Кольцо 40-41-42

Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139


КОЛЬЦО. 40-41-42

40. ДОЧЕРИ

Люся Окунева опять посмотрела одним глазом в объектив фотоаппарата, но увиденным не осталась довольна:
- Нет, Нин, руку лучше вон туда положи, на подлокотник!
Нина, в парадных материнских пыльнике, туфлях и фильдеперсовых чулках поерзала на любимом кресле дяди Саши Гусева, притащенном из кухни.
- Вот так?
- Да ну, как-то неестественно, — забраковала Люся. — Надо что-нибудь в эту руку взять… но что? Книжку, может? Географию эту...
- Перчатки! — догадалась Нина, вскочила и, найдя в ящике лучшие материнские перчатки тонкой кожи, заново приняла в кресле «изящную» расслабленную позу.
- Пойдёт, — одобрила Люська, примериваясь, брать вертикаль или горизонталь, и отгибая замшевый внутри кожаный футляр, — замри… сейчас… на резкость наведу… а то вижу три носа у тебя… Так, внимание, снимаю!
Затвор смачно щёлкнул.
- Есть! Ффу, надеюсь, хорошо получилось, — крепко сбитая пухляшка Люся, сдувая завитки чёлки со взмокшего лба, с усилием перемотала плёнку на кадр. — Правда, свет сбоку… Может, лучше развернуться ближе к окну… Да не сама, кресло подвинь!
- А давай теперь с гитарой… подожди, я у Раи возьму! — стала клянчить Нина.
- Ладно, — согласилась Люся. — Только уж по-быстрому, я устала! Ты играть-то научилась?
- Учусь, — уклончиво отвечала Нина, — Райка мне показала пару приёмчиков… аккорды… но уж держать гитару я знаю как!
Однако сходить через коридор за гитарой к Серафиминой Рае не получилось: в дверях прихожей заскрежетал ключ.
- Мама пришла! — пискнула перепуганная Нина, со сноровкой солдата стремительно сдирая с себя и накидывая на вешалку у двери пыльник, швырнула наверх перчатки, зашипела на Люську: — Книжку сюда на стол клади, быстро! — а сама, подпрыгивая, заковыляла в угол, на ходу меняя туфли на свои домашние разношенные башмаки.
Анну Адамовну, появившуюся в дверях, встретили две фигурки по стойке «смирно» и две пары растаращенных глаз.
- Здрасьте... — Люська вежливо наклонила голову и даже неуклюже присела в подобии книксена.
- Здравствуй, Люся, — устало отвечала Анна Адамовна, скользнув взглядом по вешалке и креслу. — Чем это вы тут заняты?
- Географию учим, — доложила Нина и показала учебник, второпях раскрывая его.
- География — это хорошо... — задумчиво изрекла Анна Адамовна, снимая жакет. — Может быть очень даже полезно… некоторым. Только кресло из кухни лучше не забирайте — дядя Саша Гусев с работы вернётся, расстроится. А фотоаппарат откуда, зачем?
- Это мой, — поспешно объяснила Люська, — мне дали… сфотографировать Дину Дурбин…
- Кого? — удивилась Анна Адамовна. — Эту вашу Дину? Где это ты собралась её фотографировать?
- В кино, — сунулась Нина, — с экрана! Почти хорошо получается. Немножко бледно, конечно, но Сева говорит, можно подправить.
- У нас из класса уже Галя с Фрумой снимали, — вставила Люся. — Надо только знать, когда подходящий кадр будет. И заранее всё подготовить. Они шесть раз ходили на этот фильм, выбирали момент. А сегодня мы идём…
- Шесть раз?.. хм… Что же за фильм?
- «Сестра дворецкого», — восторженно назвала Люся. — Та-ако-ой фильм, тётя Аня! Трофейный.
- Сестра ЕГО дворецкого! — ревниво поправила Нина.
- Кого его? — не поняла Анна Адамовна. — Кто кому дворецкий? — Девочки растерялись и приготовились было излагать сюжет, но Анна Адамовна махнула рукой. — Понятно, что у вас в головах. Вряд ли география… На какой сеанс?
