О еде и вещах полезных для памяти. Часть 5

ГЛАВА 11-я. ЗАПРЕТНОЕ и СВОБОДА ВЫБОРА.

В палисаднике между домом Прудниковых и Рыбиных росла чёрная бузина. Кустик стоял жиденький, сам ли он вырос или кто-то посадил специально –– неведомо. Детям есть бузину не разрешалось, а мы всё-таки пробовали, ягодка не ахти как вкусна, но с весьма специфическим и долгим послевкусием, которое не отбивало охотку попробовать её ещё разок.
Запрет мы нарушали, только вот, зачем же бузине расти, если её есть нельзя?
Взять бы и выкопать тогда куст, да освободить место, хотя б под тот же крыжовник или цветочную клумбу, однако этого не происходило.
Может, старые суеверия не позволяли деду ту бузину трогать: а вдруг как черти отомстят?
Нет, просто руки не доходили. Огородничество в зоне рискованного земледелия отнимало у хозяев слишком много сил и времени. Выращивание тех же огурцов на навозных грядках, что в холод, что в жару — занятие трудоёмкое, но более насущное, чем  ягодники, а уж тем более цветы. Такого добра и в лесу полно, и в поле хватает, а в хозяйстве и других забот полон рот, не до клумбы с цветочками.
Вот и росла запретная бузина, неизвестно кем и для чего посаженная.

Тут же в палисаднике, но уже со стороны улицы постоянно вырастала дикая мальва с плодами-калачиками, которые поедать не запрещалось. Их пора приходила после бузины, но калачики слишком мелкие, чтобы насытить уличный аппетит ребятни.
Однако следом за калачиками на огороде подсыхали коробочки маков. Маки были ещё те самые — опиумные, или снотворные. Из коробочек, которые звучали как погремушки, когда их срывали, мы вытряхивали всё содержимое прямо в рот.
Много опять же не разрешалось: «уснёшь и не проснёшься». Да только мака много и не садили, хотя никто не запрещал этого делать тогда.
А конопля, ныне тоже запретная, росла сорняком вроде полыни на пустырях. Для детворы конопля считалась совершенно бесполезной, там и попробовать-то нечего, только её запах был резче и притягательней полынного.
Правда, иногда долетали до детских ушей слова про какую-то анашу, которую курят, и что это –– дурь. Значит, что-то уж очень плохое скрывалось в конопле за ароматом её семян.
А заведомо плохого и не вкусного никому не хочется даже пробовать. Беда в том, что растения перед тобой не на выставке с табличками расставлены –– это полезное, а это вредное. Они растут сами по себе, но для чего-то же они растут?

Почти любой ребёнок склонен к тому процессу, который называется в учебниках собирательством и является древнейшим способом хозяйствования человека.
Потому и в ребячьей группе обычное дело –– высматривать, вынюхивать и, конечно же, пробовать: а вдруг это съедобно и вкусно?
И не от голода хочется, а от познавательного зуда любопытства, с которым можно залезть в такие дебри, что и не выбраться назад.
Поэтому всегда существовали у взрослых разные страшилки для детей, например, для нас –– белена и ещё волчья ягода.
Вполне распространённая фраза тех лет звучала на разные голоса так: Ты что –– белены объелся?!
Вероятно, случались такие путаники, что не могли отличить тот же мак от белены. Чудаков всегда хватало, и не такие вещи люди путали и путают, даже те, что в летах и с высшим образованием. Про академиков и говорить не стоит…
А вот что называли волчьей ягодой –– это ещё вопрос. Мне помнится нечто красное, скорее всего, та же бузина, только дикая. Хотя и плоды похожие на мелкую ранетку тоже называли волчьей ягодой, причём не в лесу росшую, а прямо в городском парке. Старшие показывали малышне и говорили: съешь –– и каюк тебе!
И это в парке, а уж в лесу…

