Метель

Он резко повернул направо, туда, где в конце дороги призрачно светились огни посёлка. Он всё-таки успел добраться до того, как стемнело.
Утром, выезжая с заимки, он был уверен, что уже к полудню будет дома. Тем более, что метеорологи ничего экстраординарного на сегодняшний день не обещали. Так, лёгкий снег. Но одинокие снежинки, летящие с неба,  вдруг превратились в густой снегопад, а затем и вовсе обернулись свистящей, стремительной метелью. И после этого не то что дороги, капота машины уже видно не было. По логике вещей, надо бы было повернуть назад или остановиться и переждать, пока эта свистопляска закончится. Но он помнил, как три года назад такая же метель беспрерывно бушевала два дня, а сегодня у него не было с собой ни продуктов, ни воды, ни, самое главное, бензина, чтобы просидеть в машине эти два дня, не выключая двигателя. Нет, запасная канистра с бензином, конечно же, была, но что такое одна канистра в подобной ситуации? И он решил всё же двигаться вперёд, надеясь, что каким-нибудь шестым чувством всё же угадает дорогу. В конце концов, какая разница, где окончательно застрять и остановиться, прежде чем продолжить путь. Всё равно, после этой метели под наметёнными снегами пропадет и накатанная колея, и все прочие ориентиры.
Он ехал медленно, потому что любое резкое движение колёс было чревато заносом, съездом с дороги и полной потерей ориентации. Пока он ещё чувствовал, что там, под небольшим слоем снега, колёса шли по дороге, вернее, по не слишком глубокой, но всё же накатанной колее. Сколько раз прежде он ругал эту колею, держащую его машину, как в колодках, и не дающую свободно маневрировать на дороге, а сейчас был рад ей, словно путеводной нити. Тоненькой, ненадёжной, но ведущей его к дому. Но вскоре и эта ниточка оборвалась: снега намело почти по самый капот, и колея пропала, утонув в завалах.
И тогда он остановился.
Он остановился, открыл сумку и достал из неё термос и бутерброд с сыром. Сколько он уже в дороге? Ого! Пятый час. Значит, можно позволить себе глоток кофе. Только один глоток, но обязательно горячего и сладкого. Вообще то, он не любил сладкий кофе, но сейчас нужен был именно такой. Он плеснул чуть-чуть напитка в крышку от термоса, отломил половинку бутерброда, тщательно прожевал его и сделал глоток. Всё. Остальное – на потом. Он убрал термос в сумку и задумался.
Полвека назад, в далёком семьдесят втором, вот так же в дороге чуть не замёрз его отец. Полуторка, на которой он ехал, буквально в двух километрах от посёлка съехала с дороги и увязла в сугробе. А отец, покружив под метелью около часа, вновь вернулся в кабину, надеясь переждать непогоду. И заснул. И если бы не бабка, баба Юля, которая, сердцем почувствовав беду, не отправилась бы на поиски, ничего сейчас бы не было. Ни дороги бы не было, ни машины, ни кофе, ни бутербродов. Потому что его самого тоже бы не было: ведь тогда, в далёком семьдесят втором, он ещё не родился. А бабка в тот день нашла отца и на руках дотащила его до дома.
А сегодня совсем не та ситуация. Сегодня никто не пойдёт его искать. Баба Юля уже стара, а больше никого и нет. Отец умер три года назад, матери он вообще не помнит, а жена…  Была жена, да сплыла. Только год его и вытерпела. А потом как-то сказала:
– На кой ты мне такой! – да и ушла. Вернее, собрала чемодан и уехала в город.
А и правда: на кой? Весь год, почитай, торчит на заимке, а в посёлок приезжает на два-три дня в месяц. Тут бы и идеальная жена не выдержала, а его половинка идеальной не была. Хотя, кто знает? На год, всё же, её хватило…
Он почувствовал, что веки начинают слипаться. Конечно, хорошо бы поспать, но спать при работающем движке он не решался – можно и угореть, а выключать двигатель тоже было стрёмно: можно заснуть и замёрзнуть. Нет уж, он потерпит. Тем более, что метель, похоже, ослабевает. Или – ему показалось?

Баба Юля посмотрела в окно и увидела вдали свет автомобильных фар. «Слава богу,  – подумала она, – ничего с ним не случилось». И, выходит, зря она волновалась.
«Сейчас войдёт, – сказала она себе, – и прямо из сеней крикнет: «Бабуль, это я!» Как будто кто другой мог прийти. А у неё уже всё готово. И самовар только поспел, и блины ещё горячие. Она сегодня с обеда их нажарила, как чувствовала. Уж больно он блины уважает, особо, когда с заимки приедет. Она как-то раз вместо блинов ему к возвращению каши наварила, так он, конечно, кашу съел, даже поблагодарил, но, вроде как, обиделся. С тех пор она всегда ему блины жарит.
Баба Юля опять посмотрела в окно, убедилась, что огни стали чуть ближе, и пошевелила дрова в печке. Печка дохнула жаром, как бы говоря: уж, горю, тепла не жалея! А чего ей жалеть? Дрова, чай, не она колола, не печка. Да и не баба Юля, если честно. Егорка перед отъездом наколол. Столько наколол, что ещё на месяц хватило бы. Али на два. И углей для самовара нажёг. Хороший он у неё, работящий… Работящий-то работящий, а жена сбёгла. Дурочка потому что! Скучно ей стало, видите ли! А вот делала бы всё по дому, как она делает, некогда было бы скучать! А то сидела всё да писульки всякие по своему интернету строчила. Благо, у них тут не глушь какая-нибудь! И интернет есть, и электричество. А кто говорит, что они на отшибе живут, врёт. У них тут даже Дом культуры есть. Не работает, правда, потому что заведующего нет. Да и ходить в него, если честно, некому, потому как молодёжь вся разъехалась. Но раз в пару месяцев кто-нибудь приезжает к ним с концертом, и тогда этот Дом культуры – битком. Даже Нюшка одноногая приползает. За час до начала из дома вываливается и стук-стук костылями… Как раз к началу и пришкребается. Так что, у них тут культурный посёлок, а не дыра какая! Придумают тоже! А эта, Егоркина, всё нос воротила. Всё строчила кому-то письма в своём интернете. Вот и настрочила …
И чего это он так долго? Баба Юля отодвинула занавеску. Похоже, на том же месте свет от фар. Застрял, что ли? Ой, горюшко! Ей теперь и не сходить, не помочь. Если она выйдет за порог в эту метель, саму бы тащить обратно не пришлось! Ладно, подождёт пока. Он ведь не дурак, Егорка-то. Если чего, бросит машину, да так дойдёт. Но если будет надо помочь, баба Юля всё равно попытается. Ползком до него доползёт! До внука своего, до Егорки-то…

