Глава 30 Правда о дяде Коле

ПРАВДА О ДЯДЕ КОЛЕ

Сельчане настолько были напуганы происшедшим, что за весь день никто не осмелился прийти в дом священников. Матушка Евгения, оставшаяся за старшую, перевела всех детей и Ольгу Николаевну в свою квартиру. По-хорошему надо было с утра съездить в город, отвезти всем трем мужчинам одежду и еду и, может быть, добиться свидания с мужем, но обычно энергичная, она растерялась, не зная, что делать с такой оравой детей и матушкой Ольгой.
Ухаживающая за ней Евлампия Никитична испугалась ЧК и ушла домой. А у той начались новые приступы безумия: теперь ей чудилось, что Машенька жива, она ее звала и уходила в одном платье искать на улицу. Матушка Евгения попросила Сашу неотлучно находиться при матери. Другие обязанности разделили между собой Даша и Алеша. Даша занималась малышами, Алеша помогал матушке по хозяйству.
Мальчику не терпелось сбегать к бочке, достать дедушкины папки и посмотреть, что там находится, но у него не было ни одной свободной минуты. Временами он забывал о том, что произошло, но, пробегая на улицу за водой или дровами мимо своей комнаты, вспоминал, что дедушку арестовали и сердце его сжималось.
Перед ним возникало лицо деда, растерянное и обреченное. Михаил Андреевич знал, чувствовал, что когда-нибудь этот час настанет, но все-таки надеялся, что не так скоро.
Вечером пришли несколько женщин, жены арестованных членов Приходского совета. Рассказывали, как чекисты ходили по домам, допрашивали взрослых и детей. У Савельевых до полусмерти избили георгиевского кавалера Петра Федотовича. Весть об арестах быстро облетела село. И как только раздался стук в дверь, старик схватил ружье и всех бы перестрелял, если бы старший сын Федор не подставил ему ногу, и тот не упал на пол. Чекисты набросились на старика и стали избивать его ногами. Тогда Федор схватил ружье и выстрелил в воздух. Обоих забрали без всякого обыска. Старик не мог идти. Его дочь Надежда помогала брату вести отца к повозке. Так и ее отвезли в участок, а оттуда вместе со всеми – в Тулу.
– Пусть бы уж Федотыч их всех перестрелял, – воскликнула в сердцах Татьяна Клокова, – наши мужики успели бы сбежать.
– Они бы сюда карателей прислали и сожгли все село, – сказала матушка Евгения. – В газетах опубликованы приказы ЧК и Троцкого уничтожать всех без разбору, кто выступает против советской власти.
– Матушка Евгения, что же теперь делать, куда идти, где правду искать? – спросила Мария Ступина.
– Правду вряд ли мы найдем. Всем ходить не надо, я завтра одна съезжу в Тулу, все узнаю. Остальным лучше сидеть дома и ничего не рассказывать соседям. ЧК не просто так всех арестовала, кто-то им доносил на наших мужей, следил, подслушивал. И церковное имущество им не дает покоя. Говорят, его продают, и на эти деньги Ленин покупает за границей зерно и мясо.
– Воронков тоже обещал на конфискованные из нашей церкви ценности купить продукты. И где все это? Ни ценностей, ни еды, ни денег.
– Вор на воре сидит, – добавила Татьяна. – Ленин из них главный, а Воронков нас тут всех грабит по его указанию.
– Татьяна, – строго сказала матушка Евгения. – Ты больше нигде не высказывай таких мыслей. Воронков очень опасен.
– Что ж я не понимаю, только молчать нет сил. Всю душу своими поборами вымотали.
Алеша все ждал удобного момента, чтобы потихоньку выйти на задний двор, но после гостей пришлось мыть посуду. Затем они с Дашей укладывали малышей, и, читая мальчикам сказку Пушкина «О рыбаке и рыбке», он сам заснул рядом с ними в кресле.
Днем он все-таки выскочил во двор и вытащил из бочки папки, успевшие испачкаться от мокрой золы. Внутри одной оказались списки членов Приходского совета, денежные счета, тетради с расчетами и фамилиями людей, нуждающихся в материальной помощи. В отдельных конвертах лежали две сберегательные книжки, ценные бумаги и расписки сельчан о выданных средствах, скрепленные вместе одной большой скрепкой.
Дедушка все подробно записывал, чтобы потом отчитаться перед Приходским советом и общим собранием прихожан. В ту ночь, услышав об аресте отца Александра, он решил уничтожить все эти документы, но не успел. Алеше удалось их спрятать, да что толку: весь Совет арестовали и без этих списков.