В лесу вообще опасностей хоть отбавляй. С одними грибами, сколько всего надо запомнить, поэтому взрослые обязательно должны идти рядом и показывать, какой гриб съедобный, а какой смертельно опасный. И они учили нас.
Но я всё равно испытывал радостный восторг и удивление при виде мухоморов. Вот уж наградила природа столь ядовитый продукт такой притягательной внешностью!
Хотя и тут природа хитрит, старается всех заморочить, ведь для кого-то и мухомор –– спасительное лекарство, и он как-то же узнаёт про это... значит, пробует?
Труднее всего отличать невзрачные поганки от похожих на них съедобных грибов, поэтому разные там волнушки, сыроежки и прочую ломкую при переноске жидконогую мелюзгу я пропускал и предпочитал брать подберёзовики –– тут уж не ошибёшься. Плохо, что подберёзовик тоже не слишком крепок, шляпка у него быстро раскисает, но зато с поганкой его не спутаешь.
Более удачливые сверстники гордились найденными крепышами –– белыми грибами, а умелые грибники возвращались из лесу с груздями и маслятами, которые мне никак не попадались даже на глаза, слишком хорошо они прятались в траве. И про опята много слышал я, но живьём не видел. Не теми тропками, видимо, шагал.
Направление всегда много значит для успеха, да вот как его правильно выбрать? А на грибы ещё и особый нюх нужен, пахнут-то они сильно и необычно. Хотя с другой стороны, надо приметы знать, где какому грибу раздольно живётся, а когда идёшь, палкой чаще орудовать и листву опавшую разгребать.
Тогда, помню, шли жаркие споры меж грибниками, надо ломать ножку гриба или лучше срезать её ножом? Мнения даже у взрослых сильно различались, большинство сходилось лишь в том, что просто выдёргивать гриб из грибницы нельзя.
Но на это возражало меньшинство, указывая на животных, которые поедают грибы, не сильно-то заботясь о таких мелочах. Ну, для мальчишек, конечно, предпочтительнее был вариант с ножом. Как же я пойду в лес или на рыбалку без перочинного ножа? Да никак!
В детстве при посещении леса боязнь укуса клещом даже не приходила нам в голову, хотя мы уже были наслышаны про энцефалит. Но для нас куда страшнее выглядел полиомиелит, а клещ казался одной из страшилок, не слишком действенной, как и возможность отравиться грибами. И в те годы среди известных мне людей никто не пострадал ни от того ни от другого, чего нельзя сказать про многие детские болезни и травмы. Вот они подкрадывались незаметно, коварно и поражали внезапно.
А клеща я тогда даже ни разу не видел. Какой он из себя?
Теперь же люди даже в городе опасаются пройтись по газону и не из-за штрафа, который всё равно не пойми, кому платить, а из-за этих самых кровососущих. И это при том, что в некоторых скверах можно даже полежать на лужайке –– не запрещено, а траву там скашивают и противоклещевую обработку проводят.
Времена меняют многое, и такую вольность, как возможность прилечь на зелёную траву, надо ценить, особенно когда разных кровососущих паразитов явно прибавилось, и расплодились они повсюду. Паразитов всё больше, а свободы всё меньше…

Вообще походы в лес всегда становились долгим, иногда тяжёлым приключением, но зато мы знали, что там можно кое-чем поживиться. Главным лесным лакомством моего детства была черника, которую обирали в разгар лета и поедали прямо на месте. Реже попадались другие вкусные ягоды –– дикая малина и земляника.
Осенью случались вылазки в рощицы боярышника. Боярки, правда, много не съешь, не тот фрукт, как говорится, поэтому отправлялись за ней на подмогу взрослым, которые ценили лечебные свойства плодов и делали потом из сушёных ярко-красных ягод сердечные отвары или настойки.
Только став взрослым, я оценил, насколько же это снадобье у нас общенациональное, можно сказать –– панацея.



