Гений с соседней койки

Я больше трех десятков лет собирался начать писать эту историю. Сначала было непонятно, для какого издания её написать? Для стенгазеты студентов НГУ, для газеты Академгородка, для какого-нибудь академического сборника? А когда появилась возможность свободно публиковаться в Интернете, возникло понимание, что все слова о гении, ужасно рано ушедшим из жизни, мелки на фоне его памяти. Воистину: «мысль изречённая есть ложь».

И всё-же, я попробую в этот раз дописать эту историю до конца. Историю о Сергее Девянине. Дописать, потому что мы вместе с ним когда-то, когда были ещё почти детьми, мечтали улучшить этот мир. Потому, что мы были друзьями. Потому, что он, по моему пониманию, был гением, который мог бы ох как много слелать для своей Родины.

А он правда был гением?

«Что-то не слышал я раньше этого имени» - наверняка подумает про себя читатель. Что это за человек и почему автор считает его гением?

Позвольте вначале ответить на второй вопрос. И ответ мой будет развёрнутый.

Все мы знаем имена гениальных учёных. И хотя именно их именами названы физические, математические и иные законы, профессионалы знают, что эти люди в своей работе использовали известные на тот момент достижения и, отталкиваясь от них, добавили в копилку человеческих знаний что-то новое и важное. Известно замечание Ньютона, который сказал о своих достижениях: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». Эту мысль в той или иной форме повторяли многие светлые умы до и после Ньютона. Фактически она означает, что для того, чтобы сделать что-то в науке, надо сначала, и по возможности быстрее, достичь ее передового края. Поэтому способность молодого человека быстро перерабатывать накопленные до него знания, продвигаясь к границе с неизведанным - это одно из необходимых условий гениальности.
И эту способность Серёжи я с удивлением и, честно говоря, с завистью наблюдал, живя с ним бок-о-бок в одной комнате в ФМШ при НГУ.
С первого и до последнего дня обучения в ФМШ я жил с ощущением, что на меня взвалили тяжеленный мешок и я, неся на плечах эту тяжесть, иду по узкой тропе, боясь оступиться. Оглядываться по сторонам особо времени не было. Ну а конкретно это выражалось в том, что я, как и подавляющее большинство ФМШ-атников, целыми днями и вечерами корпел над учебниками и задачниками и снова и снова, с досадой следовал печальному правилу: «Это невозможно понять, это надо запомнить». Я запоминал, сдавал контрольные и … забывал.
А Сергей умудрялся «просечь», как мы тогда выражались, суть явления или закона и самое главное - его связь с другими, которые он не забыл как я, а куда-то аккуратно сложил в своё внутреннее здание знаний.
Он учил новое с видимым интересом, даже азартом. Оценки его как бы не волновали, а они получались как следствие его уровня знаний. Отличные и только иногда хорошие.
Мы тряслись на занятиях, опасаясь быть спрошенными, а его и по многим предметам и не спрашивали, как нас. Вместо этого преподаватель, например, замечательный преподаватель физики Е.И. Биченков, раздав нам задания, подзывал его к своему столу. Они, как равные, садились каждый на свой угол стола и начинали свои беседы. На равных, как выглядело с нашей перспективы.

Ученики ФМШ были записаны в библиотеку НГУ, где мы бесплатно брали наши учебники. Но имели право брать и любые другие книги, хотя большинству было не до них. А вот Серёжа этим правом стал пользоваться. На его полке я стал замечать рядом с ФМШ-атскими учебниками учебники для студентов физфака, для всё более старших курсов, а потом и вообще научные монографии. А ведь он был на тот момент всего лишь учеником десятого класса!