- Восемнадцать десять… — смущённо от упоминания злосчастной географии проговорили неслаженным дуэтом поклонницы Дины Дурбин. 
- Билеты уже есть? Там же народа небось в три ряда.
- Билетов нет ещё... — призналась Люся. —  Но нам твёрдо обещали, Галя с обеда на всех очередь держит…
Нина, пока мать вешала на плечики жакет, пихнула ногой Люську, сделала «страшные» глаза и покрутила пальцем у виска: Галя сбежала с двух последних уроков, прикинувшись больной.
- Так… обстановка ясна, — раздумывала о чём-то своём Анна Адамовна, взглянув на часы. — И кто собрался идти?
- Мы и Валя Гусева.
- А Дора тоже? Ах, не знаете? Где она?
- Они с Валей за дровами к сараям пошли. В кухне, наверное, — бодро докладывала Нина, соображая, как незаметно снять и фильдеперсовые чулки.
Заглянув в длинный «пенал» кухни, Анна Адамовна увидела на фоне окна тёмный силуэт своей младшей дочери, которая, взяв в вытянутые вперёд руки тяжёлые чугунные утюги, приседала, а потом поднималась, то разводя руки в стороны, то тащила утюги высоко над головой.
- Опять тренируешься?
- Мышцы качать надо, — пропыхтела, отдуваясь и помахивая опущенными утюгами, Дора. — Постоянно. Учительница физкультуры сказала, у меня руки слабые. Подтянуться не получается…
- Ну, старайся, — одобрила мать, — Знаешь, что девчонки в кино собрались? А ты?
- Нет, — отрезала Дора. — Они на дворецкого идут, всякие ля-ля-ля и разные глупости. А мы с Тамарой завтра, на «Подвиг разведчика»!
- Ну и хорошо, — рассеянно проговорила Анна Адамовна. — Пошли сейчас к нам, ты мне нужна.
Дора с грохотом бухнула утюги обратно на угол дровяной плиты и побежала, шаркая по дощатому полу коридора, за матерью в комнату. Там успевшая освободиться от чулков Нина уже прилежно читала вслух учебник географии Люсе, вертевшийся перед большим зеркалом в шкафу.
- Люся, — распорядилась Анна Адамовна, — вы с Валей идите на своего дворецкого, а Нина и Дора останутся. У меня к ним разговор. Серьёзный.
Нина с Дорой тревожно переглянулись. Нина с предчувствием неприятностей подумала про неизвестную матери двойку по пресловутой географии, поставившей под сомнение грядущий годовой экзамен, а Дора про некрасивую перепалку с Фрумой из-за разлитого компота в школьной столовой, что грозило «неудом» по прилежанию. Но разговор оказался совсем о другом и совершенно неожиданный.
- Нина. Дора. — Анна Адамовна, поместясь за столом, оглядела с волнением дочерей, севших напротив рядком на диван, глубоко вздохнула и по Юлькиному наставлению огорошила их сразу: — Я должна вам сказать… Я выхожу замуж.
Сёстры опять обменялись недоумёнными взглядами и молчали. Наконец Дора фыркнула и иронически заулыбалась, сочтя это за шутку в воспитательных целях:
- За кого-о-о?
- За дядю Антуся. Который пишет письма из Аргентины.
Тишина. Стало слышно, как за окном в вечернем солнце бурно пищат и чирикают какие-то весенние птахи.
- Какой ещё замуж... — недоверчиво пробормотала наконец Дора. — Разве в таком возрасте выходят замуж…
Анна Адамовна едва слышно хмыкнула: ожидаемо. Отвечать не стала, и снова воцарилось молчание. Пусть осмыслят и зададут вопросы. Первый логичный вопрос созрел у Нины:
- А он что, разве уже приехал? Из этой Аргентины?
- Нет. Я поеду к нему. Туда, — отвечала Анна Адамовна отрывисто и коротко, снова следуя советам Юльки.
- А мы?! — в один голос воскликнули сёстры.
- Вам придётся поехать с мной. Если не захотите остаться здесь.