ГЛАВА 12-я. ВКУСОВАЯ ПАМЯТЬ.
Из сладкого –– первое вкусовое воспоминание связано с сахарной ватой.
Понятно, что какие-то леденцы, петушки и даже шоколадные конфеты не только в фантиках, но и настоящие –– из коробок, были уже опробованы, но не запали так в душу, как порция той самой ваты, купленной мамой летом 1959 года на Первомайском проспекте напротив Универмага.
Не исключено, что это случилось в мой день рождения, который ознаменовался покупкой в универмаге подарка –– кортика в ножнах на подвесе.
С этим подарком связана целая драма, отдельно мною уже описанная, поэтому меня одолевают сомнения, могли ли два столь значительных события детской жизни произойти в один и тот же день. Но всё возможно, и начало того самого дня было воистину сказочным.
Ведь появление на твоих глазах лакомства почти из ничего –– уже само по себе чудо. А тут ещё и волшебная палочка перед тобой, и чародей-продавец, который наматывает на неё тончайшие нити, а потом передаёт в твои руки, совершенно не жадничая, огромный клубок. Да, огромный, но при этом совершенно невесомый и пушистый, клубок необычайного цвета и аромата.
И вот ты уже сам держишь эту волшебную палочку, а во рту мгновенно тают слегка колючие пряди нитей, от которых радостная сладость растекается по всему телу.

………………
Потом удивительное воспоминание о картошке со сливочным маслом и квашеной капусте, но с маслом подсолнечным.
Это уже почти зима того же года и поздний ужин в Ленинском, куда недавно переселились отцовы родители. Дед, Степан Кузьмич, получил новое назначение, сменив должность главного агронома Заобской МТС на ту же должность в сельскохозяйственной артели имени Ленина. Так торжественно звучало название хозяйства, которое, строго говоря, не являлось колхозом…
А чтобы повидаться с нами на новом месте жительства, дед выслал на Первомайку «колхозную» автомашину, а иначе туда нам бы и не добраться самим.
И вот я, промёрзший, уставший от бесконечной тряски и непроглядной темноты за стёклами, наконец-то оказался в тепле большого сельского дома. Все вокруг меня беспокоятся, не заболеет ли мальчик после долгой дороги в холодном газике.
Но путешествие под песню из приёмника «Едут новосёлы по земле целинной…» запомнилось не столько холодом и тряской, а тем, что в какой-то момент фары газика ослепили на просёлочной дороге мышь-полёвку, и она замерла.
Водитель притормозил, и все пассажиры увидели впереди мышь, которая мне показалась почему-то пушистой и абсолютно белой. Мышь убежала, а водитель долго ещё рассказывал нам, что так вот ночью и зайцы попадаются, и даже лисы иногда. Ну, хоть ружьё с собой вози.

Я постепенно отогреваюсь у печки и рассматриваю на кухонном столе маслёнку похожую на вазочку с грецкими орехами. Масло из неё вскоре попадает в тарелку с горячей варёной картошкой и быстро тает, а следом в другую тарелочку бабушка выкладывает мелко нашинкованную квашеную капусту и поливает её из какой-то невзрачной бутыли с мутным осадком.
Эта муть постного масла, вероятно, местного производства неожиданно для меня явно побеждает вкус слегка  прогорклого масла сливочного. Я прошу у бабушки добавки картошки, но уже с маслом из бутыли. Бабушка и дедушка успокаиваются, улыбаются, они довольны –– внук здоров, если у него такой аппетит.
После чего меня укладывают спать в зале на жёсткий кожаный диван с валиками. Только это и успел я заметить, засыпаю мгновенно при свете лампы и сдержанном шуме голосов вокруг.

………………
К Домашовым мы ездили редко, уж очень далеко они жили от нас. Турбинка –– это другой край города, район заводских посёлков, но как-то всё же выбирались мы и туда. С пересадками, с долгими ожиданиями на остановках, но по каким-либо особым случаям наведывались к ним в гости.
И однажды тётя Дуся угостила меня там невиданным доселе угощением.
–– Вот попробуй! Ваша мама говорит, вы ещё такого не ели. Это французский майонез, научились его делать и у нас.  Называется Провансаль.
Я увидел маленькую, ещё запечатанную стеклянную баночку с синей крышечкой. Тётя Дуся вскрыла баночку, под крышкой которой показалась слегка желтоватая масса.
–– Наш Вовка, знаешь, как его любит? Ест столовой ложкой прямо из банки. Если не оторвёшь, так он всю и прикончит. Приходится отбирать. Так-то майонез редко попадается в магазинах, берегу его только на праздники, да вот для дорогих гостей.

