Кольцо 52-53-54

Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139


КОЛЬЦО. 52-53-54

52. ТАНЯ. ЛЕНИНГРАД, 1982г.

Таня встряхнула круто взбитые завивкой светлые волосы, просунула полосу узкого галстучка под воротник тёмно-канаречной блузки и пошла в прихожую, завязать и посмотреться в большое зеркало. Осталась довольна: ну что ж, бабушка отлично придумала из остатков полосатой четырёхклинки выкроить ещё и галстучек — аккуратненько так сведены воедино капризно-сомнительные цвета, эффектный комплект получился, законченный. Сама бы и не додумалась.   
Она стукнула в бабушкину комнату.
- К тебе можно?
Анна Адамовна, тёмным силуэтом обрисованная на фоне бледного весеннего дня за стеклом, сидела в кресле у окна с книжкой, очки висели на самом кончике носа. «Дай мне какой-нибудь роман. Про войну? Нет, не надо. Про любовь давай. И дружбу. Про хорошее...», — неизменно просила она внучку.
- Пришла показаться. Ну как, ничего? — Таня сделала полный оборот на месте и иронически приняла типичную позу манекенщицы.
Анна Адамовна отложила книгу, поправила очки и вгляделась.
- Ну что? Хорошо. Шик-блеск. Красотка хоть куда. Прямо хоть под венец.
Таня таинственно заулыбалась, подняла голову и обвела взглядом верха комнаты: любимый бабушкин пейзаж с домом между лесом и заледеневшей рекой, полушарие люстры в кованой бронзе, настенную полочку с вазой сухих веточек разноцветного барбариса в длинных крапинках алых ягод и настенный календарь, с которого Анна Адамовна ежедневно снимала очередной листок и тщательно читала на ночь  с обеих сторон. Сказать? Да уж надо, пора…
- Ба, — Таня подвинула стул и села. — Я что хотела спросить… Кто тебя сегодня ведёт выгуливать? Тётя Нина или тётя Юля?
- Выгуливать! — возмущённо фыркнула Анна Адамовна. — Я что, собачка какая? Я могу и сама. Сам с усам!
- Ладно-ладно, не геройствуй. После инфаркта какие прогулки в одиночку. Мало ли что. Так кто? Тётя Нина? Хорошо… Я к тому, что тётя Юля вечно может в последний момент переиграть, а мне надо уйти, и меня сегодня не будет.
- Свидание? — понимающе вопросила Анна Адамовна.
- Угу, — шутливо-довольно и значительно кивнула Таня не только головой и глазами, но и разведя руки в стороны, словно делая книксен.
- Новый кавалер?
- Нет, ба, не такой уж и новый. Ты его знаешь! Угадай, кто.
- Я уж запуталась в твоих ухажёрах. Надеюсь, не тот растрёпанный, который на твой день рождения явился? Даже без цветов...
Таня засмеялась:
- Растрёпанный? Это ты точно его приложила, богемная личность. Нет, он у меня в окончательной отставке! Больше по идейным соображениям: пустой балабол из вечно недовольных. И безнадёжный эгоист. Нет, сейчас не то… Да у меня, хм, всем отставка дана, кроме... Помнишь, перед майскими праздниками был? На кухне чаи с тобой распивал.
- Этого одобряю, — сразу вспомнила Анна Адамовна. — Приличный, уважительный.
- Одобряешь? — живо поинтересовалась Таня. — Точно? Ну и хорошо.  — Она помедлила, внимательно вглядываясь в бабушкины водянисто-голубые глаза, увеличенные стёклами очков. — Ты только не волнуйся… Мы вчера подали заявление в загс.
- Матка бозка! — встрепенулась Анна Адамовна, всплеснув руками. — Никому ничего не сказала! Мать знает?
- Нет ещё. Тебе первой говорю.
Анна Адамовна недовольно пожевала вялыми губами.
- Как можно? Ничего не сказать… Это же нешуточное дело!