«Что это я говорю? — сама не веря своим прозвучавшим словам, мысленно ужаснулась Анна Адамовна. — Нет, Юлька хоть и умная, но… дура… Спасать девчонок в блокаду — для того, чтобы оставить через пять лет после войны — таких ещё несмыслёнышей? Полусироты, безотцовщина… Это надо быть распоследней дрянью… фашисткой какой-то… Даже само предположение...»
- Как это «остаться»? С кем? Чепуха какая-то... — проворчала Дора. — Мама, ты разыгрываешь нас, да? Какой ещё дядя Антусь? Откуда он взялся? Зачем он?..
- Я была его невестой, — смято и смущённо приоткрыла давние тайны своей жизни Анна Адамовна. — Давно… ещё до войны. И до папы.
- До папы? — сестёр впервые настигло подозрение нешуточности этого странного для них немыслимого, абсурдного разговора. Из предполагаемых обвиняемых они вдруг сделались судьями и чем-то вроде «пострадавшей стороны». Роль непривычная и пугающая. Опять повисло тягостное молчание. Продолжать разговор никому не хотелось. Хотелось сделать вид, что ничего и не было сказано…
- Я есть хочу, — вдруг объявила Дора воинственно.
Всё мгновенно зашевелилось, пришло в движение.
- Вы ели после школы? — с готовностью встрепенулась Анна Адамовна. — Капусту вчерашнюю доели?
- Нет… Нас тётя Сима грибным супом кормила. Со сметаной. И с булкой, — объявила Нина.
- И кисель, черно...сливный...сливовый, — блаженно прищурилась Дора от воспоминания. — Вку-у-усный…
- Тогда ставьте чайник, — велела Анна Адамовна. — Я тут купила копчушек, мойвы, надо картошки сварить… или есть варёная? Лук ещё есть. И кресло на кухню надо вернуть.
Все три с жаром засуетились, не глядя друг на друга, захлопотали, и через полчаса стол был накрыт для ужина, а когда за него уселись, за еду принялись опять в неловком, томительном молчании. Нина оглядела трапезу — тарелки с рыбой и картошкой, чайник, плетёнку с сушками, варенье в розетке, вазочку  карамельных «подушечек» с пухло раздутыми, шершавыми от сахара бочкАми — и ткнула пальцем в щедро вынутый матерью из буфета пакетик шоколадных батончиков:
- И что мы празднуем? Вот это празднуем?
Нина перевела свой уличающий палец на руку матери — там возмутительно неуместно поблёскивало, робко и неярко, доселе невиданное, незнакомое дочерям золотое колечко Антуся.
- Поня-а-тно... — протянула Дора. — Когда мы летом у тёти Яни были, она спрашивала про какой-то «першчонок», носит ли мамуся? Я думала, она про какой-то перец. А тётя Яня показала на себе: кольцо… Это его?
Анна Адамовна кивнула. Дочери издалека враждебно впились глазами в это явное свидетельство разрушения своего привычного существования.
- Так тётя Яня что, уже летом знала? — хмуро пробурчала Дора. — А тётя Юля тоже? Интере-е-е-есно… Все всё знают, только мы — ничего!
- Теперь знаете, — упавшим голосом отвечала Анна Адамовна, неловко убирая со стола окольцованную руку. — Чайник подостыл. Пойду подогреть.
Взявшись за ручку двери и глядя в пол, проговорила примирительно:
- Это не скоро. Ещё обдумаете. И поговорим… обо всём.



41. ВЫБОР

В семействе Шиловых сделалось неладно, неуютно, беспокойно. Поселились внутреннее напряжение, недоговорённости, опасливая подозрительная внимательность друг к другу. Все ходили раздумчиво-озабоченные, каждая подробность ежедневного быта мысленно рассматривалась и оценивалась; грядущее удручало неопределённостью. Мать строго-настрого велела дочерям никого в эти обстоятельства не посвящать, что отделило их от окружающих, не принося в то же время никакого единства внутри семьи.
