Глава 31 Матушка Евгения заболела тифом

МАТУШКА ЕВГЕНИЯ ЗАБОЛЕЛА ТИФОМ

На следующий день матушка Евгения уехала в Тулу, когда все еще спали. Даша одна приготовила на всех завтрак. После него Алеша мыл посуду и готовил вместе с малышами обед: они чистили овощи, он варил овощной суп и жарил на большой сковородке капустные и картофельные котлеты: целых сорок штук, чтобы часть осталась на ужин. Если бы год назад ему сказали, что он будет стоять у плиты и жарить котлеты, он рассмеялся бы, и мама рассмеялась, и папа, и Хенна и, может быть, дедушка, а теперь он с помощью Даши освоил эту премудрость, и у него неплохо получалось. В Питере он варил бульоны и супы для мамы, здесь дедушка научил его готовить борщ, чистить и жарить рыбу, которую они иногда ловили на озере, распознавать грибы, солить их, мариновать и сушить в печке.
Саша больше выполнял мужскую работу: таскал воду из колодца, рубил дрова, кипятил на другой печке баки для стирки. Стирала Даша, дети постарше помогали ей. Саша бегал к мосткам на Веселке полоскать белье и развешивал его на заднем дворе на веревках. Общая беда их всех сблизила, и без указания взрослых, старшие дети взяли на себя всю заботу о доме.
Днем приходили Клокова и Ступина, спрашивали матушку Евгению и, поняв, что накануне ей не удалось ничего узнать, и она с утра уехала в Тулу, обещали зайти в другой раз.
Вечер опять прошел в томительном ожидании матушки Евгении. В этот день она так и не появилась. О чем-нибудь плохом старались не думать. Решили, что она устала и осталась ночевать на вокзале или у кого-нибудь из знакомых. На следующий день с обеда малыши бегали ее встречать на дорогу, и поздно вечером привели домой еле живую. Она не разрешала к ней подходить и, не раздеваясь, прошла в спальню. Так поступила Алешина мама, когда поняла, что заболела тифом и боялась заразить сына.
Алеша взял у Даши градусник и рискнул подойти к матушке. И без градусника по воспаленным щекам и беспамятству было ясно, что у нее тиф или «испанка». Градусник показал 39 и 5.
– Надо срочно отвезти матушку в больницу, – решительно сказал Алеша. – У нее все то же, что было у моей мамы. Только к Воронкову идти нельзя, он сразу сообщит в Тулу и нас всех заберут в приют.
– Тогда к кому идти? – сказала Даша, вытирая слезы. На нее было больно смотреть. Саша без всякого стеснения обнимал ее и целовал в голову. – Из больницы все равно сообщат в сельсовет и милицию.
– Чего там думать, – заявил Саша, – угнать лошадь из конюшни и запрячь в повозку, которая стоит у нас в сарае. Колеса целы, сбруя и дышла есть. Через полчаса, от силы сорок минут мы будем в больнице.
– А если тебя поймают? – возразил Алеша. – Воронков не пощадит: арестует и – в трудовую колонию для малолетних преступников.
– Не поймают. В конюшне теперь вместо Егора дед Матвей, его и припугнуть можно.
– Нет. Этот вариант не годится. Пойду, схожу к Ярославу Мефодьевичу. Он поможет, – решительно заявил Алеша.
– Нашел, к кому обращаться. Он отца предал.
– Не он предал, а Василиса.
– Ты сам его презирал за трусость. Забыл? Даже в школу не ходил.
– Он трус, но не подлец, – упрямо твердил Алеша. – Иду к Ярославу, а вы всех детей отведите наверх и сами к матушке Евгении не подходите.
– Тоже мне раскомандовался, – недовольно проворчал Саша, – а если Ярослав откажет?
– Пойду к Воронкову. Не видишь, матушке очень плохо.
Матушка металась по кровати и бредила, зовя то отца Владимира, то детей, то какого-то товарища Ревзина.
Дети со страхом смотрели на ее пылающее лицо и конвульсии тела. Даша жалобно вопрошала: «Мамочка, мамочка, что с тобой?».
Алеша на ходу нацепил пальто и побежал к учителю. Историк и физик жили в одном доме недалеко от школы у солдатки Матрены Старостиной. Саша прав: Алеша был обижен на Ярослава Мефодьевича, но в душе он знал, что историк – хороший человек, он обязательно поможет. И физик – хороший, впопыхах он о нем совсем забыл. И этот, если что, не побоится пойти к Воронкову и разговаривать с ним.