- А как надо, по-твоему?
- Приглядеться. Пусть бы в дом походил. Вот в наше время...
- Ба-а-абушка, — смеясь, досадливо протянула Таня. — Это уж какой-то прошлый век! Ещё скажи, что ему надо было официально моей руки просить. Мы взрослые люди, нам обоим по двадцать пять. Это решаем только мы…
Если бы я каждого намеченного претендента в дом таскала, на родственную экспертизу! — усмешливо подумала Таня. Знала бы ты, в какие рискованные авантюры я вляпывалась, и сколько шишек набила… Нет уж, в дом ведут, когда сами всё решили.
Анна Адамовна непримиримо поджала рот.
- Ну вот, обиделась, — огорчилась Таня. — Ты же его одобрила! Что ж ещё?
- Как что? Где работает? Живёт? Кто его родители? Откуда он? Он что-то говорил, я не запомнила…  — закидала Таню вопросами Анна Адамовна. — Одно дело ухажёр очередной, а тут вон что — жених!
- Да всё нормально, ба... — сияла Таня. — Или решаемо. Там средний, вполне благополучный вариант. Андрей работает в НИИ. Инженер потомственный, жалование… ну, соответственное. Родители тоже инженеры, в Сибири, Андрей единственный сын. Здесь восемь лет. Учиться приехал, стал жить у отцовой тётушки на Васильевском, квартирка на Кораблях. Тётушка старенькая, ветеран войны, два года назад скончалась. Ну что ещё?
Анна Адамовна несколько успокоилась и поразмыслила. Таня следила за выражением её лица и ждала, когда бабушка изобретёт новый каверзный вопрос.
- А где вы познакомились?
Таня рассмеялась. Где она только не разыскивала подходящего мужа и отца своим будущим детям, с кем только её не знакомили разные доброхоты, а находка оказалась совершенно простой и обыденной.
- На работе! Их привели к нам на экскурсию, группой. И вот тебе случай… а может, и судьба! Вести группу было некому, зарез полный, вызвали меня. Ну, я пришла: «Рельефы дверей изображают Исаакия Далматского, извлечённого ангелами из болота… тры-ты-ты… Николай Чудотворец низвергает Ария на Вселенском соборе… тры-ты-ты...» Ну, как обычно. Может, увлеклась немного. Сорок минут моей болтовни все их инженерные особи прилежно прослушали, с разной степенью скуки, да и ладно. А у него вдруг вопросы объявились! — Таня опять засмеялась. — Ну, как потом сам признался, его никакие не рельефы заинтересовали, а я… Вот так и познакомились.
Анна Адамовна раздумывала, вспоминая подзабытого к маю апрельского визитёра — легко ли запомнить всё подряд, когда на носу восемьдесят? — его переглядки с Таней, жесты, интонации. Сделала вывод:
- Мне показалось, он тобой увлечён… может, и любит. А уж ты, я вижу… влюблена по уши.
- А то! — снова засмеялась Таня.
- Ну дай бог, — наконец, сдалась Анна Адамовна. — Когда же свадьба?
- Через месяц. Есть время обсудить. Но только, ба! — посуровела Таня, — никаких пышных празднеств! Никаких длинных столов на всю квартиру. Никаких ресторанов.
- Как никаких? — не согласилась Анна Адамовна. — Это не по-людски. Надо всем показать нового родственника… На свадьбе Доры с Севой было человек шестьдесят. С Серафиминой стороны в основном. Как начали список составлять…
- Ну вот! — решительно воспротивилась Таня. — Я так и знала, что ты будешь поминать и маму с папой, и тётю Нину с дядей Глебом. Ещё Буткевичей назозывай, весь клан! И всех ветеранов...
