Глава 32 Обитель

ОБИТЕЛЬ

Растерянные дети вернулись в дом. Малыши жаловались на холод: в комнатах были открыты все окна и двери, гуляли сквозняки, и все равно невыносимо пахло хлоркой. Повсюду на полу стояли белые лужи, так что Алеше и Саше пришлось срочно взяться за половые тряпки. Даша растопила в кухне печь и принялась за обед. Но всем троим не терпелось обсудить новость о завтрашнем дне.
Наконец, когда весь дом был вымыт, малыши накормлены и уложены спать, и они сами наелись овощного супа и картофельных котлет, настало время обсудить сообщение Воронкова о детском приюте.
– Я в приют не поеду, – заявил Алеша. – Как-нибудь доберусь до Питера, буду искать маму. Может быть, и отец из плена вернулся.
– Куда ты поедешь? – возразил Саша, – Везде милиция. Видел однажды, как в Веденеве детей ловили. Устроили засаду, как на волков.
– Не пойму, – возмущалась Даша, – почему мы не можем оставаться в своем доме? Мама скоро поправится, продуктов не так много, но мы можем в Веденеве обменивать на хлеб и муку вещи. Весной разобьем огород, посадим картофель. Мы уже взрослые, справимся и с детьми, и с хозяйством.
– Воронков положил глаз на дом, – сказал Алеша. – У нас так домовой комитет вселил в мою комнату нужных людей из горсовета. За это все получили деньги: он сам, милиционер и директор приюта. Они все в этом деле участвовали.
– Мне придется все равно ехать с детьми, – сказала Даша. – Без меня Андрюшка пропадет. Он и так все время плачет, маму зовет. И других надо поддерживать. Ваша Оля не отходит от Ольги Николаевны, та ее нет-нет погладит и поцелует.
– Я тоже никуда не поеду, – сказал Саша, – буду мотаться по вокзалам. Или… – он задумался. – Есть одно место в лесу, отсюда километров двадцать пять. Там раньше были скиты от монастыря, жили старые монахи. Кругом болота. Отсюда можно добраться только зимой на лыжах. Мы раньше с отцом их иногда навещали, возили спички, хлеб, соль, сахар. Отец за ними что-то записывал. Они все чудеса разные вспоминали, давние события. Аким, кажется, в этот декабрь к ним ездил по просьбе отца. Говорил, что столетний отец Павел ушел в лес и не вернулся. Они, когда умирают, уходят, чтобы не быть в тягость другим.
– Страсти-то какие, – перекрестилась Даша. – Так и лежит где-нибудь мертвый, волками объеденный.
– Волки их не трогают…
– Почему?
– Они мало едят, и от них святой дух исходит.
– И ты в это веришь?
– Конечно, нет. Так мне один старец рассказывал. Алеша, давай вместе туда подадимся. Там есть пустые кельи. В них печки, кровати. Поживем некоторое время, я буду ездить в Тулу, узнавать про отцов и твоего дедушку, всех навещать: в больницах и детском приюте. А там видно будет.
– А если тебя поймают?
– Поймают, убегу. Ты же убежал. Согласен?
– Согласен. Только когда же мы туда пойдем? Уже поздно.
– Соберемся и пойдем, только не прямо туда, а сначала к Святому Пантелеймону. Ты там переночуешь, а я вернусь назад, с мамой ночью побуду, а то она еще учудит что-нибудь без меня, утром посмотрю, как детей увезут, и пойдем дальше.
– Конечно, согласен.
– Тогда давай, собирай и завязывай в тюки: матрас, одеяло, белье, теплые вещи. Заберем отсюда все продукты – они все равно не нужны. Дашуль, ты можешь нам напечь в дорогу оладушек?
– Напеку. Только как вы все это потащите?
– На санках. Свяжем двое санок, вот тебе и сани. Как-нибудь дотащим. Спешить нам некуда. Никто не догадается, куда мы исчезли.
Алеша ушел к себе. Без фотографий и икон их комната стала неуютной, но все равно была родной и сохраняла еще дедушкино присутствие: его вещи, посуду, иконы, теплящуюся лампаду в углу перед иконостасом. Взгляд остановился на недоделанных моделях самолетов. Самолет, который он подарил Ольге Николаевне, дети возьмут с собой в приют, а эти? Он задумался и решил взять их с собой в скит, чтобы там все доделать. Положил лобзик, краски, кусок фанеры. Из вещей взял немного одежды и обуви, матрас, белье, одеяло, мыло, соду, отложенные им фотографии родных и несколько книг. Все завернул в покрывало и перетянул ремнями. Тюк получился внушительный. Такой же тюк был у Саши.