Для себя Анна Адамовна сделала нелёгкий выбор: да, она едет к Антону, она готова заменить собою для него всю утраченную родину, она готова на эту жертву... раз однажды уже обманула его ожидания. А девочки поедут с ней — иначе просто не может быть, иначе останется и она. Но для них — не будет ли это непосильной и нежелательной жертвой? Посмотрим, что они выберут: родина без матери — пусть пока не знают, что это невозможный вариант — или мать и чужбина… Просто заставить их своей родительской волей, приказать, как воображается Юльке, ей казалось немыслимым. Они должны решить сами, они должны захотеть. Доре ещё одиннадцать, должно сработать свойственное ей детское любопытство, но Нине почти шестнадцать, почти девушка, — вон даже уже один раз на танцы в военное училище бегала с Раечкой… Что надумает она? Анна Адамовна мучительно вглядывалась в дочерей и ловила их настрой.
Несчастный учебник географии вдруг, к удивлению подруги, Люси Окуневой, заинтересовал Нину пуще Дины Дурбин. Нина наведалась и в библиотеку, где раньше редко появлялась, что-то вычитывала там, досадливо вздыхая, в каких-то толстых энциклопедиях и справочниках.
Вопросы задавались дочерьми в самые неожиданные моменты — когда мать на кухне кипятила бельё, с усилием шуруя в баке-кастрюле деревянной палкой; когда заправляла керосинку; когда все одевались по-рабочему на субботник; посреди ужина или песни по радио; когда варился суп — и пояснять, о чём и о ком речь, не требовалось: у всех трёх в голове было одно и то же, составлявшее теперь подобие незримого подводного течения жизни Шиловых.
На каком языке там говорят?
Там жарко?
У него была другая жена?
Там есть радио?
Какая у него зарплата?
Почему там отмечают новый год летом?
Он уже старый, сколько ему лет?
Почему он туда поехал?
Там по-русски совсем не понимают?
Он добрый?
Магазины там есть?
Кем он работает?
Он что, верующий, раз в костёл ходит, как тётя Яня?
Дикие индейцы там есть?
Где он учился?
Там есть пионерский лагерь?
Он не пьяница?
Он русский или кто?
Сколько классов там учатся?
Когда он туда уехал?
Там кино есть?
Он умный?
Их язык легко выучить?
У него нет детей?
Он был на фронте?
Кто ему готовит еду?
Они друзья Советскому Союзу?
Там можно учиться на русском языке?
Он тебя любит?
Там социализм или капитализм?
На каком языке он говорит?
Почему он передумал возвращаться?
Какие там деньги?
Там все танцуют танго?
Откуда он тебя узнал?
Что такое авокадо?
Тётка Альбина была его мама?
Институты там есть?
Там есть пляж, где можно купаться?
Где он живёт — это город или деревня?
Какая у него фамилия?
Он нас удочерит?
Он богатый?
Там бывает снег?
Грибы там растут?
Они за наших воевали или за фашистов?
Там есть берёзы и сосны?
Какую одежду там носят?
У них бомбёжки были?
Патефон и пластинки у него есть?
Чем там топят печку?
Собаки и кошки там есть?
На коньках и лыжах там катаются?
Далеко не на все вопросы Анна Адамовна могла ответить, говорила: «Напишу, спрошу». Нина зачитывала найденное в справочниках, и иногда это было новостью и для матери. Постепенно проступали, словно на проявляемой фотографии, черты предстоящей жизни «там», и она уже не казалась столь чужой, невероятной и невозможной. Страна, во многом похожая на Россию — большая, в разных климатах; есть в ней и горы, и леса, и степи — пампа, и тропики с лианами, и ледники со снегом… Сложно бывает сообразить, что жаркое слово «юг» подразумевает прохладу и даже лютый холод, а суровое слово «север» — тропическое пекло; что июль — это зима, а январь — разгар лета. Всё наоборот, фотонегатив. Но это принять лишь со стороны, не будучи там.
Фотографию Антона Анна Адамовна извлекла из своих бумаг и скромно пристроила на полке буфета за родительскими: неявно, на дальнем плане, уже «поселила» его у Шиловых — пусть девчонки разглядывают и привыкнут… Они и разглядывали придирчиво, в основном пока матери не было дома, — вначале неприязненно, но со временем всё снисходительнее.
- Ничего, приличный, — говорила Нина, а потом даже так: — На Георга Отса немного похож…
Дора не знала, о ком речь, но посмотрев открытку с Отсом в Нининой коллекции, отвергла:
- Глупости, ничего похожего! Он моложе, этот Отс вообще дедушка, — и применяла другое сравнение: — А папа красивее? Я плохо помню папу.