Ярослав Мефодьевич еще не спал и вышел на стук в дверь. Он нисколько не удивился Алешиному приходу. Выслушав его сбивчивый рассказ, быстро оделся, приказал Алеше идти домой и к больной никого не подпускать.
Через полчаса к дому подъехала знакомая повозка с обоими учителями. Все дети были наверху, внизу оставались Даша, Алеша и Саша.
– Как матушка Ольга? – на ходу спросил историк Сашу.
– Плохо. Одно время было лучше, теперь опять целый день сидит на кровати и молчит.
– Лекарства у нее есть?
– Есть, да толку от них мало.
– Таким больным лекарства подбирают. То, что она пьет, может не подходить. Ей тоже надо в больницу. Саша, – тихо сказал он, – готовьтесь к тому, что вас всех отправят в детский приют. Временно, пока матушки не поправятся.
– А наши отцы? Их расстреляют?
– Не знаю. Ты уже взрослый, должен понимать, что происходит в стране.
– Ярослав Мефодьевич, – Саша придержал его за руку. – Если нас отсюда увезут, заберите к себе все оставшиеся книги и рукописи отца. Прямо сегодня приходите и заберите. Ведь все пропадет.
– Хорошо. Перевезем сегодня же ко мне на этой повозке. Вы с Алешей все подготовьте и перевяжите, а мы на обратном пути из больницы заберем.
Учителя делали все быстро. Уложили матушку в повозку на старые пальто, накрыли сверху шубой, и, не разрешив детям к ней подойти и попрощаться, уехали. Историк правил лошадью, физик сидел сзади, свесив вниз ноги. Он с горечью смотрел на детей, которых ожидала незавидная участь.
Саша сказал Алеше, что попросил историка забрать все рукописи и оставшиеся книги отца, он заедет на обратном пути. На глазах его были слезы, он тяжело переживал, что не успел ничего сказать отцу перед расставанием. Отец считал его неудачником, они часто ссорились, но он очень любил и уважал его. Алеша хорошо понимал его состояние. Он тоже обижался на папу, а утром, когда тот уехал на фронт, не успел ему сказать, как он его сильно любит.
Отправив Дашу спать, они вдвоем принялись упаковывать и перевязывать стопки книг и рукописей и складывать их внизу у входной двери. Еще им пришла мысль собрать ценные иконы из всех квартир, иконостас отца Владимира и разные церковные и домашние предметы из золота и серебра.
Сбегав во двор, Саша принес тетрадь, спрятанную в бочке. Это навело Алешу на мысль отдать учителю все фотографии и бумаги из дедушкиных папок, ведь неизвестно, что с ним будет дальше. К этим фотографиям добавил и те, что висели на стене, оставив для себя несколько штук.
В сопроводительном письме к Ярославу Мефодьевичу он написал, что раньше они с дедушкой скрывали ото всех, что в этих местах находились имения Гордеевых – в Калиновке и Звягинцевых (его бабушки) – в Хрущеве, по соседству с Калиновкой. Но, оказывается, Воронков, а значит и ЧК об этом давно знают. Это – два древних рода, и некоторые фотографии дают представление об этих людях. В Калиновке есть большое родовое кладбище и часовня, ныне разоренные. Разорена и усадьба Звягинцевых. Не хотелось бы, чтобы память об этих людях навсегда исчезла.
Еще, наверное, интересно знать, что церкви в Калиновке и Дулебине тоже обустраивали Гордеевы. Об этом подробно сказано в дедушкиных бумагах. Он, как председатель Приходского совета, делал все записи о поступлениях и расходах прихода и сохранял записи предыдущих старост. Не сразу, но постепенно церковь Животворящей Троицы приобрела тот вид, какой имеет сейчас.
Когда учителя вернулись, у мальчиков все было готово. Все вместе перенесли стопки книг, ящики и большие предметы в повозку. Ярослав Мефодьевич без всякой надежды посоветовал мальчикам продолжать ходить в школу, заниматься любимым делом: Саше – футболом, Алеше – моделированием самолетов.
– Насчет рукописей не беспокойтесь. Я их постепенно переправлю в Москву, в Румянцевский музей.