Мы вместе с ним  приехали и поступили в ФМШ, ходили на одни и те-же уроки. Но я всё больше и больше ощущал, что Серёга «уходит в отрыв», как говорят спортсмены. За то же время он приобретает куда больше знаний, чем я и большинство его одноклассников. У меня это ассоциировалось с бегом по лыжне. Вот ты вроде стараешься, быстро двигаешь ногами и руками, но по параллельной лыжне другой движется быстрее. Его шаг шире и скользит он с каждым шагом дальше тебя. Ты пытаешься не отстать, но ничего не получается. Шаг за шагом, взмах за взмахом палками он увеличивает разрыв, пока совсем не скрывается из виду…

Списывать задания у других в ФМШ считалось зазорным. Но разумеется, мы обращались к Серёже с просьбой объяснить, как он решил ту или иную задачу. Он спокойно, фундаментально, поразительно ясно излагал идею. Вроде бы теперь все ясно. Дальше техника. Дальше я справлюсь сам. Но как ты до этого дошел?
К слову сказать, схожие чувства испытал один из учеников моего кумира, М.А. Лаврентьева, по поводу одной из теорем Михаила Алексеевича. Доказательство столь же ясно, сколь элегантно. Но как к нему прийти?

А с одной Серёжиной идеей произошла история, буквально изменившая жизнь одного из наших с ним друзей по Павловску.
Дело было так. Видимо, вдохновлённые нашим поступлением в ФМШ, два оставшихся в Павловске наших друга резко «дали газу», поднажали на физику и математику и после окончания нашей сельской школы приехали поступать в НГУ.
Поступали мы на разные факультеты и экзамены у нас были в разные дни. Тем, кто плохо сдал письменный экзамен по математике, давался шанс исправить ситуацию на устном собеседовании.
Было известно, что на собеседовании будут предлагаться задачки из пухленького сборника задач, либо близкие к ним. Задач в сборнике было огромное множество, все они были нестандартные, не из школьной программы, а на математическую смекалку. Абитуриенты наивно пытались прорешать перед экзаменом как можно больше из них, но на решение всех им потребовались бы, наверное, годы.
Задачи в сборнике были разделены на три раздела - простые, сложные и очень сложные. Задачи из раздела очень сложных вообще мало кто мог решить.

И вот - печальная картина. В комнату, где мы жили с Сергеем во время экзаменов, входят два наших павловских друга. На обоих лица нет. Выяснилось, что один из них только что завалил собеседование по математике, чем поверг второго, у которого собеседование должно было состояться на следующий день, в полный трепет.

Бедолага, заваливший собеседование, рассказал, как было дело.
По его словам, экзаменатор давал ему задачи из первого и второго разделов, и какие-то он решил, а какие-то - нет. Наконец экзаменатор сказал: «Ну, что же, пора подводить черту. Пока вы меня не убедили. Давайте я дам вам сложную задачу. Если вы её решите - экзамен вы сдали. Ну а если не решите, то пеняйте на себя». После этих слов он дал ему задачу из третьего раздела, которую тот не решил.
Поведав эту печальную историю, рассказчик показал в лежавшем на столе сборнике злосчастную задачу.
Мы прочитали условие задачи. Задача была с простым условием, но явно «убойная». Пока мы со вторым гостем пробовали подступиться к задаче, Сергей сидел и просто смотрел в стену. Было непонятно, думает он над задачей или о чём-то другом. После нескольких минут раздумья он взял листок бумаги и нарисовал геометрический чертёж. Сначала нам было непонятно, как чертёж на бумаге связан с задачей. Но после объяснений Сергея, стало ясно, что чертёж верен. «Ну а раз так» - сказал он, - «то …» и в нескольких предложениях объяснил решение задачи. Нам оставалось только удивляться этому прозрению.

А на следующий день собеседование проходил наш второй друг.
Вот как как он описал произошедшее с ним, прилетев как на крыльях в нашу комнату после собеседования: «Я тоже какие-то задачки решил, какие-то нет. И мне мой экзаменатор (а это был уже другой человек) сказал, что сейчас даст задачу, от которой всё зависит. Сказал, а сам, сидя рядом со мной, открыл третий раздел задачника и листает его. Остановился на странице со вчерашней задачей. Читает условия. А я ему телепатирую: выбери вот эту! Выбери вот эту! Его палец по странице движется, а я пальцу телепатирую: Стой! И точно, он мне эту вчерашнюю задачу и дал. Он ушел к другому поступающему, а я вроде как задумался, потом чертёж Серёжин нарисовал. Экзаменатор подошёл, в чертёж смотрит. Минуту смотрит, вторую. Я нервничаю, когда объяснять заставит? А он говорит: Спасибо. Вы собеседование прошли. Гениальный подход. Я бы сам наверное не додумался».