- Нет... — приглядывалась Нина. — Нет, тут уж совсем нельзя сравнивать… Хотя… может, что-то общее… Нет, совсем другой!
- Вроде бы не злой на лицо, — пыталась  угадать Дора. — Не вредный вроде бы...
- Интересно, он нас согласен удочерить, что ли? — размышляла Нина.
- Как это удочерить? — Дора насупилась. — Как будто бы папы вообще не было, что ли?
- Нет, ну почему… — задумалась Нина, но быстро решила: — Нет, конечно! Это уже не папа, а отчим  называется. Вот как у твоей Тамарки или у Фрумы.
- Отчим? А, ну ладно… А у нас будет тогда какая фамилия? — озадачивалась Дора. — Шапель? Хи-хи, на ту же букву... ну тогда, ничего ещё, пусть… Дора Шилова. Дора Шапель, — примерила она на себя перемены.
- Тебе даже лучше Шапель, — заметила Нина. — А то Шилова — русская фамилия, с Дорой не сочетается. А у меня будет Нинель Шапель… ну, тоже ничего. Загадочно… Не пойми откуда. Только бы не вздумали рифмой говорить — НинЕль ШапЕль… чушь какая-то выходит, «капель» будто.
- А что значит «Шапель»? — озаботилась Дора. — Как «шапка» какая-то!
Смешливая Дора снова расхихикалась от этой мысли.
- Сама ты шапка! — возмутилась Нина. — Надо будет у тёти Яни спросить… Нет, она вряд ли знает. Лучше у тёти Юли. Мама не знает, я уже спрашивала. Ой, вот что — надо у нашей учительницы по русскому узнать. Она любит поговорить про фамилии…
Учительница, из «бывших», тоже затруднилась, но предположила, что тут замешано «французское „шапЕль“ — часовня, маленький храм. «Или какой-то шлем, возможно...»
- Он что, француз? — поразилась Дора, и матери были заданы соответствующие вопросы...
Большое впечатление на девочек произвело известие, что этот загадочный «он» уже купил, как собирался, дом, и в этом доме есть душ, а для них уже определено каждой — каждой! — по комнате. Такая весть породила у Нины самый невероятный из задававшихся сёстрами вопрос:
- А у него есть дворецкий?
Анна Адамовна сперва рассмеялась и фыркнула:
- Вряд ли..!
Но потом призадумалась — а и правда, масштабы его состоятельности ей совершенно неизвестны… Кто ему еду готовит и подаёт, кто прибирается? Неужели сам, в двух этажах? Исходя из его первоначальных замыслов прикупить по возвращении сюда землю или завести свою мастерскую… кто знает? И... вот что-то он ещё там писал? Она вытащила его письма и стала искать место, на которое и внимания было не обратила…
Нашла: у него мотоцикл, но он собирался его сменить на… самохуд — это по-польски… это автомобиль! Он и впрямь такой богатый? Буржуй...  Анна Адамовна представила: он сидит за рулём, в шляпе и кашне… как папа Нининой одноклассницы Ирочки, прибытием которой в школу на автомобиле так заворожена Нина! Эта картинка Анну Адамовну не обрадовала. Да нет, не может быть — Ирин папа руководитель, а Антусь просто хороший мастер-краснодеревщик. Или, может, это только у нас автомобиль — неслыханная роскошь, положенная лишь заслуженным людям, а там всё легче-проще?
Нет, сердито подумала Анна Адамовна, не хочу я буржуя на самохуде… «благодетеля»! И не подумаю задавать ему те вопросы, которые слышу от девчонок: богатый ли он, есть ли у него, тьфу, дворецкий! Останется впрямую спросить — сколько у тебя денег? Это просто неприлично. Мне всё равно, сколько у него денег...