Таня сто раз слышала про семейный казус, как на свадьбу её родителей в коммунальные просторы на Большой Пушкарской было приглашено немало женщин, знакомых с войны и блокады, а может, ещё и с революции. Старушки (неудивительно, мужчин осталось гораздо меньше от тех времён)   «при параде», в орденах-медалях, чинно прошли за длинный стол на почётные места, устроенные из досок на нескольких табуретах. Ненадёжная конструкция внезапно расползлась, и почётные гости дружно ухнули на пол ногами вверх. Никаких травм не случилось, эпизод вышел скорее потешный, вспоминался со смехом, но Тане всегда казался мучительно неловким.
- Незачем превращать это в общественное событие. Мы с Андреем этого точно не хотим. Скромное, чисто семейное, домашнее, не разорительное рядовое собрание. Ну, пару друзей. Ближайшие родичи. Даже родители не обязательны — зачем им тащиться с Урала и из Сибири? Потом сами к ним съездим. И никаких машин с пупсами, купеческого размаха и троюродной родни. Это не обсуждается, ба.
- Ну, ваше дело, — нерешительно согласилась Анна Адамовна, внезапно подумав про аскетичные свадьбы двадцатых-тридцатых годов, когда даже само слово «свадьба» заменил нелепый канцелярский глагол «расписаться». И вспомнилась собственная свадьба с Павлом, хотя и не отмеченная вовсе никакими торжествами, но давшая ей в итоге всё, что составляло потом, и составляет сейчас и её радости, и полноту её жизни.


53. СТЕКЛЯННЫЙ ШАР

Ощутимо излучая молодую энергию счастья, Таня, звонко чмокнув бабушку в увядшую бледную щёку, выпорхнула на лестницу, придерживая на плече длинный ремень крохотной сумки, и понеслась, резво прыгая с четвёртого этажа через три ступеньки. К жениху, улыбаясь, проговорила про себя Анна Адамовна, запирая тяжёлые двери царских времён. Жених… надо привыкнуть к этому слову. Вернувшись в комнату, она села за стол, расправила  острые концы кружевной плетёной салфетки в центре и сказала лежавшему на ней стеклянному шару, разглядывая в срединной глубине разноцветные морские камушки:
- Вот как, видишь… У моей Тани жених. Пашу женили в прошлом году. Не становлюсь ли я тут лишней… Неполезное ископаемое. Какая от меня ещё может быть польза. Они сами всё решают. Не пора ли собираться в дорогу…
Анна Адамовна неловко поднялась, подошла к окну. Протереть бы подоконник, но сначала проветрить — на улице зреет свежий майский воздух, нужно его впустить. Она отдёрнула белую тюлевую занавеску, отворила, взявшись за затейливые старинные оконные замки, обе правые створки двойной рамы. Ветер, неся внятные ароматы чего-то цветущего, с силой влетел в комнату, разметав на голове Анны Адамовны седые прядки и заставив отчаянно затрепетать полотнище занавески; потом передумал и рванулся назад, потащив за собой внешнюю створку. Она с треском захлопнулась перед самым носом Анны Адамовны.
- Нет, так не пойдет, — рассердилась она, — так и стекло выскочит. Что за шутки. Подпереть надо…
Она обернулась, поискала глазами что-то подходящее и, взяв со стола стеклянный шар, водрузила его на подоконник, прижав обе створки окна надёжным стопором.
Прикидывая, будет ли чем накормить Нину и Таню, Анна Адамовна провела на кухне ревизию шкафчиков и холодильника. Потом поставила чайник, не торопясь, испила чаю с хрусткой ванильной сушкой и пошла закрывать окно — хватит уже проветриваться.
Стеклянного шара на подоконнике не было. Обе створки, открытые настежь, смирно прижимались к оконному откосу. Буйство ветров стихло, приятное лёгкое движение едва теребило занавеску.
- Что за чёрт... — пробормотала Анна Адамовна. Она оглядела, приподняв занавеску и шторы, всю прочную, блестящую белой краской, толстую доску подоконника, заглянула в углы комнаты под окном — укатился? Надев очки посильнее, шваброй пошарила во всех углах всей квартиры. Хоть он и не совсем шар, а полушарие, мог и закатиться...
