтральный орган примирения интересов разных социальных групп. Такие сказки теперь рассказывают буржуа пролетариям о своем буржуазном государстве. В буржуазном государстве господствует класс буржуазии и поэтому в нем существует демократия и справедливость только для буржуа как крупных собственников. Средние и мелкие собственники через свою собственность становятся причастными к такого рода демократии в зависимости от того, как много у них капитала.
        Ведь сущность богатства заключается не в том, то у тебя есть деньги, - и у пролетариев есть деньги, например, на карманные расходы, чтобы добраться до работы и быть в состоянии работать, то есть, не умереть с голода, - а в том, что у тебя есть много денег и они работают на тебя в силу того, что стали самовозрастающим капиталом за счет продажи рабочей силы пролетариями.               
        - Но как же в истории уже была у нас советская демократия, при которой не было эксплуатации человека человеком и существовала справедливость для народа, - возразила мне голубоглазая шатенка Нина.
        - Не говорите чепухи. И при советской власти существовала скрытая коммунистической пропагандой или идеологией эксплуатация человека человеком в интересах господствующего класса партийной (коммунистической) номенклатуры (бюрократии). Это была управляемая демократия советского типа. Советский тип демократии есть тип подмены власти народа властью идеократии или партийной массы чиновников, вид бюрократической демократии или демократии для бюрократов.
        При господстве бюрократии или управленцев, если у тебя есть управление, то ты можешь управиться, но если у тебя нет управления, то с тобой могут справиться и управиться те, у кого есть управление, есть должность. Эта должность есть место в системе властных отношений, обеспеченная капиталом, опять же основанным на эксплуатации человека человеком. Только эта собственность была не частная, а служебная, привязанная к месту во властной вертикали коммунистической партии как руководящей и направляющей силы в советах как органах управления СССР. Вот такой была и свобода, и справедливость пи советской власти. Пока есть государство, в нем будет существовать несправедливость. Но без государства между людьми будет существ0овать максимальная несправедливость.
        Поэтому, живя в нашем буржуазном государстве, вам, если вы хотите, чтобы для вас была справедливость, следует стремиться к богатству за чужой счет тех, кого вы будете вольно или невольно эксплуатировать, вроде меня, интеллектуального пролетария. То есть, вам нужно включиться в борьбу за свои корыстные интересы против своих конкурентов за капитал, обладание которым служит удовлетворению ваших разнообразных материальных потребностей. Но он не поможет вам удовлетворить потребность в духовном творчестве, которое нельзя не купить, не продать. Как сказал классик: «Не продается вдохновение, но можно рукопись продать». Вот я утешаю себя этим.

Глава восьмая. Поиск Я
        Закончив занятия в университете, я, уставший и угасший, отправился домой на покой. Там я предался размышлениям о том, кто я. Есть ли тот, кто задается вопросом о том, кто он? Если он есть, то он есть Я? Кто – это Я и это Я и есть я? Медитация, нацеленная на Я, является дорогой, ведущей к этому Я. Концентрируясь на самом себе, ты понимаешь, что сосредоточился на Я. Оно стало объектом твоего внимания (интенции). Ты уставился на самого себя. Эта установка есть первая остановка в медитации. Она является первым дном, на которое ты натыкаешься в углублении в себя, в путешествии в бездну самости (или Я). Казалось бы, бездна все же имеет дно. Этим дном является остановка в пути как прибытие к пункту назначения.
        Дно, в отличие от движения к нему, неподвижно. Это предел движения в самоуглублении и сосредоточении на самом себе как самости или Я. Этот предел медитации определятся в мысли как тожество «я есть Я». Я как субъект есть искомый объект намерения (интенции) и стремления. Но он же есть тот объект, к которому я привязан намертво, до смерти. Я обусловлен стремиться к нему всю жизнь, быть самим собой, чтобы не быть другим. Но в жизни я всегда другой, подвластный предлагаемых обстоятельствам существования с другими и с миром как местом существования. Этим вызвано необходимость желания поиска самого себя, освобождения от всего иного, чем я.
        Но, достигнув Я в сосредоточении на самом себе, пробудился ли я от сна существования и освободился ли от него? Не является ли моя привязанность к Я, как привязанность собаки к столбу, описывающей все сужающиеся круги вокруг нее, высшей степенью не-свободы? Может быть, следует идти дальше? Может быть, это не само дно моего пути? Может быть, следует освободиться от этого Я, как от иллюзия самого себя. Есть ли я это Я? Пробудился ли я на самом деле от сна уже не мира, а Я?
        Пробуждение или просветление сознания является обратной стороной освобождения. Освободившись, я начинаю осознавать? Что? Само осознание. Сосредоточившись, пребывая в медитации осознания осознания, я разрываю тождество между я и Я и становлюсь самим осознанием, самосознанием или сугубым сознанием без субъекта и объекта. Знает ли это сознание само себя? Как оно может знать себя, если не является ни «кто» (субъектом, сущностью), ни одновременно «что» (объектом, явлением)? Это чистый акт. Акт чего? Сознания? Соответствует ли ему определенное состояние сознания? Если соответствует, то не является ли оно ничто? Сознание как ничто, сознание никто и ничто – это последнее дно сознания или оно бездонно?
        Почему необходимо, должно быть пределу сознания, утыкающемуся в абсолют Я? Не есть ли это пресловутое Оно? И не является ли бессознательное богом сознания? Знает ли бессознательное себя? Оно единое или иное единому? Погрузившись на дно бессознательного способен ли вернуться снова в свое обычное состояние сознания «я» как маркер, индикатор, камертон, критерий чувства реальности, существования в мире? Или навсегда останусь связанным бессознательным? Так достиг ли я освобождения, меняя состояния сознания? Все равно я нахожусь в сознании, даже пребывая вне его, без сознания.
        Но может быть следует идти, углубляться не в подсознание, теряя себя как «я», а возвышаться в надсознание, сверхсознание? Но обрету ли я там сознание этого сверхсознания, если оно находится сверху сознания «я»? Мне не дано как «я» сознание сверхсознания. Но дано сознание «я» и задано его усовершенствование.до Я. Есть ли это Я сознание сверхсознания как подъем самого себя из глубин бессознательного, минуя срединный уровень «я»? Если есть, то это лишь другое состояние сознания того же самого «я» или сам я. Или нет? Откуда мне это знать, если я есть до сих пор «я»?  Есть ли это «я» лишь оборот речи, слово, за которое я цепляюсь, концентрируюсь, чтобы освободиться от собственной привязанности, еще крепче усиливая его хватку?
        Конечно, все можно для ясности упростить, в том числе и то, что имеется в виду при употребление личного местоимения единственного числа. Имеется в виду место в языке пользователя, говорящего от своего собственного лица. Следовательно, «я» есть буквальное обозначение словом лица, изъявляющего или презентирующего самого себя. Это подлежащее, или, точнее, субъект так называемого «перфомативного высказывания». Само представление Я, как «моего», говорит о том, что это Я присваивается говорящим лицом от своего лица. Это лицо считает себя причастным тому, что обозначается общим именем «я», ибо в русском языке все его пользователи, как правило, говорят от себя, как от «я». В языке как средстве общения в обществе, представляющем среду общения, человек находит себя лично в качестве «я». Он есть «я» в общении. Соответственно, говоря о себе лично, человек осознает себя в виде «я». Использование этого местоимение есть языковое указание на самого себя. Есть ли в нем уже то, что обозначается таким местоимением помимо него самого? Есть, если имеется в виду сущность, которая скрывается в глубине сознания и является лицом, употребляющим местоимение «я» в отношение самого (лично) себя. Тогда «я» есть языковое обозначение лица в качестве явления Я.