Антон же с готовностью отвечал письмами на любые вопросы, всем нутром ощущая с восторгом, как сплетается вожделенная единая ткань общей жизни с его далёкими «тремя девочками», и старался представить им город, в котором прожил уже больше двадцати лет, в самых лучезарных красках, испытывая за него нечто вроде гордости. Особенно уповал на городской театр, заведённый здесь итальянцами, и здание которого у Антона всегда вызывало мгновенную, но сильную, иногда до галлюцинации, иллюзию перенесения в тот памятный вечер премьерного спектакля в Ленинграде, когда он мучительно принимал решение уезжать. Антон был уверен, что Анночке театр тоже понравится и станет напоминать родину; он не раз писал о нём в письмах, не зная, что тот ленинградский театр с осени сорок первого года лежит после бомбёжки до сей поры в печальных развалинах, и речи об этом вызывают у Анны Адамовны сплошную боль…
Прислал и почтовую открытку с видом этого здешнего итальянского театра, по которой было невозможно заподозрить, что ещё всего лишь с полдюжины подобных зданий и составляют городской исторический центр, а в девяти квадрах, где он живёт, сразу угадывается небольшой, по сравнению с Ленинградом, провинциальный городок, и его дом — вовсе не «буржуйский особняк», не многоэтажная ленинградская каменная громада бывшей имперской столицы, а лёгкая — сообразно климату — типично курортная постройка, с черепичной крышей и двориком в зелени, на тихой и широкой улице в мандариновых деревцах, а приобретение им этого домика сильно огорчило обыкновенную небогатую семью соседки Лусии, которая сама нацеливалась сделать эту покупку, рассчитывая на скорое отбытие дона Антонио в родные пенаты…



42. РЕШЕНИЕ

Юлия Адамовна, званая вместе со своим легендарным мужем на решающий семейный совет, всё-таки пришла одна, без Уманского: «Яша занят». Ну да ладно, подумала Анна Адамовна, кто мы, и кто Яша… Моё дело — Уманских обшивать и перешивать: расставлять Яшины пиджаки и брюки, переставшие сходиться в талии, да надставлять штанишки Алика Уманского, подростково рванувшего вверх, но ещё больше вширь: в отличие от худосочного в юности отца, Алик уже с двенадцати лет пухлой комплекцией готов к наследственному профессорству. Пожалуй, перекармливает его Юлька, страх военного голода не отпускает. Но пусть: зато сразу видно, что сын успешных родителей. С Дорой они почти ровесники, одногодки, но Дора, тощий воробей, выглядит рядом с Аликом Уманским младше года на два...
Так размышляла Анна Адамовна, сидя, словно в президиуме, за столом с сестрой, пока Нина и Дора неловко, осознавая значимость момента, усаживались напротив на пружинное кожаное брюхо обширного довоенного дивана Шиловых. Да, Дора ещё дитя дитём, птенец птенцом — ножонки худые, с торчащими коленками… сидит, нервно болтает ступнями, словно на лавочке во дворе… книжку в руках вертит. Личико бледное, в россыпи веснушек, ушки-лопоушки, ротик крошечный, редкозубый, носик востренький, бровки бесцветные, глазки нехороши, какими-то нездоровыми припухлостями окружены… Надо сказать Юльке, пусть проверит, что это может быть? Волоски блёклые, слабые, никудышные — одно название, что косы… Но упрямо отрастила жалкие мышиные хвостики и норовит заплетать в крендельки, «как у Нины». Неказистый, надо признать, ребёнок.  Дору ещё растить и растить, не выпуская из-под крыла… дай боже, выправится.
То ли дело Нина — Нина удалась на славу и уже расцвела в истинную принцессу... Анна Адамовна залюбовалась ясным, чистым, тонким лицом старшей дочери, её серьёзным взглядом голубых ярких глаз, волной волос, красиво обрамляющих идеально гладкий лоб. Как она умеет сесть изящно, сложить ровные ноги, уместить спокойно и достойно руки на коленях, расправить длинными пальцами белоснежный воротничок, гордо распрямить плечи… Правда, талантами не блещет, норовит по кино бегать, учится без любопытства и усердия, разве что вот географией вдруг увлеклась. Пора уже свою дорогу выбирать, а какая дорога без образования? Как говорила мама в былые годы про Юльку: «Пойду с сумой по миру, но дам образование Юлечке». Я тоже — хоть впроголодь готова перебиваться, но надо дочерям выучиться. Однако как Ниночка станет учиться «там», чему учиться сможет, без языка? Язык отнимет время, в её возрасте бесценное…
Анну Адамовну мучили серьёзные опасения относительно решения старшей дочери, и они с Юлией основательно продумали, как её нужно будет уговаривать.