– А папина толстая папка у вас? – на всякий случай спросил Саша
– У меня, отец Александр давно отдал. Тоже переправлю, куда надо, и постараюсь рукопись издать. Я тебе обязательно об этом сообщу. Надеюсь, батюшки и Михаил Андреевич к тому времени вернутся домой, – утешил он мальчиков, и пожал, как взрослым, на прощанье руки.
Днем из Веденева приехали санитары, отправили детей гулять на улицу и облили все комнаты хлоркой. Матушка Ольга не понимала, что вокруг нее происходит: сидела на кровати, угрюмо наблюдая за незнакомыми людьми в белых халатах. Эти халаты напомнили ей врачей в палате умершей дочери, она начала плакать и выть, перепугав детей и этих взрослых женщин.
На обратном пути они заехали в сельсовет сообщить о больной тифом и сумасшедшей попадье, которую надо немедленно изолировать от детей. В сельсовете уже все знали о матушке Евгении – теперь в селе был телефон, соединяющий их с Веденевым и Тулой.
Воронков заверил санитаров, что сумасшедшую попадью отправят куда надо, а детей – в детский приют. Об этом уже договорились с Тульским отделом защиты детей. Никакого человеческого сочувствия к больным матушкам и их детям у него не было. Он думал о том, как расселить в поповском доме жителей села, а церковь использовать в хозяйственных целях.
Воронков решил сам сообщить о детском приюте поповским детям. В своем окружении он называл их «поповским отродьем», за что ему попадало от Толкалина, внушавшего всем, что дети не отвечают за отцов, тем более, что двое из них: Александр Кравец и Алексей Лавров, в Бога не верят и в церковь не ходят. Воронков особенно ненавидел Кравца, называвшего его прилюдно вором и разбойником за реквизицию отцовской библиотеки. От этого мерзавца следовало избавиться в первую очередь и немедленно.
Увидев всех детей во дворе, он подозвал к себе Дашу и Алешу. На Сашу не обращал внимания, как будто его тут не было. Мальчик сам подошел поближе, чтобы слышать, о чем Воронков будет говорить – ничего хорошего от него он не ожидал.
Расспросив для приличия о здоровье Евгении Федоровны Вознесенской, Воронков сообщил, что завтра Ольгу Николаевну Кравец заберут в больницу, а их всех, по решению сельсовета, отправят в Тулу в детский приют. В девять часов утра за ними придет машина с воспитателем. Они должны быть готовы к этому часу.
– Мы не поедем, – сказала Даша. – У нас все есть, мы прекрасно справляемся с детьми и можем ухаживать за матушкой Ольгой.
– Вас никто не спрашивает. Вы все несовершеннолетние, и как дети врагов советской власти будете воспитываться в детском учреждении, а не нравится, можем лично вас и Александра Кравца отправить в трудовую колонию для трудновоспитуемых детей, – Воронков бросил сердитый взгляд в сторону Саши. Тот поспешно отвернулся, чтобы не сорваться и не наговорить ему гадостей.
– Подождите несколько дней, – взмолилась Даша. – Мы обратимся к Дзержинскому или Калинину с просьбой, чтобы нас тут оставили. Мы одна семья и не хотим расставаться. И мы не сироты. Наши мамы выздоровеют, папы вернутся. Только лишние хлопоты для вас.
– Советское государство берет заботу о детях арестованных на себя. Когда родители вернутся, они вас заберут, и вы все вернетесь обратно.
– А наш дом? Что будет с нашими вещами?
– Все вещи и мебель останутся на месте. Закроете двери на замок, никто туда не войдет. Сельсовет отвечает за их сохранность.
«Знаем мы ваше отвечает, – усмехнулся про себя Алеша. – Как только нас увезут, сразу кого-нибудь сюда вселите. Мы это проходили».
– Так что, ребята, договорились, – сказал Воронков, – ничего с собой не берите, там все есть.
– Ничего не договорились, – не выдержал Саша. – Маму я никуда не отдам. Если бы не ваши аресты, она давно поправилась. Ей нужны положительные эмоции. А вы неизвестно за что арестовали наших отцов и Михаила Андреевича Гордеева.
– Вас никто спрашивать не будет, – разозлился Воронков. – Все попы – враги советской власти, а их дети – вражье семя. Всех вас надо уничтожать под корень, – со злостью сказал он и, резко повернувшись, зашагал прочь.