        Но, может быть, такая сущность и есть само явление лица, говорящего от своего имени? В этом случае оно есть не просто явление скрытой, сокровенной (складной) сущности, а сама эта пресловутая, искомая сущность как явление самого явления или феномен Я. Но сам то я изменчив во времени и в предлагаемых этим временем обстоятельствах. Между тем то, что называется Я имеет характер константы. Это то, что во мне не изменяется при всех моих изменениях. Так что это? Образ духа в качестве души, образ бога, образец, подобием или копией которого являюсь я? Я спрашиваю о Я как парадигме таких, как я.
        В этом философском смысле, в смысле вопроса: «Имеет ли смысл иметь в виду Я в качестве парадигмы, образца того, как следует бытья?», не столько во мне находится Я, сколько я нахожусь в Я. К нему я прихожу, на него выхожу, как на свет в конце туннеля поисков, когда ищу его в себе. То, что находится внутри тебя, выводит тебя наружу. Так инзистенция становится экзистенцией. Я это излучатель, а я – рефлектор, отражатель мыслью света знания самого себя, самопознания. Посредством меня и многих других, таких же, как я, Я возвращается к самому себе и осознает себя сверхсознанием. В своем истоке оно бессознательно, но в итоге преодолевает само себя без сознания, осознает нами, множеством я, что оно есть Я, как целое, состоящее из частей-я. Оно есть, пока есть множество я одновременно во всех временах как их связь через века в вечности. Я есть развернутая для себя непрерывность перерывов, остановок на изменчивых и отличных друг от друга я в движении по прямой, закругленной, свернутой на себя и в себя.
        Здесь нет никакой хитрости разума, но есть истина откровения первоединого Я во множестве я. Это не просто спекуляция насчет «я», спекулятивное появление Я из «я». Это обнаружение Я в я, в себе, выводящем из себя. Оно выводит меня из себя. Без него мне невозможно выйти из себя в мир других, иных я, выйти и найти общий язык с ними, понять их.
        Понять их – это понять себя, понять себя – это понять иные я. Понять себя – это понять иные я в Я, понять иное, не-единое в одном, едином, не-ином. Так иное есть в не-ином? Да, этим не-иным является Я. Оно иное в я, как Я, но оно то же, не-иное Я в ином я. Или оно иное в ином я? Да, оно иное для иного я, когда это я в себе, а не для себя во мне. Во мне иное я есть мое иное для меня. Когда иное я во мне в качестве его образа, этот образ иного я для себя есть для меня. То есть, он есть «для себя» только через «для меня». Образ иного я во мне есть, как если бы, для него, а на самом деле уже для меня.
        Но его суть, сущность скрывается не только в нем, но и во мне. В этом смысле Я есть иное иному я. Я есть трансценденция для меня, но я есть имманенция для Я. Я трансцендирую, перешагиваю через себя, «снимаю» себя в движении к Я и только в нем нахожу себя, потерянного во времени, в сансаре. Я есть я в нирване, в блаженстве воскресения. Это воскресение нельзя выговорить. Оно безмолвно, есть Я исихии, медитации. Медитативное Я в данном прагматическом смысле методологично. Но его можно иметь в виду уже не в качестве пути, а в качестве остановки, в ставшем виде я. Я стало я, мною в момент времени медитации. Я нахожусь в состоянии сознания Я, но не пребываю в нем вечно. В следующий момент времени, у меня будет уже другое состояние сознания, занятое иным. Это Я находится во мне для меня и ждет, когда я осознаю его. Когда же я буду в нем вечно? Никогда для меня. Но для него я уже есть вечно.
        И тут я вспомнил Гамлета, его метания между быть и не быть. Кем быть прямым или кривым? Кривой может спастись, а прямой обязательно погибнет. Гамлет выбирает быть горбатым, кривым умом, изворотливым, симулянтом безумия. Это наш, современный персонаж. Герой нашего времени.  Пришло время кривоумных приспособленцев. Но их век недолог, ибо распадается связь времен в прогнившем человеческом королевстве. Люди отчуждаются не только друг от друга, но и от самих себя. Они находятся вне себя, как в сказке о потерянном времени. Но не может не наступить время быть в себе на уме. Да, Гамлет пробудет быть в себе на уме. Но он уже не в себе, а себе на уме. «В» есть та йота, которая все меняет.
        В век безумия следует быть не безумным, не выходить из себя и не демонстрировать намеренно свое нарочитое безумие, а уйти в себя, стать таким аутистом, не реагирующим на провокации, на которые поддался, соблазнился Гамлет. Если бы он стал посторонним, то спасся. Но это был бы уже не Гамлет, а некто лучший Гамлета, способный быть в себе для себя, а не для мести. Гамлет повелся на иллюзию, поставил себя на кон и проигрался, потерял себя в качестве воли к власти. Такая воля уничтожает человека (я) в себе, в человеке. Яркий пример этому Ницше. Это тот Гамлет, который в самом деле сошел с ума от своей воли к власти. Его пример другим себялюбцам наука. Себя не следует любить больше, чем себя.
        Что делать в условиях, когда многим пользователям средств массовой коммуникации уже влезли в голову с помощью информации и из самого сознания управляют ими? Оставаться в медитации, размышлять, ибо только мысль может помочь заблокировать доступ цифровым агентам информационного влияния к собственному сознанию. В обществе информации одна самостоятельная мысль становится носителем личной свободы человека. Мысль – это последний бастион противостояния тотальной власти антихриста как патрона симуляции. Информация информации рознь. Одно дело, информация как мера частоты выбора искомого для смысла содержания из массива данных. И совсем другое дело, бездумное потребления массы данных в ожидании того, что само собой отсеется под прессом внушения иррациональная шелуха (фейки) от рационального зерна знания.

Глава девятая. Утопия.
        На следующий день я опять пошел на работу. Была пятница, последний день перед выходными. Я люблю выходные, как все рабочие люди, трудящиеся. В моем случае речь идет об интеллектуальном пролетарии, которому терять нечего, кроме своей заработной платы. Выходные нравятся мне тем, что я могу предаваться домашнему уединению. В рабочие дни я нахожусь в общественном месте и общаюсь с публикой. Конечно, заниматься философской беседой со студенческой публикой хорошо, но лучше медитировать, предаваться размышлениям, беседовать наедине со своей душой.
       Еще толком не дойдя до работы, я уже погрузился в свои мысли и прошел мимо учебного корпуса. Опомнился я уже в парке, машинально присев на пустую лавочку. Грело солнышко, было светло и ясно. Начинался живописный октябрь. В это время в Европе стояло бабье лето. Пришло оно и к нам. О чем же я думал? Все о том же. О человеческих грехах. Один из них упование на утопию, идеализация, обратной стороной которой является материализация. Утописты сильны своей верой в светлое будущее. Но эта вера имеет весьма отдаленное отношение к самой идее будущего. Среди утопистов нет мыслителей. Есть одни идеологи. У меня идиосинкразия на утопию. Это дьявольское изобретение, которое чревато сатанинской материализацией. В утопии нет идеального, трансцендентного измерения. Но в ней есть стилизация, имитация идеи. Можно принять за идею ее копию? Что есть копия? Представление, репрезентация оригинала, образца, парадигмы. «Утопией» называют нечто, чему нет места в мире. Это объект без места. Ему нет места в материи. Чему нет места в материи? Казалось бы, идее. Но идея является мыслью сознанию мыслящего. Если мыслящий принимает свою мысль за идею, то он в своем представлении идеи, в мысли как если бы владеет ею. В результате идея, которая существует независимо от сознания и воли мыслящего, познающего, становится как мысль субъективно зависящей, зависящей от мыслящего. Поэтому он может использовать ее в собственных эгоистических интересах, например, для самоутверждения в мире. Это уже не идея как сущность мысли, а проявление в сознании идеи в качестве идиллии как инобытия идеи в сознании мыслящего.