Тем временем Юлия Адамовна с серьёзным, но особо ласково-внимательным выражением лица наконец «открыла заседание».
- Ниночка, Дорочка... девочки! Вы, конечно, знаете, о чём у нас с вами будет разговор. Мама вас поставила в известность… И дала достаточно времени... — Юлия Адамовна обозначила «ситуацию», «задачи», явно воспроизводя манеру терпеливого общения с бестолковыми пациентами и наслаждалась своей ролью в «заседании». — Итак… Вашу маму зовёт замуж очень достойный человек. Понимаете?
- Понимаем, — пропищала, кашлянув, Дора. Нина торжественно кивнула.
- Готовы ли вы ехать — вы знаете, куда, — с мамой к нему? Нужно ваше слово, — подошла к главному Юлия Адамовна. — Ваше согласие, чтобы подать бумаги и ждать разрешения.
- Это может быть нескоро, — вставила Анна Адамовна, — и непросто.
- Да, — спохватилась Юлия, — вас могут пытаться отговаривать, осуждать. Даже стыдить. Но на самом деле отвечать за ваше решение будете вы сами, а не кто-то там… Это очень — очень! — серьёзное решение, которое определит всю вашу дальнейшую судьбу. И счастье вашей матери. Понимаете?
- Я согласна, — с важностью сказала Нина.
Анна и Юлия Адамовны с облегчением выдохнули и оживились. Юлия покинула «председательское» место за столом, села на диван к Нине и обняла племянницу:
- Умничка наша, — глаза Юлии Адамовны повлажнели, — Вот и молодец! Мама столько ради вас… вы просто обязаны не разрушать… сделать её счастливой… это правильное решение! Вы не пожалеете — у дяди Антона свой дом, хорошая профессия… он обеспечит… заменит вам отца… Вам откроется другой мир…
Анна Адамовна тоже поднялась — идти ставить чайник, но общее радостное оживление и согласную воркотню Юлии Адамовны с Ниной вдруг взрезал маленький пронзительный голосок Доры:
- Я не поеду!
Всё мгновенно остановилось, замерло, все замолчали и словно внезапно обнаружили позабытое Дорино присутствие.
- Это Нинка согласна! — возмущённо ткнула пальцем в сестру Дора. — А я — нет!
Повисла короткая тягостная тишина, пока её не нарушил изумлённый голос Юлии Адамовны:
- Что-о-о-о? Что такое?
- Ну вы же с мамой нас обеих спрашиваете, — насупилась Дора. — Нинка сказала, а меня что? и спрашивать не надо?
- Нет, мы спрашиваем, конечно... — пробормотала Анна Адамовна.
- Я не поеду в эту вашу Аргентину, — отрезала Дора. — Вот.
- Почему, Дора? — с тихой паникой от неожиданного препятствия спросила мать.
- Потому что... — Дора сглотнула и набрала для ответа воздуха и смелости, — потому что там капитализм.
- Что-что? — с пренебрежительной насмешкой протянула Юлия Адамовна.
- Капитализм!  — повторила Дора упрямо. — А он развалится, и будущее за социализмом... Там коммунистов в тюрьму сажают, — настаивала Дора. — А я пионерка… И пока мы с фашистами воевали, они себя вообще некрасиво вели… Выжидали, как дело повернётся! Только за месяц до нашей победы Гитлеру войну объявили. Так, для вида. А некоторые считают, что они и Гитлера у себя спрятали, вот.
- Гитлер отравился, — растерянно возразила Анна Адамовна. — Это всё слухи.
- В «Правде» было написано... — парировала Дора. — Я сама видела...
- Где это ты набралась? — вмешалась встревоженно Юлия Адамовна. — Откуда? Кто тебе это всё сказал?
- В книжках читала, — заёрзала Дора, — в энциклопедии… и вот в учебнике, — она показала книгу, которую вертела в руках.