Стеклянный шар не обнаружился нигде.
- Упал во двор, — с ужасом подумала Анна Адамовна. — В нём веса с килограмм-полтора… С четвёртого этажа — это же снаряд, настоящее орудие убийства…
Она высунулась наружу и попыталась рассмотреть, что там внизу. Асфальтовое дно узкого проходного двора было совсем не видно из-за верхушек тополей, уже выстреливших жёлто-зеленоватой клейкой листвой и напрочь скрывающих обзор.
Анна Адамовна неверными дрожащими руками накинула летнее пальто, всунула ноги в туфли, вышла на лестницу и стала торопливо спускаться вниз, прислушиваясь, не раздаются ли крики. Ей ясно представлялась страшная картина: распростёртый на земле человек, брызги крови на асфальте среди осколков стекла…
Выйдя из низких дверей чёрного хода во двор, она встревоженно огляделась. Стволы тополей, вздымающие вверх купы молодой листвы, ровными рядами, как в античном храме, обступали двор по периметру; в центре чернела слежавшаяся за зиму земля; другую сторону тополей, под стенами дома и его флигелей, окаймляли дорожки асфальта. Двор был пуст, чист, тих и безмятежен. Ни жертвы её легкомыслия с проломленной головой, ни крови, ни осколков. И ни души, поскольку скамеек в их узком дворе не водилось. Спросить, что тут стряслось, не у кого.
- Ну слава богу, — пробормотала с облегчением Анна Адамовна, — значит, никто не пострадал.
Однако куда делся её стеклянный шар? Она обошла весь дворик, заглядывая в самые дальние уголки; низко склоняясь и придерживая на носу очки, всматривалась и шарила туфлями, поддавая случайный мусор. Обследовала проходы в соседние дворы, готовая увидеть блеск даже мелкого стеклышка. Но самые тщательные поиски были бесплодны. Подмести же двор за такое малое время, да в середине дня, никакой дворник — они делают это ранним утром — явно и не собирался.
Стеклянное полушарие с морскими камушками внутри, подаренное ей Антусем «на памёнтек» более полувека назад, будь это пресс-папье или «магический шар», как говорила блокадная соседка Мария Ефимовна, — исчезло бесследно и необъяснимо.
Не возникло разумных объяснений и у пришедшей Нины, с которой Анна Адамовна, подсмеиваясь над собой, поделилась происшествием. Нину гораздо больше взволновало, что Анна Адамовна одна побежала вниз с четвёртого этажа. Она строго отчитала мать, велела собираться на задуманную неспешную прогулку в парк, а сама пока села в кухне наскоро перекусить особо приготовленной для неё Анной Адамовной яичницей с сытными шкварками в любимой Ниною довоенной порционной сковородочке, поданной на составлявшей с ней единый комплект маленькой досочке. 
Контраст чёрного чугуна сковородки с белым стеклянно запузырившимся в сале белком, с янтарными полушариями желтков и золотистыми шкварками неизменно вызывал у Нины вожделение. Она увлечённо священнодействовала над этим несложным, но всегда ею вожделенным своим лакомством, когда Анна Адамовна вдруг вернулась в кухню с приложенной к груди ладонью.
- Нина, дай какую-нибудь таблетку, — сквозь сжатые зубы тихо попросила Анна Адамовна. — Сильно болит.
Анна Адамовна жаловалась на здоровье исключительно редко, презирала беготню по врачам, рядовые неприятности типа простуды переносила на ногах и очень гордилась, что до инфаркта полгода назад даже не имела в районной поликлинике карточки. У Нины ёкнуло внутри, тягостная, мучительная тревога накрыла душной волной; она мгновенно переменилась в лице, бросила трапезу и метнулась к аптечке.