Вот так Серёжина идея привела в конце-концов к тому, что один из друзей поступил в НГУ.

Уметь очень быстро понимать и, что важнее - постигать новую информацию, строить на ее основе свои сверхэффективные ментальные модели - одна грань большого научного таланта. Способность, умение решать задачи, находить решения, которые другие найти не могут - другая. Мне посчастливилось знать нескольких людей, обладавших этими качествами. Сергей ими, как я уже рассказал выше, обладал. Но он обладал ещё одним качеством, которое превращает очень талантливого человека в гения калибра Лаврентьева, Келдыша, Королёва или Туполева. Это качество - харизма, вызывающая доверие людей вкупе с огромными организаторскими способностями.

Спустя ровно пять десятков лет после окончания нами ФМШ я спросил одну мою одноклассницу, которая не стала поступать в НГУ и уехала из Новосибирска, помнит ли она Серёжу. Она ответила: «Мы с ним практически не общались. Но он мне запомнился как могучий утёс, за которым можно укрыться от всех бед».

Сергей был высок, статен и красив какой-то твёрдой мужской красотой. Наверняка он нравился девушкам, но на этом фронте не проявлял никакой активности. Видимо, легкие флирты и романы его не интересовали. Он очень быстро повзрослел, стал выглядеть существенно старше нас. Уже в ФМШ он получил за это уважительное прозвище «Дядя», которое сопровождало его до самой смерти.

Он с лёгкостью поступил на физфак НГУ.
В то время в стране существовал культ физиков. Школьные звёзды всех школ стремились стать именно физиками. Соответственно на физфаке НГУ собрались молодые люди (преимущественно юноши) не только талантливые, но и по-своему тщеславные. Так сказать «первые парни на деревне».
Просто не потеряться в таком пёстром и бурлящем самыми разными идеями обществе, а уж тем более начать пользоваться там авторитетом было неимоверно трудно.
А у Серёги это получилось как-то естественно, само-собой, физики без каких-либо особых усилий с его стороны признали его авторитет, его верховенство.
Я учился на матфаке, но наши общежития стояли рядышком, знакомых и друзей среди физиков у меня, кроме Серёги, было достаточно. От них (поскольку сам Серёга никогда бы такое не рассказал) я с удивлением узнал, что у Дяди хватает времени не только учиться на отлично, но и заниматься тем, что тогда называли общественной работой. И заниматься не ради галочки, а по существу, на пользу физфака и его студентов.

И уж совсем я был изумлён, когда студенты-физики выбрали его Президентом их клуба «Квант».
«Квант» был в то время отдушиной для физиков с талантами в области поэзии, музыки, танца и прочих искусств. Про заседания этого клуба в Академгородке ходили легенды. А на капустники клуба в огромном зале Дома Учёных билетов было не достать.
До и после Сергея Президентами клуба «Квант» были люди, которые сами пели, плясали и прежде всего острили на сцене на знаменитых капустниках. Серёга ничего этого не умел и сам на сцене никогда не появлялся. Но именно его тогдашний Президент клуба Бондарев (Боб) сначала позвал в клуб, а потом назначил своим преемником. И не ошибся. Сергей так организовал в нём работу, что совсем скоро слава «Кванта» загремела по всему Советскому Союзу. Команда КВН НГУ, чей костяк составляли «квантовцы»,  стала год за годом подниматься всё выше и выше в этом конкурсе. Правда, её много раз «подрезали» за уж слишком смелые остроты. Но в 1988, 1991 и 1993 годах эта команда, где «солистами» были Серёжины друзья-питомцы, становилась победителем КВН.
Увы, к моменту расцвета КВН НГУ Серёжи уже не было в живых.
Участники клуба хранят о нем светлую память. Об этом можно почитать на странице на сайте клуба, посвящённой Серёже:
https://kvant.fandom.com/wiki/Девянин,_Сергей

Отвлекаясь в сторону, отмечу, что потом КВН, с моей точки зрения, интеллектуально деградировал. Вместо терпкого студенческого юмора со сцены полились потоки банальных и нередко просто грубых шуток, написанных полупрофессиональными, но малоталантливыми писальщиками в исполнении великовозрастных, опять-таки малоталантливых полупрофессиональных актёров.