В других папках лежали большие конверты с письмами, открытками, старинными фотографиями. Из одного конверта выпала записка.
«Моему внуку Алеше, – прочитал он. – Эти фотографии всех наших предыдущих поколений сохранил для нас управляющий нашего имения. Не было времени посмотреть их вместе с тобой. Мама, тетя Оля и дядя Коля их видели, когда в детстве приезжали сюда отдыхать со мной и бабушкой Леной. Никому их не показывай и постарайся сохранить для своих детей, а те для своих, чтобы все потомки помнили о своих родовых корнях, которые идут из этих мест. Калиновка – наше родовое гнездо».
Внимание мальчика привлекла толстая амбарная тетрадь. В ней оказался список святынь, подаренных прихожанами церкви или купленных на собранные деньги. В первых рядах были записаны следующие предметы:
« – деревянный, обложенный позолоченным серебром, напрестольный крест с семью частицами мощей Киево-Печерских угодников (когда и кто пожертвовал крест храму, неизвестно);
– серебряная дарохранительница, являющаяся в миниатюре точной копией дулебинского храма, пожертвованная в 1878 году Харитоном Кононовым;
– большой серебряный оклад на образе святых мучеников Серафима и Евдокии, изготовленный в 1796 году;
– серебряная риза с изумрудами и двумя бриллиантами на храмовом образе Святой Богородицы «Утоли моя печали», подаренными помещицей Евтухиной из села Никольское в 1863 году во имя исцеления ее мужа;
– ряд камней был подарен прихожанином Евсеем Туркиным в 1905 году, всего на сумму 12.375 тысяч по тому времени».
Алеша попытался вспомнить, что из этих вещей было спрятано в сундуке, который они закопали в лесу: серебряная риза с изумрудами и бриллиантами – раз; серебряная дарохранительница – два, еще с десяток предметов. Половина или больше? Во всяком случае, этот перечень явно расходился с тем, что составляли после этого комсомольцы по поручению Воронкова. Эту тетрадь надо было немедленно уничтожить.
В другой амбарной тетради дедушка зачем-то записывал подарки, которые прихожане лично дарили священникам. Наверное, для того, чтобы за давностью лет люди не подумали, что батюшки присвоили себе общинное имущество. Каждая страница была подписана Михаилом Андреевичем (а до него другим старостой) и тремя членами правления.
Отец Александр тут тоже фигурировал, так как прихожане и к нему часто обращались с просьбами, и он ходил по домам и ездил в другие села, не умея отказывать людям, находящимся в беде. У некоторых из них он был духовником.
Алеша спрятал в шкаф папки с фотографиями и семейными бумагами, а все остальное, не говоря матушке Евгении, решил сжечь в бочке.
Сбегал в чулан за спичками и, набрав из поленницы около сарая щепы, быстро разжег в бочке огонь. Струя серого дыма взметнулась вверх, заплясала на ветру и, повинуясь встречному потоку, направилась в сторону дома.
Почувствовав запах, сверху из окна высунулся Саша и закричал, чтобы Алеша немедленно потушил огонь. Через минуту он выскочил во двор, бросился к бочке и, чертыхаясь, перевернул ее вверх дном. Вместе с остатками щепы, золой и почерневшими папками Михаила Андреевича оттуда выпал толстый пакет, обернутый в газету. Его огонь не затронул.
– Алеша, что ты тут делаешь? – набросился на него Саша. – Внизу лежит тетрадь с записями отца, ты ее чуть не уничтожил.
– Откуда я знал? Надо срочно сжечь дедушкины папки с бумагами, а то вдруг чекисты опять нагрянут.
– Хоть бы со мной посоветовался.
– А где толстая папка отца Александра с его научным трудом?
– Не знаю. В квартире ее нет. Я ее тоже хотел спрятать, когда услышал про арест отца. И чекисты не нашли. Эти записи лежали в ящике стола. Давай бочку поставим на место.
Перевернув бочку, они накидали туда новой щепы, подожгли ее и, когда она хорошо разгорелась, бросили в нее папки Михаила Андреевича. Огненные языки с жадностью набросились на свою добычу. Когда зола остыла, они засунули под нее тетрадь с записями отца Александра и набросали еще сверху щепы.
– Потом, когда все уляжется, – сказал Саша, – найдем место получше. На чердаке еще остались ящики. Можно положить в ящик и закопать в лесу, как тот сундук. Ты место то помнишь?
– Помню. На краю ольховника.
– Говорят, Аким с пьяных глаз кому-то проговорился про клад, те люди теперь его ищут, все овраги и поляны в лесу перепахали.