Дальше был телефон, в нужные дырочки диска которого никак не хотели попадать прыгающие пальцы; вызов скорой; прибытие сонного, одуревшего от долгого дежурства, коренастого фельдшера; его поспешный, кубарем, бег вниз по лестнице; пыхтящее возвращение с тяжелым чемоданом дефибриллятора; тяжкая торопливая возня у кровати… Когда Нина увидела из-за широкой спины медика руку матери, безвольно, словно неживая вещь, свисающую к полу, она уже поняла всё.


54. ЭПИЛОГ

Они вошли на мост Строителей. Здесь невский ветер, озадаченно плутая в мелких переулках и смелея на набережных, обретал полную силу — радостно надувал рубашки, норовил задрать подолы, фамильярно трепал волосы, сушил губы. К середине Таня замедлила шаг, остановилась совсем и, положив голые локти на перила ограды с трезубцем Нептуна  в каждом звене, повернулась к воде. Андрей стал рядом, обняв её за плечи.
- Больше люблю эту сторону моста, — проговорила Таня.
- Почему?— Он оглянулся через плечо. — Оттуда сплошь открыточные виды. И крепость, и Зимний, и Стрелка с Ростральными. Куда ни посмотри. И вода... вся ширь раскрыта. Нараспашку. В редком городе в самом центре такая мощная река.
- Может, именно поэтому… не знаю. Тут-то, конечно, куда скромнее. С Васильевского ещё хоть Пушкинский дом на Стрелочном фланге, но напротив — нате вам, секретные химики за своим забором, бывший Ватный остров… Живописного мало.
Берег и впрямь был тут обыкновенен и скучен, зелёная тополиная оторочка верхов нескончаемого забора закрытой зоны лишь немного оживляла его.
- Это вообще странное место, — продолжала Таня. — Я давно заметила, что этот мост — барьер, граница. На Васильевском бывает небо в чёрных тучах и ливень хлещет, а мост перейдёшь — никакого дождя и в помине, солнце прямо так и рвётся тебя облить и приласкать. Или наоборот. Как другой мир.
- Я тоже замечал,  — подумав, согласился Андрей. — Но,  может пару раз. Редко раньше тут бывал… до тебя. — Он коснулся губами нежного кусочка за её ухом, между светлых кудряшек; Таня слегка двинула головой, теснее припав к нему, и продолжала:
- Или вот ещё… Много раз замечала, что этот мост меняет мысли и настрой. Резко меняет. Иду на работу; мост прошла — всё! Я другой человек, забыла всё домашнее. И наоборот: идёшь с работы, всё это в голове вертится, переживаешь… пузыришься и вибрируешь. А после моста словно тебя подменили, это всё вдруг становится неважно… уже, считай, пришла домой и дверь за собой закрыла.
- Тебе не хочется туда идти? — тихо спросил Андрей.
Они повернулись лицами и бродили взглядами друг по другу, уверяясь в понимании и единении.
- Не совсем так, Андрюша, — задумчиво отвечала Таня. — Я очень люблю свой дом… Везде чувствую себя не на месте… как-то временно.. в гостях, что ли. Даже у тебя. Подспудно жду возвращения. Но мой дом — это была бабушка, а теперь её там нет... Мне хочется, чтобы теперь ты поскорее соединился с моим домом… теперь ты — мой дом.
- А ты — мой, Танюша… — Они слились губами и долго не отрывались друг от друга. — А что твои? Не против?
- Что ты! Тётя Нина и мама вообще на тебя молятся, что ты так помог с этой похоронной суетой. Позавчера такую деятельность развернули в квартире, всё приговаривали: чтобы Андрею удобно было. Едва успела бабушкин буфет отстоять… Этот буфет — моё самое-самое первое в жизни воспоминание.
- Какое? — заинтересовался Андрей. — Расскажи!