        Мыслящий человек телесно существует в мире. Он думает о своем существовании таким образом, что не только это существование влияет на то, о чем, что и как он думает, но и сам образ его мысли влияет на образ жизни, способ, метод существования. Образ (идея) мысли становится понятием, которым он понимает, как существует. Его тяготит бытие, которое расходится с идиллией, существующей у него в сознании. И он прилагает свои силы к воплощению идиллии в самой жизни, в мире. Это воплощение, на его взгляд, является переносом идеи в мир. Теперь якобы она есть не только в его сознании в качестве мысли, но и в мире в качестве смысла произведения. Первоначальным воплощением идеи в мире является слово. С помощью слова идея внушается другим людям и утверждается в их сознании. За счет идейного утверждения в их сознании мыслящий само-утверждается в качестве идеолога, который думает сам за других людей. Идеология – это подмена общего или, тем более, всеобщего своим, целого частью (pars pro toto).
        Таким образом, превращенная форма идеи, как идиллия, начинает господствовать над сознанием не только идеолога-утописта, но и зависящих от его ложного сознания доверчивых людей. Идиллия как утопия, овладевая умами массы людей, превращается в материальную силу их существования. Она меняет их образ, способ существования. Разумеется, образ жизни утопистов не становится лучше в реальности, но он становится таким в неверном свете ложно истолкованной идеи. Утописты теряют из вида ту тонкую грань, которая существует между объективной реальностью и ее субъективным образом. Они теряют ее и живут иллюзией в силу подмены объективно существующей идеи ее субъективным образом в виде мысли. Они забывают о том, что идеей видят, а не идею видят. Они же видят в реальности то, что мыслят в своем сознании. И все почему? Потому что полагают, что идея существует у них в сознании, и они вправе использовать ее в своих субъективных интересах. Между тем как сами мыслью существуют в идее. Причем их существование в идее является не конкретным, а абстрактным, ведь они не связывают себя идеей, а только извлекают из нее тот образ, который могут приспособить к себе. Им нужно от идеи то, что уже есть в них.
        В результате не идея развивает их, а они упрощают идею, выхолащивают из нее трансцендентное существо, присваивая себе только ее имманентную им оболочку. Утописты культивируют, как всякие догматики, букву идеи в ущерб ее духу, смысловому содержанию. Так идейный смысл превращается в прагматическое значение употребления слова в целях пропаганды как орудия власти. Утопистам нельзя отказать в мысли. Но их мысль ложная, ибо является превратно истолкованной копией идеи. В этой копии идея не живет, но пребывает в мертвом виде. Поэтому утопия есть вид смерти идеи в материи. 
        Я уже не раз говорил и писал, что Платон  для меня не является утопистом. Таково мое субъективное суждение о нем, как об объективно существовавшем мыслителе, который интересовался всю свою жизнь политикой, пока в старости не отдался без остатка пагубной воли к власти над идеями, написав  для широкой публики свои монологи «Законы» и «Послезаконие», чисто формально напоминавшие его настоящие диалоги. В них он показал себя властным авторитетом, который полностью выродился как мыслитель, превратившись в идеологического оборотня. Чего нельзя сказать о диалогах, написанных в зрелый период творчества мысли, где он демонстрирует свое умение думать так, как следует. В этом отношении я в некоторой мере сам являюсь утопистом, приукрашая Платона в мысли. Нельзя не признаться себе в том, что Платон всегда был болен политикой. Но до наступления старческого маразма он хотя бы еще думал, пытаясь понять сущность государства в свете идеи. Потому что только так, идеально, на пределе в понятии можно понять то, что встретишь в опыте.
        Правда, в своих поздних письмах, в частности в седьмом, он приводит смехотворный аргумент в пользу своего служения в качестве советника при отупевшем от старости сицилийском тиране Дионисии, а потом и при его сыне. Платон оправдывается перед адресатом в том, что если бы он отказался от просьбы Диона стать советником его царственного брата, то упустил бы шанс показать, что философия может быть полезна людям. Единственно, что он доказал своими двумя неудавшимися попытками повлиять благоразумным советом, как правильно править государством, так это то, что философия может установить царский порядок только у себя в голове, в сознании, но никак не в бестолковом обществе.

Глава десятая. Что имеем - не ценим, потерявши - плачем
        В последнее время я часто сожалею о том, что узнал себя. До узнавания я искал себя то в одном, то в другом. Но при ближайшем рассмотрении  оказывалось, что это все не я. Я снова искал самого себя, принимая эти поиски за ту очевидность, которая не требует обоснования и доказательства. Для меня такой поиск стал аксиомой собственного существования. Я мнил себя искателем, а жизнь свою признавал искательством. Однако мне трудно было примириться с тем, что я никак не мог найти себя. Конечно, со временем этот поиск не мог не превратиться в привычку. У меня выработалась способность находить смысл действия в самом действии. Но рано или поздно все заканчивается. Закончился и мой поиск самого себя.
        Я не нашел себя. Точнее сказать, я нашел себя не сам. Меня нашли другие. Я искал себя в себе, но не находил. Мне показалось, что поиск себя – это и есть я. Не то, что я ищу, но ищу – это и есть я. Потом я понял, что ошибался. Когда я искал не себя, то находил, что искал, осознавая на этом «что» самого себя, как того, кто знает что «оно» есть во мне. Во мне – это «в чем». Я есть в том, «в чем» есть «что». То есть, во мне есть я. В существе есть сущность. Является ли сущность поиском я? Нет, поиск есть явление, существование я. Я есть сущность такого поиска. Кто знает меня? Люди. Они и назвали меня конкретным именем, на которое я привык откликаться. Я научился узнавать самого себя благодаря тому, что они нашли меня.
        Но где тогда в этом узнавании я сам? Не является ли это нахождение себя подменой меня? Не есть ли то, что люди называют «я», не-я? Может быть, это не моя сущность? У меня нет полной уверенности в том, что я – это я. Но прежде у меня до поисков самого себя была вера в себя. Что же заставило меня начать поиски себя? Естественно, сознание. Я поставил под вопрос очевидность того, что не требовало доказательств. Это было вроде того, что я стал доказывать, что необходимо доказывать, Как это можно сделать, если мы принимаем само доказательство за данность, а не заданность. Самоочевидность – это факт, которым мы проверяем на истинность то, что демонстрируем. Такой самоочевидностью является «я».
        Сознание имеет себя в виду, когда видит, сознает иное, чем себя. Именно потому, что сознание имеет в виду иное, оно знает себя иным, подставляя его вместо себя. Самосознание уходит на задний план внимания, держа предмет в центре круга обозрения. Люди навязали мне свое сознание, поставив меня в центре круга обозрения Я. То, чем они увидели меня, они сделали условием возможности доступа ко мне. Они предложили мне короткий путь к самому себе. Этот путь есть образование самого себя или воспитание души.
        Но меня не устраивает отписка, что «дорогу осилит идущий». Куда идти, если иду не я? Разве в этом есть смысл, если нет меня. Так что находится в себе, если перед ним стоит задача быть для себя? Для меня  это «что» есть не что, а кто, который уже есть не я. Так зачем мне не я? Неужели этот другой, другое я необходимо мне, чтобы стать самим собой? Разве оно превратится в меня, если оно изначально было другим? Например, когда был жив мой отец, я узнавал его в самом себе. Не означает ли это то, что после своей смерти он стал окончательно мною, так что я не замечаю, что я – это не я, а он?
        Или мне он был дан в качестве другого, чтобы я отличил самого себя от него в себе? Я не могу так сказать о других людях, как о своем отце. Я действительно чувствовал его в себе, когда встречался с ним. Был ли он во мне помимо меня собою или был мною во мне? Естественно, он был собою во мне в качестве своего другого. Аргументом в пользу такого толкования является то, что сравнивать одно с другим можно только на основании того общего, что делает возможным такое сравнение. Этим общим является мое происхождение от него. Но я – это не он. И, тем более, я не есть те люди, благодаря которым я узнал самого себя. Это я узнал себя, преодолев тот образ себя, в котором меня видели образовавшие и воспитавшие меня люди. Я похож на того актера, который вышел из образа, когда покинул сцену, на которой надел маску, персону героя на свое собственное лицо. То, что было во мне, являлось изначально не мною, но стало таковым для меня, когда я сам нашел это в себе. Так оставшись наедине с самим собой, я снимаю маску того, кто, точнее, что есть для других, но не для меня. Для себя я другой, иной, чем для других. Но эта инаковость не является определенной иначе, чем быть другим другим, иным иным. Иная ли она самому иному, а значит не-иная самому себе? Ведь есть не только состояния я «в себе» и «для себя», но есть и состояние я «самим собой». Я есть «сам». Сущность «самого» (сущего) есть «самость». Я (сам) есть Я (самость). Я другой другим сущим, у которых есть своя самость. То общее, что есть у нас, это существование самости, что делает нас подобными друг другу. У каждого есть самость, но она другая, чем у меня или у тебя, уважаемый читатель.