***

Сергея я знал с первого класса. Мы учились в параллельных классах Павловской Средней Школы девять лет.
Родители Сергея принадлежали к исчезающе тонкой прослойке павловской интеллигенции. Его мама работала в нашей школе учителем истории и была активная общественница. Нас с Серёжой учили одни и те же учителя, но она нас не учила. Его отец работал то ли инженером, то ли техником на полусекретной радиотрансляционной станции, стоявшей на окраине Павловска. Не знаю почему, но за ним закрепилось прозвище «демократ». В семье было двое детей, сестра, старше Серёжи на несколько лет, и он.
Люди из этой самой упомянутой прослойки - учителя, врачи, инженеры - пользовались тогда у «простолюдинов» Павловска, к которым принадлежала и моя семья, огромным уважением. А вот на партийную и хозяйственную номенклатуру, которой в Павловске проживало на удивление много, это уважение распространялось только по отношению к небольшому числу персон.
Удивительным образом наши с Сергеем интересы до самого поступления в ФМШ не пересеклись. Он не посещал, как я, секцию лёгкой атлетики, радиокружок, не интересовался рок-музыкой. Кажется, мы пересекались с ним на математическом кружке в старших классах. Но кружок этот больше не работал,  чем работал.
Школьные учителя нередко «подначивали» нас, учеников класс «А»,  рассказами типа: а вот Девянин из класса «Б» эту задачу во так-то замечательно решил.
Думаю, в павловской Школе Сергей был отличником, чего нельзя было сказать обо мне.
В общем, до приезда в ФМШ мы с ним знали друг-друга, но не дружили.

В ФМШ мы невольно «прихлопнулись» друг к другу. Во первых, мы жили в одной небольшой комнате и наши койки стояли близко друг к другу. Нам с ним, деревенским парнишкам, пришлось быстро научиться тысяче мелочей «городской жизни», непростым особенностям жизни в ФМШ, суметь не потеряться в пестрой и бурлящей всякими идеями, задумками и затеями толпе ФМШ-атриков. Вдвоём это делать было проще.

Мы все очень много учились, много-много часов в день. Но Серёга ещё больше. Нередко после продолжительной учёбы я ощущал, что моя голова просто перестаёт соображать. И я выходил попинать футбол (на песчаном поле перед спортивным комплексом университета, разбитом прочерченными линиями на сектора, всегда «рубились» несколько команд и можно было к какой-нибудь примкнуть). Часто в аудиториях Университета вечерами проходили интереснейшие встречи или дискуссии, куда можно было прийти и, тихонько усевшись позади, послушать умнейших людей. А можно было и просто одному или с кем-нибудь просто «прошвырнуться» по красивым и зелёным улицам Академгородка.
Сергей от предложений разделить кампанию коротко, но деликатно отказывался и снова, сидя за столом погружался в чтение или решание своих задач. Уходя, я видел картину сидящего за столом Сергея. И приходя я видел её. И вечерами и в выходные. Он сидел и постоянно что-то читал или писал. Наш третий сосед по комнате, Слава, как-то даже сострил на этот счёт: «Серёга, ты по столько часов на этом твердом стуле сидишь и не встаёшь. У тебя наверное задница железная». Сергей поднял голову от книг, несколько секунд посмотрел на стену, как бы переключаясь из своего книжного мира в мир реальный, коротко улыбнулся в ответ и сказал: «Пока нет». И снова углубился в чтение.
Такой умственной работоспособности я не видел больше ни у кого.