– Они же в тюрьме сидят.
– Сообщили другим на волю. Ты там был с тех пор?
– Нет.
– А я был. Там кусты сильно разрослись, подвинулись к самому лесу.
– Ну и хорошо. Теперь точно никто не найдет, а тетрадь можно закопать и здесь, в саду.
На следующий день матушка Евгения с утра уехала в Тулу, оставив за старшего Сашу. Он пытался втянуть в работу и свою мать. Ольга Николаевна молча подчинялась его просьбам: резала хлеб, подметала в комнатах пол, но сама никакой инициативы не проявляла. Если не позовешь ее к столу, так и будет сидеть на кровати целый день, позабыв о детях. Отсутствие мужа, отца Владимира и Михаила Андреевича она не замечала. И то хорошо, что перестала искать Машеньку.
– Немножко не в себе, – сказала Даша Алеше. – Мама говорит, что это состояние может или пройти, или остаться навсегда. Если навсегда, то нам придется взять ее и всех детей к себе. Будем жить одной семьей и ты с нами. Будешь мне вроде младшего брата.
– Дедушка и батюшки скоро вернутся. В ЧК поймут, что они ни в чем не виноваты и отпустят их, – постарался успокоить девочку Алеша. Даша ему нравилась. Мало того, он был в нее влюблен. Хотелось все время видеть и слышать ее. Но в Дашу по-взрослому был влюблен Саша. Алеша видел однажды, как они целовались в саду. Его сердце, не знающее еще, что такое ревность, ныло и страдало.
– Наших вряд ли отпустят, – грустно сказала Даша. – В газетах постоянно сообщают о расстрелах священников и монахов. Их обвиняют в контрреволюционной деятельности.
– В этом обвинял дедушку Воронков, когда к нам приходил в прошлый раз. Так и говорил ему.
– Я боюсь за маму, помнишь статью в Тульской правде? Ее тоже обвиняли в антисоветской деятельности.
– Женщин и детей они не трогают, – успокоил ее Алеша. – Вот увидишь, Даш, все будет хорошо.
Алеше не терпелось посмотреть, что еще лежит в дедушкиных конвертах, но весь день прошел в домашних хлопотах. Старшие дети готовили обед, потом ужин; стирали, рубили и пилили дрова, таскали воду. Младшие после ужина три раза бегали на дорогу встречать матушку Евгению и возвращались одни. Совсем маленькие, плохо понимая, что происходит, плакали и просились к маме и папе. Так и не дождавшись ее, Даша уложила всех детей в одной комнате и, намаявшись за день, уснула рядом с ними в кресле.
Саша возился с детьми и матерью на втором этаже. И, видимо, тоже уснул.
Один Алеша бодрствовал, подбрасывая дрова в печки, чтобы во всем доме было тепло, а матушку Евгению ждал горячий ужин.
Когда часы пробили полвторого ночи, понял, что ждать бесполезно. Вернувшись к себе в комнату, высыпал все содержимое конвертов на стол и стал разглядывать старые фотографии: прабабушки и прадедушки в маленьком возрасте, гимназисты, юнкера, офицеры, взрослые сыновья и дочери в семейном кругу. Как их много, оказывается Гордеевых, и все родились и жили в Калиновке. Некоторые снимки очень старые, с подписями и датами: военные парады, торжественные приемы у Александра III, Николая II, у великих князей. На одном конверте дедушкиным красивым почерком выведено «Николай». В ней фотографии дяди Коли в детстве, годы учебы и служения на флоте. Внимание его привлекала сложенная вчетверо вырезка из газеты. Алеша осторожно развернул ее, чтобы не порвать на сгибах.
«Трагедия русского крейсера «Янтарь», – прочитал он заголовок статьи и с любопытством стал читать дальше. – Бронепалубный крейсер «Янтарь» в присутствии Императора Николая II был спущен с верфей Невского завода в августе 1903 года, и через год вошел в состав Второй Тихоокеанской эскадры.
Вскоре этому боевому кораблю довелось принять участие в Русско-японской войне. В ходе трагического для Русского флота Цусимского сражения «Янтарь» получил 17 попаданий, но сумел уйти от неприятеля в Манилу. В дальнейшем крейсер служил в составе Сибирской флотилии, совершал плавания по бухтам Приморья, был флагманским кораблем командующего флотилией.
В 1914 году, когда разразилась война с Германией, «Янтарь» вместе с крейсером «Аскольд» по решению Императора был присоединен к флоту союзников, поступив под командование английского вице-адмирала Джерама, который направил русские боевые корабли в Гонконг.