Положили их на импровизированные сани (связанные вмести санки), привязали надежно веревками. Сверху водрузили ящики с продуктами, керосиновой лампой и примусом, чтобы утром в купели и потом на месте устроить себе горячий завтрак. Поклажа оказалась неподъемной. Пришлось все снова снять, отложить матрасы, кое-что из одежды, обуви и дедушкины книги по искусству, которые он уже тут, в Туле, приобрел. Алеша оставил только две самые любимые: «Трех мушкетеров» и «Остров сокровищ».
– Ничего, – успокаивал товарища Саша, – а это как-нибудь довезем до часовни, там все спрячем под крышу, потом будем забирать по частям. До весны в ней вряд ли кто появится.
Прощались долго. Даша плакала и не хотела их отпускать. Алеша тоже плакал и сквозь слезы говорил девочке, что он ее любит и будет всегда помнить. Детское неосознанное чувство вырвалось наружу, но ни Даша, ни Саша на это не обратили внимание. Они были заняты собственными чувствами. Саша обещал ей часа через три вернуться обратно.
Мальчики надели лыжи, впряглись в сани и через калитку в другом конце сада выехали на дорогу, ведущую от села к источнику Святого Пантелеймона. По этой дороге летом после службы в храме люди шли к источнику окунуться в купели и набрать святой воды. Слева от дороги петляла Веселка, справа и впереди темнел лес. Дорога была не такая дальняя: по хорошей лыжне налегке можно добежать за двадцать минут. Но они ползли еле-еле. Для маленького Алеши этот груз был непомерно тяжелый. Два раза он упал. А при подъеме на небольшую горку сани потащили мальчиков назад, оба повалились в снег, чудом не сломав лыжи.
– Ничего, – успокаивал Саша друга. – Зато сейчас придем, разожжем примус, вынем Дашины оладушки, они должны быть еще теплые, устроим пир на весь мир.
А часовня вот уже совсем рядом. И сама хорошо виднелась, и деревянная лестница с перилами вниз к купальне. Все здесь было сделано с любовью, и каждую весну приводилось прихожанами в порядок. Согласно поверью, вода в источнике обладала необыкновенной целительной силой, за ней приезжали и шли пешком со всего уезда. Лечили больные ноги, кишечно-желудочные заболевания, нервы, бесплодие.
Не доходя до часовни несколько метров, Алеша споткнулся и упал.
– Все, больше не могу, – прошептал он. – Давай передохнем.
– Давай-ка мы лучше все тут развяжем, и по частям перенесем в часовню, – предложил Саша. Он развязал веревки, вручил Алеше примус и сумку с едой. – Неси потихоньку. Остальное я сам перенесу.
Алеша уже ничего не мог делать, он стоял на крыльце и, привалившись к перилам, смотрел, как Саша все развязывал и перетаскивал в часовню. Под конец он ввел туда самого Алешу, дал последнее распоряжение: сдвинуть лавки и расстелить на них постели, и побежал обратно в село. У него еще были для этого силы. Саша был постарше и покрепче, да и занятия в футбольной команде его физически закалили.
Сдвинув с трудом тяжелые лавки, стоявшие около стен, Алеша положил на них одеяла и подушки, но не лег, а подошел к окну, выходившему на купальню. Луна освещала черную поверхность воды, которая здесь никогда не замерзает, даже в самый лютый мороз, из-за источника, падающего с двухметровой высоты. Весной, в период сильных дождей он превращается в небольшой водопад. От часовни к нему и купальне ведет деревянная лестница с перилами.
Летом они с дедом сюда иногда заходили на обратном пути из леса и, когда никого не было, окунались в одном исподнем белье. При людях дед никогда не окунался, считал для себя неприличным показываться в нижнем белье. Окунаясь, Михаил Андреевич, крестился и говорил, «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!». Алеша тоже крестился и шептал, но не молитвы, а просьбы к Богу и Святому Пантелеймону о том, чтобы все их родные оказались живы и вернулись скорее к ним.
И сейчас, повернувшись к тому месту, где летом висели образа, а теперь темнела пустая полка с забытой лампадой, мальчик начал усиленно креститься и просить у высших покровителей о спасении всех своих родных. Потом расстегнул пальто и нащупал под рубашкой бумаги – теперь их было несколько: папино письмо к нему и письмо деда вместе со статьей из газеты. Они согревали его сердце, как будто руки родных людей, их касавшиеся, и сейчас гладили и успокаивали мальчика.