Мне запомнился ещё один эпизод из нашей ФМШ-атскрй жизни, ярко характеризующий Серёжу.
Это произошло в одну из первых недель нашего обучения в ФМШ. Не помню уже по какому поводу, но у нас с ним произошла небольшая стычка с «дедами». Разумеется, дедовщины армейского типа в ФМШ не было. Но мы с ним учились в десятом классе первый (и единственный) год. Большинство же остальных классов состояло из учеников, которые поступили в ФМШ в восьмом или девятом классе и учились там уже, соответственно, второй или третий год. С парнями из одного такого класса и произошла у нас ссора, которую они предложили разрешить на задворках ФМШ, где наши «переговоры» никто не мог видеть.
Прикинув расклад сил, я сказал Серёже: «Их больше и ребята все крепкие. Могут нам и накостылять».
Он насупился, немного закусив губу, характерно выставив при этом вперёд подбородок. А потом неожиданно для меня сказал: «Но мы ведь правы! А ты знаешь, я когда чувствую себя правым…» - он ненадолго остановился. - «… я могу стену головой пробить!».
Я посмотрел на него и понял, что он не шутит. Такая решимость сквозила от него.
На встрече с парнями с тем же выражением лица Сергей коротко изложил наши аргументы. И это подействовало! Эскалации инцидента не произошло. Мы разошлись. А в университете мы с ними даже приятельствовали. 

Нам было по шестнадцать лет. В нашем блоке в ФМШ подобралась очень своеобразная кампания из пяти очень разных молодых людей. Иногда мы собирались вечером за чаем и не похвалялись собственными «подвигами», не обсуждали противоположный пол, кинофильмы или книги. Мы … мечтали. Мы говорили о том, каким замечательным будет мир, когда мы «заматереем». Точка «заматерения» помещалась в будущее, когда нам будет (о боже, о боже!) уже за сорок.
Всё казалось ясным и простым.
У поколения, к которому принадлежали наши родители и тогдашние правители СССР, имеются понятные разногласия с капиталистами. Это из-за Второй Мировой Войны. Но к концу века к власти в нашей стране и в капиталистических странах придут наши сверстники. А у нашего поколения никаких поводов для разногласий нет! И наши сверстники за рубежом согласятся, разумеется, с тем, что мир лучше войны. И что мир нужен вечный. А для этого надо уничтожить арсеналы. Сначала с ядерным и атомным оружием, а потом с обычным. Высвободится много людей и ресурсов для добрых дел.
Ну а мы, сидящие за столом, посвятим себя улучшению мира через научные достижения. У каждого из нас было по парочке заветных идей. Они комбинировались между собой, обсуждались.
Как влюблённый не может не рассказывать окружающим о предмете своей страсти, так и нам хотелось обсудить с друзьями наши замечательные идеи. Чего там только не было! И искривлённое околоземное пространство, по которому с Солнца не Землю, как по лотку, будет стекать энергия. И киберроботы, которые освободят людей от тяжелого труда. И новые сверхпроводящие материалы, и искусственная кожа и другие органы…В эти минуты и Серёжа переставал быть Дядей и пылко и увлечённо мечтал о светлом будущем.

Но, как мы знаем, всё вышло совсем не так, как нам тогда мечталось…

Мы поступили в Университет на разные факультеты. Общаться стали всё реже и реже, но старались забегать иногда друг к другу в гости или, встретившись на улице, немного поболтать. Вместе ездили на каникулы в Павловск.