Соединившись с английской эскадрой, русские крейсера приняли на борт британских офицеров связи и разделились у Филиппин. На долю «Янтаря» выпало конвоирование английских и французских транспортов, переправлявших войска и грузы. В конце сентября «Янтарь» оказался у малазийского острова Пенанг (остров принца Уэльского) – небольшого английского порта, находящегося недалеко от Сингапура, где по настоянию своего командира капитана 2-го ранга Н.М. Гордеева встал на ремонт из-за плохого технического состояния котельной установки.
«Обстановка была полумирная, – позже рассказывал служивший на «Янтаре» лейтенант Клещенков. – Вражеский австро-германский флот скрывался далеко в Европе в своих базах. Тихоокеанская немецкая эскадра пробивалась на родину и находилась где-то у берегов Южной Америки. Единственной угрозой был крейсер «Герлиц», блуждавший где-то в водах Индийского океана, но, по сведениям английской контрразведки, он находился, во всяком случае, не ближе тысячи миль от Пенанга».
Однако стоянка эта оказалась для «Янтаря» роковой. Сведения о германском крейсере были неверными, и ранним утром 15 октября «Герлиц», затушив огни и установив фальшивую дополнительную четвертую трубу из брезента, делавшую его силуэт очень похожим на британский крейсер «Ярмут», обманул французский дозор и беспрепятственно вошел в гавань Пенанга. Немецкие моряки надеялись застать здесь французские броненосные крейсера «Монкальм» и «Дуплекс» и атаковать их во время стоянки на якоре. Но вместо них немцы наткнулись на практически беззащитный русский «Янтарь».
О том, что произошло дальше, рассказывается в воспоминаниях старшего офицера крейсера «Герлиц» Ганса фон Хентига: «Все уже решили, что экспедиция не удалась, как вдруг среди этих «купцов», стоявших с якорными огнями и с освещенными изнутри иллюминаторами, показался какой-то темный силуэт без единого огонька. Это был военный крейсер «Янтарь». На нем царили мир и тишина. Мы были так близко от него, что в слабом свете зарождавшегося дня отчетливо было видно все, что делается на русском крейсере. Но ни вахтенного начальника, ни вахтенных, ни сигнальщиков не было заметно. С дистанции около одного кабельтового мы выпустили свою первую мину из правого бортового аппарата и в тот же момент открыли огонь всем бортом по носовой части «Янтаря», где в своих койках спала большая часть команды. Наша мина взорвалась в кормовой части крейсера. Его всего как бы всколыхнуло от этого взрыва. Корму подбросило из воды, а затем она стала медленно погружаться. Только после этого русские обнаружили признаки жизни...
Между тем наша артиллерия поддерживала бешеный огонь по «Янтарю»... Носовая часть крейсера была изрешечена в несколько минут. Языки пламени охватили весь полубак. Сквозь дыры в борту виден был противоположный берег».
От неожиданности на «Янтаре» началась паника, члены экипажа стали выбрасываться за борт. Офицерам быстро удалось восстановить порядок, но оказать сопротивление «Герлицу» они не смогли: на время ремонта на русском крейсере были выведены из строя все котлы, кроме одного, который не мог обеспечить полноценного энергоснабжения и работы снарядных элеваторов. В итоге, встав к орудиям, моряки обнаружили, что у большинства из них снарядов нет, так как элеваторы подачи не функционировали.
«…Наконец на « Янтаре» собрались с силами и открыли по нам огонь, – продолжал вспоминать фон Хентиг. – Орудия на нем были крупнее наших, и русские снаряды могли причинить нам большой вред. Поэтому командир решил выпустить вторую мину.
«Герлиц» развернулся и вновь направился к «Янтарю». Вторая мина была выпущена с расстояния около двух кабельтовых. Через несколько секунд послышался страшный взрыв под передним мостиком русского крейсера.
Гигантский столб из серого дыма, пара и водяных брызг поднялся на высоту около 150 метров. Части судового корпуса были оторваны взрывом и летели по воздуху.
Видно было, что крейсер разломился пополам. Носовая часть отделилась. Затем дымом закрыло весь корабль, и когда он рассеялся, крейсера уже не было видно, из воды торчали лишь обломки его мачты. На воде среди обломков кишели люди. Но «Герлицу» было не до них. Переключившись на французский миноносец «Муске», попытавшийся задержать «Герлиц», германский крейсер отправил на дно и его, а затем растаял в сумраке раннего утра...