На окне стояли примус и чайник. Можно было сходить за водой, согреть чайник и попить чаю с Дашиными оладушками, но у Алеши не было для этого сил. Не снимая пальто, он закутался в одеяло и, едва прикоснувшись к подушке, мгновенно уснул.
Разбудил его шум на крыльце. Он быстро вскочил, решив, что это кто-то из сельчан, но это был Саша. Он устало плюхнулся на свое ложе, стянул с себя валенки, заплечную сумку и в теплых носках прошлепал к окну с примусом и чайником.
– Чайник холодный, и оладушки целые. Ты ничего не ел?
– Не было сил. Лег и сразу заснул.
– Во даешь, я думал, у тебя тут полный комфорт. Придется сегодня, как следует, отдохнуть, а завтра пойдем дальше.
– Ты отдыхай, я все сделаю, – засуетился Алеша и бодро двинулся к двери, но, сделав два шага, охнул от боли: ломило поясницу, плечи и даже шею, как будто его накануне кто-то поколотил палкой. Однако он заставил себя выйти на крыльцо и спуститься по лестнице к воде. Набрал полный чайник и заодно умылся. Вода казалась ледяной, на самом деле она была на несколько градусов теплей, чем воздух, и очень чистой.
Какой Саша молодец, что сообразил взять примус. Горячий чай поднял боевой дух, только его рассказ о детях испортил настроение. Их забрали в семь часов утра. Даша просила взять с собой чемоданы, которые она приготовила в дорогу. Не разрешили и игрушки отобрали, сказали, что в приюте все есть. У Андрюшки силой выхватили любимого мишку.
– Вот скажи мне, – рассуждал Саша, уплетая оладушки и наливая третью кружку чая, – что они за люди, эти женщины и мужчины от новой власти? Ведь все крещенные, и в церковь ходили, и крестики до сих пор носят, а так поступают со священниками и их детьми? Как будто мы какие-то звери или прокаженные.
– Большевики в Бога не верят. Им все это не надо. Мы же с тобой тоже не верим.
– Мы никогда не верили, а эти вчера верили, а сегодня не верят? Так не бывает.
– Не думай об этом. Лучше скажи, как тебе удалось остаться незамеченным?
– В чулане сидел. Малыши так ревели, что хотел выскочить и всех этих мужиков и баб из дома выгнать, да куда потом с детьми денешься. И маму увезли. Когда они уехали, забрал в кухне все, что там оставалось. Пока лазил по шкафам, слышу на улице шум мотора. Это новые жильцы на грузовике приехали. За ним еще одна машина подошла. Человек тридцать, с узлами, мешками, но без мебели. Приехали на все готовое.
– Так и в нашей квартире в Петрограде. Все забрали: мебель, одежду, даже мамину парфюмерию.
– А ты чего, меня кормишь, а сам не берешь? – вдруг заметил Саша, что Алеша ничего не ест.
– Не хочется.
– Не может этого быть. Вчера не ел, сегодня. Смотри, Алеша, быть слабыми нам сейчас нельзя, и хандрить тоже. Давай полезай наверх, я тебе буду подавать вещи, которые мы потом заберем, да укладывай так, чтобы снизу их не заметили.
Закончив дело, они снова зажгли примус и подогрели чайник. Пока работали, холод не замечали, а усевшись с кружками на лавку увидели, что окна в часовне запотели и иней застыл над дверью.
– Ничего, – успокаивал Саша, – завтра на новом месте обустроимся. Керосин будем беречь для лампы, потом достанем где-нибудь еще. Там у старцев есть кровати, вымоем их, положим на них одеяла, чистые простыни, укрываться пока можно пальто. Летом накосим травы, высушим ее, сделаем матрасы с сеном. В лесу не пропадем. Он тебя и накормит, и согреет, и жильем обеспечит… Ты что, Алеша, опять спишь? – остановился он на полуслове. – А я тут тебе целую лекцию читаю.
Он уложил мальчика на лавку, закрыл одеялом и накинул сверху еще свое пальто. Потушил примус, и через минуту тоже спал, дав себе установку разбудить его в шесть часов.
Утром позавтракали на скорую руку и, отобрав вещи, которые им понадобятся на первое время в скиту, тронулись в путь. У каждого были свои санки с небольшой поклажей. Идти было намного легче, но когда дорога свернула в лес и начала нырять то в овраг, то в гору, Алеша опять выдохся. Саша шел впереди, прокладывая лыжню. Но он не ворчал и не подгонял мальчика, давал ему возможность отдохнуть, расслабиться. Алеша совсем его не знал, считал, что он относится к нему свысока, пренебрежительно, как все старшие ребята смотрят на младших, а он оказался внимательным, заботливым другом.