Выяснилось, что в НГУ, как и в других ВУЗах, на «улутшателей мира» не учат. А вместо этого надо сначала выучить и сдать массу самых разных предметов. Умение Сергея учиться сказалось в это время особенно сильно. Он учился ради знаний, а большинство из нас (включая и автора этих строк) - думали в первую очередь об оценках.
Меня лично обилие математических теорий, которые надо было освоить, подавило. Я не понимал и не понимаю до сих пор, зачем большинству будущих прикладных математиков надо учить доказательства теорем, если они уже доказаны. Мне хотелось применять математику и другие науки на практике, а не учить их «внутреннее устройство».
А вот Сережа пошёл по «пути наибольшего сопротивления» - он решил посвятить себя самым фундаментальным, самым абстрактным разделам ядерной физики.
Ни я, ни он не хотели «напрягать» наших родителей и как могли, «отбивали» их попытки финансово нам помогать. Для этого приходилось работать в каникулы (Серёжа ездил в стройотряды, а я предпочитал устраиваться на лето на стройки в Павловске). А на третьем курсе мы с ним нашли подработки в одном и том же огромном здании ВЦ СОАН. Я подрабатывал программированием в правом крыле здания (об этом я написал, в частности, в байке «Вражеский нейлон»), а Сережа подрабатывал ночным сторожем в метрологическом бюро, которое занимало часть левого крыла. Пару раз я заходил к нему и он, нарушив инструкцию, запускал меня к себе на «объект». На столе дежурного, за которым он просиживал всю ночь,  всегда лежала общая тетрадка, исписанная формулами и пара книг по теоретической физике, которые он приносил с собой на дежурство. «А наган где, как будешь приборы оборонять, если воры нападут?» - съязвил я, увидев его экипировку первый раз. «Моё оружие - это телефон и свисток» - отшутился он.

Друзья-студенты шутили над Серёжей, говоря, что для занятий теоретической физикой он не подходит по «национальному признаку».
В стране в то время была в ходу шутка, придуманная кажется Жванецким, о тайне еврейских женщин, которые из поколения в поколение передают секрет, как рожать будущих дантистов и физиков-теоретиков. И действительно, если заглянуть в то время на семинар или конференцию по теоретической или ядерной физике, то процентов восемьдесят, а то и больше, их участников (на вскидку) были евреями. На их фоне Серёжа смотрелся действительно инородным телом. Впрочем, я не думаю, что эта среда действительно отвергала кого-либо по национальному признаку. Скорее всего действовали родственные и клановые связи. А у Сергея их не было. Так или иначе, но с трудоустройством у Сергея, который был лучшим студентом курса, и по тогдашним правилам имел право на любую вакансию, доступную для выпускников- физиков в НГУ, были какие-то проблемы. Но в конце-концов он стал-таки физиком-теоретиком, правда не в том отделе, где хотел.

После окончания Университета мы стали видеться ещё реже. Но иногда встречались, рассказывали о работе. Он очень быстро, один из первых на курсе, защитил диссертацию. Диссертация была в области основ ядерной физики. Помню, я попросил его рассказать, над чем он работает. Он загорелся: «Понимаешь, в мире элементарных частиц угадывается свой порядок, чем-то похоже на таблицу Менделеева, но всё намного интереснее. И теоретический аппарат совсем другой. Намного сложнее, чем элементарные веса атомов. Но работы впереди очень-очень много. Открывается кусочек за кусочком. Как мозаику  от грязи отмываешь».
У Серёжи появилась семья. Жена Татьяна, дочка и сын. Как главе семейства ему надо было думать и о них. Он, кроме основной работы физика-теоретика, подрабатывал преподаванием в Университете, был на физфаке заместителем декана.