        Другое дело, нашел ли ты в себе эту самость и сделал ли ее для себя самим собой, актуализировал, раскрыл, развернул ли самость или отказался от нее, свернув в себе, выпав в осадок себя.
        Я развернул самость из себя. Она стала моей экзистенцией, будучи инзистенцией в себе. Моя самость (душа) стала для меня. Таким образом, я стал самим собой. Ну, и что? Тем самым чего я добился? Почему нет искомого освобождения от привычки «быть другим» после пробуждения я?  Может быть, потому что я остался один? Но это и есть уединение! Да, оно есть, но другой остался; он просто ушел в тень я. В итоге я оказался наедине со своей тенью. Ведь прежде между нами существовал другой, как посредник. Теперь же он встал на сторону тени. Но готов ли я противостоять тени без помощника, который предохранял меня от близости с тенью? Это нечто иное тому, о чем откровенничал Дмитрий Карамазов у Федора Михайловича, объявляя: «Тут (в красоте) дьявол c Богом боретcя, а поле битвы — cердца людей".
        У меня, напротив, бог остается «за кадром» моей борьбы с собственной тенью. Здесь речь идет не о явленной красоте, а о том, что находится в тени, как в тайнике души. Бог как бы говорит мне: «Если ты утверждаешь, что «бог помогает только тем, кто сам помогает себе», то борись сам со своей тенью». Какое же здесь блаженство? Но я понимаю здесь борьбу как противостояние злу на стороне добра, которое является мне светом сознания. Быть на свету просвещенным, проницательным, оставаться самим собой, не терять чувства Я, предвосхищающем понимание Я. Интуиции Я следует узнать себя в понятии Я. Но что может дать понятие Я тому, который экзистенциально пережил себя? Главное: не заходить в тень Я. Границей, линией демаркации между Я и не-Я является понятие Я. Как раз встав на границу, в транцезусе я переживаю выход из себя как маски и вход в самого себя, где меня поджидает смерть. Маска приросла к лицу и срыв ее чреват гибелью самого себя. Есть большая вероятность того, что я уйду в тень чужого, чуждого мне. Такое предположение естественно вызывает экзистенциальный или философский вопрос: «Насколько я самостоятелен в собственном спасении»? Переход в иное качество существования всегда ставит человека на грань между жизнью и смертью, между светом и тьмой. Бог присутствует как свет, но не он решает, на чьей стороне быть тебе. Склоняет ли он на сторону света? Я далеко не лейбницианец, чтобы бесспорно положительно ответить на этот вопрос.
        Конечно, можно быть духовным автоматом. Но будет ли бог делать за тебя то, к чему ты предназначен? Очевидно, нет. К чему же ты предназначен? Быть богом? Конечно, нет. Тогда кем или чем? Ты предназначен быть тем, кем можешь быть. Кем ты можешь быть? Тем, чем все и являются. То есть чем? Стадом, одним из многих, например, овцой, чем питаются, то есть, тем, что кормит других. Или сторожем, кто защищает стадо. Или самим пастухом, который пасет стадо и командует хранителем. Или, наконец, волком, кто соблазняет и похищает заблудших овец. Это все уже готовые роли, которые ты можешь играть, разыгрывая себя. В том еще нет самого тебя. Но ты можешь стать самим собой. Пожалуйста. Только помни, глубокоуважаемый читатель, что никто не скажет тебе «спасибо» за последнюю возможность, ибо ты делаешь это не для кого еще и даже не для бога, но только для самого себя. Бог с тобой, если ты есть. Но есть ли ты, если играешь роль другого, являешься носителем не себя? Многие отождествляют себя с полом, с семьей, с народом, с тем занятием, чем заняты. Где собственно они? Где-то, но всегда не на своем месте и не вовремя. Еще печальнее, если люди считают себя агентами, воплощениями других инстанций (субстанций) или мнят их агентами, энергиями себя. В любом случае они случайны, есть своего рода флюктуация неопределенно чего еще.
        Одной из самых смехотворных иллюзий является бред так называемой «бодхисаттвы», этой куклы спасения. Видите ли, ты готов к спасению, но не спасешься, пока последнее из всех существо не спасется. Что за абсолютная фанаберия быть за всех? Ты хотя бы будь достоин самого себя, сам пробудись, а то осталось сделать последний шаг, и ты сдался, показал свое малодушие. Какой ты махатма («великая душа»)? Ты явно «малая душа». Такое малодушие характерно для человека. Даже сам Будда не сразу освободился после пробуждения. Страх перед освобождением заставил его заняться проповедью бестолковых. Сделав шаг вперед, он сдал два шага назад, чем перечеркнул пробуждение, зависнув на обучении. Это понятно: кому хочется у-ходить одному. То, «что позволено Юпитеру, не позволено быку». Ты – бог, что ли? Кто уполномочил тебя быть спасителем?  Ты сам? Значит, ты бог? Отвечай за себя. Или пробуждение и освобождение – это игра в поддавки с верующими? Как ты можешь отвечать за заблудших овечек? Это их карма, долг перед самими собой. Другое дело, если их самих нет, но есть одна лишь видимость, одно имя пустого класса.
        Самое важное – это быть в сознании до последнего конца. Для чего? Для того, чтобы умереть в сознании собственной смерти. Осознание смерти является необходимым условием существования, жизни после жизни. Жизнь после жизни наступает в смерти. Смерть есть остановка в жизни. Осознание смерти может осуществиться в жизни, при условии, что смерть есть изнанка жизни в качестве возможности невозможности всех других возможностей жизни. Жизнь после жизни – это жизнь сознания после смерти. Сознание смертного становится семенем новой жизни. Для того, чтобы оно проросло требуется новое тело.
        Многие люди отрицают жизнь после жизни. Почему? Потому что после жизни следует смерть, включая и смерть мозга и сознания человека как смертного, конечного существа. Якобы после смерти человека прекращается его жизненная история. В конце истории жизни его ждет смерть. Но наступит ли смерть для сознания, которое осознает смерть его носителя? 
        Михаил Бахтин писал, что для сознания нет не только рождения, но и смерти в том смысле, что состояние сознания рождения и состояние сознания смерти есть состояния сознания, а не акты реального рождения и смерти, акты быть рожденным и мертвым. Но ребенок не может еще сделать собственное рождение предметом осознания в связи с неразвитостью этого сознания и тем более человек не может осознать свою смерть, будучи уже мертвым. Человека больше нет и, следовательно, нет и его сознания. Казалось бы, это так. Но неужели от него ничего не осталось после его смерти?
        Намедни мне приснился сон о том, что есть избранные люди, посредством которых высшие силы сообщаются с остальным человечеством, чтобы не заразиться человеческой слабостью и не быть похожими на них. То, что я написал, напоминает сон, но это было написано после сна и несет на себе печать пробуждения. Между тем важнее переживание смысла сна спящим, а не проснувшимся. В каком контексте я выделил избранных людей из всей человеческой массы? Что послужило основанием для такого эксклюзива? Может быть сила, энергия некоторых, способных приводить в движение массы народа? Может ли такого рода энергия быть альтернативой сознанию в качестве залога бессмертного или после-смертного существования? Такого рода избранные люди называются харизматиками. Они обладают благодатью или даром влиять на людей, внушать им то, что они хотят. Правда, они выдают свои желания за желания высших сил. Их объявляют пророками, святыми, гениями. В некотором роде они действительно живут после своей смерти, но не сами по себе, а в других людях в виде образа жизни, действия, чувства, мысли, которые им внушили. Это имел в виду апостол Павел, когда говорил о себе, что не он живет, а в нем живет Иисус, которому он сораспялся.