- Смутное, как в тумане. До того совсем ничего… Мне года три-четыре, бабушка посадила меня на столешницу буфета и кусок пирога дала в руку. Сижу, ногами болтаю и ем — пирог с рисом и грибами… толстенький такой, начинки много… а я как принцесска какая, на верхотуре... Знаешь, Андрюша, а ведь всё в результате выходит… компромиссно…
- То есть как? О чём ты? — не понял Андрей.
- Бабушка, как узнала, что мы заявление подали, толковала мне, будто надо тебя предъявить всей родне, закатить свадьбу, а я возражала... И вот теперь абсолютно вся моя родня, даже, так сказать, расширенного состава, увидела тебя на похоронах… А свадьба, как мы и хотели, в траур сводится к простой регистрации.  Всё получается и по-бабушкиному, и по-нашему...
Они снова обнялись и так и стояли молча на середине моста.
- Знаешь, у меня есть версия, — вдруг сказал Андрей. — Почему тебе нравится эта сторона.
- Ну?
- Может, потому что там, впереди устье? Залив. Выход. Вода движется туда.
Таня огляделась.
- Интересная мысль… Похоже... Вон там, — она показала в сторону крепости, — всё так широко, публично, чрезмерно. Настолько, что дальше некуда, и оно всё хочет сюда… как верхняя часть песка в песочных часах — провалиться вниз, через узкое горлышко...
К ним стремительно подкатила, оставляя за собой расходящиеся вспененные гребни, широкая экскурсионная посудина, как половинка разрезанного кабачка, в которой рядами засели крепкие семечки пассажиров. Гнусавый через динамик голос устало бубнил имена архитекторов. «Овощ» безболезненно вонзился в них и, глухо побурчав из-под моста, вынырнул на той стороне.
- Ну вот, видишь, — сказал Андрей, — куда дОлжно, течёт лишь вода, а публика лезет поперёк…
- Смотри, — вдруг показала рукой Таня, — белая сирень! Последние гроздья. Я уж думала, она везде отцвела. Бабушкин любимый цветок… Но высоко… внизу всё отцвело… или оборвано.
- Достанем, — решительно пообещал Андрей.
Войдя в квартиру с белым облаком сирени в руках и поместив его в лучшую бабушкину вазу синего стекла, Таня вдруг подняла палец:
- Слышишь?
Андрей прислушался:
- Не слышу… а что?..
- Тишина, Андрюша. Часы стоят. Надо завести.
Высоко на стене бабушкины старинные часы в резном деревянном футляре молчали, печально поникнув стрелками, маятник замер, не двигаясь. Таня взяла из ящика буфета ключ, подвинула стул и скинула кожаные сабо.
- Давай я заведу, — предложил Андрей.
- Нет, нет, — озабоченно бормотала Таня, забираясь на стул. — Ты лучше внизу подстрахуй меня… Они к рукам привыкнуть должны. Пугливые… Бабушка никому не давала их заводить, всегда сама… Я только придерживала её... Сама их научилась заводить, только пока она в больнице была… да и то раза с десятого. С ними подружиться надо… дело тонкое…
Она открыла дверцу со стеклом, вставила ключ в тёмное отверстие белого циферблата, и, в усилии изгибаясь всем телом, начала осторожно поворачивать тугую пружину.
- Семь… восемь... — считала она обороты, — оди-и-и-иннадцать… двена-а-адцать… Всё, кажется. До упора. Тут важно не перекрутить, пружину не порвать...
Таня качнула маятник, послушала звук; уверившись, что часы надёжно тронулись в путь, бережно прикрыла дверцу, и слезла с стула.
- И насколько хватает завода? — поинтересовался Андрей.
- Я так понимаю, что один оборот — это одни сутки, — пояснила Таня, — но бывает, что они капризничают… Вдруг встанут через два-три дня, хотя заводились по полной… Может, чем-то недовольны бывают! Вот сейчас должны походить двенадцать дней.
Но через двенадцать дней часы не встали. Странным образом они продолжали ходить и через месяц, и через два, наполняя комнату успокоительным мерным «всё-так, всё-так».

КОНЕЦ