Потом я услышал, что Серёжа улетел на несколько месяцев по научному обмену в США, в Бостон. А через некоторое время мне рассказали, что там он чем-то серьёзно заболел, вернулся в СССР, его лечили в Москве, но безуспешно и только что его перевезли в Академгородок, где он лежит в больнице, в отдельной палате, и доступа к нему никому нет, потому что непонятно, чем он болеет.
Я позвонил своему хорошему приятелю, работавшему в местной больнице, он информацию подтвердил и назвал отделение и номер палаты.
Выяснилось, что положили Серёжу в отделение сердечно-сосудитстых заболеваний. В этом отделении незадолго до этого я сам лечился семь месяцев, потом долечивался месяц, а потом приходил на специальные уколы. (Но это - другая история). Так что в отделении я знал всех и меня все знали и моё появление удивления и вопросов ни у кого не вызвало.
Я приоткрыл дверь палаты. Сергей лежал на кровати, около на стульчике сидела жена Татьяна.
Серёжа обрадовался моему появлению но жестом указал, что мол держись на расстоянии, стой у двери. И произнёс: «Я не думаю, что моя болезнь заразная. Но лучше там стой». Было видно, что говорить ему не очень легко. Татьяна рассказала про течение болезни и симптомы. И что он слабеет день ото дня. Я увлечено стал доказывать Сергею на собственном примере, хотя симптомы у нас были совсем разные, что он безусловно вылечится. И что мне моя лечащая врач честно призналась в конце-концов, что на самом деле она не знает, чем я болел. Но главное - я вылечился. «И ты вылечишься, Серёга!» - закончил свой монолог я.
Он через силу улыбнулся и произнёс: «Я буду до последнего бороться. Даже если один из миллиарда шанс останется, если сил совсем не будет, я буду бороться».
Тут дверь открылась и в палату вошла сестра. Хоть она и была в маске, я её узнал. Увидев меня, она зашептала: «Нельзя тебе тут быть! Уходи скорее!». Она выглянула в коридор, и убедившись, что он пуст, сказала: «Иди!».

Тогда я не знал, что видел Серёжу живым последний раз.

А спустя какое-то время мне позвонили и сказали, что Серёжа умер.
Помню, а Академгородке свирепствовала эпидемия гриппа. Я тоже уже болел, температура зашкаливала, вялость валила с ног. Я всё же собрался с силами, на два раза, как это делают с маленькими детьми, замотал себе рот и нос шарфом и, стараясь поменьше кашлять, поехал на автобусе из семейного общежития, где я тогда жил с женой, к Серёже на квартиру. 
Там я застал его маму, сестру и одного из его друзей-физиков, который как раз занимался печальным уходом за покойником - положил ему на закрытые веки пятаки и завязал подбородок специальной повязкой.
Поздоровавшись со всеми, я объяснил им свой странный вид (лицо закрытое шарфом) и что не рискну к ним близко подходить, чтобы не дай Бог не заразить.
Серёжа лежал в уже приготовленном открытом гробу. На его лице было его характерное выражение упорства, знакомое мне с ФМШ. Видимо, он боролся с болезнью до последней секунды.
Я долго смотрел на него.
Потом мне сказали, что НГУ выделил мощный вездеход, который отвезёт гроб, семью и друзей на похороны в Павловск. Узнав время отправления, я, не помню как, вернулся к себе в комнату общежития.
Я проснулся, вернее очнулся, когда уже во всю светило солнце. „Я ведь наверное на похороны Серёжи опоздал!» - сказал я жене, сидевшей рядом с кроватью. Попытался приподняться в постели, но слабость уложила меня назад.
«Лежи уж! Наверное без тебя похоронили» - сказала она. Её лицо было усталое и заплаканное. « Я боялась, что ты сам умрёшь. Ты двое суток бредил и в себя не приходил. А Скорая не приезжает, говорят что у них все врачи сами больные. Соседка таблетки-антибиотики дала, а ты их в бреду принять не мог».
Так что Серёжу похоронили без меня.