В два часа дня устроили привал, разожгли костер, согрели чайник. После этого идти стало еще трудней. У Алеши не было сил, ноги гудели, руки болели в локтях и в запястье, шея не поворачивалась. К тому же заметно похолодало, поднялся ветер и, как назло, дул прямо в лицо, обжигая кожу.
Дороги давно не было. Она исчезла еще перед привалом. Как Саша ориентировался в лесу, непонятно. Смотрел на небо, отыскивал деревья с зарубками. Попадались овраги, дубравы, густые заросли орешника и бурелом, которые приходилось обходить стороной. Где-то шли по болотам, из-за которых летом в обитель не пройти, опять входили в лес. Саша радовался, когда находил знакомый дуб или березу.
Вдруг он остановился и, посмотрев наверх, озабоченно сказал:
– Смотри, как небо почернело и нависло над лесом. Похоже, сейчас начнется метель, но мы почти пришли.
И, действительно, в тот же момент повалил густой снег, наметая перед мальчиками высокие сугробы. И лыжи, и санки проваливались в них, как в глубокие ямы. И когда Алеша уже окончательно выбился из сил и готов был упасть и зарыться в снег, чтобы никогда не встать, показалась луковка церкви. Вскоре открылась и вся обитель: невысокий деревянный храм и примыкающие к нему с двух сторон деревянные строения. Во всех окнах было темно.
На краю поляны сиротливо маячил еще один небольшой дом, тоже темный, без признаков жизни.
– Пойдем туда, – сказал Саша, и они направились к этому дому. Поднялись по крыльцу с провалившимися ступеньками, открыли дверь. За ней были сени и дверь в келью. Саша пошарил на полке около входа, нашел спички и подсвечник с обгоревшей свечой. Тусклый огонек осветил лавку с ведрами, над ней – еще одну полку с кастрюлями, чайником, банками с крупой. В келье были две самодельные, сбитые из досок кровати, стол, два стула и самое главное – печь. Дров рядом не оказалось. Это их обрадовало, значит, сюда давно никто не заглядывал. Было очень холодно: дуло и сквозило из многочисленных щелей. В крыше виднелись дыра, под ней на полу лежал снег.
Саша вытащил из своих вещей топор, приказал Алеше все перетащить из санок в дом и пошел обследовать местность на предмет дров и досок. Вернулся довольный: дрова лежали в поленнице с другой стороны дома, не так много, но на первое время хватит. Нашел где-то и доски, чтобы починить крыльцо и залатать дыры на крыше, и принялся за работу.
Алеша растопил печку, поставил чайник и стал затыкать тряпками – носками и бельем, щели. На сколько дней, месяцев, а может быть, и лет эта келья станет их прибежищем? Прошлое казалось страшным и неправдоподобным сном, будущее – полным неизвестности. И нестерпимой тоской ныло сердце – о дедушке, всех родных и близких людях… и Даше.
Вдвоем было хорошо и не страшно. Но Алеша все-таки нет-нет и вспоминал мертвых монахов, которые могли оставаться в соседнем доме или лежать где-нибудь неподалеку в лесу, вздрагивал при каждом шорохе и стуке в дверь или стену. Иногда стучали сильно и настойчиво. Не понимая в чем дело, Саша подходил к двери и выглядывал во двор – никого. Но вскоре нашел объяснение: это ветки деревьев так выросли, что уперлись в стены и легли на крышу. Завтра они все приведут в порядок.
Однако утром Саша поднялся еще в темноте и, выпив на скорую руку холодный чай с остатками вчерашних бутербродов, надел лыжи и отправился на ближайшую отсюда станцию Ягуново, чтобы уехать в Тулу. Надо было узнать, куда поместили детей, навестить матушек и арестованных родных.
До станции было не так далеко. От скита туда шла единственная дорога, которая соединяла его с остальным миром. Сначала она выходила к Свято-Никольскому монастырю, ныне разоренному большевиками, через несколько километров от него находился поселок Верхние выселки, дальше шли пруды, поля и уже за ними – железная дорога со станцией.
С других сторон скит окружал лес, еще дальше шли непроходимые болота. Место глухое, дикое. Люди сюда приезжали редко. Недаром монахи создали здесь свою обитель, чтобы полностью отойти от мирской суеты.