        Значит, есть такого рода бессмертие, которое можно назвать имитационным бессмертием. Но если есть подражательное бессмертие, то, вероятно, есть и симулятивное бессмертие. Это пародия на подражательное бессмертие, которое не есть то же самое, как неподражаемое бессмертие. Меня интересует не память о человеке в сознании других людей, а он сам в контексте вечности. Способен ли человек попасть в вечность?    
         Недавно меня спросили на лекции о стреле времени. Я стал отвечать, что время течет из прошлого в будущее таким образом, что не все проходит. То, что не прошло, временится из будущего и становится в настоящем. Выходит, что время течет не только из прошлого в будущее, но и из будущего в прошлое. Эти встречные течения времени накладываются друг на друга и останавливаются в настоящем. Остановка времени и есть вход в вечность. Но эта остановка во времени длится только одно мгновение. Если ты не успел войти в вечность, то остался во времени. Таким является взгляд на время с философской точки зрения.
        Потом меня спросили о том, как научиться думать. Я не нашел ничего лучшего, как сказать, что научиться мыслить может только тот, кто уже умеет думать, но еще не знает об этом. Вот это учение думать и есть знакомство, с тем, что ты умеешь и даже не догадываешься об этом. Это своего рода припоминание того, что ты забыл сделать. Но припоминаешь ты то, что никогда не делал. Только так можно придумать то, чего никогда не было. Вывод: учитель мысли нужен только для того, чтобы понять, что значит думать.
        - Это еще что. Я вот слышал, что в одном университете студенты сдают экзамен по философии методом компьютерного тестирования, - известил меня один настойчивый студент.
        - Да, вы что?! Эка невидаль. Первый раз слышу. Тесты и по философии. Готовые ответы по готовым вопросам –это философия? Ну, тогда мне пора на пенсию. Если и возможно тестирование по философии, то не ответов, а вопроса на ответы. Такой может быть учебная философия. Она имеет дело с текстом философа, который рассматривает согласно логике «вопрос-ответ» как ответ на вопрос философской традиции, предпосланной тексту. Если учебная философия ставит нужный вопрос, то превращается уже в ученую философию. Ученая же философия превращается в научную философию, грамотнее будет сказать, в философскую науку, если находит средний термин между вопросом и ответом, демонстрирует, доказывает, что между ними есть смысловая связь. Настоящей же философией она становится, когда, задаваясь вопросом о том, зачем мы спрашиваем, находит в этом вопрошании загадку, тайну мысли. Эта загадка угадывается в качестве идеи только с философской точки зрения или с точки зрения вечности. Так порой и ученый задается вопросом о том, зачем он думает, когда его дело считать или считывать информацию, чтобы ее систематизировать. Он думает только тогда, когда система, парадигма не работает, не может уложить данные в прокрустово ложе формулы.
        Полагаю, что лучшим экзаменом по философии является медитация. Я посмотрю на задумчивого студента и молча поставлю ему положительную оценку. Если же он не склонен к медитации, то вступлю с ним в диалог, проведу с ним философскую беседу на тему «Есть ли смысл в том, что я пытаюсь подумать?» или на тему «Думать и мыслить – это одно и то же?».
        - Неужели ученый так редко думает? – незамедлительно последовал новый вопрос, как только я высказался.
        - Мыслитель мыслит, ученый считает, а дурень, который, как говорит народ, «думками богат», думает.
        - Есть другая народная поговорка: «голь на выдумки хитра», -подсказал мне находчивый студент по имени «Слава».
        - Слава богу, что вы есть на свете. Подсказка Славы помогает нам понять, о каких думках дурня идет речь. Думки – это выдумки голи из народа, которая идет на хитрость, чтобы только не батрачить, не гнуть спину на еще того дядю. Ученый впервые задумывается, когда теория, которую он заучил, не работает на фактах, не объясняет их. Для чего же он задумывается? Естественно, для того, чтобы придумать, провернуть с контрфактами хитрость под названием «гипотеза ad hoc» или гипотеза, предположение на данный случай. Если не помогает хитрость, то следует уже рассчитывать на собственный ум, если он, конечно, есть у незадачливого ученого. Ученого заставляет задуматься проблема, которая возникает по причине неприспособленности теории к изменившимся условиям существования в виде аномальных ф-акт-ов. Другим случаем заводки ума ученого может послужить проблема установления смысловой связи между абстрактными выводами, общими положениями теории и конкретными и единичными фактами чувственного опыта, которыми они должны подтверждаться. Он задается вопросом о том, что общего между самим общим и единичным, что их связывает по смыслу?
        - И что связывает? – переспросил Слава.         
        - Подумай сам, как начинающий ученый.
        - Я не ученый, а студент. Вы и думайте.
        - Хорош гусь. Сдаешься? Тогда слушай: средний термин, особенное. Следует подобрать метод, как способ решения. В данном случае может получиться только частно-научное решение философской проблемы обоснования общего правила частным примером, если в распоряжении ученого есть определяющая способность суждения. В противном случае следует глубоко задуматься, чтобы активировать в себе, в своем уме рефлексивную способность суждения. Но это возможно только при условии, если ученый уже не может не думать.
        Возьмем тему творчества. Есть тело. Оно возбуждается, напрягается,  достигает пика напряжения и спадает, расслабляется. Так и слово. Оно возбуждается, напрягается в становлении ментального семени, смысла (концепта) или содержания, достигает пика логического напряжения в понятии как пределе понимания сказителя и спадает, рассеивается от его перенапряжения. Рассеивание смысла, который вяжет слово, происходит в случае расслабления, усталости говорящего, впадающего от болтовни в состояние бормотания и, в конце концов, замолкающего, погружающегося в безмолвное, бессознательное, сонное состояние.
        В слове как выражении выражаемая мысль содержится в виде (в идее) выраженного или смысла. Смысл идеален, как и мысль. Высказывающийся может быть адекватно понят собеседником, если он сам понимает то, что и о чем говорит. Это возможно, если собеседник в качестве толкователя, так же толкует, как говорящий выражает то, что можно понять. Если же говорящий не понимает, что он говорит, то его собеседник может уже не понять, но объяснить по какой причине тот не понимает самого себя. Во всяком случае, говорящий может заставить его задуматься над тем, почему он такой глупый и что следует делать толкователю, чтобы не быть похожим на него, то есть, быть умным. Умный понимает умного. Он облегчает ему понимание. Умный не понимает глупого, но объясняет его глупость, ибо глупый в таком случае представляет объект, а не субъект. Помимо умного и глупого есть еще хитрый, который не хочет быть глупым, но не может быть умным. Поэтому хитрый обманывает глупого, оправдывая обман тем, что глупый заслуживает это.
        Известно, что труд создал человека. Откуда известно? Из трудовой теории происхождения? Нет, еще из Библии, где речь идет о том, что Адам (человек) в поте лица трудился, а Ева (жизнь) в муках рожала. Буржуи из этого положения могут сделать неверный вывод о том, что труд создал человека как капитал (человеческий капитал). Отнюдь. Капитал – это мертвый труд, а человек есть живой труд в образе трудящегося. Труд сделал его умным. Капитал же, напротив, делает человека хитрым. Хитрость предполагает глупость, которой питается. Глуп лентяй.

Глава одиннадцатая. Не понимаю
        Уже в конце рабочей недели, истощив себя до последней мысли в беседе со студентами о бытии, я дал возможность подвести итог нашему вялому обсуждению одному студенту, который внимательно слушал, но не участвовал в беседе. Сначала он не хотел вставать, а потом молчал, испытывая мое терпение. Время шло к концу занятия, все были в мыслях уже в другом месте. Но я гнул свое и спрашивал его, что есть ему сказать.