Мне тётя Дуся столовую ложку не дала, а протянула чайную, и она не ошиблась. Для пробы хватило бы и на кончике ножа. Точно уж не помню, намазал ли я майонез на кусок хлеба или прямо так попытался съесть, но только тут же и пожалел…
Ничего страшного не случилось, всё же рыбий жир я уже пробовал, и иногда даже удавалось протолкнуть его глубже внутрь. Но тут я про себя сразу же твёрдо решил, что такую гадость есть не стану никогда, что это вообще что-то несъедобное, просто какое-то химическое вещество, как сапожный крем, к примеру, но только светлый и не так сильно пахнет.
О французах я подумал что-то нехорошее, как, впрочем, и про Вовку Домашова. Какую же дрянь они едят!
Тётя Дуся, увидев мою реакцию, слегка даже обиделась и сказала, что сама виновата, ей надо было снять верхний слой, а то сверху в банке уже всё загустело, поэтому не так вкусно. Мол, попробуй-ка ещё.
Но пробовать, насколько вкусен следующий слой этого подозрительного продукта, я наотрез отказался.

К майонезу я привыкал долго, как и куриным яйцам, особенно к желткам, не любил их, и это многое объясняет в моём отторжении французского соуса.
Но уж как привык… так вот, как тот же Вовка Домашов, без майонеза никуда. Правда, есть его столовой ложкой прямо из банки, всё же не научился.

Вот и думаешь: то ли первая реакция человека самая верная, то ли он ко всему привыкает? Или же со временем вкусы меняются, как и меняется организм? Появляются другие потребности, и они уже требуют удовлетворения тем, что детское сознание напрочь отвергает?
За человеком вроде бы всегда остаётся право выбора, но часто ему всё же навязывают даже такую приватную часть мировосприятия, как личный вкус.
Иногда это делают деликатно, на сравнении одного с другим, как бы в продолжение метода проб и ошибок, а порой это происходит под жёстким внешним давлением, уже не оставляющим никакой возможности выбора.

…………………
Маслины впервые я попробовал в гостях у своего одноклассника Шуни. Он рос единственным ребёнком в еврейской семье и питался, видимо, более разнообразной пищей, чем мы. И это не в укор его родителям написано.
Они воспитывали сына в полном соответствии с еврейскими канонами и следили не только за чистотой пищи. Шуня, например, очень рано начал всерьёз изучать иврит, так как знал, что его разговорный идиш когда-то окажется малопродуктивным. Они уже тогда что-то всей семьёй решили и готовились… не спеша, но целенаправленно.
Мы с Шуней сдружились ещё первоклассниками с момента моего появления в новой школе, и я стал ходить в гости к ним.
Жили они в частном доме в двух кварталах от нас, ближе к Оби и железной дороге. Жили они небогато, но вполне комфортно. Помню, что отец Шуни переучивался на бухгалтера. Об этом я узнал, когда спросил друга, почему его отец всегда вечерами что-то пишет и пересчитывает на счётах, щёлкая костяшками и утонув в кипе каких-то бумаг. Оказалось,  что он учился, а я-то его считал тогда уже человеком почтенного возраста, и его учёба меня сильно удивила.

Но я так подробно начал рассказ о Шуне не из-за маслин или тем более учёбы. Я про игру в колпачки.
Такая настольная игра появилась у Шуни где-то в классе пятом. Игра была импортная и, когда раскрывали коробку и вываливали её содержимое на большой стол, распространялся удивительный аромат то ли карамели, то ли фруктов.
Игровое поле было твёрдым, чётко расчерченным яркими красками, а островерхие конуса фишек-колпачков приятно соприкасались с кожей пальцев.
Игра мне сразу же понравилась, да и не мне одному. Обычно мы играли вчетвером по числу цветов. Кроме нас с Шуней участвовали Беза и Рукиша –– тоже одноклассники, и у нас сложилась тогда сплочённая компания.