***

После смерти Серёжи я услышал нехороший слух, будто бы он заразился в Америке ВИЧем и умер от него. Этому слуху я, зная Серёжу, никогда не верил. Как-то раз, встретив его тогдашнего лечащего врача, которую я хорошо знал, я спросил её о поставленном ему диагнозе.
Она сказала, видимо не первый раз отвечая на этот вопрос, что болен он был точно не ВИЧем, а какой-то непонятной болезнью, которую и в Москве, в специальной клинике, где его вначале лечили, точно определить не смогли. Ответила она и на вопрос, который я ей не успел задать. Она сказала, что нет никаких оснований в пользу или против гипотезы, что в Америке его специально заразили. Но до этого здоровье у него было отменное. Хотя психологические перегрузки из-за внезапного погружения в совсем другую жизнь, резкая смена климата и питания могут приводить к самым неожиданным осложнениям. 
Один из Серёжиных друзей-физиков был уверен, что Сергея заразили, чтобы сделать его на всю оставшуюся жизнь зависимым от лекарств, которые могли дать только американцы. 
Тогда мне эта идея показалась нелепой по двум причинам. Во первых - я и сам проболел непонятно чем. Мне был поставлен диагноз «Полиартрит», но он протекает несколько иначе и не проходит, а у меня прошел, хоть и не бесследно. Во вторых - политики тогда начали говорить о конвергенции двух систем, а «живые американцы» - приезжавшие в Академгородок, в том числе и на ВЦ, заходившие иногда на заседания и дискотеки «Глагола» не были похожи на упырей, а были интересными учёными, нормальными людьми.
Но потом, в девяностых появилось много книг о реальных методах работы спецслужб. Некоторые бывшие КГБ-шники разоткровенничались о своих методах вербовки. А позже Сноуден в своей книге детально описал, как он сам участвовал в вербовке некоего перспективного арабского политика и какие ужасные методы применяли для этого его (Сноудона) тогдашние коллеги по американским спецслужбам.

Возможно, через десятки лет архивы откроют и люди узнают, как обстояло дело на самом деле. Только кому тогда это будет интересно?

После Серёжиной смерти мы с ним много раз встречались и говорили. В моих снах.
Мне снилось, что я Павловске и вспоминаю, что мы договорились с Серёжей встреться с и обсудить что-то очень важное. Я прихожу к нему домой и он радостно меня встречает. Мы начинаем о чем-то говорить, и тут я начинаю понимать, что быть этого не может. Что не может Серёжа быть таким молодым, если я уже в летах. И тут я вспоминаю: - ведь он умер! Я смотрю вокруг - а Серёжи нет, и я не в Павловске, в его доме, а где-то совсем в другом месте. И тут я просыпаюсь.

***

Я много думал о том, что мог бы сделать Серёжа, не умри он так рано.
В моём сознании он ассоциируется с Михаилом Алексеевичем Лаврентьевым, создателем Академгородка. Тот тоже начинал как теоретик, продолжал всю жизнь заниматься теоретическими вопросами, но сделал очень много практически важных открытий. А когда он начал строить Академгородок, ему было почти шестьдесят! И он построил этот чудо-город!

Серёжа был даже внешне чем-то на него похож. Также высок, решителен и размашист в движениях. С каждым годом в нём крепла и выказывалась наружу какая-та внутренняя сила, которая неизбежно проявила бы себя, если бы он получил в своё распоряжение власть, деньги, ресурсы.
Удалось бы ему разбросать со своего пути серых чиновников и прочих вредителей, как это удавалось Лаврентьеву? Смог бы он не сломаться, не прогнуться и сделать что-то большое и стоящее?
Сейчас это - досужие рассуждения. Его нет. Осталась только могила на павловском кладбище со склонившейся над ней берёзкой.
Спи, Серёжа! Да будет Земля тебе пухом! Мы не улучшили с тобой этот мир, как мечтали в юности, и сам по себе, без нашей помощи, он тоже не стал лучше. Страны, в которой мы родились и выросли, больше нет. Её разломали на куски и разворовали. Но воры не провалились в ад, а разъезжают на своих огромных яхтах или летают на своих самолетах от своей одной виллы к другой. В наступившем новом, 21-ом веке, войны не прекратились, как мы мечтали, а стали повседневностью. Интернет, пришедший в этот мир уже после твоей смерти, только короткое время нёс жителям Земли свободу. Сейчас он - средство их манипулирования и слежки за ними. Мир становится хуже, Серёжа! Люди планеты Земля похоже скоро угробят и себя и планету!

...Но тут перед глазами всплывает одна из его последних фотографий (преддворяющая этот рассказ), с которой он мудро и внимательно смотрит на меня, в то же время немного понимающе улыбаясь. «Брось, Вить! К чему этот трагический пафос? Живи и радуйся жизни. Каждый день. Улучшать мир оказалось делом осень сложным. Получается плохо, а если и получается - то по малюсенькой капельке. Делай, что можешь…»