        - Мне нечего сказать, - коротко ответил он, посмотрев с презрением на меня.
        - Почему?
        - Мне не интересно то, что вы говорили.
        - Почему же неинтересно?
        - Я ничего не понял,- отрезал он.
        - Быть такого не может. Ведь мы говорили о бытии. Оно и вас касается. Вы же есть? Или вас нет?
        - Есть. Зачем об этом говорить? Это беспредметный разговор. Я думаю и говорю по делу только о том, что можно иметь в качестве предмета. Вы же разглагольствовали о каком-то там духовном бытии.
        - Духовного бытия нет?
        - Не знаю.
        - Оно может быть?
        - Может и не быть.
        - То, что мы спрашиваем о нем и отвечаем, имеет к нему отношение?
        -  Не понимаю.
        - Так вы, - вас, кажется, зовут Борисом?
        - Тимофеем.
        - Так вы, Тима, не понимаете или не знаете?
        - Я не понимаю потому, что не знаю.
        - Вы агностик?
        - Я еще в прошлом году говорил вам об этом.
        - Так, ребята. Вы стали свидетелем того, как «коса нашла на камень». У нас состоялся разговор с Тимофеем как разговор гностика с агностиком. Тима не понял меня потому, что отрицает возможность познания того, что не является предметным. Я сначала подумал про себя, что Тимофей является вульгарным материалистом и не признает существование идеального. Для такого материалиста существует только материальное. Но вы, Тимофей, еще и агностик В том пункте мы расходимся с вами уже не в вопросе о бытии, а в вопросе о знании. Зачем думать, если не знаешь? Все равно не узнаешь. Знать же можно только то, что доступно чувствам в качестве предмета внимания. Доступна вещь, а не бытие. Как, впрочем, и сама мысль о бытии, которая не наводится чувством на него. Она тоже недоступна. Так, Тимофей?
        - Я не думаю об этом. Я уже сказал, что не понимаю, зачем вы думаете об этом.
        Прозвенел звонок с урока, и студенты засобирались домой.
        - Так, ребята, я еще не закончил опрос, - я стал успокаивать студентов, а потом снова обратился к доморощенному агностику. -  Но вы же не отрицаете саму способность думать?
        - Нет. Только беспредметное мышление не дает определенного знания. Я не занимаю свой ум неопределенностями, вроде вашего «духовного бытия».
        - Но вы же сами, как агностик, имеете дело только с предположениями.
        - Я полагаюсь на предмет моего внимания. Таким предметом не может быть духовное бытие. 
        - Почему?
        Студенты, как персонажи из комедий Мольера, закрыв свои рты в сторону других персонажей, в данном случае в мою сторону, говорят в сторону публики то, что думают про себя, тем самым давая понять, что публика «сидит» у них в сознании, находится в голове, прошептали: «Соглашайся! Пора домой».
        - Потому, что не понятно.
        - Я понял. Вы полагаете, что беседа о бытии, прежде всего, о духовном бытии относится не к миру непознанного, а непознаваемого.
        - Это вы сказали.
        - Теперь совсем понятно.
        Когда студенты покинули учебную аудиторию, я задумался. Я думал не о бытии, а об отсутствии оного в сознании студентов. Им было совсем не интересно заниматься в мыслях бытием. Какая разница есть ли оно или его нет вне мысли? Главное, что оно может быть в ней! Каким образом? Образом бытия. Мысль есть образ бытия. Не язык, но мысль. Это не слово «бытие» присутствует, а мысль как действие сознания на само сознание. Это единственное, что действует в данном случае, а слово только обозначает такое действие. «Есть». В этом смысле мысль есть функция духа как идеи. Так дух воздействует на меня. Склоняет меня к мысли о том, что есть. Есть я как сознающий. Я сознаю сознание, «за кадром», за сценой которого остается дух. Таковы правила работы мысли. Так можно заниматься метафизикой. Но так нельзя заниматься физикой.
        Впрочем, таким философским образом невозможно заниматься и мифологией. Философ проскакивает фазу общения со сказочными существами, и уже работает с сущностями. Я не готов отказаться от мысли ради научного знания. Кстати, такую «философию отказа» уже продемонстрировали многие «бывшие» философские работники. Видите ли, они стали научными работниками. И в этом качестве зарекомендовали себя непримиримыми критиками метафизики.
        Что же действительно есть? Где? В бороде Маркса? Там есть волос бытия как объективной реальности, субъективным образом которой является мысль. Какая мудрость. И это мыслитель. То, что ты делаешь, является истиной того, что ты думаешь. И что я делаю? Думаю. Действительно, я думаю, что то, как думаю, есть истина того, что я думаю. Но как же быть с тем, о чем я думаю? О том ли я думаю? Я думаю о том, что думаю. Следовательно, что, что я думаю есть состояние думы (что) думателя как то, истиной чего является, как он думает. И как я думаю? Как положено мыслью. Я думаю мысль, думу? Или она сама думается? Так я и есть мысль, я есть ее субъект.
        Я нахожусь в мысли, как в зеркальном состоянии сознания. Она находится во мне, как в субъекте. Я сознаю себя мыслящим. Но что она есть? В чем ее сущность? В идее, явлением которой моему сознанию она есть. Я нахожусь в идее, когда думаю, сознаю я ее или нет. Когда я сознаю идею, я знаю истину мысли, знаю, как я думаю, чем я думаю. Но это возможно лишь благодаря рефлексии, мысли как отражения (сознания) излучения (идеи). Отражение мгновенно подставляется под излучение, которое становится фоновым познанию, и процесс мышления находит себя в результате, в знании. На что натыкается излучение, от чего оно отражается? От меня. Я есть зеркало, образ идеи. Этот образ идеи есть Я или душа. Это не моя душа, это я есть душа как образ духа. Я сознаю себя душой в теле, тем местом в бытии, из которого я могу спросить о себе, о том, есть ли я больше того, чем это место?
        Неужели я существую только, как отражение между зеркалами?  Неужели я, как чувствительный нерв, взгляд есть лишь телесная функция отражения зеркала сознания?  Мыслящее, действующее тело, которое для самоутверждения находит вне мира независимое основание? Есть ли оно? Есть ли оно вне мира? Идея есть. Существует ли она объективно, вне мира как идеальное? Я нахожусь в мире телесно. Вне мира я нахожусь идеально. Но это идеальное есть идеальное этого мира или иного мира? Быть идеально – это быть нигде в нем? Нигде в этом мире – значит в «где» в мире ином? Иной мир есть «нигде» этого мира? Где есть вечная жизнь? Нигде в этом мире. Сказать, что она везде – это ничего не сказать. Везде есть другая жизнь, жизнь других, не твоя. Так зачем говорить о себе, если это приносит боль, страдание. В себе ты такой же, всегда? Непостоянный. Зачем тебе постоянство? Если нет его, то нет меня. Но как быть постоянным в непостоянном? Только идеально, в смысле мысли. Так, что остается от человека после жизни? Мысль. Не предмет же, вроде собственного трупа.
        Пока я думал, подошло время следующего занятия. Студенты, здороваясь, рассаживались по своим местам. Нужно было начинать читать лекцию, но я медлил. Тут с первого ряда меня спросили о том, смотрел ли я "Семнадцать мгновений весны"?  Меня спросил об этом невысокий парень с обычной внешностью.
        - Странный вопрос, - удивился я.
        - Странный ответ, - заметил он.
        - Еще бы. Вот если бы вы спросили меня, смотрел ли я "Орфея" Жака Кокто с Жаном Марэ в главной роли, то я счел бы его уместным применительно ко мне. Конечно, речь идет о судьбе Орфея и том ее решении, которое предлагает фильм, но никак не о сомнительных отношениях между метром и актером. Однако какое отношение я имею к советскому многосерийному телевизионном фильму?