Похожих настольных игр продавалось в нашем детстве немало, чаще всего по мотивам разных сказок, и эти новые колпачки имели сюжет игры, то есть правила, очень простые, но тактика и стратегия оказались многовариантными.
Выражаясь языком сегодняшнего дня, в этой игре можно было победить многоходовочкой с отложенным эффектом.
Бросил два кубика и выбираешь: то ли одной фишкой по сумме очков сходить, то ли двумя и в какую сторону.
Выводились фишки из дома только с «шестёрки», поэтому стартовали все вразнобой, а далее шла беготня в догонялки по круговым дорожкам с переходами в центр, куда необходимо было завести в сектор своего цвета башню, набранную из съеденных по пути колпачков противников. Заходить туда пустым не имело смысла.
Эта игра нас сильно увлекла своей непредсказуемостью. Надежда на победу светила всякому, сохранившему даже единственный, последний, ещё не съеденный колпачок.
Выигрывал тот, под чьим колпачком оказалось больше всего фишек в центре. Но вот зайти туда можно было только точным попаданием –– без перебора очков, поэтому очень часто башни кружили вокруг центра по малому кругу, ожидая выпадения желанного числа. При этом башенки, как правило, попадали на незащищённые поля, и одним удачным броском кубиков уже безнадёжно отставший игрок мог победить, накрыв высоченную сборку лидера, а потом заскочив на свой сектор.
Интрига сохранялась для всех игроков почти до самого конца.

Однако вскоре игра дополнилась географическим смыслом. Весь мир на политической карте стал объектом нашего соперничества. Для этого понадобились какие-нибудь карты из атласа.
Изначально каждый из нас стал властителем одного из государств, разыгранных по жребию. Величина территории и прочие достоинства значения не имели, важнее было местоположение, потому что каждая выигранная партия давала право на захват соседней страны. Таким способом происходил делёж мира.
А когда все страны, включая заморские, были так или иначе распределены, настало время борьбы за земли, уже кем-то занятые. И пошла борьба за передел карты мира.
Помню, начинали мы играть каждый сам за себя, а потом для разнообразия придумали коалиции, то есть играли двое надвое.
Чем всё это закончилось?
Мы перепортили много цветных карт. Потом отыскали контурную карту мира, но и она продержалась не слишком долго.
Многократно затушёвывая государства, стирая и опять зарисовывая их территории в свои цвета, мы буквально протёрли бумагу до дыр.
И так как другой подходящей карты уже не нашлось, то на этом наш геополитический зуд был окончательно удовлетворён ещё в детстве, и мы дружно переключились на шахматы, забыв про азартные колпачки и делёж планеты.
То есть занялись более серьёзным и полезным делом.

P/S.
Так получилось, что Шуня –– единственный мой одноклассник, с которым я проучился вместе десять лет в одной школе.
После восьмого класса, не сговариваясь, и по разным причинам мы перешли в другую школу. И хотя там оказались уже параллельщиками, но дружеские связи не прерывали долгое время ещё и во взрослой жизни.