А метель и в самом деле начала стихать. Вот уже и капот виден сквозь чуть запотевшие стёкла, и, даже, кусочек дороги проглядывается.  Не дороги, конечно, – белого поля, но дорога здесь никуда не сворачивает, надо просто ехать прямо. А там, ближе к посёлку, сориентируется.  Огоньки какие-нибудь увидит или дерево то, что уже не один десяток лет стоит на развилке. От этого дерева он до дома с закрытыми глазами доедет. Только бы метель снова не начала куролесить.
Он включил вторую передачу и попытался сдвинуться с места. Именно вторую, не первую. Так колёса, если примёрзли к дороге, легче её схватят. Но машина дёрнулась и никуда не поехала.  Он чуть прибавил газу. Машину повело. Этого только ещё не хватало! Если так дальше пойдёт, придётся бросать автомобиль и идти дальше пешком. Но это – в крайнем случае. Потому что у него всё же УАЗ Патриот,  не хилая машинка. Когда он брал её, все вокруг твердили: бери иномарку! А он подумал-подумал, и взял УАЗ. Во-первых, на новую иномарку денег не было, а во-вторых – запчасти. На «Крузак» какой-нибудь в их глуши запчастей не найдёшь, а на его Патриот –  на любой станции найдёшь что угодно. Так вот, взял и ни разу не пожалел.
Однако, надо отсюда выбираться. Не хочет вперёд – будем пятиться.  Он медленно сдал назад. Автомобиль повело, но правое переднее колесо всё же зацепилось за какую-то ветку или кочку и толкнуло машину обратно в колею. Всё, выскочил!
Он посмотрел в окно. Метель совсем прекратилась, лишь редкие снежинки скользили по лобовому стеклу. А вот и огоньки, о которых он думал – мелькают на горизонте. И дерево, на которое он уповал, вот оно: в какой-то сотне метров прямо по курсу. Он хотел, было, выйти, смахнуть снег с капота, но, подумав, махнул рукой: и так доедет. И рванул вперёд.

А тогда, в семьдесят втором, она прождала сына всю ночь. А утром пошла его искать, и нашла спящим в почти остывшей машине. И непонятно было, то ли просто сон его сморил, то ли угорел он от выхлопных паров. Мотор-то уже не работал, но руки в огромных рукавицах были тёплыми, да и лицо только чуть начало остывать. Она щёки ему растерла, вытащила из кабины, да и потащила волоком по снегу к дому. А как ещё? Сын-то в одёжке на все сто килограммов тянул, а она с молодости больше пятидесяти никогда не весила. Но – дотянула. В сенях скинула с него тулуп, шапку сняла. Прислушалась: дышит. Сразу же травки заварила, дала попить. Он и открыл глаза.
– Мама, – сказал, – как хорошо, что ты пришла! – И провалился в сон.
Она снова выглянула в окно. Свет фар был уже совсем близко. Значит, выбрался. Значит, скоро будет. И то: через несколько минут в сенях хлопнула дверь, и волна холодного воздуха докатилась до горницы.
– Бабуль, это я, – крикнул Егорка из сеней. – Ты, это, не волнуйся, всё хорошо!
– А я и не волнуюсь, – тихо, сама себе пробормотала баба Юля, – чего волноваться-то, когда всё позади. – А вслух крикнула: – Давай, раздевайся и иди чай пить. С блинами.
– Подожди,  умоюсь, – крикнул он в ответ. – Почти полсуток за рулём. Глаза слипаются.
А дальше его слова заглушил шум воды. Баба Юля подождала минутку, да и пошла в кухню. Потрогала самовар – горячий. Это хорошо. Она присела на диванчик около печки и стала ждать внука. Постепенно напряжение, которое сковывало её тело последние часы, отпустило, глаза начали слипаться, и она заснула.

И тут, будто какая пружина её толкнула. Баба Юля открыла глаза – батюшки-светы! Два часа прошло! Она торопливо встала и заглянула в горницу. Он сидел, прислонившись к тёплому боку печки и спал. Глаза его были закрыты, а на лице застыло выражение счастливого умиротворения.
«Ладно, – подумала баба Юля, – пусть поспит. Чай потом подогрею. А блины надо в печь поставить, чтобы совсем не остыли». 
А потом, когда всё уже было сделано, села обратно на диванчик и задумалась. Тяжело уже ей, в её-то возрасте, за внуком ухаживать. Да и много ли ей осталось? Хоть бы, пока она жива, нашёл бы её Егорка себе кого вместо той вертихвостки. Ох, горе ты, горюшко…»