        - Его смотрели мои родители. Они ваши ровесники.
        - Передайте привет вашим родителям и мое пожелание им крепкого здоровья и приятного настроения. Все эти «Мгновения весны» сродни моим пожеланиям. Они есть общее место образа прежней советской жизни. Этот советский сериал является своего рода теле-пылесосом, всосавшим в себя стереотипы и штампы так называемых "шестидесятников", которые безнадежно устарели еще в семидесятые годы. Я никоим образом не принадлежу к поколению ни "оттепели", ни последующей "заморозки". Я знаю, о чем говорю, ибо смотрел премьеру «Мгновений» по телевизору еще в 1973 году. Этот фильм находится в обойме других, таких же многосерийных приключенческих фильмов про шпионов, как «Ставка больше, чем жизнь», «Адъютант его превосходительства», «Ошибка резидента», «Вариант «Омега». Или возьмите детективные сериалы о советской милиции, вроде «Рожденная революцией», «Следствие ведут знатоки», «Место встречи изменить нельзя».
        Это хорошие фильмы по содержанию. Но в них мало кинематографической художественности. Такова и их литературная основа. Те же «Мгновения» являются экранизацией такого же тривиального с эстетической точки зрения романа Юлиана Семенова. Когда читаешь роман, то понимаешь, что он написан рукой не писателя, но журналиста-международника, вроде того же Генриха Боровика. Может быть, Семенов талантливее Боровика в качестве автора «крылатых выражений», вошедших в народ, но его выдает, как журналиста, страсть к «жареным фактам», делающая порой страницы его книг похожими на ленту новостей средств массовой информации. Искать глубоко не надо, достаточно вспомнить его «ТАСС уполномочен заявить».
        - Александр Сергеевич, что вы собственно понимаете под «кинематографической художественностью»?
        - Петя, тебе больше всех надо? – спросила настырного студента его обаятельная соседка.
        - Итак, Петр. Помимо литературной основы у киноленты как изобразительного ряда, аттракциона кадров есть еще своя эстетическая ценность, по наличию которой судят о мастерстве режиссера. В данном случае речь идет не об игре популярных артистов, а о таланте режиссера Татьяны Лиозновой. Это вам не Сергей Эйзенштейн, не Жан-Люк Годар, не Микеланджело Антониони, и даже не Лукино Висконти или Андрей Тарковский. Такая ценность имеет свой характер, стиль личности автора, который чувствуешь всем своим существом, как зритель, как читатель. В «Мгновениях», как и в перечисленных фильмах, есть актеры, которые своим мишурным блеском скрывают индивидуальный почерк режиссера. Может быть, только в «Адьютанте» Евгения Ташкова есть некоторая медлительность, adajio как характерная черта ритма визуализации повествования, отличающая его от других работ того же жанра, да в «Месте встречи» Станислава Говорухина воссоздана им натуральная атмосфера послевоенной Москвы, что сделало таким живым этот фильм. К тому же в нем присутствует популярный исполнитель своих песен Владимир Высоцкий.
        Настоящее искусство, включая повествовательное, а не только театральное и кинематографическое, драматично. Оно возбуждает страсти своим изложением и тушит их, снимает пониманием, очищающим душу читателя через переживания страха и сострадания за героев положения и противоположения. В результате порождается синтетический эффект само-понимания читателя посредством понимания как образа собственного выражения, речи автора в произведении, так и образа уже не собственного, чужого выражения, речи персонажа, за которым все равно стоит тот же автор.
        Вот так и мы теперь стали в эпоху самоутверждения общества информации как симуляции знания ходульными персонажами, марионетками, застрявшими в сети технических коммуникаций и действующими по мановению жирных лап антихриста, которому имя легион паразитов массового сознания. Когда же он раскинул свою хитроумную сеть в нашем народном сознании? Уже несколько десятилетий назад, сойдя с неба на землю, опутав ее своей прилипчивой паутиной сообщений с инфернальными сферами мира.
        - Вы это о чем? – с удивлением спросил симпатизирующий мне студент с кукольным лицом.
        - Все о том же. Почему бы мне не перейти на язык мифа, так удобный для общения с массовой аудиторией. Так вам будет более понятной моя замысловатая идея.
        Оно понятно просвещенному уму, что речь идет о кунштюках идеологии, о ее крючках, на которых технократы хотят повесить наше сознание, вымоченное в поганом ведре лжи, сушиться под испепеляющими лучами «звезды смерти». Но к этой оголтелой цифровой (машинной) пропаганде примешивается что-то еще. Оно неземного происхождения. Действительно больше ста лет назад, возможно, еще во второй половине позапрошлого века, на Землю вторглись инопланетные сущности. Высадился десант разведчиков для проверки людей в качестве возможных носителей чужеземных паразитов.
        - И как выглядят космические десантники? – недоверчиво отозвалась соседка Пети.
        - Они представляют собой роботов-хамелеонов, наделенных искусственным, аналоговым или имитационным интеллектом. Эти роботы колесят по всей Галактике в поисках разумной жизни. Найдя ее на искомом небесном теле, например, на нашей планете, они, приняв соответствующий адаптивный вид, мимикрируют под окружающую среду, сливаются с ней, чтобы беспрепятственно, не привлекая к себе внимания местных обитателей, распространять споры разумных пришельцев. О разумности пришельцев я говорю в условном смысле. Они не столько разумные, сколько хитрые, вроде бесов из сказки, мифа. Есть во Вселенной такая порода существ, которые питаются, обмениваются со средой, по преимуществу, не веществом и энергией, а информацией. Так вот наши пришельцы есть своего рода странники Вселенной, похитители информации. Они путешествуют по Вселенной в поисках информации. Найдя информацию, они поглощают ее. Если ее не хватает, то они перерабатывают в нее более сложные формы существования, вроде идей, идеалов, мыслей, возвышенных чувств, чтобы съесть, выделяя в сознание собственных носителей продукты распада своей информационной жизнедеятельности в виде «призраков сознания» или симулякров. Именно с этими формами столкнулись пришельцы на нашей планете, на которой в середине ХIХ века человеческая цивилизация достигла максимума духовного развития.
        Но уже в конце ХIX века началась духовная деградация, связанная с распространением инопланетной формы жизни. Эта деградация приняла массовый характер в ХХ веке, чему способствовало развитие трех альтернативных идеологий, как реакций на вмешательство пришельцев в работу человеческого сознания.
        До поры до времени споры пришельцев представляли собой нечто, вроде кристаллов, магнитов сознания. Но освоившись в земной атмосфере, они научились паразитировать на сознании людей.
        - Неужели пришельцы живут в нашем мозгу, как паразиты, вроде тараканов? – спросил меня развязный парень из первого ряда учебной аудитории, состроив при этом юморную физиономию с усиками.
        Весь курс нервно засмеялся, не зная, как еще более адекватно реагировать на мои откровения.   
        - Я понимаю ваше недоуменное состояние сознания, но говорю то, что думаю, а думаю я, что говорю.
        Потом подумав, я продолжил: «Пришельцы живут не в вашей голове, - пояснил я, показав на свою голову, а потом на голову развязного мажора. - Они живут в нашем сознании, подавляя наше Я призраками идеологии. Наиболее приемлемой для удобного существования пришельцев в нашем массовом сознании оказалась такая идеологическая реакция, как «американизм». Прочие идеологии, вроде «фашизма» и «коммунизма», явились неудобными формами манипуляции сознанием, так как уничтожали его носителей в массовом масштабе. Впрочем, они также способствовали притуплению личного сознания в пользу коллективных фантазий или фантомов, так необходимых пришельцам для маскировки своей переработки духовного царства человечества в царство призрачных форм, в нейтральную информацию, от которой зависит их жизнь».
        - Слишком простое объяснение того кризиса, в который вступила наша цивилизация, - заметил нескладный юноша, блестевший очками с заднего ряда.