Шуня не зря выучился ивриту. Окончив мединститут, став врачом, набравшись опыта, он эмигрировал в Израиль не только с родителями, но и уже со своей собственной семьёй, которой успел обзавестись в студенческие годы.
Долгое время после этого мы ничего не слышали об уехавших, но Шуня успел побывать на родине (не исторической) до начала ковида и прочих катаклизмов современности.
Мы встречались. Он приезжал с сыном и дочерью. Жена оставалась дома, чтобы приглядывать за внуками и за Шуниной мамой, угостившей меня маслинами в далёком детстве.
Мой бывший одноклассник сделался большим человеком, возглавлял онкоотделение в какой-то крупной клинике и увлечённо рассказывал о своей практике. Однако и вопросы большой политики на Ближнем Востоке не остались в стороне.
Особых иллюзий о полной безопасности жизни в Израиле Шуня не выказывал. Их поселение расположено довольно близко к границе, и он хорошо знал, что на политической карте мира название его вновь обретённой родины пишется обычно в сносках, так как даже для названия на ней не хватает места.
Узкая полоска Израиля в окружении не слишком дружественных стран мне всегда казалась очень ненадёжным местом обитания. Но евреи туда едут, да и не только евреи…
Работал Шуня не в городе проживания и каждый день больше часа добирался в свою клинику поездом. Машину водить не то что не любил, но поездом выходило гораздо экономичнее и спокойнее.
Я пишу про него в прошедшем времени, так как сейчас никаких личных контактов между нами нет.
Как они там сегодня живут, я не знаю. А у них, мягко говоря, опять большая заваруха… да и где теперь спокойно вообще?

У нас с Шуней был такой переломный момент, когда я уезжал в командировку в Сирию, а он ещё врачевал здесь, и я к нему обратился за советом по поводу несколько густоватой крови. Такой недостаток обнаружила медкомиссия в моих анализах перед загранкой в страну с жарким климатом. А это чревато, и врачи меня озаботили.
Шуня дал простой и дельный совет –– чаще и больше пить, и я следую этому совету до сих пор.
Но сами обстоятельства той встречи были своеобразными.
К тому моменту Шуня уже определённо знал, что скоро отправится на историческую родину, а я уже фактически отбывал помогать стране, которая давно находилась и до сих пор находится в состоянии войны с Израилем.
Вот так нас разделила геополитика ещё в 1988 году, а через год мы уже находились по разные стороны границы в буквальном смысле.
Геополитику, конечно, можно просто игнорировать, но она-то тем более игнорирует нас. Везде и всегда, всех целиком и каждого в отдельности.
В наших играх за передел мира мы, наверное, захватывали то Сирию, то Израиль или какую-нибудь другую страну по соседству, не придавая этому особого геополитического смысла, а уж тем более личного.
Взрослая жизнь показала, что дядей и тётей, а особенно старичков за 70 эти проблемы волнуют почему-то куда больше, чем молодёжь. Весь смысл жизни у многих именно в том и состоит.

Впервые я попробовал маслины в еврейской семье, а пристрастился к ним уже в среде арабов.
Маслины в Сирии очень хороши. Помню, что самые большие и вкусные покупали мы на рынке где-то в районе Азизийе. Прямо из огромной бочки их вылавливал для нас Паркеф, владелец лавки в самом центре Алеппо.
Алеппо или иначе Халеб –– древний и прекрасный восточный город, где в годы моего пребывания мирно сосуществовали люди разных национальностей. Были времена, так мне рассказывали, когда целыми кварталами проживали в Халебе, не только, например, армяне, но и евреи.
Среди моих новых знакомых и сослуживцев оказалось много курдов и выходцев из кавказских республик. На изысканной улочке Аль-Телаль я постоянно печатал снимки в фотоателье одного знакомого турка.
И все они жили мирно, спокойно, в общем-то не бедно, под почти постоянно безоблачным небом и под постоянные, мелодичные напевы муэдзинов.
Их песни с минаретов призывали мусульман к очередному намазу, но приверженцев других религиозных конфессий там никто не притеснял в их вере. Десятки разных храмов почти соседствовали друг с другом.

Глядя на восточный город особенно в знойный полдень, думаешь, что ничего более размеренного и веками устоявшегося быть не может.
Но, похоже, кого-то сильно раздражает такое положение людей –– в мире, и они его регулярно разрушают, подрывая проржавевшие мины вековой вражды.
И поразительно, как же быстро миллионы адептов разных религий становятся при этом фанатичными приверженцами кровопролития, громко провозглашая, что Бог, под каким бы именем ни возносили они его в своих молитвах –– с ними.