Сибирские напевы

На отшибе деревни стоял дом. Маленький, сухенький, и не было хозяйки в нём. Тропа крапивой заросла. Забор покосился, истлел дотла.

Как вдруг из ниоткуда в Покров день бабка Пантелеевна пришла. Говорят, что из погорельцев. Но вообще, мутное дельце.

С клюкой, с дорожным узелком. И с гуслями через плечо. Выходит, что гудит-бренчит. У самой — тщедушное тельце. Только глазища озёрца голубые, как у юной дЕвицы.

Позвали её на лоб. Захотел послушать народ:
— Из каких волостей будешь, чем дышишь, чем живёшь?

Вышла бабка в центр, вперёд. Поклон честной на все четыре сторонушки отвесила. До самой землицы.

И сказала смело и весело, словно песню запела птица:
— Пусть семьи ваши будут в любви, а дома — полные чаши. Лёгких вам рассветов и закатов от Зари Зареницы!

Пусть кровушка земли чистой водой в речке струится, пусть рыба в ней легко будет ловиться!

В лесу пусть знатный урожай грибов-ягод родится. И зверья — полным полно плодится.
 Решила укорениться. На вашей земле поселиться.

Деревенские рты пораззЯвили: на один вопрос она стаи ответов отправила. Не успели спросить, а она уже отвечает, будто наперёд слышит, предвосхищает:

— Место прошу на краю деревни. Там, где
с одной стороны лес, поляна, за ним болотце.
С другой — речка,
с третьей, — улица прямо, но с коленцем, с поворотцем. Четвертая сторона заросла бурьяном, — пока не ходила, но и там уверена, — хорошо: кругом люди, не крокодилы.

Говорят, испокон веков здесь земля миром дышала, завсегда плодоносила, урожай щедрый родила. Уважение к предкам хранила и чудеса исцеления творила.

Народ переглянулся: чудно, чтобы бабка так складно говорила. Ещё чуть-чуть, и поверят, что по пути к ним лапти-скороходы обновила и скатерть-самобранку с собой прихватила, — так лихо языком молотила. Сидят, уши развесили. Отчего не послушать новые рОссказни с песнями?

Бабка помолчала,  дорожный узелок пошевелила, куклу тряпичную достала, перед собой посадила и продолжила:
— Что сказать о себе?
Меняю третий полтинник, полученный от Судьбы. Приехала к вам из глубинки, из глухой тайги, где медведи ходят толпами, а людей не видать ни зги.

Староста бороду теребит:
— Обзовись, — говорит.
— Кличут Настасьей Пантелеевной.
Присвистнул народ: 
— Сама себя величает по батюшке?
— Ишь, самонадеянная.
— А может, в непростой рубашке она, а с царского плеча дареной, переделанной?
— Давайте проверим, раз так язык мелет. Пусть под гусли споёт.
— Расскажи песней, как к нам шла, что видела, Пантелеевна?

Бабка села на травку. Загудела, загулила на гусельной лапке:
— Я-то? Да как все: жила и жива. Как многие из вас, в битве билась со Змеем Горынычем о трёх головах, на Калиновом мосту, у реки Смородины. Пожевал малёх, уродина.

Еле под ракитовый куст отползла. Улетел ирод к себе на родину, но с отметиной: торчит в правом крыле древко от моего топора и нет половины хвоста. 

Меня Богородица покровом накрыла, схоронила, зачем-то спасла. Много годин с той поры прошло. Всё уже быльём поросло. Всё, да не всё. Другая я стала: могу песню в праздник сложить, могу травами болезни лечить.

Бренчат гусли, гутарит устно:
— Прошу любить и жаловать покорно.
Пусть дома ваши будут чашами полными.

Говорит староста:
— Все дома у нас полные чаши. Акромя двух. Один будет твой. А в другом лежит плетью Иван третью годину. Посмотри, можно ли исцелить детину?

Бабка гусли сняла и сразу преобразилась, стала спокойной и сурьёзной, как скала, будто только что помолилась.

Всей деревней хотели идти. Но она наказала строго, с поляны ни одной живой душе не уходить: ни людям, ни зверям, ни птицам: нечего за ней хвостом бродить.

В дом зашла, на Красный угол перекрестилась. Залезла на печку, на Ивана подивилась. Лежит лоскуточком-тряпочкой, сердечный. Кто бы знал, что с ним такого приключилось?
 
Потрогала она его за ногу. Понюхала за руку. Посмотрела живот, где жизнь живёт и начало берёт, мысленно перемотала пупок в новый клубок - завиток. Слезла с печки и — шасть на крылечко.

Замерла. Долго стояла.

Видит, луч солнца застрял на сосне.
Слышит, сорока пролетела по левой стороне.
Нюхом чует, за ночь гриб, сопливый масленок, выстрелил из земли, пострелёнок.
Ветер коснулся руки, покрыл гусиной кожей.
Шевеление в воздухе — березовый лист медленно кружит и падает в озеро.

Вернулась на поляну и говорит:
— Можно парня спасти. Встанет на ноги. Вырастет. Женится. Сын у него будет. Да не один. Только отец его должен прощения у леса попросить. И клятву дать, никогда на охоту не ходить.
— Да как же так? Виданое ли это дело? Говори, отчего такие в семье беды?
Отвечает Пантелевна строго:
— Пусть сам расскажет про лосиху, которую ранил во время отёла. Повинится пусть. Выхода не вижу другого.

Вышел отец Ивана — Семён. Повинился:
— Ранил лосиху, она от лежбища увела, убежала. Но рана смертельная была. Наверное, долго погибала.

Бабка добавила:
— Она глазами кричала, по лосёнку своему стонала. Без мамки он сгинул, пропал. Боль эту лес впитал и семью твою наказал: Ваньку к печи приковал. Клянись, что ни ты, ни Иван, ни сын его никогда не пойдут на охоту. Нарушите, лес заберёт и тебя и твою породу.

Выпучил глаза народ: смотрел, как Семён лесу клятву дает.

С тех пор Настасья Пантелеевна Покровская в той деревне живёт. У неё маленький, сухенький, аккуратный дом, — точь-в-точь, как хозяйка в нём. Тропа к нему протоптана широкая.

Спросила я её как-то, откуда всё знает наперёд? У кого научилась? Делюсь, ответ такой получила:
— У меня две сестры. Только с ними держу совет: Жизнь и Смерть. Лучше наставников на всём белом свете нет.

Вот такие вам сибирские напевы - "пряники".

Художник:
Н. Богданов-Бельский