        - Зато сильное. Хитрость есть, ума не надо. Странники Вселенной превращают цивилизации, достигшие экстремального значения выхода на уровень духовного развития, в информационный мусор, навязывая им модель технократического развития. Уровень духовного развития цивилизации предполагает уже развитие не самого рода разумных существ, разум которых держится на минимально допустимом уровне, необходимом для оптимального социального существования, но некоторого вида из этого рода. Этот вид характеризуется тем, что у его представителей появляется потребность в духовном, то есть, всеобщем труде, собственно уже не в труде, а в творчестве ради творчества, но не выживания за чужой счет. И что мы видим? Почти полное исчезновение мыслящих людей, - я о мыслителях уже не говорю, - но полным-полно информированных узких специалистов, подложкой которых остаются толпы варваров и дикарей. Вот что такое глобальна информационная цивилизация людей, которые разучились, нет, не читать и писать грамотно, но элементарно вычислять в уме. И чем они занимают свой ум? Потреблением, удовлетворением своих избыточных гедонистических потребностей. И на фоне чего это происходит? На фоне неумеренного размножения информации, заполняющей до отказа их сознание. Вместе с ростом информации растет их зависимость от паразитов сознания, которые питаются этой информацией, перерабатывая их мысли в информационный мусор.         
        - Да, нет. Я говорю о простоте вашего объяснения, а не о находчивости пришельцев, - настаивал на своем мой юный оппонент.
        - Подумайте сами, каким еще образом вам подсказать, что вы, современные люди, особенно молодые, являетесь жертвами глобального спектакля по оболваниванию, если не языком той же самой массовой культуры, которая является средством массовой коммуникации, то бишь, указанного оболванивания, лишения элементарных признаков личного вразумления. Вы посмотрите во что превратился сам процесс образования! Это сплошная ярмарка тщеславия и так называемого «креатива» как превращенной формы новации и прочих массовых перфомансов.
        - Тогда что вы подразумеваете под псевдонимом «пришельцы»? – не унимался спорщик.
        - Как вас зовут?
        - Платон – с вызовом ответил оппонент.
        - Если вас так зовут, так мыслите, как мыслил Платон. Пришельцы есть агенты той хаотизации сознания, которой оно достигло в последнее время. Эта хаотизация, вызванная симуляцией жизни, приводит к нейтрализации разума как тела духа, что ведет к информационному гомеостазу, наступающему в точке технологической сингулярности. Это событие уже наступило. В прежние времена существования духовно ориентированных людей, а не симулирующих дух, такое событие называлось «концом света» и понималось, как ужасный конец. Но ныне приходит к немногим еще мыслящим существам осознание конца света в качестве ужаса без конца. Это и есть информационный рай технократии, который для людей мысли является адом в мысли. Я называю эту конечную фазу существования человеческой цивилизации «эра антихриста».   
        - Если бы вы не были преподавателем, то я подумала бы, что вы странный человек! – заявила дерзкая соседка Петра.
        - Вы в самом деле подумали или думаете, что подумали? – возразил я и рассмеялся от всей души. – Многие до сих пор не в состоянии понять, что такое дума. В лучшем случае, медитация понимается ими в качестве релаксации, расслабления ума. Ладно, в советское время понимание народа находилось на уровне передачи «От всей души». Но что можно сказать о современном уровне массового сознания? Вы хотя бы сознаете, как сознаете? Агрессия, реактивное хамство – не лучший способ прояснения сознания. Если есть проблема, следует понять, почему у тебя проблема. Она есть, прежде всего, у тебя в голове. Ясность сознания уже есть способ решения проблемы запутанности сознания. Кто путает тебя? Ты сам или другой? Если не ты, то другой находится в твоем сознании или является по потусторонним ему? Например, он навязан тебе лживым, испорченным обществом. Ведь бывает испорченным не только государство, но и сам народ. Все со временем портится, тем более под воздействием невидимой, не материальной, идеологической инфекции, от которой единственной вакциной может быть ясное сознания человека в мысли.
        - Но не является ли сама идеология такой вакциной, прививаемой народу ради душевного здоровья, которое может повредиться от сна разума, от власти коллективного, народного бессознательного. В таком разе идеология организует стихийную народную психологию, придает народному менталитету сознательное целеполагание, - вступил в разговор еще один студент с претензией на самостоятельность суждения.
         - Такое предположение говорит о том, что вы уже знакомы с содержанием советского учебника по историческому материализму, что делает вам честь как студенту, обучающемуся в буржуазном университете. Но ваш взгляд на роль идеологии в массовом обществе можно уподобить представлению преподавателя вуза, учителя в качестве существа, способного представлять сознание своих учеников, думать за них. Я полагаю, что среди вас, как публики, как студенческой массы есть вполне уже готовые существа, способные думать самостоятельно. Не вся, конечно, масса с ее фольклорным иммунитетом против мысли еще способна на такое усилие ума, но кто-то, кто уже выделился из естественного бытового царства. Иначе придется обратно возвращаться в эпоху Просвещения с ее идейной борьбой против варварских предрассудков невежественных людей. Ныне невежество приобрело иной качественный характер. Это уже невежество грамотных людей, которые тяготятся возможностью образования в силу научно-технических предрассудков.
         - Есть и такие предрассудки? – удивился апологет идеологии.
         - Почему бы им и не быть, если никуда не девшийся догматизм принял технократический характер? Вполне себе выгодно держать сознание массы народа в желеобразном виде. Недаром вы проговорились о том, что следует придать ему нужное для управления направление, навязать свой взгляд патрона на положение в мире в качестве клиента корпорации потребления, в нашем случае, образовательных услуг. Таково современное корпоративное мировоззрение людей.
         - Я не говорил про корпорацию, - он стал оправдываться.
         - Это следует из вашей позиции. Люди теперь могут думать сами. Другое дело, хотят ли они это делать? Я в этом сильно сомневаюсь. Что они хотят, как это видно по их поведению, так это потреблять, потреблять и еще потреблять до полного потребля*ства. Человечество безнадежно испортилось. Впрочем, оно было таким испорченным всегда. Суета сует и нет ничего нового под солнцем, кроме тривиального существования обывателей. Это не мы, посвященные, страшно далеки от народа, это народ страшно далек от нас в силу своего векового, беспробудного сна. Ему бы все спать и никогда не просыпаться от младенческих иллюзий. Если и можно здесь говорить о драме, то только о драме посвящения, которое находит себя в себе, а не в тебе. 

Глава двенадцатая. Для себя
        Уже оказавшись дома поздним вечером я стал размышлять о том, на что намекнул своим ученикам на занятии. Они, конечно, ничего не поняли. Для того, чтобы меня можно было понять, следовало только подумать. Но такого рода усилие ума не свойственно публичному человеку. Прежде, в прошлые века, еще появлялись люди, которые без специальной подготовки были способны понять неочевидные вещи. Ну, как современному человеку, можно понять и принять, что он живет не просто во время конца света, но когда он уже случился? Я, например, с трудом понимаю это. Мне легче понимать, что он еще случается. Другие же, вообще, не способны понять и принять даже не то, что он уже пришел, но что еще приближается. До меня, наконец, дошло, что жизнь больше не заслуживает моего внимания.
        Значит, я, наконец, стал самим собой, окончательно преодолев в себе это ничтожное существо, каким является человек. Я готов к исчезновению. Слава богу, что мне стало понятно это. Зачем я столько много времени был в неведении? Но это уж не имеет никакого значения. Тем более не имеет, вообще, никакого смысла самоубийство. Оно не менее ничтожно, чем желание вечной жизни этим жалким существом, каким является человек. Только такое умонастроение может примирить меня с реальностью. Это примирение означает, что сама реальность и есть то, чего нет. Жизнь есть такая гадость, которая невыносима. Не менее невыносима и неприязнь к жизни. Остается забыться в сознании вне сознания. Это хорошо, что тебе все равно: быть или не быть. Какой все же Гамлет дурак. Еще противнее те, кто играл в Гамлета.