Юлия Адамовна мазнула взглядом по обложке:
- Это тебе рано… где ты взяла?
- Мне дали, — скупо отвечала Дора.
- Кто дал? С кем ты обсуждала?! — разволновалась Юлия. — Мама же просила вас — никому, ничего..!
- А я ничего и не говорила! — оскорблённо возразила Дора. — И не рассказывала!  Так, вообще интересовалась… для общего развития.
- У кого? — ближе подступила к ней Юлия. — Признавайся! Сама ты ничего в этом учебнике понять не могла, и сама додуматься тоже...
- Сева дал учебник, — нехотя призналась Дора. — И объяснял.
Юлия и Анна Адамовны переглянулись.
- Нина, — решила Юлия применить «перекрёстный допрос», — ты тоже… хм… участвовала..? в политзанятии?
- Я не понимаю там ничего, — немедленно открестилась, помотав головой, Нина. — Просто бу-бу-бу… это не для меня.
- Нинке мозгов не хватает на такие книжки, — презрительно пробурчала Дора. — Ей только романы подавай, про любовь. Смотрю, голову на локоть положила и не отвечает. Она просто заснула! Ей всегда лишь бы дрыхнуть!..
- Ну ладно, хватит, — бесцеремонно, уже без всякой ласковости, оборвала Юлия Адамовна. — Значит, ты, Дора, очень против капитализма и поэтому не хочешь ехать. Понятно. Ну а как, где ты здесь собираешься жить?
- Здесь вот... — растерянно обвела комнату своей худой маленькой ручкой Дора; она не ожидала такого поворота, рассчитывая, что мать и сестра никуда без неё не уедут.
- Здесь не выйдет. На какие деньги? Покупать еду, одежду, дрова, керосин, за комнату в жакте платить? Работать тебя ещё не возьмут, ты маленькая, значит, в детский дом? Или хочешь в беспризорники? На вокзалы и в подвалы? На рынке воровать? — пугала Юлия Адамовна.
- Беспризорники?! — вытаращилась Дора. — Нет! не хочу…
Она опустила голову, поняв своё поражение, и мрачно молчала. На неё больше не обращали внимания, собирали на стол, ставили наконец чайник. Дора, надувшись, натянула кофточку и буркнула:
- Мне на третий этаж, к Тамаре, физику учить. Можно?
Но дойдя до Тамариного этажа, Дора, чуть помедлив, миновала её квартиру, дошагала до самого низа и вышла на улицу. Погода к вечеру испортилась, стало сумрачно и ветрено — вполне подходяще, чтобы найти уголок и поплакать там…
Нина, поужинав, тоже убежала — «нам с Раей в клуб, на гитару», и старшие остались одни. Настроение у сестёр наладилось (всё устроилось, договорённость есть, Дора маленькая-глупенькая, не стоит внимания, начинать дело и нести документы завтра же), и можно обсудить бытовые мелочи. Анна Адамовна показала Юлии чудом раздобытый по случаю отрез ткани в мелкий рубчик, цвета терракоты — «надо уже сшить Нине взрослое пальто, девушка! — метр шестьдесят росту в ней». Юлия Адамовна замысел и ткань одобрила, заметив: «Дай боже, в нём ТУДА и поедет, в приличном виде!»
- Да, ещё, — вспомнила Анна, — к этому пальто очень нужна  подходящая шляпка, раз уж Нина стала такая взрослая у нас. Помнишь, ты у меня брала поносить, зелёную? Моя любимая, но как-то всё мало к чему можно было надевать. А к этой ткани будет в самый раз, уж очень в пандан, я сразу про неё подумала. Верни, пожалуйста.
- Зелёную? — задумалась Юлия. — Какую это?
- Зелёную, фетровую… Оттенок такой красивый, травяной… чуть-чуть в оливковый, что ли. Приглушённый.
- Ммм… травяной?.. не помню... — затруднилась Юлия Адамовна.
- Там ещё ленточка такая, в чёрно-белую мелкую клетку… ну, вспомнила?
- Ах, с ленточкой! Помню-помню! — с облегчением припомнила наконец Юлия, но небрежно махнула рукой. —  Что ты, Анночка! Я ею давно паркет натираю.

(Продолжение следует)