«Янтарь» полностью ушел под воду за несколько секунд. «Первые лучи восходящего солнца осветили уже спокойный рейд, на поверхности которого копошились люди и малайские лодчонки. Это местные жители спасали раненых и тонувших русских моряков», – рассказывал свидетель трагедии.
Экипаж русского крейсера потерял мичмана и 87 нижних чинов; 9 офицеров и 113 матросов получили ранения различной степени тяжести.
Но и для «Герлиц» это был последний успех. Отправив на дно помимо двух военных кораблей 22 парохода, уже 27 октября 1914 года германский корабль был настигнут австралийским крейсером «Сидней» и в ходе боя потоплен.
Тем временем, досадная потеря крейсера «Янтарь» вызвала недовольство и возмущение в России. Было решено провести следствие, по итогам которого Военно-морской суд в 1915 году признал командира корабля Н.М. Гордеева и старшего офицера С.Т. Максимова, виновными в неготовности «Янтаря» к боевым действиям. Командир Н.М. Гордеев был признан виновным в том, что во время переборки механизмов и чистки котлов, не принял никаких мер предосторожности, хотя знал о том, что в этом районе действует немецкий крейсер. При этом было установлено, что сам Гордеев за день до трагедии покинул судно, съехав к жене на берег, вызванной к нему из Владивостока на время вынужденной недельной стоянки «Янтаря».
Суд постановил «с учетом беспорочной службы и наград за Русско-японскую войну» лишить обоих офицеров чинов и всех знаков отличия, исключить их из военно-морской службы и «по лишении дворянства и всех особых прав и преимуществ» отдать в «исправительные арестантские отделения гражданского ведомства»: Гордеева – на 3,5 года, а Максимова – на 1,5 года. Но по личному решению Императора Николая II арестантские роты были заменены иным наказанием: Гордеев и Максимов были разжалованы в матросы и отправлены на фронт.
Дальнейшая судьба разжалованных морских офицеров сложилась следующим образом. Матрос 2-й статьи Николай Гордеев воевал на Кавказском фронте в составе озерной флотилии, был награжден 3 солдатскими Георгиевскими крестами и в апреле 1917 года восстановлен в чине капитана 2 ранга...».
Алеша не успел дочитать до конца, как раздался тихий стук в окно и к стеклу прислонилось лицо – матушка Евгения. Алеша бросился к двери и с трудом открыл новый английский замок, который недавно поставил отец Владимир. Мальчик прижался головой к пальто матушки, обнял ее за спину и чуть не расплакался от радости. Матушка была ласковая и добрая, как его мама.
– Ну, что ты, что ты малыш, – матушка обняла его и ласково поцеловала в голову. – Все хорошо, я дома, с вами. А все остальные спят?
– Спят. На кухне ужин и горячий чайник.
– Родные вы мои, как я соскучилась по вам, как будто не видела целую вечность. День был ужасный. Ходила по городу из одной конторы в другую. Никто ничего не знает. Это хуже всего. Наконец в тюрьме дала охраннику деньги, и он сказал, что их могли отправить в другой город или сразу расстрелять. За что? Без суда и следствия.
Из детской вышла Даша, и обессиленная матушка положила голову на плечо дочери. Дети довели ее до дивана, сняли обувь, обложили подушками. Она так устала, что, пока Алеша наливал суп в тарелку и резал хлеб, заснула.
Даша ушла к детям, Алеша, подложив еще дров в печку и вылив обратно в кастрюлю нетронутый матушкой суп, побрел в свою комнату. На столе лежала не дочитанная до конца статья о дяде Коле. Он быстро пробежал глазами два оставшихся абзаца и задумался. Так вот в чем состояла семейная тайна. Дядю Колю обвинили в гибели крейсера и всей команды. Сам Николай II подписал указ о его разжаловании в матросы, но дядя сумел выдержать это испытание, доказал свою преданность родине. Ни дедушка, ни родные не верили в его вину. И в статье сказано, что англичане не обеспечили суднам безопасность от нападения немецких лодок, экипаж «Янтаря» ни в чем не виноват. К этому выводу склоняются и другие иностранные эксперты.
Дедушка и все Гордеевы тоже были в этом уверены, но раз об этой трагедии в семье старались не говорить, значит, какая-то доля вины дяди Коли существовала. Алешу снова одолели тревожные мысли о Михаиле Андреевиче, маме, папе, отце Владимире и отце Александре. Если дедушку и священников осудят на несколько лет, то его как сироту могут насильно отправить в детский приют. И вряд ли, как говорит Даша, матушка Евгения сможет взять к себе его и всех детей отца Александра вместе с матушкой Ольгой. У них и сейчас продуктов хватит на одну, от силы две недели.